Ранней весной белое безмолвие тундры начинает наполняться звуками. С шорохом сползают в первые лужицы тающие корки наста. Шумно, уже не опасаясь обжечься ледяным воздухом, полной грудью вдыхают олени. Суровые ездовые псы, постанывая от удовольствия, греют на солнце поджарые животы. Со скрипом, готовясь к линьке, чешется сова.

Прислушайся, и различишь далёкий рёв мотора. Это Доктор, спешащий успеть до весенней распутицы, объезжает на оранжевом вездеходе разбросанные по тундре стойбища.

***

Стоило Доктору появиться, как Дядя, оттеснив Старика Назара, принялся жаловаться на бессонницу.

- Которую неделю не сплю, - отводя глаза, вздыхал он. – Извёлся вконец. И оленье молоко с мятой на ночь пил, и овец считал, и масло горечавки в голову втирал. Всё без толку.

- Выпишу рецепт, - кивнул Доктор, доставая бланк. – Смешай перед сном сто грамм этилового спирта с таким же количеством воды. Прими орально и ложись спать.

- Пробовал. Не помогает.

- Газета «Полярный круг» рекомендует тёплые ванны с морской солью, - встрял Старик Назар, но Дядя так глянул на него, что тот испуганно отступил.

- Тревожусь без причины, - признался Дядя. – Переживаю, как бы олешки не разбежались, чум не сгорел, собаки не заболели. Случается, даже боюсь, что Старик Назар помрёт.

Назар, стоящий поодаль и прислушивающийся к разговору, негодующе плюнул себе под ноги.

- Таблеток бы каких или порошков.

- Ладно, - согласился Доктор, раскрывая чемоданчик с красным крестом. – Имеется у меня одно средство. Японское! Для себя берёг.

И вручил Дяде, изукрашенную иероглифами, упаковку пилюль.

- Выпьешь две штуки на ночь и сутки проспишь.

***

- Выспался? – поинтересовалась за завтраком Мама у Дяди. – Старик Назар говорит, что тебя бессонница мучает.

- Дед, как всегда сочиняет.

- Я сочиняю? – изумился Назар. – А кто вчера у Доктора снотворные таблетки выпросил?

- Это для одного дела, - загадочно ответил Дядя.

И, после долгих уговоров, рассказал, что собирается наловить весенних песцов и песцих. А затем дождаться появления потомства, которое обучит ходить в упряжке.

- Песцих? – вскинула брови Мама. – Это кто ж такие?

- Песциха жена песца, - неуверенно пояснил Дядя.

- Как ни назови, затея дурацкая, - сказал Отец. – Никакой песец с ездовой лайкой не сравнится. В такой упряжке разве что детей возить.

- И я о том же подумал, – обрадовался Дядя. – На днях узнал, что Шестипалый Сэвтя наловчился по выходным в Салехард ездить и там городских детишек на санях катать. Жена билеты продаёт, а он упряжкой правит. Казалось бы, пустяк, но малышня от олешек в восторге и родители довольны. А нарты, запряжённые песцами, позанятнее будут. Какой ребёнок не захочет на серебристых зверьках прокатиться? Лентами украшу, колокольчики на шеи нацеплю. Народ валом повалит, деньги рекой потекут.

- Ой, да какие там деньги? – засмеялась Мама.

- Какие? – вкрадчиво переспросил Дядя. – А такие, что Шестипалый на выручку в чуме ремонт сделал и жене золотой зуб вставил.

Мама перестала смеяться.

- А снотворное-то зачем? - подал голос Старик Назар. – Думы о барышах спать не дают?

- Не догадываешься? – Дядя развёл руками, словно говоря, «всё-то приходится объяснять». – Ружьём живого песца не добудешь, а капканом только искалечишь. Тут придётся хитростью брать. Разотру таблетки, посыплю приманку и вечером раскидаю. Поутру же, знай, не ленись, спящих песцов в корзину собирай.

Мама ушла на кухню, а вернувшись, шлёпнула на стол перед Дядей рыбью тушку.

- Для приманки, - сказала она. И добавила, - мы все в деле.

Строго посмотрела на Отца с Вылкой.

- Завтра построите загон для песцов.

***

За час до рассвета Дядя разбудил Маленького Вылку.

- Пора собирать урожай, - прошептал он.

- Вдвоём пойдём? – спросил Вылка. – Отец с Мамой тоже захотят посмотреть.

- В следующий раз обязательно возьмём, - уклончиво ответил Дядя. – На первый раз нас двоих хватит. Да и ловушка пока всего одна. Пробная.

Вылка поспешно оделся. Взял стоящую в сенях корзину для сбора собачьей шерсти.

На цыпочках вышли из чума и на пороге нос к носу столкнулись со Стариком Назаром.

- Пимы себе стачал, - выставил вперёд ногу Назар. – Вот разнашиваю.

Маленький Вылка с уважением посмотрел на новые пимы, расшитые крашеным глазом муксуна.

- Пройдусь с вами, погляжу, не натирают ли где, - продолжал Старик Назар.

Дядя помрачнел, но возражать не стал.

Часть пути прошли в молчании. Тундра ещё не проснулась, и в предрассветной тишине было слышно, как поскрипывают новые пимы Старика Назара.

- Я что предложить хотел, - заговорил Назар. – Если детишек на песцах по кругу катать, то могу в центре встать и в бубен бить. Костёр ещё неплохо развести. Для антуражу.

- Посмотрим, - буркнул Дядя.

- Бабушка чаем угощать будет, - не унимался Назар.

- Будет, будет, - раздражённо ответил Дядя.

Он остановился, всматриваясь во что-то видимое ему одному.

- Похоже попался, - выдохнул он, ускоряя шаг.

Маленький Вылка со Стариком Назаром, не сговариваясь, бросились за ним.

Дядя, добежав до ловушки, остановился.

- Сволочь, - простонал он.

Рядом с обглоданной до костей рыбиной лежал на спине худой облезлый заяц. Задние ноги жертвы вытянулись в струнку, а передние были покойно сложены на груди.

- Переборщил я с дозой, - расстроился Дядя.

- Хорошая смерть, - заметил подошедший Назар. – Умер сытым и во сне. Всем бы нам так.

- Не знал, что зайцы едят рыбу, - удивлённо сказал Вылка.

- Весной, как оголодают, всё подряд жрут. Птиц, мышей, а собьются в стаю, так и на человека напасть могут. Помню, однажды, - пустился в воспоминания Старик Назар, – весна долго не наступала. Зайцы так оголодали, что почтальоншу, тётку Едэйне, в тундре подстерегли и съесть хотели. Хорошо, та догадалась им сумку с письмами бросить. И пока ушастые открытки с газетами рвали, бегом до стойбища добралась.

Маленький Вылка присел на корточки перед зайцем. Тот лежал неподвижно. Из-под верхней, раздвоенной губы высовывались два жёлтых зуба. Иней поблёскивал на длинных усах.

Вылка приложил ладонь к впалому животу покойного.

- Тёплый, - удивлённо сказал он.

Старик Назар, достав из-за пазухи карманное зеркальце, поднёс к морде зайца. Зеркальце немедленно запотело.

- Спит, сукин сын! – воскликнул Назар. – Стрескал рыбу и спит!

Дядя, встав на колени, приложил ухо к груди зайца.

- Сердце бьётся, - облегчённо сказал он. – Сработала таблеточка, как надо.

- Будем считать, что начало положено, - ободряюще хлопнул его по спине Старик Назар. – Однако пора домой возвращаться. Похоже, я ноги новыми пимами натёр.

- А зайца куда? – спросил Вылка.

- Тут оставим. Зачем он нам? Одни жилы с костями, да и шкура никудышная.

- Нельзя его беззащитного на погибель оставлять, - нахмурился Дядя.

- Закон тундры, - вежливо напомнил Назару Маленький Вылка.

- Да он же зверь, а не человек!

- Зато мы люди, - отрезал Дядя.

Он бережно поднял зайца с земли. Тот сонно забормотал, заворочался. Затем прижался к дядиной груди и затих.

Старик Назар махнул рукой, мол, поступайте, как знаете, и захромал к стойбищу.

Следом с пустой корзиной, двинулся Вылка.

Последним шёл Дядя с зайцем на руках.

Казалось, что заяц улыбается во сне.

Грохот колёс прекратился, и громада парохода приближалась к дебаркадеру в полной тишине. Через минуту-другую судно тяжело ударило в кранцы пристани. Матросы на берегу, поймав брошенные швартовы, взялись укладывать их на чугунные кнехты, недовольно поглядывая на пассажиров, столпившихся у фальшборта.

В воздухе повисло то нетерпение, что возникает по окончании пусть даже короткого путешествия. Необъяснимое желание, появляющееся у путника покинуть экипаж, не дождавшись пока лошади остановятся. Или спрыгнуть на платформу из замедляющего ход паровоза.

Двоих приятелей, сидящих в ресторане на верхней палубе и заканчивающих завтрак, казалось, совсем не затронула суматоха прибытия. Первый, что постарше, не спеша пил кофе, читая оставленный кем-то из пассажиров «Нижегородский листок» недельной давности. Второй курил папиросу и, похоже, был сосредоточен на подсчёте ступеней лестницы, круто ведущей от причала в пока ещё невидимый на высоком берегу город.

Наконец, на нижней палубе лязгнула дверка фальшборта. Матросы грохнули на дебаркадер трап, и пассажиры устремились на пристань.

Первым, под присмотром учителя, с визгом и хохотом высыпал десяток гимназистов. Все как один с ботанизирками через плечо и сачками для ловли бабочек в руках. Педагог, сухощавый юноша в очках, нарочито строгим голосом призвал подопечных к порядку и, угомонив, повёл вдоль воды.

Следом за экскурсантами судно покинула группа молодых людей, возвращающихся с нижегородской ярмарки, где оные побывали в поисках удовольствий. И, судя по весёлым голосам и смеху, нашедшие их в полной мере.

За молодёжью по трапу сошла семья: мать с дочерью в строгих лиловых платьях в сопровождении тучного главы семейства, несущего в корзине для пикников рыжего кота.

Далее повалил народ попроще. Несколько лавочников в суконных картузах и лаковых сияющих сапогах. Торговки с вёдрами и лукошками полными ягод. Мастеровые, богомольцы, сезонные работные мужики.

- Пора и нам, - сказал старший, отложив газету.

Его приятель, щелчком отправил недокуренную папиросу за борт, легко поднялся и они спустились на нижнюю палубу.

- Подскажи, любезный, - спросил старший у стоящего на трапе матроса, - что за народ здесь живёт?

- Народ обыкновенный, - подумав, ответил тот, – такой, что в постный день мимо колбасной лавки не пройдёт.

- Исчерпывающе, - довольно заключил пассажир, вручая матросу пятак.

Приятели ступили на лестницу, поднимающуюся в город. Дойдя середины, остановились перевести дух.

- Оркестр играет? – покрутил головой младший. – Или у меня в голове шумит?

- Похоронный марш г-на Шопена, - прислушался товарищ.

Миновав оставшиеся ступени, они оказались на городской улице, тянувшейся вдоль обрыва. Здесь же сгрудились поднявшиеся прежде пассажиры, в молчании созерцавшие приближающуюся похоронную процессию.

Траурное шествие возглавлял огромного роста мажор во фраке и с обвитым чёрным крепом жезлом в руке. Следом катилась повозка, заваленная еловыми лапами, которые два факельщика, облачённые в белоснежные ливреи и цилиндры, бросали на дорогу. Склонив головы, двигались певчие со священником и духовой оркестр. Чуть покачиваясь на ухабах, плыл, запряжённый шестёркой лошадей, катафалк, за которым шла вереница скорбящих.

Ветерок с реки колыхал шёлковые кисти балдахина, играл со страусовыми перьями конских плюмажей. Горело солнце на медных трубах музыкантов. Матово светились серебряные галуны факельщиков.

- Похоже большого человека хоронят, - громко, ни к кому не обращаясь, сказал старший из приятелей.

- Знамо дело, - тотчас откликнулся стоящий рядом лавочник. – Господина Осетрова.

И, помолчав для значимости, с придыханием, пояснил, - Миллионщика.

- Горе для семьи, - вздохнул старший. – Для жены, для детей.

- Не дал господь страдальцу наследников, - закрестилась дородная тётка, ставя на землю ведёрко с крыжовником.

- Беда, - расстроился наш герой, также осеняя себя знамением и искоса поглядывая на товарища, окружённого молодыми гуляками. Те, расположившись особняком, посмеиваясь и, временами переходя на шёпот, оживлённо что-то рассказывали новому знакомцу.

Мажор подал знак оркестру и над берегом поплыли горестные звуки траурного марша. Зрители, поснимав шляпы с картузами, склонили головы.

- Наипервейшие музыканты в городе, - шепнул лавочник. – По вечерам публику в ресторане «Палас» веселят. Как, бывало, грянут «Сердце цыганское», так ноги сами в пляс пустятся.

- Не поскупилась вдова.

- Пустое, - приосанился лавочник, гордясь усопшим земляком. - Капитал ей остался такой, что за десять жизней не истратить.

Гуляки, стоящие поодаль, громко засмеялись, и собравшиеся гневно зашикали на них. Молодёжь, делано виновато потупилась и примолкла.

Тем временем, процессия, оставляя после себя разбросанные на дороге еловые ветви, стала удаляться и вскоре скрылась за поворотом. Пассажиры, крестясь и вполголоса переговариваясь, отправились по своим делам. Приятели остались на улице одни.

- Звался покойный Павлом Фомичом, - младший докладывал быстро, прикрыв глаза, словно ученик, только что выучивший урок и боящийся сбиться. – Лет десять назад принял от папаши торговое дело, да так преуспел, что народ только диву дался. Кирпичный заводик поставил, лесопилкой обзавёлся. Армейские подряды поимел. А как время подошло – женился. Да не на ком попало, а на девице благородных кровей. Та хоть приданого не принесла, зато помогла к полезным людям приблизиться. Одна беда, супруга бесплодной оказалась. Уж её и к столичным докторам возили, и за границу на воды отправляли, да только без толку. Осерчал Павел Фомич на жену и в доме, как в монастыре, запер. Сам же кралей обзавёлся.

- Здесь? В городе? – прищурился приятель.

- Нашёл подружку в Нижнем, - младший перешёл на таинственный шёпот. – Оперную певичку мадмуазель Зи-Зи. А дальше так повелось – законная жена одна-одинёшенька слёзы точит. Супруг же, первую неделю в конторе деньги считает, вторую – на Нижегородской ярмарке с мадмуазелью шампанское пьёт. Жемчугами аманту одаривает и на паровом катере по реке катает.

- Надеюсь, не в объятиях Зи-Зи помер?

- Без конфуза обошлось. Зашёл Павел Фомич в табачную лавку сигару купить, там его и прихватило. Схватился за сердце, захрипел и вмиг богу душу отдал.

- Стало быть, вдова замужество в чёрном теле провела?

- Настрадалась. Певичка-полюбовница в золоте и шелках на сцене отплясывает, серебряными браслетами звенит, а благоверная в старом платье сама себе чулки штопает. Из украшений только колечко обручальное, да серёжки копеечные.

Голос рассказчика задрожал, в глазах блеснули слёзы.

- Прекращай, - рассмеялся приятель. – Хотя, клянусь, на подмостках равного тебе не сыскать.

- Так как поступим? – расцвёл от похвалы младший. – Наведаемся к вдовушке?

- Всенепременно.

***

Софья Викторовна, стоя перед календарём в кабинете супруга, размышляла, прилично ли будет позвать портних сегодня или, всё же, дождаться сороковин.

- Пока снимут мерки и сошьют платья, - решила она, - траур, глядишь, и закончится. А более, уж извини любимый муженёк, в обносках ходить не намерена.

И Софья Викторовна показала кукиш фотографическому портрету Павла Фомича, обрамлённому чёрными лентами.

- Для начала закажу что-нибудь строгое. Одно тёмно-зелёное, а второе цвета индиго.

Сев в кресло, закинула руки за голову.

- Слышала, - громко сказала она, - что есть дамские журналы, по которым можно платья из столичных магазинов выписать.

Кузен Александр, приехавший на днях из Твери, дабы «помочь в принятии наследства», оторвался от вороха бумаг, разложенных на столе.

- Извини? – непонимающе склонил голову. – Что выписать?

Не далее, как сегодня утром он обнаружил в кабинете покойного ларец с долговыми расписками, по которым выходило, что Павлу Фомичу был должен не только весь город, но и добрая часть уезда. По желанию, сидящая перед ним кузина могла мановением руки пустить по миру половину округи.

- Оторвись от своих бумажек, - Софья Викторовна состроила уморительно-строгую гримаску. – Правда, что я могу платья из Санкт-Петербурга почтой заказать?

- Не только платья, но и ботинки, шляпки, духи.

- Дух-и-и-и, - мечтательно простонала вдова.

В дверь почтительно постучали и на пороге появился камердинер с серебряным подносом в руках.

- Господин Краузе, просит принять, - доложил он.

Прежний слуга, относящийся к хозяйке с плохо скрываемым пренебрежением, а порой нарочно не замечающий, был изгнан из дома сразу же после похорон.

Софья Викторовна взяла с подноса визитную карточку.

- Адольф Оттович Краузе, ювелирный дом «Краузе и сын», - прочитала вслух. – Нижний Новгород, угол Царской и Кулибинской улиц.

Кузен Александр недоумённо пожал плечами.

- Зови, - распорядилась Софья Викторовна.

Вошедший ювелир, одетый в строгий тёмный костюм, осанкой и выправкой напоминал скорее отставного офицера. Даже в запахе одеколона, немедленно наполнившего кабинет, было нечто мужественное. Повеяло горькими степными травами и дорогим медовым табаком. Сопровождал гостя молодой человек с саквояжем в руке.

Сделав несколько шагов и, как показалось вдове, чуть щёлкнув каблуками, г-н Краузе выразил глубочайшее соболезнование безвременной утратой. Посетовал на бренность и скоротечность жизни.

- Благодарю, - вздохнув, ответила Софья Викторовна. – Чем обязана?

Ювелир ещё раз высказав соболезнование, перешёл к делу. Оказалось, что Павел Фомич, желая порадовать супругу, велел г-ну Краузе изготовить бриллиантовое колье.

- Выбрал несколько изумительных южноафриканских камней, - сообщил он, - и распорядился приступать к работе. Поручение было исполнено в срок, но Павел Фомич, видимо занятый неотложными делами, так и не появился. Тогда я взял на себя смелость доставить колье лично. В сопровождении помощника, сел на пароход и сегодня утром прибыл в город.

Г-н Краузе прижал ладони к сердцу.

- Можете представить моё смятение и боль, когда сойдя на берег, узнал о трагической кончине этого прекрасного человека. Пребывая в полной растерянности, всё же отважился нанести вам визит.

- Постойте-ка, - недоверчиво наклонила голову вдова. – Муж заказал для меня бриллиантовое колье?

- Помилуйте, Софья Викторовна! - воскликнул ювелир. – На свете найдётся не так много столь любящих и щедрых супругов. Полюбопытствуйте и узнаете, что изрядная часть принадлежащих вам украшений имеют клеймо «Краузе и сын».

Он жестом подозвал пришедшего с ним молодого человека.

- Голубчик, - сказал ювелир, - огласи наши последние работы для Павла Фомича.

- Момент, - тот извлёк из кармана сюртука книжицу в кожаном переплёте. Перевернув несколько страниц, нашёл нужную. – Вот, извольте. Серебряная пудреница с перламутровой птичкой на крышке. Золотые серьги с каратными рубинами. Курительный дамский мундштук слоновой кости, отделанный серебром. Золотое кольцо с изумрудом и гравировкой латиницей «ZIZI»…

Лицо Софьи Викторовны приобрело багровый оттенок.

- Довольно, - прервала она, - действительно, всё это мужнины подарки.

- В таком случае осмелюсь представить последний заказ Павла Фомича.

Ювелир достал из саквояжа футляр из лакированного дерева, щёлкнул замочком, и у Софьи Викторовны перехватило дух.

- Соблаговолите подойти к зеркалу.

Просьба прозвучала мягко, но в то же время настойчиво, так что вдова, мгновение поколебавшись, подчинилась.

Ювелир сдвинул траурный занавес с поверхности и, встав за спиной, приложил колье к шее Софьи Викторовны.

- Дабы сохранить природный жёлтый цвет камня, было решено оправить бриллианты серебром, - заговорил было г-н Краузе, но вдова остановила его.

- Покупаю, - выдохнула Софья Викторовна.

Ювелир, одобрительно склонив голову, убрал колье в футляр и вручил вдове.

Кузен Александр, до сей поры пребывавший в тени, закашлялся.

- Софья, дорогая, поразмысли, насколько уместным будет выглядеть подобное приобретение в дни траура. Что скажут люди?

- Спешу уведомить, - чуть улыбнулся ювелир, - что колье ни в коем разе не может считаться купленным Софьей Викторовной нынче, ибо Павел Фомич уже оплатил его. При стоимости в двадцать тысяч…

- Бог мой! – ахнула вдова.

- … шестнадцать тысяч получено мною в качестве аванса. Осталось только доплатить оставшиеся четыре.

- Желательно было бы увидеть, - занервничал кузен, - некие документы. Может быть долговое обязательство.

- Моего слова, - посуровел лицом г-н Краузе, - Павлу Фомичу было вполне достаточно. Впрочем, если найдёте в бумагах покойного желаемую расписку, то я всегда к вашим услугам.

Помощник хотел было забрать колье у вдовы, но та, прижав футляр к груди, устремилась к несгораемому шкафу, стоявшему в углу кабинета.

- Умоляю, простите недоверчивость кузена Александра, - отсчитывая купюры, посетовала Софья Викторовна. – У него сейчас столько хлопот.

***

Покинув особняк, ювелир с помощником отправились прямиком на пристань.

- Родственник чуть всё не испортил, - доставая папиросу из серебряного портсигара, сказал молодой человек.

- Игнат, дорогой, запомни, - усмехнулся товарищ, - никакие силы не смогут вырвать из когтей законной супруги бриллианты предназначавшиеся любовнице. Поверь, ближайшие несколько дней Софья Викторовна будет парить в небесах. Спать ложиться, не снимая колье!

Он извлёк из жилетного кармана часы, щёлкнул крышкой.

- Как бы то ни было, стоит поторопиться.

И приятели поспешили к стоящему у дебаркадеру пароходу.

Рекрут

Жандарм

Купец

Гойя | Пикабу

Портсигар

Заехавший в гости торговец Пётр неожиданно взялся жаловаться на свою работу. На выматывающую душу бесконечную дорогу.

— Сначала казалось, — сетовал он, — неплохо устроился. Надоело днём по стойбищу слоняться, а по вечерам в чуме сидеть. Перемен захотелось, понимаете? Мечтал с другими людьми познакомиться. Поговорить, трубочку-другую выкурить. Ты какую новость привезёшь, в ответ другую поведают. А что поимел? Тащишься часами в санях по тундре. Справа белая пустыня и слева пустыня, а впереди, извините, оленья задница. Летом ещё терпимо. Едешь верхом, по сторонам поглядываешь. Зверьё по тундре шастает, птицы галдят. Там остановишься — грибов соберёшь, здесь ягод нарвёшь. Солнышко греет. Но, как зимой занесёт всё снегом, хоть в петлю головой. Одно и то же день за днём, неделя за неделей, месяц за месяцем.

— Ты вот как поступи, — предложил Дядя. — Одну ходку верхом на олешке делай, вторую — в санях, третью — на собаках, четвёртую — на снегоходе.

— Пробовал, — отмахнулся Пётр, — не помогает. Хотел напарника взять — никто не согласился.

— Утешайся тем, — сурово сказал Отец, — что страдаешь во благо людей. Пользу приносишь. Раз вручил Создатель подобную ношу, то терпи не ропща. Как я, например.

— Это что ж у тебя за «ноша»? — изумился Дядя

— Крест мой, — нахмурился Отец, — с безбожниками и язычниками под одной крышей жить.

— Давай меняться, — немедленно предложил Пётр.

— И не мечтай, — усмехнулась Мама. — Скажи лучше, что из города везёшь?

— В этот раз чепуху, — торговец ладонью похлопал по стоящей в санях коробке. — Бабы с побережья давно уже керосиновые лампы просили. А тут как раз китайцы с ними на рынке объявились.

— Я тоже хочу лампу, — встрепенулась Мама.

— Генератор же есть, — удивился Дядя.

— От него один грохот и бензина не напасёшься. А с лампой в чуме уютнее станет.

— Да у нас и так неплохо, — попытался отвертеться Отец.

— Едем завтра, — отрезала Мама.

— «Китайцы» это кто? — шёпотом спросил Маленький Вылка у Старика Назара.

— Люди с востока, — неуверенно ответил тот. — Говорят, что шибко работящие.

***

С раннего утра Старик Назар принялся упрашивать Отца с Мамой взять его на рынок «Оленевод».

— Ты скажи, что купить, а мы привезём, — хитрил Отец, не желавший всю дорогу слушать советы и наставления Назара.

— Одна штука нужна, — уклончиво отвечал тот, складывая из пальцев замысловатые фигуры, — так сразу не объяснишь. Для рыбалки.

— Пусть едет, — решила Мама, перечитывая список покупок. — Только с условием, бубен с собой не брать.

— Почему же? — надулся Старик Назар. — А если петь захочется? Всяк знает, нигде так хорошо не поётся, как в дороге.

— Вот по ней можешь стучать, — сказала Мама, — ставя в сани пустую канистру из-под китового жира.

— Издеваешься, — обиделся Назар. — Это как художнику вместо кисти предложить пальцем рисовать.

— Ладно, бери бубен, — разрешил Отец. — Но не дай бог, опять начнёшь учить, как упряжкой править. Ссажу.

— Слова не вымолвлю, — уверил Назар.

И ухмыльнулся про себя.

***

Дядя с Маленьким Вылкой и Бабушкой играли в подкидного, когда в чум вошла Мама.

Остановившись у зеркала, скептически прищурилась, разглядывая себя. Откинув капюшон, провела рукой по волосам.

— Нет, голову помыть уже не успею, — вздохнула она и, обернувшись, объявила, — едем с Отцом на «Оленевод». Вернёмся к ужину.

— Бросаете нас одних? — сдавая карты, спросил Дядя.

— Берём с собой Назара, — Мама спрятала косу под кухлянку. — Можешь не благодарить.

— Натерпитесь с ним, — констатировал Дядя и объявил, — черви козыри.

Подойдя к печке, Мама приподняла крышку кастрюли и, понюхав содержимое, удовлетворённо кивнула.

— Останешься за главного, — сказала Дяде. — Захотите есть, не поленитесь, разогрейте обед.

Дядя, украдкой заглядывая в карты Бабушки, согласно потряс головой.

За игрой не заметили, как ушла Мама. Не услышали, как загремели бубенцы на оленьей упряжке и как запел Старик Назар.

Дяде везло. Карта шла так удачно, что он, дабы не расстраивать Вылку, заставлял себя время от времени проигрывать. Однако ближе к полудню ветреная фортуна переметнулась к Бабушке.

Услышав в который раз «Чаю хочешь?», сопровождаемый язвительным смехом победительницы, Дядя отложил карты.

— Проголодался, — потягиваясь, объявил он. — Что сегодня на обед?

Маленький Вылка, которому давно надоела игра, вскочил с места и, пройдя на кухню, заглянул в оставленную Мамой кастрюлю.

— Рыбный суп.

— Опять? — застонал Дядя. — Всю неделю одно и то же.

— Можно гречку сварить, — предложил Вылка. — Или поджарить яичницу.

— Есть предложение получше, — подмигнул Дядя.

Принеся с улицы лестницу, он забрался на чердак чума и вскоре спустился, держа в руках связку копчёных заячьих тушек.

— Чаю хочешь? — заволновалась Бабушка.

— Говорит, — перевёл Маленький Вылка, — что это к празднику отложено. Мама ругаться будет.

— Пусть ругается, — отмахнулся Дядя. — Иначе не по-людски выходит. Одни на рынке пироги с печёнкой уплетают, а другие, что же, голодать должны?

Бабушка, помедлив, кивнула головой и поставила перед каждым по миске.

Дядя, взяв в руки зайца, повёл вдоль тушки носом. Шумно, с удовольствием, выдохнул.

— Сентябрьский, — пояснил он. — Жирок, значит, лёгкий и трепетный. На клевере с морошкой нагулянный. Тот, что при копчении каждую клеточку пропитывает, а мясо нежным делает.

Достав из-за голенища пима нож, срезал тонкую полоску. Положил в рот и застонал от блаженства.

— На ольховой щепочке вяленый.

Бабушка с Вылкой достали свои ножи и обед начался.

— Знавал я людей, — продолжал Дядя с набитым ртом, — которые добытого зайца немедленно в коптильню тащат. Едят потом с горчицей и давятся. «Нет, милые мои» говорю таким! Вы сперва зайчишу в ледяной воде денёк подержите, дайте ненужным запахам сойти. Затем с перчиком да лучком отварите и только после этого вялить начинайте. Такому мясу ни приправы, ни соусы не нужны будут.

— Чаю хочешь? — облизываясь, сказала Бабушка.

— Советует, — сказал Маленький Вылка, — перед копчением тушку черемшой набить. Для духовитости.

Разделавшись со своим зайцем, Дядя вытер о кухлянку жирные пальцы. Сыто икнул.

— Одно плохо, неправильно мы себя за столом ведём. Не по-людски.

Вылка удивлённо посмотрел на него.

— Объясню, — сказал Дядя. — Ты когда ешь, куда кости складываешь?

— В миску.

— Правильно! А перед кем миску с костями ставят?

— Перед собаками?

— Вот! — обрадовался Дядя. — Оттого правильный оленевод объедки на столе не держит, а на пол бросает. Для подобного, кстати, особый ритуал придуман.

Будь рядом Назар, Маленький Вылка обязательно спросил бы, что такое «ритуал», но сейчас старик был далеко.

Дядя взял обглоданную заячью лапку.

— Смотри и повторяй, глядишь, пригодится. Сядь поудобнее. Ноги на ширине плеч. Поставь оба локтя на стол, а кость держи большим, средним и указательными пальцами рук. Задумчиво крути её, словно сожалея, что мяса больше не осталось. Затем разожми пальцы левой, а правой двинь освободившийся конец кости к подбородку. При этом саму руку держи неподвижно. Теперь чуть отведи в сторону левую и тотчас резко, разжав пальцы, взмахни правой кистью. Так, словно комара отгоняешь.

Дядя встал за спиной у Маленького Вылки.

— Выбери место, куда полетит кость и проведи в уме линию от руки до этой точки. Видишь, у дверей стоят мамины пимы? Целься в них и повторяй про себя: кость — пимы, кость — пимы, кость — пимы. Готов? Делай раз!

Первая брошенная кость ушла куда-то в бок. Вторая упала на краю стола. Но вскоре дело пошло на лад.

— Молодец, — радовался Дядя. — Теперь старайся класть кучнее. Мы же не хотим усеять всё вокруг объедками.

Он поставил у печки пустое ведро и вручил Бабушке половинку заячьего ребра.

— Покажешь? — подмигнул Дядя.

Бабушка подержала ребро на ладони. Покачала, точно взвешивая. Чуть подбросила вверх и, поймав щепотью, неуловимым движением швырнула. Кость, пролетев через весь чум, с грохотом влетела в ведро.

— Вот она, старая школа! — в восторге завопил Дядя. — Ещё!

Прежде Маленькому Вылке в голову не могло прийти, что Бабушка умеет подобное. Она бросала кости через плечо, с завязанными глазами, лёжа на полу или держа в зубах. И неизменно попадала прямо в ведро.

Дядя, охваченный азартом, разулся. Изогнувшись, встал на «мостик» и, ухватив кость пальцами ноги, метнул...

Вернувшаяся Мама застыла на пороге, изумлённо разглядывая скачущего на четвереньках Дядю с Бабушкой на спине. В каждой руке наездница сжимала по заячьему ребру.

— Вижу, — выдохнула Мама, — без нас не скучаете.

— Что купили? — невозмутимо спросил Дядя, вставая и отряхиваясь.

Мама распахнула дверь, и в чум вошли Отец со Стариком Назаром, бережно несущие в руках горящие керосиновые лампы.

— Волшебные цветки, — прошептала Мама, любуясь дрожащими язычками жёлтого пламени.

— Как в сказке, — поддакнул Дядя, незаметно задвигая ногой за печку ведро с костями.

Пошел, сел у берега моря;

Там он стал веревку крутить

Да конец ее в море мочить.

«Сказка о попе и работнике его Балде». А. С. Пушкин.

Бежит близ сельца речушка - не мелка, не глубока. Баньки по бережку. Волны под мостками хлюпают, плоскодонки на песке. Испокон веков человек близ воды обосноваться норовил. Река и напоит, и в лихие времена с голода пропасть не даст.

Выйдешь на берег – благодать! Рыбёшка на мелководье играет-плещется. Кувшинки медовыми головами кивают. Водомерки по глади скользят.

Да только не зря в народе говорят - горе поверху плыло, волной к берегу прибило.

Пойдёт баба стирать. Упустит бельё - оно камнем на дно канет. У рыбаков сети рвутся-путаются. Стадо к реке не идёт – упирается. А бывает и того хуже. Убегут ребятишки купаться, вернутся - одного не досчитаются. Значит, пришла беда. Поселился в омуте Нечистый.

Позовут всем народом батюшку. Тот молитовку отчитает, крест серебряный в воду окунёт. Пройдёт рябь по речной глади и затихнет. Вздохнёт священник тяжело, мол, силён окаянный. Не совладать.

Почешут мужички бороды. Самим на нечистую силу руку поднять, ох как боязно. Делать нечего, видно, придётся мошной тряхнуть и гонца послать, чтоб Заступников покликал. Людей отчаянных, страха не ведающих.

Отправят селяне выборного в лесную глушь, где с заповедных времён бедовый народ обретается. В той деревне, саженным частоколом обнесённой, избы черны, собаки не лают, детишки не играют. Хозяева за порог не пускают – разговоры на крыльце ведут.

Старшой у Заступников суров. Железной бородой до глаз зарос. Горбатый нос, точно клюв острится. Тонкие губы в усмешке кривятся.

- Нечистый, - процедит сквозь зубы, - за здорово живёшь не заявится. Поди, сами накликали.

- Помоги, родной, - падёт в ноги гонец. – В накладе не останешься.

- Дело непростое, - нахмурится тот. – Да, знамо, взяло кота поперек живота, коли к нам пожаловал.

Расспросит дотошно: велика ли река, полог ли берег, давно ли Водяной озорует.

Помолчит. Кивнёт досадливо, мол, так и быть, уважит. Велит ждать. К воде не подходить и всем селом пост держать.

К третьему дню прикатят на телегах Заступники. Люди хмурые, рожи недобрые, повадки неприветливые. Встанут лагерем на берегу.

От угощения откажутся, скажут, что не пировать прибыли. Выгрузят колья, верёвки, лопаты, багры. Разложат не траве плотницкий инструмент и зазвенят пилами, застучат топорами.

Как стемнеет, запалят костры. Поужинают молча и под телегами спать залягут. Старшой же, всю ночь у воды проведёт. Будет таиться и к тишине прислушиваться.

Поутру разбудят село шум да крики. Ломанётся народ к реке, а там… началось!

Одни Заступники, вверх по течению, тяжёлыми молотами сваи в дно вколачивают. Ухнут, размахнутся, да так ударят, что берег содрогнётся.

Другие – лопатами землю с песком в воду швыряют. Муть нагоняют.

Третьи, по обоим берегам вставши, реку пастушьими кнутами секут.

Четвёртые – крючьями на бечеве дно боронят.

Сам Старшой, на плоту, по реке кружит. Длинным шестом правит. Товарищей бодрит.

- Наддай, православные! – кричит. – Трави окаянного!

- Навались! – откликаются Заступники.

Летят брызги до небес. По поверхности рыба в страхе мечется. Сор с водорослями вперемешку плывёт.

Вдруг, как плеснёт посреди реки, как пойдёт муть пузырями! Завертится плот со Старшим будто щепка. Замечется в водовороте.

Завизжат на берегу бабы. Попятятся мужики. Зайдутся в плаче младенцы. Заскулят собаки.

Явится из глубины стог осклизлой водяной травы. Вспыхнут жёлтым круглые глаза. Разверзнется лиловая пасть. Дохнёт болотной гнилью.

Селяне врассыпную, а Заступники, взревев, давай в зелёную башку колья, да камни метать.

- Круши, супостата!

Зайдутся чёрной руганью и с баграми наперевес в реку ринутся. Лица безумные, зубы оскаленные, бороды мокрые.

Старшой с плота Нечистого шестом колет. Норовит в око уязвить.

- Бей, ребятушки! – надрывается. – Кончай его!

Взвоет чудище зверем раненым. Взмахнёт руками-корягами. Вымахнет из воды, да вниз по течению бросится. Хлестнёт рыбьим хвостом и из виду скроется.

Выберутся Заступники на берег, на траву бессильно повалятся.

- Эй, люди добрые! – позовёт мужиков Старшой. – Работа исполнена.

Получит расчёт.

- Живите дальше, - скажет. - Живите, Бога не гневите.

Погрузятся Заступники на телеги и укатят.

Пройдёт день, другой, третий. Глядишь, баба, что посмелее, на мостках бельё полощет. Детишки на мелководье играют. Пастух скотину пригнал. Ушёл Нечистый.

Ясным апрельским утром мужчины стойбища, встав на лыжи, ушли в тундру собирать зимние заячьи капканы.

- Нам весенний заяц без надобности, - объяснил Отец Маленькому Вылке. – Сейчас у него гон начнётся и одна кожа на костях останется. Спрячем капканы до осени, пока ушастый снова сало не нагуляет.

- Ловля на силки, - ворчал невыспавшийся Дядя, - удел женщин и стариков. Настоящие охотники зверя из ружья бьют.

- Охотники, - презрительно скривился Назар, - где они? Не вижу здесь ни одного стоящего. Повывелись давно.

- Знаем, слышали, - зевнул Дядя. – Люди прежде здоровее были, и ягель по грудь вырастал, и рыбу на озере руками ловили.

- Ягель, врать не стану, лишь до пояса доходил, - отмахнулся Назар. – Да только речь-то об охотниках. Прадед мой с костяным ножом на медведя хаживал. Дед - следы, точно книгу читал. Зайца за версту чуял.

- За версту не обещаю, но мы тоже кое-чего можем, - Отец подмигнул Маленькому Вылке, - Ну ка, сынок, нет ли кого рядом?

Маленький Вылка лёг в снег, закрыл глаза.

- Гони мысли прочь, - Отец опустился рядом на корточки, – Впусти в себя Тундру. Стань Тундрой. Ощути свою бескрайность. Растворись в ней.

Вылка изо всех сил принялся ощущать и растворяться. Сначала ничего не получалось, как вдруг, услышал чьё-то лёгкое дыхание.

- Мышь, – догадался он.

Безмолвие стало наполняться звуками. Вот, с жестяным скрежетом, почесала лапой грудь, дремлющая в гнезде сова. Закашлялся, глотнув морозного воздуха, вылезший из норы лемминг. Призывая подругу, застучал хвостом заушенец. А где-то совсем близко испуганно забилось крохотное сердце.

- Заяц, - прошептал Вылка. – Справа. Шагах в десяти.

- Бум!!! – рявкнул Дядя. Топнул ногой.

Тотчас, словно подброшенный вверх, взметнулся из сугроба заяц. Бросился наутёк.

- Что теперь скажешь? – Отец, сияя, обернулся к Старику Назару.

- Неплохо, - согласился тот. – А найдя помёт куропатки, на кого капкан поставите?

- Ясное дело, на песца, - не раздумывая ответил Дядя.

- А на медвежий помёт наткнётесь?

- Убежим.

– А подманить зверя, вот так, сумеете?

С этими словами, Старик Назар сложил ладони рупором, набрал полную грудь воздуха и, внезапно, протяжно взвыл. Раз-другой-третий.

Тотчас из-за гряды холмов раздался глухой ответный вой.

- Волки, - охнул Дядя. Попятился и, не устояв на лыжах, повалился на спину.

Отец, сорвав с плеча карабин, клацнул затвором. Застыл, прислушиваясь.

- Охотнички, - затрясся от смеха Старик Назар. – Какие волки? Откуда? Тут под холмом в землянке беглый буровик живёт. Я его, по доброте душевной, подкармливаю. Табачок ношу, баранки. И, что б зря не пугать, подходя, три раза по-звериному вою.

Дядя, вполголоса выругавшись, встал на ноги. Отряхнул снег.

- Бога благодари, шутник, - сказал он Назару, - что ружьё не у меня.

- Старый человек, - укоризненно покачал головой Отец, - а ведёшь себя, словно дитя малое.

Вылка промолчал. Он давно уже приметил, полузанесённые позёмкой, вчерашние следы лыж Назара. Щепки от срубленного на дрова кустарника. Издалека учуял едва уловимый запах беглеца – дыма, солярки и машинного масла.

- Надо было и мне притвориться, будто испугался, - расстроился Маленький Вылка, - Как Дядя с Отцом.