Однажды в Интернете попался пост неизвестного мне автора Лилии Винокуровой. Сохранила его в избранном и периодически открываю - так по-русски о родном якутском языке, наверное, еще никто не говорил. Сегодня в День родного языка хочу поделиться с вами этим откровением. Читаем и наслаждаемся.
С ДНЕМ РОДНОГО ЯЗЫКА!
Язык якутов — гордость наша, наше лицо и судьба, надежда и боль... Он живет еще в драгоценных сказаниях, в юных поэтах и в мальчиках, поющих на родном языке. Сколько новых дарований выплеснула эпоха 90-х на сцену якутской культуры, тех, кто указывает на материнский язык как на исток и почву своего таланта. Они — не первые и не последние для нас. Мы ведь не вчера родились, мы пришли в этот мир столь давно, что не помним — когда.
Но я помню, как однажды в здании Музыкального театра М. Е. Николаев, тогда глава Верховного Совета республики, заговорил на якутском языке с трибуны, еще прикрытой красным «партийным» бархатом. Как странно забилось вдруг сердце, впервые на высоком собрании из уст официального лица услышав родную речь. Услышать материнский язык как государственный — после столетий, когда речь наша властью была названа инородной, слыла дикой и непросвещенной, потом — отсталой и неперспективной...
В жизни же язык служил и царствовал долгое время. Он сотни лет учил всех проходящих говорить на себе , соединяя собой берега двух океанов, всю огромную таежную и тундровую землю с запада на восток, от Таймыра до Амура, от бурят до чукоч. Он стал общим, родным и привычным для скотоводов и пашенных крестьян, каюров и государевых казаков, для ссыльных и оленеводов. На нем торговались и пели, состязались и пили, с ним дружили и воевали, убивали и роднились. Он вобрал в себя голоса и души, кровь и плоть племен и народов... Язык пережил все перевороты и войны, выжил даже в испепеляющие годы ушедшего века. Великий и беззащитный, он жил, пока не хлынул мир железный и бензиновый, мир грабящий чрезмерно и открыто жующий нахапанное...
Наступила странная жизнь, где были странные люди: они словно и не старались жить. Просто ели, пили, рыли землю, рыскали по ней, оставляя за собой разор и мусор. Им никто не был нужен, ничего не казалось достойным внимания. Язык и люди, на нем говорящие, казались временным недоразумением, вещами, давно потерявшими товарную ценность. Этих странных людей, и пришлых, и местных, становилось все больше и больше.
Язык заболел в эти годы — он был не нужен. В детских садах и школах, на улицах и собраниях, всю длинную жизнь с рождения до кладбища — все больше и больше говорили на другом языке. По коре земли, тысячу лет говорящей на якутском языке, впервые зашагали якуты, сызмальства говорящие только на чужом языке. И не всегда это были сироты.
В суете тех буден неосязаемый как воздух, которым мы дышим, Язык сидел, свернувшись в крохотный клубочек, в каждом из нас. Он бывал порою забыт, как давно не приезжавший дед. Он бывал забит в тех, кто с детства был отлучен от него. Его уже стеснялись в образованных кругах — как бедно одетого родича, заглянувшего на нарядную вечеринку. Юные в те годы, мы смущались на вопрос-упрек: «Как? Вы говорите на языке оленеводов и скотоводов?». Испуганно оглядывались на привыкшие к простору громкие голоса земляков...
Но сны нам снились в чужих городах, в иноземных самолетах — на нём, на родном языке. А когда охватывала беспричинная тоска, болели душа и тело, мы знали, что стоит собраться и спеть любимые старые песни, стоит перекинуться словами на усмешливом, гибком, текучем, игристом моем языке — и боль уйдет, растворяясь в прозрачном воздухе отцовского говора.
Язык якутов умирал долго. Он уходил со стареющими якутами — с каждым охотником, молча мерзшим на бесконечных тропах в погоне за валютной пушниной. С каждой колхозной дояркой, не видевшей солнечного света, потому что шла на ферму до рассвета и возвращалась после заката. Умирал с каждым стариком с его рассказами о неправдоподобной, смешной старой жизни... Язык уходил с песнями, замолкшими в покинутых родовых аласах, со старинными заклинаниями, отлетавшими от растерзанной техникой земли. Он умирал в бормотании запивших якутов, в оскудевшей речи позабывших корни чиновников. Язык умирал в городах и поселках, потому что на нем нельзя было спросить дорогу, сделать в магазине и аптеке покупку. Нельзя было объяснить школьнику физику и астрономию, алгебру и анатомию.
Но язык не хотел умирать! Он рождался с каждым новым человечком в деревянных сельских домах. Он начинал лепетать с каждой новой девчушкой в коротком платьице, он смеялся с мальчиком, принесшим домой свою первую утку — мужскую добычу. Росли дети и язык жил в них — отгадывал загадки, пересказывал сказки, дразнился и шутил, дрался и мирился, учил уроки и говорил с людьми. И, наконец, на якутском языке объяснялись в любви — прозрачными полунамеками, в тончайших полутонах, уходящим в неизъяснимую тайну двойным значением старых слов, красотой вечного, не стираемого веками изустного признания в готовности поделиться теплом души и тела... Любовь поднимала язык над обыденной землей, становилась его вершиной и звездным часом. Язык слагал новые, неслыханные ранее песни и стихи, придумывал новые имена вещам и явлениям, заставлял искриться и звенеть полузабытые звуки. Так когда-то родились шедевры поэзии якутов — золотая ирония Өксөкүлээх и серебряный стих Алампа.
Красив наш язык и богат он несметно — лицами, голосами: горным сдержанным шепотом, речным открытым раскатом, ровным таежным гулом или равнинным аласным напевом. Заговорит иной, и я слышу, как говорят там, где живут его родители. У каждого своя интонация, свой голос. На слух северян рокочущий говор живущих на средней Лене и на Алдане сродни почти брани, а непривычное ухо не сразу уловит музыку колымского говора. Но для каждого из нас именно в этих звуках — вся красота зовущего материнского голоса...
Внезапно напомнив нам о себе августовскими звездами, одиноким костром на берегу реки, язык заставляет нас, взрослых и старых, болеть и бредить в пыльных каменных кабинетах. Где якутский язык — там простор и синее небо, пахнет вечерним дымокуром, кони идут на водопой. На окраине уже собираются парни, будут игры и придут девушки. Там язык веселится и живет настоящей жизнью. Смеется и балагурит, намекает и умоляет, зовет и требует, торжествует и благодарит. Он дышит полной грудью, переливается всеми цветами и красками, горделиво красуется и любуется роскошью живущего тысячелетия Слова.
Там, в далекой глубинке, прячась за дальними озерами и высокими горами, язык уцелел, цепляясь за верхушки цветущих лиственниц, за корни шумящих берез. Но даже в те — ушедшие полунемые — года, стоило дать языку возможность, он разгибал свою спину, поднимался во весь рост. Сколько было сложено стихов, написано повестей, запоем прочитанных якутами: «пока бьется сердце», всегда есть надежда. И новорожденных дочерей называли именами якутских цветов, так сильно хотелось не только видеть, но и слышать их красоту...
В городах и поселках урбанизированные якуты тихо пели якутские колыбельные детям. Пустяковая вещь — колыбельная для малыша. Но теперь ему до смертного часа оглядываться на всех перекрестках Земли — на музыку тюркской речи. В многоязычной чужой толпе вдруг окликнут их детской памятью. И радость узнавания, и гордость родства через годы и расстояния одолеют глухоту всемирной пустыни, немоту растущего одиночества.
А как мы бываем обезоружены обращением иноплеменника на родном нашем языке. В единый миг он становится близким и ясным, мы на него уже рассчитываем как на своего и в тяжелом пути, и на азартной охоте. Потому как свято верим: тот, кто выучил наш язык — он сделал это, чтобы жить рядом. Долго, вместе, может даже навсегда. Якуты любят говорящих на якутском языке иноплеменников, любовью сирот, нежданно нашедших родню... О, язык! Самая прочная нить в человеческом общежитии, самое дорогое в мире лекарство против страха...
Как не любить нам свой язык — чистейший алмаз в шкатулке драгоценностей языков мира! Он несет в себе скорбь и гордость столетий, настойчивость и надежды предков, звенящую ярость зимней стужи и задыхающуюся нежность подснежника, поднявшегося из-подо льда. Он обволакивает тихим шепотом белых ночей, поющим колдовством незаходящего солнца, одурманивает глухим зноем июльского сенокоса. Вся затаенная страсть земли, восемь месяцев стонущей под морозом, чтоб взорваться цветением всего живого — в нем. Почувствуйте немыслимость бытия, изобильную щедрость лета над вечным нетающим льдом — заговорите на якутском языке.
Одним звуком, одной остановкой на полудыхании он меняет и цвет, и вкус. Многоликий, изменчивый, переливающийся наш язык — одним и тем же словом может приласкать и ударить, восславить и обозвать. Щедрым цветистым орнаментом сравнений и описаний, сказочным диапазоном интонаций якутский язык способен уничтожить и возвысить. Каким словом обозначит человека или деяние — равносильно судьбе. Если хлестким уничижением — значит, забвение. Если слогом высоким, звенящим и благоухающим — парить тебе в небесах памяти людской, пока будет жить последний якут.
Неужели он придет — день, когда родится в мире последний якут? Тот, кто заберет с собой наши сущность и бытие, наши Любовь и Молчание? Только мы умеем так любить людей и мирные вещи — молча, светлея лишь лицом и глазами: пышные стога еще зеленого сена; золотую поленницу возле дома; стариков — за трогательное ожидание чуда рождения внуков; девушку, в белом платье прошедшую праздничным полем твоей юности — за обещание счастья; юношу, бегущего по верхним жердям длинной изгороди — за торжество избыточной силы и радости жизни.
Как мы любим запах цветущей лиственницы и свечение сергеляхских сосен, возвращаясь из дальних краев! А ощущение полноты и равновесия жизни в тишине осеннего дня над Леной! Невозмутимые лица земляков в это шумное, обезумевшее время. Вы заметили: у всех, кто родился здесь или долго живет — даже лица похожи? Потому как не только раса проступает в человеческом лице, а еще душа и мысли. Мы узнаем своих по всему миру — по долгому взгляду северян, тоскующих по человеческому общению, по простору и свободе. По таким «якутским» лицам, даже если он природный белорус или татарин.
Как родинки на любимом лице, мы находим приметы своих. Наши – это теплое слово для чужого ребенка. Горячий чай зашедшему путнику – неважно, какого цвета его глаза. Подставленная спина — для женщины, ступающей в лодку... Кормление духов дорог и божественного Байаная – атеистами всех кровей. И ни в одном городе ты не услышишь, только в Якутске: когда автобус, накренясь, прессует всех, весь народ выдыхает «Айуу-айа» на якутском языке. В живом обиходе всех якутян ироничное слово «муннях», скупое и сухое «суох», спасительное, светлое слово «ючюгей»… Язык якутов – тайный знак северного побратимства, символ веры в незыблемость солнечного мира.
Язык щедрый, терпимый и многострадальный — за сто последних лет всего два раза довелось ему вместе с нами ощутить жар свободы. Как мало говорим по-якутски, как порой пугающе мы молчим. Молчим порой и в радости — боимся сглазить благоволение всевидящих и всеслышащих покровителей-духов. Их настроение так переменчиво, так они строги и беспощадны к якутам!
Наше молчание — это молчание мужчин, глядевших на выжженный засухой луг. Молчание женщин, встречавших пустых охотников в голодный год. Безмолвие людей, которым сотни лет прохожие чужаки в лицо говорили: «Вы дикие». А ответить не позволял запрет, впитанный с молоком матери: «Не торопись ответить на оскорбление. Жизнь на Севере так коротка и драгоценна». Мы промолчим, даже когда при нас пытаются принизить культуру нашу и язык. Молчание — плата за неловкость двуногих, вдруг недобрым словом задевших кормящую мать...
Кто нас может действительно оскорбить? Что может потрясти или сдвинуть с точки опоры народ, обживший студеные широты планеты? Народ, отстоявший право остаться собой у самой неумолимой Природы. Народ, вобравший в себя силу и кровь всех племен, ставших здесь землей и травой. Народ, видевший таяние ледников и падение великих империй. Народ, который еще увидит полуденное солнце над своей головой.
Он изумляет мир своими детьми — их талантом и красотой, интеллектом и обаянием, готовностью к творчеству и свободе. Сколько красивых девушек родилось на этой алмазной и скупой на живое земле! Сколько отважных и умных юношей станут взрослыми завтра на земле, которую белый свет зовет Якутией. Она живет нашим общим трудом, бескорыстием и детской верой в торжество справедливости. Нашей наивностью, смешной доверчивостью, безоглядной, нерасчетливой добротой согрета земля, принявшая всех сосланных и беглых, всех осиротевших и всех бродяг.
Сколько еще нам вместе студеных зим пережить, сколько слез уронить, сколько песен пропеть, чтобы летом сойтись всем живущим в просторном краю на праздник якутов – Ыhыах. Старым якутским благословением, добрым хранением духов жив Каждый в этом краю. Не искушайте судьбу – уважайте язык, каждое слово в котором несет и тайный алгыс, и холодное предостережение…
Мы тоже однажды уйдем, как уйдут все народы — и великие, и малые. Но пока мы живем, пока здесь рождаются дети с тонким раскосоглазым ликом, зимы завершаются хрустальным громом ледоходов, текут последние чистые реки, встает солнце над землей, пусть в этом краю и стон, и торжество звучат и на якутском языке...
Я знаю: когда мы придем в ту страну, где все люди — как в детстве — братья, там, у Вечного костра, ждет нас достойное место. Это ведь мы отогрели дыханием своим продрогшую землю, построили дома, разожгли очаги. Это мы глядим в новый век черными глазами предков, богатые их терпением и состраданием. Это мы — якуты, мы — ураанхай-сахалар пронесли старинный наш язык через снежное безмолвие. Прислушайтесь в редкой тишине бегущей жизни: разговаривают океаны, перекликаются континенты, шепчутся звезды. Тысячелетний ледник под нами резонирует во Вселенную — эхом якутской речи…
