– Ты сегодня какой-то тихий, – мама погладила меня по голове, ставя кружку с чаем рядом с тарелкой, полной оладьев. Я в ответ только пожал плечами и выдавил из себя улыбку. – В школе все хорошо?

– Да, – получилось невнятно, так как я уже успел набить рот оладьями, чтобы избежать неприятного разговора.

– Хорошо.

Мама села напротив. Ничего хорошего это не сулило.

– А как зовут ту девочку?

Я замер.

– Папа сказал, что ты какую-то девочку часто фотографировал.

Попал. А ведь он обещал никому не говорить! Хотя, должен был догадаться, маме-то он все рассказывает.

С четвертого класса папа меня брал с собой печатать фотографии. Поздно вечером, как правило, зимой или осенью, потому что летом у нас белые ночи, мы плотно задергивали занавески в моей спальне, выключали свет и начиналось волшебство. Папа устанавливал какую-то непонятную аппаратуру, похожую на проектор и микроскоп одновременно. В нее заряжалась пленка, потом он ставил ванночки с реактивами (проявитель, закрепитель и что-то еще), доставал фотобумагу. Все это делалось в свете небольшой лампы с красным стеклом. Когда на бумаге появлялось изображение с пленки, ее отправляли в плавание по реагентам (как в той сказке, когда главный герой прыгал из котла в котел), и в результате получались фотографии.

Я любил фоткать. До сих пор люблю. У нас было два фотоаппарата: старенький «Зенит» и более молодая и компактная «Смена 8М». Оба в жестких чехлах. Научив меня обращаться с ними, отец отдал мне «Смену», пообещав со временем купить современную технику с цветной пленкой. Так вот, когда все кадры в моей «Смены» заканчивались, мы с папой закрывались в спальне и печатали их. И в последний раз на пленке оказалось слишком много Карины. Конечно, папа начал осторожно задавать вопросы. Я признался, что это новенькая, но сказал, что она случайно попала в кадр. Он, разумеется, не поверил. И вот теперь информация дошла до мамы. А она так просто от меня не отстанет.

– Это Карина, – наконец, ответил я, проглотив непрожеванный оладьевый комок. – Новенькая.

– Она тебе нравится? – улыбалась мама. Ее прям распирало от любопытства, но, надо отдать ей должное, она держалась достойно.

– Ма-ам, – я скривился и с удвоенным усердием налег на оладьи.

– А что такого? Симпатичная девушка…

Симпатичная? Симпатичная?! Да первая красавица школы по сравнению с ней пыльный мешок! Карина грациозная, ее смех, словно плеск весеннего ручья, а глаза, да в них утонуть можно! Если бы она не была идеальной, разве побоялся бы я к ней подойти и поговорить?

Побоялся бы.

– Ма-а-ам!

– Пригласи ее в гости, – не отставала мама. – Вы с ней дружите?

– А-а-а, – пока я стонал, кусочек пережеванного месива выскочил на стол, и я поспешил прикрыть рот.

– Ладно-ладно, поняла, отстаю, – мама подняла руки, будто и правда сдаётся, но я-то знал, что это еще не конец. – Я сегодня тетю Машу Самойлову встретила.

Она была мамой Пашки Самойлова. Невысокая, но горластая женщина с сильными руками и железобетонным характером. Тетя Маша проработала на пилораме лет восемь или даже десять, и с тех пор ничего и никого не боялась, кроме своего мужа. А я боялся их обоих, да и Пашку тоже. И то, что мама завела разговор о тете Маше, меня насторожило.

– Они видеоплеер купили, – мама на секунду смутилась, будто с ее губ чуть не сорвался вопрос: «Только не пойму, на какие деньги?». – Тетя Маша попросила, чтобы ты пришел, помог его настроить.

– Я не могу, – бледный, как простыня монашки, выпалил я не задумываясь.

– Я ей уже пообещала, что ты придешь, – расстроилась мама. – Им больше не к кому обратиться.

Ненавижу я, когда она так делает! И взгляд такой – сурово-доверительный, чтобы меня проняло. Мама будто говорила, что не так уж часто просит меня о чем-то, а тут и вовсе дело пустяковое, я всем соседям «видаки» настроил. Только заведя об этом речь, она уже знала, что я соглашусь.

– Так ты им поможешь?

Я покивал, уткнувшись в кружку с чаем.

– Только не затягивай. Сходи, до выходных, а лучше – сегодня.

«Сегодня» я не пошел. Сказал, что у нас с Венеркой и Максом дела. Мы и правда собирались обсудить наш проект, но Максим не пришел. Поэтому мы с Веником просто болтали и коротали время за игрой в фишки на полу в его комнате. У него сохранилось штук сорок с покемонами. И почти половина из них теперь лежала на моей половине «ринга».

– Я бы на твоем месте не ходил к Самойловым, – заметил Венерка, услышав о просьбе моей мамы. – Или давай вместе пойдем. Двоих-то он нас не тронет.

Мне вдруг вспомнилось выражение лица Венерки, когда его вытолкнули из той машины, где сидел друг Пашки Самойлова.

– Нет, я лучше сам. Его ведь может и дома не быть.

– Тогда лучше завтра иди, после обеда. Или вечера дождись, чтобы он ушел куда-нибудь. Я слышал, они по вечерам на крыльце клуба бухают.

Последняя фраза прозвучала жестко, будто произнес ее вовсе не мой вечно неунывающий друг, а человек, знающий о жестокости не понаслышке.

– Угу, – я покивал, взял две фишки (одну свою, а вторую – Венеркину), положил одну на другую рубашкой кверху и ударил ими о голый, крашеный пол. Обе перевернулись картинкой, и я сгреб их в свою кучу.

– Мы в спорткомплекс пойдем завтра? – попытался сменить неприятную тему Веник.

Я застыл на секунду, в голове зашумело.

– Да, можно, – слова пришлось выдавливать, как зубную пасту из полупустого тюбика.

Венерка посмотрел на меня каким-то непривычным взглядом.

– Ты накрасился?

– Чего? – я засмеялся неестественно тонким голосом. – Ты гонишь что ли?

Я накрасился. И красился уже второй день после того удара в спорткомплексе. Тайком брал мамину пудру и мазал левое веко. Слюнявый зарядил мне в лоб (и он прошел проверку на прочность), но задел переносицу и глаз. После встречи с его слюнявым кулаком, веко немного припухло и потемнело. Приходилось маскировать, чтобы не вызывать подозрений у близких. Синяк уже сходил, и я надеялся, что выберусь из этой истории без последствий в виде расспросов. И тут это.

Венерка оказался на удивление серьезен. Он посмотрел на меня внимательно, опустил взгляд к фишкам и пробурчал:

– Понятно.

Играть он расхотел. Ушел на кухню, попил воды и вернулся, чтобы собрать фишки в коробку из-под «Сникерсов». Шоколадки привез его дядя дальнобойщик прошлой зимой.

– Помнишь… – начал было Венерка, но тут же замолчал. Он стал еще серьезнее, и если поначалу меня это смешило, теперь стало не до смеха. – Когда меня в лес повезли, я почему-то все время про вас думал. И про маму. Что подведу вас с проектом, что мама будет горевать после моей смерти. Страшно было… – Веник сжал руки в кулаки, не замечая, что мнёт картонные фишки. – Они хотели, чтобы я перед Толиком извинился. А я не стал.

Венерка умолк. Мне показалось, что он сейчас заплачет, но глаза быстро высохли.

– Тебя били?

Он покивал.

– В живот, – он показал пухлым пальцем на солнечное сплетение, – и по голове. И руки выкручивали.

Венерка все-таки заплакал, тяжело всхлипнул и заставил себя успокоиться.

– Помнишь друзей Антона? – я достал платок, наслюнявил его и начал стирать пудру с глаза, оголяя пожелтевший синяк. – Я в тот день рюкзак там забыл. Когда вернулся… Антону плохо очень было. Потом его дружки пришли. У меня будто крышу сорвало. Наорал на них, чтобы уходили, ну и… получил. После этого Антон их сам вышвырнул.

Стерев пудру, я через силу улыбнулся другу.

– Не ходи к нему.

– К кому?

– К Самойлову.

– Я пообещал.

Венерка с пониманием кивнул, подошел и похлопал меня по плечу.

– Пусть бы все они провалились, – его рука сжалась на моем плече, как недавно на фишках. – Все эти Толики, Пашки и те оглобли из спорткомплекса! Они ведь никогда не отстанут от нас?

Я не знал, что на это ответить.

– Если он тебя тронет… – начал, распаляясь Венерка, но я его прервал.

– Он меня не тронет. При своих родителях не станет. Я его маму знаю – она кому хочешь хребет перешибет.

Венерка повеселел.

– Я бы на такое посмотрел!

Мы еще немного пофантазировали на тему тяжелой руки тети Маши, а потом сели смотреть «Трех амигос» по телику. Это был первый фильм, который я с удовольствием посмотрел за последние несколько дней.

Книга целиком здесь.

На пикабу публикую по главам.

В первой части игры про червячка Джима (версии для Sega Genesis и Super Nintendo) имеется секретный уровень. Чтобы попасть туда, нужно на уровне Level 5 прыгнуть к красной точке. Игрок телепортируется на темный уровень "Who Turned Out the Lights?". Уровень поделён на 5 секций, где в каждой нужно найти дверь с надписью EXIT, попутно уничтожая маленькие глаза и собирая жизни. В пятой секций будут неуязвимые большие глаза, от которых придется убегать. Ниже добавляю видео и скриншоты.

Помню то лето так, будто оно было вчера. Меня родители отправили на дачу «подышать свежим воздухом», и я, конечно, катался на велике, купался в речке и ел малину прямо с куста. Но главная радость была у соседа и друга — у него стояла настоящая «Сега».

Представьте себе: деревенский дом, старый пузатый телевизор с крутилкой каналов, а к нему подключена эта самая Sega Mega Drive. Для пацанов из 90-х это был космос. Мы собирались там как на секретной базе, ждали, пока родители уснут, и включали магический экран с синим логотипом.

И именно тогда я впервые увидел игру, которая навсегда отпечаталась в памяти — Streets of Rage.

На тот момент мы не знали слова «битемап» или «геймдизайн». Мы просто понимали: это невероятно. Два героя идут по улицам ночного города и ломают лица всем, кто решит встать у них на пути.

Мой друг всегда брал Акселя — типичный герой боевика: джинсы, белая майка, красная повязка. Я выбирал Блейз. Да, та самая девушка в красном. И это не был выбор «для прикола»: она реально круто дралась и могла навалять врагам ничуть не хуже мужских персонажей.

Каждый уровень — как отдельное приключение. Подземки, бары, промзоны — всё нарисовано с любовью. И самое главное: музыка.

Я тогда даже не подозревал, что саундтрек в игре может быть настолько крутым. Юдзо Косиро написал настоящие техно-хиты, которые звучали так, будто мы попали в клуб будущего. Представьте: за окном обычная деревня, запах сена и шашлыков, а у тебя в колонках играет что-то, что по атмосфере ближе к «Киберпанку», чем ко всем нашим реалиям.

Эти биты будто задавали ритм дракам. Мы с другом сражались плечом к плечу, и под каждую мелодию казалось, что мы — герои фильма.

Даже сейчас, если включить OST Streets of Rage, я мгновенно переношусь в ту комнату на даче: старый ковер на стене, свет лампы, и мы орем друг на друга:
— «Бери курицу! Не трогай мою курицу!»
Потому что еда в игре лечила, и мы постоянно ссорились из-за этого.

Что меня поражает до сих пор — простота и гениальность игры. Никаких донатов, лишних сложностей или «сезонных пропусков». Просто бери джойстик и иди вперёд. Каждый уровень сложнее предыдущего, боссы бесят до зубовного скрежета, но именно это и держит.

И вот сидим мы два пацана, время идёт к ночи, родители зовут спать, а мы упираемся: «Ещё один заход и точно пройдём!» Конечно, не проходили — но каждый новый запуск был маленьким праздником.

Теперь я могу запустить ремастеры или даже новые части серии. Да, они красивые, современные, в них всё сделано «как надо». Но честно? Та магия осталась именно там, в 90-х.

На той самой даче, в летней комнате, где было жарко и душно, но нас это не волновало. Где мы шагали по пиксельным улицам, раздавая всем подряд, и где музыка звучала громче, чем пение сверчков за окном.

Streets of Rage для меня — это не просто игра. Это символ лета детства, свободы и дружбы. Символ того времени, когда мы верили, что любое приключение может начаться прямо здесь, стоит лишь вставить картридж и нажать кнопку «Start».

Декабрь 1994-го выдался на редкость морозным. В квартире на пятом этаже хрущёвки, где жили Сашка с мамой, температура едва ли переваливала за десять градусов. Батареи были едва тёплые, будто устали греть ещё в прошлую зиму. Отопительный сезон начался, но на деле это означало лишь, что трубы не леденели насквозь.

Деньги, которые мама приносила с завода (теперь он назывался непонятным словом «АО», а платили в разы меньше и с задержками), уходили на еду и накопившийся долг за коммуналку. О новой куртке для растущего не по дням, а по часам Сашки не было и речи. Он донашивал старенькую телогрейку отца, который «ушел за продуктами» в начале 90-х и не вернулся.

Но хуже всего был вечерний моцион – мытьё. Ванная комната была ледяной склеп, кафель на стенах покрывался инеем. Горячую воду отключили ещё летом – по графику, который, казалось, придумали специально, чтобы испытать людей на прочность. Иногда её не было неделями.

Мама ставила на конфорку огромный эмалированный таз с водой. Но газа жалко, да и счетчик мотал с пугающей быстротой. Поэтому таз нагревался лишь до состояния «лишь бы не ледяная». Для взрослого человека – это было пронзительно холодно, для ребёнка – пытка.

Однажды, когда Сашка со слезами на глазах отказывался залезать в таз, мама вздохнула, потупила взгляд и сказала тихо, почти шёпотом:

– Саш, есть один способ... деревенский. Только ты никому не говори, ладно? Стыдно.

Сашка, утирая нос рукавом телогрейки, смотрел на маму широко раскрытыми глазами.

– Какой?

– Нужно... ну... сначала пописеть в таз. Совсем немного. От своей же мочи не заразишься, это врачи говорят. И вода станет чуть теплее. Терпимо будет.

Она произнесла это с такой горькой покорностью, что Сашке стало не стыдно, а бесконечно жаль её. Он кивнул, делая вид, что это вполне обычный жизненный лайфхак, вроде чистки зубов.

Так и пошло. Их маленький, постыдный ритуал выживания. Сашка, зажмурившись, делал своё дело, а мама быстрым движением руки размешивала воду, делая вид, что так и надо. Потом он залезал в едва тёплую жижу, и мама старалась помыть его быстрее, пока жалкое тепло не ушло в ледяной воздух ванной.

Он ненавидел этот момент. Ненавидел этот запах подогретой урины, смешанный с дешёвым мылом «Детское». Ненавидел мурашки на своей коже и грубую мочалку. Но больше всего он ненавидел то, что знал: мама после него будет мыться той же водой, добавив в неё кипятка из чайника. Экономия.

Как-то раз в школе одноклассник, сын «нового русского» с золотой цепью на шее, хвастался, как у них дома из крана течёт «аж парная вода». Сашка молча слушал и кусал губы. Он представил, как можно просто открыть кран и подставить руки под струю горячей, по-настоящему горячей воды. Это казалось таким же недостижимым чудом, как полёт на Луну.

Он никогда и никому не рассказывал про их ритуал. Это было их общее, мамино и его, грязное, стыдное секретное оружие против холода и безнадёги тех лет.

Сейчас, спустя много лет, принимая душ в своей благоустроенной квартире, где из крана всегда течёт вода нужной температуры, он иногда вспоминает тот таз и тот специфический запах. И ему хочется крикнуть тому испуганному мальчику в телогрейке с чужого плеча: «Потерпи! Скотч этого не будет!». Но он знает, что это неправда. Это было. И это навсегда осталось холодным шрамом где-то глубоко внутри – память о времени, когда тепло измерялось чашкой кипятка из чайника, а человеческое достоинство – терпением заледеневших пальцев.

Мы проводили Юлю, потом ушел Максим. Веник и я, с трясущимися руками, шли молча. Дома я поужинал, налил чаю в свою любимую (железную эмалированную) кружку и уже хотел достать печеньки, но тут вошла мама.

– Держи, – она протянула вафли «Куку-руку». – Папа после работы тебе купил, чтобы голова лучше работала, когда уроки делаешь.

Мама улыбнулась и ушла, оставив меня потрясенного смотреть перед собой невидящим взглядом.

Уроки! Мне ведь надо делать уроки! Домашку завтра сдавать, а рюкзак остался в спорткомплексе! Мы так торопились оттуда сбежать, что никто даже не вспомнил про мои вещи. Посидев минут десять с «Куку-руку» в одной руке и остывающим чаем в другой, я решил, что расстроить родителей двойкой в дневнике я боюсь больше, чем еще раз столкнуться со слюнявым другом Антона. К тому же, было уже поздно, и они могли разойтись по домам. Где живет Антон, я знаю. Возьму у него ключи и заберу рюкзак.

Идея показалась мне сносной, и я пошел.

Если летом в наших краях солнце заползает за горизонт всего на час-другой в середине ночи, то осенью и зимой сумерки приходят в три часа дня. Сейчас было семь вечера, и если бы не фонари, шагать пришлось бы наугад, такая стояла темнота. А все из-за набрякших облаков, готовых упасть на землю унылой моросью.

До спорткомплекса я добрался быстро, почти бегом. Увидел свет в каморке Антона и сердце мое упало в живот, неприятно повиснув в районе пупка. Я уже думал вернуться домой, но потом прислушался – никто не орет, музыка не играет. Может, они все-таки разошлись?

Я подошел к двери – кто-то или что-то внутри стонало, будто раненое животное в капкане. Мне стало не по себе, как в тот день, когда я узнал о смерти дяди Андрея Макеева.

Но делать нечего, собрал волю в кулак и вошел. В помещении с игровыми автоматами было темно, только рассеянная полоска света из открытой двери каморки падала на кресла. За одним из них кто-то судорожно содрогался и рыдал.

– Антон, – позвал я, и стоны стихли. – Антон, ты здесь?

– Костя? – рыдающий голос из-за кресла принадлежал Антону, но узнать его было практически невозможно. – Костя, брат, не надо, не подходи. Прости меня, брат, прости, дорогой.

Новые рыдания и судорожные, беспорядочные движения.

– Костян! – позвал Антон жалобно.

– Я здесь, – слова вырвались сами собой. Я не мог не ответить, вы бы его слышали!

– Костян, прости меня.

– За что… брат?

– Я живой, а ты нет. Я выполз из того окопа, а ты остался лежать. Прости, братан, я не смог… – Антон опять разрыдался, затем глубоко вдохнул, всхлипнул и ударил кулаком кресло так, что оно отъехало сантиметров на тридцать. Он сидел, прижавшись спиной к стене и обхватив колени. Голову он спрятал в руках, торчала только макушка. – Ты не представляешь, как я хочу сохранить в себе человека, после всего, что мы с тобой повидали, не превратиться в животное. Как же это, СУКА, сложно! Почему все ТАК сложно?! Мы же были просто мальчишками. Я до сих пор твоей маме не могу в глаза смотреть. А она меня еще и утешает. Это я должен ее УТЕШАТЬ! – я вздрогнул от нового вопля и уперся спиной в дверь. – Я не могу, братан, не могу так. Зачем они нас туда бросили? И теперь вот опять…

Я чуть не упал, когда дверь позади распахнулась. Ввалились дружки Антона. Они еле стояли на ногах. Слюнявый держал подмышкой бутылку водки, а в руке – двухлитровую коробку виноградного сока. И вид у них был до крайности довольный. Они торопились к Антону в предвкушении, но увидев меня на пороге остановились, силясь сообразить, туда ли пришли.

Наконец, слюнявый понял, что они по адресу, и заорал во все горло.

– АНТОХА! Балыч!

– А ну пошли на хрен отсюда, – процедил я сквозь зубы, но меня, кажется, никто не услышал. В одну секунду во мне вскипела такая лютая ярость, что кожа, казалось, начала плавиться от ее жара и превращаться в сталь.

В тот момент эта троица олицетворяла всех синяков этого мира, всех алкашей и собутыльников, испортивших жизни своих семей, лезущих со своим зельем к друзьям и старым знакомым. Эта троица стала для меня всеми подонками, издевающимися над слабыми, избивающими восьмиклассников в лесу, не дающими проходу тем, кто не может дать сдачи. Они вызывали омерзение. Мне стало стыдно за то, как я испугался недавно, когда слюнявый на меня наезжал. Надо было тогда же раздавить этого слизняка, чтобы он не довел Антона до такого состояния.

– Я сказал, пошли вон отсюда!

В этот раз я прокричал во все горло. Меня заметили.

В глазах вспыхнули искры, в голове прозвенел колокол, мир пошатнулся, и я очутился на полу. Осознав, что лежу, я вскочил и собирался кинуться на слюнявого, но было поздно. Он уже летел головой вперед под моросящий дождь. За ним кинулись двое оставшихся, без остановки растерянно повторяющих: «Антоха, ты чего? Бала, перестань, это ж Славка!».

Закончив с дружками, Антон вернулся в спорткомплекс – лицо его было сухим и горячим, прошел в каморку и лег на скрипучую кровать. Сетка под ним прогнулась. Через минуту я услышал тяжелый храп. Убедившись, что Антон в порядке, я забрал рюкзак и вышел на улицу.

Морось лепилась к лицу, застилала глаза, лезла в уши. Она уже не казалась мне такой очаровательной, как в начале осени. Сегодня вообще все стало по-другому.

В пять лет я носился по дому и схватился за горячую печку, обшитую железными листами. Пальцы мигом покраснели, я отдернул их и в слезах побежал к маме. Кожа вздулась, кончики пальцев пульсировали. Выйдя из спорткомплекса, я почему-то вспомнил тот день. Мне будто снова стало пять лет, и я схватился за обжигающую реальность, все плотнее стискивавшую металлический обруч на моей шее.

Мне больше не хотелось смотреть фильмы, играть в автоматы, кататься на велосипеде и мечтать о ярко-малиновой Яве с серебристыми крыльями. Карина стала призраком, следом от дыхания на прохладном окне. Я увидел этот мир таким, каким его видели тысячи незримых взрослых, живущих со мной бок о бок каждый день. Я увидел его глазами Антона, прошедшего войну. И тоска пустила корни в моем сердце. Вязкое отчаяние, чувство безысходности подползали все ближе. Если ничего не сделать, они победят, заберут надежду на лучшую жизнь.

Испугавшись, я в одно мгновение обернулся в прочный кокон из прежних представлений об окружающем мире, которые мои родители старательно оберегали все эти годы.

Не сейчас. Еще слишком рано. Я должен выйти из этой битвы целым.

Книга целиком здесь.

На пикабу публикую по главам.