Серия «Рассказы»

10

Пятница. Поехавший продакшн

В Первомай -- небольшой рассказ о нелёгком труде и профессиональном подвиге. Посвещается коллегам.

Рассказ с конкурса "Сюрнонейм", тема - "абслютный реализм".

Пятница. Поехавший продакшн Фантастика, Альтернативная история, Авторский рассказ, Юмор, Айтишники, Профессиональный юмор, Странный юмор, Демиург, Сотворение мира, It-инфраструктура, Сисадмин, Длиннопост


- Надо, чтобы Серёжа посмотрел, - говорит неизбежное Ренат.  

Ренат - сеньор команды внутренней разработки и обновлений. Если кто-то из сеньоров отдела призывает Серёжу, тимлида команды инцидентов инфраструктуры, что-то посмотреть, значит - полная жопа.  

Абсолютная.  

"Надо, чтобы Серёжа посмотрел" - одна из тех фраз, которую можно сказать и в сексе, и в системном программировании. Часто звучит после "посмотрим, как это у индусов делается".  

Секс будет, но совсем другой.  

Все присутствующие предпочли бы, чтобы эту фразу никто не произносил, особенно вечером в пятницу.  

Но Серёжу зовут посмотреть.  

Серёжа смотрит.  

Молчит.  

На его уже слегонца соскуфившемся лице играют небритые желваки.  

Затем начинает говорить, не отводя взгляда от моника, сначала шёпотом, от фразы к фразе поднимая громкость:  

- Ублюдки, мать вашу, у вас же продакшын к херам поехал, вы, криворукие рукожопы, какого хера вы полезли тестить на продакшыне вечером в пятницу, я через полчаса уже пить пиво должен с мужиками, а у вас уже реплика прошла по всем нодам, руки бы вам всем оборвать и в жопу засунуть, понабрали дебилов, где доступА от кластера, дай вот сюда резче, почему согласование изменений не прошли, ага-ага, быстро проверить гипотезу, в жопу себе гипотезу засуньте, для кого вам Никитка стейдж поднимал, где протокол изменений, вам нахрена повторять-то надо, для кого пайплайн писали, почему в метрики не смотрите, что, мать вашу, мне шефу в понедельник говорить, он нам всем соски в тиски, я тебе дам откатиться на тысячу, поговори ещё, я тебе вообще сейчас доступА отрублю, и потом сам ходи по секопсам восстанавливай, ладно бы в первый раз, в третий раз уже, тебе кембрийского взрыва и пермского вымирания мало, помнишь, как нас всех отымели тогда, это я-то токсичный - это ты дебил, я тебе дам "отправил согласовать доступа", у нас время есть, что ли, сейчас всё деградирует к хренам, обезьяны косорукие, дипломом подотритесь, сколько у тебя их, три диплома, вот всеми тремя и подотрись, вы все тоже, студент на перемене грамотнее всё сделает, понабрали имбицилов, ну, чего, скинул мне креды, залить надо, вот это вот, да, почему креды не подходят, вы почему мой ключ удалили, ироды, а, неверно адрес набрал, сейчас, пока что так будет, деплоим обновления, погоди-погоди, надо ещё вот это добавить, так, переносим, рестарт, ну чего, смотрим, смотрим, смотрим, это стартануло, погоди, а это что за херня, ошибка какая-то орёт, а, это нормально, это Бермудский из нового пакета, потом патч выйдет, накатите, вулканы все ок, тут вроде тоже, посмотрим сюда, это тоже нормально, мониторинг не орёт, работает же, ну и хорошо. Довольны?  

- Серёга, - осторожно спрашивает Ренат, глядя на строчки насранного лога рестартующих сервисов и собирающихся контейнеров на продакшыне. - Ты чего, получается, всё исправил? Сейчас всё заработает?  

- Исправил, ещё бы не исправил, в первый раз, что ли, за вами косорукими говно разгребать. Нумерация веков только теперь новая будет, там индексы слетели.  

- И что, ничего не поехало? И вот это вот сохранилось? Погоди, а вот с этим ты чего сделал? Мне чего в отчёте писать?  

- Да ты чего мне мозги ешь, ничего основное не поехало, всё сохранил, правда, пришлось трёх слонов и черепаху к херам грохнуть, ну да и нахрена они нужны, легаси лютое, уже никто в продакшыне не использует, давно уже пора было на гелиоцентрическую систему, стильно-модно-молодёжно, вот, наконец-то свернул ойкумену в шар, вот это вот подрезал с краёв, а сюда два континента вхерачил из библиотеки "новый свет", то ещё говно, но иначе тут слишком большой океан будет, ураганы и прочее, да, а вот здесь скоро чума будет, и вот эти вот вымрут, здесь переселение народов, наверное, начнётся, ещё пришлось докинуть пакет квантовой физики, через веков двадцать не забудьте закостылить, там ребята писали про какую-то теорию струн, поищите мануалы, ещё под мониторинг плоскоземельщиков, и в расписании прочекайте срабатывание парадокса Ферми, и упаси боже, не дайте вот этим ребятам в Египте изобрести раньше времени паровой двигатель, иначе в пятом веке ядерная между Римом и хазарами, вот это вот всё к херам снова полетит, мать вашу, не лезьте больше своими культяпками в продакшын, не дёргайте на живую, мне и без вашего дерьма хватает проблем с астероидами и вспышками на солнце!  

- Сергей, погодите, а киноцефалы где? Гиперборея с ящерами? Ой-ё, а где Атлантида? - капризно вопрошает Радислав, очередной джун-идеалист из задних рядов, придерживая стаканчик с безлактозным латте пальчиками с мужским маникюром. - У меня полугодовой эпик, на выхи стоят таски по обновлению сегмента... Я часы в трекере заранее списал.  

Но Серёжа не слушает, он уже покидает стены уютного коворкинга команды внутренней разработки и обновления Небесной Канцелярии, пробурчав напоследок:  

- Атлантида у них, в жопу себе Атлантиду засуньте, дебилы жопорукие, спасибо бы хоть сказали.  

И после идёт пить пиво с мужиками.

(больше рассказов и романов - тут)

Показать полностью
4

25 минут поиска

(предисловие: дорогие дамы, с праздником! Любви, радости и хорошей литературы вам всем. Старенький и немного максималистический рассказ "пралюбовь")

25 минут поиска Городское фэнтези, Романтика, Проза, Фантастика, Мистика, Фантастический рассказ, Любовь, Длиннопост


Это было летнее, знойное безумие максимализма.

Безликий социоконцентрат, сидящий в бездушных мегатоннах железа и пластика, лениво тёк по тоненьким ниточкам улиц. Это не город - это остров. Остров бетонных коробок, асфальтовых рек и грязных труб, выросший посреди океана густых лесов. Остров муравьёв, что оседлали быстроногих улиток.

А он не был не таким, как все вокруг. Блестящие скорлупки на колёсиках казались ему ненужной тратой здоровья, денег и времени. Алексей ходил пешком. Разбив громкую тишину непоседливого города музыкой из плеера, он уверенно шёл куда угодно, не заботясь о загруженности улиц, оставшемся бензине и другой ерунде. Обычный восемнадцатилетний максималист, которому уже слишком поздно стараться быть похожим на всех, и ещё слишком рано ощущать свою уникальность.

Второй раз за день он поймал себя на мысли, что жадно ищет в людском потоке женское лицо. Алексей повстречал её вчера, в музыкальном магазине. Они перебросились парой слов, и он понял, что любит - когда тебе восемнадцать, такое случается. Он не знал ни имени, ни номера телефона, не помнил цвета волос той девушки, запомнились только черты лица и голос. Общий, не поддающийся словесному описанию образ, ярко вспыхнул перед ним и потерялся теперь в лабиринте улиц.

Алексей видел десятки лиц, так похожих на неё, но ни одна из увиденных девушек не являлась целью его поиска - скорее, тусклыми отражениями, преломлёнными в свете городской суеты.

Мысль, что её нужно найти, укреплялась в его сознании.

1-я минута.

На углу Белинского и Фрунзе сидел бомж. Волосатый нонконформист выглядел непохожим на спившихся дикарей - на удивление опрятный и трезвый. Алексей машинально полез в карман, чтобы высыпать накопившееся монетки, бросил их на картонку, что лежала рядом с бродягой, и направился дальше, но бородач схватил его за рукав.

Юноша обернулся - бомж говорил что-то, хитро улыбаясь, из-за музыки его не было слышно. Алексей остановился, и, освободив руку, вытащил из уха наушник.

- Всё ищешь, островитянин? - повторил вопрос бродяга.

- Ищу, - ответил молодой человек, нисколько не удивляясь вопросу.

- Потерял и боишься не найти? - спросил старик. - Такое бывает. Я вот всё потерял. Корпорация забрала у меня всё, что было - и дом, и будущее. И даже мою родную реальность, мой тихий остров в пространстве миров. Но не отняла главного. Моего дара.

- И что дальше?

- Я могу поделиться своим даром с тобой. Всего на один день. И тогда ты найдёшь то, чего ищешь все последние недели.

Алексей задумался, прислушавшись к пронзительному гитарному соло из второго наушника.

- А какова плата?

- Мне больших денег не нужно. Мне хватает на кусок хлеба той мелочи, что дают прохожие. Отдай мне в залог свой плеер - я так давно не слушал хорошей музыки.

Юноша вытащил шнур от наушников, отцепил ухо, отдал устройство в серебристом корпусе городскому бродяге.

- Постой, а как ты передашь мне этот свой дар?

- Прислушайся. Он уже в тебе, - сказал старик, подобрал картонку и шаркающей, медленной походкой зашагал по тротуару.

2-я минута.

На светофоре вспыхнул зелёный свет. Алексей на мгновение засомневался - побежать за бомжом, или перейти дорогу, и в итоге выбрал второе.

- Вот идиот, - послышался женский голос за спиной. - Взял, просто так отдал бичу.

"И вправду, вот идиот", - подумал Алексей, и ему показалось, что толпа переходящих улицу тоже забормотала:

- Идиот, идиот...

Нет, всё же он не мог ошибиться в выборе.

На противоположной стороне дороги ощущение, что он ошибается, окончательно прошло, и Алексей на мгновение задумался. Надо собраться. Это всё не важно. В конце концов, плеер, деньги - всё это мелочи, по сравнению с целью поиска.

Цель.

Старик не обманул.

Алексей теперь точно знал, куда идти. Словно невидимый целеуказатель возник где-то на северо-западе, и магнитные силы противоположного заряда влюблённости мгновенно потащили юношу в том направлении.

Он побежал.

5-я минута

Юноша бежал зигзагами по сетке центральных улиц. Прохожие в чёрных одинаковых одеждах всё время задевали его плечами, но его было не остановить.

Стремление поиска захватило всё его естество, желание отыскать стало смыслом всей его жизни.

Голод. Усталость. Мрачные лица окружающих - всё это его теперь не волновало.

Раздражало лишь отсутствие плеера и музыки, к звукам которой он так привык.

Целеуказатель тянул его всё дальше и дальше, заставляя расталкивать серую биомассу горожан локтями, перебегать дорогу на красный свет и запинаться об тротуарные бордюры.

13-я минута

Когда Алексей вышел на центральный проспект, он понял, что цель близка. Пьянящее чувство удвоило частоту пульса, прохожие стали медленными и пустыми, и он побежал ещё быстрее вперёд, на запад.

Неожиданно что-то произошло, словно щёлкнуло в его сознании. Он остановился, огляделся вокруг и понял, что видит во всех красивых девушках черты лица Той, кого он ищет. Целеуказатель пропал, распался на множество разнонаправленных векторов. Каждый тянул к себе, каждый звал улыбками, добрыми взглядами, брошенными из-под длинных ресниц.

Неужели её не существует? Неужели то, что он противоположным зарядом, было иллюзией?

Нет, это ложное чувство, понял он. Он не мог ошибиться, когда выбрал поиск смыслом своей жизни, и поэтому побежал вперёд.

Целеуказатель снова возник и тянул его.

21-я минута

Это была она, точно она. Алексей нашёл Ту, что искал.

Она подходила к чьей-то машине на противоположной стороне улицы, и была одета точно так же, как тогда, когда он увидел её и влюбился с первого взгляда. Такая же особенная, светящаяся и непохожая ни на кого из окружающих.

Но она была не одна на этом острове. Её мужчина, вышедший из машины, был почти вдове старше Алексея, этот человек не выглядел ни картинным киношным мерзавцем, ни толстопузым богатеем - он был обычным человеком, муравьём с острова быстроногих улиток, ни плохим, ни хорошим.

Но он был, и Алексей почувствовал горечь и душащую сердце боль, отвернулся, чтобы не видеть, как они целуются.

23-ая минута

- Нашёл? - спросил бомж. Будь разум Алексея чуточку трезвее в ту минуту, он бы непременно задался вопросом - как этот старик оказался так быстро рядом? Но в такие моменты, когда мир хрупок и готов рухнуть, это совсем не удивило юношу.

- Да, - коротко и резко ответил Алексей.

- Рад? - старик протянул обратно плеер.

- Её - да, - проговорил юноша. - А что за остров ты потерял, старик?

Странник присел на паребрик.

- Он был очень далеко. Такой же остров посреди океана лесов, с такими же узкими улицами и очень похожим настроением. Только тише и спокойнее. Люди другие, законы мира другие... У каждого был свой дар, своё предназначение. Пока не появилась Корпорация, что заставила всех быть похожими друг на друга. Все, кто не смог перестроиться, разбрелись по окрестным мирам... Мой дар пригодился здесь, ведь люди... Люди разное ищут. Кто-то потерянную вещь, кто-то работу, кто-то место, где можно обрести дом. Это всё те вещи, что человек может найти в одиночку.

- А любовь?

Бродяга кивнул.

- Человек - может. Только мой дар тут не поможет - он же на волю одного человека рассчитан. А любовь... сам понимаешь. А музыка у тебя хорошая.

Алексей кивнул и спросил чуть погодя:

- Что теперь?

- Скоро всё пройдёт. Летнее безумие быстро проходит. А потом, когда ты успокоишься... Кто-нибудь найдёт тебя. Думаешь, ты один ищешь? На этом железобетонном острове много девушек, таких же странных, таких же непохожих на серую массу островитян, как и ты. Нужно просто позволить им найти. Не уплывай отсюда, это не такой уж и плохой остров.

25-я минута.

Юноша кивнул и зашагал прочь по лабиринту каменных ущелий, разбивая громкую тишину музыкой из наушников. А странник смотрел ему вслед.

2010 г.

Больше рассказов и романов - тут (НЕ телеграмм, АТ).

Показать полностью
7

Дракон и тупоглазый робосыч

Дракон и тупоглазый робосыч Фантастика, Постапокалипсис, Микрорассказ, Робот, Научная фантастика, Антиутопия

Угрюмо сидел он на горе обломков микросхем, стасканных со всех уголков ближайших пустошей, словно ржавый металлический стервятник над грудой пыльных костей. Он был стар. Шарниры скрежетали при малейшем движении. Атомной батарейке, исправно служившей сотню лет, осталось жить всего пару месяцев.

Ночь за ночью он тащился в развалины старинного ЦОДа, опустошённого сородичами ещё в начале Эпохи Роботов, и искал там затерянные самородки - карты памяти, забитые под плитку, кремниевые диски и прочую дрянь, часто не нужную и бесполезную.

Он охранял мёртвую память человечества, сгребая добро в кучу под кривые пластины рёбер, огрызаясь на пробегавших мимо препауков, получертей и ползунов, роняя капли драгоценного масла на пыльный бетон развалин.

Воры ночные не замечали его. Потрошители обходили стороной. Дневные воришки подбирались сзади, и иногда им перепадал древний кусочек кремния. Альтруисты-ремонтники пытались установить контакт по открытому протоколу и перепрошить безумцу мозги, но получали лишь толчок в блестящий панцирь груди.

Потом, когда кроваво-красный осколок луны поймал его окуляр, что-то вдруг щёлкнуло внутри, он скрутил куском проволоки две планки памяти в подобие бумеранга и бросил куда-то в ночь, на звук. Вдали послышался глухой удар, моргнул светодиод алярма неисправности, и на бетонку свалился незадачливый робосыч. Издав победный вопль, похожий на клаксон автомобиля, старик побежал к добыче, роняя шурупы на ходу. Наклонился, прижал коленом к брусчатке, уже готовясь раздавить корпус и распотрошить, но вдруг сжалился над тупоглазым. Бережно взял на руки и понёс к гнезду. Он решил, что нового друга надо обязательно починить.

Вдали, из-за холмов, послышался топот тысяч острых мелких ног. Колонна муравьёв-кочевников, одержимая алгоритмом перемещения, двигалась вперёд, проедая дырки в ржавых щитах укрытия. Они влетели в его сокровищницу, словно поезд во вставший на рельсах грузовик.

Прижав убитого им сыча, он нёсся вперёд, уже понимая, что лишился и памяти, и ночлега.

2018

Тема конкурса была: "Без памяти"
Больше микрорассказов, рассказов и романов автора - здесь.

Показать полностью
59

Чёрная Весна

Чёрная Весна Конкурс крипистори, Авторский рассказ, CreepyStory, Ужасы, Темное фэнтези, Ищу рассказ, Колхоз, Сверхъестественное, Мистика, Фантастический рассказ, Длиннопост

Мариша повязала платок, вышла из избы, подошла к забору, посмотрела в сторону горизонта.

Солнца не было и никогда не будет здесь. Она подсознательно уже понимала это. Но привычка смотреть утром в сторону, где, по ее мнению, должен быть восток, надежда увидеть рассвет осталась как рефлекс, бледный проблеск прошлой жизни. И как слова из песен, которые они пели на работе.

Вернулась в дом, взяла ведро и пошла к речке. Зачерпнула пыль, вернулась домой, по дороге срывая свежие угли с засохших веток. Разогрела пыль на плите, бросила угли в чайник, заварила чай.

После угольного чая стало чуть лучше, спокойнее, хотя тревога, привычное состояние обитателей колхоза, осталось. Как хорошо, что у нее есть эта пара утренних часов! У многих колхозниц нет и такого.

Корова тихо постучалась трухлявым рогом в дверь сеней, Мариша вдруг вспомнила, что корова не доена. Открыла дверь в пристрой, сунула бадью под рваное вымя. Свежая скорбь, сочащаяся через черные ребра, наполнила бадью до краев. Это хорошо — блины, если удастся дожить до вечера, будут жирными, сочными.

Едва смешала с прахом и поставила опару, как пришла пора идти на работу, и Мариша собрала котомку сухарей, налила пыль в крохотную фляжку и зашагала к колхозному полю.

Вчера они закапывали картофель, а сегодня пришла пора его откопать, чтобы собрать в огромные мешки и отнести к огромным печам. Завтра его испекут, десятую часть съедят и отнесут через неделю угли обратно, чтобы закопать в землю. Каждый раз съедобного оставалось все меньше, все меньше углей напитывались пылью, и если две тысячи смен назад нужно было оставлять две трети, то сейчас — девять десятых.

Через полчаса бабы на поле затянули песню:

— Черный ворон, что ж ты въешься…

Под песню стало работаться чуть веселее, они откапывали вчерашние клубни, кидали в мешки, иногда смотрели друг на друга, пытаясь отыскать искру света в глазах.

— Между Землей и небом — война…

На перерыве они сели в овраге, стали жевать сухари, запивая пылью.

— Что там? — вдруг спросила Мариша. — Там, за речкой, за черным лесом, за горизонтом?

— Другой Колхоз, — сказала Светлана.

— Ты была там?

— Нет, там никто не был, — раздраженно ответила Ленка, влезая в разговор.

В ее смуглых, как уголь, волосах застряли пылинки.

— Даже Председатель?

— А тебе какое дело, куда он ходит? Да и почем мне знать!

Бабы в овраге засмеялись — хриплым, прокуренным смехом.

— Как не знать, когда к тебе, Галка, каждую ночь Председатель ходит!

Галка вмиг покраснела, да что покраснела — побагровела.

— Уж да, Председатель Ленку ой как любит! Каждую ночь привечает!

В руке Галки сверкнула бледным отражением неба совковая лопата.

— Я тебя, сучку, сейчас разрублю! Завидно тебе, что ли? Ты хоть знаешь... знаешь...

Слова застыли у нее на губах, словно кто-то рукой зажал ей рот.

Лопата упала в землю, Галку стало корчить в судорогах, а все бабы вернулись к привычным делам.

Мешки полнились черными червивыми клубнями, затем, наконец, подгонали клячу, потерявшую челюсть еще в прошлом месяце, закинули в телегу мешки. Отвезли мешки к печам и ушли обратно, в поле.

Через двадцать часов небо погасло, и на небе зажглась Звезда. Это была единственная звезда на небосводе, но глаза Мариши быстро адаптировались к почти полному мраку, выделив далекие огни у колхозных бараков и изб.

— По домам! — крикнули бабы.

Рабочий день Мариши закончился, но кому-то предстояло еще топить печи и жечь на них картофель, чтобы колхозу было чего есть.

Мариша пошла на огни, и постепенно красные точки превратились в зияющие рты печей и тусклую редкую гирлянду ламп вдоль единственной улицы. По улице тихо, бесшумно прошел пес — облезлый, с бельмами на глазах. Его лапы, казалось, почти не касаются земли.

На душе слегка полегчало, когда Мариша прошла мимо бараков, вспомнив, каково это — спать в одном помещении с кучей баб, больных, кривоногих и слепых, и как хорошо, что ее за примерное поведение перевели в избу.

Она пришла домой, не переодеваясь, пошла к речке и зачерпнула два ведра пыли, поставила греться на плиту, чтобы помыться. Сняла платок с головы. Потом взяла пару ведер праха в куче во дворе и покормила корову.

Пока пыль грелась, натерла солидолом сковороду и стала печь блины из скорби — серые, дырявые, вонючие. Поставила чай из углей, поела блины с позавчерашней картошкой.

Пыль в ведрах становилась все теплее, и легкий приятный холодок пробежал по спине, когда Мариша представила, как будет мыться, а потом чистая, вымытая, ляжет в кровать и будет спать. Помыться и поспать — вот главные радости колхозницы.

Пыль пересыпала в бадью, зашла в крохотный закуток за шторкой с решетчатым полом. Посмотрела в окно и решилась на небольшую шалость. Она не стала раздеваться за шторкой, а скинула старую телегрейку, развязала рубаху, медленно сняла штаны и бросила на пол прямо здесь, в комнате. Мельком взглянула на себя в обломке зеркала — испачканную в полевой грязи, со спутанными волосами, со слегка обвисшей, но все еще красивой, острой грудью. В очередной раз поискала и обнаружила пару едва заметных шрамов на запястьях. Повернулась, коснулась сосков, провела рукой по бедрам, словно сожалея о чем-то.

Наконец зашла за шторку и встала в бадью, взяла ковшик и стала лить на себя пыль, царапая кожу старой вехоткой, оставшейся еще от прошлой хозяйки. Это было немного больно, но вместе с тем приятно, потому что мелкие частицы пыли, забивавшиеся в волосы, набивавшиеся в уши, уносили грязь и комья земли.

Внезапно она услышала тихий стук двери и движение за шторкой, вскрикнула от неожиданности.

Тусклый свет уличных ламп, пробивавшийся в окно, рисовал на стенке угловатый, кривой силуэт Председателя, вошедшего в избу.

— Ой, — сказала Мариша и высунула лицо из-за шторки.

Председатель был безмолвен. Он просто глядел на нее из-под густых черных бровей, почти сливающихся с шапкой.

Мариша все поняла. Медленно отпустила рукой шторку, обнажаясь перед Председателем. Отряхнула вехотью остатки пыли. Он медленно кивнул, потянулся рукой в сени, взял метлу Мариши, присел на скамейку. Вытащил сначала один прутик, потом второй, затем третий.

— Пока что хватит. Ложись на стол.

Мариша молча подошла, наклонилась, отодвинула тарелки и чашки, легла животом на стол.

Перед первым взмахом розог Председатель спросил ее:

— Ты поняла, почему я к тебе пришел?

— Поняла! — выдохнула Мариша.

Она действительно все поняла. Нельзя было смотреть за реку и спрашивать у баб про другие Колхозы.

Ведь в этом мире нет больше никаких других Колхозов. Да и самого Колхоза нет. И их самих нет, уже давно. А чтобы запомнить это, придется снова испытать боль. Стиснув зубы, не проронив ни слова.

*

— А откуда на нашем складе появляется одежда и лопаты? — спросила Мариша. — И кухонная утварь.

— Тише, тише, — сказала Анютка, пододвинувшись вплотную. — Услышат же!

— Ну их же кто-то привозит? Правильно?

— Откуда привозит? — испугалась Анютка. — Неоткуда. Да и некому привезти.

— Почему некому?

Анютка — молодая, маленькая — пожала худыми плечами. Посыпала картошку солью, смешанной с пылью, откусила.

— Потому что все люди остались здесь. А других людей нет, вымерли.

— Анютка правильно говорит, — сказала Галка. — Только не вымерли, на Земле остались. А мы тут оставшиеся эти... колонисты. Или как их правильно?

— Колонизаторы? То есть, хочешь сказать, это другая планета? Марс?

— Ну не Земля же! На Земле все по-другому было.

Все замолчали, пытаясь вспомнить, каково им было на Земле. Пыталась вспомнить и Мариша — но ничего не приходило в голову, кроме койки в бараке, в том первом бараке, из которого ее перевели в избу. Получается, она родилась здесь? Или ей стерли память?

— Нет, ну получается же, что лопаты делают в других колхозах? И Светлана говорила про другие колхозы. А Председатель, получается, привозит их на склад.

— Тише, тише, — зашептались за спиной.

— Какая Светлана? — сказала Галка. — Нет никакой Светланы. И не было.

Мариша подумала и кивнула. Действительно, не было никакой Светланы, ей показалось.

Смена прошла быстрее, чем казалось до этого. Когда стемнело, Мариша поплелась обратно домой, запинаясь о кости, проклевывающиеся из-под земли.

Председатель уже сидел в ее избе, попивая скорбь из кружки.

— Ты вела себя хорошо, — сказал он спокойным, тихим голосом. — Ты хоть понимаешь, что могла оказаться в местах похуже нашего колхоза? Мы снизили тебе выработку, дали два утренних часа на отдых. Дали тебе дом у речки — мойся, сколько хочешь. Дали корову — не ахти какую, но процентов сорок пять коровы сохранилось...

— Кто «мы»?! — чувствуя, как сердце готово выпорхнуть из груди, спросила Мариша. — Кто дал мне это все?

— Мы! Трудовой народ! — Председатель встал во весь рост, он стал казаться выше, массивней, а в прическе стали проглядывать характерные выступы черепа. — Я — председатель трудового исправительного колхоза номер один. Вы — его труженицы. Вы должны трудиться. Я — председательствовать. Что непонятного в этой схеме?

Он поставил пустую кружку на стол.

— В общем, ты задаешь много вопросов. За это я выпил твою корову. Выпил до дна. В ней нет больше скорби...

Мариша метнулась в сени, оттуда — в пристрой.

От буренки осталась кучка праха и костей, валяющихся на полу.

— Подмети. — Председатель похлопал по плечу и подал Марише метлу. — Потом раздевайся и ложись на стол.

Он порол ее пятнадцать часов, всю долгую местную ночь, почти до рассвета. Когда мучитель ушел, а боль утихла, Мариша лежала еще несколько минут неподвижно, затем разогнулась, размяла затекшие ноги и думала лечь спать, но спать не хотелось.

Все сны Мариши были одинаковы — ей снилось, как в печах, в которых они готовят картофель, стоят огромные кастрюли. В кастрюлях, полных кипящей и жидкой пыли, сидят они, бабы, голые и раскрасневшиеся, а сверху ходит председатель, подает вехотку, чтобы лучше париться, иногда достает грабли и легонько бьет их, чешет спины или отодвигает друг от друга. Эти сны были страшны и прекрасны одновременно, и не могли наскучить, потому что каждый раз была какая-то новая деталь. То вместо граблей у Председателя будет лопата, то вместе с Председателем ходит Галка. То кого-то, например, Анюту, подцепляют граблями, достают наружу и кидают на раскаленную решетку, лежащую поверх кастрюли, а сама Мариша и другие бабы тянут к ней руки и начинают щекотать. То ее саму достанут из чана вместе с граблями, и она превращается в корову, ее доят, и она дает белую, густейшую скорбь.

Но в этот раз она не захотела спать. Она выбежала, как была, нагая, с синяками на спине и ягодицах, из дома, на ощупь, пытаясь не запнуться, дошла до реки и тронула пальцем ноги поверхность пыли.

Пыль была холодной, просто ледяной.

Мариша рискнула, сделала первый неуверенный шаг, погружаясь в водовороты пыли, окутавшие ее ногу. Затем второй, третий. Она дрожала от холода и была уже по пояс в реке, когда вдруг мощный поток оторвал ее ото дна и потащил дальше по руслу. Мариша поняла, что не умеет плавать, да и вряд ли слово «плавать» уместно для реки из пыли. Пыль забивалась в лицо, в рот, Мариша кашляла и плевалась, ее голова то погружалась в пыль целиком, то выныривала из нее. Это продолжалось долго, несколько часов, а может, и дней, как вдруг она ударилась лицом обо что-то твердое, погруженное в пыль, машинально зацепилась, ухватилась руками, дернула на себя. Ей подали руку — костлявую, худую, больно ударили плечом о борт лодки, затащили наверх, бросили на дощатое дно.

На нее смотрело худое лицо старика с пустыми глазницами, он отложил весло и сказал:

— Тебе пока еще рано переплывать реку. Сейчас я отвезу тебя обратно, в твой колхоз.

— Что?.. что там, за рекой? — спросила Мариша.

— Ты задаешь много вопросов. Ты словно чувствуешь что-то, чувствуешь, что на некоторые вопросы есть ответ. И это, наверное, хорошо. Я могу ответить на некоторые из них, но, может, лучше мне сделать так, чтобы ты задавала поменьше вопросов?

— Да. Я не хочу... я не хочу больше, чтобы Председатель приходил ко мне и...

— И делал тебе больно? Может, ты хочешь, чтобы он приходил и делал тебе приятно? Ты сама в силах сделать это, стоит лишь попросить.

Мариша подумала и замотала головой.

— Нет. Не хочу.

— Молодец. Одна из вашего колхоза триста сорок лет не может переплыть реку, потому что Председатель ходит к ней каждую ночь. Она не понимает, что Председатель — всего лишь функция, не понимает, что ей нужно сделать, чтобы переплыть реку.

— Есть другие колхозы? Есть что-то там, за рекой?

Старик нахмурился.

— Ты хочешь, чтобы они были? Чтобы они открылись для тебя? Хорошо. Я выполню твое желание. А теперь закрой глаза.

Триста сорок. Триста сорок лет, вдруг осознала Мариша. Это слишком много. И если другие здесь уже столько лет, то сколько здесь она сама?

— А сколько лет... Сколько осталось мне, чтобы?..

— Я сказал — закрой глаза!

Один взмах весла, удар по голове, секунды забвения, и Мариша очнулась.

*

Она лежала на полатях в бараке. Рядом спали другие бабы, кто-то громко храпел.

Мариша встала, доползла до лестницы, спустилась вниз. В центре барака у тусклой лампы на стульчике сидел Председатель и собирал лопаты — соединял черенок с ложем и откладывал рядом.

— О, новенькая! — Он обрадованно улыбнулся и отложил свои дела.

Его лицо показалось Марише слегка знакомым, и она спросила:

— Где я? Здесь все такое странное.

— Ты забыла? Ты же сама сюда пришла. Ты в колхозе номер девяносто шесть тысяч семьсот двадцать четыре. Да, у нас небольшие проблемы с финансами, но скоро мы соберем урожай, и все наладится. Скоро утро. А меня зовут Председатель. Ты пойдешь с нами на поле?

Мариша кивнула.

В поле бабы затянули песню, слова которой показались знакомыми:

— Это твоя вечность, твоя черная весна,

Ее близкое дыханье, ее голос среди сна.

Только дай ей повод — станешь тишиной,

Славною победой или новою войной.1

Мариша пела и пела мрачные песни колхозниц, слова сами приходили на ум, а в глубине души снова зарождалось чувство чего-то незаконченного, невыполненного, забытого. После слов Председателя осталось горькое чувство обмана — вернее, самообмана. Как будто она однажды ошиблась, обманула и продолжает обманывать саму себя. Как будто она уже в сотый, в тысячный раз просыпается на полатях в этом чертовом бараке, проходит путь и пытается сбежать, забыв сделать что-то важное.

Забыв признаться себе в том, что она совершила и за что она здесь, в этом месте.

И в этот миг что-то мокрое и соленое прокатилось по ее щеке и упало на телогрейку. Вторая капля прокатилась следом и упала на землю. Мариша вытерла влажную дорожку и вернулась к работе.

— Сколько ты уже тут? — спросила работающая рядом баба. — Меня Светланой зовут.

Ее лицо показалось смутно знакомым, но Мариша все же ответила:

— Я... я первый день.

— И надолго? Не знаешь?

Она пожала плечами.

— Ну-ка... Дай-ка руки посмотреть, — сказала женщина, бросила лопату и бесцеремонно сграбастала ладонь Мариши, провела по запястью. — У-у... вижу я на тебе печать. Давно ты тут. И надолго. Если не навсегда. Такие, как ты, говорят, часто навсегда.

— Навсегда?.. Как это? А так разве бывает?

— Бывает, бывает. Ну, держись. Может, очистишься, и станет потом полегче. Я вот тоже сначала в бараке жила, потом избушку пустующую на окраине дали, скотину какую-никакую.

Светлана наклонилась к уху Мариши и прошептала:

— Меня скоро как лучшую работницу в соседний колхоз повезут. Говорят, там еду особую выдают, и есть магазин, где можно шмотки разные купить. Представляешь? А в каких-то колхозах, говорят, и мужики встречаются, нормальные мужики, не то, что наш Председатель.

Мариша слушала, бездумно кивая, глядя в одну точку — ту самую, в которую упала вторая капля, и не сразу поняла, как на месте падения капли из-под земли показался и стал тянуться к тусклому небу тонкий зеленый росток.

_____

1стихи И. Шапранского.
2018 г.

Больше рассказов (и романов) автора - тут

Показать полностью 1
18

Яхонтовый мой

Сидит на шкафу, возмущённо глядит на меня коричневыми пуговками, моргает.

- Где мой чёрствый хлеб?!

- Я его выбросила.

- Куда?

- В мусоропровод.

Яхонтовый мой Авторский рассказ, Фантастика, Самиздат, Юмор, Warhammer 40k

Я говорю и наблюдаю за происходящем как в мутном, странном сне. Нафаня-567 объяснит мне, что это особенности работы излучения "ступы" и специальной НЛП-фразы, но это случится после, а пока.... "Будет, будет тебе настоящая сказка..."

Мой возлюбленный вскакивает и начинает бегать по мебели:

- Мой "Бородинский"! Мой сладенький!

Носастая горбатая старуха, что прилетела к моей хрущёвке на гравилёте, всё ещё безумно пляшет, изображая "сказку". Манит крендельками, сыплет эпитетами. Её инопланетная инаковость может свести с ума, но цыганские песни и шаль создают ощущение уюта.

Всё меняется, когда Кузя-98 спрыгивает со шкафа и бежит в коридор.

- Держи его, хватай!

Киберскаут "Кот" начинает носиться за ним по комнате. Всё верх дном. Они выбегают в коридор; "бабушка" срывается с места и бежит за ними.

Он нужен им живым.

Я не разобралась, в каких отношениях водитель ступы-гравилёта состоит с моим постояльцем. В плане родственном - бабушка и внук. В плане иерархическом - не могла понять.

Нафаня, проходимец, двойной агент. Лишь спустя пару дней он поведал мне, что на гравилётах в их мире летают только бойцы касты инквизиторов. И что Кузя-98 вовсе не совершил боевое десантирование с целью разведки, а дезертирствовал со станции, отказавшись совершить экстерминатус планеты.

Моей планеты, Земли. В тот миг решалось многое. Я угадала.

Оцепенение проходит. Я понимаю, что никакой сказки нет, а есть боевая операция. Вхожу в нужный режим. Вскакиваю с детского стульчика, хватаю припрятанный от мамы пулемёт. Бегу с ним в коридор, пытаясь поймать силуэты "бабушки" и "кота".

Поздно, слишком поздно. Гравилёт мелькает в окне.

Я глотаю слёзы, бью стекло на лестничной клетке и посылаю очередь в сторону гравилёта. Нет, яхонтовый мой, нет, мой милый маленький космодесантник Кузя-98, я не отдам тебя никому. И сдался мне этот чёрствый кирпич "Бородинского"...

(2014 г., А.Скоробогатов. Больше рассказов в сборнике)

Показать полностью 1
123

Чёрная весна

Чёрная весна Авторский рассказ, Триллер, Крипота, Ужасы, Жизнь после смерти, Фантастика, CreepyStory, Длиннопост

Мариша повязала платок, вышла из избы, подошла к забору, посмотрела в сторону горизонта.

Солнца не было и никогда не будет здесь. Она подсознательно уже понимала это. Но привычка смотреть утром в сторону, где, по ее мнению, должен быть восток, надежда увидеть рассвет осталась как рефлекс, бледный проблеск прошлой жизни. И как слова из песен, которые они пели на работе.

Вернулась в дом, взяла ведро и пошла к речке. Зачерпнула пыль, вернулась домой, по дороге срывая свежие угли с засохших веток. Разогрела пыль на плите, бросила угли в чайник, заварила чай.

После угольного чая стало чуть лучше, спокойнее, хотя тревога, привычное состояние обитателей колхоза, осталось. Как хорошо, что у нее есть эта пара утренних часов! У многих колхозниц нет и такого.

Корова тихо постучалась трухлявым рогом в дверь сеней, Мариша вдруг вспомнила, что корова не доена. Открыла дверь в пристрой, сунула бадью под рваное вымя. Свежая скорбь, сочащаяся через черные ребра, наполнила бадью до краев. Это хорошо — блины, если удастся дожить до вечера, будут жирными, сочными.

Едва смешала с прахом и поставила опару, как пришла пора идти на работу, и Мариша собрала котомку сухарей, налила пыль в крохотную фляжку и зашагала к колхозному полю.

Вчера они закапывали картофель, а сегодня пришла пора его откопать, чтобы собрать в огромные мешки и отнести к огромным печам. Завтра его испекут, десятую часть съедят и отнесут через неделю угли обратно, чтобы закопать в землю. Каждый раз съедобного оставалось все меньше, все меньше углей напитывались пылью, и если две тысячи смен назад нужно было оставлять две трети, то сейчас — девять десятых.

Через полчаса бабы на поле затянули песню:

— Черный ворон, что ж ты въешься…

Под песню стало работаться чуть веселее, они откапывали вчерашние клубни, кидали в мешки, иногда смотрели друг на друга, пытаясь отыскать искру света в глазах.

— Между Землей и небом — война…

На перерыве они сели в овраге, стали жевать сухари, запивая пылью.

— Что там? — вдруг спросила Мариша. — Там, за речкой, за черным лесом, за горизонтом?

— Другой Колхоз, — сказала Светлана.

— Ты была там?

— Нет, там никто не был, — раздраженно ответила Ленка, влезая в разговор.

В ее смуглых, как уголь, волосах застряли пылинки.

— Даже Председатель?

— А тебе какое дело, куда он ходит? Да и почем мне знать!

Бабы в овраге засмеялись — хриплым, прокуренным смехом.

— Как не знать, когда к тебе, Галка, каждую ночь Председатель ходит!

Галка вмиг покраснела, да что покраснела — побагровела.

— Уж да, Председатель Ленку ой как любит! Каждую ночь привечает!

В руке Галки сверкнула бледным отражением неба совковая лопата.

— Я тебя, сучку, сейчас разрублю! Завидно тебе, что ли? Ты хоть знаешь... знаешь...

Слова застыли у нее на губах, словно кто-то рукой зажал ей рот.

Лопата упала в землю, Галку стало корчить в судорогах, а все бабы вернулись к привычным делам.

Мешки полнились черными червивыми клубнями, затем, наконец, подгонали клячу, потерявшую челюсть еще в прошлом месяце, закинули в телегу мешки. Отвезли мешки к печам и ушли обратно, в поле.

Через двадцать часов небо погасло, и на небе зажглась Звезда. Это была единственная звезда на небосводе, но глаза Мариши быстро адаптировались к почти полному мраку, выделив далекие огни у колхозных бараков и изб.

— По домам! — крикнули бабы.

Рабочий день Мариши закончился, но кому-то предстояло еще топить печи и жечь на них картофель, чтобы колхозу было чего есть.

Мариша пошла на огни, и постепенно красные точки превратились в зияющие рты печей и тусклую редкую гирлянду ламп вдоль единственной улицы. По улице тихо, бесшумно прошел пес — облезлый, с бельмами на глазах. Его лапы, казалось, почти не касаются земли.

На душе слегка полегчало, когда Мариша прошла мимо бараков, вспомнив, каково это — спать в одном помещении с кучей баб, больных, кривоногих и слепых, и как хорошо, что ее за примерное поведение перевели в избу.

Она пришла домой, не переодеваясь, пошла к речке и зачерпнула два ведра пыли, поставила греться на плиту, чтобы помыться. Сняла платок с головы. Потом взяла пару ведер праха в куче во дворе и покормила корову.

Пока пыль грелась, натерла солидолом сковороду и стала печь блины из скорби — серые, дырявые, вонючие. Поставила чай из углей, поела блины с позавчерашней картошкой.

Пыль в ведрах становилась все теплее, и легкий приятный холодок пробежал по спине, когда Мариша представила, как будет мыться, а потом чистая, вымытая, ляжет в кровать и будет спать. Помыться и поспать — вот главные радости колхозницы.

Пыль пересыпала в бадью, зашла в крохотный закуток за шторкой с решетчатым полом. Посмотрела в окно и решилась на небольшую шалость. Она не стала раздеваться за шторкой, а скинула старую телегрейку, развязала рубаху, медленно сняла штаны и бросила на пол прямо здесь, в комнате. Мельком взглянула на себя в обломке зеркала — испачканную в полевой грязи, со спутанными волосами, со слегка обвисшей, но все еще красивой, острой грудью. В очередной раз поискала и обнаружила пару едва заметных шрамов на запястьях. Повернулась, коснулась сосков, провела рукой по бедрам, словно сожалея о чем-то.

Наконец зашла за шторку и встала в бадью, взяла ковшик и стала лить на себя пыль, царапая кожу старой вехоткой, оставшейся еще от прошлой хозяйки. Это было немного больно, но вместе с тем приятно, потому что мелкие частицы пыли, забивавшиеся в волосы, набивавшиеся в уши, уносили грязь и комья земли.

Внезапно она услышала тихий стук двери и движение за шторкой, вскрикнула от неожиданности.

Тусклый свет уличных ламп, пробивавшийся в окно, рисовал на стенке угловатый, кривой силуэт Председателя, вошедшего в избу.

— Ой, — сказала Мариша и высунула лицо из-за шторки.

Председатель был безмолвен. Он просто глядел на нее из-под густых черных бровей, почти сливающихся с шапкой.

Мариша все поняла. Медленно отпустила рукой шторку, обнажаясь перед Председателем. Отряхнула вехотью остатки пыли. Он медленно кивнул, потянулся рукой в сени, взял метлу Мариши, присел на скамейку. Вытащил сначала один прутик, потом второй, затем третий.

— Пока что хватит. Ложись на стол.

Мариша молча подошла, наклонилась, отодвинула тарелки и чашки, легла животом на стол.

Перед первым взмахом розог Председатель спросил ее:

— Ты поняла, почему я к тебе пришел?

— Поняла! — выдохнула Мариша.

Она действительно все поняла. Нельзя было смотреть за реку и спрашивать у баб про другие Колхозы.

Ведь в этом мире нет больше никаких других Колхозов. Да и самого Колхоза нет. И их самих нет, уже давно. А чтобы запомнить это, придется снова испытать боль. Стиснув зубы, не проронив ни слова.

*

— А откуда на нашем складе появляется одежда и лопаты? — спросила Мариша. — И кухонная утварь.

— Тише, тише, — сказала Анютка, пододвинувшись вплотную. — Услышат же!

— Ну их же кто-то привозит? Правильно?

— Откуда привозит? — испугалась Анютка. — Неоткуда. Да и некому привезти.

— Почему некому?

Анютка — молодая, маленькая — пожала худыми плечами. Посыпала картошку солью, смешанной с пылью, откусила.

— Потому что все люди остались здесь. А других людей нет, вымерли.

— Анютка правильно говорит, — сказала Галка. — Только не вымерли, на Земле остались. А мы тут оставшиеся эти... колонисты. Или как их правильно?

— Колонизаторы? То есть, хочешь сказать, это другая планета? Марс?

— Ну не Земля же! На Земле все по-другому было.

Все замолчали, пытаясь вспомнить, каково им было на Земле. Пыталась вспомнить и Мариша — но ничего не приходило в голову, кроме койки в бараке, в том первом бараке, из которого ее перевели в избу. Получается, она родилась здесь? Или ей стерли память?

— Нет, ну получается же, что лопаты делают в других колхозах? И Светлана говорила про другие колхозы. А Председатель, получается, привозит их на склад.

— Тише, тише, — зашептались за спиной.

— Какая Светлана? — сказала Галка. — Нет никакой Светланы. И не было.

Мариша подумала и кивнула. Действительно, не было никакой Светланы, ей показалось.

Смена прошла быстрее, чем казалось до этого. Когда стемнело, Мариша поплелась обратно домой, запинаясь о кости, проклевывающиеся из-под земли.

Председатель уже сидел в ее избе, попивая скорбь из кружки.

— Ты вела себя хорошо, — сказал он спокойным, тихим голосом. — Ты хоть понимаешь, что могла оказаться в местах похуже нашего колхоза? Мы снизили тебе выработку, дали два утренних часа на отдых. Дали тебе дом у речки — мойся, сколько хочешь. Дали корову — не ахти какую, но процентов сорок пять коровы сохранилось...

— Кто «мы»?! — чувствуя, как сердце готово выпорхнуть из груди, спросила Мариша. — Кто дал мне это все?

— Мы! Трудовой народ! — Председатель встал во весь рост, он стал казаться выше, массивней, а в прическе стали проглядывать характерные выступы черепа. — Я — председатель трудового исправительного колхоза номер один. Вы — его труженицы. Вы должны трудиться. Я — председательствовать. Что непонятного в этой схеме?

Он поставил пустую кружку на стол.

— В общем, ты задаешь много вопросов. За это я выпил твою корову. Выпил до дна. В ней нет больше скорби...

Мариша метнулась в сени, оттуда — в пристрой.

От буренки осталась кучка праха и костей, валяющихся на полу.

— Подмети. — Председатель похлопал по плечу и подал Марише метлу. — Потом раздевайся и ложись на стол.

Он порол ее пятнадцать часов, всю долгую местную ночь, почти до рассвета. Когда мучитель ушел, а боль утихла, Мариша лежала еще несколько минут неподвижно, затем разогнулась, размяла затекшие ноги и думала лечь спать, но спать не хотелось.

Все сны Мариши были одинаковы — ей снилось, как в печах, в которых они готовят картофель, стоят огромные кастрюли. В кастрюлях, полных кипящей и жидкой пыли, сидят они, бабы, голые и раскрасневшиеся, а сверху ходит председатель, подает вехотку, чтобы лучше париться, иногда достает грабли и легонько бьет их, чешет спины или отодвигает друг от друга. Эти сны были страшны и прекрасны одновременно, и не могли наскучить, потому что каждый раз была какая-то новая деталь. То вместо граблей у Председателя будет лопата, то вместе с Председателем ходит Галка. То кого-то, например, Анюту, подцепляют граблями, достают наружу и кидают на раскаленную решетку, лежащую поверх кастрюли, а сама Мариша и другие бабы тянут к ней руки и начинают щекотать. То ее саму достанут из чана вместе с граблями, и она превращается в корову, ее доят, и она дает белую, густейшую скорбь.

Но в этот раз она не захотела спать. Она выбежала, как была, нагая, с синяками на спине и ягодицах, из дома, на ощупь, пытаясь не запнуться, дошла до реки и тронула пальцем ноги поверхность пыли.

Пыль была холодной, просто ледяной.

Мариша рискнула, сделала первый неуверенный шаг, погружаясь в водовороты пыли, окутавшие ее ногу. Затем второй, третий. Она дрожала от холода и была уже по пояс в реке, когда вдруг мощный поток оторвал ее ото дна и потащил дальше по руслу. Мариша поняла, что не умеет плавать, да и вряд ли слово «плавать» уместно для реки из пыли. Пыль забивалась в лицо, в рот, Мариша кашляла и плевалась, ее голова то погружалась в пыль целиком, то выныривала из нее. Это продолжалось долго, несколько часов, а может, и дней, как вдруг она ударилась лицом обо что-то твердое, погруженное в пыль, машинально зацепилась, ухватилась руками, дернула на себя. Ей подали руку — костлявую, худую, больно ударили плечом о борт лодки, затащили наверх, бросили на дощатое дно.

На нее смотрело худое лицо старика с пустыми глазницами, он отложил весло и сказал:

— Тебе пока еще рано переплывать реку. Сейчас я отвезу тебя обратно, в твой колхоз.

— Что?.. что там, за рекой? — спросила Мариша.

— Ты задаешь много вопросов. Ты словно чувствуешь что-то, чувствуешь, что на некоторые вопросы есть ответ. И это, наверное, хорошо. Я могу ответить на некоторые из них, но, может, лучше мне сделать так, чтобы ты задавала поменьше вопросов?

— Да. Я не хочу... я не хочу больше, чтобы Председатель приходил ко мне и...

— И делал тебе больно? Может, ты хочешь, чтобы он приходил и делал тебе приятно? Ты сама в силах сделать это, стоит лишь попросить.

Мариша подумала и замотала головой.

— Нет. Не хочу.

— Молодец. Одна из вашего колхоза триста сорок лет не может переплыть реку, потому что Председатель ходит к ней каждую ночь. Она не понимает, что Председатель — всего лишь функция, не понимает, что ей нужно сделать, чтобы переплыть реку.

— Есть другие колхозы? Есть что-то там, за рекой?

Старик нахмурился.

— Ты хочешь, чтобы они были? Чтобы они открылись для тебя? Хорошо. Я выполню твое желание. А теперь закрой глаза.

Триста сорок. Триста сорок лет, вдруг осознала Мариша. Это слишком много. И если другие здесь уже столько лет, то сколько здесь она сама?

— А сколько лет... Сколько осталось мне, чтобы?..

— Я сказал — закрой глаза!

Один взмах весла, удар по голове, секунды забвения, и Мариша очнулась.

*

Она лежала на полатях в бараке. Рядом спали другие бабы, кто-то громко храпел.

Мариша встала, доползла до лестницы, спустилась вниз. В центре барака у тусклой лампы на стульчике сидел Председатель и собирал лопаты — соединял черенок с ложем и откладывал рядом.

— О, новенькая! — Он обрадованно улыбнулся и отложил свои дела.

Его лицо показалось Марише слегка знакомым, и она спросила:

— Где я? Здесь все такое странное.

— Ты забыла? Ты же сама сюда пришла. Ты в колхозе номер девяносто шесть тысяч семьсот двадцать четыре. Да, у нас небольшие проблемы с финансами, но скоро мы соберем урожай, и все наладится. Скоро утро. А меня зовут Председатель. Ты пойдешь с нами на поле?

Мариша кивнула.

В поле бабы затянули песню, слова которой показались знакомыми:

— Это твоя вечность, твоя черная весна,

Ее близкое дыханье, ее голос среди сна.

Только дай ей повод — станешь тишиной,

Славною победой или новою войной.1

Мариша пела и пела мрачные песни колхозниц, слова сами приходили на ум, а в глубине души снова зарождалось чувство чего-то незаконченного, невыполненного, забытого. После слов Председателя осталось горькое чувство обмана — вернее, самообмана. Как будто она однажды ошиблась, обманула и продолжает обманывать саму себя. Как будто она уже в сотый, в тысячный раз просыпается на полатях в этом чертовом бараке, проходит путь и пытается сбежать, забыв сделать что-то важное.

Забыв признаться себе в том, что она совершила и за что она здесь, в этом месте.

И в этот миг что-то мокрое и соленое прокатилось по ее щеке и упало на телогрейку. Вторая капля прокатилась следом и упала на землю. Мариша вытерла влажную дорожку и вернулась к работе.

— Сколько ты уже тут? — спросила работающая рядом баба. — Меня Светланой зовут.

Ее лицо показалось смутно знакомым, но Мариша все же ответила:

— Я... я первый день.

— И надолго? Не знаешь?

Она пожала плечами.

— Ну-ка... Дай-ка руки посмотреть, — сказала женщина, бросила лопату и бесцеремонно сграбастала ладонь Мариши, провела по запястью. — У-у... вижу я на тебе печать. Давно ты тут. И надолго. Если не навсегда. Такие, как ты, говорят, часто навсегда.

— Навсегда?.. Как это? А так разве бывает?

— Бывает, бывает. Ну, держись. Может, очистишься, и станет потом полегче. Я вот тоже сначала в бараке жила, потом избушку пустующую на окраине дали, скотину какую-никакую.

Светлана наклонилась к уху Мариши и прошептала:

— Меня скоро как лучшую работницу в соседний колхоз повезут. Говорят, там еду особую выдают, и есть магазин, где можно шмотки разные купить. Представляешь? А в каких-то колхозах, говорят, и мужики встречаются, нормальные мужики, не то, что наш Председатель.

Мариша слушала, бездумно кивая, глядя в одну точку — ту самую, в которую упала вторая капля, и не сразу поняла, как на месте падения капли из-под земли показался и стал тянуться к тусклому небу тонкий зеленый росток.

_____

1стихи И. Шапранского.

2018 г.
А.Скоробогатов. Больше рассказов автора - тут

Показать полностью 1
8

Мыш и Злой Царь Кот. Сказ, Быль 

(Короткое предисловие - на один из конкурсов года четыре возникла идея написать рассказ, состоящий исключительно из односложных слов. Результат получился удивительно похож по звучанию на китайский язык, поэтому для всех это - "пер. с кит-го.")

Мыш и Злой Царь Кот. Сказ, Быль  Авторский рассказ, Сказка, Китайский язык, Юмор, Мышь, Эксперимент, Длиннопост


*

Мыш был стар. Кар звёзд ждал он, и сон тех, кто жил Вне, стал Явь. Злой дух свил сеть: гниль в рожь, рожь - в тлен, соль в степь. Прах во двор, глад в дом. Но не сей же час, часть ржи под пнём, там клад. Род сыт.

Вслед шёл слух, слух нёс страх. Страх что Царь Кот шлёт слуг, чтоб взять мзду с тех, кто жил тут.

**

Как снег с крыш спал - шаг стоп, смех слуг у врат, стук в дверь. Сталь-штык шмяк об пол. Всё.

- Мыш, ты где?

- Я тут.

Мыш взял жён и весь млад, свёл в сад. (Сад был пуст, как и степь, тля шла с гор, пал лист, цвет пал.)

- Стой здесь.

Сам в дом. Слуг стук стал злей. Врат лязг, все внутрь.

- Все тут? - зырк в дом.

- Да, все.

- Где рожь?

- Нет у нас. Мор. Весь сбор стал пыль. Прах...

Нос слуг - нюх под пень.

- Не лги. Рожь здесь. Мы чу.

Дрын слуг - шварк по щам! Мыш съел боль, как сыр, стёр кровь. Слуг взор лез в сад.

- А! Вон где все! Ты врал!

Мыш не смел врать им впредь.

- Я дам... я дам. Но не стань бить их! Их дом - наш дом, мой сад - наш сад. Нам есть... Дам часть?

- Я б взял всё, - злой огнь в глаз их.

Слуг след, вот и нет. Был клад - и нет.

***

Глад нёс смерть. Чрез дней семь млад сын стал мёртв. Плач жён, всхлип, скорбь. Мыш сел на стул, сто дум в нём шли, и он не знал, как быть. Как им всем жить, есть, спать. И глад, и зной. Сбор крох, жрать пыль - вот дол.

И вдруг - мысль. Всех жён сжал, слёз смыл, взял нож, кость и плеть.

Он шёл вдаль, в Злой Лес. Но что он там ждал?

...У рощ, где Мыш был юн, жил Крот, он сам мудр. Крот рёк:

"Где гор уж нет, есть Лес. И там, был слух, жив Зверь. Злой Зверь. Он - сам Страх."

И Мыш шёл. Брёл день, Брёл ночь, и вот - Лес пред ним. Злой лес, не тот, что там, где Мыш жил, как был юн. Лес из гор, Град. Сталь стен, пыль из груд. Мгла дней, гроб тех, кто жил Вне.

Страх вновь сел в ум. Страх о том, что он, Мыш, встал тут, и нет здесь жён; ни брат, ни сын, ни дщерь не здесь, лишь он.

Но он не трус. Прочь страх. Встал в мгле, стал ждать.

****

- У! Зверь! Ты где! Я тут!

- Р-р, - вихрь пьрсти нёс рык.

Мыш взял нож в кисть, крик свой шлёт вдаль:

- Я тут, ешь мя, а?! Ну же, ну!

- Рыр, - пыль в шаг-два от той мглы, где встал Мыш.

- Я тут! - вновь зов свой Мыш шлёт. - Где ты? Что, слаб?!

- ГАВ!

Зверь здесь. Он Пёс. Их звал так род, что жил тут.

Вжух плеть! Мыш - прыг на шбан. Плеть вкруг шей. Мыш злит Пса.

- Что, съел?! Я Мыш! Я зол! Я смог.

Пёс жмёт пасть вниз, но то, да и чёс лап лба, не дал толк. Плеть жмёт грудь, Мыш сел как вошь, нож у глаз, Пёс пал, стал тих. Скуль, скуль. Мыш дал кость, снял кнут.

- Ты мой Зверь. Но ты не раб впредь. Друг.

Пёс грыз кость. Мыш рёк:

- Верь мне. Нас ждёт Кот. Злой Царь. Он взял с нас мзду. Мой сын мёртв. Но я здесь. Их слуг не взять Пса.

*****

Пёс мчит чрез пыль. Тыл, где сел злой Кот - уж вот он.

Месть ждёт их.

(Ориг. на кит-ом:

老鼠变老了。他等待的卡拉星,以及那些住在外面的人的梦想,成了贾夫。邪恶的精神威尔网络。黑麦腐烂,黑麦腐烂,草原上的盐。院子里的灰尘,在房子里顺利。但不是全部,在树桩下的黑麦的一部分,有一个宝藏。棒满了。 

谣言之后,谣言带来了恐惧。害怕国王猫派仆人接受那些住在这里的人的贿赂。 

**

当屋顶上的积雪睡着了 - 停下脚步,仆人们在门口大笑,敲门声。钢刺刀在地板上爆炸。一切。 

- 老鼠,你在哪里? 

- 我在这里 

老鼠带走了妻子和所有年轻人,带到了花园。 (花园里空无一人,草原也是如此,蚜虫从山上走来,吃了一片叶子 

- 住在这里 

自己在屋里。仆人敲门变得更加狡猾。门内全都响了起来。 

- 一切都在这里吗? - 看着房子。 

- 是的,一切。 

- 黑麦在哪里? 

- 不,我们有。铁道部。整个系列变成了灰尘。灰尘...

仆人的鼻子是树桩下的气味。 

- 不要说谎。拉伊在这里。我们楚。 

仆人的剑 - 敲脸!老鼠吃了像奶酪一样的疼痛,抹去了鲜血。仆人看着花园。 

- 啊!哪里有一切!你骗了! 

老鼠不敢骗他们。 

- 我会给...我会给。但你不敢打败他们!他们的家是我们的家,我的花园是我们的花园。发表意见? 

“我会采取一切,”他们眼中的邪恶之火。 

有一个宝藏 - 没有。 

***

很高兴带来了死亡。七天后,小儿子死了。哭泣的妻子,呜咽,悲伤。老鼠坐在椅子上,里面有一百个念头,他不知道该怎么办。他们如何生活,吃饭,睡觉,因为有一个儿子 - 而且没有。而且光滑又热。收集面包屑,吃灰尘 - 这是一个白痴。 

...在老鼠年轻的小树林里,鼹鼠活着,他很聪明。 鼹鼠说: "那里没有山,有一片森林。 还有,有一个传闻,活着的野兽。 一个邪恶的野兽 "

他走到远处,进入邪恶的森林,在他扛着耳朵的时候,野兽活着。 

那一天过去了,夜晚,现在 - 在他面前的森林。一个邪恶的森林,而不是梅什生活的那个,因为他还年轻。山的森林,毕业。钢墙,桩的灰尘。黑暗的日子,生活在外面的人的棺材。 

恐惧再次出现在脑海中。害怕他,老鼠,来到这里,这里没有妻子;兄弟,儿子和女儿都不在这里,只有他。 

但他不是懦夫。关闭恐惧。我在黑暗中起身,等待着。 

****

- 做!野兽!你在哪里!我在这里! 

- 解决方案, - 旋风般的 尘埃带着咆哮。 

老鼠把刀子拿在刷子里,喊着它发送到远处: 

- 我在这儿,吃我,对吧?!来吧,来吧! 

- 咆哮, - 从黑暗中迈出一两步的尘埃,梅斯站起来。 

- 我在这里! - 再次调用鼠标发送。 - 什么,弱? 

- 吠! 

野兽在这里。他是一只狗。他们这么称呼他住在这里。鞭鞭!鼠标 - 跳到公交车。围绕脖子的天灾。老鼠很生气。 

- 吃了什么?!我是老鼠!我生气了! 

狗摇了口,但那个,额头的爪子,没有意义。天灾胸膛紧,老鼠坐着像虱子,眼睛一刀,狗摔倒,变得安静。呜咽,发牢骚。老鼠给了一根骨头,脱掉了鞭子。 

- 你是我的野兽。但你将来不是奴隶。每个。相信我。我们在等猫。国王猫他收了我们的贿赂。我的儿子死了。但我在这里。他们的仆人不带狗。 

*****

狗在尘埃中飞驰。后方,邪恶的猫坐下来 - 在这里。 )

Больше рассказов и романов - https://author.today/u/avssilvester/works/

Показать полностью 1
18

Эрлик и Умай

Среднеазиатская южная готика. Имена персонажей не вымышлены, взяты из истории поездок такси. Все совпадения случайны.

Эрлик и Умай Темное фэнтези, Магия, Авторский рассказ, Рассказ, Длинное, Фантастический рассказ, Городское фэнтези, Фэнтези, Казахстан, Средняя Азия, Мифология, Длиннопост

Полупрозрачная, золотоволосая дева с белом одеянии снова приснилась в эту ночь.

А в районном городке Хухры-Хурма, открытом всем среднеазиатским ветрам, прорвало трубу прямо напротив акимата.

Драгоценный в засушливых местах минерал хлестал небольшим фонтаном под грустным взглядом следователя, товарища капитана Актилека Нурдинова, наблюдавшего из окна местного отделения полиции, примостившегося напротив.

— Третий пропавший без вести в городе, — пробормотал он. — За неделю. Никаких зацепок. Никаких. А уже пятница.

— Может… цыгане? — предположил его верный помощник, старший сержанта Сманалы уулу Сабырбеков, приходившийся ему двоюродным племянником.

— Что?! — Актилек резко развернулся, с пренебрежением глядя на своего товарища. — В каком смысле? Что за бред?

— Ну… Читал. Что крадут людей. И заставляют выступать в этих… в бродячих цирках.

— Меньше читай фейсбук. Эти вон… правильно сделали, что запретили. Тоже пора бы. Был бы я полковником… Эх!

— Что бы сделал? Фейсбук запретил?

— А то! И толку от него. Никаких зацепок.

Товарищ капитан вернулся к столу — он до сих пор, в 202? году не привык сидеть на работе за компьютером, потому просил всё распечатывать на принтере, и документы по всем трём делам валялись неровными стопками.

— Вот. Смотри. Булатбек Бексултонов. Тридцать шесть лет. Безработный. Привлекался за марихуану Вышел на улицу из дома по улице Восстания. За кефиром. Кефир купил в итоге. Последний раз…

Старший сержант Сманалы уулу Сабырбеков подошёл к столу.

— Видели на перекрёстке у «АлтынКума». Я же знаю. Я же вместе с тобой допрашивал.

— До дома пройти нужно было два квартала. Два квартала, брат! Нету. Пропал. Нигде не видели, телефон не обнаруживается. Запрашивали, симка не ловится! Как испарился.

— Тебе выговориться надо, да? Я же это всё знаю.

Товарищ капитан кивнул, но на реплику никак не ответил.

— Дальше. Хамракулов Жамшит Алижанович. Пятьдесят шесть лет. Ведущий специалист «Лукойла». Не абы кто! Агашка у него в столице сидит. Уже всю плешь проели. Коттеджный посёлок «Рахмет». Каждое воскресенье ездит кататься на велосипеде до центра и обратно. Велосипед нашли, его нет. Последний выход в соцсетях с мобильника — через час. Не, ну нормально?

— Знаешь, во всех полицейских детективах персонажи вначале сюжета рассказывают друг другу… — Сманалы уулу Сабырбеков начал было описывать какую-то длинную аналогию, но его опять проигнорировали.

— Ну и, наконец, Турсунбаев Азизжан Юсупович, девяносто восьмого года рождения, таксист… Та же петрушка. Как сквозь землю провалились, в общем. Если ещё и у этого телефон не найдут. Родственники ещё не опрошены. Надо...

— Я это всё видел! Мы же уже всё запланировали. Ты как будто кому-то другому это рассказываешь, да? Кому рассказываешь? Никогда не понимал, зачем рассказывать то, что я и так знаю. Воображаемые зрители чтобы поняли, да? Тебе бы выступать!

За такую наглость уже последовал тычок подчинённому родственнику в бок.

— А ну, заткнись, задолбал. Хочу и рассказываю. Ладно! Сейчас к сестре съездим, может, чего узнаем.

На улице загремело, зашумело. Нурдинов выглянул в окно — вокруг фонтанчика развернулся полевой лагерь водоканала. Поставили оранжевые конусы, натянули лентой заборчик.

— Смотри. Оперативно, — сказал Сманалы уулу Сабырбеков. — Видимо, не зря их у акима дрючили на прошлой неделе.

— Да уж. Они и то лучше нас работают.

В следующий миг заговорил отбойный молоток. Товарищ капитан произнёс несколько фраз, процитировать в столь приличном произведений не представляется возможным, и закрыл окно, открытое на микропроветривание.

— Кондей так и не поставили. Долбить весь день будут. Работать невозможно! Задохнёмся совсем!

— Поехали к сестре последнего, прогуляемся! Её вчера допросить не успели.

Заткнув уши, прошмыгнули к служебной тачке, врубили мигалку, поехали с ветерком.

Опрос, в котором присутствовали трое родственников и девушка Турсунбаева Азизжана Юсуповича, оказался скучным — все те же обычные в такой ситуации тревожные лица, всхлипы «да где же он», рассказы про то, как брат записывал рэп и мечтал стать стендапером. Всё те же фоточки из инсты (* соцсеть, официально запрещённая в Российской Федерации). Ближе к концу раздался звонок — звонила младший сержант Жаныс, отвечавшая за коммуникации.

— Прислали выгрузки маршрутов из Гугла. У всех трёх сигнал мобилы пропадал прямо посреди улицы.

— Во как! В смысле — посреди улицы?

— Ну, там непонятно. Вот точка, вот другая, а последняя — просто на улице, или во дворе.

— Слушай, вышли скрин. По последнему.

— Окей, товарищ капитан.

Поворчав по поводу плохого качества фото, Нурдинов махнул рукой Сманалы уулу Сабырбекову, который уже подсел на диване к сестре потерпевшего настолько близко, насколько позволяла толщина костюма и особо старательно гладил по спине.

— Собирайся. Посмотрим точку.

Стоит ли говорить, что ничего путного они не нашли. Точка оказалась совсем непримечательной — простая дорога в середине квартала, тротуар со сломанными поребриками (или бордюрами? Кто их разберёт, как их в Хухры-Хурме называют по-русски).

Увидели одинокую старушку в окне хрущёвки напротив, поднялись, тыкнули ксивой и опросили, было ли чего странного. Разумеется, ничего странного старушка не заметила, и пропавшего парня не видела. Как не видела и двух других пропавших.

Когда вышли из подъезда, Нурдинов присел на корточки, собрал щепотку пыли на асфальте и понюхал, медленно просыпая из кулака. Прищурился, посмотрел вдаль, не вставая. Сманалы уулу Сабырбеков присел рядом, тоже собрал пыль, тоже задумчиво посмотрел вдаль, пародируя шефа. Тот исподлобья взглянул на подчинённого и вдруг захохотал.

— Чего? Ну что такого!

— Вот зачем так делать? -— старший сержант изобразил пальцами. — Ты что узнать хотел? Что у нас климат засушливый?

— Молодой ещё. Не понимаешь, — Нурдинов поднялся, отряхнул пыль с брюк и направился к машине. — Важна каждая деталь. Вот мы всё не там ищем. И не то. Есть какая-то система в этом всём. Что-то объединяет. Мужчины. Так?

— Так.

Нурдинов замялся, подыскивая следующее объединяющее свойство:

— Вышли куда-то?

— Вышли. Слушай, может, закладку искали? Может, они все наркоманы? Один-то привлекался.

— Это пятидесятишестилетний специалист Лукойла, отец четырёх детей наркоман, да? На велосипеде за две сотни тысяч который ездит!

— И то верно, — Сманалы уулу Сабырбеков поник. — Хочешь сказать, это один и тот же человек? Маньяк?

— Ты тише такие слова-то говори! Сейчас областные приедут и всё заберут у нас. Не маньяк. Может, они все знакомы были?

Сманалы уулу Сабырбеков кивнул.

— Может. А может, по пицце? Обеденное время.

— Да. У нас же под окнами долбят… Не хочу обратно. Вот тут — верно говоришь. Отметим пятницу. Неделька тяжёлая была.

* * *

Кружок по городу, небольшая очередь, ароматно-пахнущая серая картонная коробка, жирные пальцы сжимают тёплый кусок теста с начинкой — и вот жизнь постепенно начинает налаживаться.

— Вот ты говорил про систему, дядь Актилек, -— сказал Сманалы уулу Сабырбеков, когда они уже подъезжали к хухрыхурминскому отделению местной полиции.

Дядь Актилек его тут же поправил.

— Товарищ капитан я. Рабочий день ещё не закончен — рано меня тут дядькать!

— Окей-окей. Трьщ капитан. В общем, вот ты говоришь — есть система. А у нас, раз мы никак не можем найти то, что их всех объединяет — есть какая-то системная ошибка.

— Что за ошибка? Никаких ошибок. Всё проверено, — нахмурился Нурдинов.

— Самолёты.

— Что самолёты?

— Во вторую мировую, я тут ролик на ютьюбе смотрел. Улетали на задание, прилетают — а в крыле дырка!

— Не дырка, а отверстие, — привычно поправил Нурдинов.

Сманалы уулу Сабырбеков поморщился от неудачной шутки и продолжил:

— Они на эту дырку — раз! И брони налепили. Другой раз прилетают — раз, в хвосте дырка. Они на хвост брони в три пальца. А какие-то не прилетали. И их как сбивали, так и продолжали сбивать. Не меньше.

— Ну и что? Как это связано?

— А то, что они только выживших проверяли. А те, которых сбили — не проверяли. А броню надо в другом месте лепить! Вот мы с тобой, тврщ капитан, выжившие, по себе и судим. А их, считай, уже всё, нету…

— Сплюнь! Умный нашёлся. Трупы не найдены. Найдём ещё.

Грохот строительной техники всё приближался — к отбойному молотку теперь прибавился нудный гул экскаватора и компрессоров, откачивающих воду.

Прямо перед капотом автомобиля пробежал товарищ майор, начальник городской полиции — без фуражки, с приспущенным от жары галстуком. Отыскал среди рабочих командира и принялся что-то гневно объяснять, размахивая руками. Затем вернулся и пробормотал, проходя мимо выходящих из машины Нурдинова и Сабырбекова:

— Пятый прорыв у них… А у меня четвёртый пропавший без вести за неделю! А они долбят! Нельзя быстрее, что ли?

— Как четвёртый? — опешил Нурдинов.

— Вы где, мать, прохлаждаетесь, задолбал! Летучка!

На летучке собрали всех следаков, которые были. На этот раз пропала девушка — Токтанбаева Фатима Машрабовна, две тысяча первого года рождения, замужняя, продавщица в супермаркете.

Никаких зацепок. И — точно также замолчавший телефон.

— Никаких идей, я так полагаю? Нурдинов? Если ничего не придумаете за неделю — уйдёт в область.

Остаток пятницы тянулся вечностью. Опросы родных, осмотр места работы, дома и прочего. Запрос координат телефона.

— Ну его нахрен, — резюмировал Нурдинов. — В область — так в область.

Капитан твёрдо решил не работать в выходные.

Но разговор про системную ошибку не выходил из головы все выходные. Сороколетний бобыль-холостяк, он пытался отвлечься — съездил к племяннице, заехал на дачу к отцу. Посидел в соцсеточках, разгоняя за политику в чате однокашников, посмотрел половину четвёртого сезона «Твин Пикс», ещё больше нагнав жути и напомнив себе о работе.

Возникла идея позвонить Сабырбекову, спросить, как дела, и удалось ли чего накопать — был сделан резонный вывод, что подчинённый последовал примеру и активно отдыхает, занимаясь загородным туризмом, потому звонок был отложен до понедельника.

А когда лёг спать в ночь на понедельник, отдохнувший и крепко поевший перед сном, ему снова приснилась дева в синем одеянии. С лебедиными крыльями за спиной, невесомая, идущая по тротуару безлюдной улицы, не касаясь босыми пальцами грешной земли.

— Эгис Шындар, — произнесла она. — Пики-близнецы.

— Кто ты? — беззвучно спросил Нурдинов.

— Умай, — сказала она, развернулась и ушла, растворившись в сумраке ночных фонарей.

Тенгрианская богиня плодородия, смутно вспомнил Нурдинов. Он побежал за ней, сверкая неожиданно босыми пятками, больно царапая ступни об асфальт.

Улица закончилась тупиком. Он уже хотел было развернуться и уйти, но в конце улицы сверкнуло в темноте что-то. Подойдя ближе, он увидел штыковую лопату, воткнутую в землю. На куске металла виднелась проржавевшая, гнилая цифра «пять».

— Пять, — проборомотал он. — Пять… чего? Прорывов за неделю?

Пять прорывов за неделю. А пропавших без вести только четверо. Руки дёрнули деревянный черенок, и струя воды фонтаном вонзилась в лицо.

Нурдинов рывком проснулся. На часах четыре ночи, за окном темно. Набрал номер Сманалы уулу Сабырбекова.

Телефон был недоступен. Кое-как накинув одежду, он принялся рыться в чулане и откопал в итоге совковую лопату, старую, советскую, оставшуюся от отца. Прыгнул в машину, кинув инструмент в багажник, и на последних литрах домчал до центральной площади.

Припарковавшись чуть ли не поперёк пустой ночной улицы, достал лопату, перешагнул полосатую ленту, отделившую мир мёртвых от мира живых, и принялся копать свежепритоптанную рыхлую землю над позавчерашним прорывом трубы. Сначала истошно, быстро, но потом одумался и стал действовать аккуратнее. Спустя пару минут земля замычала, заныла, лопата упёрлась в что-то твёрдое, что зашевелилось, разогнулось и оказалось ногой в полицейских брюках.

— Сманалы… племяш, — захрипел Нурдинов, бросил лопату, принялся грести комья земли руками.

— Не трогай его, — послышался властный голос за спиной.

Рука тут же влетела в кобуру, ствол табельного уткнулся в фигуру в тёмном капюшоне, стоящим наверху, на краю полузакопанной ямы.

Вихри закрутились за спиной незнакомца, песок и грязь ударили в лицо, резкий порыв ветра вырвал ствол из ладони капитана. К фигуре незнакомца присоединились ещё четверо — все они оформили пентаграмму, в середине которого стоял он, капитан местной полиции и его похороненный заживо сослуживец.

— Кто ты?! — заорал Нурдинов, закрывая лицо одной рукой, а второй тщетно пытаясь вырвать Сабырбекова из подземного племя.

Главарь скинул капюшон. Это был Аттокуров Акжол Кутманович, директор городского водоканала; его верные приспешники, тёмные адепты неведомого культа сомкнули руки, и песок с землёй устремились в яму.

— Оставь его и уходи, — произнёс бесцветный голос. — Эрлик просит. Эрлику нужна жертва. Силу воды может побороть только сила земли. Один всегда должен быть принесён в жертву — без того система не будет работать. Не совершай ошибку!

— Ошибка — это ты! — воскликнул Нурдинов, разогнулся в полный рост, и столб красного пламени, вырвавшись из его ладони, в клочья разметал землистую мглу.

Именно так родился воин Света — первый среднеазиатский супергерой.


(другие рассказы и романы автора - https://author.today/u/avssilvester/works )
Показать полностью 1
Отличная работа, все прочитано!