Сюжет завязан на ребёнке у которой есть дар целительства...

Но всё не так просто...

Вообщем как и сказано было в начале атмосфера преобладает над малобюджетностью и сюжетом, но если вам надоели супергеройки и жопносортирный юмор в фильмах - то этот фильм будет как раз для вдохновения...

Мне лично " по душе " такая атмосфера, а вот концовка конечно это ... Но не будем о жёсткости.

Очень хорош фильм, к просмотру рекомендация обязательна.

- Пожалуйста, потише, - сказал он вверх.

- Я не шумлю, - ответил дождь, и голос его прошёл по ржавым трубам, как тепло. - Я подчёркиваю.

- Подчёркивайте мягче, у нас здесь гость, - произнёс Петербуржец. - Ему ещё предстоит нас полюбить.

- Любить - это как промокнуть, - задумался дождь. - Сначала не хочется, а потом уже даже красиво.

Мы двинулись дальше, и дождь сместился к краю, как вежливый зритель. На углу, где фонарь подпирал небо тонкой палкой, стояла бронзовая дама с неприлично внимательным взглядом. Она смотрела поверх людей, поверх зонтов - прямо туда, где у прохожих хранятся намерения и причины.

Петербуржец остановился, снял шляпу, которой у него, кажется, и не было, и слегка поклонился.

- Мадам, - сказал он почтительно. - Отпустите мальчика. Он к вам ещё вернётся, но сегодня - не ваш вечер.

- Я лишь примеряла на него наш вечерний серый, - звякнула она браслетом. - Идёт.

- Ему пока идёт дорога, - возразил Петербуржец. - Остальное примерите позже.

Дама вздохнула, и звук этот был похож на звон старинного браслета.

- Ему и вправду идёт дорога. Ступайте. И берегите дождь. Он у нас с характером.

На третьем дворе зазвучала тихая музыка: кто-то учился играть на кларнете и вечно промахивался мимо нот, но сами промахи точно попадали в настроение. Сфинксы на крышах, казалось, шевельнули плечами - лениво, как коты, которым обещали рассказать историю, но всё никак не начинали.

- А вы кто? - спросил я наконец. - Вы ведь не просто прохожий.

Петербуржец задумался.

- Родственник, - сказал он. - У города много родственников. Мы не владеем ключами. Мы просто знаем, когда дверь притворяется стеной. Иногда провожаем. Иногда возвращаем. Иногда не успеваем - и тогда остаётся только дождь.

- И легенды, - добавил я.

- Легенды - это когда память решает согласиться с выдумкой, - усмехнулся он. - У нас здесь вот так устроено.

Дальше дорога вдруг пошла под уклон, хотя улица была ровной. Просто шаги стали легче, и город, довольный, подложил под нас невидимый пандус. Петербуржец рассказал ещё одну историю - про булочную, где хлеб меняют на чужие сомнения; про трамвай, что останавливается не на остановке, а у нужной фразы; про жильца с шестого этажа, что каждую ночь поднимается к себе, и хотя там давно никого, лестница всё равно делает на повороте паузу из уважения.

Мы свернули в последнюю подворотню, и воздух стал гуще, как воздух над чашкой чая, про которую забыли. Впереди вспыхнула жёлтая арка, а за ней - гул, свет, нервная суета витрин.

- Невский, - сказал Петербуржец. - Пожалуйста. Не бойтесь его. Он шумный, но не злой.

Я обернулся поблагодарить - и, конечно, никого уже не было. Лишь на старой табуретке, под часами, показывающими «вчера», и крошечным навесом, где можно было на минуту спрятаться от дождя, лежал горячий пирожок, завёрнутый в квадрат серой газеты. На газетной полосе чёрной типографской краской было набрано: «Пропуск во внутреннее». Без даты и имени.

Я сунул пирожок в карман, а газету - подмышку. Дождь вернулся, но теперь он был не сверху и не вокруг. Он сопровождал, как музыка в трамвае, когда едешь ночью домой и не спешишь выходить, потому что ещё немного - и прозвучит любимое место.

К вечеру я понял важное: здесь дорогу прокладывают не ноги, а внимание. Задержишься дольше чем «можно» у статуи - она подумает, что ты для неё. Не поздороваешься с дождём - он задёрнет свою штору. Будешь говорить шёпотом - город услышит лучше.

Я дошёл до перекрёстка, где рекламные вывески спорили с сумерками, и остановился. Позади, в темноте дворов, где-то всё ещё елозил кларнет, борясь с собственной мелодией. Сфинксы - то ли лениво, то ли строго - смотрели с крыш, и глаза их, должно быть, были мокрыми, но не от дождя.

- Ну, - сказал Невский, - пойдём?

- Пойдём, - согласился я и шагнул.

В шуме, огнях и спешке я вдруг понял, почему здешним людям дорог не разум, а нечто другое - то, что не умещается в объяснения. Разум здесь годится, как шляпа: полезен, пока не мешает смотреть по сторонам. А всё остальное - это когда тебя ведут, потому что ты перестал быть против.

И где-то в глубине города, на лавочке у парадной, Петербуржец, ковырял перочинным ножом печёночный пирожок и ворчал в сторону бронзовой дамы:

- Опять шалишь, сестрица. Ему же ещё возвращаться.

- Зачем? Пусть остаётся. Он понравился городу. – кокетливо произнесла бронзовая дама, подмигивая дождю.

- Ну понравился он мне, да. Подловила, – хмыкнул Петербуржец – Если сможет, тогда останется. Мы тут не прогоняем даже тех, кто бежит.

А дама улыбалась резьбой по губам, дождь делал вид, что не подслушивает, и Невский, как порядочный родственник на семейном празднике, тихо подталкивал меня локтем: «Не стой в дверях где тесно, ведь тебе пора к своим».

Шутер от первого лица в родном сеттинге с пиксельной 2D/3D графикой. Действие происходит в жутких городских уголках девяностых/нулевых в СНГ.
Прототип на итч: https://mihaileshmakov.itch.io/neighboringarea

👆👆👆

Над основным игровым циклом я еще работаю. Нужна обратная связь

Следить за проектом в телеге: https://t.me/MikhailAllowsHimself

— Она говорит: «Проходите, только не наступайте на паузу на лестничной площадке».

На втором пролёте невидимый кто-то привычно сказал «тише», и группа инстинктивно приглушила шаг. На третьем пахнуло хлебом — кто-то пёк его ночью и забыл прикрыть за ароматом дверь.

— Это у вас специальный запах для аутентичности? — спросил один из туристов.

— Это у нас «добрый день» по-петербуруски, — объяснил я. — Переводится как «успейте взять тёплым».

Двор-колодец выдохнул нас к остановке. Трамвай с литерой «Г» («Гостевая») подкатил как по заказу и звякнул, будто кивнул лично мне.

— По билету «до тайны» — в середину салона, — сказала кондуктор в вязаных перчатках. — А новичкам — к окну. Пусть город сам себя показывает.

— А нам… обычные билеты, — робко проговорил громкий дождевик.

— Обычные у нас все, — вздохнула кондуктор, отрывая от катушки коричневые прямоугольники. — Просто в некоторых есть место для тайны. Вы проверяйте.

Туристы вертели билеты на свет. В одном и правда проступила тонкая строчка: «Пожалуйста, не спешите». В другом — «Пересядьте на дождь». В третьем не было ничего; он был пуст, и это пугало больше всего.

— Пустые — самые вместительные, — успокоил я. — В них хранится то, что не умещается в словах.

Трамвай повёз нас мимо переулка «Если бы», сквера «Невозвращённых зонтов» и булочной «В обмен на сомнения». У булочной я попросил остановить.

— Здесь можно обменять тревогу на пышку, — сказал я. — Взвешивают честно и на совесть.

Они впервые улыбнулись правильно — глазами, а не зубами. Пока они пробовали горячее тесто, я обратил их внимание на прилавок.

— А вот это, — я указал на одинокий пупырчатый овощ, забытый кем-то у кассы, — это «дикий огурец». Местный дзен. Переводится как «то, чего здесь быть не должно, но вы делаете вид, что так и надо». Высший пилотаж городской вежливости.

Дождь, удовлетворённый усвоенным уроком, сделал на витрине пару акварельных мазков и отступил.

Дальше был мост. Металл мерно дышал, ветер деликатно проверял наши карманы. Туристы достали из своих чужие города: расписания, хэштеги, путеводители с обещанием «успеть всё». Ветер погладил мятую бумагу, отобрал одно «успеть всё», сложил из него кораблик и отпустил по тёмной воде.

— Переведите, — попросили они снова.

— Он говорит: «Всё — не успевается. Зато успевается — ваше».

На стрелке мы свернули к Бюро находок и прочего. У двери сидела знакомая собака с железным тире вместо ошейника. Она обнюхивала воздух вокруг каждого и одобряла далеко не всех.

— Мы… с миром, — сказал громкий дождевик и протянул ладонь. Собака, изучив воздух вокруг его пальцев, решила, что он не фальшивит, и коротко кивнула.

Внутри, среди стеллажей, хранились справочные карточки: «Парадная = подъезд (здороваться)», «Поребрик = бордюр (не спорить)», «Шаверма = шаурма (вежливо)», «Дожди = разговоры (с длинными паузами)». Я взял семь прозрачных пластинок «перевод с петербуруского» и семь обратных.

— Как это работает? — спросила женщина в жёлтом дождевике.

— Просто, — показал я. — Вы говорите: «Быстрее бы солнце». Карточка переводит: «Давайте подождём, пока город договорит свою мысль». Или вы: «Где здесь красиво?» Карточка: «Где меня узнает свет».

Они осторожно посмеялись. Кондуктор, которая, оказывается, всё это время шла с нами, пояснила:

— Прелесть петербуруского языка не в том, чтобы его выучить. А в том, чтобы ему понравиться.

— А как понравиться? — испуганно спросили пятеро.

— Не мешать дождю быть дождём, — согласилась собака со своего места и вздохнула своим тире так выразительно, что поняли даже те, кто ещё сомневался.

Мы снова сели в «Гостевую». Я дал им маленькое домашнее задание:

— Сейчас мы выйдем. Каждый на минуту останется один. Задача — услышать собственный перевод. Что город говорит вам, пока вы на него не смотрите?

Они разошлись по аллеям сквера, как бумажные кораблики. Один вернулся с мокрой открыткой в руке: «Здесь можно никуда не идти и всё равно приходить». Другая — с кленовым листом, к которому прикипела дождевая капля: «Не бойся быть медленным». Третий — с пустыми руками, но с новым лицом, на котором впервые уместился воздух.

— Вы начинаете понимать, — сказал я нарочито строго, чтобы не спугнуть. — Теперь экзамен.

Мы поднялись на шестой этаж, где никто не живёт. За дверью стояла пауза. Я постучал костяшками пальцев так, как стучатся в двери к старым историям. Пауза ответила тишиной, полной уважения. Из-под двери просочилась узкая полоска холодного света. Я разделил её на семь тонких линеек и вручил каждому.

— Смотрите сквозь них, — велел я. — С этого момента город перестанет позировать вашей камере.

На Невском, куда мы вернулись уже немного другими, я повёл их к бронзовой даме. Она стояла, как всегда, глядя поверх толпы — туда, где у людей хранятся намерения.

— Ей можно задать один вопрос. Если вы не торопитесь с ответом, — прошептал я.

Главный дождевик долго думал, а потом спросил вполголоса:

— А я… здесь не случайно?

Бронзовая дама не улыбнулась — это было бы слишком просто. Она лишь чуть заметно переместила сумочку из одной руки в другую. И на мгновение дождь перестал переставлять буквы в словах.

— Перевод: «Вы здесь ровно настолько, насколько сможете остаться в собственном молчании», — сказал я тихо. — По-петербуруски это звучит короче.

— Как? — выдохнула женщина в жёлтом дождевике.

— «Ничего. Подождём».

И они впервые сказали это правильно. Все вместе, но не хором, а так, как звонят трамваи: каждый своим колоколом. Город удовлетворённо подвинул им ещё одну сухую нитку тротуара. В подарок.

К вечеру они уже не были дикими, как вчера. Они научились отличать, где «потом» — это забота, а где — вежливый отказ; поняли, что пустой билет — самый надёжный; здоровались с ручкой парадной и не спорили с дождём. На прощание я выдал им по карточке «Обратного перевода»: если в их шумных городах забудется этот язык, нужно просто приложить её к сердцу. Трамвай найдётся сам.

— Так кто вы? — спросил меня экскурсовод, уже уходя.

— Переводчик Петербуруского, — пожал я плечами. — Временный. У нас это должность по совместительству. Её занимает каждый, кто умеет дождаться.

Они ушли. Спокойно, без суеты, с новоприобретённой правильной скоростью. Собака с железным тире свернулась у моего подъезда и прикрыла глаза: работа на сегодня была сделана. А дождь перечеркнул небо ещё одной плавной линией и, кажется, наконец согласился с предложенной орфографией.

- Я… - И тут я понял, что ничего не потерял. Всё при мне. Даже привычка объяснять.

- Тогда, быть может, нашли? - мягко уточнили в бюро. - Здесь можно зарегистрировать находку.

- Нашёл только новый переулок, - ответил я. - Кажется, вчера его здесь не было.

Человек за столом записал что-то в толстую, как церковная книга, тетрадь.

- Хороший улов для первого дня. Но у нас правило обмена. Сдаёте - получаете. И наоборот.

- Что же я могу получить?

Человек неспешно перелистнул страницу.

- Из сегодняшнего: дыхание моста в момент разводки; место в трамвае №3, которое никто не видит; слова, снимающие с разговора жар; склонность быть спасённым; и один ключ - от холода. У ключа, правда, безвозвратная выдача.

- А что взамен?

- Что-нибудь ненужное.

Слова «что-нибудь ненужное» звякнули во мне пустым бокалом. Ненужного у меня не было. Зато «нужного» - с избытком. Рациональность. Списки дел. Подкожный скепсис, мой лучший оберег от странных дверей.

- Хорошо, - сказал я. - Возьмите мою уверенность в том, что у всего на свете есть причина. Не всю. Так, верхушку. На один укус.

- Мы не меряем укусами, - улыбнулся человек одними уголками губ. - Это же не яблоко. Но так уж и быть. Отщипнём.

Он протянул руку, и я почувствовал, как с меня сняли невидимую плёнку. Стало как после долгой дороги, когда умылся холодной водой: всё то же самое, но кожа вдруг вспомнила, что такое воздух.

- Возьмите связку слов для примирения, - продолжил он. - И ключ от холода. Пригодится.

Ключ был латунный, тёплый и гладкий, как речной камень. Я сунул его в карман и вышел. Ветер шёл поперёк улицы, как это умеет только петербургский ветер, и по стенам медленно ползли тени, хотя вокруг ничего не двигалось.

С того вечера город начал отвечать на мои вопросы, не дожидаясь, пока я их задам. Заблудиться стало почти невозможно: подворотни сами подставляли плечо, ведя меня, как страницы в книге, которую знаешь наизусть. Кофе в крохотной кофейне на Рылеева пах так, будто бариста добавил в него не сахар, а щепотку «доброго утра». Волосы под шапкой перестали намокать, хотя дождь по-прежнему висел в воздухе плотной шторой - видимо, ключ от холода брал на себя и эту работу. А вечером, когда по лестнице поднимались шаги, они и вправду замирали на шестом этаже, и за закрытой дверью кто-то делал паузу. Долгую, глубокую. Словно само ожидание и было жизнью.

Через неделю я снова пришёл в бюро.

- У меня копятся вопросы, - признался я.

- Это свойство здешнего воздуха, - кивнул человек за столом. - Оставите?

- Что? Вопросы? Разве их можно оставить?

- В этом городе можно всё, что не ему противоречит.

- А как понять?

Он задумался, глядя в окно на серую стену напротив.

- Да дело нехитрое… Если на Неве лёд - по нему не ходят. Если мосты разведены - на другой берег добираются не ногами, а разговорами. Если ждёшь кого-то - присаживаешься на краешек чужой скамейки. Если не знаешь, как быть - завариваешь чай и ждёшь, пока остынет. Простая логика. Без всяких гарантий.

- Нет, вопросы я оставлю себе, - решительно сказал я. - Может, возьмёте что-то ещё?

- Идеи?

- Идеи - мои кости. Не отдам.

- Принципы?

- А что взамен?

- Способность иногда понимать без объяснений.

Я помолчал. Это была игра со ставками, которые нельзя сосчитать, но отчего-то хотелось продолжать.

- Ладно. Возьмите один принцип. Маленький. Тот, что гласит: «Если нельзя, то нельзя». Иногда ведь всё-таки можно.

Человек достал из ящика крохотную бумажную птицу и опустил её мне на ладонь.

- Раскройте её, когда перестанете злиться в очереди, - сказал он. - Или когда один дождь сменится другим, а вы вдруг поймёте, что это два совершенно разных дождя.

Я вышел, и дорога домой словно сжалась - кто-то будто вынул лишний квартал между домами. На Марсовом поле улица повела меня не по прямой, а по памяти - к моему окну, хотя оно было на другом конце города. Я поймал себя на том, что улыбаюсь пустоте. Глупо? Возможно. Но эта улыбка легла на лицо куда естественнее привычного «давайте по существу».

Вечерами я стал гулять. Иногда через Дворцовый, иногда вдоль канала, где в чёрной воде дрожали усталые окна. Однажды, уже за полночь, я стоял у разводного моста. За перилами город тихо чесал спину о воду. И вдруг рядом раздался голос:

- Слышите, как он дышит?

Рядом стоял подросток в распахнутой куртке. Он кивнул на стальной шов моста.

- Когда разжимается - выдыхает. Когда сжимается - вдыхает. Все думают, это для машин. А это он для себя. Просто его редко слушают.

Мы молчали. Внутри металла лязгали механизмы, но сквозь них пробивался ровный, глубокий звук - дыхание огромного животного, которое знает, что оно мост, и у него своя работа. Я подумал, что если бы у меня отняли весь мой ум, я бы всё равно слышал такие вещи. Они были устроены не по законам логики, а по законам бытия.

- А ты откуда знаешь? - спросил я.

Подросток пожал плечами.

- Дед строителем был. Любил слушать. И меня научил. Деда нет, а привычка осталась.

- Дед не говорил, что мост иногда… разговаривает? - не удержался я.

- Нет. Он говорил, что у всего своя работа. Даже у тишины. Просто не все до своей тишины дорабатывают.

После той встречи я окончательно понял: в этом городе объяснение - это услуга, а не обязанность. Иногда тебе её оказывают, иногда - нет. Иногда она приходит, как чай в блюдце, а иногда - как пустое блюдце, на котором чудом остался след от чая.

Однажды, возвращаясь домой, я снова увидел стеклянную дверь бюро. На ней висела записка: «Сегодня только обратные возвраты». Я вошёл.

- Случается, - сказал человек за столом. - Потерянное просится назад.

- А если я попрошу вернуть тот первый кусочек… уверенности?

Человек покачал головой.

- Он растворился. Здесь ничто не хранится вечно. К тому же, вы отдавали не уверенность, а плёнку с глаз. А такие плёнки всегда смывает дождём.

- Тогда… - я замялся. - Можно получить что-то у города в долг?

- Конечно, - улыбнулись в бюро. - Что вам?

- Знание, что я не зря.

Человек долго листал свою тетрадь, потом протянул мне что-то маленькое и гладкое, как камешек.

- Это ваше, - сказал он. - Оно подскажет вам трижды. Первый раз - когда вы забудете, что хотели сказать. Второй - когда поймёте слишком много. И третий - когда забудете то, что поймёте.

Я взял «моё» и положил в карман к ключу от холода. На выходе оглянулся: на стеллажах, между «Неприсланными извинениями» и «Случайными благословениями», стоял ящик без таблички. Он был пуст. Я мысленно подписал его: «Свобода не объяснять». И вдруг понял, что это - не просто пустой ящик. Это мой.

Зимой ударили настоящие морозы. Я достал ключ от холода и повернул его в замке форточки. Теплее в комнате не стало, но исчез тот глухой, давящий звук, которым мороз доказывает свою правоту. Я заварил чай, раскрыл на ладони бумажную птицу и стал ждать паузы на шестом этаже. Шаги поднялись и замерли за закрытой дверью. В наступившей тишине что-то наконец договорилось само с собой.

Иногда мне хочется рассказать обо всём этом тем, кто помнит меня прежним - собранным, понятным, всегда с готовым объяснением. Я начинаю писать письмо и стираю. То, что я вынес из бюро, - не чудо и не открытие. Это как тёплые варежки: мир они не меняют, но в них теплее идти дальше.

Весной я снова встретил того подростка у моста. Он сидел на перилах и смотрел на воду.

- Дед ещё кое-что говорил, - сказал он, не оборачиваясь. - Что умных в нашем городе всегда хватает. А вот любящих - ровно на одного меньше, чем нужно. И город делает вид, что не замечает.

- А если заметит?

- Тогда и разводит мосты. Чтобы этот лишний не прошел, не заблудился.

Мы стояли и слушали, как мост вдыхает и выдыхает серый воздух. А я думал, что моя привычка объяснять никуда не делась. Она просто стала другой. Теперь она похожа на фонарик: им можно освещать дорогу, а можно прикрыть ладонью, давая глазам привыкнуть к темноте. И в этой темноте, оказывается, видно гораздо больше.

Если вам однажды понадобится «хватит» в долг или ключ от холода, спросите дорогу в ближайшем переулке. Только не торгуйтесь. Здесь действует простое правило обмена: чем меньше в сделке от разума, тем больше в ней смысла. В других городах это назвали бы парадоксом. А в этом городе - это обычное дело.