(Теория Маленького Взрыва.)
Профессор вернулся с Чертовых гор. С экспедицией лазил, в лабораторию, где еще старина Максвелл ловил сачком движения эфира. Ловил, да не поймал. А вот профессор поймал. Профессор водрузил на стол старый портфель - потертый и пузатый - и, поигрывая пухленькими пальчиками около полуминуты, изображая интригу, открыл- таки застежку портфеля и вынул из его «недр» колбу с мутным содержимым.
Мэтр демонстрировал склянку публике, и сам её разглядывал умиленно. Публика состояла из его лаборанта и ученика, в одном лице. Руки лаборанта были заняты тряпкой протиравшей поверхность рабочего стола, а мозг ученика был заполнен воображаемыми перипетиями сегодняшнего вечера, вечера пятницы, за которой долгий уик-энд, и всё такое, и ученик как-то немного тупил.
- Это плоды тринадцатилетних трудов моих!
О том, что профессор над чем- то трудится, лаборант не знал. Он искренне считал, что тот только разглагольствует, пачкает лабораторную посуду и часто пахнет спиртным:
- А про них, кто ни будь, еще знает?
Но профессор уже будто и не видел никого, пребывая в своем тематическом пространстве:
- Это первосубстанция. Это тот бульон, из которого приготовляются вселенные. Его еще раньше называли эфиром, но нынче это название не актуально, дискредитировано подлыми насмешками завистников. Поэтому мы его так не называем. А называем «Нулевой точкой вакуума»!
- В колбе - Вакуум?! И густой такой…
- Да нет, конечно! «Первосубстанция», «Протоматерия», «Тьма Предвечная», «До-Вещество»... Не знаю, как и назвать, на чём остановится. Вот только, черт побери её: со всеми характеристиками эфира, описанными в переписке Эйнштейна и Теслы . «Эфир»! Побери его неладное... Абсолютно индифферентен к внешним воздействиям! А то бы...
- А так бы... Что было бы, если его всё-таки расшевелить?
- Как что?! Как что? Было бы.... - Профессор забеспокоился и забегал вдоль стола. - Что-то было бы! Содрогание было бы. Большой взрыв. Было бы: «Первоначало»! Или: «Второначало», или... Но Нобелевская премия, как минимум!
-В общем, не морочь мне голову. У меня важная встреча в клубе. «Вечер Пятницы сегодня! Уо -уо. Ого-го, Уо!...»
Напел профессор, сделав пару новомодных па', руками и бедрами. А лаборант добавил:
- Да,- согласился профессор, прихорашиваясь у зеркала, - важная встреча и преферанс.
- А там: длинный уик-энд.
- Да, длинный уикенд ....
Профессор о чем-то задумался, романтичном, но встрепенулся:
- В общем - я спешу. Приберись здесь. Колбу – в сейф.
Профессор ушел, что-то напевая себе под нос, а ученик не мог оторваться от внутреннего содержимого колбы. Уж надо бы ее спрятать в сейф, а рука всё не поднималась.
Там, в колбе мерещились спящие галактики, лепестки уснувших протуберанцев тысячи солнц и пылинки миллиардов планет - холодные, одинокие, ждущие...
И всё - одному профессору?
И решился лаборант: немного отлить от первосубстанции. Подставил свою маленькую заветную колбочку, оторвав её от змеевика перегонного, и капнул.
Капли не получилось, но что-то явно перетекло. Его колбочка заметно потяжелела и помутнела, став уменьшенным образом и подобием профессорской.
Для начала ученик капнул на первосубстанцию кислотой, серной. А потом и синильной.
Эффекту не было. Но процесс познания не остановить, если рядом реактивы.
Юноша охлаждал субстанцию в азоте, и нагревал на спирту. Ослеплял магниевыми вспышками. Сжимал и разряжал в барокамере.
Он крутил её в центрифуге. Баламутил палочкой. Возмущал радиоволнами.
Он просто орал на неё и делал ей страшные глаза.
Ничего! Ни какого эффекта!
Пора было идти домой, сегодня ужин и гости, а там долгий уикенд и будет время подумать: как, всё-таки, вывести из себя первосубстанцию эту. И стать знаменитым, и богатым.
Дома ждал накрытый стол, за столом - кузен с мамзелью, и старый пень во главе стола - их с кузеном общий дедушка. Еще тот пройдоха и развратник, только глуховат на оба уха. На столе наливочка в графине, судачок в желе и еще салаты. И только пары молодому человеку не было. Должна прийти домохозяйка соседская, да, задерживается женщина.
Лаборант, раскланиваясь, проскользнул в свою комнату. Сноровисто скинул пальто. Вынул из-за пазухи колбочку с первосубстанцией и водрузил на книжный шкаф.
И задержал руку. Показалось ему: нечто колыхнулось в посудине. Он всмотрелся в её муть. Ни-че-го. Сказано ж: «Индифферентна». Значит: «не движима» - «непоколебима», в том числе. Как только она из колбы в колбу перетечь умудрилась? Уже - Вопрос! С ответом на кандидатскую диссертацию, минимум.
Тут за дверью раздались приветственные возгласы кузена и быстрый говорок соседки.
Молодой человек обратился к зеркалу, подбил вихры со лба. Уж нынче он девку не упустит, как прошлый раз, перебрав наливки.
Распахнул двери, и, воздев руки, радостно двинулся приветствовать соседку. Но обнять, сходу, как рассчитывал, категорически сокращая дистанции предварительных бесед - не получилось.
В руках соседки оказался кулёк, свернутый из одеяла - так обычно младенцев упаковывают. Очень это полено мешало. Погасла улыбка. И соседка смутилась. И даже, как бы засобиралась прочь. Но друзья, товарищи застольные, принялись ее уговаривать: не спешить отсюда, остаться, присоединиться.
Соседка облегчилась, забросив кулек в комнату лаборанта на кровать, и, живенько - за стол.
Где сомкнулись бокалы, звякнули, разом.
А в соседней комнате - Тьма.
Стеснение, впечатывающее в сырость, в холод, во тьму. Стягивающее, сдавливающее.
Но натужное, рвущееся изнутри нарастало.
Внутри кулька, что на кровати. Запечатанный, будто бандероль. Словно упакованный в смирительную рубашку опасный безумец. Туго спелёнатый, профилактически ограниченный от неизвестного ему пока баловства - тужился младенец.
Он тужился, кряхтел, борясь с сыростью, холодом и Тьмой.
Колбочка с первосубстанцией на шкафу бледно засветилась....
- ... Мы, с профессором, делом заняты. - Рёк за столом лаборант, в ответ ехидному дедушке, намекнувшему, что молодежь нынче, сплошь, дармоеды и бездельники. - Мы моделируем, так сказать: процессы. Вот, сегодня, например: вселенную создавали. Маленькую...
У деда выпал изо рта кусок рыбы:
Молодой человек отмахнулся от старого дурака, с его дряхлой вселенной, всем уже ясно, что никчемной. И хлебнул наливочки.
- Новую, создаем, опытным путем.
- И каждый станет в ней аки бог! - Дед подобрал со скатерти выпавший кусок и положил себе обратно в рот. Принялся жевать, и, вдруг, захихикал, мерзко, расплевывая объедки. – Засранцы!
Лаборант не любил этот его смех, покраснел и заелозил задницей по стулу. Ведь, может и из-за стола прогнать, хозяин всё-таки. И начал спешно набивать себе цену:
- Не знаю, не знаю: на счет бога. Но: «криэйтером», так сказать: «демиургом» - вполне себе правомочное самонарекание нам. Бренд, так сказать, на двоих. Юридически корректный, если с профессором на пару...
Младенец боролся. Он едва шевелил головой, но это: первый раз в его жизни. Он напрягался. Он рвал путы бессознательного.
Он преодолевал немочь едва народившихся мышц, пробираясь изнутри себя. В Себя.
Тусклое свечение в колбе стало ярче.
- Новая вселенная... И что бы там - любовь кругом. Люди так нуждаются в любви..., - размечталась с чего-то подруга кузена.
- Ну-ка, ну-ка, что там «о любви»? Поди, сношаться зачнут, как кролики, - обратился кузен, в общем, даже не к лаборанту, а к вырезу платья подруги.
Но пьяненький лаборант его услышал и поправил кузена, на правах совладельца брэнда «Криэйторы Вселенной на паях»:
- Обязательно! Только: контроль полный, за всем, и за этим тоже.
В соседней комнате младенец напрягался и кряхтел. И, расковыряв-таки носом клапан пакета, глотнул свежего воздуха и заорал.
В колбе заиграли переливы красного и оранжевого.
- Вот тебе, мамзель, и: «хи-хи»... . Это, не твой, там орет, соседка?
- Ой, - соседка подорвалась из-за стола.
- Расплодились, продыху нету, - прокрякал старик, ковыряясь в рыбьей икре.
Прибежали, распеленали, надавали по заднице, сменили мокрое на сухое, положили на большую подушку, укрыли взрослым одеялом. И оставили.
Главное - распутали. Младенец открыл глаза и увидел первое в жизни - запоминающе увидел, впечатывающе. Четко. Увидел подушку. Облако, на котором возлежал. Под облаком увидел длинное ристалище кровати. А сбоку, во мгле узрел грозную скалу - шкаф книжный.
А из далёкого, из-за угла к нему потянулась щёлка яркой надежды шумного света из залы – с гомоном и смехом, и звоном бокалов…
Когда шлепали по заднице невинного, колба потемнела до малинового.
Когда младенец осознавал обиталище свое, сменилась зеленоватым. И успокоилась лампадно-желтым, когда он задремал.
-... Я - великий, может, буду. Бог, или как там их... – Лаборант расслаблялся, обняв уверенно соседку. - Вселенную создам свою, маленькую. Ну, не вселенную - галактику. Да, хоть, планетку, какая будет, в колбочке. Но для неё, вот: буду Бог, конкретно. Ох, я там - и посатраплю, и помилостию...
Колба на шкафу, вдруг, треснула.
Желтый огонек струйкой потек по книжным полкам. Прожег мифологию древней Греции, проел антологию сказок народов мира. Просквозил учебники Биологии, Ботаники, сборник философских статей и утонул в огромном томе физической энциклопедии.
Младенец широко распахнул глаза.
По шкафу, с полки на полку, причудливо изогнутая, мерцала звездочками пепельная дорожка. Мерцала, словно трещина в ночное небо.
Младенец улыбнулся, широко распахнутые глаза заблестели.
Искры, перемигиваясь, заиграли по шкафу.
Вся комната эта, сиротская. И гостиная, где пошлая публика за столом. И дом этот, обшарпанный. И улица, промозглая, та. И этот скверный город.
Исчезло всё, будто не было.
Не исчезло! Сжалось в комок - до песчинки, уменьшилось - до ничтожного, и - брызнуло пучками фотонов, неразличимых во вспышке Нового Света.
Ведь, всё только начиналось.
