- Как я стал городским жителем? О, это интересная история, - рассмеялся дед Шемякин...

Багряным золотом отгорала первая послевоенная осень. Хлеб нам выдавали по карточкам. Над эвенкийской тайгой кружили «юнкерсы». Тяжело гудя, они плавно садились на временный аэродром между Маловском и Малым Амалатом. Вместе со всеми я бежал к складам, закрытым зелёным военным брезентом. Склады стояли прямо на поле. Вокруг обитало много куликов, и люди называли аэродром – Куликово поле.
Весёлые русские парни на трофейных «юнкерсах» доставляли нам, жителям северных районов, муку. Оживлённо переговариваясь, мы разгружали тяжёлые белые мешки и долго потом ходили белыми привидениями.
Мне шёл шестнадцатый год. Война закончилась. Отца арестовали зимой 1937 года, с тех пор мы ничего не слышали и не знали о нём. Демобилизовался из армии мой старший брат. Было решено, что всем нам пора возвращаться в город. Брат уехал первым, искать жильё и работу. Мы вот-вот должны были выехать за ним. А сердце мое щемило!
В последний раз я ушел на промысел в тайгу и выходил оттуда на три дня раньше. Кончились охотничьи припасы. Лайка моя убежала далеко вперёд, потом, радостно подвзвизгивая, вернулась ко мне. Значит, мама знает, что я уже где-то близко.
Вместе с клубами морозного пара я вошел в избу и остановился изумлённый. При тусклом свете керосиновой лампы на меня с любопытством смотрели незнакомые ребятишки. Мой младший брат Гошка стоял рядом с ними и тоже глазел на меня.
Мама радостно кинулась ко мне и, помогая снять со спину понягу, шёпотом сказала:
- У них мать померла от желтухи, сегодня похоронили. А маленьких я решила забрать к себе. Я уже перекупала их, одежонку нашу на них подогнала… Отец у них ещё из армии не пришёл. Из Багдаринского военкомата передавали, что он жив…
- Они Шайдулы Гарифулина дети? – спросил я тоже шёпотом, поворачиваясь к маме.
Вихрастые, маленькие Миша и Зина Гарифулины уже вовсю играли с нашим неугомонным Гошкой.
Наутро я отправился в заготконтору Багдарина. Сдал пушнину, часть отоварил ситцем. Надо было приодеть Мишу и Зину.
А над тайгой продолжали кружить «юнкерсы», на Куликово поле спешили к складам люди. Новости гуляли прямо ужасающие.
В Багдарине заготовитель, ездивший по дальним деревням и заимкам, рассказал мне страшную историю. В низовьях Амалата бандиты убили трёх охотников – двух братьев и их отца. Подъезжая к зимовью, заготовитель заметил, что после выпавшего снега, зимовье никто не навещал. Дверь была крепко подпёрта колом. Удивившись, заготовитель заглянул в маленькое оконце и тут же в ужасе отпрянул назад. Озверевшие собаки догрызали в зимовье трупы людей! Бандиты закрыли промысловых собак вместе с убитыми… Трясясь от страха, заготовитель запрыгнул в кошевку и помчался в район.
- Господи, что творится! – ахнули мама и, перекрестившись, добавила: - Ты шастаешь днями и ночами по тайге.
- Волков бояться – в лес не ходить! – бодро ответил я…
Брат нам писал, что после Нового года, как только будет жильё, он приедет за нами, да и машины тогда пойдут зимниками.
Детей Гарифулиных директор увёз в Багдаринский интернат. Жизнь была голодная и суровая. Женщины ходили в юбках из мешковины. Семьи, оставшиеся без кормильцев, голодали. Директор совхоза уговаривал людей потерпеть немного до лучшей поры. А где эта пора?
А «юнкерсы» гудели над тайгой всё реже и реже.
Однажды, ещё до рассвета, мама ушла на ферму. Я починял свои охотничьи принадлежности. Сумерки только начинали рассеиваться. Вдруг в избу быстро вбежала взволнованная мама.
- Колька, бери ружьё, дуй на ферму. Там в силосную яму попал какой-то зверь…
На ферме у силосной ямы, вооруженные вилами и лопатами, галдели и топтались скотник и доярки. В яме, прижавшись к бревенчатой стене, тряслась от страха дикая коза.
- Люди! – рассмеялся я, - вы сейчас похожи на первобытных дикарей, которых рисуют в книгах.
Пятнадцатилетний, я был полон уверенности, силы и правоты.
- Ты нам сказки не рассказывай! – закричали женщины. – Давай, стреляй, хоть мяса досыта наедимся. Что же ты стоишь? Шастаешь по тайге, стреляешь, а тут медлишь!
- В тайге я со зверем на равных, - медленно заговорил я, вдруг потеряв всю свою уверенность, - там кто кого перехитрит, а здесь животина в беде. От волка, поди, бедолага убегала, а попала к людям. Мы же сейчас для неё страшнее любого волка! У неё в брюхе не меньше двух инжиганчиков-козлят…
Я вздохнул и отвернулся. Стало тихо. Вдруг зазвенели вилы и лопаты. Женщины побросали своё оружие. Подобревшие, мы спустили в яму трап, который валялся тут же. Бедная коза недоумённо уставилась на появившуюся перед ней дорогу.
- Отойдите все! – крикнул я, и коза стремительно вылетев из ямы, высокими прыжками помчалась в сумеречный лес. Белые пятна на миг мелькнули и исчезли за деревьями.
Весело переговариваясь, женщины двинулись на ферму, а я – на Куликово поле, разгружать и загружать «юнкерсы»…
Декабрь заканчивался, мы готовились в дорогу. Перед самым отъездом к нам неожиданно ввалился солдат, в ушанке, валенках, полушубке. Настоящий часовой на забайкальском морозе! «Гарифулин, отец Миши и Зины» - радостно мелькнуло у меня в голове.
- Шайдула? – недоверчиво спросила мама.
- Спасибо тебе, Васса, за ребятишек! – вместо ответа, волнуясь и с акцентом, сказал солдат. Мама радостно рассмеялась: - Шайдула!
Пришлось нам вместе с ним ехать в Багдарин. Гарифулин переживал, что дети не узнают его… Узнали…
А через несколько дней за нами приехала машина. Мы погрузили вещи, а я всё искал свою лайку. Она будто почувствовала, что мы уезжаем и куда-то исчезла… Машина взревела, сильнейший мороз вдруг заклубился дымом и паром, мы тронулись в путь. В город! Лайки не были… Деревня исчезла за деревьями и сугробами….
Через месяц я получил письмо из Багдарина. Сестра писала, что моя лайка после нашего отъезда заскучала, перестала есть, а потом и вовсе пропала. Сердце моё сжалось от тоски и боли! Вокруг меня был город…
Совсем ошалевший, я толкался среди незнакомых людей. Побывал на барахолке. Такого скопища народа я никогда не видел! Люди собирались, как рыбы в ямах таёжных рек на зимовку. Барахолка кипела, иногда взрывалась возмущенными криками и воплями.
- Держи его, держи!
- Укра-а-али!
«На то и щука в омуте, чтобы карась не дремал!» - думал я, прислушиваясь к шуму. Безногий фронтовик играл на гармошке, старуха просила подяние…
Я купил новую телогрейку и решил сходить в кинотеатр «Пионер». В беличьей шапке, эвенкийских расшитых камусах, я вошел в ослепительное фойе и замер… Народу было много, но на меня смотрел мой земляк, охотник, таёжный житель. Тоже в беличьей шапке и эвенкийских камусах. Откуда? Как сюда попал? Значит, не я один из тайги прибыл. Улыбаясь, я стал подходить к нему. Он тоже двинулся навстречу мне и тоже улыбался. Вдруг я больно ударился носом в зеркальную колонну!
- Что, Витим-тайга!? На себя любуешься!? – весело и подбадривающе спросил пожилой мужчина, рассматривая меня с головы до ног…
Так я знакомился с городом. Побывал во всех кинотеатрах. Однажды воры украли у меня часы «Павел Буре», но они же и продали мне их обратно за три билета на вечерний сеанс кино…
Всё здесь для меня было чужим. В тайге свои законы, а здесь – свои! Там мы даже замков не знали, а тут…
Пришло время, и я стал искать работу. Объявления пестрели повсюду. «Требуются… требуются… требуются…» Наконец я выбрал одно: «Требуются рабочие всех специальностей и ученики электриков, одинокие обеспечиваются общежитием, есть вечерняя школа». Я пришёл по объявлению прямо на территорию завода. Здесь меня всё устраивало.
Это был Читинский машиностроительный завод.
Я приехал из тайги в город и устраивался на работу всего один раз. Оттуда же и ушёл на пенсию.

2002 год. Литературное переложение рассказов Михаила Шемякина.

Осень наступила внезапно. Так бывает всегда – оглянешься и увидишь, что тайга опалена золотом и багряным огнём первых морозов, а в густом и контрастно-синем небе раздают крики гусей и уток. На западе шла война, я был добытчиком и кормильцем, надолго уходил в тайгу, облазил берега всех окрестных озёр. Но внезапно мне исполнилось четырнадцать и, как любой житель Севера, я имел теперь полное право на самостоятельную охоту. Самостоятельно – это значит стать самому!
Я должен был стать настоящим охотником. Официально.
Было это осенью сорок четвёртого…
Приехав в районный центр, я отыскал длинную бревенчатую заготконтору. На высоком крыльце толпились мужики, в основном старики и подростки. В маленькой комнате за невысоким деревянным барьером сидел русоволосый и очкастый человек с усталым и морщинистым лицом. Сразу было видно, что он больной. Стол перед ним был завален бумагами и амбарными книгами, в которых, как я знал, регистрируются договора. Человек оторвался от бумаг, и очки его повисли на кончике большого хрящеватого носа.
- Договор будешь заключать? – спросил он меня хриплым голосом.
- Конечно! – бодро выкрикнул я, нетерпеливо вытаскивая из-за пазухи справку с места жительства. Человек поправил очки, раскрыл амбарную книгу, но, взглянув на справку, неожиданно оживился и спросил:
- Погоди, так ты с Малого Амалата что ли, из совхоза?
Он разволновался и внимательно рассматривал меня, расспрашивал, где стоит наш дом, какое у нас крыльцо…
Изба наша стояла на самом берегу реки, которая разделяла посёлок на две половины, рядом был брод, и проходила большая дорога. Я тоже стал внимательно рассматривать худого человека в полинявшей гимнастёрке под телогрейкой, отвечал подробно на все его вопросы. Но это не было похоже на допрос, тут не было никакого подвоха.
- Маму твою не Василисой звать? – продолжал расспрашивать человек, весь подавшись ко мне.
«Уж не родственник ли он нам?» - подумал я и ответил:
- Ага, Василисой.
- А почтальон не передавал ей посылку?
Недавно почтальон приносил нам посылку, там было целое богатство – чай! Но мы подумали, что тут какая-то ошибка и не хотели брать, даже испугались. Мы никогда и ничего не получали по почте, но почтальон всё же всучил растерявшейся маме посылку.
- Приносил, - ответил я, насторожившись: чай-то мы давно кончили.
Человек откинулся на стуле, радостно рассмеялся и вдруг натужно закашлял. Кашель был нехороший, шёл из самого нутра.
- Твоя мама выручила меня, я был у вас дома, - откашлявшись, начал рассказывать человек. Багровость на его лице медленно переходила в бледную синеву. – Понимаешь, этим летом я освободился из лагеря. Война, время тяжелое, куска хлеба никто не подаст. А домой добираться надо, даже речку перешёл. Сел на берегу и – всё, выдохся! Нет сил идти. Солнце печёт, голова кружится, в глазах всё качается. Доходяга! Смутно соображаю, что женщина с ведром подошла к реке. Увидела меня, худого и оборванного. Спрашивает: куда идёшь? Рассказал я ей всё, как на духу. Тогда она и говорит мне: видишь – дом на берегу, наберись сил, поднимись. Поднялся я, понимаешь, поднялся! Накормила меня женщина и на дорогу еды положила. Окреп я, отдохнул и отправился дальше. Спросил на пороге: как звать Вас? Она ответила: Василиса… Вот так-то, парнишка, был я у вас дома. А потом и посылку отправил. Знаю, знаю – отец твой тоже в лагере мучается… Э, да что говорить!
Он безнадёжно махнул рукой, посмотрел на меня, я – на него, и мы, непонятно почему, рассмеялись. Потом он взял справку и с видимым удовольствием записал мою фамилию в амбарную книгу. Так я подписал договор на самостоятельный промысел, а вечером, уставший, но довольный, был дома.
Тайга моя ждала меня, самостоятельного охотника…
В конце октября я начал охотиться в ближних угодьях, на ночёвку приходил домой. Потом обнаружил, что я не один в тайге – там оказалось много охотников. В основном, это были старики и подростки. Молодые и здоровые мужики воевали на фронте.
Понемногу и моя молодая черно-белая лайка Пурга входили в азарт. Условия были выгодные – каждый рубль сданной в заготконтору пушнины можно было отоваривать. Давали всё американское – сало, тушёнку, муку в пудовых мешках, галеты… Такое же снабжение было и на золотых приисках. Страна рассчитывалась с богатой Америкой золотом и мехами северной тайги. Нам с Пургой не очень везло. Поблизости пушные звери были отстреляны или ушли вглубь тайги, а дальние угодья были мне незнакомы. Иногда мы забирались в дикую глушь, но толку было мало. Наконец, я понял – нам нужен наставник. Где его найти?
Старый эвенк, друг отца дядя Семён – вот кто нам поможет! Надо идти в верховья реки Инокан, там стоит его зимовье. Мы можем там промышлять пушнину и жить столько, сколько понадобится. Идём? Мой лайка Пурга смотрела на меня умными чёрными глазами.
Решив так, на другой день мы с Пургой отправились в устье Инокана. Вышли на рассвете и до заката солнца дошли до зимовья. И не просто дошли – по дороге я отстрелял несколько белок, добыл одного горностая.
Зимовье было старое, прокопчённое, крытое корой лиственницы. Видимо, тут часто останавливались охотники на ночлег. Рядом были сложены нарубленные дрова. Дверь была прочна подпёрта жердиной. На крыше кто-то из охотников оставил большой кусок мяса изюбря…
Внутри избушки стояли стол и две скамейки, вдоль стен – нары на несколько человек, возле двери – железная печь, рядом с ней – полка с посудой. Дух был обжитой и знакомый.
Осмотревшись, я начал хозяйничать. Затопил печь, сходил на ключ за водой, нарубил и поставил варить мясо. Нашёл коптилку, заполненную воском.
Солнце окунулось за зубчатый контур дальнего хребта, поросшего лесом, сумерки сразу сгустились, но я почему-то медлил ужинать. Вдруг громко и заливисто залаяла Пурга. Я вышел и услышал на ближней тропе быстрые щелчки – так ходят олени. Кто-то подъезжал к зимовью.
Первой из темноты вынырнула лайка, и сразу кинулась к Пурге, которая тут же встала торчком. Пока собаки обнюхивали друг друга, подъехал и сам охотник. Он проворно слез с оленя. Это был старый эвенк, худенький и маленького роста. Было в нём что-то знакомое и родное. Я шагнул ближе и узнал дядю Семёна. Мы поздоровались за руку.
- А я тебя, Колька, сразу признал, - похвастал друг отца и хлопнул меня по плечу. – Однако, большой совсем стал, настоящий охотник… Давно, давно я тебя не посмотрел.
- Не видел, дядя Семён, - радостно поправил я.
- Какая разница! Давно я не видел тебя. Молодец, печь затопил, мясо сварил. Меня ждал? Ну, пошли, говорить будем.
Мы зажгли коптилку, поставили на стол варёное мясо в котелке. Сытные и плотные запах наполнили зимовье… Оказывается, дядя Семён видел в тайге мои следы и сразу понял, что идёт совсем неопытный охотник.
- Ты пошто, Колька, камни ворочал? – вдруг удивлённо спросил меня дядя Семён, прищурив узкие глаза и ловко отрезав мясо маленьким острым ножом.
- Горностай там был, ох и намучился я, дядя Семён, пока добыл его, - начал я оправдывать, но старик перебил меня:
- Зачем ворочать камни? Ты что – на каторге? Не надо пугать горностая. Ты сядь на камни и отдыхай, он сам вылезет посмотреть – ушёл ты или нет, а ты его в это время – бах! И всё.
Дядя Семён разволновался и долго рассказывал мне, как добывать пушнину – горностая, белку, колонка, соболя, в какое время дня, что и как я должен делать, как надо определять ночлег. Я слушал, раскрыв рот. Оказывается – ничегошеньки я ещё не знаю и не умею. Одним словом – лапоть!
Наговорившись, после ужина старик вытащил из кожаного мешочка странный и острый предмет, стал ковырять им в зубах, доставая застрявшие крошки мяса и волокон.
- Совсем плохие зубы стали, да и сам я старею, восьмой десятой пошёл, - жаловался он мне, показывая белые и крепкие зубы.
- А чем это вы чистите? – Не вытерпел я.
- А-а, это сушеный язык дятла, - он протянул мне странную зубочистку. – Видишь, на нём зазубрины, как на рыбачьем крючке. Дятел ловко орудует языком, пошто бы и человеку не использовать, а?
Видя мой интерес к тайге, старик закурил трубку и начал долгий рассказ о том, как охотились его предки, как они любили и берегли природу, брали от неё ровно столько, сколько было надо, оставляли впрок для потомков…
Ровно и удачливо потекли дни моей учёбы. За несколько вечером старик преподнёс мне целую науку о тайге и её обитателях, а днями я усердно воплощал теорию в практику… Беседы наши не кончались только тайгой. Оказалось, что два сына дяди Семёна воюют на фронте, оба – снайперы, а невестки работают в оленеводческом колхозе.
- Сам я помаленьку продолжаю промышлять и помогаю растить внуков, - однажды сказал он и вздохнул. – Скоро проведу свой последний сезон и займусь внуками.
Последний сезон… А я только начинал свой первый и самый трудный охотничий сезон.

2002 год. Литературное переложение рассказов Михаила Шемякина.

Мясо дельфинов поступало на полки в магазины после Великой Отечественной войны .

В 1966 году в СССР прекращен промысел дельфинов .

Я не помню слова
Этой песни и книжки…
Только голос в ночи
Мне сказал: «Оглянись!
Зимородок не птица –
Это сердце Мальчишки,
За крылатой мечтой
Вдруг ушедшее в высь.»

Где же ты, мой Пацан…
В каких далях летаешь?
В каких снах и снегах
По-над грустью свистишь?
Отчего ты, Душа,
Так порою рыдаешь?
Отчего ты в ночи
Так печален, Малыш?

Мне бы тоже с тобой
Надо б воли и снега…
По-над талой водой
Мне «прости!» просвистишь.
Подожди, подожди!
Задыхаясь от бега,
Я с тоскою гляжу
В тебя скрывшую тишь.

Запишите меня
Вы в свою эскадрилью…
Зимородки мои,
Братцы, с вами б хоть раз!
Но в Душе у детей
Прорастают вдруг крылья.
Их уже не догнать,
Уходящих от нас.

Но как эхо, во мне
Голос тихий Парнишки
Всё болит, всё звенит:
«Я с тобой, оглянись!
Зимородок не птица –
Это сердце Мальчишки.
Это я – твоя Песня.
Это ты – моя высь!»

_______________________

Песня из к/ф «Зимородок» 1972 год.

Муз. ОскАра Фельцмана.


На полях серебристые росы –
И туман над рекой, словно дым.
Он бросается в воду с откоса –
И смыкаются волны над ним.

Зимородок – это вовсе не птица!
Это сердце мальчишки, взлетевшее ввысь.
И крылатое сердце ничего не боится,
Может врезаться в Солнце – держись!

Видно, век его птичий короткий.
Оборвался отчаянный полёт.
Но смотрите : летит Зимородок –
И упрямыми крыльями бьёт!

Зимородок – это вовсе не птица!
Это сердце мальчишки, взлетевшее ввысь.
И крылатое сердце ничего не боится,
Может врезаться в Солнце – держись!

Он друзьям из-под облака крикнет
На изходе весеннего дня.
Он изчезнет и снова возникнет –
Из воды, из грозы, из огня.

Зимородок – это вовсе не птица!
Это сердце мальчишки, взлетевшее ввысь.
И крылатое сердце ничего не боится,
Может врезаться в Солнце – держись!

Много будет утрат и находок,
Будут разные в жизни года.
Если скажут : «погиб Зимородок» –
Вы не верьте, друзья, никогда!

Зимородок – это вовсе не птица!
Это сердце мальчишки, взлетевшее ввысь.
И крылатое сердце ничего не боится,
Может врезаться в Солнце – держись!

_________________________________________

Очень добрая, хоть и с тяжёлой темой, повесть Юрия Яковлева о советских школьниках, которые от бывшего военного лётчика Седого узнают историю одного молодого партизана по прозвищу Зимородок – герое, вызвавшемся выполнить смертельно опасное задание по подрыву моста. Но разсказчик не смог поведать ребятам о финале описываемых им событий, так как он стал свидетелем лишь их начала. Неутомимая жажда получить ответы на вопросы (что стало с бойцом, его настоящее имя, выжил ли он при выполнении задания?) подтолкнула юных школьников на поиски безымянного героя. Они идут по его следам и местам его военных подвигов, чтобы восстановить в истории настоящее имя человека, спасшего многие жизни. И поиски эти приводят их к очень неожиданному финалу.

«Зимородок» — читать онлайн безплатно полную авторскую версию книги целиком, без сокращений.

https://libcat.ru/knigi/proza/detskiaya-proza/160765-yurij-y...

P.S. — книгу лучше всё же читать ПОСЛЕ просмотра киноверсии «Зимородка» — автором сценария которой является сам автор повести.

На этой культовой фотографии, сделанной в первые часы после окончания Великой Отечественной войны, изображена зенитчица Елена Иванова. Снимок быстро облетел первые полосы центральных газет и украcил обложки всех советских журналов. Он стал символом мира и победы, воплощением счастливой, но израненной души нации.

Этот момент счастья был запечатлен Галиною Санько, одной из немногих женщин-фотокорреспондентов, запечатлевших ужасы и триумфы войны своих соотечественников. После месяцев неверия и потерь, фотографии Санько передали всю гамму чувств вздоха облегчения и радости. На снимке Елена Иванова держит в руках лилии — эти цветы стали символом чистоты и нового начала после долгих месяцев боёв.

Фотография "Девушка с лилиями" стала не только отголоском войны, но и символом возрождения, напоминая будущим поколениям о силе, стойкости и надежде на лучшее.