Проза

А потом жена неожиданно покинула этот мир навсегда…

Его взгляд упал на старый шаткий табурет.

— Может быть, пора, Надюша? — горько спросил он вслух. — Достаточно я настрадался, как по-твоему?

Ему никто не ответил.

Он посмотрел на остальные фотографии: дети, внуки, невестки, зятья.

Где они? Вспомнят ли о нём в этом году?

Руки тряслись и болели. Усилием воли старик поднял их вверх. От этого простого движения больно закололо в правой подмышке.

— Где-то там должно быть… — пробормотал он пересохшими губами, с усилием дотягиваясь ладонями до затылка.

Неловкие пальцы нащупали кусочек твёрдого металла в редких седых волосах. Старик потянул за него.

Зип-зип. 

Зи-и-и-и-ип.

Бегунок разъединил звенья молнии, и они поползли, раскрывая старую кожу.

Под ней — чёрные блестящие волосы. Старик потянул края в разные стороны.

Треск. Покров стал рваться.

Сквозь разрывы появлялась новая, свежая кожа, наполненная молодостью и живительной силой.

Старая тонкая обёртка упала под ноги.

И в самом деле — до этого в отражении был кто-то другой. Сейчас он стоял голым перед зеркалом и смеялся. Звонко. Чисто.

Вот же какой он — настоящий! Сильный, красивый и молодой — прямо как на фотографии позади.

Порывшись в шкафу, нашёл там свои джинсы с футболкой, лежавшие ещё со студенческой поры.

Хорошо, что ему хватило ума когда-то не выбросить их. Натянул их быстро, ловко.

Он подбежал к окну. Распахнул его настежь.

Лето выстрелило в комнату из тысячи орудий — звуков, ароматов, красок!

Запахи лип и сирени, шум велосипедов, лай собак, сотни голосов, смех…

— Эй, вы! Я тоже тут! — прокричал он случайным прохожим.

Он вскочил на подоконник и, подпрыгнув, полетел вниз.

Легко приземлился на асфальт, почувствовав, как ноги пружинят, как каждый сустав подхватывает движение — свободно, слаженно.

Он бежал босиком, куда глаза глядят, наслаждаясь солнечными лучами, ласкающими теплом каждую клеточку новой кожи. По двору, под ветками лип, между детскими качелями и пыльными автомобилями — в парк.

Красивая девушка в лёгком платье шла навстречу. Он улыбнулся ей, а она — ему. Он протянул руку — не спрашивая, не удивляясь — и она взяла её.

И случился у них летний танец. Под музыку ветра и птиц, вокруг старинных дубов кружились они, забыв про время.

Но солнце постепенно клонилось к закату, жаркий день уступил место прохладным летним сумеркам. Уже совсем скоро должно было наступить завтра.

И в его жизнь, конечно же, ворвутся шумной гурьбой дети и внуки, невестки, зятья. Маленькие кулачки будут стучать в дверь, большие руки — обнимать. Вымоют окна, приготовят праздничный стол, поздравят с ещё одним прошедшим годом.

И одиночество ненадолго спрячется, притаится в тёмном углу.

Как он мог забыть о них? Как он мог чувствовать себя кем-то другим — не их отцом и дедом, а тем юнцом с фотографии?

Он галантно попрощался с девушкой, поцеловав на прощание мягкую тыльную сторону её ладони. Она удивилась и воскликнула, что сейчас так никто не делает.

А старик улыбнулся. Хотел бы он ей сказать, что всего лишь желал подарить ей улыбку.

И у него получилось! Получилось добавить немного радости в этот мир.

Он вернулся тем же путём — через окно. Молча. С остатками ветра в голове.

Откуда-то прилетела вторая муха и села рядом с первой на край стакана. Что они представляют? Будто у них свидание на берегу озера?

Старик нашёл свою старую кожу, сложенную, как брошенное полотенце. Подправил слегка морщины, заштопал разрывы старой иглой. Спрятал джинсы и футболку обратно в шкаф до следующего лета, а сам надел свою привычную, удобную одежду.

Встал перед зеркалом.

Оттуда смотрел всё тот же старик. Сухой. Потемневший. Уставший. Но теперь — со следами смеха в уголках глаз. Незаметными, но настоящими.

Пусть он сам себя не узнаёт. Главное — чтобы узнавали они. Чтобы дети и внуки, невестки, зятья приезжали. Хотя бы раз в год.

Он ведь их так ждёт!

ТГ https://t.me/vadimberezinwriter

Автор: Вадим Березин

Редактор и корректор: Алексей Нагацкий

— Да о чём ты вообще? — крикнул он, чувствуя, как паника накатывает удушливой волной.

— Мы не могли иметь детей, — скороговоркой начала Марина Сергеевна, не отнимая ладоней от лица. — Я по больницам моталась, по бабкам, чего только не делала. Ваня уж и отчаялся, а я всё никак не смирялась.

— Мам, перестань, — Алексей шагнул к ней, но женщина дёрнула плечом, словно отталкивая.

— Дослушай, ради Христа, — выдохнула она. — Я тогда медсестрой в роддоме работала. Ох, Господи, будто вчера было... Привезли совсем девчонку, то ли студентку, то ли школу только закончила. Как же давно это было-то, боже ты мой...

Алексей оперся о холодильник, не чувствуя, как магнитик с видом Крыма впивается ему в ладонь. Его начало мутить.

— Она от тебя отказалась сразу, — продолжала Марина Сергеевна, вытирая слёзы краем фартука. — Даже не глянула. Вера её звали. Фамилию я уж и не помню, врать не стану. Соколова, кажется.

— Ты бредишь, — прошептал Алексей.

— Бумаги все есть, если не веришь, — женщина встала, пошатываясь, и прошла к старому серванту. — Вот, смотри.

Она достала из нижнего ящика потрёпанную деревянную шкатулку, которую Алексей помнил с детства. Мать всегда хранила там какие-то документы и открытки. Дрожащими руками она вынула пожелтевшие листы.

— Свидетельство о рождении твоё первое, — она протянула бумагу. — Вот, смотри. И документы на усыновление.

Алексей взял листок, но буквы прыгали перед глазами. Он смог разобрать только имя: Вера Николаевна Соколова, 18 лет. Откуда-то из Орла.

— Это неправда, — он швырнул бумаги на стол. — Это всё ложь!

— Лёшенька, — Марина Сергеевна шагнула к нему, протягивая руки. — Сыночек...

— Не смей! — рявкнул он, отшатнувшись. — Не смей меня так называть! Тридцать лет вранья! Тридцать!

Он повернулся и вылетел из кухни, натыкаясь на стены. В прихожей схватил куртку, не попадая в рукава. За спиной слышались причитания Марины Сергеевны, но он не оборачивался.

Только оказавшись на улице, он глотнул холодный осенний воздух. Колени тряслись так, что он едва добрёл до старой скамейки возле подъезда. На той самой скамейке они с отцом часто сидели вечерами, когда Алексей приезжал в гости. Отец курил свои «Яву», а Алексей рассказывал о работе, о жене, о детях...

Дети. Господи, а что теперь говорить детям? Максимке девять, Анютке шесть. Как им объяснить, что их бабушка на самом деле...

Телефон в кармане завибрировал. Наташа. Алексей выключил его, не отвечая. Не мог он сейчас разговаривать. Не мог ничего объяснять.

Он поднялся и пошёл к машине. Руки ходили ходуном, когда он пытался вставить ключ в замок зажигания. Наконец, двигатель зарычал, и Алексей вдавил газ, не разбирая дороги.

Сам не понял, как оказался на старой плотине, где они с отцом рыбачили каждое лето. Отец... Папа... Такой настоящий, родной. Как он мог лгать столько лет?

Алексей заглушил мотор и вышел из машины. Ноги сами понесли его к воде. Ночная река чернела внизу, холодная и равнодушная.

«А был ли хоть один человек, который не врал мне?» — мысль царапнула сознание.

Телефон он всё-таки включил, когда озяб до костей. Двадцать три пропущенных от Наташи, восемь от Марины Сергеевны.

Пальцы окоченели так, что он с трудом набрал номер своего друга Димки.

— Лёха, ты где пропал? — раздался обеспокоенный голос. — Тебя Наташка обыскалась!

— Димон, можно я к тебе? — голос Алексея сел до хрипоты. — Переночевать?

— Случилось чего? — насторожился Дмитрий.

— Расскажу при встрече, — Алексей сглотнул комок в горле. — Жду адрес.

Димка скинул сообщение, и Алексей снова завёл машину. Навигатор показывал полтора часа езды. Хорошо, далеко. Подальше от всего этого безумия.

Он гнал по ночному шоссе, вжимая педаль газа до упора. Обрывки мыслей метались в голове, не складываясь в единую картину. Вспомнилось вдруг, как в детстве он сломал руку, упав с качелей. Отец — нет, не отец, чужой мужик — нёс его на руках до самой больницы, потому что скорая не могла пробиться через весенний паводок. Как же тогда болела рука... Но ещё больше болело сейчас.

Дмитрий ждал его на крыльце, кутаясь в старую куртку.

— Ну ты даёшь, — покачал головой друг, разглядывая осунувшееся лицо Алексея. — На тебе лица нет. Давай, заходи, замёрз небось.

В квартире пахло жареной картошкой и немытой посудой. Типичная берлога холостяка. Они с Димкой когда-то вместе снимали такую же, ещё до свадьбы Алексея.

— Рассказывай, что стряслось, — Дмитрий плеснул в стаканы коньяк и подвинул один Алексею. — С Наташкой поругался?

— Хуже, — Алексей залпом опрокинул стакан, закашлялся. — Димон, я приёмыш.

Дмитрий поперхнулся.

— Чего?

— Сегодня узнал, — Алексей вертел в руках пустой стакан. — Мать призналась после похорон. Оказывается, отец давно хотел рассказать, а она боялась.

— Погоди, — Дмитрий потёр лоб. — То есть тётя Марина тебе не мать?

— Выходит, что так, — Алексей криво усмехнулся. — Прикинь, тридцатник разменял, а только сейчас узнал, что всю жизнь мне врали.

Дмитрий молча налил ещё коньяка.

— И что теперь?

— А хрен его знает, — Алексей покрутил стакан. — Я сбежал оттуда, как ошпаренный. Даже Наташке не позвонил. Поеду искать настоящую мамашу, наверное.

— Зачем? — удивился Дмитрий. — Она же отказалась от тебя.

— А ты бы не хотел знать, почему от тебя отказались? — огрызнулся Алексей. — Почему выкинули, как котёнка?

Дмитрий замолчал, разглядывая друга.

— Лёх, а может, это и к лучшему? — осторожно сказал он. — Ну, что тебя усыновили. Ты же сам говорил, что у вас хорошая семья была.

— Была, — эхом отозвался Алексей. — Теперь-то я не знаю, что у меня было.

Они пили до глубокой ночи. Алексей говорил, захлёбываясь словами и коньяком вперемешку. Дмитрий слушал, изредка вставляя короткие реплики.

— Знаешь, что обиднее всего? — Алексей опрокинул очередной стакан. — Я ведь всегда гордился, что похож на отца. Все говорили — одно лицо. Брови, глаза, походка... А оказывается, просто совпадение. Или самовнушение.

— Может, тебе стоит вернуться и поговорить с тётей Мариной? — предложил Дмитрий. — Она-то тебя как сына любит, это факт.

— Не могу я сейчас, — Алексей помотал головой. — Как подумаю, что тридцать лет в глаза врали...

— Не врали они, — вздохнул Дмитрий. — Просто не говорили всей правды. Разница есть.

— Для тебя, может, и есть, — буркнул Алексей. — А для меня... Я уже не знаю, кто я такой, понимаешь?

Дмитрий понимающе кивнул.

— Ладно, давай спать, — он поднялся, пошатываясь. — Утро вечера мудренее.

Алексей проворочался всю ночь на продавленном диване. В голове крутились обрывки воспоминаний: вот отец учит его кататься на велосипеде, вот мать штопает разорванные штаны, вот они все вместе лепят пельмени на Новый год...

Когда за окном начало светать, он наконец уснул тяжёлым, беспокойным сном. Проснулся от звонка — Дмитрий названивал с работы.

— Лёх, ты как там? — голос друга звучал обеспокоенно. — Я тебе завтрак оставил на столе. Ключи брось под коврик, если уйдёшь, ладно?

— Угу, — промычал Алексей. — Спасибо, Дим.

— Наташке позвони, — напомнил друг. — Она с ума сходит.

Алексей пообещал и отключился. Голова раскалывалась, во рту пересохло. Он доплёлся до кухни, выпил стакан воды и уставился на оставленную Дмитрием яичницу. Кусок в горло не лез.

Телефон снова зазвонил. Наташа.

— Да, — хрипло ответил он.

— Лёша, что происходит? — голос жены дрожал от волнения. — Где ты? Почему не отвечал? Мы с детьми с ума сходим!

— Я у Димки, — он потёр лицо свободной рукой. — Всё нормально, Наташ. Мне просто... нужно было подумать.

— О чём? — растерянно спросила она. — Что случилось?

— Я потом объясню, — Алексей не представлял, как рассказать ей обо всём. — Мне нужно кое-что сделать. Вернусь — поговорим.

— Лёша, ты меня пугаешь, — голос Наташи задрожал сильнее. — Это из-за смерти папы? Тебе плохо?

— Не только, — уклончиво ответил он. — Наташ, пожалуйста, дай мне время. Я позвоню.

Он положил трубку, не дожидаясь ответа. Ещё один звонок — Марина Сергеевна. Палец завис над кнопкой «отклонить», но в последний момент Алексей всё же ответил.

— Алёшенька! — отчаянный крик в трубке заставил его поморщиться. — Сынок, вернись, пожалуйста! Давай поговорим!

— Не могу я сейчас, — он стиснул зубы. — Мне нужно время.

— Лёшенька, я всё объясню, — голос женщины прерывался от рыданий. — Мы тебя любим, всегда любили! Ты наш сын, самый родной, самый...

— Я перезвоню, — оборвал он и отключился.

Приняв душ и выпив крепкого кофе, Алексей немного пришёл в себя. Нужно было решать, что делать дальше. Искать эту Веру Соколову? Но как? Прошло тридцать лет, она могла сменить фамилию, уехать из страны, умереть, в конце концов.

Он вспомнил пожелтевшую бумагу. Вера Соколова из Орла. Восемнадцать лет. Сейчас ей должно быть около пятидесяти, если жива. Не такая уж и старая.

Алексей взял телефон и набрал номер справочной Орла.

— Здравствуйте, — сказал он, когда оператор ответил. — Мне нужно найти человека. Вера Николаевна Соколова, примерно пятидесяти лет. Возможно, проживает в вашем городе.

— К сожалению, мы не можем предоставить такую информацию, — ответил вежливый голос. — Это конфиденциальные данные.

— Но это моя мать, — слова обожгли язык. — Я ищу свою мать.

— Обратитесь в паспортный стол или органы загс, — посоветовал оператор. — Там вам помогут, если предоставите документы, подтверждающие родство.

Алексей поблагодарил и повесил трубку. Документы... Нужно вернуться к Марине Сергеевне и забрать ту пожелтевшую бумагу. И ещё... чёрт, нужно объясниться с Наташей. Не может же он просто исчезнуть.

Он набрал номер жены.

— Наташ, я еду домой, — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Нам нужно поговорить.

— Что происходит, Лёша? — в её голосе сквозило неприкрытое беспокойство.

— Дома объясню, — он глубоко вдохнул. — Это сложно.

Дома Наташа встретила его с красными от слёз глазами. Дети были у соседки — она отправила их, чтобы поговорить без свидетелей.

— Лёш, ты меня до смерти напугал, — она обняла его, прижимаясь всем телом. — Я уж не знала, что думать.

Он неловко обнял её в ответ. Как рассказать? С чего начать?

— Присядь, — он кивнул на диван. — Я узнал кое-что... в общем, это меня огорошило.

Наташа послушно села, не сводя с него встревоженных глаз.

— Вчера мама... Марина Сергеевна, — он запнулся, — сказала мне, что я приёмный.

Наташа ахнула, прижав ладонь ко рту.

— Как это?

— Вот так, — он пожал плечами. — Оказывается, меня усыновили в роддоме. Моя настоящая мать от меня отказалась.

Наташа молчала, переваривая информацию.

— И что теперь? — спросила она наконец.

— Не знаю, — честно ответил Алексей. — Я в полной растерянности.

— Поговори с Мариной Сергеевной, — осторожно предложила Наташа. — Она, наверное, сама не своя.

— Да мне сейчас не до её переживаний! — вспылил Алексей. — Она мне тридцать лет врала!

— Лёша, — Наташа взяла его за руку. — Она тебя вырастила. Она любит тебя. Какая разница, родной ты или приёмный?

Алексей дёрнул рукой.

— Ты не понимаешь, — буркнул он. — Для тебя, может, и нет разницы. А для меня есть.

Наташа вздохнула.

— И что ты хочешь делать?

— Найти её, — решительно сказал Алексей. — Мою настоящую мать. Я хочу знать, почему она отказалась от меня. Почему не захотела меня растить.

— А если она не захочет с тобой встречаться? — тихо спросила Наташа. — Если она уже забыла о тебе?

Алексей поморщился, как от зубной боли.

— Значит, так тому и быть, — он стиснул кулаки. — Но я должен попытаться.

Наташа помолчала, потом спросила:

— А как же дети? Что им говорить?

— Пока ничего, — Алексей встал и прошёлся по комнате. — Сначала я должен сам во всём разобраться.

Он остановился у окна, глядя на детскую площадку внизу. Там играли чужие дети, и среди них не было его Максимки и Анютки.

— Я поеду к маме, — сказал он, не оборачиваясь. — Заберу документы.

— Хочешь, я с тобой? — предложила Наташа.

— Нет, — он покачал головой. — Я сам.

По дороге к родительскому дому — язык не поворачивался назвать его по-другому — Алексей пытался собраться с мыслями. Злость понемногу утихала, уступая место тупой боли и растерянности.

Марина Сергеевна открыла дверь мгновенно, словно стояла за ней все это время. Глаза у неё были опухшие от слёз, лицо осунулось.

— Алёшенька, — прошептала она, пропуская его в дом. — Сыночек...

— Мне нужны документы, — сказал он, стараясь не смотреть ей в глаза. — Те, что ты вчера показывала.

Она кивнула и пошла в комнату. Вернулась с той же шкатулкой.

— Вот, — она протянула ему бумаги. — Здесь всё, что у меня есть.

Алексей взял документы и наконец заставил себя посмотреть на женщину, которую всю жизнь считал матерью.

— Зачем? — спросил он. — Зачем вы это сделали?

— Потому что любили тебя, — просто ответила она. — С первого взгляда полюбили.

Алексей отвёл глаза.

— Я не об этом, — сказал он. — Зачем вы молчали? Почему не сказали мне правду раньше?

Марина Сергеевна тяжело опустилась на стул.

— Сначала ты был маленький, — тихо проговорила она. — Потом боялись, что уйдёшь от нас, разлюбишь. А потом... потом уже поздно было. Чем дальше, тем страшнее было признаваться.

Алексей молчал, сжимая в руках пожелтевшие бумаги.

— Ты для нас всегда был сыном, — продолжала она. — Родным, единственным. Иван тебя обожал. До последнего дня гордился тобой.

— Мне нужно найти её, — сказал Алексей, не реагируя на её слова. — Я должен знать, почему она так поступила.

— Я понимаю, — кивнула Марина Сергеевна. — Только... не исчезай, ладно? Что бы ты ни решил, как бы ни сложилось — я всегда буду ждать тебя.

Алексей кивнул, не доверяя своему голосу. Он сунул бумаги в карман и пошёл к выходу.

— Лёша, — окликнула его Марина Сергеевна. — Я люблю тебя, сынок. Что бы ни случилось — помни об этом.

Он замер на секунду, но не обернулся.

— Я позвоню, — сказал он и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

В машине он развернул свидетельство о рождении. Вера Николаевна Соколова, 18 лет, город Орёл. Не густо. Но для начала поисков сойдёт.

Он завёл мотор и выехал со двора. Предстоял долгий путь — и не только до Орла. Он не знал, найдёт ли он эту женщину. Не знал, захочет ли она с ним встретиться. Не знал, какой будет их встреча, если она состоится.

Но он точно знал одно: рано или поздно ему придётся вернуться. К Наташе, к детям, к этой старой женщине с опухшими от слёз глазами, которая тридцать лет называла его сыном.

Потому что, как ни крути, именно они были его настоящей семьёй. И это никакими документами не перечеркнуть.

Больше историй на Дзене

Итак, плотно сжав кулак и размахнувшись, я наношу удар в его пивной живот. Охранник довольно жирный и потому одного удара мало, и я тут же бью снова и наконец он сгибается пополам и, обхватив свой живот руками, начинает хрипеть и сильно кашлять, но я не даю ему передышки и тут же бью коленом в нос. Бедняга, скрутившись на полу и воя от боли, держится за нос, из которого льётся кровавый ручей. Ещё несколько ударов по его массивным бокам, и я делаю выдох, после чего спокойно направляюсь в свой цех.

Можно сделать иначе: пока движется поток двуногих болванчиков, я быстро снимаю ремень и, выждав, пока пройдут все люди… Ага, вот и прошел последний! Пока охранник лениво поднимает на меня свои маленькие глазки и уже собирается, что-то сказать, я бью его ногой в грудь, и тот, потеряв равновесие, падает на пол. Я быстро обхожу его сзади и, накинув ремень на его массивную шею, тяну. Боров крутится и пытается оттянуть ремень, тогда я упираюсь ногой в его спину и тяну ещё сильнее. На покрасневшем лице жирного тролля выступают капли пота, он начинает хрипеть, но это длится недолго, через пару минут я уже перешагиваю его потную безжизненную тушу и направляюсь в цех. А ещё можно…

– Поднять руки! – донесся до меня голос охранника, и весь мой гнев и злоба тут же испарились, и я послушно выполнил его приказ. Он небрежно ощупал мои руки и туловище, после чего приказал выложить всё, что есть, на стол. На столе среди небольшой кучки монет, начатой жвачки, телефона с трещиной на экране, лежала связка ключей. Охранник взял ключи и принялся тыкать лезвием ключей в свою громадную и волосатую лапу.

– Тупые, – заключил охранник, и сказал, что я могу идти.

«Для твоих глаз сойдут,» – подумал я, и вышел на улицу.

Казалось, что тяжёлые и серые тучи только и ждали того момента, когда я окажусь на улице, чтобы наконец взорваться и накрыть меня мощным ливнем. Тонкие, но острые струи дождя напоминали мне медицинские иглы, через которые мне каждый день в течение нескольких месяцев (сколько точно я не помню) вводили лекарство. Насквозь пронизанный дождевыми иглами, я подхожу к грохочущему, металлическому прямоугольнику – цеху номер три – стряхиваю с себя холодные капли дождя и вхожу внутрь.

Я поднялся на второй этаж и распахнул дверь мужской раздевалки; в нос тут же ударил привычный и мерзкий запах пота и грязной рабочей формы. Как только я перешагнул порог раздевалки, веселые и оживлённые мужские голоса сразу замолкли. Больше никто не шутил, не рассказывал, что случилось за смену, и не ругал начальство. Все стали переодеваться молча.

– Всем привет! – сказал я и, не дожидаясь ответа, начал аккуратно пробираться через толпу потных мужских тел к своему серому шкафчику.

Поглядывая на хмурые и серые лица, которые ещё несколько минут назад были бодрые и веселые, мне всё хотелось спросить, что случилось, но чувство того, что причина кроется во мне и что я здесь лишний, тяжёлой тучей повисло в воздухе и не покидало меня, и поэтому быстро переодевшись я поспешил покинуть раздевалку.

Я работал на экструзионной линии номер семь – это линия по наложению оболочки на жилу. У головки экструдера стоял Глеб и, напевая себе под нос какую-то песенку, настраивал матрицу.

– Привет, Глеб, – сказал я улыбаясь, и протянул ему руку.

Не здороваясь со мной, Глеб хмуро сказал:

– Задание в журнале, – и, не пожав руки, ушёл.

«Хм. Интересный персонаж, – подумал я, – не поздороваться и не попрощаться, зато как нужна помощь, так сразу бежит ко мне, урод.»

Закончив регулировку матрицы, я уже протянул жилу через головку экструдера и готовился к регулировке толщины оболочки на жиле, как вдруг хлопнула дверь цеха, и я увидел, как ко мне быстрым шагом приближается наш мастер цеха – Максим. Направляясь ко мне, он все время смотрел куда-то в сторону, будто ему было противно смотреть на меня, будто бы я совершил что-то ужасное.

– Тебя переводят в разнорабочие, если не нравится – увольняйся, – быстро сказал он и дал мне приказ начальника производства.

– Почему? – удивленно спросил я.

– Ты ещё спрашиваешь? Была бы моя воля, я бы тебя вообще уволил, – сухо сказал мастер. – Будешь подписывать?

– Да, – сокрушенно ответил я и поставил свою подпись.

На чистом голубом небе появилось раскалённое солнце, пламенные лучи которого высушили мокрый асфальт и нагрели воздух до такой степени, что находиться на улице стало невозможным. Было около часа дня, когда я, покрытый потом и пылью, взвалив на плечо очередной деревянный поддон, нес его в четвертый цех и попутно с этим проклинал начальство – этих трутней в чистеньких пиджаках, которые толком и производства не знают, но зато крутят и вертят людьми, как им удобно, заботясь только о своём благосостоянии. Эти дурни меня – квалифицированного рабочего – перевели в жалкие разнорабочие! И даже мастер, за меня слово не замолвил! «вот, мол, человек рабочий, а вы его в разнорабочие зачем-то переводите,» – почему он так не сказал? Все глупости начальства готовы исполнить, лишь бы свою шкуру сберечь!

Я уже подходил к цеху, но в двадцати метрах от меня воздух вдруг задрожал и пошёл волнами, а потом в воздушном пространстве появилась трещина, из которой вылез чёрный силуэт. Поднявшись над землёй, он вытянул свои тощие и длинные руки, после чего, издав яростный рёв, помчался ко мне. От страха я бросил поддон и, отпрыгнув назад, быстро заморгал. Я думал, что это глюк, вызванный солнечным ударом, и вот сейчас он исчезнет, но нет, он приближался. Его острые пальцы жаждут с корнем вырвать мою голову и насладиться бьющим из моего тела кровавым фонтаном. Я бросился бежать со всех ног, но, не пробежав и пяти метров, споткнулся о собственную ногу и упал на раскаленную бетонную плиту. Острая боль пронзила тело: картинка перед глазами пошла чёрными и расплывчатыми пятнами, в ушах зазвучал тихий, но быстрый и непонятный шёпот, мне стало трудно дышать, будто кто-то сжимает моё горло, а голова разрывалась от боли, и что-то липкое и горячее разлилось по моему затылку и тонкой струйкой потекло по моей шее.

Я медленно раскрыл глаза. Всё плыло, а ноги сводило ужасной судорогой. Спустя пару минут, когда зрение пришло в норму и боль утихла, я встал и увидел перед собою заросшее травой холмистое поле, над которым возвышались многовековые высокие и тёмные сосны. В тени могучих деревьев стояли жалкие и покосившиеся деревянные кресты, окруженные маленькими железными оградками. Это было старое городское кладбище.

«Как я здесь оказался?! – подумал я. – Где завод? Неужели меня всё ещё глючит?! Нет, не может быть. Я точно помню, как упал и как мне стало плохо. Наверное, я сейчас в больнице, а это всё просто сон, я скоро проснусь,» – пытался я успокоить себя.

Однако, когда послышался шум приближающейся машины, все мои попытки объяснить себе, что мне всё это просто снится, рассыпались, и я, выбежав на дорогу, замахал руками. По дороге мчался чёрный фургон. Увидев меня, водитель сбавил скорость и прижался к обочине.

– Здравствуйте, – начал я сбивчиво, приближаясь к машине.

Пассажирская дверь фургона распахнулась и оттуда вышло четверо мужчин.

– Вы не могли бы мне помочь, – сказал я, приблизившись к машине, но никто из четверки не обратил на меня внимания. Более того, когда из машины вышел водитель, он подошёл ко мне вплотную и закурил, так, словно меня здесь не было и как будто он не видел, как густые клубы дыма лезли мне в глаза и в нос, из-за чего мне пришлось отойти в сторону снова.

– Не могли бы вы мне помочь, я тут заблудился! – снова сказал я, но уже более раздражённо.

Но никакой реакции не последовало. Четверка стояла возле фургона и копошилась в телефонах, а водитель курил сигарету и смотрел на дорогу.

– Эй! – крикнул я, взбешённый тем, что меня игнорируют. – Вы меня слышите? – я подошёл к водителю фургона, который успел меня взбесить своей выходкой, и попытался забрать у него дымящуюся сигарету, но моя рука прошла сквозь его тело.

– Какого..! – крикнул я и ещё несколько раз попытался забрать сигарету, но рука всё также проходила сквозь водителя.

– Едут! – воскликнул водитель, указывая на дорогу.

Подъехала серая «четырка». Оттуда вышла семейная пара – жена и муж. Старые и низенькие, покрытые морщинистой и жёлтой кожей, которая болталась на их хрупких скелетах, они больше напоминали мертвецов, выбравшихся из своих могил, чем живых людей. Казалось, они приехали на собственные похороны и вот сейчас они лягут в заготовленные для них гробы и навеки уснут. Но все оказалось иначе: вместо того, чтобы пойти на кладбище к своим могилам, они направились к черному фургону. Двери фургона уже были раскрыты и четвёрка, пропав на несколько минут внутри машины, вынесла деревянный гроб. Подошедшие к гробу жена и муж склонились над ним, и женщина тут же заплакала, а старик, отвернув голову в сторону и прикрыв маленькой щуплой рукой свои серые глаза, издал сдавленный, полный горя и боли короткий стон.

Я подошёл к гробу и увидел девушку. Молодую, но мёртвую девушку. Никаких порезов или синяков на лице, и все составляющие элементы человека тоже были на месте. Внешне она казалась совершенно живой и потому всё это было больше похоже на какой-то странный спектакль или розыгрыш. Казалось, сейчас она откроет глаза и её тонкие красивые губы растянутся в улыбке, а по кладбищу разлетится звонкий девичий смех.

– Давайте, – сказал старик четвёрке, и те, подняв гроб, понесли его в самую глубь кладбища.

Когда опускали гроб в яму, я всё рассматривал девушку. «Где-то я её уже видел,» – говорил я себе, пытаясь вспомнить. Ветер коснулся её каштановых волос, и я заметил кривой продольный шрам на шее девушки и тут же сделал вывод, что девушку убили. Какой-то конченый урод одним ударом ножа или «розочки» из-под бутылки водки лишил молодую и красивую девушку жизни. Нанеся удар, он равнодушно наблюдал как девушка пытается зажать кровоточащую дыру и как из её рта, вместо отчаянного крика о помощи, срывается предсмертный, бессвязный хрип, и вишнёвая струя крови стекает с губ девушки и, окрашивая шею, бежит дальше по её безжизненному телу, которое он оставил лежать в каком-нибудь грязном дворике.

– Убийца, убийца, убийца… – зашептал женский голос в моей голове.

Я отскочил от гроба и оглянулся по сторонам – никого. Вдруг по кладбищу пронёсся женский надрывный плач, и я заметил, как между деревьев стоит та же девушка, что и лежала в гробу.

– Эй! – окликнул я девушку и побежал к ней – Ты кто?

Я уже был рядом с ней, но бесчисленная стая чёрных, как ночь, галдящих ворон взяла девушку в плотное кольцо, и она тут же исчезла, оставив на земле кровавое пятно и дату: «19.07». Лес исчез, и я понял, что нахожусь в белоснежном, ярко освещённом вестибюле. Мимо меня сновали босоногие люди, на которых болтались белые хитоны. Бесконечным потоком они направлялись к украшенным золотом лифтам, которые тут же уносили их наверх. Я не знал, что мне делать, и, работая локтями, решил продвигаться к одному из лифтов. Но стоило мне нажать кнопку вызова лифта, как вдруг в помещении разразился оглушительный рёв сирены и белоснежный вестибюль залился агрессивно-красной краской. Двери лифтов заблокировались, а люди, разбежавшись по углам, упали на колени и, сложив руки вместе, принялись молиться.

– Грешник! – раздался громоподобный голос и тут же в центре комнаты появилась широкая пропасть, из которой валили густые багрово-черные, удушливые клубы горячего дыма – Изгнать душегуба! – сказал тот же властный голос, и двое здоровяков прервав молитвы направились ко мне. Я сопротивлялся, но тщетно.

– Нет! Нет! Пожалуйста! Не надо! – вопил я, пытаясь освободиться из крепких объятий громил.

Падая, я всем телом чувствовал раскаленное пламя огня, которое пожирало мою кожу. Покрасневшее от адского огня, тело «кричало» от жуткой и невыносимой боли, сквозь слёзы я наблюдал, как сгорают волосы на моем теле, а их место занимают отвратительные волдыри, расползавшиеся по всему телу. Дикий рёв невыносимой боли, вырывающийся из моей глотки, заполнил собою колодец.

Мимо меня проносились огромных размеров каменные кольца: на первом кольце – тихо, не издавая ни звука, поджав под себя ноги и медленно раскачиваясь из стороны в сторону, сидели маленькие дети; на втором – сквозь плотную пелену тумана мне удалось разглядеть обнажённых женщин и мужчин, тела которых сильный ветер швырял о скалы; третье кольцо представляло собой мутное тёмно-зелёное, зловонное болото, в котором беспомощно барахтались толстопузые люди; четвёртое кольцо пронеслось так быстро, что я только успел увидеть десятки огромных булыжников, под одним из которых виднелась человеческая рука; пятое кольцо было застелено плотной пеленой тумана, из-за которой слышались удушающие хрипы и стоны людей; густой, чёрный дым от костра, смешанный с запахом человеческой плоти и протяжный вой людской скорби – вот, каково было шестое кольцо.

Я уже видел пылающее гигантским адским пламенем дно колодца и думал, что мне уготована учесть сгореть заживо, пока вдруг пламя постепенно не погасло, будто кто-то, увидев меня, побрезговал и решил на сегодня обойтись без жареной человечины, и потому выключил конфорку. Дно разверзлось и, раскрыв свою чёрную бездонную пасть, проглотило меня. Уже там, во власти кромешной тьмы, я почувствовал, как что-то липкое и толстое, похожее на щупальца гигантского осьминога, скрутило и сильно сжало мои обожжённые руки и ноги. Внезапный сильный порыв холодного ветра словно плетью хлестнул по моей горелой плоти и тем самым немного смягчил мучительную боль от ужасных ожогов, отчего с остатков моих сожжённых губ сорвался тихий и короткий стон. Где-то во мгле раздался протяжный и громкий рёв монстра, но сил поднять голову у меня не осталось, я просто хотел умереть. Обнажённая, покрытая перьями женоподобная тварь предстала передо мною. Её лицо «украшал» огромный острый клюв, который был там, где у обычного человека находятся нос и рот, а глаза представляли собою два пылающих огня. Одним размашистым ударом своей здоровенной когтистой лапы она повалила меня на каменный пол и, придавив своей пернатой лапой, раскрыла клюв и, издав мощный рёв, впилась своим клювом в мою грудь. Куски обугленного мяса, бывшие когда-то неотъемлемой частью моего тела, теперь от беспрерывных и дробящих ударов острого клюва покидали мое тело. В последние секунды жизни я увидел, как из моей изуродованной груди вылетел крошечный светлый огонёк, который тут же был поглощён монстром.

— Чего нахлынуло-то? — усмехнулся Лёнька.

— Сам знаешь что? Вспомнила, как ты в окошко ко мне лазил, про ночи наши жаркие. — Людка призывно заколыхала выпирающей грудью.

Лёнька снова ухмыльнулся, сунул ей палец в ложбинку между грудей, потёр, поднёс палец к носу, задвигал ноздрями.

— Вот почему от тебя бабой пахнет, а от неё нет?

— Ты про толстуху?

Глаза Лёньки выкатились из орбит. Он схватил Людку за руку, развернул, согнул в пояснице.

— Да, да, Лёнечка. — пробормотала Людка.

— Не хочу. — Лёнька оттолкнул.

Людка обернулась, оправила платье.

— Ты что, мстишь мне? Мстишь, да? За то, что я замуж вышла? Ну да вышла, ошибку сделала. Но теперь я свободна, Лёня. Бери меня, сколько хочешь бери.

— Хм, — усмехнулся Лёнька, — и замуж за меня пойдёшь?

— Пойду, если захочешь, — Людка поправила поясок на платье. — А не хочешь, можешь так ко мне ходить.

— Не хочу, — Лёнька отвернулся.

— К толстухе пойдёшь? Ну и иди, можешь жениться на ней, она тебе слонопотамов нарожает.

— Иди к чёрту, дура! — прошипел сквозь зубы Лёнька и пошёл прочь.

Через месяц Лёнька женился на толстухе. Роспись в загсе состоялась в будний день, из чего Людка сделала вывод, что толстуха выходила замуж не впервой. От этого было совсем обидно. Невеста шла в голубом блестящем платье, без фаты, зато на высоченных каблуках, Лёнька в чёрном костюме при галстуке. Шли под ручку через двор, серьёзные и уверенные. Людка смотрела на них из-за шторки и кусала губы.

На эту свадьбу Людку не пригласили, тем более что свадьба была на теплоходе, и приглашены были только самые близкие. Через несколько дней Лёнька уехал на север. Один. Толстуха убралась к себе домой, а Людка занялась воспитанием детей.

Через год на Покров Лёнька неожиданно вернулся, неделю пил с братом. Людка ходила по двору, делала равнодушный вид, на глаза Лёньке не лезла. Да и он ей на глаза не показывался. Но в одну из ночей в окошко к Людке постучали. Стук был знакомый: длинный, два коротких, длинный. Людка открыла створки.

Он запрыгнул на подоконник, уже не так ловко, как делал это в юности, но всё так же уверенно, и не говоря ни слова, завалил её на кровать. Она не сопротивлялась, наоборот, раскрылась, как перезрелый плод при одном касании. От него пахло плохо пережёванной капустой и потом, от неё бабой. Они жадно и долго занимались любовью, ласково и грубо, меняя позы и места. Утомившись под утро наконец уснули.

— Что же толстуха твоя? — спросила Людка, когда проснулась. Это были первые её слова за всю ночь. — Виделись?

— Нет ещё, — недовольно буркнул Лёнька.

— Что-то ты не торопишься с женой повидаться.

— Сегодня поеду.

— А ко мне зачем приходил?

— Так просто, по старой памяти. Тебе разве плохо было?

— Мне с тобой всегда хорошо. Заходил бы почаще.

— Почаще не получится. Через три дня снова на север уезжаю.

— Один? Или на этот раз толстуху с собой заберёшь?

— Видно будет.

— Что ж ты сразу к ней не побежал? Не соскучился разве?

— Скучают, когда привыкнут, а я к ней и привыкнуть не успел, меня вот больше домой тянуло, к маме. Да и дела кое-какие решить надо было.

— Да видела я, как ты дела решал. С Володькой целыми днями квасили.

— Следила?

— Вот ещё! — фыркнула Людка.

— С Володькой дела решали, завещание надо было составить.

Людка уставилась на Лёньку осоловелыми глазами.

— А кто помирать собрался, ты или Володька?

— Тьфу на тебя. Никто помирать не собирается, дом отцовский надо было переписать на нас с Володькой. Мать уже не молодая. Не дай бог что, я далеко, а Володька, сама знаешь в вечном запое. Вот и решили юридически дом оформить, а то вроде как он и ничейный.

Больше Людка Лёньку не видела, а через месяц поняла, что беременна, пошла записываться к гинекологу на аборт. Вот там, в поликлинике, у регистратуры и встретила Аннушку. И всё ей рассказала: и про Лёнькин приезд, и про их ночное свидание, и про завещание, оформленное на двоих с братом. Аннушка побледнела, прошептала: «Как же так?» и схватилась за сердце.

Людка хорошо относилась к Аннушке, но ей очень хотелось отомстить Лёньке, да и несправедливым она считала то, что братья обошли в завещании сестру, вот и выпалила всё, что знала, как на духу. А то, что у Аннушки от этого случится микроинсульт, она не знала, да и как можно было знать.

Выгодный вариант