Всхлипывания прекратились, немедленно, как и не бывало вовсе. Илью Петровича всегда поражала эта особенность женских организмов. Вот, кажется, рыдает так, что сейчас умрет от горя, и слез в них столько, откуда столько берется, и голос уж хрипит, и плечи дергаются, и сама вся трясется, а стоит гаркнуть – так куда все и пропало, как и не было ничего. Только кончик носа красный и глаза распухшие. И стоит молча, хоть бы икнула. Нет, куда там, словно это не она только что рыдала взахлеб.
Эта особенность очень раздражала Илью Петровича в женском населении Высинских Садов. Человек он был жалостливый по натуре, женских слез не мог выносить. Вот ведь как бывает, в молодости хряка мог кулаком в лоб зашибить, бывало, что уж, в город сколько лет отмотался мясником, всякого навидался, а женских слез вынести не мог.
А самое неприятное, как вот сейчас, он никогда не бывал готов к тому, что слезы так быстро прекращаются. Илья Петрович во всем любил логику. И в его мире все следовало его личному порядку. И как теперь, баба пришла и плачет – пункт первый. Пункт второй – заставить прекратить плакать, чтобы понять, что случилось. Пункт третий – начать разбираться.
С этими бабами до третьего пункта никогда не дойдет прямо, а всегда как-то боком, через огороды. Вот прошлый раз приходила Ангелина, и дело-то было плевое, Софья ее собаку взялась травить, но только, пока до этого дошло, чтобы это ясно стало, Илья Петрович должен был прежде узнать от Ангелины, что бабка Софьи увела от бабки Ангелины какого-то мужика, а через это бабка Ангелины бабке Софьи сделала какую-то черную работу, отчего бабка Софьи бабке Ангелины и так полчаса.
И вот теперь пришла Мария, рыдает. И, кажется, жизнь ее оборвалась, или конец света, или метеорит в огород упал и все имущество пожег, уж так заходится. А крикнул – и тишина враз. И что, главное, в тишине этой делать непонятно. Ведь никогда не ждешь, что так скоро, словно с обрыва вниз головой. Ведь нормальный человек он постепенно останавливается, все тише, тише, потом только замолкает. А тут раз и все. И что делать в этой тишине непонятно. И, главное, никогда не понятно, что дальше будет: это она остановилась, чтоб воздуху в грудь набрать для новой истерики, или и вправду устала и готова по-человечески решить. В любом случае действовать надо быстро, потому что если молчать, она точно заново начнет, видимо, полагая, что недостаточно поразила слушателя.
А вот быстро начать Илья Петрович не умел, то есть перейти к третьему пункту – начать разбираться было всегда нелегко, буксовал. Вот если бы эти женщины медленно плакать переставали, то он бы успел с мыслями собраться, а когда так вот раз и все – это, прямо скажем, проблематично. «А с другой стороны, ведь если прикрикнул и хотел, чтобы Мария замолчала, значит, имел, что сказать, а чего ж тогда молчишь?» – упрекал себя Илья Петрович.
Секунды отсчитывались словно молотками по вискам с обеих сторон. Первая, вторая, третья…
«Сейчас заголосит! Сейчас заголосит! – беспокоился Илья Петрович, глядя как медленно поднимаются плечи Марии, и ноздри ее расширяются, вбирая как можно больше воздуха внутрь, глаза округляются и ширятся, - Сейчас заорет!»
Илья Петрович в панике застыл, словно завороженный, будто глянул в глаза медузы горгоны и навеки окаменел, а она вот-вот разразится громким пронзительным криком.
«Надо что-то делать!», - лихорадочно соображал Илья Петрович.
- Ну что, - сказал он, удивляясь своему спокойному голосу. – Когда у Ерофеевых свадьба?
«Что? – пронзительно пронеслось в голове Ильи Петровича. – Какая свадьба?
– Ну, надо же было хоть что-то сказать, чтобы она не завыла, - там же на заброшенном пустыре сознания прозвучал ответ». И все, звенящая тишина, как говорится.
А глаза Марии сузились, брови ее насупились, и шея ее стала вытягиваться, как у гуся, который вот сейчас зашипит, как бы с недоверием к Илье Петрович, руки Марии поползли вверх по бедрам и уперлись крепкими красными кулаками примерно посередине серой кофты, и при этом локти в этот момент были направлены именно в сторону его, Ильи Петровича, как пики, словно бы с намерением проколоть этого несчастного Илью Петровича насквозь, голова Марии скосилась как-то набок…
«Господи, спаси и помилуй! - подумал Илья Петрович. – Зачем я вообще со всем этим связался! Вот оно мне надо?»
Мария как-то ширилась, будто туча наплывала с горизонта, и кто знает, чем дело кончится, то ли туча это выльется дождем, а может, разойдется громом, вихрем и пожжет Илью Петровича напалмом, огнем небесным, словом гневным, в комнате сразу же стало душно и потемнело. Илья Петрович сдвинул кружку подальше от края стола, к середине.
И поделом, Илье Петровичу. Мария столько всего рассказала, как пришла, и все ведь ясно и логично изложила и даже решение, необходимое озвучила, а он про свадьбу. Издевается что ли?
В общем, что уж, если вам пришлось быть свидетелем схватки бульдога с крокодилом, лучше всего, конечно, делать это издалека. Пусть их, мы вернемся к ним, когда они все же выдохнутся окончательно и станут безопасными.
А в чем, собственно, было дело.
Муж Марии, дочери Ильи Петровича, человек был душевный, прекрасный был человек, но абсолютно бесполезный в хозяйстве. Вроде той статуи, которую ставят в огороде, будь то лебедь, ловко вырезанный из крашеной шины, или гном, прихваченный на распродаже. Поначалу радует глаз и вызывает зависть соседей. Но со временем темнеет, портится, а уж переживши осень и вовсе становится мерзким и грязным. Пользы от вещицы никакой, радости теперь тоже, а выкинуть жаль, ну, потому что у соседей ведь тоже уже какая-то зверушка у калитки мокнет под дождем, кабы не было, и ладно, а так своего уродца выкинешь и вдруг начнешь жалеть, что ведь вот у соседа еще стоит, и нисколько не лучше, а у самого теперь дверь как у сироты. А ухаживать за статуем этим, ну, смешно. Еще ухаживать за ним, будто больше и заняться нечем. Стоит он страшный, всяк об него в сумерках спотыкается, но … но стоит.
Примерно так и с мужем Марии, только у нее эта игрушка еще и говорящая. Ну, и теплая, конечно. Смешно сказать, цветы дарит. Мария его несколько лет назад из города привезла.
Мария женщина ученая. С высшим образованием. Бухгалтер-экономист. Пять курсов и диплом. И муж. К диплому прилагался. Сокурсник. Виктор. Никто не брал. А Мария – вся в отца, такая же жалостливая. Да и красивый Виктор был, как ангел. И бледный весь такой.
Мария сама была в материну породу. Темные глаза, темные гладкие волосы, кожа смугловата, кость широкая, бедра такие крепкие, кожей туго обтянутые, что если встать посреди дверного проема и качнуть ими от одного косяка до другого, так по всему институту звон пойдет, и всякая вертикаль в нем дребезжать начнет в ответ, и звенеть будет шесть минут кряду. Такие были бедра у Марии, не всякий за один подход обхватить мог, а мечтали многие.
А вот Марье бы хотелось, чтоб мечтали об другом. Из-за проклятых этих бедер никто не сознавал в Марии прекрасной ее, нежной и трогательной души. Мария книги читала, про любовь, и плакала так, плакала… Все стипендию на глупости тратили, а Мария в книжный относила. Вот как. А книги, несмотря на высокую романтичность натуры, покупала, руководствуясь самым экономическим принципом, исключительно в мягкой обложке, без картинок. Ну, она не маленькая же, с картинками читать. А уж, поскольку все книги про любовь одинаковы, то и смысла покупать дорогие, конечно же, нет.
Как рыдала она по ночам над прекрасными образами дев, раздвинувших чресла свои в начальственных кабинетах и принужденных жить потом в роскоши, как чаровали ее наложницы, все не по своей воле обязательно, разных шахов, в настоящем времени в далеко прошедших и невиданных мирах. Всякую роль она незамедлительно мерила на себя, и в каждой было ей удобно невероятно. И все черты характера, которые были необходимы, чтобы быть принужденной стать королевой или что-то в этом роде было: ум, красота, сварливость характера, волевые качества лидера и острое неприятие сокурсников, к которым всем она без исключения выражала презрение (иначе, как заставить их полюбить себя?)
Все шло отлично, пока в их здание не перевели филологов. Здание литературного факультета закрыли на ремонт, а самих пока расквартировали на лекции в здании экономистов.
Все было прекрасно и понятно в жизни Марии, все имело в ней место: любящие родители, завистливые подруги, несбыточные мечты. И тут явился он, «юноша бледный со взором горящим» Вообще не такой, как в романе. Там были все знойные, с тонкими ноздрями, загребущими руками и наглые как денежная реформа, настойчивые как сифилис, беспринципные как предвыборная агитация.
Этот был другой. Он был бел и кудряв. Бел как девушка, словно не загорал вовсе и никогда не бывал на пляжах. Кудряв же был как ангел, как те самые фигурки на рождество в магазинах. И глаза у него были голубые, как небо. Был он чрезвычайно тощ, отчего у Марии, выращенной на своей с огорода картошке, на своем из-под коровы молоке, немедленно развился материнский теплый инстинкт к филологу. Хотелось кормить. Накормить его до икоты. Смотреть, как он жует, открывая для себя все новые вкусы, хотелось показать ему жизнь во всей красе: заваленную пирогами, уставленную дымящимися борщами, политую тающей сметаной на мраморных блинах, коронованную копченой рулькой, запеченной в смеси сладкого меда и острого хрена, уложенной поверх нарезанных истекающих соками огурцов и помидоров.
Бедрами в присутствии филолога качать не хотелось, это было стыдно и неуместно. Хотелось обнять, накормить и поплакать. И чтобы… В общем, он бы понял и пожалел.
В общем, зашел, увидел, победил. Как римский император. Виктор уничтожил всех своих конкурентов, сам не ведая того, в лучших традициях любовных романов. Там всегда так: с первого взгляда понятно, что это вот оно, то самое, потому что героя сразу видно – он отличается. Ну, и астрология с нумерологией и прочими тайными учениями умудренных дев не подвели: филолога звали Виктор, победитель. Звезды сошлись. Совместимость имен – 51 процент. Как говорится, надо брать.
Знаете, среди мужчин существует заблуждение, будто они сами решают, с кем будут жить. Эту странную максиму они транслируют через всю литературу, которую теперь уже называют классической. Там везде удивительное мужское эго возвышает себя, описывая собственные безграничные возможности в выборе дев и жен, и принятия решений по поводу всякой там судьбы и прочая и прочая и прочая. Ну, мы-то с вами (умные женщины) знаем, кто на самом деле решает и кто делает выбор. Именно поэтому, может, и притягивают женщин так называемые женские романы, потому что в них на каждой страницы встречается удивительный невиданный доселе в дикой природе зверь: мужчина, который все решает. Конечно, это не может не вызвать интереса у настоящей хищницы, единороги, василиски, решительные мужчины… Ну, книга не об этом.
Итак, в лучших традициях литературной классики повторю: Виктор завоевал сердце Марии. Именно поэтому через несколько лет они оказались в родной Марьиной деревне, Высокинские Сады, в отчем ее доме и так далее. Это был его выбор, в чем, кстати, Мария неоднократно его упрекала, что это он виноват, что они живут не в городе и не ходят в кино. Виктор не соглашался. Ни один мужчина потом не согласен отвечать за тот выбор, который он сделал под руководством жены. Эти хитрые мужчины всегда говорят, что виновата женщина.
Виктор, надо отдать ему должное, Марию не попрекал. Он просто уходил. Не выносил ругаться, нежный такой. И не бил. И даже кулаком по столу – ни разу. Мария с завистью смотрела через соседский огород к Потаповым. Там муж и изменял, и даже пару раз приложил. Вот это любовь! Ревность, страсти, рыдания. Светка даже раз приходила, он ей палец сломал. Так она так хвастала, что неприлично и слушать было. А один раз она ему мстить взялась и пошла на дорогу и стала машину ловить, назло ему, развратнику, машину не поймала, но потом сутки просидела в туалете, боялась выходить, потому что Валерка бушевал. Вот это любовь! Только тогда вышла, когда он ее ласково уговаривать начал, чтобы пустила, видать приперло ему, соскучился.
А она его тоже однажды чуть не убила. На самом деле она ему жизнь спасала так. Кто-то ее подучил втихаря в стакан ему кой-чего подливать, по чуть-чуть, чтобы ему плохо было. А ему, и правда было, и сердце как заяц колотилось, и ноги отекали, тошнило отовсюду чем съел и чем нет, и было раз даже чуть не ослеп. Вот тогда Валерка сильно испугался, что чуть кони с водки не двинул. Да и она не на шутку. Но выжил, пить бросил. Вот, что люди ради любви делают.
А Виктор все время уходил. Никогда не ругался. Никогда не ревновал. Бывало, Мария брови насурмит, каблуки наденет и пойдет куда вздумает. А он и не спросит, чего он так разоделась, для кого. Мария заплачет и никуда не пойдет, зря тушь только перевела. А он ее спрашивает: «Машенька, ты чего плачешь?» Бегает воду ей в стакане носит, по голове гладит. Ну, не дурак ли?
Мария раз объяснила, мол, не видит она от него строгости никакой, разлюбил что ли? А он ей ответил, что очень ее уважает и не хочет и мысли допустить, что она развратная женщина и может плохое что ему сделать. И никогда-то он не оскорбит ее подозрениями.
«Хоть бы раз оскорбил, - мечтала Мария. – Ну, хоть бы раз!»
Нельзя сказать, чтобы жили они плохо. Папа Марии быстро взял Виктора в оборот, как только молодые приехали. Такова была натура Ильи Петровича, что ни одна вещь в хозяйстве не могла бы быть без дела, а уж здоровый кудрявый детина и тем более.
Илья Петрович обучил Виктора по дому работу ладить, какая нужна, вместе и по соседним домам помощь оказывали, где остались женщины без мужчин или старики. Дачники опять же, знали к кому обратиться, а это и рукам дело, и животу обед.
Нельзя и того сказать, чтобы получалось все хорошо или выходило с первого раза, все же человек городской, не привыкший работать, тепло у него в батареях, а картошка в магазине. Но Виктор старался. Не пил. С тестем не спорил, уважал, и за любую работу брался.
Только вот отец у Марии человек был такой, крепкий мужик, мог и споры на деревне рассудить , и с народом поговорить умел. А в Викторе того не было. Он все книжки любил читать. Мария ревновала, ну что он там в этих книжках нашел, чего она ему предложить не может, лучше бы пил, что ли. А сами эти книжки Мария не то, что понять не могла, а как-то скучные они были. Она пробовала, искренне пыталась себя заинтересовать, чтобы с мужем говорить, разделить его привычку, да уж больно занудные были. Читал Виктор что-то про смысл жизни, про бога, про мудрецов. И все, что там написано, так далеко это было от жизни. Марии и времени жалко было тратить на эту чепуху, пока читаешь про смысл жизни, жизнь-то вот она под ногами да вокруг, чего про нее читать – ее жить надо. А Виктор уткнется в книгу и жизни-то самой не видит, только читает про нее, а сам попробовать жить и носу не высовывает из книг своих.
- Я хочу понять, зачем я живу?
- А чего тут понимать-то? Живешь и живешь?
- А ты вот, ты знаешь, зачем живешь?
- Ну как, все ради детей.
- Ну, положено так, все ради детей живут.
- А зачем все ради детей живут? А те, кто без детей - те зачем?
- Я не знаю, вот понять хочу.
Вот и поговорили. Лучше б пил, ей-богу.
Времена Мария себя винила, что не поехали в город с ним жить, к его родителям. Ну, а что он сам не настоял-то. Согласился, значит сам виноват. Но тут Виктор, хоть и все при нем, и руки и ноги целы, и работящий, и ласковый, и добрый. А все одно: видно, что чужой.
Нет у него друзей среди мужиков. Относятся к нему с уважением, да только это потому, что она зять у Ильи Петровича. Никто не посмеет накинуться, чтобы потом с отцом Марии дела иметь. А все одно: не свой он тут и точка. Какая бы баба не мечтала, что у мужа дружков его, пьяниц, не было, чтобы на рыбалку с ними да по баням не ходил. А тут, видишь, бабья мечта вечная вроде и сбылась, а все равно тревожно за него. А ну, как Илья Петрович помрет, не век же жить ему, что тогда? Мужики тогда его не побоятся.
И так Валерка на него сердитый. Потапов который. Было, он Светку свою по двору погнал, а Виктор вышел, да его совестить начал, остановил.
Ну, Светка, жаба, теперь Валерке Виктора поведение каждый раз припоминает. Валерка шалеет, думает, что Светка теперь в филолога влюбилась, «в фиголога этого», как за глаза Виктора зовут. Ходит, аж слышно как зудит у него, Виктора побить, чтоб к чужой жене не лазил. А он и не лазил, да Светка все «Виктор, да Виктор, вот ведь мужчина!» Что, разве Валерка будет думать, чего это она, у него ответ есть на все, шуры-муры значит у Светки с ним.
Ну, как обычно бывают, у злейших врагов дворы рядом стоят. Виктор и не то, чтобы Валерку боялся, а стороной обходил, Валерка уже если и встретится на пути, а все равно сквозь зубы здоровается, как лев рычит. Рычит-то рычит, да не кусает. Не страшно его оттого, но и неприятно тоже. Да и все вокруг про эту Валеркину нелюбовь к Виктору знают.
Витьку подхватило течением и опять повернуло лицом к солнцу. В глаза ударил яркий свет, Витька попытался отвернуть голову и не смог.
«Неужели все тело свело?» - тревожно подумал Витька и забегал глазами вокруг в поисках кого-нибудь вблизи него. И тут вдруг взгляд его снова остановился на чахлых ивах, окруживших реку. Ни на одной не было и листа.
«Куда ж они все подевались? Кому нужно, чтобы ивы голые стояли? Кому эти листья-то, в конце-концов, понадобились? Михалыч корзины плетет, но не из листьев ведь, да и потом, ему ведь столько не надо…»
Витька еще больше заволновался, попытался снова пошевелиться и не мог. Казалось, тело его опухло и стало каким-то чужим, бесконтрольно плывущем по течению реки. Попытался закричать и не мог.
Ладно, хорошо, речушка мелкая, глубины редко встречаются, утонуть то почти нереально. А если повернет, как вот недавно, лицом вниз, в воду. Витьке стало страшно. Прямо вот по-настоящему страшно, безумно захотелось не умирать.
Но ведь должен же быть кто-то рядом, лето, все на реке, дети уж точно. И вдруг страшная догадка поразила Витьку: почему ивы голые? А что, если никто их не обдирал?! Что, если не лето?
Витька снова попытался шевельнуться, но это было бесполезно. Он начал вспоминать, когда он зашел в воду, в каком месте заходил? Но вспомнить не мог. Ладно бы, если бы был он пьян, так ведь он не был, он вообще не пил. Как же так мог кусок из памяти взять и пропасть? Ведь не мог он забыть, как купаться пошел. А главное зачем, если сейчас не лето? Закаляться начал? Да вроде бы нет. Не собирался он. Как же он в реке оказался?
И тут, к радости Виктора, он заметил над собой лицо Валерки. Хоть и враги врагами, а все же хорошо его было встретить сейчас в такой-то ситуации. Виктор попытался улыбнуться, глядя в лицо Валерке.
Но улыбнуться не мог. Да и у Валерке тоже что-то с лицом вдруг случилось, оно исказилось как-то страшно, словно от испуга.
«Да что же случилось –то, - занервничал Виктор, - что не так? Может у меня уже и половины тела нет, если я не могу им пошевелить?!»
Но Валерка объяснять ничего не стал, отбежал в сторону, вернулся с какой-то палкой, кажется, воткнул ее куда-то и убежал. «Ну, конечно, - грустно и зло думал Виктор, - добей врага, давно хотел».
Однако в то же время, Виктор заметил, что больше не движется по течению реки, так как деревья по бокам от него оставались на месте, а не убегали назад, как до этого. Словно бы Валерка привязал Виктора к берегу.
Вскоре вся семья Потаповых прибежали любоваться на Виктора, на лицах обоих – ужас. Взялись тащить из воды на берег.
«Ну, наконец-то», - подумал Валерка.
Мария сделал шаг в сторону отца.
- Тихо, давай еще раз, только кратко, что случилось – три слова.
- Как убили? Почему Валерка? – спросил Илья Петрович и тут же пожалел об этом, потому что понимал, сейчас ему расскажут все с самого начала: что Валерка всегда недолюбливал Витю, потому ч то его жена любила Витю, и вот где-то в темном месте встретил Валерка Витю и отомстил….
Все это Илья Петрович уже знал.
- Как ты поняла, что его убили?
- А что тут понимать-то? – удивилась Мария. – Если ж человека в реке нашли мертвым, значит и убили.
- Так ведь просто утонуть мог? – не веря до конца в то, что тут в деревне могло что-то произойти нехорошее , ведь сколько лет, а ничего такого не было.
- А что он по-твоему? Купаться пошел? В марте?
- Да кто ж его знает? Может, поскользнулся и упал.
- Да нет же, это понятно, Витька его убил, давно хотел, ходил вокруг да около, за жену отомстить. Утопил, и теперь как ни в чем не бывало вроде как на охоту пошел и случайное его в реке нашел. Надо же, какая удача? Вот так повезло? Только так не бывает.
- А зачем же он его находил? Прикопал бы где в лесу и был таков?
- Как зачем? Чтобы прикопать надо лопату взять и копать, а земля еще мерзлая стоит, снег и то не везде сошел. А он в реке притопил, да думал, останется Виктор на дне, а Виктор взял да и к деревне по течению приплыл! – Мария зашлась в рыданиях.
Илья Петрович подумал, пожевал губы:
- Ну хорошо, да ведь Валерка тоже не дурак, зачем он Виктора вверх по реке топил, знал, что ведет течение в деревню, он бы его ниже деревни притопил…
- Да откуда я знаю, может, пьяный был, Валерка этот.
- Ну да, может, и не хотел убивать вовсе, - задумчиво протянул Илья Петрович, - может, повздорили просто, тот и утонул, а Валерка и не знал, или спьяну не понял. Только зачем он тогда его нашел-то? То есть, в смысле зачем о находке своей объявил? Припрятал бы в лесу где подальше и делов-то. Ведь на охоту он ведь трезвый ходил, соображал все.
- Ну, а кто еще? – капризно повторила Мария. – Кому еще надо было Виктора убивать?
- Может, и никому. Только вот ты мне одну вещь скажи, Мария, выходит, что Виктор дома не ночевал. Почему? Поругались что ли?
- Нет, не ругались, - замялась Мария. – С чего бы нам ругаться.
- Вот и я думаю, с чего бы Вам ругаться, вы и живете как соседи, тихо у вас, каждый в своем углу, как не зайдешь. Да только как так вышло, что он дома не ночевал?
- Почему не ночевал? Почему не ночевал? – разозлилась Мария? Может, они утром встретились. Может, Валерка к Виктору в окно спозаранок постучал, пока я спала, а Виктор, он такой, он меня по пустякам будить не станет.
- Ну, тогда не сходится. Валерка-то с утра трезвый был. Значит, даже если в потемках повстречались, все равно или прикопал бы или припрятал?
- А может, он случайно его убил, - настаивала Мария, - а потом испугался, и пришел рассказать всем, мол, нашел.
- Может, да только если б испугался, тогда бы точно припрятал, - Илья Петрович искоса посмотрел на Мария.
- Папа! Ты что? Меня, родную дочь?!..
- Ничего я тебя, - Илья Петрович снова стукнул по столу кулаком, - отвечай, почему Виктор дома не ночевал?
- Не знаю, ничего, он дома был, - Мария поджала губы и развернулась, чтобы уйти.
- Там, у реки, - Мария обиженно дернула плечами.
Витька смотрел во все глаза на собравшихся. Тут было, почитай, вся деревня. Он на них, они на него. Взрослые смотрели с испугом, дети – с любопытством.
- А где же Мария? – заволновался Виктор.
И тут вдруг толпа вокруг него поредела и вскоре показались знакомые родные лица: жена и тесть.
«Вдруг они подумают, что я умер, и похоронят меня!» - пронеслось в голове у Витьки.
- Всем разойтись, - скомандовал тесть. – Всем отойти и никому не подходить. Это место преступления! Вызываю Вертищева! Всем разойтись.
Звук едва долетал до Виктора, по всей видимости, уши его основательно были залиты водой, однако с трудом, но он различал слова.
После этих криков все исчезли, над Витькой было все то же голубое небо, жидкие темные елки, склонившиеся к земле и ни души.
Вертищев, старый майор в отставке, раньше бывший тут при службе, вроде коменданта какого, но уполномоченного, приехавший сюда после некоего проступка в наказание, так тут и оставшийся.
Жил, правда, он в другой деревне, бывал вечно пьян и вечно за рулем своего старого уазика. Как у него завалялась эта старая буханка, никто не знал. Пришел он в деревню гол и наг как дитя, а оброс такими подробностями, что не изба у него, а эрмитаж, стал. Только машину свою он эту не менял, любил ее. Она его не подводила, никогда. Казалось, сама домой везет. Он и жил-то, в основном, в машине этой, редко выходил, даром что палаты царские дома развел, а все по привычке в машине ютился, так ему роднее и милее было.
Вертищев прибыл через час и велел всех собрать в библиотеке. Нетопленая изба, которая стояла на отшибе, была принята за библиотеку. Когда-то давным-давно здесь была и Дарья Львовна, которая заведовала секцией чтения, принимала новые поступления и расставляла пришедшие книжки на полках в половине дома. Дом был поделен на двое, в одной половине – Дарья Львовна, в другой – библиотека.
Еще пока Дарья Львовна жива была, она вела учет всем книгам, организовывала свои секции в доме, а как не стало ее, так и дом заброшен уже года два стоит, да книжки там все от сырости и почернели да слиплись. Кому они нужны в самом деле.
Виктор, однако, бывало, заводил разговоры, как бы возобновить действие библиотеки. Взялся протопить там, да только Наталья крик тогда подняла, что Виктор хочет хату пустую отобрать, мол, запросто так жилплощадь нарастить.
Виктор тогда ей у виска покрутил, да только вся деревня встала против тогда. Мол, так нечестно, чтобы дома захватывать. «Пусть сгниет,» - махнул рукой Виктор.
А Наталья после рассказывала, что Виктор ее проклял, так и сказал «пусть сгниет» на нее и рукой так махнул, как будто как знак какой дал и заговор. А у Натальи через месяц куры дохнуть начали, ну, не иначе, это Виктор напасть наслал.
- А я слышала, - говорила Марья, которая Безрукова, Наталье, - что сама Марья, его жена, рассказывала, что он все время какие-то книжки древние читает. Про мудрецов и учение какое-то.
- Ну?! – изумилась Наталья.
- Вот те и ну! Смекаешь теперь, какое он учение читает? И почему в библиотеку хотел, видать, там тоже книжица какая есть с тем учением.
Мария, и правда, рассказывала, подругам, что муж ее читает всякие удивительные книги с древними учениями о смысле жизни, о том, как что-то там понять. Вот теперь ей это и вспомнили, как на вопросы Вертищева отвечали.
- Стало быть, проклял вас Виктор? – нахмурил брови Вертищев, сидя за столом в бывшей библиотеке.
- Стало быть, - кивнула Наталья. – Отомстил мне так, что я его к учению его этом не пустила.
- Ну, понимая, - сказал Вертищев, выходя из стола и направляясь к бабе, обхватывая ее за плечо левой рукой, а правую сжимая в кулак. – Ну, я этих колдунов, скажу тебе, Наталья, в порошок бы стер! Зла на них не хватает. Поубивал бы всех!
- Да! – разошлась Наталья. – Честным людям жить мешают. Я ведь его не трогала, живи себе и живи. А он мне всех кур поубивал. Придушила, вот этими самыми бы руками придушила, - Наталья вытянула вперед обе руки, сжимая кулаки.
- Да, как их придушишь, ты баба слабая, откуда у тебя столько сил бы нашлось, только если позвать кого, да только кто согласится? – хитро прищурился Вертищев.
- Да, кто, а Валерка? Он его ух как ненавидит, он к Светке его повадился, - не замечая подвоха кипятилась Наталья. – Да тут по-хорошему, Виктора этого никто и не любил. Терпели ради Ильи Петровича, а не любил никто. Никто и жалеть не станет.
- Ну, тут ты дело говоришь, только ведь человеку надо сильно разозлиться, чтоб другого убить, а так мало ли кто кого не любит, живут, терпят. Нет, тут, Наталья Андреевна, причины надо иметь, зуб сильно точить, вот как ты, например.
Наталья, польщенная, было, тем вниманием и доверием, которыми одарил ее бывший миллиционер, вдруг оскорбилась:
- Да ты что? Я, думаешь, что ли?
- Нет, - мотнул головой Вертищев. – Ты баба слабая, у тебя сил не хватит. Кишка тонка.
- А что, тут разве много силы надо, сзади по голове тюк и будь здоров, не кашляй. В каком году не помню, а была тут одна, мужа вилами заколола, насмерть. Так что мы женщины хоть и слабый пол, - тут Наталья осеклась. – Не, я не убивала, да и кур я ему этих простила, ну, что сама виновата, полезла не в свое дело, кто ж знал, что он колдун.
- Не тараторь, - скомандовал Вертищев. – Ты мне вот, что скажи лучше, неужели на колдунов этих управы никакой нет во всем свете? Ничего с ними не сделать, будут вредить, пока не помрут?
- Как же, - ухмыльнулась Наталья. – Есть средство. И не одно. Другой колдун, к примеру. Да только, говорят, что колдуна и после жизни утихомирить трудно, он из гроба может пакости творить, его хоронить по особому надо. Вниз лицом, а то он повадится с кладбища к людям ходить.
- А что? Не боишься, что к тебе повадится?
- Тьфу, сплюнь, чего ко мне ходить, я ему ничего не сделала!
- Ну, так что ты предлагаешь? Подождать да посмотреть, к кому теперь Виктор придет? Тот и сделал?
- Бог с тобой, - испуганно прошептала Наталья.
