О влиятельном школьнике
Вообще, переходить из одной школы в другую — странно. Это как "первый раз в первый класс" — ещё раз, но сразу в четвёртый. Там уже был другой подход, там была куча новых предметов, новых учителей и учеников. В общем, три новые кучи. Благо, перешли мы туда всем классом, поэтому стеснялись коллективно, сообща, в унисон, можно сказать.
На первой же линейке, посвящённой нашему приходу в эту школу (в первую очередь) и приходу всех остальных детей (в заметно меньшей степени), на трибуне выступали официальные лица. Меня не упомянули — а очень зря. Я им за это запомнился. Работал над этим, не покладая рук, целых семь лет.
Микрофон к тому моменту в Советском Союзе ещё не изобрели, поэтому все выступающие говорили в мегафон. Это такая странная конструкция, похожая на переносную радиоточку. Голос сквозь неё у всех был гнусавый, но никто не смеялся — чтобы не быть расстрелянными. Ну куда? В первый же день! Когда нас поздравили с прибытием представители горкомов, райкомов, крайкомов и прочих комитетов госбезопасности, слово взяла директор нашей новой школы.
Она не стала брать мегафон, и довольно быстро стало ясно почему. Евдокию Трофимовну было прекрасно слышно не только нам, но и докерам в порту. Чёткий, разборчивый, хорошо поставленный голос сообщил нашему городу, что школа начинает работать в обычном режиме и — добро пожаловать. Она была настоящим директором, потому что её реально боялись все — включая трудовика и физрука. Она была сильнее всей школы вместе взятой и каждого по отдельности. Если она была чем-то недовольна, то об этом знали все четыре этажа нашей школы.
Она рассказывала, что воспитала доктора наук (дочь свою), а значит, все так могут — если постараются. Не получалось ни у кого, но все совершенно точно старались.
Помимо учеников, учителей, доктора и технички, Евдокию Трофимовну боялась и старшая пионервожатая Вера. Она руководила горном, флагом, галстуком, пилоткой и пионерской комнатой. Ну вот это вот:
Раз, два, три, четыре,
три, четыре, раз, два.
Кто шагает дружно в ряд?
Пионерский наш отряд.
Не очень высокая поэзия, да и вообще — работа была не пыльная. Дудеть в горн она не умела, но для этого в школе были специальные дети.
Моя чистая, как слеза младенца, любовь к искусству — и к музыке в частности — привела меня однажды втихаря в пионерскую комнату. И я дунул в горн. Так я в один день познакомился и с пионервожатой Верой, и с самой Евдокией Трофимовной. Справедливости ради надо сказать, что я ещё и на барабане поиграл. В общем, я был пойман на месте преступления, арестован, полностью обезврежен и доставлен в кабинет директора по статье "надругательство над пионерскими святынями".
Я думал, что меня собрались хвалить за прекрасное исполнение на музыкальных инструментах, но я ещё и бюсту Ленина пилотку надел набекрень — а это, по тем временам, было расстрельное преступление. То есть, мои творческие потуги недооценивали уже тогда. По лицам было видно, что меня хотели посадить на электрический стул, но в стране была проблема со стульями и электричеством — и меня отпустили под клятвенное обещание никогда в жизни не примерять головные уборы лысым мужчинам. Данное тогда слово держу по сей день.
Ну и как-то первый год быстро пролетел, и все в школе очень расстроились. Дело в том, что директор, всеми обожаемая Евдокия Трофимовна, решила уйти на пенсию. Там проводы были такие, что даже те, кто не умел, — плакали. Некоторые — от счастья, но, на всякий случай, плакали горько.
И тут, совершенно неожиданно, Вера — та, что меня спалила с горном, барабаном и пилоткой на Ленине — стала следующим директором. Я подозреваю, что именно поимка меня и спасение вождя от позора сыграли важную роль. С того момента Вера стала Верой Павловной и возглавила наш неуправляемый муравейник.
И это я уже тридцать лет не играл на горне и барабане, а Вера Павловна всё ещё на своём посту. Она, кстати, когда мы были в одиннадцатом классе, проводила у нас урок сексологии. Она такое рисовала нам, что доску после урока мыли с особой тщательностью и с мылом.
Эх, сейчас бы в горн подуть и на барабане сыграть "Польку-бабочку". Но пилотку надеть не на кого — не тот эффект уже.
А директора до сих пор дружат, как видно по фотографии. И ещё неизвестно, как бы там всё сложилось, не примерь я тогда вождю головной убор. А так вот — карьера у человека сложилась.
