Вопреки мудрым советам, Мама лихо рванула со мной в Баку из Ленинграда к будущему мужу еще до его официального развода с предыдущей женой. Приехали с одним чемоданчиком, как говорили, без порток. Чуть не единственной моей собственностью того времени был любимый настоящий молоток, который я благоговейно называл Сталином.
Главной задачей было при первой встрече с отчимом назвать его папой. Послушный мальчик, я не задавал дурацкие вопросы, поэтому, конечно же, - "Папа". Отец торжественно передает Маме сделанные по специальному заказу никелированные на серебряной цепочке ключи от нашей квартирки. "Своих ключей мне не надо: жена должна быть дома".
Квартира небольшая двухкомнатная в экологически наиболее благоприятном месте Баку: военном портовом городке района Баилова, и составляла часть гигантского по занимаемой площади одноэтажного дома из распространенного там камня - ракушечника. На окнах - непривычные мощные стальные решетки, той же конструкции, что и в находившейся в квартале от дома знаменитой Баиловской тюрьме, где, якобы, в свое время отсиживал Сталин. Квартира тщательно отремонтирована и свежевыкрашена. В ней и сыграли немноголюдную, но, по тем временам, достаточно состоятельную свадьбу. Мне отвели угол. У Отца - письменный стол. У меня - письменный стол.
Отец, Александр Андреевич - русский, воспитывался в Баку,- материально обеспечивает семью и, как и большинство окружающих военных людей, поддерживает патриархальные основы. Очень любит Маму, тем более что она - бакинский идеал: красивая голубоглазая высокая блондинка тонкой кости. Вероятно, подогретый своими прошлыми неудачами, он постоянно ревнует. Особенно страдает,- в плаванье.
Мама, Людмила Ивановна - счастливая женщина, живет полностью интересами и мировоззрением мужа, всеми силами вьет семейное гнездо, затрачивая много духовных сил на погашение его ревности ... увы, обычно - тщетно. При сравнительно тяжелом характере, Отец в основе - благороден, честен, они хорошо дополняют друг друга и, явно - счастливы.
Молодость! Они частенько занимаются шумными подвижными играми без правил, которые, естественно, кончаются тем, что меня просят пойти погулять. После любовных потасовок мать кокетливо сообщает соседкам, что он ее “совсем раздавил”.
Вот мое единственное свидетельство того времени – письмо в Ленинград Тете-Жене в редакции оригинала: “Я 6-го ноября в школе выступал на утренеке, говорил стишок, пели Гимн Советского Союза. Папа маме сломал ребро. Мне много задают уроков. Приезжайте к нам. Целую. Петя”.
В быту Мама зовет Отца - Андреич, он ее - Людмила Ивановна, при шаловливом настроении - Люсек.
А меня Мама зовет Петюшкой, подобно тому, как звались ее сестры и братья: Викторашка, Нинуська, Женюшка, Верушка... (лишь она сама - вероятно, как последыш - была исключением: семья ее опустила до - просто - Люська) Для всех остальных я - Петьк. В такой необычной для современного уха суффиксации - ничего унизительного. Так общепринято: родителей я звал Папк, Мамк, приятелей: Валерк, Витьк, Сеньк.
Мама строит наши взаимоотношения таким образом, что в быту мне не нужно ей врать. Это - необычно, и для меня в значительной степени предопределило дальнейший выбор тональности отношений с близкими и увеличило всевозможные бытовые риски.
Отец относится ко мне доброжелательно, и как гласит обобщенная Обывательская точка зрения, не только из солидарности с матерью и внутренней порядочности, но и из любви к детям вообще. В последнем я, правда, не уверен. Слишком уж это напоминает любовь дедушки Ленина, откровенничающего, что все дети одинаково хороши... Во всяком случае, не помню чтоб он меня когда-нибудь бил ремнем, как это широко практиковалось у соседей.
Но мою задумчивость он не переваривает: ”Что такое!... Хо-одит, эт... рот откро-оет...”. Насчет рта - это, божусь, - он несколько перегибал...
Каких-либо притеснений с его стороны я не припоминаю. Вот наш классический диалог, когда я нечаянно оказываюсь на его пути:
Дальше разговор продолжать было не нужно. Мы расходимся по своим делам,- каждый с чувством исполненного долга.
К моим детским увлечениям - коллекционированию фантиков (картинок), минералов (камни), писчих перьев - Отец терпим, а, скорее всего, безразличен.
Будучи неплохо физически развитым, Отец время от времени обучает меня боксу, борьбе. Оба получаем удовольствие в азартных потных поединках. Я усвоил, что такое прямой удар, аперкот, кроше (за корректность сленгов не ручаюсь). Воспитанному среди женщин, мне этот опыт очень важен.
Единство у нас с Отцом - в приручении животных. В Баку в доме и садике рядом с домом у нас жили: ежиха Марь-Иванна (особо уважаемая в связи с легендой, что Отец ее спас, подобрав в открытом море, и тут же принял ее потомство - ежат), просто - Еж (жил после кончины Марь-Иванны, как и она в квартире, отчаянно шумел ночами и не давал спать), кот, две черепахи и гигантская ящерица (совершенно непримечательные), пес Клотик (добрейшее животное, плебей по духу и экстерьеру, но знаменитый тем, что его черно-белый окрас очень уж соответствовал морской офицерской форме), кролики (безуспешная борьба с клещами), птицы: громадный мартын по прозвищу Мартын (обожал коллектив, жрал много и все, включая арбузные корки, частенько ими давился, постоянно бегал по саду, всюду гадил, в любое время суток во всю свою мощь кричал, хватал всех за одежду, требуя еще чего поесть), Выпь (смыслом ее жизни было всегда казаться незаметной, слившись с окружающей средой, чуть пошатывая вытянутым вверх клювом), Кобчик (более злого существа по характеру и облику я не видывал, он жил привязанным на дереве, постоянно раздирал эту привязь, жрал битых воробьев, которых ему добровольно и безвозмездно поставлял соседский стрелок из рогатки Юрк с символичной фамилией - Душин, при отсутствии воробьев птица экономила энергию: была в ожидании мамы с рыночным мясом, всегда и всех окружающих, включая кормильцев, норовила растерзать).
Общение с этими животными склоняет меня к двум этическим нормам, от которых впоследствии старался не отходить: во-первых, "отвечать за того, кого приручил" (A la Экзюпери, и сейчас считаю это высшим кредо уважающего себя мужчины), а, во-вторых, терпимости к не меньшему, чем у животных, многообразию темпераментов, страстей и личностных самоустановок…
Около дома на выжженной солнцем гальке мы созидаем садик площадью до полутора соток. Тут у Отца выявились поистине китайские таланты. Найти кусочек ничейной незасоленной почвы в Баку - проблема. Так вот, мы вместе, а чаще по очереди, с носилками или, соответственно, ведерком ходим за полтора километра на закрытую территорию войсковой части и по лопатке с разных мест горы Шишки собираем чернозем и навоз... Как эта поганая повинность отравляет жизнь!.. Но она - первый позитивный урок труда с реальным результатом: появился микросадик, в котором есть даже два дерева: тут (шелковица) и вонючка (скорей всего, это был ясень).
Под деревьями живут многочисленные жуки, называемые почему-то тоже вонючки, которых мы тщетно пытаемся уничтожить ( хотя, как потом выяснилось, они добросовестно выполняли свои защитные функции и к тому же имели вполне благопристойное название - жужелицы). Мои любимцы в садике - муравьи. Я подолгу наблюдаю за их созидательностью, постоянно подкармливаю и, несмотря на их безудержную экспансивность на грядках, по мере сил, защищаю от родителей. Мама с уважением относится к моим питомцам, но все же с квартирными микроскопическими муравьями мы всей семьей боремся насмерть.
Забор у нас - самый красивый в округе; Отец любит садовничать и очень этим гордится. То ли из эротических, то ли из каких-то каббалистических мотивов, специфическим колебательным движением указательного пальца постоянно трогает малюсенькие саженцы. Сельскохозяйственные результаты существенно скромнее, чем в дальнейшем, когда мы переехали на север. Меня, слава богу, по садику не заставляют работать.
В Баиловском войсковом городке Отец - значительная фигура: командир одного из шести самых крупных военных кораблей Каспийской флотилии - канонерской лодки “Маркин”.
Мой друг постоянно восторгается: ”Неужели твой отец настоящий капитан третьего ранга”. Особенно его потрясает, что - “третьего”.
На фоне грязи и всеобщей бакинской нищеты офицерство кажется приближенным к Богу. Наверно, не ниже тех пресловутых англичан в колониальной Африке. И сверху и снизу большинству кажется, что это неравенство справедливо, и так только и должно быть. Во всяком случае, никогда не чувствовал к себе классовой ненависти (в моем теперешнем представлении - совершенно естественной) и, тем более, протеста рядом убогого полуголодного большинства. Была просто зависть взрослых и восторг перед Формой у детей. Последнее, конечно же, навязано художественными фильмами о войне, всплеском послевоенного шовинизма и дефицитом житейских ярких пятен.
