Тень Легенды
Прошлая глава:Тень Легенды
Глава 13: Кости под пеплом
Тьма сомкнулась вокруг них, как челюсти зверя, готового проглотить. Склад дрожал, его стены скрипели, будто само здание стонало под тяжестью пустоты. Красный свет посоха Сэмюэля мерцал, но его тепло угасало, словно пламя, задыхающееся без воздуха. Тени наступали, их фигуры текли, как ртуть, то сливаясь в единое целое, то распадаясь на десятки безликих силуэтов. Их рты шептали — не слова, а отголоски боли, страха и забытых имён, которые резали слух, как осколки стекла.
Сэмюэль стоял в центре, его револьвер всё ещё дымился от выстрела, но пуля, расколовшая статую, не остановила бурю. Он чувствовал, как посох в его руке дрожит, словно пытаясь вырваться, и в этом дрожании было что-то живое — голодное, требующее. Его взгляд метнулся к товарищам: Элиза, склонившаяся над Гидеоном, чьи губы всё ещё шептали нечеловеческие слова; Джек, чей нож мелькал в воздухе, отгоняя тени, но каждый удар лишь множил их число.
— Элиза, держи его! — крикнул Сэмюэль, его голос пробился сквозь гул пустоты. — Не дай ему уйти в неё!
Элиза сжала амулет, который теперь был холодным, как лёд. Её пальцы дрожали, но она вцепилась в Гидеона, прижимая его к полу. — Он не в себе, Сэм! — выкрикнула она. — Это не он говорит! Это... это она!
Гидеон дёрнулся, его тело выгнулось дугой, как у марионетки, чьи нити натянули до предела. Его глаза, белые, как молоко, смотрели в никуда, а голос, вырывавшийся из его горла, был хором, сплетённым из тысяч голосов: — Она видит вас. Она знает вас. Вы — её кости, её кровь, её эхо.
Сэмюэль стиснул зубы, чувствуя, как пустота вгрызается в его разум. Голос отца, тот самый, что шептал в глубине, стал громче: Отдай часть себя. Всегда нужно отдать. Но что? Его волю? Его душу? Или, может быть, его кровь? Он поднял посох, и тот вспыхнул ярче, но свет был теперь не красным, а чёрным, как смоль, и от него веяло холодом.
— Джек, назад! — рявкнул Сэмюэль, когда одна из теней метнулась к нему, её когтистые пальцы рассекли воздух в дюйме от его горла. Джек отскочил, но тень зацепила его плечо, и он выругался, хватаясь за рану, из которой сочилась не кровь, а что-то тёмное, вязкое, как смола.
— Это не просто тени, Кольт! — прорычал Джек, перехватывая нож другой рукой. — Они живые! Они… они из нас!
Сэмюэль понял. Пустота не просто нападала — она питалась. Их страхом, их сомнениями, их воспоминаниями. Каждое слово, каждый удар только делал её сильнее. Он вспомнил Лазаруса, его ухмылку, его слова: Она уже в тебе. И теперь он чувствовал это — холод, что полз по венам, как яд, шепот, что звучал не снаружи, а внутри.
— Гидеон, очнись! — Элиза ударила по щекам Гидеона, её голос дрожал от отчаяния. Амулет в её руке треснул, и голубой свет погас, оставив лишь тусклый отблеск. Гидеон замолчал, его тело обмякло, но книга, лежавшая рядом, начала шевелиться. Её страницы переворачивались сами собой, и из них вырывался дым, формируя символы, которые никто из них не мог прочесть.
Сэмюэль шагнул к книге, но пол под ним треснул, и из трещины вырвался чёрный дым, обвивая его ноги. Он ударил посохом, и тот загорелся снова, но теперь свет был не его — он был чужим, как будто посох сам решал, кому служить. Тени сомкнулись ближе, их рты шептали его имя, и в этом шепоте он услышал голоса — не только отца, но и матери, брата, всех тех, кого он потерял в кузнице, всех, кого он не смог спасти.
— Хватит! — Сэмюэль вскинул револьвер и выстрелил в воздух. Пуля ушла в потолок, и на миг тьма расступилась, но лишь для того, чтобы вернуться с новой силой. Тени закружились быстрее, их фигуры сливались в вихрь, в центре которого начала формироваться новая статуя — выше, темнее, с лицом, которое было ужасающе знакомым. Это было лицо Сэмюэля.
— Ты — её якорь, — прошептали голоса, и статуя улыбнулась, её каменные губы растянулись в ухмылке, от которой кровь застыла в жилах. — Ты всегда был её якорем.
Элиза закричала, её голос прорезал хаос: — Сэм, не слушай! Это ложь! Она хочет, чтобы ты сдался!
Но Сэмюэль чувствовал, как правда вгрызается в него, как кости, ломающиеся под давлением. Посох в его руке стал невыносимо тяжёлым, и он понял — это не просто оружие, не просто часть его. Это была его связь с пустотой. Его проклятье. И, возможно, его спасение.
Он бросился к статуе, игнорируя крики Джека и Элизы. Тени рванулись к нему, но он ударил посохом по полу, и волна чёрного света разорвала их, как ткань. Статуя смотрела на него, её глаза — пустые, но полные его собственных воспоминаний. Он видел кузницу, видел кровь, видел Лазаруса, смеющегося над разбитым зеркалом. И он видел себя — не охотника, а человека, который всегда убегал от того, кем он был.
— Если я твой якорь, — прорычал Сэмюэль, вскидывая посох, — то я сломаю тебя.
Он ударил. Посох врезался в статую, и мир взорвался. Осколки камня, света и тьмы разлетелись во все стороны, и склад задрожал, как будто готовился рухнуть. Тени закричали, их голоса слились в единый вопль, который эхом отдавался в костях каждого из них. Пол раскололся, и из трещин вырвался свет — не чёрный, не красный, а белый, ослепляющий, как солнце.
Сэмюэль упал на колени, посох выпал из его рук. Он чувствовал, как что-то покидает его — не кровь, не жизнь, а что-то глубже, что-то, что он не мог назвать. Элиза и Джек подбежали к нему, их голоса доносились, как из-под воды. Гидеон очнулся, его глаза были ясными, но полными ужаса.
— Что ты сделал? — прошептала Элиза, её руки дрожали, когда она помогала ему встать.
Сэмюэль посмотрел на свои руки. Они были пусты, но он чувствовал, как эхо всё ещё живёт в его костях. — Я дал ей то, что она хотела, — сказал он тихо. — Часть себя. Но не всё.
Тьма отступила, но склад был разрушен. Стены осыпались, потолок провисал, а воздух всё ещё дрожал от остаточного эха. Книга Гидеона лежала открытой, её страницы теперь были пусты. Посох Сэмюэля был холодным, как мёртвый металл. Но где-то в глубине, в самом сердце города, пустота всё ещё дышала. И она знала их имена.
— Это не конец, — сказал Джек, его голос был хриплым, но решительным. — Она вернётся.
Сэмюэль кивнул, поднимая посох. — Пусть приходит. Мы будем готовы.
Но в его глазах тлела тень сомнения. Он отдал часть себя, но что, если пустота уже взяла больше, чем он мог себе позволить? Ночь смотрела на них, и её смех всё ещё звучал — тихо, но неотступно, как эхо в костях.