Серия «Проза»

Японцы стали охранять границу с 1932 года. В этот же год я поступил на работу в комендатуру, зачислили в транспортный обоз. Через месяц после того, как поставили на довольствие, меня вызвали в особый отдел и предложили стать агентом, пообещав, что увеличат зарплату, паёк и дадут жилье. Я сразу согласился. А куда мне было деваться, убогому? Мы же были вольнонаёмными, жить приходилось чуть ли не по людям, но чаще у родни. А тут появился свой угол. Была возле конюшни изба для конюхов комендатуры, туда меня и притулили. Так я стал равным со всеми!

Особому отделу нужны были люди, знающие местность на той стороне. Там было зимовье моего деда и всё его хозяйство, там же мы пахали, сеяли, пасли скот. А я с детства возле деда околачивался. Вообще-то, местные люди вольно жили, могли на той стороне поселиться, могли на этой. Гражданская всех разделила и навела новые порядки. Поначалу я рассказывал офицерам: что и как находится той стороне, расположения деревень, старых зимовий наших людей, вплоть до всех построек, а также местонахождение домов и улиц деревень, которые образовывались после гражданской войны, привычки и уклад жителей, кто, откуда и как переселился.

Офицеры особого отдела забирали меня рано утром, и мы до поздней ночи передвигались по берегу, а то и лежали в кустах, изучая тот берег, места пограничных постов японцев, их передвижения. Часто я видел знакомых земляков на той стороне, которые поили коней и скот на Аргуни.

Гагарин продолжал рассказывать о прошлой жизни, а я начинал понимать, что в Углихе жили подневольные люди, рабы, готовые исполнить любой приказ особого отдела, ибо семьи их были заложниками. И каждого жителя местности могли призвать для выполнения особого «правительственного или государственного» задания, сделав его вечным заложником своего времени, откуда до него будут доноситься голоса знакомых людей. Он останется в этом времени, уже не сможет выйти оттуда и будет искать в других временах подобных себе.

Скляр стал подневольным из-за своей болезни, которая обрекла его на одиночество и оторванность от людей. Став агентом, он стал равным всем в той ситуации, которое диктовало время. Но время времени рознь, а потому я уже знаю, что повесть останется неоконченной...

Ещё через десятилетия...

Голос его звучит во мне до сих пор. Читатели требуют роман. Но зачем? Из некоторых романов сегодня сами же авторы костры жгут. Точка невозврата пройдена, теперь о никакой истории, как исповеди, не может быть и речи, а мне о романах толкуют. В памяти моей ничего не сгорает, но всё живёт. Исповедально. Знакомо слово?

Вернулся я в Большой Завод почти через сорок лет. Внешне от Советской власти не осталось ничего. Большой Завод медленно и неумолимо гибнет. Впрочем, ровесник Санкт-Петербурга, возникший в те же годы на самой окраине России, где были найдены серебряные копи древних монголов, он с тех пор и рушится: ведь за всяким хозяйством нужен постоянный присмотр. Как это возможно сейчас? Летом 2024 года разруха Большого Завода была особенно очевидной.

Мем «Через Гоби и Хинган» не только по внутреннему смыслу, но и географически абсурден, ибо эти ландшафты чрезвычайно далеки друг от друга. Маньчжоу-Го, созданная японцами 1 марта 1932 года и существовавшая до 19 августа 1945 года, включала территории северо-востока и небольшой части востока Китая, но никаким боком не могла быть рядом с пустыней Гоби. На западе Маньчжоу-Го примыкала к такому же марионеточному государству Мэнцзян, объединявшему часть монгольских аймаков. Там тоже шло наступление советских войск. Но и Мэнцзян – не Гоби. Скорее всего, войска выдвигались из Гоби. Тогда правильно. Так что романы жгут не зря...

С Большим Хинганом и Аргунью Маньчжоу-Го граничила вплотную. Большой Завод напрямую связан с историей прояпонского Маньчжоу-Го, где находились русские станицы, объединённые в русское Трехречье. Видите, за Маньчжоу-Го – Мэнцзян, сейчас аймак Шилин-Гол, а на северо-востоке, в Маньчжоу-Го – русские станицы, Трехречье, по-китайски Санхэ. Такая география. Только после этого расклада понятной становятся судьбы Сергея Андреевича Гагарина и Николая Иванович Громова, а вместе с ними – история многих людей, живших по обеим берегам Аргуни у подножий Большого Хингана, ощутим дух жителей и видны особенности пейзажей. Более того – проявляются живые пласты эпох, стран и народов, но для того, чтобы увидеть их читатель или исследователь должны пройти сквозь «романы» многих и многих авторов, как через железные занавесы и стены.

Русское Трехречье на территории Барги или Китая возникло в XVII веке, когда в середине 1650-х годов, на правом берегу Аргуни, был постален острог. Но по Нерчинскому договору 1689 года он был перенесён на левый берег. Далее возникли станицы, жители которых, по договору с китайской администрацией пользовались свободными землями на правой стороне Аргуни. В гражданскую войну туда ушла более зажиточная часть казаков и крестьян. После 1945 года большая часть населения русского Трехречья была депортирована для тяжёлых работ в Россию. Русское Трехречье Китая исчезло, русское Приаргунье России вымирает.

После Большого Завода я отправился в Эргун или Лабдарин, на северо-восток Китая. Искал Громовых. Заметил среди китайцев русские лица. Заговорил. Ни один не признал себя русским...

1990-2018-2024 гг

– Как Аргунь переходил?

– Летом на лодке, чаще по броду, а зимой по льду.

– Родня на той стороне есть?

– Есть. Брат в Дубовой и сестра там же. Тётка в Караванной. У вас же записано. Не может быть, чтобы не записано.

– Записано, записано. А почему сам не ушёл?

– Стар уже. Да и зачем? От кого бегать? Семья большая, родители престарелые.

– По книге: восемь детей и трое внуков. Верно?

– Четвёртый на днях родился, товарищ майор.

В зарешёченное окно кабинета пробиваются почти белые лучи осеннего солнца, падая на стол с зелёным сукном, чёрный телефон и бумаги.

Симпатичный майор с чистым мужественным лицом, долго записывает ответы, которые выдаёт на его вопросы пожилой мужик в старой казачьей гимнастёрке и всклокоченными волосами, в них заметно застряла труха соломы. Видно, что его оторвали от работы: на смуглом и морщинистом лице дорожка высохшего ручейка пота. Старая фуражка с чёрным околышем, которую он придерживает рукой, аккуратно лежит на коленях.

– Не расписываетесь? Тогда большой палец сюда приложите! – Майор пододвигает мужику исписанные листы бумаги и коробочку от штампа.

– Что это? – Испуганно спрашивает мужик, моргая и смотря на листы.

– Ничего страшного. Вам надо расписаться в том, что вы уведомлены о государственной тайне и обязуетесь никому и никогда не говорить о том, что будете выполнять специальное задание правительства.

Мужик вздрагивает, потом привычно давит пальцем в коробочку и оставляет под текстом чёткий отпечаток. Подумав, неожиданно спрашивает:

– А как же моя семья, дети, внуки, родители?

– Они ничего не должны знать. Ваша семья будет в ответе за ваши поступки. С этого дня вы агент – особого отдела нашего отряда. За каждое выполненное задание будете получать деньги.

– А колхоз?

– Работайте, как работали. Нужно будет – вызовем. Сегодня ночью пойдёте на первое задание. Вас проинструктируют.

Майор крутит ручку телефона, а потом говорит в чёрную трубку.

– Корзон! Принимай напарника Скляра. Выходите в 2:00 ночи, надо успеть до рассвета. Пора навестить Седьмого. Забирайте новенького.

Неожиданно в кабинет входит офицер, тоже майор, очень похожий на допрашивающего майора, за ним спешит солдат с винтовкой.

– Вот его данные для картотеки. – Майор протягивает пришедшему офицеру папку. – Верно указали твои информаторы. Местность знает назубок. Говорит, что с детства там ходил. Каждую кочку оттоптал.

Майор добродушно смеётся и доброжелательно смотрит на мужика.

Глаза мужика переходят с офицера на офицера, потом на солдата.

– Значит, на ту сторону мне надо идти? – Догадывается Фёдоров.

– Да, Николай Авдеевич. Вы будете напарником опытного агента, – говорит новый майор, уже ведя Фёдорова по коридору. – Сейчас мы с вашей группой обсудим все детали и нюансы на карте.

– До Лабдарина мне места и без карты известны, – бодро говорит мужик, привыкая к своей новой роли и, конечно, думая о деньгах, которые получит после возвращения с той стороны. – С кем пойду?

– Сейчас увидите, – говорит майор, открывая дверь просторного кабинета, где половину стены занимает карта, утыканная флажками, возле которой что-то обсуждают высокий капитан и низенький, кривоногий, человек в нелепой для него военной одежде.

Увидев его, Фёдоров будто споткнулся.

– Гагарин? Короткий? С ним, что ли, пойду?

– Этот короткий выше многих будет! – Рассмеялся майор…

Громов, надо полагать, вообще не учился в русской школе, если указывает, что письмо за него пишет его дочь Марина, проучившаяся в Большом Заводе, то есть в нашей станице, четыре года.

Особый отдел использовал естественные, специфические, качества этих людей. И эти же качества чуть ли не с рождения делали их разведчиками, ведь они знали и ощущали, что совершенно отличаются от всех нормальных людей, а потому должны были чуждаться общества, а общество чуждаться их. Природу тут не переделаешь.

Чем больше отвергали их земляки и сверстники, тем внимательнее и настороженнее должны были становиться эти люди. А свои природные особенности, которые общество считает ущербностью, такие особи пытаются превратить в достоинства, каких ни у кого не может быть. Так и маленький Гагарин становился сильным и ловким дьяволом, который мог справиться с любым мощным конём, а уж с человеком – тем более. Таёжный ниндзя. Сама природа заботится о выживаемости своих детей. В особом отделе таких людей заносят в отдельный список.

Таких, как Громов и Гагарин в Китае зовут «ламоза». Это о них, русских, становящихся китайцами, писал Арсений Несмелов «синеглазый русский ручеёк». Его должны были не воспринимать ни китайцы, ни русские, жизнь сама его толкнула в объятия особого отдела.

Через неделю после дружеского застолья стало понятно, что мы с Гагариным почти породнились. Если такие люди признают кого-нибудь за своего, то – на всю жизнь. Впрочем, подобные признания – исключительная редкость, это как подписку о неразглашении нарушить. Скляр нарушил и подробно, в мельчайших деталях рассказывал мне о своей жизни. Память у него была поразительной. Движение божьей коровки и направление её полёта в 1944 году помнил старик, о том, как выглядели и даже как пахло от выпивших офицеров передавал в нюансах! Биографии людей выдавал, как в лучшем отделе кадров. О своём друге Громове рассказал следующее (прямая запись с его слов):

«Сведения о Громове Николае Ивановиче.

1920 года рождения. Младше меня на пять с лишним лет. Отец – китаец, мать – русская. Это старая традиция: когда китаец женился на русской, то обязательно брал её фамилию. (Недавно, в станице Ваня Ван стал по паспорту Золотухиным. Дураки над ним смеялись. А это давний китайский обычай. А кто над обычаями смеётся? Только дурак.) Громов родился и воспитывался до 18 лет в Шивэй, что напротив наших Олочей. Вообще-то, в Китае его зовут Мэнгу-Шивэй, это настоящее, монгольское, название. Мэнгу – монгол. Там и жил Громов. Об этом периоде его жизни точных данных у меня нет, могу только догадываться.

В 1938 году Николай Громов перешёл через государственную границу в районе села Покровка, где Шилка соединяется с Аргунью и образует Амур. Видимо, китайская или японская разведки тоже пытались его использовать, если он оказался на нашей стороне в километрах за двести от Мэнгу-Шивэй и Олочей.

Его сразу определили в особый отдел Покровского пограничного отряда, в котором он работал с 1938 по 1941 год. Потом его передавали в другие особые отделы пограничных отрядов, охранявшие участки вдоль российско-китайской границы по Аргуни. Думаю, что его отправляли в разведку с этих участков. Иначе, зачем переводить из отряда в отряд?

В 1941 году его передали в Даурский пограничный отряд, где он проработал до 1943 года. В 1943 году он появился в Нерчинско-Заводском пограничном отряде, где и прослужил до 1955 года.

В 1945 году его отправили на жительство в Китай, но прожил он там недолго и вернулся обратно. Окончательно уехал от нас в 1955 году».

Конечно, у него были документы о том, что он работал переводчиком в пограничном отряде. Вряд ли в современном Китае обращали на это особое внимание. Ведь Громов работал против Японии. Но бумаги Громова затерялись во время культурной революции в Китае, которую окитаившиеся русские зовут «беда революция». Из-за этого Громов получал только 40 процентов от положенной пенсии, надеясь выхлопотать копии утерянных документов в комендатуре пограничного отряда, который в его теперешнем понимании всё ещё находится и действует в том же месте…

Гагарин восстановил связь со своим другом через человека такой же, как и он с Громовым, судьбы, Иннокентия Кмитова, живущего в областном городе. Вышло так, что к этому Кмитову приезжала из Китая сестра. Гагарин в это время был в городе, куда его часто вызывают врачи, изучающие болезнь Кашина-Бека. Тогда он и навестил Кмитовых, где и встретился с его сестрой, которую очень хорошо знал. Она рассказала, что Громов живёт в Лабдарине. Гагарин разволновался, тут же написал ему письмо. В первом ответе друг писал, что ему необходимо восстановить стаж («штат»), а во-втором Марина сообщала, что Громов отправился в Австралию, где жила его младшая дочь Люба...

Железный занавес России только начинал приподниматься над границами, для китайцев мы перестали быть ревизионистами, в обе стороны потянулся тоненький ручеёк родственников, который со временем стал большой и неудержимой рекой.

Дочь Громова Марина преподавала в Лабдарине русский язык. Мне ли укорять человека, который четыре года учился в русской школе и всю жизнь прожил в Китае, в неграмотном письме? Напротив, я думаю, что письма Громовых очень даже грамотные и в глубине своей сохранили старинные русские образы.

Все прежние вопросы стали маленькими, когда выяснилось, что время притормаживает свой бег не только для Гагарина и Громова. Таких людей было много! Некоторые из них жили среди нас.

Какими мы выглядим в их глазах?

Затариться для угощения хороших людей не тягость и всегда в радость. Не зря в первый раз мудрый Гагарин сказал бабе Мане: «Не мешай человеку получать удовольствие». Было бы на что.

Снова в отгороженном от внешней суеты мире дяди Серёжи Гагарина я появился с китайской ханжой и свежениной. У тети Фроси Сазоновой закололи свинью для сдачи. Деньги стремительно таяли в цене, люди резали и продавали домашнюю животину.

Бабы Мани не было. Ханжу Гагарин одобрил. Мы организовали маленькую жарёху в большой сковороде на уличной печурке. Потом читали и расшифровывали письма из Лабдарина.

Вот тексты с подлинников. Гагарин хранил их, пронумеровав:

«Летит привет с глубоким извинением из Китая!

Здравствуйте намногоуважаемый близкий друг Сергей Андреевич и всё ваше семейство. Во-первых, спешим сообщить, что 4 декабря получили ваше третье письмецо, а несколько месяцев тому назад получили ваше второе – с фотокарточкой письмо, в котором друг описал ясно об оформлении моей трудовой книжки или справки. И вот я всё думал, расспрашивал как делать или правда лично поехать, но сейчас собираться в путь-дорожку почему-то стало трудно. Все болит. Каждый день пьём лекарства, нынче летом, все лето болел поносом, весь ослаб, вот к зиме стало как-то получше. Ставил уколы и пил разные лекарства. И вот всё не утвердили как делать и не писали вам писем, просим извините нас за опоздание ответа.

И вот опять получили ваше письмо с горячим сердцем, ты опять прописал мне как ехать и куда обращаться, хотя я не выхлопочу мой трудовой штат, но я доволен, что есть честные близкие друзья, они меня сочувствуют и знают. Ещё выражаю, мой дорогой друг, вам мою и всей моей семьи большую благодарность.

Во-втором, хочу спросить – как ты живёшь в настоящее время, чем занимаешься, на фото видно, что вы ещё здоровый и бодрый человек, выглядишь моложе меня несмотря на то, что ты старше меня на пять лет.

Желаю всегда быть вам здоровым, весёлым и бодрым. Бываешь ли ты у друзей, как у Кмитова иль у других. Кмитов давно нам не писал, наверное, кто-нибудь от его сестры или сама сестра, живущая в Китае, ездила к нему.

Дорогой друг Сергей Андреевич! Хотелось бы снова вернуться в Большой Завод, посмотреть как он строится, каким переменился, но вот здоровья бог не даёт, плохо чувствую, как ехать, наверное, ничего не выйдет. Мне не подняться, так что и про штат думать не надо, они, ваши, по заочи ещё не выписывают, а я не могу поехать, так надо всё бросать, не думать и не хлопотать.

В-третьем моего письма, мы всей семьей поздравляем тебя и всю твою семью с наступающим Новым 1988 годом. Желаем вам нового счастья, новых успехов и всего-всего хорошего и долгих лет жизни.

Ну, пока, пишите почаще. Шлю открытку на праздник.

Твой друг Громов Николай, Вера, Марина, её муж Леонид и все дети.

5 декабря 1987 года».

Следующее письмо пишет уже Марина, дочь переводчика и разведчика Николая Громова:

«Привет из Китая!

Здравствуйте намногоуважаемый дядя Сергей и тут же тётя и всё ваше семейство. С горячим приветом к вам и массой наилучших пожеланий к вам Марина Громова мой муж Леонид и все наши четверо детей. Дядя извините меня за долгое молчание, давно уже получили ваше письмо и две открытки, одну мои мать и отец увезли с собой в Австралию на память. Дело вышло срочное, когда получили ваше письмо и тут же получили телефон из Пекина. Билет на самолёт был на 17 марта, так сразу срочно стали собираться, делать проводины, гуляли три дня.

8 марта как раз на праздник мои родители тронулись с Лабдарина, легковая машина одного друга увезла до Хайлара, в Хайларе пожили до 14 марта у сватовей, это Любины свёкр и свекровь. 14 марта сели на поезд, мягкое купе. 16 марта утром доехали до Пекина, там продневали, сходили на площадь Тян-Аньмэнь, снялись на фото, когда отчистят обязательно вышлем вам.

Я со старшей дочкой Ниной провожала родителей до Пекина, с нами были другие три человека из родни. 17 марта после обеда, в 4 часа 25 минут самолет с моими родителями вылетел. Улетели мои родители. Я долго упала и плакала, но ничего не сделаешь.

23 марта мы вернулись домой, но настроение плохое, везде, куда ни посмотришь, оставлены вещи родителей. Посмотрю, так слёзы и катятся. Хотела сразу написать вам письмо, но не смогла. Вот сегодня пишу, сообщаю об отъезде родителей. Наверное, скоро придёт от них письмо, узнаем как они летели на самолете и как установились на новом месте жительства в Австралии.

Дядя, ещё извините меня, что я вам со своей просьбой придала много хлопот. Через границу трудно, так прошу не беспокоиться и не берите этот велосипед. Начальник вашего района Коваленко, наверное, долго не приедет, оставьте беспокоиться из-за меня, в тот раз необдуманно написала вам, не думала, что так трудно переправлять вещи через границу.

Я слышала, что Коваленко приедет летом. Нравится ли вам перовая теплушка, если любите носить, то я тебе возьму и отправлю с Коваленко. Можно? Или что вам нужно другое? Пишите, я во все постараюсь. Ну вот, теперь ждём письма из Австралии, придёт письмо я сразу напишу тебе об них положении.

Дядя, передавайте привет всем родным и знакомым от нашей семьи.

Пока заканчиваю письмо.

Желаю вам счастья, здоровья и больших успехов в работе хотя дома, а главное – крепкого здоровья и долгих веков жизни.

Крепко целую вас, дядя.

До свидания.

Известная вам Марина, Леонид и все мои дети.

29 марта 1989 года».

– Уехали Коля с Верой к младшей дочери Любе в Австралию. – Вздохнул дядя Сережа, наливая в солдатские кружки принесённую мной ханжу. – Выпьем за их здоровье.

После недолгого молчания, Гагарин заговорил:

– Марина сейчас работает учительницей русского языка, а ещё её приглашают переводить, когда приезжают русские делегации. А сестра её Люба переехала с мужем в Австралию, потом позвала родителей. Чует моё сердце, не задержится там Громов, вернётся.

– А сколько таких людей, как Громов и вы, работали в комендатуре?

– Целая бригада. Я записан и работал при конях, а другие – огородники. Как говорится, ярко выраженные азиаты. Жили и работали в Углихе. Люди думали, что там китайский колхоз, а на самом деле это было четвёртое подразделение особого отдела комендатуры. Но на ту сторону ходили не все. Обычно нам давали напарников из местных русских.

Продолжение следует

С этими словами он достал из-под смятой подушки несколько листков бумаги и протянул мне. Удивлённый его последним словом, я взял потрёпанные листы и стал читать коряво написанный текст, который и привожу без никаких правок:

«Всем всем старым бывшим друзьям знакомым и всем офицерам большой привет от переводчика Громова.

Летит сердечный привет из Китая! Здравствуйте старый друг Сергей Андреевич и все ваше семейство, вашу хозяйку незнаем как звать.

Неожиданно получил от друга письмо. Вся семья были тревожны, спасибо дорогой друг, что вы не забыли меня, написали такое драгоценное дружеское письмо. Получили письмо 7 января, как раз перед китайским праздником, было много хлопот, а потом стали гости ходить гулянки и вот с ответом задержались, прошу Сергей Андреевич извените нас за молчание.

Желаем, чтобы над планетами всегда было ясное небо и крепла наша дружба на всегда. Пишите как вы поживаете как здоровье? А я с Верой живём теперь от границы вглубь 300 км в Лабдарине. Марина возле нас вот она пишет вам письмо, извените за ошибки. У неё три дочери один сын, я сейчас на пенсии. Здоровьем оба мы не важно, болят у обоих сильно руки и ноги и другие болезни, но живём пока ничего но только пенсии мало, потом что у меня штат короткий и вот друг сегодня пишу тебе письмо с просьбой, прошу тебя помочь мне, дело в трудовом штате, я привез с собой трудовую книгу от воинской части подсобного хозяйства, но как была «беда революция» у меня её утащили и потеряли, а теперь разрешают и согласные защитывать штат, как я трудился в Союзе, но у меня нет никаких удостоверений на руках вот поэтому я прошу тебя помоги мне. Я до смерти не забуду вас. Сходите за меня в отряд попросите, что они могут выписать или удостоверение или трудовую книгу. Мой штат: я с 1938-1941 г. работал в Покровском отряде войнской части. С 1941-1943 г. работал в Даурском отряде, с 1943-1955 до отъезда в Китай я работал в Нерчинском Заводе в пятом отделении воинской части, в качестве переводчика, если ещё есть старые офицеры Переведенцев или Емец они наверно всё ещё помнят. Потрудись обратись к ним.

Вот друг если поможешь мне, то ты выручишь меня, тогда мне будут давать жалованье не 40 процентов, а все сто процентов, вот я надеюсь на тебя и так не стесняюсь написал тебе такое письмо с просьбой, а то бы надо самому ехать, а хлопотать здоровье уже не позволяет подниматься на поездку.

Шлём вам наше фото это мы втроём вот посмотрите мы какие стали и желаем получить ваши фото посмотрим друг на друга.

Ну желаем вам всей семье счастья и здоровья.

Что вам нужно с нашей страны пишите мы вышлем вам.

С дружеским рукопожатием к вам друг Николай и Вера Громовы, наша дочь Марина и её вся семья.

До свидания. 4 февраля 1987 года».

Какие-то обрывки видений и воспалённых мыслей проносились в моём сознании: то Аргунь, то китайский городок Шивэй на той стороне, который я много раз рассматривал в бинокль, то китайские и русские имена, то отроги большого Хингана, начинавшиеся сразу за рекой…

– Это его первое письмо из Китая. Недавно мы с ним списались. Там живёт много наших людей, – неожиданно вернул меня в действительность старик Гагарин. – Вникай! Пойдём карасей есть, Маня уже звала.

К этому времени в буйно разросшемся садике избушки появился небольшой и низенький столик с ножками изящной резьбы. Видно было, что это старинная и явно не русская работа. На столе баба Маня расположила сковороду с жареными карасями, помидоры и огурцы с огорода, хлеб домашней выпечки. Рядом со знакомой мне лавкой стояли два старинных и обмотанных кое-где проволокой венских стула.

– Громов столик и стулья припёр из Шивэй после войны, – засмеялся Гагарин, заметив, как я с любопытством разглядываю инкрустированную чёрными и белыми драконами столешницу. – Письмо душевное. Расшифровывать буду. Теперь у меня есть свидетель, который может подтвердить, что я ни на кого не мог доносить. Мы с Громовым ходили на ту сторону, в разведку. В комендатуре мы с ним работали. Он был переводчиком с китайского языка. Бог с ним, со сплетнями. Они всегда гуляют. Главное, у меня снова есть близкий человек. И свидетель есть.

– А я тебе кто? Сколько лет тебя знаю? – Подала недовольный голос баба Маня из угла садочка, звякая ключами и запирая дверь покосившегося амбарчика, стоявшего, видимо, на брёвнах, ушедших в землю.

– О тебе ли речь. Ты всегда меня понимала, – миролюбиво и как-то успокоёно сказал старик. – А Громов видел меня в конкретных делах…

И снова какие-то видения и обрывки мыслей завихрились в моей голове. Поняв бесполезность своих усилий чётко и в хронологическом порядке увидеть события, в которых мог участвовать Гагарин, я вспомнил о своем вещмешке и стал вытаскивать оттуда колбасы, конфеты и водку. Пусть они не поспособствуют моему пониманию жизни загадочных людей, но я искренне хотел угостить старика, а теперь и его старуху.

– Сколько добра ты зазря набрал, парень! – Всплеснула сухонькими ручонками баба Маня, суетившаяся вокруг столика.

– Не перечь человеку получать удовольствие. И сама садись. Не каждый день в доме Громова гулянка бывает. – Сказал дядя Серёжа и, заметив мой недоумённый взгляд, пояснил. – Избушка-то эта принадлежит Громову. Когда он в Китай уезжал, то отдал мне, как другу и боевому товарищу. А от кого ему перешла, не знаю. Это же китайская фанза, построенная лет двести тому назад… Русские переделывали, переделывали, да только испортили. Тут хорошее китайское хозяйство было, а потом заросло, запустилось, ушло в землю. Маня, неси стаканы или кружки.

Не знаю уж откуда старуха достала или нашла, но на столе появились три солдатские алюминиевые кружки. Я разлил водку. Старик выпил с удовольствием, старуха только пригубила.

– Видишь, отшельником живу. Почти сорок лет. Да и не хочу я никого видеть. Зачем? О чём я с ним буду говорить, думать, чем делиться? Вот нашёл я Громова, а он ответил мне – и хорошо. До конца дней будет хорошо! А кого мне ещё видеть, о чём с ним?

В этом собирательном «с ним» было столько недоумения, что я невольно согласился с дядей Серёжей. Действительно, о чём «с ним» должен говорить этот старик, живущий в уходящей в землю многовековой фанзе, окружённой китайскими деревьями и русской крапивой? Теперь я уже не сомневался, что эти раскидистые деревья и кустарники когда-то были посажены и выращены китайцами.

– Ты видишь, какие мы небольшенькие с ней? – Неожиданно сменил тему дед. – Это болезнь. В народе называют – уровская, а научно – болезнь Кашина-Бека. Мы с ней последние долгожители с такой болезнью. На учёте стоим. Нигде больше таких нет! – Он назидательно поднял короткий, как обрубленный, палец и, довольный произведённым на меня эффектом, рассмеялся.

– А служили как? Ведь не должны призвать? – Намекнул я осторожно, желая продолжения интересного рассказа. Всё было зыбко, туманно, противоречиво. Хотелось ясности.

– Какая служба? У меня была справка о том, что непригоден к службе. Но в комендатуру меня приняли с восемнадцати лет, в 1932 году. Я 1914 года рождения. Помню разговоры о смерти Ленина, коллективизацию помню, перестрелки помню. Многое помню… Определили меня в комендатуре разнорабочим, за конями ухаживал. Мы же здесь от рождения с животиной. Мне надо было только ухватиться хотя бы за гриву, и я уже верхом, ни один конь за всю жизнь не сбросил. А как пришли на ту сторону японцы, так и стали меня использовать в комендатуре по-другому.

– Как это по-другому? – Чувствуя что-то нехорошее, снова осторожно спросил я, разливая по кружкам «столичную» с острым и угластым кремлём на этикетке.

– Шпиона стали из меня делать! – Рассмеялся Гагарин. – В особом отделе бумагу подписал на всю жизнь, в разведотделе поставили на добавочное довольствие. Так и проработал в комендатуре всю жизнь. Вроде бы с конями… Агент – это особый человек, на особом счету. Да, ты назвал меня Скляром. Неграмотный я в шпионских делах, но кликали меня так. Агентурная кличка – Скляр.

В этом заброшенном садике, среди лопухов, лебеды и грядок, странных деревьев и кустарников, за которыми росли уже знакомые каждому тополя и двухметровая крапива, я чувствовал себя, как на диковинном необитаемом острове в обществе его единственно возможных жителей. Мы были совершенно отделены от суетливого мира и его забот.

Медленно, с каждым предложением старика, я начинал вникать в события полувековой давности, которые и начал записывать на следующий день после нашего застолья со Скляром и бабой Маней.

Продолжение следует

Его путь естественен: тайное общество, агитация среди солдат и офицеров, восстание Черниговского полка, арест, Петропавловская крепость, приговор – вечные каторжные работы, (позже до 20 лет), темные камеры крепостей Кексгольма и Шлиссельбурга. В сентябре 1827 года его отправили в Сибирь.

Там прошла остальная часть его жизни.

Декабрь 1827 года – Читинский острог, сентябрь 1830 года – Петровский Завод, милость царя – каторжный срок снизили до 13 лет, в 1839 году он отбыл срок каторги. Ему не пришлось куда-то переезжать, привыкать к местности: поселением ему определили Петровский Завод, который стал его судьбой и Родиной. После амнистии 1856 года он мог вернуться в города центральной России, а с 1863 года даже в Санкт-Петербург. Но он предпочёл им Петровский Завод.

Это был его сознательный выбор.

По характеру своему он был просветителем и борцом с несправедливостью. Естественно, что его человеческие качества плохо сочетались с предпринимательством, которое ему не приносило доходов. Он занимался извозом, мыловарением, завёл собственную мельницу. Зачастую товары он отпускал в долг, так как в Забайкалье не могло быть (не может быть и сейчас) речи о нормальной покупательской способности населения. На этом разговоры о возвращении долгов можно прекратить… С 1865 года он стал мировым посредником при Петровском горном округе, что более или менее соответствовало его наклонностям.

Современники отмечают его доброту и редкое человеколюбие, скромность и целеустремлённость. М. А. Бестужев писал о его чистой натуре и высокой нравственной мощи. Именно – мощи! В нём присутствовали и эта мощь, и тихий характер. Какая оценка и какая совместимость редких качеств!
Материальных возможностей у него было мало, но при этом он последними средствами оказывал помощь людям, среди которых ему довелось жить и которых он просвещал всеми доступными ему средствами и возможностями.

За свою жизнь он так и не сумел создать семью, есть сведения о его внебрачном сыне, которого он обучал вместе с другими детьми Петровского Завода, выполняя одно из своих предназначений. Отмену крепостного права воспринял недоверчиво: сразу понял половинчатость реформ.

Умер 21 января 1869 года в Петровском Заводе. Похоронен там же.

Он не воспользовался амнистией царя, возможностями комфортной жизни, предоставленными соболезнующими его положению людьми, остался верен своим идеалам до конца своих дней.

Переписывался с друзьями-декабристами, с жёнами покойных друзей, до последнего поддерживал огонь, который горел в лампаде часовни, где покоилась Александрина Муравьёва, жена его друга, декабриста Никиты Муравьёва.

Тихий человек высокой нравственной мощи.