«Чужая душа потемки» - так гласит старая русская поговорка. Эта поговорка приходит мне на память всякий раз, когда мне приходится читать в иностранной литературе или слышать, бывая за рубежом, рассуждения о таинственных особенностях души русского человека.
Ведь для того чтобы понять душу другого человека, нужно самому быть близким ему по душе, по чувствам, по взглядам на жизнь.
В конце 1941 года мне пришлось сопровождать по полям Подмосковья группу иностранных корреспондентов. Они были потрясены гигантскими следами титанического сражения. Их внимание особенно привлекали сгоревшие немецкие танки, стоящие в ледяных лужах по обочинам дорог. Журналисты попросили показать им то «новое секретное оружие», какое применили наши войска в борьбе с немецкими танками. Я отвел их в подразделение истребителей танков. Это были бойцы ополченческой дивизии. Они уничтожали немецкие танки, бросая в них бутылки с горючей жидкостью. А для того чтобы наверняка зажечь вражеский танк, они подпускали его к себе на расстояние девяти–десяти метров.
Трудно передать замешательство, которое охватило иностранных журналистов, когда показали им это «секретное оружие».
Они стали расспрашивать наших бойцов:
- Но ведь не всегда танк может идти прямо на вас?
- Тогда мы ползем навстречу танку.
- Значит, вы сознательно идете на смерть?
- Нет, что вы, чем ближе к танку, тем безопаснее, тогда пулеметный огонь его недействителен.
- Почему же немцы не применяют такого способа в борьбе с вашими танками?
- Опасный способ, охотников, видно, нет.
- А вы, вы добровольно идете па это?
- Видите ли, мы все очень хотим жить, а для того, чтобы остаться живым, нужно драться за жизнь. Спрашивать у человека, хочет ли оп жить, извините, странно.
- Хорошо, но у вас, вероятно, есть и такие люди, которые предпочитают более безопасный способ ведения боя?
- Вы хотите знать, бывают ли у нас трусы?
- Благоразумие не трусость.
- Вы считаете, что мы воюем неосторожно?
- Но ведь вы сами сказали, что каждый из вас хочет жить.
- Да, но только так: или мы или немцы!
- Ну, а если немцы победят все–таки?
- Они не могут нас победить.
- Потому что наш народ нельзя победить; нельзя победить народ, который, пока он существует, будет драться за свою жизнь.
- Вы имеете в виду партизан в оккупированных немцами районах?
- Нет, я имею в виду весь Советский Союз.
- Ну, а отдельные личности?
- А я разговариваю с вами, как отдельная личность.
- Но вы говорите от имени народа, а не о себе.
- Если хотите знать мнение народа - поглядите вокруг: оно высказано очень убедительно.
Так окончилось интервью иностранных журналистов с бойцами подразделения истребителей танков.
И все–таки, когда мы возвращались обратно в Москву, мои коллеги пожаловались, что им очень трудно будет дать психологическую зарисовку русского бойца–героя подмосковной битвы.
- Понимаете, - говорили они мне, - наш читатель привык мыслить конкретно: ведь воинский подвиг, тем более такой исключительный, может быть совершен особой, исключительной личностью.
- Правильно, - согласился я.
- Но когда это имеет такой массовый характер, трудно говорить о герое в собственном смысле этого слова.
- Тогда пишите о героизме народа.
- А нас интересует именно личность.
- Ну, что ж, напишите об одном человеке.
- Но ваши люди в своих поступках руководствуются чем–то слишком общим. Нам же хотелось бы показать особенность души русского человека.
- Да это же и есть его особенность.
- Нет, нет, не отрицайте. Русская душа! Вспомпите Достоевского…
А вот другой эпизод, связанный с «таинственными» свойствами души русского человека.
Было это недалеко от Белграда, на небольшой железнодорожной станции, после освобождения Югославии. Сюда прибыл из Советского Союза первый железнодорожный эшелон с хлебом.
Крестьяне Боснии умирали от голода. Хлеб нужно было разгрузить срочно. Мэр полуразрушенного немцами города обратился к населению за помощью. Мужчин в городе осталось очень немного. Женщины, подростки и старики на рассвете собрались на станции.
В эту же ночь на станцию после двухсуточного изнурительного перехода прибыла советская танковая часть. Уставшие танкисты спали прямо на бропе танков.
Мэр решил разбудить танкистов и пригласить их отдохнуть в городе.
Командир части, приняв предложение, поинтересовался, зачем прибыло столько жителей на станцию. Мэр объяснил. Командир ушел к танкистам, поговорил о чем–то с ними и, вернувшись, заявил: танкисты хотят сами выгружать хлеб из вагонов.
- Я не могу этого позволить, - заявил мэр.
- А я не могу запретить, - ответил командир.
- Но ведь хлеб предназначен нам, и это наша обязанность, - настаивал мэр.
- Видите ли, - сказал командир, - наши бойцы четыре года воевали. За все эти годы мы воевали тем оружием, которое нам посылала наша страна. Танк - очень дорогая машина. А многие из экипажей получали их не один раз. Последние свои сверхмощные танки мы получили совсем недавно. Танкисты, среди них много бывших рабочих, видели в этом выражение победы, которую одержали их товарищи рабочие в тылу. Они видели в этом также расцвет промышленных сил нашей страны за годы войны. И понятно, с каким чувством возвращаются они теперь к себе домой, на свои предприятия и заводы. Но у нас также много среди бойцов крестьян–колхозников. Вы понимаете, какую радость им принесет встреча вот здесь с этим грузом. Они победили Германию со всей ее сворой, как воины, но в этом вот грузе они ощутят еще одну очень высокую победу - победу, которую одержали их земляки, советские крестьяне, на полях битвы и на колхозных полях. И вы поймите: не только желание помочь населению вашего города руководит нами, но ведь так хочется прикоснуться руками к хлебу, к нашему хлебу, ведь его так приятно встретить здесь, у вас. Мы видим, как голодают сейчас жители Европы, и, поймите, нам радостно помочь вашему хорошему народу не только танками, но и хлебом.
Лицо мэра выражало крайнее смущение, и он, видимо, не совсем поняв то, о чем так горячо говорил ему командир, пробормотал:
- Я преклоняюсь перед широтой русской души. Но позвольте и моим соотечественникам присоединиться к вам.
- Это - пожалуйста, - согласился командир и звонким голосом отдал бойцам команду.
Как умеют радостно трудиться наши люди, вы знаете сами. В короткий срок вагоны были полностью разгружены.
Югославские девушки метелками, сделанными из зеленых ветвей деревьев, стряхивали пыль со смеющихся танкистов, прикасались к ним с такой нежностью, словно это были не наши железные парни, а фарфоровые фигурки. И все было очень хорошо.
Третий эпизод с «таинственной» русской душой произошел в городе Праге.
Два младших офицера Советской Армии были расквартированы в домике мастера игольной фабрики, принадлежавшей прежде немцу. Хозяину дома было лет шестьдесят. Седой, толстый, веселый, с золотой цепочкой на выпуклом брюшке, он проявлял много заботы и внимания к своим жильцам.
Один из офицеров, тяжело раненный в боях за освобождение Праги, недавно выписался из госпиталя и должен был в ближайшие дни вернуться на родину. Ранение сделало его инвалидом. Он редко выходил из дома, поэтому все внимание старика чеха было обращено к нему. И когда офицер смущенно просил не уделять ему столько внимания, чех возбужденно протестовал:
- Вы отдали половину своей жизни ради нас, чехов. Нет, нет, вы не должны обижать меня. Я еще должен подумать, как отблагодарить вас…
За несколько часов до отъезда советского офицера в комнату к нему вошел старик хозяин и торжественно поставил на пол небольшой, но тяжелый ящик. Лицо старика сияло.
- Вот, - сказал он, показывая на ящик, - теперь вы будете жить счастливо и спокойно. Ваше несчастье больше не будет несчастьем. Теперь вы будете богатым. Вы будете миллионером. - Последние слова он произнес с таким торжественным выражением, будто благословлял юношу на великий подвиг.
- Вы все шутите, господин Чермак, - улыбнулся офицер.
- Нет, я не шучу, - ответил Чермак и, протянув руку к ящику, тихо и внушительно произнес: - В этом ящике находится полмиллиона швейных иголок. Я беседовал со сведущими людьми, у нас эти иголки стоят дорого: в переводе на ваши деньги - по два рубля штука. Но можно продать и по три рубля. Вы будете продавать у себя по два рубля. И у вас через месяц будет миллион.
Чермак отступил на шаг, словно отстраняясь от объятий, и скромно добавил:
- Я сказал, что отблагодарю вас, и я это сделал.
Мне не хочется передавать вам слова офицера, обращенные к Чермаку. Не хочется также описывать горечь и отчаяние, которые охватили после этого старика чеха. И хотя товарищи убеждали юношу, что старик хотел поблагодарить его от души, что он - человек другого мира, юноша, багровый от гнева, говорил:
- Он решил, что я спекулянт, да? Да как он смел мне предложить это. Не желаю я его больше видеть. Идите сами целуйтесь с ним, если хотите.
Конечно, обижаться так горячо на старика, может быть, и не следовало, в самом деле, им руководили самые лучшие побуждения. После отъезда раненого офицера его друзья навестили старика чеха. Тог был очень расстроен и обижен. 11 когда ему пытались объяснить, почему так оскорбился раненый офицер его подарком, старик только махал руками и горестно говорил:
- Нет, вы русские - непонятной души люди. Ну, как можно отказаться от богатства, притом, когда человек еще лишен возможности зарабатывать себе на жизнь? Нет, нет, я просто не могу понять этого. Отказаться от богатства. Нет, это невероятно…
«Годы огневые», Вадим Михайлович Кожевников, 1972г.
