На берегу Охотского моря, в устье реки Большая Гарманда, в 535 км от Магадана и в шести тысячах километрах от Москвы расположился поселок Эвенск — административный центр Северо-Эвенского района Магаданской области. Это одна из самых отдаленных от Магадана территорий региона, суровое побережье Охотского моря, где дикая и безлюдная тайга начинается сразу за окраиной. Здесь живут 1200 человек. Летом добраться до Эвенска можно по временной дороге, зимой ее заносит до непроходимости, и тогда — только самолетом. В то время как многие стремятся уехать из отдаленных северных поселений в крупные города, Людмила Бадакина, зубной врач из Республики Алтай, двенадцать лет назад сюда приехала и уезжать не планирует. Во-первых, говорит, не нужна ей «ускоренная жизнь» больших городов. А во-вторых, если уедет — кто будет детям зубы лечить?

Северо-Эвенский район — национальный район Магаданской области. Исторически — земля эвенов, но также здесь проживают коряки и ительмены. Основным промыслом народностей были разведение оленей, ловля рыбы, охота. Существенная часть населения кочевала вместе с животными. В 1650 году на эту землю впервые пришли казаки Российской Империи. Сведений о том периоде сохранилось немного, как-то жили, меняя пушнину на табак и металл. В 1822 году был создан Гижигинский округ, территория уезда составляла 264 804 кв. км (примерно равнялась площади нынешней Румынии).

В Советское время в 1931 году решили создать Северо-Эвенский район с центром в селе Наяхан. Сюда приезжали кочевники — эвены, которые пасли стада оленей, и власти организовали два крупных оленеводческих товарищества «Элекчан» и «Путь Ленина».

Наяхан стоял в 17 км от одноименной реки, в половодье были часты наводнения. Поэтому в 1951 году власти решили перенести центр Северо-Эвенского района в поселок Эвенск. Часть домов разобрали и перевезли в новый райцентр, где собрали обратно. В течение 1950-х годов основная часть жителей переехала в Эвенск, село Наяхан опустело.

Маленький Эвенск приютился между морем и бескрайней тайгой. Фактически это единственный крупный населенный пункт на сотни километров вокруг. Ближайшее поселение — Гарманда в 45 километрах, но там живет не больше двухсот человек. В Эвенске есть школа, детский сад, больница, несколько магазинов. Зимой добраться сюда можно только самолетом, так как с 2019 года компания «Полиметалл» отказалась «пробивать» дорогу по снегу, власти региона заявляют, что у них такой возможности тоже нет.

У местных есть машины, моторные катера для рыбалки, снегоходы и другая техника, но в районе нет ни одной заправки. Топливо привозят частники различными способами, в том числе морем, местные его покупают. Во всем поселке нет асфальта.

Именно сюда двенадцать лет назад приехала Людмила Бадакина. Ей тогда было 40 лет. Сегодня она врач в местной школе и участница двух танцевальных ансамблей, исполняющих национальные танцы народов Севера. «Региональный аспект» публикует ее монолог.

Где снега больше, чем листьев

— Я представительница народности алтай-кижи, родом из Республики Алтай. Приехала вместе с мужем в Эвенск по приглашению главного врача Эвенской районной больницы [в рамках программы по найму медиков в отдаленные территории] в 2013 году. Кадров здесь не хватало.

Почему-то всегда хотела куда-то на север поехать, где снега больше, чем листьев. И откликалась на вакансии, звонила и на Камчатку, и в Магаданскую область, несколько вариантов было. И вот главный врач Эвенской больницы Леонид Аркадьевич Васильев меня уговорил. Помню, проснуться не успела, шесть утра у нас, а он звонит: «Собирайтесь потеплее, обязательно куртки с капюшонами берите и приезжайте».

До сих пор помню свой первый день здесь. Мы прилетели 15 ноября 2013 года, остановились в поселке Сокол недалеко от Магадана, где стоит аэропорт. Мороза я не боялась, а вот ветер оказался непривычным — у нас на Алтае не бывает такой пурги.

Первое впечатление — лиственницы, много лиственниц. Это мои родные деревья с детства. Родительский дом находится на краю поселка у леса, и там тоже лиственницы. Только у нас они очень большие и широкие, а здесь от мороза, видать, не такие. Еще обратила внимание: едем на автобусе, и верхушки деревьев от ветра все наклонены в одну сторону.

Когда летела в Эвенск, смотрела в иллюминатор на барханы. Как из песка, только снежного. Думала тогда — куда лечу? Вокруг снег и сопки, полная неизвестность.

Булка из портфеля

Главврач, Леонид Аркадьевич, сам с Марий Эл, теплый след оставил в памяти. Он ушел из жизни пять лет назад, сердечный приступ прямо на рабочем месте, в больнице Эвенска. Не спасли. Он нас тогда лично встретил на машине скорой помощи, сам наш багаж таскал.

Мы с мужем приехали, и даже не знали, где хлебный магазин в Эвенске, а в Магадане хлеба не взяли. Он нас привез в квартиру, у него был портфель такой кожаный, оттуда вытащил булку свежего хлеба, положил на стол и говорит: «Вам на обед, я же знаю, что вы хлеб не купили». Мы только глазами хлопали.

Это сейчас приглашенным специалистам по программе «Земский доктор» все условия в Магаданской области дают: квартиры обставленные, технику, что-то необходимое из бытовых вещей и подъемные по два миллиона рублей. А когда я приехала, такого не было.

Помню, вошла в служебную двухкомнатную квартиру: кровать старого больничного образца, с сеткой железной, а на окне — решетка, потому что первый этаж. Мрачно было: ни штор, ни посуды, ни техники бытовой, все сами со временем покупали… В самолет же больше 20 килограмм багажа не возьмешь. Поэтому я всегда говорю: это и есть мерило нажитого за человеческую жизнь. Не нужно цепляться за вещи. Через полгода мы переехали в однокомнатную квартиру по соседству.

В этой квартире мы будем жить, пока я работаю. Она не в собственности, служебная для приглашенного специалиста. Как работать перестану, будет видно. Тут много квартир пустующих.

Когда мы только приехали, в доме у подъездов не было дверей. Представляете, в каком шоке мы были? В самом подъезде — куча мусора. В поселке даже элементарных мусорных баков не стояло. На краю Эвенска квадрат огородили изгородью из плах, вот туда мусор все кидали, а экскаватор потом с земли грузил мусор в кузов грузовика.

Со временем становилось лучше, по чуть-чуть, год от года что-то исправляли. Сейчас мусоровоз ездит, контейнеры оборудованы, нормальный полигон обустроили. 

11 тысяч за билет до Магадана

Проблемы, конечно, есть. Хотелось бы улучшить связь, все-таки в каком веке живем. Интернет очень медленный, только мобильный, скорость низкая. И насчет зимника: из Магадана зимняя дорога есть до Кварцевого, до золоторудного разреза. Остается отрезок всего в 100 километров до Эвенска, но зимой шоферы, если много снега, не могут там проехать. Никто не пробивает, не чистит.  Свежие продукты в таком случае везут только самолетом

Цены высокие, несмотря на довольно большие зарплаты, в 50–100 тысяч рублей. Огурцы, помидоры — 900–1000 рублей за килограмм, масло в этом году подорожало — 2 000 рублей. Хлеб стоит 70–80 рублей. Фрукты — яблоки, апельсины, мандарины — 350–400 рублей. Оленина, правда, у нас дешевле, так как хозяйства есть, оленей разводят — 550 рублей за килограмм. А в Магадане, например, 1000–1200 рублей.

Аэропорт стоит совсем рядом с поселком, на окраине, удобно. Но взлетная полоса грунтовая, весной все в кашу превращается, самолетам сложно садиться, отменяют рейсы. А ведь зимой и весной аэропорт — единственная связь с большой землей.

В Магадан люди ездят нередко — например, к врачам на обследование. Но летать дорого, билет стоит 11 тысяч, туда-обратно — уже 22 тысячи только на дорогу, плюс проживание. Сейчас, правда, к нам стали выезжать узкие специалисты. По программе медпомощи в отдаленных районах привозят врачей, которых здесь нет — окулиста, невролога, онколога и других. Выявляют много заболеваний, особенно глазных. У окулиста всегда как в мавзолее очередь.

Жить, а не зарабатывать

С самого начала главврач мне сказал: «За детское население Северо-Эвенского района, за зубки детей — вы ответственная». Сейчас я мое рабочее место в школе — больница там арендует кабинет, чтобы с детьми было удобней работать.

Дети меня зубной феей зовут. Спрашивают: «Вы тоже уезжаете?» Я говорю: «Нет, кто вам зубки будет лечить?» На весь район сейчас два зубных врача — один в районной поликлинике, вторая — я. Даже тату с феей на руке набила — своеобразный оберег, напоминание о том, что я на своем месте.

В районе живет три с небольшим тысячи человек. Есть, конечно, отток населения, но люди все равно приезжают. Сейчас работают программы «Земский доктор», «Земский учитель»: дают по два миллиона подъемных, средним медработникам — по миллиону, если потом пять лет отработаешь, [иначе деньги придется вернуть].

Приезжают люди из разных регионов. Работает у нас, например, замечательная фельдшер, ей семьдесят пять лет, до сих пор на скорой, из Калмыкии родом. Есть и мои земляки, трое учителей по приглашению с Алтая приехали, еще в 2011 году. Живут здесь и работают, уже квартиры купили в поселке. На днях приехали две медсестры из Тывы.

Приезжают и те, кто хочет, как в Советское время — заработать на Северах и вернуться. У них есть цель — накопить денег, поэтому люди экономят на всем. Летом рыбу заготавливают на зиму, много не тратят, средства откладывают. У меня такого нет. Может, я финансово безграмотная, но я здесь просто живу. Стараюсь разнообразить стол, что-то из фруктов покупаю, балуем себя. Понемногу, но балуем.

Здесь и мои сын с невесткой пожить успели, приехали с детьми, моими внуками, через три года после нас с мужем, и остались на семь лет. Сын работал в аэропорту, в службе авиационной безопасности, невестка устроилась воспитателем в детский сад. Если с профессией и умением, если с дипломом, здесь работа всегда найдется. Уехали они только в прошлом году, по личным причинам.

С работы на репетицию

Говорят, здесь скучно. Связь не скоростная, интернет медленный. Нет ресторанов, торговых центров. Но все зависит от человека. Мне скучать некогда. Сейчас, например, я только с репетиции вышла.

Как приехала, не сразу, но потихоньку начала ходить на концерты. На «материке» все платные, а здесь — бесплатные. И такие яркие национальные концерты! Много ансамблей танцев Крайнего Севера. У меня глаза горели.

Я никогда не танцевала, а сейчас посещаю два ансамбля — при РДК «Северный» “Ачачген” (Улыбка) и коллектив песни и танца “Дэрэн” (Истоки). До семи на работе каждый день, а потом иду на репетиции. Исполняем корякские, эвенские, чукотские танцы. Ну и спортом, естественно, тоже занимаюсь: растяжка, спортзал, все это помогает контролировать тело в танце.

Эвенская культура, язык очень самобытны, красивы, притягательны. Жаль, что местные дети уже плохо говорят на своем языке, плохо знают его, пользуются русским. Культура вымирает, и горько за этим наблюдать. В последние годы власти активизировались, появились классы, где преподают на национальном языке. Я всегда детям говорю: язык своего народа хотя бы на бытовом уровне нужно знать. Пока живы старейшины, надо учиться у них, нет языка — нет нации.

Здесь проходит много национальных праздников: слет оленеводов, праздник первого олененка, праздник первой рыбы. Эвенск — многонациональный, каждая нация свои праздники проводит или соревнования. В 2023 году на празднике Туйгивин (День зимнего солнцестояния), я неожиданно победила на соревнованиях по танцам народов Севера. Очень почетно и приятно мне как алтайке!

Ежегодно летаю домой в отпуск на Алтай, обязательно увожу отсюда костюмы, танцы, культуру показываю, стараюсь познакомить с ней людей.

Три года подряд выступаю там на свадьбах родственников — эксклюзив, изюминка! Им очень нравится. Говорю на выступлении: «Танцы народов Крайнего Севера на алтайской земле — да здравствует дружба народов!»

А в Эвенске, наоборот, представляю культуру Алтая, алтайскую кухню. Она, конечно, состоит из мяса, из баранины прежде всего, которую здесь редко можно купить, поэтому на местные праздники готовлю боорсоки (мучное лакомство, которое подают с медом), талкан (похожая на муку мелкая крупа из обжаренного ячменя, которую часто добавляют в чай, очень сытная), ток-чоки (алтайский десерт из кедровых орешков, молока и меда).

Я остаюсь

Друзья и родные спрашивают, не пугает ли, что мы находимся как на острове. Вокруг тайга и море открытое. Бывает, заметает, и не улететь. Нет, не пугает — вокруг люди, и ты знаешь, что обязательно найдешь помощь. Я так думаю, что именно из-за особенных людей мне здесь и нравится, из-за отношения друг к другу.

Иногда говорю, что тут как в Советском союзе, это касается характера живущих на Севере. Как бы вам объяснить?.. Не испорченные они, не ожесточенные, не озлобленные. Когда несколько лет назад я в Магадан прилетела, не знала, что и как, спрашивала у людей — и ни одного грубого слова в ответ. Трогательное отношение к человеку: видят, что мы иногородние и прям все разжевывают, показывают. Контраст с «материком», с отношением в Новосибирске или в Москве, где я бывала. Там грубое слово могут сказать на ровном месте.

Даже не знаю, что в больших городах меня бы соблазнило. Деньги, комфорт — категорически нет. Если бы мне предложили хорошие условия, подъемные, жилье и работу в Москве или Санкт-Петербурге, я бы отказалась. Там цивилизация, ускоренная жизнь. А здесь воздух другой, атмосфера другая, никуда не надо торопиться. У нас нет поездов, маршруток нет, автобусов нет. Вышел за поселок — и ты уже в лесу, дышишь свежим воздухом. Мне нравится эта удаленность от суеты, бесконечного движения городов, трасс и дорог, пробок, которые съедают время.

Здесь начинаешь ценить простые радости, слышать себя, работать над собой без спешки. Можешь выбрать увлечение и отдаваться ему. Захотелось «цивилизации» — вот самолет, садись и лети. А все равно вернешься. Пожив в этом спокойном ритме, уже не сможешь существовать в суете городов. Как по мне, это и есть настоящая жизнь.

Фото: из личного архива Людмилы

Однажды в Интернете попался пост неизвестного мне автора Лилии Винокуровой. Сохранила его в избранном и периодически открываю - так по-русски о родном якутском языке, наверное, еще никто не говорил. Сегодня в День родного языка хочу поделиться с вами этим откровением. Читаем и наслаждаемся.

С ДНЕМ РОДНОГО ЯЗЫКА!
Язык якутов — гордость наша, наше лицо и судьба, надежда и боль... Он живет еще в драгоценных сказаниях, в юных поэтах и в мальчиках, поющих на родном языке. Сколько новых дарований выплеснула эпоха 90-х на сцену якутской культуры, тех, кто указывает на материнский язык как на исток и почву своего таланта. Они — не первые и не последние для нас. Мы ведь не вчера родились, мы пришли в этот мир столь давно, что не помним — когда.

Но я помню, как однажды в здании Музыкального театра М. Е. Николаев, тогда глава Верховного Совета республики, заговорил на якутском языке с трибуны, еще прикрытой красным «партийным» бархатом. Как странно забилось вдруг сердце, впервые на высоком собрании из уст официального лица услышав родную речь. Услышать материнский язык как государственный — после столетий, когда речь наша властью была названа инородной, слыла дикой и непросвещенной, потом — отсталой и неперспективной...

В жизни же язык служил и царствовал долгое время. Он сотни лет учил всех проходящих говорить на себе , соединяя собой берега двух океанов, всю огромную таежную и тундровую землю с запада на восток, от Таймыра до Амура, от бурят до чукоч. Он стал общим, родным и привычным для скотоводов и пашенных крестьян, каюров и государевых казаков, для ссыльных и оленеводов. На нем торговались и пели, состязались и пили, с ним дружили и воевали, убивали и роднились. Он вобрал в себя голоса и души, кровь и плоть племен и народов... Язык пережил все перевороты и войны, выжил даже в испепеляющие годы ушедшего века. Великий и беззащитный, он жил, пока не хлынул мир железный и бензиновый, мир грабящий чрезмерно и открыто жующий нахапанное...

Наступила странная жизнь, где были странные люди: они словно и не старались жить. Просто ели, пили, рыли землю, рыскали по ней, оставляя за собой разор и мусор. Им никто не был нужен, ничего не казалось достойным внимания. Язык и люди, на нем говорящие, казались временным недоразумением, вещами, давно потерявшими товарную ценность. Этих странных людей, и пришлых, и местных, становилось все больше и больше.

Язык заболел в эти годы — он был не нужен. В детских садах и школах, на улицах и собраниях, всю длинную жизнь с рождения до кладбища — все больше и больше говорили на другом языке. По коре земли, тысячу лет говорящей на якутском языке, впервые зашагали якуты, сызмальства говорящие только на чужом языке. И не всегда это были сироты.
В суете тех буден неосязаемый как воздух, которым мы дышим, Язык сидел, свернувшись в крохотный клубочек, в каждом из нас. Он бывал порою забыт, как давно не приезжавший дед. Он бывал забит в тех, кто с детства был отлучен от него. Его уже стеснялись в образованных кругах — как бедно одетого родича, заглянувшего на нарядную вечеринку. Юные в те годы, мы смущались на вопрос-упрек: «Как? Вы говорите на языке оленеводов и скотоводов?». Испуганно оглядывались на привыкшие к простору громкие голоса земляков...

Но сны нам снились в чужих городах, в иноземных самолетах — на нём, на родном языке. А когда охватывала беспричинная тоска, болели душа и тело, мы знали, что стоит собраться и спеть любимые старые песни, стоит перекинуться словами на усмешливом, гибком, текучем, игристом моем языке — и боль уйдет, растворяясь в прозрачном воздухе отцовского говора.

Язык якутов умирал долго. Он уходил со стареющими якутами — с каждым охотником, молча мерзшим на бесконечных тропах в погоне за валютной пушниной. С каждой колхозной дояркой, не видевшей солнечного света, потому что шла на ферму до рассвета и возвращалась после заката. Умирал с каждым стариком с его рассказами о неправдоподобной, смешной старой жизни... Язык уходил с песнями, замолкшими в покинутых родовых аласах, со старинными заклинаниями, отлетавшими от растерзанной техникой земли. Он умирал в бормотании запивших якутов, в оскудевшей речи позабывших корни чиновников. Язык умирал в городах и поселках, потому что на нем нельзя было спросить дорогу, сделать в магазине и аптеке покупку. Нельзя было объяснить школьнику физику и астрономию, алгебру и анатомию.

Но язык не хотел умирать! Он рождался с каждым новым человечком в деревянных сельских домах. Он начинал лепетать с каждой новой девчушкой в коротком платьице, он смеялся с мальчиком, принесшим домой свою первую утку — мужскую добычу. Росли дети и язык жил в них — отгадывал загадки, пересказывал сказки, дразнился и шутил, дрался и мирился, учил уроки и говорил с людьми. И, наконец, на якутском языке объяснялись в любви — прозрачными полунамеками, в тончайших полутонах, уходящим в неизъяснимую тайну двойным значением старых слов, красотой вечного, не стираемого веками изустного признания в готовности поделиться теплом души и тела... Любовь поднимала язык над обыденной землей, становилась его вершиной и звездным часом. Язык слагал новые, неслыханные ранее песни и стихи, придумывал новые имена вещам и явлениям, заставлял искриться и звенеть полузабытые звуки. Так когда-то родились шедевры поэзии якутов — золотая ирония Өксөкүлээх и серебряный стих Алампа.

Красив наш язык и богат он несметно — лицами, голосами: горным сдержанным шепотом, речным открытым раскатом, ровным таежным гулом или равнинным аласным напевом. Заговорит иной, и я слышу, как говорят там, где живут его родители. У каждого своя интонация, свой голос. На слух северян рокочущий говор живущих на средней Лене и на Алдане сродни почти брани, а непривычное ухо не сразу уловит музыку колымского говора. Но для каждого из нас именно в этих звуках — вся красота зовущего материнского голоса...

Внезапно напомнив нам о себе августовскими звездами, одиноким костром на берегу реки, язык заставляет нас, взрослых и старых, болеть и бредить в пыльных каменных кабинетах. Где якутский язык — там простор и синее небо, пахнет вечерним дымокуром, кони идут на водопой. На окраине уже собираются парни, будут игры и придут девушки. Там язык веселится и живет настоящей жизнью. Смеется и балагурит, намекает и умоляет, зовет и требует, торжествует и благодарит. Он дышит полной грудью, переливается всеми цветами и красками, горделиво красуется и любуется роскошью живущего тысячелетия Слова.

Там, в далекой глубинке, прячась за дальними озерами и высокими горами, язык уцелел, цепляясь за верхушки цветущих лиственниц, за корни шумящих берез. Но даже в те — ушедшие полунемые — года, стоило дать языку возможность, он разгибал свою спину, поднимался во весь рост. Сколько было сложено стихов, написано повестей, запоем прочитанных якутами: «пока бьется сердце», всегда есть надежда. И новорожденных дочерей называли именами якутских цветов, так сильно хотелось не только видеть, но и слышать их красоту...

В городах и поселках урбанизированные якуты тихо пели якутские колыбельные детям. Пустяковая вещь — колыбельная для малыша. Но теперь ему до смертного часа оглядываться на всех перекрестках Земли — на музыку тюркской речи. В многоязычной чужой толпе вдруг окликнут их детской памятью. И радость узнавания, и гордость родства через годы и расстояния одолеют глухоту всемирной пустыни, немоту растущего одиночества.

А как мы бываем обезоружены обращением иноплеменника на родном нашем языке. В единый миг он становится близким и ясным, мы на него уже рассчитываем как на своего и в тяжелом пути, и на азартной охоте. Потому как свято верим: тот, кто выучил наш язык — он сделал это, чтобы жить рядом. Долго, вместе, может даже навсегда. Якуты любят говорящих на якутском языке иноплеменников, любовью сирот, нежданно нашедших родню... О, язык! Самая прочная нить в человеческом общежитии, самое дорогое в мире лекарство против страха...

Как не любить нам свой язык — чистейший алмаз в шкатулке драгоценностей языков мира! Он несет в себе скорбь и гордость столетий, настойчивость и надежды предков, звенящую ярость зимней стужи и задыхающуюся нежность подснежника, поднявшегося из-подо льда. Он обволакивает тихим шепотом белых ночей, поющим колдовством незаходящего солнца, одурманивает глухим зноем июльского сенокоса. Вся затаенная страсть земли, восемь месяцев стонущей под морозом, чтоб взорваться цветением всего живого — в нем. Почувствуйте немыслимость бытия, изобильную щедрость лета над вечным нетающим льдом — заговорите на якутском языке.

Одним звуком, одной остановкой на полудыхании он меняет и цвет, и вкус. Многоликий, изменчивый, переливающийся наш язык — одним и тем же словом может приласкать и ударить, восславить и обозвать. Щедрым цветистым орнаментом сравнений и описаний, сказочным диапазоном интонаций якутский язык способен уничтожить и возвысить. Каким словом обозначит человека или деяние — равносильно судьбе. Если хлестким уничижением — значит, забвение. Если слогом высоким, звенящим и благоухающим — парить тебе в небесах памяти людской, пока будет жить последний якут.

Неужели он придет — день, когда родится в мире последний якут? Тот, кто заберет с собой наши сущность и бытие, наши Любовь и Молчание? Только мы умеем так любить людей и мирные вещи — молча, светлея лишь лицом и глазами: пышные стога еще зеленого сена; золотую поленницу возле дома; стариков — за трогательное ожидание чуда рождения внуков; девушку, в белом платье прошедшую праздничным полем твоей юности — за обещание счастья; юношу, бегущего по верхним жердям длинной изгороди — за торжество избыточной силы и радости жизни.

Как мы любим запах цветущей лиственницы и свечение сергеляхских сосен, возвращаясь из дальних краев! А ощущение полноты и равновесия жизни в тишине осеннего дня над Леной! Невозмутимые лица земляков в это шумное, обезумевшее время. Вы заметили: у всех, кто родился здесь или долго живет — даже лица похожи? Потому как не только раса проступает в человеческом лице, а еще душа и мысли. Мы узнаем своих по всему миру — по долгому взгляду северян, тоскующих по человеческому общению, по простору и свободе. По таким «якутским» лицам, даже если он природный белорус или татарин.

Как родинки на любимом лице, мы находим приметы своих. Наши – это теплое слово для чужого ребенка. Горячий чай зашедшему путнику – неважно, какого цвета его глаза. Подставленная спина — для женщины, ступающей в лодку... Кормление духов дорог и божественного Байаная – атеистами всех кровей. И ни в одном городе ты не услышишь, только в Якутске: когда автобус, накренясь, прессует всех, весь народ выдыхает «Айуу-айа» на якутском языке. В живом обиходе всех якутян ироничное слово «муннях», скупое и сухое «суох», спасительное, светлое слово «ючюгей»… Язык якутов – тайный знак северного побратимства, символ веры в незыблемость солнечного мира.

Язык щедрый, терпимый и многострадальный — за сто последних лет всего два раза довелось ему вместе с нами ощутить жар свободы. Как мало говорим по-якутски, как порой пугающе мы молчим. Молчим порой и в радости — боимся сглазить благоволение всевидящих и всеслышащих покровителей-духов. Их настроение так переменчиво, так они строги и беспощадны к якутам!

Наше молчание — это молчание мужчин, глядевших на выжженный засухой луг. Молчание женщин, встречавших пустых охотников в голодный год. Безмолвие людей, которым сотни лет прохожие чужаки в лицо говорили: «Вы дикие». А ответить не позволял запрет, впитанный с молоком матери: «Не торопись ответить на оскорбление. Жизнь на Севере так коротка и драгоценна». Мы промолчим, даже когда при нас пытаются принизить культуру нашу и язык. Молчание — плата за неловкость двуногих, вдруг недобрым словом задевших кормящую мать...

Кто нас может действительно оскорбить? Что может потрясти или сдвинуть с точки опоры народ, обживший студеные широты планеты? Народ, отстоявший право остаться собой у самой неумолимой Природы. Народ, вобравший в себя силу и кровь всех племен, ставших здесь землей и травой. Народ, видевший таяние ледников и падение великих империй. Народ, который еще увидит полуденное солнце над своей головой.

Он изумляет мир своими детьми — их талантом и красотой, интеллектом и обаянием, готовностью к творчеству и свободе. Сколько красивых девушек родилось на этой алмазной и скупой на живое земле! Сколько отважных и умных юношей станут взрослыми завтра на земле, которую белый свет зовет Якутией. Она живет нашим общим трудом, бескорыстием и детской верой в торжество справедливости. Нашей наивностью, смешной доверчивостью, безоглядной, нерасчетливой добротой согрета земля, принявшая всех сосланных и беглых, всех осиротевших и всех бродяг.

Сколько еще нам вместе студеных зим пережить, сколько слез уронить, сколько песен пропеть, чтобы летом сойтись всем живущим в просторном краю на праздник якутов – Ыhыах. Старым якутским благословением, добрым хранением духов жив Каждый в этом краю. Не искушайте судьбу – уважайте язык, каждое слово в котором несет и тайный алгыс, и холодное предостережение…

Мы тоже однажды уйдем, как уйдут все народы — и великие, и малые. Но пока мы живем, пока здесь рождаются дети с тонким раскосоглазым ликом, зимы завершаются хрустальным громом ледоходов, текут последние чистые реки, встает солнце над землей, пусть в этом краю и стон, и торжество звучат и на якутском языке...

Я знаю: когда мы придем в ту страну, где все люди — как в детстве — братья, там, у Вечного костра, ждет нас достойное место. Это ведь мы отогрели дыханием своим продрогшую землю, построили дома, разожгли очаги. Это мы глядим в новый век черными глазами предков, богатые их терпением и состраданием. Это мы — якуты, мы — ураанхай-сахалар пронесли старинный наш язык через снежное безмолвие. Прислушайтесь в редкой тишине бегущей жизни: разговаривают океаны, перекликаются континенты, шепчутся звезды. Тысячелетний ледник под нами резонирует во Вселенную — эхом якутской речи…