Каждый из нас - чей-то полоумный друг. Особенно в детстве. Но Пашка-зай был странным для всех. Одаренный в творчестве, мой дружбан с детсада увлекался зайцами и кроликами. Рисовал, лепил, делал про них инсталляции, мульты из пластилина, пальчиковый театр. Свихнулся на "Алисе в стране чудес", на Белом кролике. Покупал пазлы с ним и постеризовал их, обрабатывал бронзой, полудкой, сусальным золотом, если крал его у сестры - палехской мастерицы.

В девять лет начал рыть кроличью нору на даче. Вскоре стал закрывать в ней пойманных животных и птиц. Они неизменно гибли, но Пашка считал, что это и есть условие перехода на ту сторону. Ведь Алиса тоже погибла, упав в нору. То, что он излагал и совершал, было так далеко от меня. И это завораживало. На одних выходных я согласился посидеть в норе сам. Мы рыли ее вместе, чтоб поглубже, почти до утра. Так я в ней и уснул. Орать начал к ночи - испугался глубокой темноты. Пашка спрыгнул ко мне в маске с красными кроличьими глазами. Я взвился и вылез по нему наверх.

В ужасе даже не слышал, как трещат его хрупкие косточки... Весь в грязи, внесся на загородный фуршет наших родителей. (Меня, а не Павла, после долго корили за невоздержанность в детских играх. И особенно - в отсутствии воспитания.)

Взрослые побежали к проклятой норе только после моей истерики. Пашка еле дышал, когда его достали... Ребро, ключица, плечо - всё справа было сломано. Но он никогда не говорил, что это я сиганул по нему наружу. А мне сказал, когда долечивался дома, что я - дурак припадочный. Он, уже в болевом шоке, наверное, видел и Алису, и Герцогиню, и гриб с Гусеницей. Кролик гладил его лапкой, приговаривая: ой-ой, что же будет... Если б не моя подлая заява, он остался бы там. В обмороке до смерти, доказывал девятилетний я! Пашка-зай искренне не понимал, чего я пенюсь..

Это был чересчур серьезный опыт для обоих. Кое-как, из-за родителей, додружили до конца 9-го класса. Потом избегали друг друга. Я теперь рою норы постоянно - строителем, отвечаю за котлованы, фундамент. Павел - редкий художник-иллюстратор. Рисует своих "зай" под чем-то, в погребе-студии, в темноте.

При свете и в периоды реабилитации не работает.

Бездельное моё лето подходило к концу. Предстояло другое: дожить до осенних дум в пыльной сутолоке большого города. Такое время и летом-то называть грешно, зато это! Праздное и прекрасное своей вечной южной сиестой, казавшееся безбрежным лавандовым полем ещё вчера... А сегодня оно уже завершалось закатной вечеринкой на холмах. Большим пикником, на который мы с Ерофеевым, новым председателем земской управы, пошли вскладчину. Стрельнули дуплетом, сложив мой отъезд и его триумфальное, с перевесом в один голос, избрание, выдержавшее писк, возню и дыры подковёрных интриг. И мне тут выпала редкая удача, поскольку Ерофеев, квасной рассыпчатый блондин в швейцарском канотье, отличался щедростью и хлебосольством к своим сторонникам. Я же так поиздержался за время отпуска, что более горячего сподвижника у этого прогрессивного деятеля не было во всей округе.

Мне хотелось окончить свой счастливый сон в летнюю ночь с медовым тенором, поющим романс о прошлых радостях с милой грустинкой. Хотелось лёгкого флирта, мятой босыми ногами травы, наивных страхов пред будущим да глупых пророчеств о счастии под летящей звездой. И вся природа вторила ребёнку во мне: пугали тёмные горбатые холмы, стучали клыкастыми дёснами волны, порхали загадочными далёкими фейри недалёкие захолустные девицы на выданье.. Почти получалось забывать кредиторов, адреса, ославленность в сплетнях, холуйство друзей и слёзы из писем на бумаге с рисунком цветущего горошка, пахнущие изменой и пудрой. (Ах, если б хоть бумага была другая!..) Но мешал возврату к невинности тявкающий фальцет Ерофеева, особенно смешной при полной и рослой фигуре его, считавший теперь зачем-то уездных мельников. Раздражал хор вторых голосов, подпевавший своему предводителю, и изводили пьяные гарнизонные гости на ближнем лужке. Они осаждали несчастного дьякона, словно ярмарочного Михайлу Потапыча с гуслями, наперебой подсказывая ему слова и требуя раскатать басом "Серенаду гувернантки Асунсон". (Эту непристойную шансонетку завёз в городскую тюрьму кто-то из распоясавшихся курортников — да так и забыл здесь. И её весь сезон распевали кутилы, башмачники, околоточные, проигравшие в фанты и выигравшие в карты, денщики, ночной сторож с колотушкой. Не гнусавили её по неизвестным причинам лишь известные "мастерицы" из заведения мадам Околеловой, как бы ни упрашивала их почтенная нарзанная публика. Я списывал этот парадокс на достойные музыкальные вкусы, витавшие в матриархате "мастерской".)

Однако отвлёкся я знатно, а пора бы и честь знать — закладывать в гостинице велено с солнышком, дорога до станции дальняя.. Махнув уже рукой на очередную корзину со снедью, вынесенную запасливым буфетчиком по приказу захмелевшего Ерофеева, хотя она явно была лишней для подгулявших на нашей пирушке, я отправился прощаться да челомкаться. С вернувшейся злобной тоской сознавая, что считаться с Ерофеевым сейчас не выйдет и тут я тоже останусь в должниках. Мне сделалось зябко от стыда и очень захотелось сбежать без оглядки.. Шагая с сжатыми кулаками и проклиная аховские неровности рельефа, угрожавшие вывихами и падениями в выколотом мраке здешних почв, я услыхал вдруг чудный баритон господина Мелентьева. Он стоял на пригорке по правую руку от меня, попадая тирольской островерхой шляпой в звёздный лучик, и бархатно, словно гладя пантерову шкуру ночи, выводил на народный лад: "Ой, да пролилося ты, время-времечко! Золотым песочком повенчалось с имечком. Ой, да окатилося ты, время-времечко! Перловой ноченькой разбилось, как яичечко...".

Мелентьев так чисто и старательно пел, что я не выдержал и рассмеялся, разобрав все слова. Этот милейший аккуратист самого благообразного поведения был очень богат, а жил на доходы с громадных песчаников и прозывался у местных Песочным рантье!
— Вы чего же, — шумлю ему — Павел Леонтьич, и поёте исключительно про песок? Такой голос замечательный, такой капиталец растрачиваете на столь текучую субстанцию?
— Отчего же-с, — отвечает, пока я заворачиваю к нему, - растрачиваю, Иван Сергеевич? Я воспеваю.. Хвалу воздаю своему песку.
— Это к чему такие гимны? — шутливо спрашиваю я, отдуваясь уже рядом и снова поражаясь вблизи его миниатюрности.. Облику уездного интеллигента с мягкими манерами и в кричаще дорогом платье, собранном как по фельетону на "просвещённого европейца".
— Так нельзя без них, Иван Сергеевич! Ведь я и особый песок продаю — для песочных часов.. — Он помолчал и выпалил вдруг решительно и вместе с тем заискивающе. — Хотите, голубчик, горсточку вам отсыплю? Подставьте кармашек. Да проверьте, чтоб, простите великодушно, не дыряв был!

Я несколько отшатнулся и попытался заглянуть в глаза Павлу Леонтьевичу. Впервые удивившему меня за всё время нашего знакомства. Так и есть: под восшедшей луной в этой жидкой серости плясали деликатность пополам с безумием. Огоньки пыхали, как фосфор, и ослепляли, словно стремясь раскалить журчащую струйку песка, перетекающую в мой оттянутый карман. Парусина затрапезного сюртучка моего трещала под цепкими пальцами уездного дельца. А сам миляга Мелентьев походил теперь на холодную пустынную ящерку, чей взгляд каменел, как заворожённый песком. 
— Голубчик, вы нынче свободны! Время вспять поворачивается, разве не желанно? Или вперёд крутнём — это уж как нам захочется! — Мелентьев упоённо молол чепуху, будто в бреду горячки, весь охваченный некой потусторонней экзальтацией. (Надуманной либо нездоровой.) Лишь переливчатый смех его, пока ещё тёплый и мелодичный, звенел голубыми колокольцами под белыми росами, павшими уже на травы.. А прервался он вдруг спешным шёпотом, обдавшим моё сердце горечью полыни, настоенной на мятном листе во льду... — Ведь ваше положение и здесь очень хорошо известно. Позорные долги по билетам, закладной, в ассигнациях и так-с, серебром.. — Песочный рантье будто загибал пальцы, считая мои беды. — Женщина, простите, с репутацией длиннее хвоста модного дамского платья. И та оставлена вами без средств в гостинице, не пылайте только, на самооткуп-с. Странный труд, принятый учёными мужами за лженауку, который вы изволили издать на частные средства. На чём и прогорели окончательно. Да ещё были осмеяны... До дуэли же дело-то дошло, милый вы мой Иван Сергеевич! Рассказать вам о той дуэли?
— Перестаньте! Бога ради, прекратите! — закричал я, спотыкаясь и пытаясь бежать. Гулкое сердцебиение моё достигло висков, лба, макушки. — Оставьте меня!!

Я швырнул в надвигающегося Мелентьева его песком из моего кармана. Он увернулся, однако удачно вышло только одной стороной. Теперь весь образ его навис надо мной, что при нашей разнице в росте было невероятно. Наверное, он просто выше стоит, подумалось мне, на приступочке каком-то. Но оступаясь и падая вниз спиною, я увидал в свете восхода страшное: длинное тело, опустившее и неимоверно растянувшее шею вослед моему падению. И две разные части единого лица... Одна вздёрнута ухмылкой, обнажившей частокол резцов и доходящей до яшмы-камня, расперевшего глазницу. Другая же, более привычная, с вытекшим, правда, глазом, обездвижена параличом.

После он подумал, что и карту надо было сжечь. И машину затопить, и одежду закопать... Но откуда всё это знать, по сериалам разучивать? Так он их не смотрит. Полыхали какие-то детские обрывки про Штирлица, только сейчас те навыки и не применишь. Кругом электроника, следящая за тобой, с чипами и сигналами. В разведшколах он тоже не учился, в графе спецзаданий — пусто, как в кармане. Один субботник организовал в десятом классе, и то однокашники загнобили за инициативу. И с таким отрицательным опытом он развозил то, что у него в багажнике...

Оставалось, хвала святым, немного. Но на предпоследней локации, отмеченной на старой карте-раскладушке, дверь ему открыл очень белокожий седой мужчина, побелевший при виде визитёра сильнее на столько, на сколько это было от природы возможно. Но не сказал ни слова, забирая пакет, лишь очень громко захлопнул дверь. Курьер, сползая по кусту бузины, не мог отдышаться, дверь эта гремела в ушах прощальным колоколом, давая вибрации от лба к затылку.

Последней клиенткой оказалась молодая кокетливая женщина, завлекшая его куда дальше прихожей. Он только в комнате опомнился, устыдясь снова тех колоколов. А женщина уже вносила на блюде чью-то голову, заслоняя собой путь к отступлению. И облизывала тонкие губы, будто прорезанные гравёром... Он, обезумя от испуга, начал искать окно. Но вся комната была увешана коврами, падающими на пол прямо со стен. Он заорал на неё и бросился тараном, свалив ведьму. С подноса скатился и подпрыгнул пузатый чайник — ох, у страха глаза велики! — но похожий на голову, правда. Баба, ошпаренная, в горячей дымке, мерзко заверещала ему вслед.

Он долго стучал руками по рулю. Закурил. Опять.. Глотнул из фляжки травяной настойки. Какой-то чёрный квадрат грехов — и нету отсюда выхода на белую рамку! Ступнуть некуда, повсюду напачкано чёрной краской. И всё узнается, вскроется. Следят за ним сейчас верховные, наблюдают как никогда: чин ему предложен большой, а он вон чем занимается! Мука какая — спасу нет. Он тёр багажник, отдраил машину, омывался сам. Трижды. Не мог уняться до рассвета, разрывая карту на чешуйки, всовывая в матрасную вату телефон, скатывая одежонку курьера в валик-подголовник. И всё проверяя и перепроверяя..

Он не был экстремистом, дилером, бандитом. Он был отцом, задолжавшим алименты. В далёкой юности, полной ошибок, у него-студента и рыженькой дьяволицы семнадцати лет родился ребёнок. Он не знал об этом ничего до прошлой недели. Но голос на том конце бесконечных проводов признал с первого слова.. Она потребовала денег, которых у него не было. Даже если бы он продал всё до нитки. И тогда она озвучила задание. С условием, что отстанет навсегда и разрешит разок увидеть дочку. С внучкой...

Только она была язычницей, жуткой даже сегодня, когда это на самом деле и всерьёз: совершала обряды по культу типа вуду. А он был православным монахом, готовящимся принять обитель: стать отцом-настоятелем. И он развозил её варварских кукол по соседним городкам, по её клиентам.

Только одно смущало и стращало его пуще, чем собственные грехи. Чем даже невольно брошенная дочь... В часы отмаливаний он вспоминал седого бледного заказчика — предпоследнего. Который закрыл дверь так, словно колокольню запустил. Этот человек возглавлял семинарию.

Нельзя такое и вообразить, но истину придётся принять. Квадрат чернее и безысходнее, чем нарисованный тобой или Малевичем, существует сам по себе.

У меня не работа, а вечный «женский праздник на душе»! Я пишу любые поздравления на заказ, но особенно удачно выходят женские тексты. Легко, непринуждённо, даже кокетливо получается. И это не просто годы тренировок, ведь в моём деле тоже нужны и способности, и самообразование, и особая предрасположенность к оптимизму. (Попробуйте искренне поздравить чью-то тётю, чужую первую учительницу, незнакомую начальницу или неизвестную девушку... В стихах. За один день! Голова лопнет.) Вот всеми такими качествами я и отличался, увлекаясь рифмоплётством с детства. Поэтому сейчас уже способен на ходу выдать пять столбцов для некоей Эльвиры Витольдиевны, воспеваемой коллегами в честь повышения.

Каждое четверостишие в авторском поздравлении, замечу для незнаек, это не только дополнительный труд, но и плюс к оплате. Обычно база (или номинал) — три чёткие строфы, три четверостишия. Про шикарный повод, про прекрасного человека и столбик наилучших пожеланий. При всей банальности схемы уникальность твоего сочинения, его смысл и грамотность строго проверяются. Так как ни одна нормальная фирма, где есть штатные поэты, не поведётся на капризы или хитрости клиентов. Типа не понравилось, переписывайте! Или содрано вот отсюда, верните деньги! И ещё пятнадцать причин для недовольства... На биржах, когда заказчик напрямую общается с исполнителем, всякие пакости возможны, но не в образцовых конторах, давно занятых в индустрии развлечений. Здесь есть клиентская служба, редакторы (если бюджет позволяет, то и корректоры), художники-дизайнеры, верстальщики... Все они заинтересованы отстоять аванс, получить остаток за выполненный заказ и поделить чек на исполнителей, с процентом конторе.

Со стороны, наверное, удивительно будет услышать, что оригинальные поздравления заказывают очень редко. (Казалось бы, стихи специально за твои деньги сочиняют, напрягись! Отбей вложения, получи удовлетворение от обслуживания целым коллективом твоей персоны. Но нет, особо возиться никому неохота.) Такой редкий клиент готовится перед обращением к нам. Находит примеры поэзии, обороты для пожеланий, факты из биографии человека, которому адресует литературный комплимент. Иногда просит написать поздравление себе, чтобы не позорно звучало за столом... Всякое случается, конечно, отрасль специфическая. Просто чаще всего за дежурную смену я пишу с дюжину однообразных поздравлялок. Большинство из них женские и совсем безвкусные, зато с присущим мне «воздухом» слога и нашим дизайном, а также открыточной или рассылочной вёрсткой. Попадается один нестандарт от особого клиента, какой сам всё знает, только срифмовать не может. Парочка элегантной прозой — для серьёзных людей. Ну и что-нибудь подороже (для меня): длинное, особое (вроде сказочной баллады на свадьбу), сверхсрочное.

Нудные подробности я привожу не зря. В ту самую смену, родив очередную весёленькую пошлость про «розочки для Розочки в восьмой десяток лет», я закрыл вечер феерических поздравлений — и ноутбук. В этом ноуте было всё, да я б опечатывал его, если б смысл был!! И целовал бы клавиатуру, несмотря на то, что тексты складываются в моём сознании, а не сами собой, кнопками машины.

С утра было уже полно новых задач. Ноут открыл вчерашний файл — и я выхватил глазами последнюю строчку. «Вдоль оградки цветут». Это какой такой оградки? Я тревожно завертел колёсиком наверх. Ну да, той самой оградки.. Вместо милейшего заздравного спича к внукам Розы Андреевны отходил трогательный некролог, которого я не писал и написать не мог. Хотя стиль, фразировка, ритм вполне мои. Если бы я вдруг взялся за посвящения усопшим.

Я просмотрел все свои вчерашние произведения и отчёты, на всякий, за прошлую смену. Остальные тексты не изменились, только этот один. Исправлений в документ не вносилось, время последнего сохранения моё.. Пришлось подавить неловкость (вместе с общим возбуждением или уже безумием) и связаться с редактором. Обычно мы, авторский цех, ни к кому не лезем — процессы отлажены как без нас, так и для нас. Когда у редактора есть замечания, он сообщает сразу, чтобы правили быстрее. Но здесь произошёл колоссальный сбой, смолчать не прокатит. Я набрал в рот воды, запрокинул голову и обдал себя же фонтанчиком, надеясь проснуться. Но я же не спал!! Затем утёрся рукой и вызвонил Стёпу, доку любой художественной заказухи, напрямую спросив его про конкретный стих. Стёпа замялся, что звучало плохо: миндальничать у нас некогда. Потом хмыкнул и решился: «Слушай, стихо отличное. Но (уж не знаю, что ты там прочухал) он не пойдёт. Юбилярша ночью померла... Клиенты к нам без претензий, всё оплатили. А за текст у тебя двойные, мы его тут сами подрисуем под нового человечка и ещё раз продадим».

Я так и сел.. Даже двойной гонорар не порадовал. Смену пришлось сдать без боя, Стёпа помог раскидать горящие проекты по другим райтерам. Я же углубился в свои творения. Среди последних нашлись ещё две эпитафии, весьма красивые, но как бы переворачивающие мои жизнелюбивые исходники с ног на голову. У одной героини поздравления была указана фамилия — и я тут же выяснил, что её уже нет среди нас. Мой природный оптимизм не вывозил такого груза. Я напился в слюни впервые в жизни. Горлопанил у двери старой противной соседки угрозы об умерщвлении словом. После уточнения лишь одного обстоятельства — дня её рождения. Да, спасибо, года знать не надо!..

На относительно здоровую голову выяснилось, что «подменыши» проросли только в свежих задачах за текущий квартал. Я подключил всё своё внимание к изучению произведений, написанных в это время и до первого заупокоя. И кое-что нашёл.

В одном стандартном поздравлении с Днём матери исчезло четверостишие, посвящённое детям, их успехам и любви к маме. Оно непонятным образом стёрлось. Я проверил мать, чьи полные данные имелись в «Анкете клиента». Судя по соцсетям, у неё не было детей. И быть, к сожалению и ужасу, не могло. Заказчик зло подшутил над женщиной, чего фирма знать, конечно, не обязана... Но даже не представляю, насколько отвратительными показались человеку мои строчки, какие муки она испытала от жестокого розыгрыша, звучащего так сладко и невинно! Так нормально..

Создав файл на завтра, я открыл его, чтобы накидать идеек. И ошарашенно прочитал, не успев скользнуть по клавиатуре:

Застыли в пемзе грандиозно вкусные идеи,
И в ночь седую, что длиннее белого света дня,
Прими же поскорее любые поздравленья от меня:
Ведь ты успел — из Геркуланума в Помпеи!
Твой прах плюя,
Целую. Я.

Это выстраданное лицо «Я» встало прямо передо мной. Не прибегая больше к словам, оно обрушило потолок. Вонючий продавленный пол от старой противной соседки, алчно копящей в квартире всё, что удаётся вывезти из неделимого с родной сестрой деревенского дома. Меня придавила ненависть.

И не спасла любовь... Может быть, потому, что некому было даже заказать мне поздравления? Ведь завтра моя днюха, а стишки для себя я собирался накропать сам. (Покоряя в них Везувий. Если в размер влезло бы, разумеется.)

Попасть в готичную обстановку за городом, в излучине, так сказать, Тамбова и Рязани, не представлялось возможным. А очень хотелось, тем более что вариант был реальным, но пандемия перечеркнула план. Надежный, только не тролльте, как швейцарские часы. Потому что именно сеть немецкоязычных факультетов объединилась с целью реставрации изданий ранней готики и объявила международный конкурс в поддержку жанра.

Ну и мы, три раздолбая, фанаты хорроров, увидели это объявление и впечатлились одной древней историей. Про то, как красный дьявол, спокойно живший один в пустой деревне, был изгнан ватиканским паломником, взлетел до Луны, оставив на ней отпечаток копыта.. В общем, в таком стиле, мы до конца и не переводили, немецкий как-то проходили в школе, а тут еще трудней, язык-то старый. Нас онлайн-переводчик и без того запутал, мы долго думали, что это про космос легенда, хотели Маску ее твитнуть.

Но потом чуток разобрались, вдохновились Гоголем, «Астралом» с демоном за клавесином, немного «Фаустом» Гете и нарисовали мульт в краш-классике канала 2X2, как некто в красном сталкивается в полете со спутником и падает обратно, куда-то на Землю...

Выиграли путевку по готическим местам Германии, Австрии, Швейцарии - и «приземлились» вместо аэропорта Берлина в родную хтонь. Потом, правда, нам обменяли тур на деньги, но на каждого вышло не особо много, да и кайф изначально был не в деньгах.

Поэтому прошлым летом мы собрали весь антураж, что заготовили для встреч с призраками: доску Уиджи, стеклянный шар, сакральные для каждого фана книги, разных «ловцов снов». И отправились, как в детстве, в деревню к моей прабабушке.

Там, правда, давно дача моих родителей, но довольно заброшенная. Ехать далеко, домишко старенький уже - вот особо никто туда и не мотается, так, чисто обстановку проверить. Ну, мы-то всё в округе облазили еще десять лет назад.

Заприметили заброшенный в полях планетарий, бывшую церковь. Остатки витражей, мозаичного пола, фрески поэтические, где на половине стены святой с нимбом остался, а ему на встречу уже корабль «Союз» вылетает.

Самое главное для нас, что планетарий забросили и не доделали не зря. В окружающих полях, в продвинутые 60-е, кстати, видели чуть не «детей кукурузы». А в самом здании падали с лесов трезвые рабочие; те же, что не падали, прям к религии обращались. Группа художников не могла замазать фон церковной стены - стена «плакала». Сторожа на стройке не ночевали без оружия, но оружие давать было нельзя: один так зашел в поле и застрелился.

Никто из ближних деревень на объекте и этих полях не только не работал - не подходил туда. Гектары со скандалами в обкомах передавали от совхоза к совхозу, дошли до столицы и завершили тем, что в планетарии и на полях устроили перевалочный пункт для перегоняемой сельхозтехники. Никто ничего не охранял, водители ночевали по деревням, потому как воровства не было. Бабушка вспоминала, что прабабушка моя так говорила: «Были земли Божьи, а стали известно чьи».

В месте с такой богатой историей мы и решили попробовать переночевать. Перетащили с дачи все атрибуты, взяли свои наборы для выживания, спальники, три пакета бутербродов, винца для слабонервных...

Из планетария вышли после полуночи - теплынь, звезды с ладонь близко, луна расплывается. Не надо нам никакой Швейцарии, решили, патриотизм полез, Пушкина, Брюсова задвигаем, винцо потягиваем. Все-таки когда ты почти случайный филолог, чисто куда по баллам прошел, да еще и поклонник ужасов - лучше, понятней и ближе родной мистики ничего не найти. Еще по стаканчику приняли, Серый тут с Бродским своим любимым полез (а там поэма, что ли, никакого конца), и спать отправились.

Просыпаемся - трясет нас. Всё здание трясет, словно землетрясение. Глаза щиплет от сыпучки с потолка. Каждое стеклышко звенит в витражах, мозаики стучат, как домино об стол. Припасы наши, бутылки катаются из угла в угол, а сам пол вроде надувается, почти дугой уже. И светло - луна прямо напротив дверного проема.

Мы туда бросились, выбегаем, слышим: «Сюда, пацаны!». Прямо в поле мужик стоит. И мы-то бежим по полю, больше некуда. На него бежим, выходит, только он отдаляется все время.

Хорошо, Андрюха остановился, он впереди был. Я и Серый - в ступоре, так и мчали бы дальше... Андрюха хрипит, типа, кто это вообще, хватит бежать, мы уже далеко. Оказалось, половину поля отмахали, луна так и висит у планетария - всё видно.

Спокойно там, тихо. Покурили мы, у Серого сиги в кармане остались, и потопали обратно. В полях-то еще страшней.

Подходим уже, к луне поближе, а вход в планетарий тот мужик заслоняет. Плащ красный с капюшоном, вроде дождевика или спецодежды, больше ничего не понятно. Выходит из здания нам наперерез и пискляво так, мерзко кричит: «Сюда, пацаны!». И затвор ружья передергивает... Мы не делаем ни-че-го, только на ноги его смотрим, как идиоты.

Тут луна пропадать начала, рассеиваться и удаляться. А он - раз и ружье пополам, прямо руками. И оттуда, из рук его, и с поля позади нас, и прямо по нам вдруг мыши хлынули. Сплошным серым ковром, совершенно реальным, с мягкими теплыми тельцами и шерстью. Тогда он по этому живому ковру скачками, за луной вдогонку. Делает сальто в воздухе и копытом своим луну разбивает...

Думаю, мы все в обморок упали или что-то такое. Очнулись уже по росе, светло. Повсюду мыши раздавленные. Мне и Серому плохо совсем. Да и Андрюху рвало потом.

Сохраняем слабую надежду, что отравились чем-то. В планетарий даже за вещами не заходили. И на дачу не заходили, машину поймали прям на трассе и свалили оттуда. Водила «укурков» везти не хотел, хорошо, у Серого телефон выжил - сразу на карту ему деньги перевели...

Почти год прошел, но в полнолуние никто из нас не спит. Андрюха, самый крепкий, всегда был бодрячком, втихую принимает просроченный феназепам, спер у своих.

Серый в Воронеж перевелся, звонит вот в полнолуния.

Я «полюбил» мелодрамы, чтобы эмоции выпускать, и боюсь мышей даже в детских книжках и мультиках, что брат смотрит.

Страшно представить, но это точно правда.