Оружейник стачки не любит

Организаторами июльских волнений стали социал-демократы. Тогда в Туле они еще не делились на большевиков и меньшевиков (советская печать в 1925 году утверждала, что дрейф был в сторону большевиков, но это сомнительно). На ТОЗе эсдеков презрительно называли «скубенты» — производное от слова «студенты», так как наибольшее количество революционно настроенных молодых людей происходило из студенчества. Второе название — «астрабарцы» — сугубо местное, его происхождение точно установить не удалось.

К лету 1905 года война с Японией завершилась, «гособоронзаказы» соответственно сворачивались, доходы предприятий и, как следствие, рабочих уменьшались. Одновременно с этим до Тулы дошли известия о стачках в Иваново-Вознесенске, Костроме и других городах центральной России.

Рабочие Патронного, Байцуровского заводов, завода Марковых реагировали бурно — готовили свои забастовки и только Оружейный благодушно дремал.

Современники объясняли это просто: «Три вещи любил оружейник: свою хату, голубей и водку». К тому же администрация завода прибегала к оригинальным зубатовским приемам: «Заводское начальство само устраивало собрания рабочих по мастерским, где выставляло себя защитником и другом рабочего класса».

Странно, почему другие предприятия до такого не додумались...

Несовершенство «зубатовщины»

Рабочий Николай Вепринцев вспоминал:

«...весь цех был собран около иконы у нашего верстака. Подполковник (представитель руководства ТОЗа. — С. Т.) говорил с военными приемами; грудь держал колесом и неуклюже размахивал руками. Речь свою окончил обычным обращением к рабочим высказаться, кто чем недоволен, но охотников не находилось и высказывались лишь цеховые мастера и старшие браковщики, которые указывали, что цех всем доволен, что рабочие и дальше будут продолжать так же работать и благодарить бога, что о них заботятся и т. п. Я находился в двух шагах от этой своры и самого начальника. Не знаю, от волнения-ли или от злобы нервно сжимал и скрипел зубами, что не могло не обратить внимания стоявших со мной рядом рабочих. Я знал, что в толпе есть и наши ребята, но они не решались говорить. Я попросил слова, которое не без иронии мне было дано, как безусому мальчишке. Говорил я о том, чтобы улучшили наше положение: увеличили заработную плату, устроили вентиляцию, сделали вешалки для одежды, которую мы вынуждены были мокрой класть на сальные и пыльные станки и тем самым портить как одежду, так и станок; увеличить кубовую для кипятку, из-за которого нам, сдельщикам, приходилось терять много времени и т. д. Во время моего разговора из среды рабочих посыпались и другие требования и раздались ободряющие голоса, указывавшие, что я говорю правду.

Подполковник немедленно согласился на устройство вешалок и строго запретил класть мокрую одежду на станки. По остальным же требованиям пустился в пререкания и тут же стал расспрашивать, сколько зарабатываю я и мои соседи. Когда я указал, что мы зарабатываем не более 1 р. 20 к. в день, который тянется с 7 часов утра до 5–6 вечера, что этого мало не только для семейного, но не хватит и одинокому, то он через мою голову обратился за ответом к моим соседям и мастерам и неожиданно для нас возник спор между мастерами и рабочими».

Дело в том, что цеховые мастера, стоящие в заводской иерархии выше простых рабочих, часто обманывали последних при начислении заработка, присваивая их деньги себе.

Руководство же завода жило в уверенности, что заработок до низовых сотрудников доходит в полном объеме. Поэтому прозвучавшие цифры изумили подполковника. Что же касается мастеров, то, как они ни старались, «ничего путного возразить не могли.

Начальник же, видя, что на этом пункте страсти разыгрываются, прекратил прения и перешел на вентиляцию. — Что же, мол, вам надо устроить — электрическую?» — загнанный в тупик оратор перешел на «аттракцион невиданной щедрости», как будто бы баллотировался в гласные. — «Какую хотите делайте, лишь бы воздух в цехе был хороший, а то сейчас хоть топор вешай и после работы в такой обстановке у рабочего болит голова».

Собрание на этом было закрыто, дальнейшее митингование по заводу прекращено.

«Дома меня встретили со слезами, предчувствуя, что меня опять заберут, — продолжал рассказ Вепринцев. — Товарищи же по кружку (социал-демократическому. — С. Т.) из этой первой попытки нашли ту самую, что называется, изюминку, вокруг которой стали группировать рабочее мнение и по тем временам, надо сказать, развили довольно сильную агитацию за улучшение положения рабочих. <...>

К устройству вентиляции также приступили и устроили. Но устроили так, что нам пользоваться ею не представлялось никакой возможности. Сквозняк дул по нашим головам и из нашей среды все чаще и чаще стали отправляться в больницу. Мастера же, видя, что мы начали закрывать форточки, стали хихикать: „что-ж, просили вентиляцию и не пользуетесь?“ А можно-ли ею пользоваться или нет, им до этого никакого дела не было».

«Божья Дудка» оружейников

Примерно такие же уступки по мелочам, чье исполнение часто не решало проблемы, а усугубляло ее, делались на заводе повсеместно, из-за чего к концу июля даже невозмутимые прежде «казюки» задумались о справедливости. Из своих рядов наиболее политически активная часть оружейников выдвинула чтеца, им сделался некто М. Константинов по кличке «Шаляпин», или «Божья Дудка», знакомивший в перерывах собратьев с революционными газетами; читать умели не все. Позже появились даже собственные листовки.

Заводская администрация и городские власти обо всем происходящем знали, информаторов в рабочей среде было достаточно. Поэтому «июня, 29 дня на совещании под председательством и. д. губернатора В. Н. Хвостова, в составе начальника гарнизона г. Тулы полковника С. В. Камеровича, и. д. прокурора М. И. Пузыревского и начальника жандармского управления Н. В. Нестерова определили: командировать в распоряжение г. Начальника Императорского Оружейного завода две роты войск и взвод казаков с 6 часов утра 30 июня».

Первый «блин»...

Опасения были не напрасны. Утром 30 июня около 9 часов утра на Императорском оружейном заводе около 30–40 человек рабочих, преимущественно молодежь Инструментальной мастерской, собравшись на внутреннем дворе и «с криком: «ура», «бросай работать», ломанулась в ближайшие мастерские, требуя прекратить работу и устроить стачку. В большинстве мастерских заговорщикам дали отпор, вследствие чего произошла драка — рапортовал полицеймейстер Воронцов в донесении начальству № 377, сохранившемся в архиве тульского губернского жандармского управления. Частично материалы архива были опубликованы к 20-летию Первой русской революции в брошюре «Июльские забастовки в Туле в 1905 году», составленной историком и краеведом Н. М. Добротвором.

Забастовщики разбежались. Часть из них ушла в свои мастерские и как ни в чем не бывало заняла рабочие места, другая — большая — часть ушла с завода совсем. Несколько человек мужественно продолжали протест разбрасыванием прокламаций Тульского комитета РСДРП. Естественно, они были задержаны и препровождены в жандармское управление, имени их известны: Николай Вепринцев, Егор Ларевский и Павел Немиров. Распространение листовок тогда каралось уголовно, но по документам жандармерии рабочих поставили под особый надзор полиции, взяв залог в 300 руб. (зарплата примерно за 10 месяцев работы) и отпустили. Позже всех зачинщиков беспорядков уволили без права поступления обратно.

До конца дня 30 июня порядок на ТОЗе более не нарушался. Охрана завода военной силой продолжалась еще несколько дней.

* * *

Попыткой забастовки на оружейном заводе июльские выступления рабочих не ограничились, главные беспорядки, вошедшие в историю Тулы и Первой русской революции, были еще впереди. О них в следующий раз.

Цитируется с сохранением орфографии и пунктуации первоисточника.

К 120-й годовщине Первой русской революции.

Газета «Коммунар», ежедневный орган Губкома РКП(б) и Губисполкома Советов рабочих, Крестьянский и Красноармейских депутатов Тульской губернии,
№ 16 (1948) от 20 января 1925 г.

«Было это 20 лет назад. Будучи еще молодым рабочим, работал я тогда на Байцуровском заводе, находящемся там, где сейчас новый Оруж[ейный] завод (ныне АК «Туламашзавод». — С. Т.).

О революционном движении рабочих я тогда ничего не знал, не знало и большинство рабочих.

Вышло это совсем случайно, что наш завод сделался застрельщиком широкого забастовочного движения по Туле в 1905 году.

Помню, было это незадолго до крещения. После обеда в мастерской создалось какое-то напряженное настроение. Рабочие перешептывались друг с другом, по очереди уходили в уборную, где обычно устраивались все сборища.

Я по молодости тогда тоже хотел узнать, в чем дело.

Пошел в уборную. Там уже было несколько человек. Все волновались, перебивали друг друга, спорили. Присоединился к ним и я. Оказалось, что один рабочий старик принес на завод листок от календаря, в котором было написано, что законным является 10-ти часовой рабочий день. А мы в то время работали по 11 и 11½ часов. Порядки на заводе были строгие, расценки низкие, зарабатывали мало. Тут, как на грех этот листок.

— Ну, и взволновались рабочие.

Нашелся кое-кто из „ученых“ ребят, как мы звали социалистов. Начали агитировать.

Весь конец дня администрация подозрительно присматривалась к тому, что происходит на заводе. Было темно, когда мы кончили работу и группами пошли домой, обсуждая вопрос о 10-ти часовом рабочем дне.

После крещенья пришли на завод раньше обыкновенного.

Я чувствовал, да, наверно, и не один я, что должно что-то произойти.

Смотрим – расклеены прокламации, призывающие к стачке. И хотя их срывала дворники и старшие мастера, выслуживающиеся у начальства, но все-таки многие успели их прочесть.

Настроение еще более обострилось. У станков стояли, но работать никто не работал. Наконец, перед обедом по всему заводу пронеслось:

— Кончай работу, ребята!

— Забастовка! Мы им покажем, как даром на нашей шее ездить.

С криками, вырвались из мастерских, собрались толпами. Не помню, каким-то образом выбрали делегацию, послали к директору.

Но в ту пору разговор с рабочими был короток. Знали капиталисты, что голодных много, что можно 1000 рабочих выбросить на улицу и на их место найти вдвое больше.

Отказали нам в наших требованиях, пригрозили увольнением тем, кто не хочет на прежних условиях работать. Многие испугались без куска хлеба остаться — на другой день пришли в завод.

Зачинщиков забастовки и всех „малонадежных“ уволили. Так задушили с помощью жандармской охранки первую тульскую забастовку в 1905 году.

Но не удалось задушить возмущения рабочих масс, но удалось задушить революцию.

Дня через два после нашей забастовки в Питере расстреливали рабочих, а недели через две вновь взволновалась рабочая Тула – забастовали патронники.

*
*  *

Уж много с тех пор всяких событий в моей жизни было. Сейчас я старик и два сына мои коммунисты. Один работает там, где был наш Байцуровский завод: на Новом Оруж[ейном] заводе.

И вот, зная, что скоро исполняется 20 лет со дня нашей первой стачки, я интересовался у сына, рассказывают-ли им в ячейке и на собраниях о том, как мы начинали нашу борьбу с капиталистами. Он ответил, что им об этой стачке никто не говорил.

А я знаю, что Чулковский Райком скоро будет праздновать юбилей стачки патронников. Почему же Зареченский Райком ничего не готовит, ведь на нашем заводе стачка была вперед. По-моему, это нужно отметить. Нужно, чтобы все оружейники, да и другие рабочие узнали об этой первой стачке. Тогда они лучше сумеют оценить все то, что за эти 20 лет завоевал рабочий класс под руководством коммунистов.

Лучше тогда мы оценим и нашего дорогого вождя Владимира Ильича, который всю свою жизнь вел нас по правильной дороге».

Старый байцуровец.

* Публикации цитируются с сохранением орфографии и пунктуации первоисточника.

«В те дни история,— писал «Коммунар» 22 января 1925 года в № 18 (1950),— своим большим пальцем отметила черту, за которой началась новая страница жизни рабочей Тулы и на которой прежде всего начался шквал революции 1905 года. И хотя не весь счёт, пред‘явленный капиталу рабочими, был им оплачен, хотя не все требования были удовлетворены, всё же тогда была одержана крупная победа, такая, которая и петербургским капиталистам показалась особенно колоссальной, что и было подчёркнуто в телеграмме оттуда на имя директора Патронного завода с намёком на то, что «вы, мол, в Туле перед рабочими сдрейфили».

Трёхкопеечный пролог

Первые вспышки, предваряющие революцию 1905 года, начались в Туле еще в 1903-м.

Во всяком случае, так считала советская историография и периодическая печать в публикациях, посвященных 20-летию Кровавого воскресенья. Рабочая демонстрация туляков под № 1 опередила гапоновское шествие в столице на полтора года. Состоялась она 14 сентября 1903-го. Тогда же начались и первые забастовки.

В сборнике «Январь 1905 года в Туле», изданном тульским Истпартом (комиссия по истории Октябрьской революции и РКП(б). — С. Т.) ровно столетие назад, имеются следующие сведения о первой тульской стачке.

Начался протест на самоварной фабрике Баташёва. Организовали его братья Иван и Пётр Афанасьевы. Поводом послужили... 3 копейки. И это не преувеличение и не метафора. Действительно — 3 копейки, которых при подсчете своего жалованья рабочие недосчитались. А получали они тогда всего 3 руб. и те самые 3 копейки, которые руководство предприятия «округлило» в собственных интересах.

Если вы когда-нибудь задумывались над тем, сколько стоит революция, теперь можете знать ее начальную цену — 3 копейки образца 1903 года.

Очень быстро к возвращенным рабочим 3 копейкам, как и следует из законов любой классической революции, добавились новые требования.

За опоздания на фабрики и заводы Тулы, даже 10—15-минутные, рабочих штрафовали. Хозяин предприятия присваивал штрафные деньги себе, что посчитали несправедливым — ведь производственную норму выполняли все, независимо от опозданий. Так родилось следующее требование, а вместе с ним и повод для новой стачки.

Самоварщики не отказывались от наказания рублем, тем более в благих целях улучшения дисциплины, но захотели иметь своего «конторщика», который бы и вел все денежные расчеты. Это требование администрация фабрики Баташёва выполнять категорически отказалась, но на уступки пошла. Хозяин фабрики Занфтлебен стал ежемесячно предоставлять желающим «отчеты о движении штрафного капитала».

Роковой 1905-й

«В начале января 1905 г. забастовал в Туле Байцуровский завод,— продолжал рассказ историк и краевед Н. Добротвор на страницах упомянутого выше номера „Коммунара“,— „Центральные мастерские“, где теперь Новый Оружейный завод (сегодня это Тульский машиностроительный завод. — С. Т.). С начала января 1905 г. стал волноваться Патронный завод.

Там бастовали сначала отдельные мастерские и отдельные цехи.

Бастовали сначала неорганизованно, но настроение поднималось».

В это самое время в Тулу пришли вести из столицы империи. Вся страна обсуждала расстрел мирного шествия петербургских рабочих к Зимнему дворцу. По мнению Добротвора, именно «петербургское 9 января дало тульскому забастовочному движению политическую окраску с преобладанием экономических требований».

Вдобавок к тому туляков воодушевил другой недавний опыт борьбы за свои права бакинских пролетариев, добившихся небывалых уступок, в том числе и 9-часового рабочего дня. Напомним, в начале XX века на заводах Российской империи трудились по 11 часов в день.

В результате к 22 января 1905 г. на ведущих предприятиях Тулы начались волнения. Остановились Патронный и Латунный заводы, началась невиданная ранее по своим масштабам забастовка.

«Рядом с забастовкой патронников возникли в Туле забастовки на более мелких предприятиях: на самоварной фабрике Шемарина и на самоварной фабрике Баташева. Последняя началась 26 января 1905 г., продолжалась несколько дней и была рабочими проиграна. (Хотя положительные результаты от забастовки все же были на лицо)».

Когда нет броневика, но есть кадушка

Пересказ событий историком важен, но давайте дадим слово участникам тех событий. Для упомянутой выше книги «Январь 1905 года в Туле» они в 1925 году поделились воспоминаниями.

Рабочий Байцуровского завода М. Демидов рассказал о причинах стачки. По его мнению, началась она из-за пустяка: «...один очень пожилой слесарь, далеко не революционно настроенный, по фамилии Москвин, купил новый календарь и, оторвав в нем листок за какой-то день, прочитал, что рабочий день должен быть 10-часовой, а на нашем заводе работали тогда 11 часов, с 7 часов утра до 7 часов вечера, один час на обед. Этот рабочий, покуривая в уборной (единственное место для собраний и обмена мнений, ибо на означенном заводе был невероятно тяжелый режим), начал вести разговор в таком, примерно, духе — почему это написано работать 10 часов, а мы работаем 11 часов. Тут вступили в разговор более сознательные рабочие, использовав указанный случай для своей агитации, подлив масла в огонь. Они так подлили масла, что через час на затронутую ими тему говорил весь завод. А на следующий день утром по всем мастерским появились прокламации и к обеду завод бросил работу».

Отметчик 2-й Механической мастерской Латунного завода (ныне завод «Штамп». — С. Т.) М. Кузьмищев пришел на работу рано утром 22 января 1905 года: «в конторе было отделение, где стоял пресс для разрыва пробных пластин всевозможных металлов, вырабатываемых в заводе. На этом прессе работал слесарь Трофимов. Последним пришел конторщик Швецов (родом из Вятки) и он первый принес весть о забастовке.

Отметчики и конторщики уже принялись за работу, и вдруг быстро вбегает в контору Швецов, взволнованный, и кричит на своем вятском наречии: „ребята, Патронный забастовал, идут сюда“. Все повскакали с мест, окружили Швецова с запросами, как это забастовал, что это такое. Многие в это время еще не знали, что такое забастовка. „Ну, бросили работать», об‘яснили всем тем, кто не знает, и всей артелью в один голос спрашивали Швецова: «ну, что, как там, что видел“?

„Как, как“,— горячился Швецов:— „валит народ в прохожую, все кричат, шумят: идем в Латунный, там тоже заставим бросать работу!“».

Латунный прекратил работу «в 3/4 часа». Рабочие «густыми толпами» шествовали через проходные без каких-либо преград и какого-либо досмотра. По дороге они увидели строящуюся отжигательную печь с группой плотников, укреплявших стропила. Им крикнули: «кончай, товарищи»; плотники ответили: «это не наше дело, мы от подрядчика».

Тогда в толпе раздался хохот и крики: «Камнем их,— гусей, и они слетят с крыши».

«Не надо, товарищи, драться», — ответили плотники, «мы и так кончим», и сами начали собирать инструменты.

«Да никто и не думает вас бить, если вы бросите».

Следующий участник забастовки по фамилии Быков в дни описываемых событий был еще подростком, но уже трудился на Патронном заводе, как и многие его сверстники. День 22 января 1905 года он вспоминал так: «...вдруг я слышу, что Пушечная мастерская не работает. Мужчины спокойно остановили работу, но женщины настолько перепугались, что закричали, подумав, что пришла толпа их бить, некоторые из них от испуга даже попадали в обморок, а другие забыли свои пальто и бежали, чтобы где-нибудь спрятаться. Через некоторое время, так, приблизительно, в 7–8 часов, внезапно ворвалась толпа рабочих из разных мастерских в нашу мастерскую и крикнула „кончай работать“, и мы, подростки, с остальными рабочими пошли с криком снимать с работ в других мастерских.

В то время некоторые рабочие упорно не выходили из мастерских — они боялись — но все-таки большая часть вышла за проходную, и вижу я, что стоит человек в цветном башлыке, и слышу, что его называют Жариковым.

Когда мы зашли в Паровую и закричали „кончай работу“, то рабочие не отходили от своих работ.

Тогда кто-то из рабочих схватил рычаг и пустил гудок, чтоб выходили все из мастерских за проходную. Рабочие, которые с крыши Паровой счищали снег, с испугу от неожиданного гудка попадали вниз.

В дальнейшем, все вышли за ворота завода.

Народу было много. Против завода поставили кадушку, с которой говорил речь Жариков. После него выступил Дмитрий Прокудин. Он затронул политический вопрос. Ораторов рабочие слушали с восторгом и давали согласие поддержать все требования, которые выставили ораторы, и их же выбрали делегатами.

В это время в правление прибыли губернатор, фабричный инспектор, начальник жандармерии, и вместе с выбранными от рабочих они заседали до вечера. Мы, рабочие, в морозный вечер дожидались своих делегатов.

Наконец, они об‘явили нам радостно, что правление идет на уступки».

* * *

В сравнении с другими городами России Тула широко и грозно ответила на кровавую расправу над рабочими Питера 9 января 1905 года. Город, известный преобладанием казённых, а потому политически неактивных, вечно «спящих» рабочих (они же казюки), со сравнительно высокими заработками, демонстрировал опасную стихийную самоорганизацию, даже с учётом того, что главное оборонное предприятие — оружейный завод — стачку игнорировало.

«Коммунар» в день 20-летия забастовки назвал главным достижением тульского «9 января» «установление постоянного института делегатов от рабочих (на Патронном заводе), с которыми и должна была разговаривать администрация при каждом конфликте... Институт делегатов был утвержден де-факто, без официального его утверждения и регламентации и, с одной стороны, он был зародышем профессионального союза, а с другой стороны, если учесть политическое значение существования этих делегатов, пробой в организации советов рабочих депутатов (делегатов), который в целом так и не был создан в Туле в 1905 году».

Нам же, по прошествии 120 лет, кажется главным в тех днях сам факт стихийной организации масс, не побоявшихся увольнений или арестов в борьбе за свои права, которые мало кто ещё осознавал. Без попа Гапона цех за цехом рабочие разных заводов начали забастовку, в кратчайшее время сформулировав и выдвинув требования в части организации и оплаты своего труда.

Так в Туле началось революционное движение, коренным образом изменившее историю города и страны.

_____________________
* Публикации цитируются с сохранением орфографии и пунктуации первоисточника.