Эту идею подхватил более расторопный Джон Андервуд, он и запустил Death Café по всему миру, так запустил, что теперь оно и в Москве, и в Воронеже, а в общей сложности люди в разных уголках планеты встретились в кафе смерти более 7 тысяч раз.
В Death Café есть свои правила:
1. Сказанное в кафе остается в кафе (за исключением тех случаев, когда в кафе приходят спецкоры «Ножа»).
2. Участники Death Café не поддерживают никакую религиозную конфессию.
3. Участники кафе ни к чему не призывают; советуют что-либо только в том случае, если их об этом попросят.
4. Среди участников нет экспертов, все одинаково не знают о смерти, беседа идет в своем ритме и не вливается в профессиональную психологическую поддержку, потому что Death Café не про это.
За стол, на котором гроб и фрукты, практически никто не садится, все пятятся к стенам или занимают места где-то в междурядье. Когда Галина закончила инструктаж, повисла тишина, подобная той, когда влюбленные впервые остаются наедине: все знают, чем сейчас займутся, но делать первый шаг никто не решается.
— Хорошо, начну я, — спасает Галина. — Совсем недавно у меня был разговор с одной женщиной. Она сказала, что смерть для нее — это очень красивая королева, герцогиня. И ее немного расстраивают наши забавные отношения со смертью, эти коробочки в форме гробика для печенек, будто всё это несерьезно… У меня нет образа смерти, не сложился пока, но я считаю, что можно немного позаигрывать со смертью, с юмором подойти к этому вопросу. Юмор — это защитная реакция. Если очень-очень страшно, как это ни странно, спасает смех…
Смерть — это чуть ли не единственная стабильная вещь в нашей жизни. Смерть ждет нас всех.
И я, размышляя об этом, поняла, что мне не хочется комфортных условий для смерти. И то, что я для себя выбрала, большинство людей пугает. Я считаю, хорошо, когда — раз! — внезапно где-то в переулке! Ты бежал, бежал и не понял, что умер.
— Вы занимаетесь экстремальными видами спорта? — уточняет элегантная дама с хорошим макияжем и прической, сидящая, как британская королева даже на пластмассовом стуле.
— Нет, я не об этом, — продолжает Галина. — Можно умереть, допустим, дома в кроватке, в окружении любящих родственников, они будут держать вас за руку. Хотя, скорее, им будет неловко, они не смогут сказать: «Мамочка, ты умираешь!» (Галина произносит это наигранно детским голосом. — Прим. авт.). И вот я представила себе страдания своих близких и решила, что лучше…
— То есть вы считаете, что можно делать выбор? — уточняет всё та же элегантная женщина.
— Да всегда можно делать выбор! Кто ж нам запретит.
В этот момент пожилой мужчина в клетчатом костюме слева начинает сдавленно смеяться. Утирая платком глаза, он произносит:
— Занимательно… Простите. Я Эдуард, сценарист… Так… Хм, пускай каждый из нас и расскажет, как он хотел бы умереть.
— Можно я скажу? Меня Алексей Иванович зовут, я врач в прошлом, сейчас уже старый, наверное, самый старый среди вас. Но это не страшно, у меня еще много молодых желаний. А тема смерти меня интересует с детства. Я был верующим, пока не стал атеистом. Когда я закончил институт, я как-то попал в библиотеку и прочитал Конфуция. Кто-нибудь из вас знаком?
— Лунь юй. Ну фамилию знаете — Лунь юй?
— Так вот там я увидел столько мудрости, что подумал: господи, что нам в институте говорили всё это время! Мягко говоря, фигню.
А потом я прочел все священные писания. И понял, что что-то сокрыто, мы ведь жили при тоталитарном режиме, и нельзя было сильно касаться темы смерти. И я себе места не находил много лет, меня переполняли мудрые мысли из всех священных писаний.
Я не литератор, не владею художественным словом, но немножко соображаю, и я решил, почему бы не написать? В общем, я могу показать, я не пропагандирую, коммерция меня не интересует, вот такую книжечку издал, несколько сот за свой счет.
— Вы создали свою религию? — спрашивает молодая девушка в черном свитере, вытягивая печенье из гроба.
— Нет, не религию, что вы. Если бы мы все вместе с вами этим занялись, начали создавать новую религию, то было бы здорово, а одному — слишком сложно. Я написал размышления одного верующего атеиста, то есть я по отношению к церкви атеист, но сам… Картинок мало тут, конечно, а потом, а потом…
— Простите, я вас перебью, — аккуратно остановила его элегантная женщина, — а тема смерти… Какую смерть вы выбрали бы?
— Я скажу. Мне не нравится лицемерие, которое царит на поминках. Когда кто-то умирает, мне не хочется плакать, почему я должен делать, как все? А насчет смерти. Вы знаете про Гоголя? Может, это неправда, но говорят, когда открыли гроб, то его нашли перевернутым. Значит, был похоронен живым.
И я подумал: господи, меня закопают живым! Нечаянно! Мне это сильно не понравилось. Решил тогда, что умру, как древний индиец — сожженным на костре. Но и в этом случае нет гарантии. Тогда я попросил младшего сына, чтобы он пронзил мое сердце кинжалом.
— У него же психотравма потом будет… — заметила элегантная женщина.
— Не будет! Мы уже с ним ходили в горы, место нашли.
— Оригинальный подход! — со смехом и каким-то своеобразным восхищением выкрикнул кто-то с заднего ряда.
— И даже медведь! Я один тогда был. Когда пришел медведь, раннее утро, и вдруг такой звук… А, это уже не по теме! В общем, я не испугался. Я не испугался, потому что я уже всё это давно обдумал, — взволнованно проговорил Алексей Иванович, немного приподнимая свою книгу.
— Я надеюсь, вы здесь не рекламируете свою книжку? — спрашивает элегантная женщина, покачивая ножкой.
— Нет-нет, никакой коммерции! Раз вы интересуетесь темой смерти, значит, вы подсознательно готовы и к этому, мудрости, потому что если не считать мудрость мировую, то вы далеко не уйдете.
И самая главная мудрость — учить умирать. Мишель Монтень, если кто помнит, говорил: «Кто учит умирать, тот учит жить». Смерть освобождает человека от любого страха.
— Господа, вода нагрелась! Наливайте, пожалуйста, чай и кофе!
Пока зал топчется вокруг кулера и вытягивает пластмассовые стаканчики из стопки, к Алексею Ивановичу подсаживается мужчина средних лет.
— Здравствуйте, я Павел… Можно посмотреть? — Он жмет руку верующему атеисту и указывает на книгу.
— Пожалуйста… Конечно, конечно.
На парочку косится Галина. Когда Алексей Иванович это замечает, он в оправдание свое выкрикивает: «Я не продаю! Я не продаю!» и убирает книги в холщовую сумку. Сценарист Эдуард шепчет мне: «А женщин-то больше».
— Меня зовут Татьяна, — вдруг начинает немного беспокойная на вид женщина. — Самый интересный для меня вопрос: насколько уместен черный юмор, есть ли какие-то границы? Когда в Италии было землетрясение, в журнале Charlie Hebdo появлялись довольно циничные картинки с некоторой насмешкой. Честно сказать, меня такое отношение к смерти немного коробит. Смеяться над мертвыми детьми мне кажется непристойным. Или когда Жанна Фриске умерла, очень было много разных фотожаб.
Кто-то хихикнул, но тут же заткнул себе рот.
— Меня зовут Саша, — заговорила девушка с грустными глазами, сидящая в самом дальнем углу.
— Несколько лет назад я считала, что есть вещи, над которыми категорически нельзя шутить. Но сейчас я поняла, что смеяться можно над всем, потому что ты ставишь выше себя не тогда, когда смеешься над смертью, а тогда, когда говоришь, что над этим смеяться нельзя, а над этим можно, это проявление какой-то властности.
И второй момент. Мне кажется, что в России с ее делами за репосты проблема в том, что люди не могут разделить юмор и реальность. Если человек шутит, это не значит, что он не переживает и не соболезнует. Смех, как сказала Галина вначале, — это защитная реакция. Нужно проще к нему относиться. Юмор не меняет каких-то вещей, это просто эмоциональный выплеск. Если ты пошутил, это не значит, что ты пойдешь танцевать на чьей-то могиле.
— В конце концов, это же текст, рисунки, бумага, слова, — подхватывает Алексей Иванович. — Мне тоже вначале не нравилось, а потом — ну куда деваться, пусть сами приходят к важным вещам. Каждому свое! Только немцы запрещают этот лозунг — Jedem das Seine, потому что он в Бухенвальде на воротах был написан. Но это мудрый принцип! У всех разные глаза, волосы, носы, речи — что угодно — каждому свое. Толерантность нужна.
— Ну, у меня к этому нет толерантности, — не выдерживает Татьяна, — я сама могу черно пошутить. Но хоронили тещу — порвали два баяна — это нормальная шутка, а когда насмешка… Должны быть границы, я о своих ощущениях сейчас говорю, не навязываю свое мнение.
— Я с вами полностью согласна! — немного патетично и слегка закинув голову произносит элегантная женщина.
— Я общалась с человеком, который умирал от рака, — продолжает Татьяна, — и человек сам смеялся над своей смертью.
— Да! — снова поддерживает элегантная женщина.
— И он имеет на это право, — заключает Татьяна.
Элегантная женщина немного смутилась, кажется, она хотела поддержать другую фразу.
— А вот Будда что говорит на тему смеха! — выдается корпусом Алексей Иванович. — Что за смех, что за радость, когда мир постоянно горит, покрытый тьмой? Почему вы не ищите свет?
— Моя подруга — психолог, и недавно она как раз спросила меня, над чем неприлично смеяться, — перехватывает Галина. — Я долго копалась, так как я с темой смерти давно, и поняла, что для меня неприлично смеяться над беспомощностью… Когда умирал мой отец, я чувствовала себя абсолютно беспомощной, не знала, как мне себя вести в этой ситуации.
Мы с ним делали вид, что он не умирает, мы поддерживали некоторую игру, строили планы на ближайшие дни: надо позвонить, сделать это, сделать то. При этом он успевал давать мне какие-то распоряжения на случай своей смерти: «Здесь сложил свои вещи, возьмешь пакет, отвезешь в морг».
Ощущение беспомощности в этой ситуации было просто катастрофическим. Если бы кто-то в тот момент меня поднял на смех, разве что бессмертный живым ушел бы.
И у меня не хватило сил сесть, взять его за руку и сказать: «Пап, ты же понимаешь?.. Давай поговорим серьезно».
— На это ни у кого не хватит сил… — заерзав на стуле, тихо сказала Татьяна.
— Почему? — тут же среагировала Галина. — Я знаю человека, который решился на это. Это было трудно, но она с этим справилась. И потом она сказала, что это были лучшие два дня, которые она провела с мамой.
— То есть человек принял?
Просто у меня отец умирал — то же самое. Он до последнего цеплялся за жизнь. Я не могла ему сказать: «Что ты цепляешься? Дальше лучше не будет, только хуже», — сказала элегантная женщина.
— Но жизнь вечная! Не говорили ему?! Смерть и жизнь — это единое, — выкрикнул Алексей Иванович.
— Когда человек хочет завтра поехать домой и не может, а я буду говорить ему, что жизнь вечна…
— Меня зовут Елена. Мой отчим умирал от неизлечимой болезни, но он до конца не мог в это поверить.
— Это правда… — вздохнул кто-то в глубине зала.
— Он говорил «мне лучше», хотя он прекрасно знал, что с ним. А зачем тогда говорить? Может, это последние его положительные эмоции. Представьте, сказать: «Нет, всё, ты завтра не пойдешь домой». Человеку страшно, он закроется в еще больший кокон. Зачем подталкивать его смотреть в лицо страху? Важно почувствовать, что именно нужно твоему близкому человеку и поддержать его в его выборе.
— Наверное, — размышляет девушка с грустными глазами, — когда человеку при смерти говорят о таких вещах, на осознание которых требуется вся жизнь, это не своевременно, скорее, о смерти стоит говорить со всеми людьми периодически, а не тогда, когда смерть уже здесь.
— Нужно смертельное воспитание! — выкрикивает девушка в черном свитере.
— Это, скорее, про подготовку людей к жизни после смерти близкого человека. Разговор о том, как жить дальше, — это уже не про смерть, это уже про жизнь.
— Одна девушка, узнав свой онкологический диагноз, очень испугалась, хотела закрыться, не знала, как оповестить своих близких, — начала рассказывать Галина. — Но в этот момент умер ее друг.
И она сказала, что сильно рассердилась, почувствовала, что всё внимание досталось ему, потому что он умер быстрее.
Знаете, то, что она об этом сказала, что она не королева собственной смерти, — это шедеврально, это смело! После этого у нее совершенно изменилось отношение к своему диагнозу. Она зажила полной жизнью.
— Вот, в этой книжечке описывается процесс умирания! Многие раскритиковали, ну и что? Рэймонд Моуди, «Жизнь после смерти» называется! — снова включается Алексей Иванович.
— Моя подруга нашла для себя выход, — перебивает Алексея Ивановича девушка в черном свитере. — Она раздала своим друзьям задания. Когда она умрет, все они должны эти задания выполнить, а потом сделать фотоотчет у нее на стене в ВК. Одного своего творческого друга, который учится в Родченко, она попросила семь дней ходить в офис, поработать белым воротничком и делать селфи с ланча, другого попросила найти раба для сексуальных утех, с которым тоже должна быть фотосессия. Мне, зная мои проблемы с общением, она приказала пройтись по десяти лучшим барам или клубам Москвы и в каждом из них поцеловать самого красивого мужчину. Свои похороны она хочет превратить в феерию, чтобы все ее друзья помучались, но и оторвались. И да, свой гроб она разрешила опускать только под песни БГ.
— Сколько ей? — спрашивает элегантная женщина.
— А если она умрет в 90? Подруга всё еще должна будет заводить сексуального раба?
— Так будет даже интереснее! — улыбается девушка в черном свитере. — Но вы правы, все ее друзья надеются, что умрут раньше.
— Большинство выступающих говорили о приготовлении к смерти, что мы входим в нее постепенно или что хотим встретить ее внезапно, — снова заговорила девушка с грустными глазами. — Когда я думаю о своем отношении к смерти, я не могу представить, как соберу своих родственников у постели, скажу: «Устройте мне экопохороны» или что-то вроде того.
Мне сейчас 19 лет, о смерти я начала думать лет в 15. И смерть мне кажется очень далекой, будто недосягаемой, поэтому мне представляется, что я умру лет в 30, что меня собьет машина или в 27 я попаду в автокатастрофу. Мне не очень страшно умирать, мне страшно, что будет больно, что мне будут наносить 13 ножевых в переулке.
— Вы программируете себя. Чего боишься — то и случается, — комментирует элегантная женщина.
— Последние два месяца я четко решила, что я хочу закончить так же быстро, — подхватывает другая молодая девушка, с глазами не такими грустными. — Почему за последние два месяца? Потому что сейчас я вижу, как умирает моя бабушка. У нее деменция развита настолько, что она потихоньку перестает что-то узнавать, даже свою кошку, перестает слышать. Она хочет встать с кровати, вернуться домой, но она больше не встанет, потому что у нее сломано бедро. Всё. Ей 93. И невозможно ей сказать: «Нет, ты уже не встанешь. Никогда. У тебя атрофировались мышцы. Смирись».
Наблюдая за этим, я решила, что как угодно, но только не так. Уж лучше быстро или чтобы было пару дней, но осознанных, чем когда ты лежишь и говоришь: «А вот мне сказали, что через три месяца я буду бегать».
— Тут никто не скажет, — ободряюще произносит Татьяна. — Нет правильного выбора.
— Абсолютно, — поддерживает элегантная женщина.
— Ну, это карма, судьба ваша такая, — резюмирует Алексей Иванович. — И ее судьба. Какая жизнь — такая и смерть. Врач сказал, что за сутки человек может врать 200 раз. 200 раз! Я не поверил. Вот отсюда всё. Лицемерие, обман… Вот совсем недавно был случай. Учительница увидела у школьницы дырочку, и она к ней пристала: у тебя мама такая и папа, сама ты неадекватная! А мальчишки и девчонки смеются над ней. Ну что такое? Вот это ужасно.
— Друзья, давайте вернемся к нашей смерти, — берет под контроль этот разговор Галина. — Слава богу, дети в классе не умирают, несмотря на дырочки.
— Меня зовут Павел, мне 44 года. Девушка говорила, что боится боли перед смертью. А у нас один психолог хорошо это разобрал.
И, например, когда я взлетаю в самолете, я всегда думаю, что не могу изменить ситуацию. И даже если будет больно, потом я это не вспомню. Я не готовлюсь к смерти, нет, я стараюсь как можно больше общаться с близкими, чтобы потом не жалеть, что когда-то не успел.
— Сорок четыре года… Вы рано об этом думаете, — уводя взгляд куда-то на потолок, произнес Алексей Иванович.
— Не умирать. Я какой-то женский тренинг услышал, ведущая спросила: «Сколько вам осталось жить?» И она посчитала. И я ужаснулся. Не сильно много осталось жить.
Так что хочешь позвонить сыну, откладываешь, а потом думаешь: а если через 10 минут я умру? И звонишь.
— К вопросу об осознанности, — вступает девушка в черном свитере. — Мой друг недавно попытался покончить с собой. Но люстра сорвалась. И когда мы стали с ним это обсуждать, он сказал, что не видел никакого другого выхода, что общение для него в какой-то момент схлопнулось, и жизнь для него сейчас — череда необходимых обязательств. Он уже планирует следующее самоубийство.
— Вашему другу, может, поехать в Соловецкий монастырь? — советует мужчина в клетчатой рубашке. — Там есть отец Прокопий. Он с людьми решает именно такие проблемы. Он даже на сайте Соловецкого монастыря выкладывает свои лекции. Ваш друг может спокойно скачать, послушать, и у него наверняка изменится отношение к этой теме.
Дело в том, что он учился в церковно-приходской школе, там он изучил священные тексты и научился вязать узлы. В итоге священные тексты он раскритиковал, а узлы использовал во время секса — связывал своих партнерш и фотографировал. И через какое-то время его предали анафеме.
— Здесь церковь вообще никакого отношения не имеет. Это больше психология. Отец Прокопий просто общается с ними и через разговор пытается решить эту проблему.
— Некоторые доводят до конца, а некоторые привлекают внимание, — добавляет девушка с грустными глазами. — Мой близкий человек мной манипулировал: пришел ко мне с лезвием, сказал, что если я не буду с ним, то он порежет себя. Это сложно понять кому-то со стороны, но если ты долго общаешься с человеком, ты можешь сказать наверняка, способен он на это или нет. Тот человек был не способен.
— Мой бывший молодой человек сказал мне: «Умри от рака», — восторженно выкрикнула девушка в черном свитере. — Не знаю, к чему я это вспомнила…
— По поводу самоубийства… Вы же верующие, православные!.. — взмолился мужчина в сером костюме с заднего ряда.
— Мы этого не знаем, — чуть сквозь зубы, но с улыбкой произносит Галина.
— Ну да знают они. Церковники самоубийство порицают.
— Христос не порицает самоубийство! Он говорит: «Кто не возненавидит отца и мать, и братьев и сестер, и самой жизни своей, тот не может быть моим учеником». То есть человек должен дойти до предела какого-то, а потом будет понимать ту истину, о которой говорил Христос. И кто в церкви? Они вообще не грамотные, не читают… — удивляется Алексей Иванович.
— Хорошо, что вы у нас есть, — тихо произносит молодой человек в красном свитере.
— Я думал, что вечно буду жить, но с годами осознал, что все мы — тлен. И, родившись, мы все, так сказать, склонны к смерти.
А у бога все живы, — продолжил мужчина в сером пиджаке.
— Возможно… Смотря у какого, — вежливо улыбаясь, поправляет Галина.
— Нет-нет, это неправда! — держась за значок пацифик на своем пиджаке, выкрикнул Алексей Иванович. — Если вы будете внимательно читать священные писания, вы увидите, что везде говорится об одном, только разными словами! Я ж сам атеист, но верующий атеист, ладно. Но я хочу сказать, что бог — это немножко не церковное понятие. Немножко примитивно.
— Что такое готовность к смерти? — начинает новую тему Галина. — У меня есть какие-то дела, которые нужно завершить, обыденные, чтобы они не перешли на родственников, не знаю, написать завещание… Хотя бы записать пароли от аккаунтов, создать список почт, счетов — всего, чем мы владеем в физическом мире. Я решила этим заняться. Получился бесконечно длинный список. И вот этих дел, о которых мы сейчас-то не помним, не то что перед смертью…
— Поменять статус на «умер», — выкрикнул кто-то с задних рядов.
— Опять же — кто-то должен поменять мой статус!
И оказалось, что текущих дел такое количество, что умирать совершенно некогда, и даже трудно написать завещание. У меня уже три черновика, я не могу выбрать!
— Вы серьезно готовитесь, — произнесла элегантная женщина.
— А как еще? А вдруг я что-то забуду.
— А вы не допускаете, что переживете наследников? — садясь за стол, сказал вновь прибывший мужчина с взлохмаченными седыми волосами.
— Почему же? Допускаю. Всё достанется мне. Это прекрасно.
— Я также допускаю, что наследники переживут меня.
— Может, тогда пусть и они тоже напишут завещание?
— Вы знаете, я их попросила об этом.
— У вас это так звучит, что жизнь — это как черновик, а на беловую поживем потом.
— Я думал, что речь идет о глобальных делах… — опять тихо произнес молодой человек в красном свитере.
— Ну а глобальные дела какие? — не унимается взлохмаченный человек.
— Я не знаю, у каждого свои.
— Да мне представляется, что у подавляющего большинства в этой комнате глобальных дел нет. Здорово! Или не здорово. Но, во всяком случае, это так.
— Но меня вот что еще заботит… Куда деваются наши желания? В детстве, все помнят, нам задавали вопрос: «Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?» Я, помню, сказала, что хочу быть собакой. Потом я хотела стать следователем, десантником. Мои желания менялись в зависимости от фильмов, которые шли по телевизору. И потом я хотела прыгнуть с парашютом. Понятно, я это не сделала, но мне интересно, куда делось это желание…
— А почему «понятно»? — немного с вызовом спросил взлохмаченный мужчина, облокотившись на стол и посмотрев на Галину снизу вверх.
— Меняю формулировку: итак, я этого не сделала.
— Страшно! Хочется отсрочить этот светлый момент.
— А, то есть вы не сделали ничего из того, о чем мечтали.
— Ну, вроде если хочешь, то делай, а то зачем тогда хотеть? А то можно сказать: «Я хочу полететь, быстро-быстро махая руками, на Луну», но понятно, что так этого не достигнешь. Зачем тогда?
— Мечта! — восхищенно произносит молодой человек в красном свитере.
— А у вас все мечты сбылись?
— Мы снова ушли от темы смерти. Так вот. Я к чему вела… Желания никуда не уходят, они остаются. И раз уж мы живем вечно, неважно в каких проявлениях, то рано или поздно придется прыгать с парашютом. И лучше это сделать в этой жизни, добровольно, чем благодаря пинку сержанта. Это в лучшем случае.
Именно близость смерти, ощущение, что это может случится уже завтра, подталкивает меня делать максимально много из того, что я могу.
— Значит, вы живете из страха? — равнодушно интересуется взлохмаченный мужчина.
— Мы все живем из страха смерти. Если сократить все дроби.
— Знаете, что интересно?! Интернет-кладбища, — перебивает молодая девушка в яркой спортивной куртке. — Люди заходят на эти кладбища, смотрят, как там, что, как жил человек. Я это к той вашей фразе, что нет смысла собирать пароли социальных сетей.
— Меня так однажды лайкнула моя мертвая подруга, — произнесла девушка в черном свитере, глотнув кофе. — Оказалось, мама сидит с ее аккаунта.
— Сердечко с того света, — улыбнулся молодой человек в красном свитере.
— Австрийцы к этой проблеме очень серьезно подходят, — снова вступил в разговор мужчина, что советовал поехать в Соловецкий монастырь. — Все эти вопросы они стараются решить при жизни. Вплоть до того, что каждый покупает себе место на кладбище, они там всё обустраивают и даже потом ходят, пьют кофе у себя на могилке. Это абсолютно нормально. Они единственные, кто к этой теме…
— Не единственные, — обрывает Галина. — Мой папа сам заказал себе памятник. Ему не нравилось «здесь покоится муж, брат, сын…», говорил: «Вот у Тургенева памятник — „Тургенев“. Чего тут непонятного?» Поэтому пошел, выбрал форму, шрифт, вбил дату рождения. У меня папа военнослужащий. И после смерти военкомат сообщил, чтобы я принесла документы — они предложили всё оплатить. Я собрала, принесла. Они такие: «Слушайте, мы не можем это оплатить. Он же сам себе памятник заказал. Кто вообще так делает?» То есть это зависит от человека.
— Я выяснила в конторе, что многие люди завещали себя кремировать, а прах рассыпать над морем, — сказала девушка, сидящая у колонны.
— Так нельзя же. Когда забираешь урну, нужно предоставить справку о захоронении, — выкрикнул кто-то из другого конца комнаты.
— Хотел поинтересоваться, — аккуратно спросил молодой человек в красном свитере, — кто бы сжег себя?
Около половины участников подняли руки.
— Меня зовут Таня. Читала статью что в Диснейленде, оказывается, работники знают специальное кодовое слово. Очень часто люди завещают развеять прах именно там. И вот они стоят, кто-то из коллег говорит кодовое слово — и они: «Ага, кого-то опять развеяли, надо пойти подмести».
То ли Диснейленд сблизил участников кафе смерти, то ли разговоры о кремации, то ли то, что уже шел второй час беседы, но все оживились и стали говорить наперебой, чуть смакуя то, что будет с телом каждого в этой комнате после смерти.
— Мне приходилось общаться с человеком, который забрал урну из крематория, и потом она у него восемь лет на балконе стояла.
— Удобно. И ходить никуда не надо.
— Мне некомфортно думать, что мое тело будет гореть в печи. Но, с другой стороны, это экологичнее.
— Я слышал, как один человек завещал свой прах в кофе добавить.
— Прах добавить в молотый кофе.
— Он думал, это будут пить?
— А есть же еще такой вариант — предоставить свое тело науке. Ученые изучают тело, органы, а потом что с этим происходит?
— На самом деле это отказные покойники, их действительно отвозят в медицинские институты, там их студенты разрезают на куски, потом это всё в бидоны складывается, отвозится в крематорий и сжигается.
— Если крематория нет, то их просто хоронят на кладбище с остальными медицинскими отходами. На кладбищах есть такие места специальные.
— Да, видела на кладбищах таблички «биологический материал»…
— Еще бывает, что их на скелет варят. Мясо вываривают, а скелет собирают. И тоже для научных целей. Студентам ведь скелет нужен.
Татьяна и элегантная женщина после этой фразы склонились в шепоте, из их разговора доносилось лишь «Варят! Сейчас пластиковые делают, китайские, за полдоллара».
— Кто бы согласился стать донором после смерти?
— Если вдруг случайно, как обычно показывают в фильмах: вот сбила человека машина, и он еще местами свеженький, если пригодится, то почему нет.
— Это и есть жизнь после смерти… — самозабвенно произнес мужчина в сером пиджаке.
— Вроде бы на Тибете мертвое тело выкладывают на камень, чтобы к нему слетались птицы и его склевали, — совершенно спокойно стала рассказывать Татьяна. — Не знаю, хотела бы я себе такой участи, но если твое мясо идет кому-то на пользу, наверное, это здорово. Но вопрос — как отреагируют родственники.
— Если ты у них был костью в горле, скажут «наконец-то сдох, старая сволочь», — не выдержал долгого молчания взлохмаченный мужчина. — А в Гималаях как?
Там же альпинисты умирали, вечная мерзлота — и трупы десятилетиями хранятся. Так там мертвые альпинисты до сих пор служат ориентирами, знаками. Дошли до одного трупа — привал, дошли до другого — повернули. Вот вам и вечная жизнь в вечной мерзлоте.
— Обгладывать трупы коршунам оставляли парсы, народ такой, у них эти башни молчания огромные были, а вот северная народность: умирает человек — посадили его в сани, отвезли в тундру, в холод — и там волки и песцы его съедают и всё. И просто, — поддержал Иван Алексеевич.
— А как раньше племенных вождей хоронили? Значит, он умер, всех его жен и наложниц убить, слуг тоже убить, всех их положить в корабль, и мечи, и ножи, и инструменты, и одежду всю тоже туда напихать, и драгоценности, и кучу всего. Сколько добра могло пойти на пользу тем людям.
А тут недавно узнал, что в 90-е и нулевые годы у нас бандитов так хоронили. Умер человек — его машину в могилу кладут, телефон (заряженный!), и костюмы тоже, причиндалы всякие.
Продолжая обсуждать, был ли полный бак в машине или нет, доедая фрукты и рассматривая гроб для печенья, участники кафе смерти стали расходиться по домам. Поставить какой-то внятной точки на этих встречах, по словам участников, не удается никогда.
