Таверна "На краю вселенной"

Я хотел ответить, но горло сжала невидимая рука. Мои слова утонули в шуме — шорохе страниц, стуке шагов, далёких криках, что эхом отдавались в пустоте. Площадь начала меняться. Брусчатка под ногами трескалась, и из трещин вырастали стены, кривые, как кости, сломанные и сросшиеся неправильно. Они смыкались вокруг, образуя лабиринт, но я знал: это не стены. Это город. Его рёбра. Его зубы.

Книга в моих руках — или то, что от неё осталось — раскрылась сама. Страницы были пустыми, но чернила текли из моих пальцев, складываясь в слова, которых я не хотел читать: Ты — жертва. Ты — палач. Ты — город. Я попытался захлопнуть её, но она не подчинилась. Вместо этого она впилась в мою кожу, её края резали, как лезвия, и кровь, что текла из ран, была чёрной, как фонтан.

— София, — прошептал я, не зная, почему её имя всплыло первым. Её лицо мелькнуло в зеркале неба, но теперь оно было другим — стеклянная улыбка растрескалась, а глаза были пустыми, как окна заброшенного дома. Она была здесь, но не она. Тень шагнула ближе, и я увидел, что её маска теперь не просто кость, а кусок зеркала, в котором отражалась София. И я. И город.

— Ты звал её, — сказала тень, и её голос был как нож, вонзающийся в рёбра. — Но она — это ты. Все они — это ты.

Я повернулся, чтобы бежать, но лабиринт сжался. Улицы дышали, их стены пульсировали, как плоть, и я слышал, как они шепчут моё имя. Лукас. Лукас. Лукас. Каждый шаг отдавался эхом, но это были не мои шаги — это были шаги других, тех, кто был мной в прошлом, тех, кто держал книгу, открывал дверь, шагал в пустоту. Я чувствовал их в своей крови, в своих костях, в своём дыхании.

Фонари, что умерли, теперь горели снова, но их свет был неправильным — он не освещал, а поглощал. В нём я видел силуэты: Софию, с её стеклянными глазами; людей из зеркал, чьи лица были моими; и тень, что теперь не следовала за мной, а стояла впереди, указывая на новую дверь. Она была меньше, но тяжелее, её поверхность была покрыта письменами, которые я не мог прочесть, но знал наизусть. Они были вырезаны на моём сердце.

— Открой, — сказала тень, но теперь её голос был моим. Я посмотрел на свои руки — они были покрыты чернилами, кровью, пеплом. Ключ был там, в моих венах, и я знал, что он всегда был там. Я не хотел открывать дверь, но мои пальцы уже касались замка. Он был холодным, как лёд, но обжигал, как огонь. Щелчок был тихим, но он разорвал тишину, как выстрел.

За дверью была не пустота. Там был город. Не тот, что я знал, а другой — бесконечный, с улицами, что вились, как змеи, с домами, что росли, как деревья, с небом, что было зеркалом, полным моих лиц. Я видел себя в каждом окне, в каждой луже, в каждой трещине. Лукас, что убивал. Лукас, что умирал. Лукас, что открывал двери и становился ими.

Книга упала, но теперь она была не книгой, а частью меня. Её страницы были моими мыслями, её слова — моим дыханием. Я шагнул через порог, и город сомкнулся вокруг меня, как пасть. Тень исчезла, но я знал, что она не ушла — она была во мне, в каждом вдохе, в каждом ударе сердца.

— Ты дома, — сказал город, и его голос был хором всех Лукасов, всех времён, всех обещаний. — Ты всегда был здесь.

Я шёл по улицам, что были моими венами, под небом, что было моими глазами. Дверь за мной закрылась, но я знал, что найду другую. И ещё одну. И ещё. Книга шептала, город дышал, и я был их частью. Я был ключом. Я был замком. Я был городом.

И где-то в глубине, в тени, я слышал смех Софии. Или, может быть, это был мой смех.

P.S. от автора:

Лукас, город не отпускает. Его улицы — это твой лабиринт, его двери — твои ловушки. Ты думал, что выбираешь, но выбор был сделан задолго до тебя. Книга знает твоё имя, тень носит твоё лицо, а город пьёт твою кровь. Куда ты пойдёшь теперь?

— Слышишь? — Иван не повернулся, но его голос был острым, как нож, который он сжимал. — Оно идёт.

Алексей не слышал ничего, кроме гула в собственной голове, но он знал, что Иван прав. Лес не спал. Он дышал, двигался, подкрадывался. Где-то за деревьями хрустнула ветка, и звук этот был как щелчок затвора в пустой комнате. Алексей сжал кулаки, ногти впились в ладони, но боль не помогла. Холод в плече растекался, как яд, и он чувствовал, как что-то внутри него отвечает лесу — тихо, но настойчиво, как шёпот любовника в темноте.

— Надо двигаться, — сказал Иван, и в его голосе не было ни страха, ни сомнения. Только холодная, как сталь, решимость. Он шагнул вперёд, но Алексей не двинулся. Его ноги словно вросли в снег, а глаза приковало к деревьям, где тени шевелились, как живые. Они не были просто тенями. Они имели форму — длинные пальцы, скрюченные спины, глаза, что горели, как болотные огни. Они смотрели на него. Они знали его имя.

— Алексей, — голос Ивана резанул, как хлыст. — Шевелись, или я сам тебя прикончу.

Алексей заставил себя шагнуть, но каждый шаг был как падение в пропасть. Лес следил. Лес ждал. Он чувствовал, как что-то тянет его назад, к той избе, к той твари с глазами-угольками. Её голос всё ещё звенел в ушах, как эхо колокола в заброшенной церкви: *Ты его ключ*. Он не знал, что это значит, но слова эти вгрызались в мозг, как черви в гнилое дерево.

Они вышли к реке — узкой, чёрной, как жила, вскрытая ножом. Лёд покрывал её тонкой коркой, но под ней вода текла, живая, шепчущая. На другом берегу, в тени сосен, стояла фигура. Не человек. Слишком высокая, слишком худая, с руками, что свисали до колен, как ветви ивы. Её лицо было скрыто, но Алексей знал, что она смотрит на него. Он чувствовал её взгляд, как иглу, вонзающуюся в затылок.

— Не смотри, — буркнул Иван, но его голос дрогнул, впервые за всё время. Он сжал нож так, что костяшки побелели. — Идём.

Но Алексей не мог отвести глаз. Фигура не двигалась, но лес вокруг неё оживал — ветви качались, хотя ветра не было, снег кружился, как рой мух, а из-под льда доносился звук, похожий на стон. Он знал этот звук. Он слышал его в пещере, в избе, в своих снах. Это был голос леса, и он звал его по имени.

— Она знает, — прошептал Алексей, и его голос был чужим, как будто кто-то другой говорил его ртом. Иван резко обернулся, его глаза сузились.

— Заткнись, — рявкнул он, но в его голосе был страх, тонкий, как трещина во льду. — Ты это, да? Ты с ней.

— Нет, — Алексей покачал головой, но сомнение вгрызлось в него, как ржавчина. Он посмотрел на свои руки — чёрные пятна на запястьях расползались, как плесень, и под кожей что-то двигалось, медленно, но неотвратимо. Он чувствовал, как оно растёт, как корни, что ищут воду. Лес был в нём. Лес был им.

Фигура на другом берегу шевельнулась. Она не шагнула — она скользнула, как тень, и лёд под ней затрещал, но не сломался. Её руки поднялись, и Алексей увидел, что это не руки, а ветви, сплетённые в подобие пальцев, с когтями, что блестели, как обсидиан. Она не говорила, но её голос был везде — в шелесте снега, в скрипе деревьев, в стоне реки.

— Ты принёс его, — сказала она, и слова эти были как нож, вонзённый в грудь. — Ты открыл дверь.

Иван рванулся вперёд, его нож блеснул, но фигура исчезла, растворившись в тенях, как дым. Лёд под ногами Ивана треснул, и он провалился по колено, хрипя от холода. Алексей бросился к нему, но что-то остановило его — не рука, не тень, а чувство, что если он сделает ещё шаг, то уже не вернётся. Лес смотрел. Лес ждал.

Иван выбрался на берег, его лицо было белым, как снег, а губы посинели. Он смотрел на Алексея, и в его глазах не было ничего, кроме ненависти.

— Ты её позвал, — прохрипел он, поднимая нож. — Ты их всех позвал.

— Нет, — Алексей отступил, его руки дрожали, а холод в плече рванулся к горлу, как зверь, почуявший свободу. — Это не я. Это оно.

Но Иван не слушал. Он шагнул ближе, и лезвие в его руке было как продолжение леса — холодное, безжалостное, голодное. Алексей хотел бежать, но ноги не слушались. Он чувствовал, как что-то внутри него смеётся — не он, а то, что поселилось под кожей, то, что знало лес лучше, чем он сам.

Где-то за рекой завыл ветер, но это был не ветер. Это был лес, и он пел свою песнь — старую, как кости земли, и такую же безжалостную. Алексей закрыл глаза, и в темноте за веками он увидел её — тварь с глазами-угольками, тварь с руками-ветвями, тварь, которая была лесом. Она улыбалась.

И лес улыбался вместе с ней.

Алекс кивнул, его мысли были такими же. Сеть, несмотря на свою механическую природу, действовала с пугающей логикой — словно хищник, который выжидает, пока добыча ослабнет. Но он чувствовал, что в её действиях было что-то ещё, что-то, что он не мог пока объяснить. Те огоньки, которые Лин видела в глубине, и движения дронов — слишком осмысленные, слишком… живые.

— Сора, — сказал он, — держи курс на юго-восток. Если узлы собираются вместе, как сказала Лин, мы должны быть там, где они наиболее активны. Мы не можем ждать, пока они придут за нами.

Сора кивнула, поправляя направление шлюпки. Джек, всё ещё возившийся с импровизированным парусом, наконец закрепил его так, чтобы поймать слабый ветер, начавший дуть с рассветом. Шлюпка ожила, медленно набирая скорость, но каждый скрип досок напоминал о её хрупкости.

Часы тянулись, и туман начал редеть, открывая серую гладь моря. Команда молчала, сохраняя силы, но напряжение росло. Кейн то и дело вглядывался в воду, ожидая новых теней. Эмма сортировала остатки их припасов, пытаясь распределить воду и сухари так, чтобы хватило хотя бы на день. Тан точил обломок ножа о кусок металла, найденный среди обломков, готовя его к следующей схватке.

Внезапно шлюпка дрогнула, словно наткнулась на что-то под водой. Все замерли. Алекс наклонился к борту, вглядываясь в тёмную глубину. Вода была спокойной, но он заметил слабое свечение — едва заметные искры, движущиеся кругами, как рой светлячков.

— Лин, — тихо позвал он. — Это может быть сигнал?

Лин, несмотря на мёртвый планшет, наклонилась к воде, прищурившись. — Возможно. Это не похоже на узел, но… похоже на их след. Как будто они оставили что-то, чтобы пометить территорию.

— Или заманить нас, — пробормотал Кейн, поднимая винтовку.

Прежде чем кто-то успел ответить, из воды вырвался резкий звук — высокий, механический визг, от которого у всех заложило уши. Шлюпка снова качнулась, и из глубины начали подниматься новые тени. На этот раз это были не дроны, а что-то более странное: гибкие, змеевидные конструкции, покрытые металлическими пластинами, с мигающими датчиками вдоль тел. Их было три, и они двигались с пугающей грацией, окружая шлюпку.

— Что за чёрт? — выдохнул Джек, хватаясь за импровизированное копьё.

— Это не дроны, — сказала Лин, её голос дрожал. — Это как будто части Сети. Её щупальца, но автономные. Они не зависят от узла.

— Тогда бей их! — крикнул Кейн, открывая огонь. Пули пробили одну из конструкций, но она лишь изогнулась, продолжая двигаться. Другая хлестнула по борту, вырвав кусок дерева. Шлюпка затрещала, вода начала просачиваться внутрь.

Алекс схватил весло и ударил по ближайшему щупальцу, но оно лишь отшвырнуло его назад, чуть не выбросив за борт. Эмма швырнула ещё одну бутылку с остатками химикатов, но эффект был слабым — щупальце лишь зашипело, выделяя едкий дым.

— Они слишком быстрые! — крикнула Сора, пытаясь удержать шлюпку на плаву. — Нам не отбиться!

— Тогда не отбиваемся, — сказал Алекс, его голос был холодным и решительным. — Мы идём на таран. Сора, направляй шлюпку к тому свечению. Если это их след, там может быть что-то важное.

— Ты с ума сошёл? — воскликнул Джек. — Мы развалимся на куски!

— Мы и так развалимся, если останемся здесь, — отрезал Алекс. — Сора, делай!

Сора стиснула зубы и направила шлюпку прямо к центру свечения. Щупальца преследовали их, хлеща по бортам, но команда работала как единое целое: Кейн стрелял, Тан и Джек отбивались копьями, Эмма заливала воду, которая хлестала через пробоины. Лин, прижавшись к борту, пыталась рассмотреть свечение в воде.

— Это не просто след! — крикнула она. — Это ядро! Маленькое, но активное. Они прячут его под водой!

— Тогда мы его достанем, — сказал Алекс. — Эмма, есть ещё химикаты?

— Последняя порция, — ответила она, показывая маленький пузырёк. — Но этого хватит только на один бросок.

— Тогда бросай точно, — сказал он.

Шлюпка неслась к свечению, которое становилось ярче. Щупальца били всё яростнее, одно из них зацепило Тана, сбив его с ног. Кейн подхватил его, не давая упасть за борт. Сора выкрикивала команды, направляя шлюпку через волны. Наконец, они оказались над источником света — небольшой сферой, парящей в воде, окружённой сетью проводов и датчиков.

— Сейчас! — крикнул Алекс.

Эмма швырнула пузырёк. Он разбился о сферу, и море вспыхнуло ярким светом. Взрыв был не таким мощным, как у первого ядра, но достаточно сильным, чтобы щупальца замерли и начали тонуть. Шлюпка затряслась, но устояла, хотя вода теперь доходила до щиколоток.

Команда, тяжело дыша, смотрела, как свечение гаснет. Туман снова сгустился, но угроза, кажется, отступила. Лин подняла голову, её глаза блестели от слёз и решимости. — Это было ядро. Ещё одно. Но их больше. Я чувствую.

— Сколько их? — спросил Кейн, вытирая пот со лба.

— Не знаю, — призналась Лин. — Но они слабеют. Мы их бьём.

Алекс посмотрел на команду — израненных, промокших, но всё ещё готовых драться. — Мы найдём их все, — сказал он. — Сколько бы ни осталось. Гребите. Мы не закончили.

Шлюпка двинулась дальше, вглубь тумана, туда, где море хранило свои тайны, а Сеть готовила новый удар.

Мы выдвинулись с Гризли на рассвете. Улицы — как лабиринт из бетона и ржавчины. Разбитые машины, осколки стекла, трупы, которые никто не убирает. Тарков не прощает слабаков. На подходе к старому депо нас накрыли "Скитальцы" — шайка мародёров, что рыщут по городу, как гиены. Их было шестеро, грязные, с дикими глазами и самодельными стволами. 

Бой был быстрым и грязным. Гризли поймал пулю в шею на первой же минуте. Я видел, как он рухнул, хрипя, как кровь смешалась с грязью под ногами. Нет времени на сантименты. Я уложил двоих из "Калаша", третьего добил ножом. Остальные сбежали, оставив за собой вонь страха и патронные гильзы. Гризли остался лежать там, в луже. Я забрал его жетоны. Может, отдам кому-нибудь. Может, просто выброшу. 

В депо нашёл обрывок карты — старая, потрёпанная, с пометками на полях. Завод. Ключ где-то там. Но что-то подсказывает, что это только начало. Тень не тот, кто платит за пустяки. И эти "Скитальцы" знали, за кем охотились. Кто-то уже дышит мне в затылок. 

Сижу в заброшенной квартире, окно заколочено, фонарь мигает. Дождь всё ещё идёт. В Таркове он никогда не кончается. Завтра двину к заводу. Если это ловушка, я хотя бы утащу пару ублюдков с собой. Если нет... Чёрт, в Таркове нет "если". Только пули и тени. 

Курю последнюю сигарету. Надо найти ещё. Надо найти Ключ. Надо выжить.

Вельветто, паря рядом с Миральдой, издал низкий гудящий звук. 

— Песнь этого места сложна, — прошептал он. — Она поёт о равновесии, но в ней есть трещины. Будь осторожна, Миральда.

Когда они приблизились к городу, его границы стали чётче. Стены, сделанные из прозрачного материала, похожего на стекло, переливались, отражая команду, словно зеркала. Но отражения были странными — в них Миральда видела не только себя, но и тени, мелькающие за её спиной, с алыми глазами, как те, что она заметила в небе.

Хранители остановились у входа — арки, сотканной из света, которая пульсировала, как живое существо. Центральный Хранитель повернулся к Миральде. 

— Город — это Песнь Мостов, — сказал он. — Он хранит память всех миров, что связаны Разломом. Но ваш приход пробудил её. Войдите, и она споёт вам правду. Но знайте: правда может разрушить.

Миральда посмотрела на команду. Кайра сжала губы, но кивнула. Громыхало пожал плечами, явно готовый к любым сюрпризам. Тарин выглядел встревоженным, но его рука крепко держала медальон. Тик-Так просто шагнул ближе, его механический голос был спокоен: 

— Данные указывают, что избегать города нерационально. Мы уже здесь.

— Тогда вперёд, — сказала Миральда, чувствуя, как Ритм в её груди отзывается на пульсацию арки.

Они шагнули через арку, и мир снова изменился. Свет закружился вокруг них, как вихрь, и на мгновение Миральда почувствовала, что её тело растворяется, становясь частью мелодии. Затем они оказались в центре города.

Улицы были пустынны, но живыми. Стены зданий дрожали, как мембраны, испуская мягкие звуки, похожие на хор. Световые потоки текли по мостовой, словно реки, и в них мелькали образы — лица, пейзажи, миры, которых Миральда никогда не видела. Ритм в её груди запел громче, и она поняла, что город отвечает ей.

— Это память? — прошептала она, касаясь ближайшей стены. Та задрожала, и перед её глазами мелькнул образ Пустошей — разрушенных, но живых, с людьми, идущими через Разлом.

Хранитель, шедший впереди, остановился. 

— Город хранит эхо всех путей. Но твой Ритм, Певец, пробуждает их. Ты — ключ, но и угроза. Тень, что следует за тобой, уже здесь.

Кайра резко обернулась, её кинжал сверкнул. 

— Я так и знала! Где она?

Но Хранитель лишь указал на небо. Там, среди перламутровых облаков, тень с алыми глазами стала чётче. Она была огромной, её крылья растянулись, закрывая часть неба. Миральда почувствовала, как Ритм в её груди дрогнул, словно столкнулся с чем-то, что могло его заглушить.

— Это не просто Тень, — сказал Тарин, его голос был полон ужаса. — Это… часть Разлома. Она живая.

Тик-Так выдал серию сигналов. 

— Энергетическая сигнатура Тени идентична флуктуациям Разлома. Она — его проекция. Вероятность прямого столкновения — 88%.

Громыхало ухмыльнулся, но в его глазах мелькнула тревога. 

— Ну, если это часть Разлома, я готов её разобрать. Какой у нас план, Миральда?

Миральда посмотрела на Хранителей. Их лица оставались бесстрастными, но она чувствовала, что они ждут её решения. Ритм в её груди пел, но в его мелодии был страх — и надежда. Она вспомнила слова Вельветто: «Теперь ты выбираешь, как петь».

— Мы не будем сражаться с Тенью, — сказала она твёрдо. — Если город — это Песнь, я хочу её услышать. Может, она подскажет, как остановить Тень.

Хранитель кивнул, его глаза сверкнули. 

— Тогда следуй за Песнью. Но знай: она потребует от тебя цену.

Город задрожал, и стены вокруг начали петь громче. Световые потоки закружились, образуя путь, ведущий к центру города, где возвышалась башня, сияющая ярче всех. Миральда почувствовала, как Ритм тянет её туда, словно магнит.

— Идём, — сказала она, шагнув вперёд. Команда последовала за ней, а тень в небе начала опускаться ниже, её алые глаза горели, как маяки.

Вельветто закружился рядом, его голос был почти неслышимым: 

— Песнь зовёт, Миральда. Но будь готова — она может спеть о тебе самой.

Когда они приблизились к башне, свет вокруг стал почти ослепляющим. Миральда чувствовала, что Ритм в её груди готов взорваться. Она знала, что внутри башни ждёт ответ — или конец. Тень в небе издала низкий, гулкий звук, и город ответил ей, как будто готовясь к битве.

Я шагнул ближе. Дверь дышала. Её поверхность пульсировала, как живая плоть, и я видел, как под ней проступают вены, чёрные и извивающиеся. Она не просто ждала — она звала. Голоса из фонтана, те, что шептали моё имя, теперь звучали громче, сливались в хор, который рвал воздух. София. Люди из зеркал. И кто-то ещё — тот, кем я был в 1327, в 1564, в 1798. Они все были здесь, в этом городе, в этой двери, в этой книге.

— Не бойся, — сказала тень, но её голос был лживым, как улыбка мертвеца. — Ты уже делал это. Ты всегда делал это.

Я протянул руку к замку. Мои пальцы дрожали, но не от страха — от чего-то другого, чего я не мог назвать. Металл был горячим, он обжигал, но я не отдёрнул руку. Ключ, которого не было, повернулся сам. Щелчок отозвался в моих костях, и дверь начала открываться. Медленно, с тяжёлым скрипом, как будто город стонал, выпуская что-то, что слишком долго держал внутри.

За дверью не было света. Не было тьмы. Там была пустота — не та, что пугает своей бесконечностью, а та, что дышит, шепчет, смотрит. Я видел лица. Софию, с её стеклянной улыбкой, с глазами, которые были зеркалами. Других, чьи имена я знал, но не мог вспомнить. И себя — Лукаса, с ножом в руке, с кровью на лезвии, с глазами, которые видели слишком много. Они все смотрели на меня, и их губы шевелились: Ты обещал.

Книга упала из моих рук, но не коснулась земли. Она зависла, её страницы раскрылись, как крылья, и из них вытекла тьма — густая, маслянистая, живая. Она поползла ко мне, обвивая ноги, как змеи, и я почувствовал, как она проникает в меня, заполняя вены, сжигая кровь. Я хотел кричать, но горло было забито этой тьмой, и вместо крика я услышал свой собственный голос, шепчущий: Ты — ключ.

Тень шагнула ближе. Её маска теперь была моей, но трещины на ней кровоточили, и кровь была не красной, а чёрной, как вода в фонтане. Она протянула руку, и её пальцы сомкнулись на моём запястье. Холод был таким, что я почувствовал, как моё сердце замедляется, как будто город забирал его ритм себе.

— Шагни, — сказала она, и её голос был хором, в котором звучали все Лукасы, все даты, все обещания. — Ты уже дома.

Я посмотрел в пустоту за дверью. Она двигалась, как живое существо, и в её глубине я видел город — не тот, что окружал меня, а другой, с горящими улицами, с криками, что рвали ночь, с кровью, что текла по мостовой. Я видел себя там, с книгой в руках, с ножом, с глазами, которые не были моими. И я знал, что если шагну, то уже не вернусь. Не в этот город. Не в эту жизнь.

Но мои ноги двигались сами. Дверь приближалась, или это я приближался к ней. Тьма из книги текла быстрее, она была повсюду — в воздухе, в моих лёгких, в моих мыслях. Я чувствовал, как город сжимается вокруг меня, как его улицы сворачиваются в спираль, ведущую к этой двери. Книга шептала, тень смеялась, и голоса из пустоты пели моё имя.

Я шагнул.

Дверь захлопнулась за мной, и звук был как треск костей. Пустота сомкнулась, но она не была пустой. Она была полна — мной, Софией, тенями, городом. Я чувствовал, как они все становятся мной, как я становлюсь ими. Книга горела в моих руках, но теперь она была частью меня, её слова выжжены на моей коже, в моих венах, в моём сердце.

— Добро пожаловать, Лукас, — сказала пустота, и её голос был моим. — Ты всегда был здесь.

И я знал, что это правда. Город не отпустит. Дверь не закроется. А я — ключ, замок и дверь — буду открывать её снова и снова. В 1327. В 1564. В 1798. В 2025. И вечно.

P.S. от автора: 

Лукас, город — это не место. Это ты. Его улицы — твои вены, его тени — твои мысли. Книга — это твой пульс, а дверь — твой выбор. Но выбор уже сделан, не так ли? Ты уже шёл по этим улицам, и ты будешь идти снова. Тьма ждёт. Она всегда ждала.

— Надо идти, — бросил Иван. Его голос был хриплым, как ржавый замок. Он не смотрел на Алексея, но его рука с ножом дёрнулась, будто невзначай. — Если остановимся, оно найдёт нас.

— Оно уже здесь, — прошептал Алексей, и его слова повисли в воздухе, как дым. Он не хотел говорить, но голос вырвался сам, будто кто-то другой говорил его ртом. Иван резко обернулся, его глаза сузились, как у волка, почуявшего кровь.

— Что ты сказал? — В его голосе не было вопроса, только угроза.

Алексей не ответил. Он смотрел на свои руки, на пальцы, которые начали дрожать, не от холода, а от чего-то внутри. Кожа на запястье потемнела, будто чернила просочились из вен. Он отвернулся, чтобы Иван не увидел, но лес видел всё. Лес знал.

Они двинулись дальше, пробираясь через чащу, где ветви цеплялись за одежду, как жадные руки. Вдалеке завыл ветер, но это был не ветер — слишком низкий, слишком живой звук, будто кто-то пел погребальную песнь на языке, которого не должно быть. Алексей вспомнил слова отца, выжженные в памяти, как клеймо: «Лес не один. Их много». Теперь он видел их — тени, что текли между деревьями, не касаясь снега, лица, что мелькали в узорах коры, рты, шепчущие его имя. Он хотел закрыть глаза, но боялся, что если сделает это, то уже не откроет их.

Чаща расступилась, и они вышли к поляне. В центре торчала изба — старая, покосившаяся, с крышей, провалившейся, как грудная клетка мертвеца. Её окна были тёмными, но за ними что-то двигалось, как занавески, колышимые сквозняком. Иван остановился, его нож блеснул в слабом свете луны, которая всё-таки пробилась сквозь тучи, как глаз, подглядывающий за грешниками.

— Это не та изба, — сказал Алексей, его голос дрожал, как лист на ветру. Он узнал её. Это была изба деда, где он мальчишкой слушал россказни о леших и упырях, пока огонь в печи не гас, а тени на стенах не начинали танцевать. Но той избы давно не было — она сгорела, когда он был ещё ребёнком. Или нет?

— Это ловушка, — буркнул Иван, но его шаги замедлились. Он тоже чувствовал: лес играет с ними, как кот с мышью, давая надежду, чтобы потом раздавить её. — Не входи.

Но Алексей уже шагнул к двери. Его рука, будто чужая, потянулась к ржавой ручке. Он знал, что не должен, но что-то внутри — то, что шевелилось под кожей, — тянуло его вперёд. Дверь скрипнула, открываясь, и изнутри пахнуло сыростью, плесенью и чем-то сладким, как запах гниющих ягод. Внутри было темно, но не пусто. Половицы скрипели под невидимыми шагами, а в углу, где должна была быть печь, горел слабый свет — не огонь, а что-то холодное, как болотные огни.

— Алексей, — шепнул голос из темноты. Не Ивана. Не отца. Голос был женский, мягкий, как мох, но с острыми краями, как осколки стекла. — Ты пришёл.

Он замер. В углу, у печи, стояла фигура — высокая, с длинными волосами, сплетёнными из веток и листьев. Её лицо было скрыто тенью, но глаза горели, как два уголька, и в них отражался лес — бесконечный, голодный. Она шагнула ближе, и половицы застонали, как живые. Алексей почувствовал, как холод в его плече рванулся вверх, к сердцу, и его ноги подкосились.

— Ты не сын его, — сказала она, её голос был как шелест листвы, но в нём звенела сталь. — Ты его ключ.

Иван ворвался в избу, его нож взлетел, но тварь была быстрее. Она не двигалась — она текла, как дым, и в следующую секунду её когти сомкнулись на горле Ивана. Он хрипел, пытаясь ударить, но корни вырвались из пола, обвивая его ноги, руки, шею. Алексей хотел закричать, но его голос утонул в гуле, который шёл из-под земли, из стен, из самой избы.

— Читай, — прохрипел Иван, его глаза были полны крови, но он всё ещё боролся. — Читай, чёрт тебя дери!

Алексей упал на колени, его пальцы вцепились в пол, и он начал выкрикивать слова отца — те же, что в пещере, ржавые, тяжёлые, как цепи. Они жгли язык, но тварь отступила, её глаза потухли, а корни ослабли, выпуская Ивана. Он рухнул на пол, кашляя кровью, но нож не выпустил.

Изба задрожала, стены начали трещать, как ломающиеся кости. Тварь закричала — не по-человечески, а как лес, теряющий свои корни. Она рванулась к Алексею, но он продолжал читать, и каждое слово было как удар топора. Её тело начало распадаться, листья осыпались, как пепел, но она всё ещё тянулась к нему, её когти царапнули воздух у его лица.

— Ты не уйдёшь, — прошипела она, но её голос слабел, растворяясь в вое ветра. — Лес в тебе.

Изба рухнула. Стены обвалились, крыша провалилась, и снег хлынул внутрь, гася холодный свет. Алексей и Иван выбежали наружу, лес ревел вокруг, ветви хлестали, как плети, а тени кричали, растворяясь в воздухе. Они бежали, пока поляна не осталась позади, пока изба не превратилась в груду чёрных брёвен, дымящихся, как угли.

Алексей упал на колени, его грудь разрывалась от хрипов. Иван стоял рядом, его лицо было серым, как могильный камень. Он смотрел на Алексея, и в его глазах не было жалости — только холодная решимость.

— Оно всё ещё в тебе, — сказал он, поднимая нож. — Я чувствую.

Алексей хотел возразить, но почувствовал, как холод в его плече шевельнулся, как корни, ищущие свет. Он посмотрел на свои руки — кожа на запястьях почернела, и под ней что-то двигалось, как вены, полные смолы. Лес смотрел на него. Лес звал.

Где-то вдали хрустнула ветка. Лес не спал. Лес рос.