Огпу

«Военный коммунизм»?

Известность эта история получила благодаря анонсу предстоящего судебного процесса, опубликованному в газете «Коммунар» за 1 февраля 1925 г., № 26 (1958). На повестке дня Пролетарского суда ни много ни мало — дело о хищении спирта. К губсуду привлекалась вся без исключения администрация Тулспиртсклада вместе с контролерами. Не избежали ответственности и потребители — «представители» тульских шинков (питейных заведений. — С. Т.) высокого пошиба». Всего судили 17 человек «при не одном десятке свидетелей».

В ходе следствия, начавшегося еще в мае 1924-го, выяснилось, что хищение спирта производилось в основном с 1918-го по 1921 год — самые тяжелые годы Гражданской войны, «когда люди за корку хлеба продавали себя, тащили на базар самое дорогое». Расхитители чудовищно обогатились: за бесценок приобретали золото и золотые украшения, заказывали местным ювелирам столовые приборы из серебра с фамильными гербами, строили дома и т. д. и т. п.

Не случайно делом занимался не губрозыск, а ОГПУ (объединенное государственное политическое управление — орган государственной безопасности СССР в 1923–1934 годах. — С. Т.).

«Способы хищения были просты, — пояснял «Коммунар» (описание судебного процесса сохранилось в пяти номерах газеты с 3 по 7 марта 1925 г.). — По книгам (видимо, учетным. — С. Т.) было «все благополучно», наличие с итогами сходилось. Тащилась же экономия, устраиваемая при помощи инспектора РКИ Музалевского, который и сам был всегда не против выпить и взять себе бутылку-другую спирта, и акты на разлив, усушку спирта и бой готового розлива подписывал прямо, не глядя, рассчитывая «на совесть» зама с завом. А как раз эти «бой», «усушка» и «разлив» шли на базар. Были и более «тонкие» способы «экономить». Привозит спирт на склад для сдачи на хранение какой-либо инспектор, а здесь его Черменский обдирает, как липку, при помощи своих подвальных махинаций: обмеряет его на 20–30 ведер и парень ни за что идет под суд, как за халатность. А если сдатчик свой, или в амбицию вломиться хочет, то сразу здесь Ланской и Черменский «уступочку» создадут, благодетелями объявятся и часть недостачи спирта возвратят под видом того, что, мол, «из экономии товарищу на выручку идет».

«Цветы благоуханного ректификованного букета»

Председательствовал на суде тов. Алёшин, обвинял тов. Волков. Защита — адвокаты Данкман, Стржельбицкий и Каспин.

Сложность делу для совсем еще юного советского суда придавала грамотность обвиняемых, прекрасно подкованных юридически. Свои злодеяния они с точки зрения бюрократических процедур совершали идеально: «Действовали „по закону“, „по всем статьям“. Не хватит спирта — акт, усушка, утечка. Мало ли причин для его нехватки. Тихо и чисто они делали свою черную работу».

Ланской и Черменский заправляли спиртскладом, в разное время заведовали им. «Около них увивалась всякая мелкая сошка разных чинов и рангов. Делалось все, конечно, с благословения „начальства“ — начальника Рауспирта (районного управления спиртовой промышленности. — С. Т.) Ефимовича, инспекторов РКИ (Рабоче-крестьянской инспекции. — С. Т.) Фандеева, Музалевского.

...Положим, здесь была и своего рода „демократия“. Получали спирт и мелкие служащие склада — механик Оськин и др.».

Бывшие зав. и зам. зав. складом виновными себя не признали, сообщив, что мелкими дозами раздача спирта все-таки могла иметь место. «Крупные недостачи бывали, но чем их объяснить — они-де не знают. Золото же, которое у них нашли — раньше было накоплено, а вовсе не „спиртового происхождения“.

„А как вы думаете, — задает вопрос председательствующий тов. Алешин Ланскому, — могли ли такие крупные недостатки объясняться чем-нибудь кроме хищения?“ Подсудимый мнется, но потом говорит: Да, конечно, хищения были, но, вероятно, в дороге».

За кафедру выходит бывший инспектор Рауспирта Фандеев. Человек пожилой, окончивший в свое время юридический факультет Московского университета. При царе заведовал акцизом. К служителям советской фемиды он относился с явным, плохо скрываемым пренебрежением, считая, что его знания в области метрологии и сложность научных формулировок помогут избежать правосудия.

«Недостачи, конечно, бывали, но здесь многое может объясниться неточностью измерительных приборов — мерников», — пояснял подсудимый, заимевший для мелких выдач даже специальный термин: «бутылочно-рюмочный расход».

«Почему же эта неточность была всегда в пользу администрации?» — спросил судья.

«Ну, значит, трата в пути...» — задумываясь, ответил Фандеев.

«Как же получалась экономия? — интересуется прокурор. — Нормы, должно быть, были слишком высоки?»

На этот вопрос обвиняемые дают уклончивый ответ, за исключением подсудимого Никольского, который прямо заявляет: «Нормы были высоки чрезмерно».

Откровенный бухгалтер

Бухгалтер Никольский вообще вел себя довольно раскрепощенно. Выйдя далеко за рамки «экономии», он рассказал суду много чего интересного, в том числе о кутежах самого Ланского, например: «Начальник Рауспирта Ефимович, инспектор Фандеев и др[угие] начальствующие ежедневно в 12 час. ходили в квартиру Ланского. Оттуда возвращались „повеселевшими“. В то же время „приемка спирта на Тульском складе“... „прославилась на всю республику“. Обмеривали и клиентов — лаковых заводчиков. Этот обмер Никольский испытал на „своей шкуре“, он тоже был лаковым заводчиком и в свое время судился по делу тульских лакировщиков».

После таких откровений инженеру Ефимовичу и инспектору Петрову выступать было непросто. Суду они отвечали, что о недостачах слышали, но объясняли это плохим транспортом, а «после ревизии у Ланского выпивали».

Обвиняемый Масленников, служивший приказчиком при дровяных складах на Тула-Лихвинской ж/д, рассказывал, «как он ходил на склад получать спирт; один раз получал 2 бутылки, а у склада вижу красноармейцы — испугался, вернулся. А Черменский говорит: у нас спирт „законный“, чего бояться. С тех пор я и ходить перестал...

В том же духе показания и остальных. Выпивки... Бутылочно-рюмочные порядки».

Сдатчики спирта Сергиевский и Корсунский показали, «что при сдаче всегда получались нехватки. Корсунскому один раз „накинули“ 10 ведер». И вообще, спиртом расплачивались со всеми. Свидетели фотограф Вакуленко — «в 21 году увеличивал портрет Ланского» — и подрядчик Мысков, ремонтировавший гараж, оба получили вознаграждение 95-градусной хмельной жидкостью.

Защита и приговор

«Греются у спирта», — заявил помощник прокурора тов. Волков. «Эти „спецы“ (недаром большинство подсудимых — люди с высшим образованием), пользуясь сложностью вверенного им хозяйства и трудностью для рабочего надзора, в то время еще недостаточно опытного уследить за всеми „тайнами“, обратили спиртсклад в дойную корову с обильным удоем веселящей жидкости».

Обвинитель потребовал сурового приговора: 8 лет лишения свободы. Вот достаточная мера ответственности расхитителям социалистической собственности, заявленная на том суде. От обвинений в адрес подсудимых Жаворонкова, Дьяконова, Пискарёва пом. прокурора вообще отказался.

Наступило время защиты. Случайно или нет, но Никольский и Масленников от ее услуг отказались. Адвокаты остальных обвиняемых взяли на вооружение следующую линию: хищение спирта — не доказано. «В деле было просто незаконное распределение той экономии, которая получалась при хранении спирта на складе». Защита отрицала даже наличие состава преступления, не забыв отметить при этом трудовое происхождение большинства обвиняемых, трудности быта в годы войны и прочие смягчающие обстоятельства.

В результате два главных руководителя тульского спиртсклада Ланской и Черменский признаны виновными в систематическом хищении спирта и «приговорены к лишению свободы со строгой изоляцией сроком на 5 лет каждый, с поражением в правах на 3 года».

Инспекторы Рауспирта Фандеев, Петров, инспектор РКИ Музалевский, виновные в соучастии — к лишению свободы сроком по 2 года каждый. «Ходаков — в незаконном получении и хранении спирта — к лишению свободы на 2,5 года с поражением в правах на тот же срок и конфискацией части имущества».

Остальные оправданы.

* Публикации цитируются с сохранением орфографии и пунктуации первоисточника.

Николай Николаевич Браун, поэт, общественный деятель, бывший политзаключенный.

— Николай Николаевич, вы считаете, что Есенин умер при допросе?
— Да, точнее — в результате пыток при допросе. Именно к такому выводу пришел мой отец — известный поэт Николай Леопольдович Браун, лично знавший Сергея Есенина. В декабре 1925 года он вместе с другими писателями выносил его тело из гостиницы «Англетер».

«Отец намеренно не писал воспоминаний»

— Николай Николаевич, когда и при каких обстоятельствах ваш отец познакомился с Сергеем Есениным?
Он был знаком с Николаем Гумилевым, Николаем Клюевым, Павлом Васильевым, Иваном Приблудным, Алексеем Ганиным. Петром Орешиным. С Сергеем Есениным отца познакомил Клюев.
Встречи Брауна с Есениным не могли быть частыми — они жили в разных городах, Сергей Александрович преимущественно в Москве, и в Петрограде-Ленинграде бывал наездами. Об их близком знакомстве говорит тот факт, что Сергей Александрович подарил отцу автографы двух своих стихотворений: «Снова пьют здесь, дерутся и плачут» и «Мне осталась одна забава: пальцы в рот - и веселый свист!». Они каким-то чудом уцелели во время блокады, не пропали при обысках, и сейчас хранятся в моем архиве.
У отца была замечательная память. Но он намеренно не писал воспоминаний, не хотел даже слышать об этом. Только в середине 60-х он впервые рассказал мне, уже взрослому, о том, как выносил убитого Есенина из «Англетера». Оказавшись в мордовских политлагерях, я на свидании обратился к отцу с просьбой написать о Есенине. Рассказать все как было. В надежде, что после освобождения опубликую его воспоминания за рубежом. У меня был большой срок - 10 лет (ст. 70 УК РСФСР), который я отбыл до конца. Отец прислушался к моей просьбе, выполнив ее частично. Воспоминания он написал, но заведомо только то, что могло быть опубликовано в советской печати. Кстати, насколько мне известно, никто другой так ярко и точно не описал чтение Есениным его стихов.

Очевидцев суицида не нашлось.

— В связи с чем в тот роковой для Есенина декабрьский день 1925 года Браун-старший оказался в «Англетере»?
В редакцию «Звезды», где в то утро были только Николай Браун и Борис Лавренев, из «Англетера» позвонил Павел Медведев. Он попросил их прийти, сообщив, что Есенин покончил с собой. Писатели должны были увидеть Есенина мертвым и подтвердить версию суицида. О том, как Есенин покончил самоубийством, в гостинице рассказали Медведев, Фроман и Эрлих. Но и они, как оказалось, ничего своими глазами не видели. Им тоже «рассказали». Покойный был уже приготовлен для демонстрации. Однако первоначальные фотоснимки, которыми мы сегодня располагаем, обнаруживают совсем иное. У Есенина были изрезаны, похоже, бритвой, руки. Но не поперек, а вдоль. Как при пытке. Левый глаз запал. Две пробоины чуть выше переносицы и одна — над правым глазом. А ведь Николaй Леопольдович говорил мне о «глубоко проникающей ране под правой бровью», которая была «смертельной», о «синяке под левым глазом», о «следах побоев». Отец в голодное время, в 1919-20 годах, чтобы выжить, работал санитаром «скорой помощи». Он неплохо знал анатомию. Трупов он видел много, среди них попадались и висельники. Но у Есенина не было ни посинения лица, ни высунутого языка.

«Есенина нужно было выносить, — рассказывал отец, — я взял его, уже окоченевшего, под плечи. Волосы рассыпались мне на руки. Запрокинутая голова опадала. Были сломаны позвонки». В книге Мельгунова «Красный террор в России» упоминаются специальные удавки для ломки позвоночников, имевшиеся в ЧК. Удавка могла быть применена и здесь. Чем и как был пробит лоб Есенина? Такой вопрос возникает при взгляде на одну из посмертных масок, где в проломе над переносьем две дыры. В ЧК имелись для этой цели молотки с острыми концами-клювами. (Молотки-пробойники я впервые увидел в политлагерях Мордовии — они применялись на вахте для пробивания лбов умерших заключенных при их вывозе за зону, чтобы исключить побег.) Могли ли раны Есенина быть огнестрельными? Я спрашивал Николая Леопольдовича, не был ли Есенин застрелен. Ответ был краток: «Он был умучен!» Двойная вмятина над переносьем могла быть от удара его же револьвером, к тому же у нагана на середине рукояти внизу — ушко из стали.

Поэтесса Ида Наппельбаум говорила мне, что ее брат Лев помогал милиционеру, стоявшему на стремянке, снимать повешенного Есенина с отопительной трубы. Теперь уже широко известен тот факт, что шея покойного была обмотана веревкой несколько раз.
При повешении у человека расслабляются все органы. Никакой врач не поверит, что перед ним самоубийца, если мочевой пузырь не опорожнился. И на полу и на диване, куда положили тело Есенина, было сухо.

Браун с Лавреневым категорически отказались подписаться под протоколом, где говорилось, что Есенин покончил с собой. Протокол был составлен даже на первый взгляд неумело, примитивно. Но под ним уже стояли подписи сотрудников ОГПУ Вольфа Эрлиха и Павла Медведева, секретаря Союза писателей Михаила Фромана и поэта Всеволода Рождественского. Николай Леопольдович туг же упрекнул последнего: «Сева, как же ты мог под этим подписаться! Ты же не видел, как Есенин петлю на себя надевал!» Он ответил: «Мне сказали - нужна еще одна подпись».
Проведенное в 1990-е годы писателем Виктором Кузнецовым частное расследование показало, что подпись милиционера Николая Горбова — явная фальсификация. Как и заключение Гиляревского, на которое сторонники версии самоубийства ссылаются как на главное доказательство. Гиляревский был медиком дореволюционной школы и хорошо знал, как в таких случаях составляются документы. Но здешнего медэксперта не приглашали. Зато пригласили из Москвы мастера ретуши фотографа Моисея Наппельбаума. Чтобы к делу подшить уже отретушированные снимки покойного Есенина.

Задержание с пристрастием.

— Николай Николаевич, вы считаете, что Есенин погиб при допросе. Чекисты «переусердствовали»?
Скорее всего. Так считал и отец. Труп был в пыли, в волосах песок. Браун решил, что Есенина в номер «Англетера» принесли. «Откуда?» — спросил я. «Вероятно, с допроса...» Здесь необходимо напомнить: в этот период Есенин был под следствием (13 спровоцированных тогдашней Лубянкой уголовных дел). Даже на просьбу наркомпроса Луначарского прекратить преследование московский судья Липкин ответил, что на этот раз приговор будет исполнен! Таким образом, по моему мнению, и был исполнен приговор, замаскированный под самоубийство, чтобы снять подозрение с исполнителей.

Художник и поэт Василий Сварог, автор посмертного портрета-рисунка Сергея Есенина, сделанного с натуры, в своих воспоминаниях тоже написал, что труп был весь в пыли: сложилось впечатление, что он был принесен в номер завернутым в ковер. Кстати, воспоминания Сварога — еще одно доказательство того, что Есенин приехал в наш город жить, а не заканчивать жизнь самоубийством. У поэта было огромное желание увидеть первый том своих сочинений, подготовленный к печати, а в ближайших планах — выступить с чтением своих стихов. А поскольку Сварог был еще виртуозным гитаристом и у них с Есениным был опыт совместных выступлений, они заранее сговорились о вечере мелодекламации, где Сварог сопровождал бы чтение стихов.
«Англетер»... Какую версию ни возьми, все, от начала до конца, вымысел! В декабре 1925 года Сергей Есенин в подведомственной ОГПУ гостинице не жил! Ни в одном из списков не значился. Но представьте: в гостинице остановился бы и жил, например, Маяковский, или Блок, или «король поэтов» Игорь Северянин. Это стало бы сенсацией! А тут Есенин со всеми чемоданами — постоялец-инкогнито под шапкой-невидимкой! В дни партсъезда да еще в канун Нового года. И никто о нем не слышал!

Погранзастава в «Англетере».

— Даже в те бесправные времена пытка поэта при допросе должна была иметь хоть какие-то основания.
С чекистов головы бы сняли, если бы они позволили Есенину уйти за границу, тем более, во время работы XIV съезда партии. Близкие друзья его уже были расстреляны или умерли под пытками, как, например Алексей Ганин, создавший, по фиктивной версии Лубянки, «Орден русских фашистов». По делу «Ордена» только в Москве в марте-апреле 1925 года казнили 6 человек, остальных приговорили к различным срокам заключения.
Алексей Ганин недолгое время был женат на сестре Есенина Кате до её брака с Василием Наседкиным. Он, конечно, очень хотел, чтобы Есенин переправил за границу его тезисы, в которых называл советскую власть властью «изуверов-садистов». Ганин считал, что его тезисы должны предостеречь правительства других стран от коммунистических революций. Не случайно Сергей Есенин перед отъездом из Москвы в Ленинград дома у своей бывшей жены Анны Изрядновой сжигал бумаги в кухонной плите. Среди них наверняка были и переданные ему Ганиным для распространения за рубежом, в частности, в Италии.
Были еще и другие, параллельные дела, по которым можно было привлекать Есенина. При его задержании были изъяты все бумаги, незаконченное произведение «Пармен Крямин», начало второй части «Страны негодяев», где действие происходит в Америке, и около двух десятков новых стихотворений. Для частичного прикрытия обыска у поэта «Красная газета» 29 декабря 1925 года сообщила: «Есенин читал в кругу друзей до 15 новых лирических стихов, которые, по-видимому, были зафиксированы лишь у него в памяти».

Многие до сих пор удивляются: «Есенин писал лирику, пил вино и увлекался женщинами. При чем тут политика?» На самом деле Есенин был в эпицентре политических событий. Встречался с Кировым, Дзержинским, Троцким. Но в последнее время он пересматривал свои взгляды. И вед себя при этом неосмотрительно. Поэма «Страна негодяев» — настоящий вызов большевистской власти. Есенин откровенно высказывался в письмах и к тем своим друзьям, которые являлись огэпэушниками или поддерживали прямые контакты с ОГПУ. В одном из писем он писал: «Я перестаю понимать, к какой революции я принадлежал. Вижу только... что не к февральской и не к октябрьской. По-видимому, в нас... скрывается какой-нибудь ноябрь». В августе 1925-го предостерегал кузена Илью в письме домой: «Только не на рабфак. Там коммунисты и комсомол».
А в сентябре имел неосторожность написать из клиники П. Чагину: «Чтоб избавиться кой от каких скандалов... махну за границу. Там и мертвые львы красивей, чем наши живые медицинские собаки».
Друзья Есенину подсказывали: ты следующий! Когда замаячила высшая мера, Есенин попытался скрыться от ОГПУ на юге — в Закавказье. В Мардакянах под Баку у него случился конфликт с Яковом Блюмкиным. Блюмкин чуть не застрелил Есенина. Есенин поехал в Тифлис и попросил друзей достать ему револьвер. С этим оружием он уже не расставался до конца. Судя по всему, Сварог прав: револьвером и был пробит лоб поэта, оказавшего сопротивление. Писатель Павел Лукницкий, с которым я был хорошо знаком, в ответ на мои расспросы о смерти Есенина прямо сказал мне о своем впечатлении от его внешности в «Англетере», вот его точные слова: поэт при допросе «был изуродован, на одежде следы крови, а левого глаза «не было». В его мемуарах, изданных в Париже в 1991 году, об этом сказано так. Цитирую: «Есенин был мало похож на себя. Лицо его при вскрытии исправили, как могли, но все же... в верхнем углу правого глаза — желвак... и левый глаз — плоский: он вытек. Синевы в лице не было: оно было бледно, и выделялись только красные пятна и потемневшие ссадины». Лукницкий был в прошлом работником ОГПУ, вел дневники.
— Получается, что Есенин поехал в Ленинград работать, а чекисты боялись, что он сбежит на Запад?
Да. Но даже если бы он собрался перейти границу с Финляндией или Латвией, ему бы не дали этого сделать. Поэт был обложен со всех сторон, как волк.

Народу показали «нарумяненную куклу».

Внешность Есенина трижды «приводилась в порядок». Без «макияжа» его могли видеть только сотрудники ОГПУ и Моисей Наппельбаум с сыном Львом. Первый грим на лицо Сергея Есенина был наложен в «Англетере» незадолго до прихода писателей. Второй - в морге Обуховской больницы, перед прощанием в Союзе писателей на Фонтанке, 50. Многих ран и, тем более, царапин уже не было видно. Николай Леопольдович Браун дважды выносил тело Есенина: вначале из «Англетера» - под плечи, затем в гробу - из Союза писателей. Он заметил большие изменения во внешности убитого. А в Москве в Доме печати, как вспоминала писательница Галина Серебрякова, уже лежала «нарумяненная кукла». Скульптура! Без каких-либо повреждений. Есенин не был похож не только на убитого, но и на самоубийцу. Вот почему сын покойного Александр Есенин-Вольпин удивлялся: «Как же так, тысячи человек видели отца и ничего не заметили!»

Эмигрантские литераторы 20-х годов поддержали версию самоубийства только для того, чтобы можно было сказать: советская власть затравила поэта, который с ней заигрывал.

Эксгумация невозможна!

— Николай Николаевич, а теперь о возможной эксгумации...
Эксгумация, сколько бы о ней ни говорили, невозможна! Потому что гроба Есенина в могиле нет. Обнаружилось это, когда хоронили мать Есенина Татьяну Федоровну. Вскрыли могилу — там три гроба, но есенинского нет. Сестра Шура помнила гроб брата. В официальном письме от 4 января 1994 года племянницы Есенина Светланы Петровны Митрофановой, дочери сестры Шуры, и ее сына в комиссию Всероссийского комитета по выяснению обстоятельств смерти Есенина сказано, что гроб матери поэта оказался не над могилой сына, а рядом с неизвестными останками... точное место его могилы теперь установить будет очень нелегко».
Письмо это комиссией опубликовано. Впрочем, нашелся человек, заявивший, что Есенина перезахоронили в дальней части Ваганьковского кладбища. Ваганьковского ли? Это еще вопрос. Поэтому-то потомки и родственники покойного возражают против эксгумации.

Маска маске рознь.

— Как же тогда объяснить, что разрешили снять посмертную маску с явным повреждением черепа?

Пролом был такой глубокий, что скрыть его не представлялось возможным. Нашли объяснение: обжегся или ободрался о трубу. Следов других повреждений на маске нет. В Есенине уже видели современного Пушкина. Есть же пушкинская маска. Ну, и разрешили, в надежде, что если возможно отредактировать внешность поэта, то уж маску — труда не составит. А может быть, огэпэушники велели маску снять для отчетности, в доказательство выполненной работы.
Кстати, как известно, маску снимали два человека. По крайней мере, известны две маски. Одна — со сглаженным вдавливанием. Вторая — с явными повреждениями черепа. Так называемая маска из частной коллекции. Как она «ускользнула» от огэпэушников — остается загадкой.

Назвать палачей палачами.

На следующий день после смерти Есенина 29 декабря 1925 года, ленинградская «Красная газета» опубликовала статью Бориса Лавренева «Памяти Есенина». Она имела подзаголовок: «Казненный дегенератами». И эпиграф: «И вы не смоете всей вашей черной кровью поэта праведную кровь». А завершалась так «И мой нравственный долг предписывает мне сказать раз в жизни обнаженную правду и назвать палачей и убийц, палачами и убийцами, черная кровь которых не смоет кровяного пятна на рубашке замученного поэта».

© Владимир Желтов.

https://stihi.ru/diary/sergejnikulin/2025-02-03

Вы не думайте я всё-таки сумел уговорить сестру и мать вернуться в домой, на родину. Французского мужа Аньки тоже взяли с собой, куда же без него. Но произошло это не сразу, лишь через год потому как сначала меня и моего покойного батюшку тщательно проверяли компетентные органы. Вдруг мы там во время Гражданской где-то отметились или ещё чего лихого натворили. Проверяли-проверяли, трижды в посольство вызывали в Париж, пока я не решил, что хватит, и не забрался ночью в кабинет посла, чтобы дождаться утром его, так сказать на рабочем месте. Глупо? Сам знаю, но на моё счастье тот оказался мужиком не робкого десятка. Охрану звать сразу не стал, пистолет на меня не направлял (который, кстати, у него был), выслушал.

- Что ты можешь предложить своей стране Евгений? – спросил меня Валериан Савельевич Довгалевский, стряхивая пепел от папиросы в спичечный коробок, удерживаемый в руках (интересная привычка да?). – Как ни крути вы бросили родину в сложный для неё период…

Ну, я честно ему и рассказал свою историю про юнкерской училище, эмиграцию, Иностранный легион, Алжир, поиск хорошей жизни в штатах, итальянскую мафию, приют, взорванного мною толстяка Грассо, застреленного Дженовезе. Не забыл сказать, что я прилично владею английским, французским, итальянским, немного знаю испанский и немецкий. Даже про то что люблю книжки про пиратов, запах костра, свежий хлеб с молоком и мороженное упомянул. Зачем, не знаю.

И знаете, помогло. Уже через неделю нам разрешили вернуться в Россию. А в Питере, пардон, в Ленинграде, нас встретили и разместили во вполне приличной двухкомнатной квартире на канале Грибоедова, всего в квартале от нашего бывшего дома который мы покинули в начале 1918 года.

И началось. Уже на следующий день меня принял у себя человек с простой русской фамилией Иванов - один из заместителей руководителя Иностранного отдела ОГПУ. Ну а что? Назвался груздем - полезай в кузов. Неделю они меня всячески проверяли (это совсем не интересно, останавливаться подробно на этом не буду), крутили-вертели, а потом приняли в штат в звании младшего лейтенанта и консультанта по европейским странам и североамериканским штатам. Женька Юнкер – офицер ОГПУ. С ума сойти, да?

Тем не менее квартира осталась за нами, Вюйермоза – мужа сестры, устроили работать в издательство «Ленинградской правды». Шарлю нравилось, но капиталист в нём видать окончательно не умер потому как он ещё в «Мурзилку» какую-то устроился. Картинки для детей рисовал. Сестра тоже дома сидеть не захотела и выучилась на машинистку. Работала этажом ниже. Да-да в том же здании, что и я, вы правильно поняли. Между нами… только тссссс! Наших, бывших (ну вы поняли) тут работало очень много.

Два года пролетели быстро. Я четыре раза съездил в командировку в Европу, но ничего серьёзного, исключительно в должности дипкурьера. Один раз правда пришлось пострелять за что получил выволочку от товарища Иванова и новый, буквально на днях учреждённый, Орден Красной звезды. Мне он нравился – красивый, красный, но маме моей нравился намного больше. «И не смей его снимать с формы! Пусть все видят какой у меня сын!».

Спустя неделю после награждения вашего покорного слугу к себе вызвал начальник. В кабинете помимо Иванова на краешке диванчика сидел коренастый щекастый мужичок в песочного цвета костюме, кажется что-то от нью-йоркского ателье братьев Фалуччи, с широким лбом (почти как у Владимира Ильича, я в Мавзолее видел). Посетитель явно был чем-то расстроен. По-моему, даже глаза на мокром месте. Вон красный какой и платочек в кулачке комкает.

- Женя, это известный американский инженер, гидростроитель Хью Купер, - сразу перешёл к делу Иванов сложив по своему обыкновению ладони крест на крест перед собой на столе поверхность которого была покрыта зеленым сукном. - Он строит нам Днепрогэс. Слышал о таком?

- Все слышали, - кивнул я, ибо газеты читал регулярно. Да и ребята в отделе говорили о грандиозной стройке затеянной на Днепре.

- Ну вот. Эта стройка для нашей страны очень важна. Но есть одна проблема. Внучку Купера в Нью-Йорке похитили местные итальянские гангстеры и теперь требуют от него выкуп в двадцать пять тысяч долларов.

- Ничего себе аппетиты! – возмутился я. – Знают, что дедушка серьёзное дело делает?

- В том то всё и дело, - кивнул мой начальник. - Твоя задача полететь в Нью-Йорк, встретится с похитителями, передать им деньги и привести Ребекку в Ленинград.

- Так я вроде не переговорщик, - сказал я, взглянув на свои до блеска начищенные хромовые сапоги. Иванов терпеть не мог грязную обувь. В этом мы с ним были солидарны.

Хозяин кабинета только улыбнулся и внимательно посмотрел на меня. Молчал секунд пять не больше.

- Есть мнение, что здесь могут возникнуть проблемы. Но девочка в любом случае живая и невредимая должна быть доставлена к деду. Поэтому мы посылаем тебя как специалиста по этим делам. Никто лучше этих итальянцев не знает.

Что тут сказать? Товарищ Иванов был прав. Предполагал ли он как будут развиваться события дальше? Наверняка, должность у него такая.

* * *

Будто и не уезжал никуда. Америка была всё такая же - сытая, наглая и громко кричащая о своих достижениях с каждого плаката, с каждой газетной страницы, даже если этих достижений и не было вовсе.

«Мазай» оказался высоким, нескладным, лопоухим парнем, вызывающим улыбку, но рукопожатие у него было крепкое, волевое. Разложив передо мной на столе в гостиной арендованного мной на неделю загородного домика с садом, оружие, он лениво пожёвывал крепкими зубами зубочистку сдвинув на затылок кожаную кепку.

- Два кольта М1911, как и заказывали. Шестьдесят патронов. Люгер почти новенький, безотказный. Боеприпасы к нему, коробка. Ты просил ещё оружие для скрытого ношения, и я на своё усмотрение выбрал «Смит-Вессон Милитари энд Полис» с 2х-дюймовым стволом». Неплохая компактная машинка предназначена для тайных агентов полиции. Выкидной нож вот ещё, на всякий случай. Пойдёт?

- Пойдёт, - кивнул я, быстро осматривая оружие и жалея о потери своего армейского стилета сейчас лежащего где-то на дне нью-йоркской бухты. - А пару гранат есть?

* * *

В общем девочку похитила семьяЛуккезе, те ещё отморозки, брались за любое дело приносящее прибыль – проституция, вымогательство, наёмные убийства. Доны старой закалки презрительно кривили губы только об одном упоминании о семье Луккезе, однако ж в Комиссию их приняли. Деньги не пахнут. Я не особо расстроился, наоборот мысленно даже порадовался - Бонанно, Дженовезе, Коломбо меня могли и опознать, а тут оставался шанс обменять девчонку на доллары, которые мне передали под расписку в торговом представительстве Советского союза и вернуться в Ленинград избежав крутых разборок.

Однако, я всё равно подготовился. Расчесал волосы прямо, щедро намазав их бриолином, чтобы блестели и казались темнее, купил в аптеке массивные очки в роговой оправе, короткие брюки в обтяжку, тесную рубашку в бело-красную ёлочку воротник которой сдавливал шею и делал лицо красным и дурацкий тёмно-зелёный пиджак. Посмотрел на себя в зеркало и вздрогнул. Ну что за отвратный тип на меня смотрел. Да, ещё шнурок на ботинке развязал будто привык так ходить, пусть лучше на него смотрят чем в лицо вглядываются. Итальянцы нерях не уважают, а значит противника во мне до последнего момента не увидят.

Созвонился с похитителями, и они назначили мне встречу в «Мадонне» - забегаловке средней руки в Бронксе. Не центр города, копы тут все были прикормлены. Стреляй не хочу. Хорошооооо…

У входа меня встретили двое плечистых парней в шерстяных костюмах от «Марко Леано» и кожаных туфлях с острым носком от мастера стильной обуви «Роберто Конте». Обыскали конечно, как следует, но я оружие не взял. Ничего мне не грозило. Даже если заартачатся, попросят добавки, им нужен будет кто-то кто передаст требования. Как думают итальянцы я знаю, ни один год на них проработал.

Самого дона конечно тут не было. Зачем тогда нужны капо. Санторо - капитан Лукьезе встретил меня за столиком у окна наворачивая горку жареных куриных крылышек в кисло-сладком соусе. Забранную у меня сумку с деньгами охрана передала ему. Глянув на новенькие купюры, он хищно по-акульи улыбнулся ртом полным острых мелких зубов.

- Деньги счёт любят. Аполо посчитай.

Пока крепыш с шеей толщиной с моё бедро изучал доллары, Санторо забросив в рот целое крылышко и схарчив его вместе с косточками, бросил угрюмому громиле с лохматыми чёрными бровями замершим справа от него:

- Марчетти, приведи девчонку. Пусть убедится, что с ней всё нормально. Всё без обмана.

«Пятеро бойцов и бармен за стойкой, которого тоже со счетов списывать нельзя. А ещё кто-то кашляет в соседней комнате», - посчитал я стараясь выглядеть как можно испуганнее. С этим у меня всегда была проблема. Не из-за того, что бесстрашный (в Алжире попадал в такие переделки, что и струхнуть было не грех), но тут дело другое, ибо публику эту я и раньше не особо боялся. Стыдно как-то. Они же просто обыкновенные жлобы и жулики в красивой обёртке. Именно поэтому Грассо меня и держал при себе. «Никакого почтения к людям чести, но и страха перед ними в тебе нет, Джерри. Не знаю хорошо это или плохо», - всё повторял жадный толстяк. Судя потому, что отправился на тот свет он не цельной тушкой, а разорванный на сотню кусочков из-за взрыва собранной моим приятелем безногим сапёром бомбы, наверное, всё-таки плохо. Но тут согласитесь, смотря для кого…

Ребекка оказалась десятилетним белокурым, голубоглазым ангелом с синей лентой в волосах. Девочка даже не пыталась вырваться из рук тащившего её за собой преступника, но в глазах её не было испуга, скорее детское упрямство. В общем внучка Купера мне понравилась.

Лёгкое движение замаранной соусом руки и Марчетти утащил внучку инженера в коридор справа от входа.

- Передай своим красным, что ещё двадцать тысяч и можете забирать девочку.

Окружающие его итальянцы в модных костюмах дружно заржали.

- Но мы так не договаривались… - начал я, театрально трусливо втягивая голову в плечи.

Аполо позади хотел было меня ударить кулаком по голове, но передумал, побрезговав мараться о блестевшие бриолином волосы.

- В общем ты всё понял, - вытирая пальцы салфеткой закончил трапезу капо. - Передавай привет дедушке. Срок тебе неделя. Вышвырните его отсюда парни!

* * *

Неделя — это долго. Девочку увели внутрь здания. Наблюдение, (мы с Мазаем следили за «Мадонной» посменно) не установило, чтобы её куда-либо увозили. Значит держат внутри.

Через двое суток я решил, что с меня хватит и выспавшись отправился в дорогое ателье на «Манхеттене» где прикупил себе чёрные длинноносые туфли от «Амедио Тестони», шерстяной костюм-тройка «Бенутти», шляпа «Винченцо Плато» и новенькое тёмно-серое пальто из кашемира «Цезарь» (просто мой любимый «Канали» оказывается уже пару лет как не продавался – фирма разорилась и хозяин вернулся в Италию). Красный галстук конечно тоже не забыл.

- И зачем надо было тратить такие деньжищи на эти тряпки? – разглядывая меня удивлёнными глазами спросил Мазай - пролетарская душа.

- Зато теперь я смогу подойти к ним не вызвав подозрений и не попав по огонь Томми-ганов. Вылезай давай, мне машина нужна! – сказал я вытряхивая напарника из салона автомобиля.

Бордовый «Ford A-Model» плавно подкатил к крыльцу «Мадонны», и я не торопясь вылез из машины. Потянулся, зевнул под заинтересованными взглядами парочки головорезов, потом достал носовой платок и протёр им и без того чистую обувь. Продемонстрировав бойцам Санторо кобуру под мышкой я с улыбкой поднял руки вверх, а затем произнёс на итальянском:

- Cane non mangia cane!

Что-то вроде нашего «ворон ворону глаз не выклюет, сицилийская пословица которую традиционно произносили чтобы пройти мимо охранников нёсших стражу во время собрания Комиссии. Вспомнил я пароль наобум, но вот ведь, что удивительно, тот сработал. Ребятки взяли и разошлись в стороны. Только спустя мгновение, когда передо мной уже распахнули дверь, в головы их закралось справедливые сомнения и один даже положил мне тяжёлую руку на плечо.

Нож разрезал горло одного из головорезов, а второму воткнулся прямо в ухо.

И всё же совсем чисто сработать не получилось. Изнутри тут же раздался окрик:

- Кто там Кваттроки? Уснули что ли?

Пара «Кольтов М1911» в моих руках ожила одновременно. Двоих успевших выхватить пистолеты стрелков я уложил на месте, ещё одного снял выстрелом в пах, двигаясь боком вдоль стены зала кафе. За спиной моей разлетались стулья, ломались столики, в мелкие осколки разлетались пепельницы, солонки и перечницы. Но это ничего, главное не оставаться на месте, всё время двигаться и метко стрелять. Последняя пуля была израсходована на Санторо. Тот своей грязной лапой потянулся к лежащему на столе рядом с ним револьверу. Теперь через дырку в ладони он вполне мог любоваться на что угодно.

Из той самой комнаты слева где я слышал кашель по мне открыли огонь сразу из двух пистолетов. Некстати чихнул из дробовика бармен за стойкой. Присев за одним из столиков, я быстро перезарядил пистолеты, а затем зажав один из них под мышкой достал из кармана гранату, вырвал чеку, и… метнул её в дверь.

БАБАХ! – на пару секунд мои уши заложило, но я всё-таки был куда привычен к взрывам гранат чем мои противники, когда с потолка посыпалась пыль, а взрывная волна пронеслась по залу я, прицелившись в бармена отправил ему пулю в грудь, а затем расстрелял вечно угрюмого Марчетти присевшего за музыкальный автомат у стены.

Перегнувшись через стойку, я выстрелил в голову пытавшемуся подняться бармену и заглянув в коридор справа вернулся к Санторо.

- Где девочка?

- Её здесь нет! – кривя толстые губы от боли прошипел он.

БАМ! – пистолетная пуля вдребезги разнесла колено капо из-за чего крупные слёзы брызнули в разные стороны.

- Не ври мне! Сколько человек ещё в здании?

- Двое… - просипел тот понимая, что шутить с ним никто не намерен.

Позади что-то хрустнуло, и я дважды выстрелил в мелькнувшую тень. Кто-то застонал и рухнул на пол в коридор.

- Теперь один!

- Зови его! – я встал за спиной капо. Один из пистолетов упёрся ему в спину, другой больно ткнул стволом в ухо.

- Foscolo porta la ragazza!

И в этот момент длинная очередь из пистолета-пулемёта Томпсона хлестнула над нашими головами разбив витрину с распростёршей руки в сторону улыбающейся Мадонной. Одна из пуль угодила точно в переносицу Санторо, однако я не позволил трупу упасть. Закрывшись им и выставив пистолеты справа и слева от тела я расстрелял магазины целясь в мужчину в зелёном пальто.

Склонившись над захлёбывающимся кровью стрелком с удивлением узнал в нём одного из подручных дона Бонанно.

- Юнкер? – в глазах Фосколо перед смертью загорелись искорки удивления.

- Обознался. Младший лейтенант ОГПУ Евгений Вяземский, - произнёс я нажимая на спусковой крючок.

* * *

Когда я открыл металлическую дверь кладовки девчонка, пристёгнутая за руку в углу помещения к батарее, вскрикнула, скорчилась, но глаза не закрыла.

Отстегнув наручники, ключ от которых я нашёл у умирающего в коридоре толстяка вооружённого длинноствольным револьвером, я сунул девчонке в руку вязанного жирафика с глазами бусинками, который мне перед отъездом передал её дед.

- Ребекка, я приехал, чтобы отвезти тебя к дедушке. Со мной ты в безопасности.

Та, рассмотрев игрушку прижала её к груди, моргнула голубыми глазами и протянула мне узкую горячую ладошку.

Сразу мы не уехали. Быстренько поднялись на второй этаж в кабинет Санторо где из его сейфа я забрал деньги (я между прочим за них расписывался) и какую-то шкатулку с драгоценностями. Купюрами там даже больше было. Но это ничего. Нам ещё Днепрогэс строить, ещё что-нибудь. Мало ли…

* * *

- Лейтенанта может дадут! – улыбнулся Мазай пожимая мне на прощание руку. – Заслужил!

- Не скажешь даже, что из меня плохой переговорщик? – рассмеялся я, обращаясь к своему напарнику.

Тот неожиданно стал серьёзным, выпрямился, словно на плацу, кашлянул в кулак, и сказал:

- Товарищ Иванов знал кого сюда послать.

- Логично.

Трап быстро убрали, и мы вместе с Ребеккой поплыли на маленьком буксире на один из островов неподалёку от статуи Свободы возвышавшейся над берегом, там нас должен был забрать гидроплан.

Разглядывая проплывающие мимо кораблики, падающих вниз, а потом взмывающих вверх с рыбами в лапах чаек, мы с удовольствием лопали фисташковое мороженное. Я со своим уже справился, а вот Ребекка пока проигрывала бой испачкав мордочку зелёной кашицей.

- Лопай мороженное, там куда мы едем такого пока нет, - сказал я девчонке погладив её по голове рукой.

- А что есть? – смешно расширив глазки уставилась на меня она из-за чего огромный рожок замер в воздухе.

- Всё остальное есть…

Цикл Юнкер

ГЛОССАРИЙ:

· Foscolo porta la ragazza! (итал.) – Фосколо приведи девчонку!

· Cane non mangia cane! (итал.) - Собака не ест собаку!