MonkeyIQuest

Небольшая игра с детективной составляющей, где вам предстоит найти... Угадайте кого? Верно - невесту! У вас уже получается! Представьте, что вы ведете свою обычную жизнь, мечтаете о чем-то, но вдруг малознакомая девушка утягивает вас в водоворот событий. И вот вы уже находитесь в стенах старинного особняка, где на ваших глазах все пошло кувырком. Невеста пропала. Свадьба сорвана. Гости в шоке. Но вы беретесь расследовать этот случай - выяснить, кто же именно виновник пропажи. В этой истории есть все - и страдающий жених, и корыстные мотивы, и предательство с безответной любовью, и многие другие тайны, скрываемые гостями особняка. Вам предстоит поговорить с каждым из них, обыскать комнаты и составить собственное мнение о случившемся. Но задавайте вопросы осторожно! Иначе невеста так и не вернется...

Щелкунчик (номер в приложении 270755)

Эта игра в простонародье называется "миник" и может быть прочитана всего за 30-60 минут, но она все равно заставит ваше сердечко сжаться в комок. Фэнтезийная история кота, спасающего свой народ от притеснений крысиного короля. Звучит сказочно, но не заблуждайтесь - чувства и пережитая героем боль настоящие, взрослые. Когда с коллегами обсуждали глубинный смысл игры, я поняла, что фактически рассказала историю противостояния фашистам, коими были крысы, и это открытие меня ужаснуло. Так проведите котика через мрак покоренного крысами мира и позвольте ему победить. Или же бросьте племя во тьму отчаяния. Ваш выбор - ваша интерактивная литература.

Дитя средневековья (номер в приложении 272754)

Игра еще в разработке, но несмотря на это умудрилась получить приз зрительских симпатий на конкурсе "Зимняя Олимпиада Квестов 2024". В настоящее время любой читатель может ознакомиться с ней в режиме тестирования. История повествует о мальчике, рожденном в эпоху свирепых средних веков. Мальчик растет и развивается под руководством заботливого читателя, преодолевает трудности обычной жизни тех времен, а также непременно сталкивается с явлениями магическими. Кем станет этот младенец и какую жизнь проживет - долгую ль, короткую ль, сытую или голодную, зависит от воли игрока. Кто-то говорит, что эта текстовая игра как "симс" в сеттинге средних веков, но эмоции героя не просто реальны, а ощутимы и так хорошо знакомы читателю. Помимо художественной части в произведении вы найдете уйму загадок, головоломок и моральных выборов с далеко идущими последствиями. Должна предупредить. Несмотря на подачу в стиле рейтинга 12+, описываемые события могут носить жестокий характер (как насчет отрубания пальца за воровство свиньи или убийство трактирщика, к которому игрок может приложить руку?). Так что рекомендую для более старшей аудитории.

На этом повесть моя подходит к концу :) Если текстовые игры стали интересны вам, то пожалуйста присоединяйтесь к моему сообществу https://vk.com/quest_monkey или подписывайтесь на пикабу.

Мне очень нужна читательская поддержка и дружеские пинки "когда ждать следующую главу?!", чтобы находить в себе силы двигаться вперед!

Все игры бесплатные, без регистрации и смс :) Пишу как поклонник своего дела.

Девушка сервировала завтрак по тарелкам, разогрела чайник и вынесла блюда в гостиную. Через считанные минуты можно было садиться есть.

- Марихен! - позвала она негромко и прислушалась к шагам наверху, но дом был обуян тишиной.

Тогда Серапия лишний раз вытерла руки о передник и пошла к лестнице. Скользнув тихонько в комнату наверху, она убедилась, что сестра крепко спит и, поохав для приличия, принялась ее будить мягкими, но настырными толчками.

- Сжалься, - простонала Марихен. - Я только легла.

- Вставай, Марихен! - Серапия была неумолима и не собиралась отступать. - Ты пропустишь завтрак.

- И черт с ним, с завтраком! - горько воскликнула младшая сестра, глубже зарываясь лицом в подушку. - Если ты не подмастерье сатаны, пришедший за моей душой, то уходи!

- Там твоя любимая ветчина и тост.

Серапия стянула одеяло с сестры и, убедившись, что она бесповоротно проснулась, вышла из комнаты. Теперь она крадучись приблизилась к двери, ведущей в спальню матери, и прислушалась. Шагов не было слышно.

Тихо, будто опасаясь потревожить сон, она вошла в святая-святых дома. Через неплотно задернутые шторы пробивался рассеянный солнечный свет, и в узком луче его танцевали пылинки. Ненавязчиво тикали часы в полумраке комнаты, будто отмеряя пульс - должно быть, матушкины карманные, памятные, доставшиеся ей от отца девочек. Деревянный комод и бесхитростный письменный стол смотрели угрюмо, серым пятном выделялся на полу истоптанный круглый ковер, в лучшие свои времена послуживший матушке приданным. Здесь стоял пыльный и вместе с тем прелый запах, будто в нагретом солнцем осеннем хлеву.

В углу комнаты на кровати среди белых простыней спала, подоткнув руку под щеку, матушка. Жидкие седые волосы разметались беспорядочно по подушке, закрытые веки походили на смятый желтый пергамент - в моменты наибольшей уязвимости спадала маска, и Клара Грау представала перед миром в своем истинном обличье изнуренной трудом и годами матроны.

- Мама, - шепотом позвала Серапия, - Мама.

Ресницы старушки дрогнули, но спала она все так же крепко.

- Мама, наступило утро, пора завтракать.

Глядя на эту хрупкую увядшую красоту, сердце девушки преисполнилось нежности. Она аккуратно села на край кровати и плавным движением провела рукой по седым волосам, расчесывая пальцами непослушные пряди. Сколько она, мама, провела ночей у постелей девочек, когда они болели? Сколько дней она провела за шитьем, не вставая с кресла с утра и до позднего вечера? Как во многом она отказывала себе, чтобы оплатить нужды и желания дочерей?

Поглаживая сухонькие старушечьи плечики, Серапия ощутила подкативший к горлу ком и подняла глаза к потолку.

- Однажды мне бы очень хотелось стать на тебя похожей, мама, - прошептала она.

Плечи вдруг тряхнулись, и старушка резко открыла глаза, с удивлением воззрившись на сидящую рядом дочь.

- Серапия? Что такое, что случилось? - бормотала она, понемногу сбрасывая сон.

Девушка отвернулась и украдкой смахнула слезу, а потом ответила как можно более веселым голосом:

- Завтрак готов, мама. Я боялась, что ты его пропустишь, поэтому явилась тебя поторопить. Ну же, пойдем, пока ветчина и чай не остыли.

Она помогла матери подняться, одеться, на скорую руку собрала ей волосы в высокий пучок и сопроводила в гостиную, где за столом уже находилась Марихен. Женщины сдержанно приветствовали друг друга и молча принялись за еду, хотя, конечно, обе сестры чувствовали, что в воздухе витал дух серьезного разговора. Когда же мать наконец заговорила, ни одна из девиц Грау не подняла глаз.

- Я не слышала, как ты сегодня вернулась, Марихен, - осипшим голосом произнесла Клара.

- Я пришла поздно, мама. Никто не ожидал, что вечер так затянется.

Клара неодобрительно покачала головой, рассматривая младшую дочь, но вслух сказала:

- Надеюсь, все прошло хорошо, милая?

- Да, мамочка, я прекрасно развлеклась. Такие вечера, как этот - большая редкость.

Разговор снова иссяк, с необычайной четкостью слышно было как звенят вилки да стукаются о блюдца чашки. Не выдержав молчания, Серапия поерзала на стуле и заговорила:

- А я весь вечер просидела за учебниками. Экзамен на носу, и учителя нас стращают, говорят, что конкурс на места большой и возьмут немногих. Но нас и так на курсах учится не много…

- Хорошо, милая, это отрадно слышать. - Слова прозвучали как старая добрая поговорка. - Главное помни, что пути Господни…

- Неисповедимы, - разом докончили обе девушки.

Вдруг у двери раздался звонок, и все семейство Грау вскинуло головы, как потревоженные куропатки.

- Кто бы это мог быть? - спросила старушка, усердно перетирая зубами непокорный кусок ветчины.

- Я никого не жду, - Марихен поднялась и с любопытном вытянула шею к окну.

- А я и подавно, - заметила Серапия.

Тем временем Марихен вышла в переднюю, и до семейства за столом донеслись звуки открываемой входной двери и короткий приглушенный разговор. Перед младшей Грау на пороге стоял деревенский мальчишка с огромным деревянным ящиком из сбитых досок в руках. Ящик был настолько велик, а мальчишка - мал, что за ношей не было видно лица последнего. Однако мальчишка выглянул на Марихен из-за края ящика и вежливо поинтересовался:

- Фройляйн Грау?

- Да, это я, - отвечала она смущенно.

- Меня попросили передать вам это, - и, кряхтя, он тяжело опустил свой груз на порог. - Внутри записка.

Мальчик отсалютовал на прощание и вальяжно пошел обратно к калитке, позвякивая монетами в кармане.

Ничего не понимающая Марихен осторожно двумя пальцами откинула тяжелую крышку ящика, и глазам ее предстали желтоватые наливные бока зимних груш. Поверх округлых плодов изумленная девушка нашла сложенный надвое листок и, быстро развернув его, прочла:

“Кажется, вчера я был с вами неучтив и заслужил вашу немилость. Прошу, примите эти груши в качестве моего чистосердечного раскаяния и знака нашего примирения. Если вы положите их в теплое сухое место, то к апрелю-маю они дозреют, и вкуснее груш вы не найдете во всем крае! Смилуйтесь надо мной, любезная Марихен, будем дружны”.

И ниже в самом конце послания шла приписка: “Эти зимние груши из сада моей тетки, и это самое лучшее, что я смог найти в вашей очаровательной деревне”.

Марихен обуяли чувства. Это был, несомненно, Кристоф. Только ему на ум могла прийти идея отправить деревенского мальчишку с посылкой - все другие явились бы сами. Он не просил о свидании, не излагал навязчиво чувства. Все, чего таким образом добивался Кристоф - мира между ними. И какой простой напрашивался ответ!

Мгновенно пронеслись перед глазами вчерашние сожаления. Что если еще не поздно завоевать и пленить залетного городского? Этот жест как нельзя красноречивее свидетельствовал - он к Марихен неровно дышит, глубоко обеспокоен исходом их мимолетного знакомства и желает оставаться с ней на короткой ноге. По справедливости говоря, это сама Марихен толкнула его в объятия бесчестной Элеонор своим категоричным отказом подыграть ему в невинной сценке. Ведь это к ее рукам тянулись его пальцы…И как только могла она, меряя шагами улицу в ночи, счесть его - такого внимательного и отзывчивого человека - премерзким?!

Пристально глядя в смятый листок, Марихен тряхнула головой и решила его простить. Кристофа, разумеется.

- Марихен, кто там? - не выдержала затянувшегося ожидания мать.

Серапия же невозмутимо допивала чай.

- Посылка! - девушка обернулась через плечо и крикнула в глубины комнаты. - Помогите мне ее дотащить! Тяжелая.

Марихен ухватилась за край ящика и потянула его на себя, перетаскивая ношу через невысокий дверной порог. На зов явилась Серапия, и вдвоем они волоком внесли груши в гостиную.

- Что это? Груши? - мать, держа в руках чашку с чаем, смотрела на фрукты с таким удивлением в глазах и голосе, будто тотчас перед ней на полу в гостиной появился выводок лягушек.

В ответ Марихен вдруг неожиданно для самой себя соврала. Она отвела глаза, пряча от родственниц торжествующий взор, и сдавленно проронила:

- Да. От фрау Манн. Но им еще необходимо дозреть, поэтому давайте определим им место…

Конечно, из всех присутствующих что-то заподозрила только старшая сестра. Она пытливо вгляделась в фигуру младшей, но, не найдя за что уцепиться, оставила эту загадку на потом.

Место для груш выбирали всей семьей. Марихен громко спорила, возражала, шутливо передвигала с место на место тяжелый ящик и в конце концов настояла на том, что самое лучшее и надежное для них место - подле матушкиного кресла. Уж матушка за ними присмотрит! Но Клара старческим своим умом не уразумела шутки и испугалась возлагаемой ответственности. Она запротестовала так жарко, что чашка в ее руках стала отбивать мерные удары о фарфоровое блюдце.

- Мама, Марихен шутит, - укоризненно заметила Серапия. - Давайте водворим их на кухне.

- А там их никто не погрызет? - Марихен спрашивала настороженно, намекая главным образом на домочадцев, нежели на мышей.

- Можешь их для начала пересчитать и проверять каждое утро вместо завтрака, - все так же, только придав себе скучающий вид, отвечала сестра.

Наконец груши обрели свое место в доме, а потревоженное утренним неожиданным событием семейство вернулось к обыденной жизни: Клара села за шитье у окна, Марихен собралась в лавку за покупками, а Серапия намеревалась выйти вместе с сестрой, чтобы попасть на утренние курсы.

Когда обе девушки оказались наедине, Марихен стала подбирать наряд, а Серапия тихонько прикрыла за собой дверь, помедлила, и осторожно спросила:

- Марихен… От кого те груши?

Младшая подскочила, как ужаленная, резко обернулась и на лице ее отразился преувеличенный испуг. Она прижала руку к груди, будто пытаясь успокоить всполошившееся сердце, и взглянула на сестру с укором:

- С ума сошла?! Так ведь и заикой стать недолго!

Серапия выдержала обвинения молча. Ее серьезное лицо в конце концов вынудило Марихен сдать позиции. Девушка всплеснула руками:

- Да, фрау Манн действительно не посылала мне их, но не все ли равно?! Это всего лишь груши и только.

Она фыркнула на сестру, показывая насколько неприятен ей этот допрос, и порывисто вернулась к гардеробу, тогда как Серапию сразил сильнейший, но невидимый удар. Сестра скрывала имя ухажера, а значило это одно: Томас. Пока старшая пропадала за учебниками, взращивала свою душу и лелеяла одни только воспоминания о нем, Марихен сближалась с Томасом без оглядки и теперь, накануне расцвета весны, скрыла от Серапии свою связь.

Девушка прислонилась спиной к двери, чтобы удержаться на ногах, и пьяным взглядом блуждала по согнутой спине сестры. Все было напрасно, все ее старания - ради чего сидела она ночами над книгами, ради чего так стремилась выдержать экзамен? Томас, ее прекрасный образованный и мужественный Томас, предпочел внешнюю красоту прекрасному внутреннему миру.

Она с усилием подавила нарастающий в горле комок и, когда Марихен была готова, вышла вместе с ней из дома, храня угрюмое молчание. Как бы сестра ни пыталась ее разговорить в пути, в душе сожалея о резкости своего тона, Серапия только смотрела вперед остекленевшими глазами, и Марихен скоро сдалась.

У пекарни они разделились. Старшая, не бросив и взгляда на сестру, пошла по улице дальше, но Марихен все равно замешкалась в дверях, озабоченно глядя ей вслед. Как бы она ни размышляла, никак не могла догадаться о том, какую нечаянную боль причинила сестре ее скрытность.

Тем временем через окно в лавке было видно, что в пекарне нынче бойко велась торговля - не одна Марихен поспешила сюда рано утром ради свежей выпечки. Девушка прогнала тяжелые мысли, грозовыми облаками витавшие над ее головой, и поспешно ворвалась в лавку.

Звякнул колокольчик, несколько голов поднялись ей навстречу, но сразу вновь отвернулись, и только один человек будто не заметил ее появления. У прилавка с задумчивым видом стоял Кристоф. Во вчерашнем наряде, со сдвинутым набок котелком, он казался среди деревенских белой вороной. Одной рукой он задумчиво потирал подбородок, а второй подбоченился так, что борт пиджака отогнулся в сторону, словно птичье крыло. Кристоф совершенно не обращал внимания на косые взгляды, будучи полностью увлеченным видом выпечки и собственными мыслями.

Это была их первая встреча после того вечера, и Марихен вдруг затрепетала. Чувство было неприятным, раздражающим, как попавший в нос перец. Тогда девушка разозлилась на саму себя за неожиданное малодушие и встала в очередь, с каждым шагом приближаясь к Кристофу.

Пекарь быстро обслуживал ранних покупателей, отпускал хлеб и крендельки, и, оказавшись лицом к лицу с хозяином лавки, Марихен одновременно встала бок о бок с задумчивым приезжим. Тут только Кристоф ее заметил. Он повернулся к девушке всем телом, широко улыбнулся и чрезмерно громко эмоционально воскликнул:

- Фройляйн Грау, доброе утро! Кто бы мог подумать, что вы - ранняя пташка.

- Доброе утро, - сухой сдержанный ответ самой Марихен показался неуместным, поэтому она добавила: - То же могу сказать и о вас, - а затем обращаясь к пекарю, - Пожалуйста, одну буханку.

Кристоф, вопреки ожиданиям, смутился и нелепо хихикнул, отводя в сторону глаза и потирая шею одной рукой. Девушка же воспользовалась случаем и украдкой его разглядела: чистое свежее лицо и никаких признаков бурной бессонной ночи, которую наверняка обещала ему близость Элеонор. Более того - юноша держался с ней почти неуверенно, что так не походило на его вчерашний колдовской образ.

Внезапно смилостивившись, она кивнула на прилавок и перевела разговор:

- Выбираете выпечку к чаю? Здесь очень хорошие пироги.

Почти сразу Кристоф заметно оживился, согнал с лица смущенное выражение и расправил плечи. Он указала на лежащий перед ним на прилавке фруктовый пирог с корицей, щедро обсыпанный сладкой сахарной пудрой, и сказал:

- Не стану спорить, этот красавец диво как хорош, и я обдумывал стоит ли его купить, но загвоздка в том, что тетушка на дух не переносит сладкую выпечку, а есть без компании я не привык и решительно отказываюсь. А вам, Марихен, нравятся пироги?

Тут он плавно, будто во сне, опустил на нее взгляд из-под прикрытых век, и глаза их встретились. Он смотрел добро, внимательно, на губах застыла мягкая улыбка, и Марихен вновь почувствовала, как стремительно улетучивается показное самообладание. Против воли она покраснела и отвернула лицо.

- Мы едим их иногда.

Внезапно Кристоф громко хлопнул в ладоши, так что девушка аж подскочила от неожиданности, и распорядился подошедшему с буханкой пекарю:

- Отлично! Любезный, заверните, пожалуйста, это великолепие. И используйте разноцветные ленты, чтобы завязать узелок - даме должно быть приятно его нести.

Будто во сне, Марихен отстраненно наблюдала, как Кристоф передает пекарю купюру и принимает от него сверток со сладким пирогом, уплатив сумму во много раз больше ее собственной покупки, берет ее саму под руку и выводит из лавки.

- Марихен, что с вами? - спросил он уже на улице. - Я вас огорчил?

Он наклонился и заглянул девушке в лицо. Марихен снова увидела большие темные глаза, и отметила про себя, что они, такие же глубокие и выразительные, как у ослика, привлекают к себе все внимание, заставляя забыть про острый нос. Она с дрожью в теле ощущала, как уверенно лежит рука этого мужчины на ее локте, и как его тепло забирается к ней под пальто.

Вдруг Кристоф приблизил свое лицо к ней, и Марихен, будто очнувшись от гипноза, сделала неуверенный шаг назад. Юноша рассмеялся:

- Я вас пугаю, Марихен? Не нужно, я добрый малый и девушку не обижу, обещаю. Вы идете домой или другие планы?

Марихен сдавленно буркнула, что было на нее совсем не похоже:

- Домой.

- Можно я вас провожу? Надо сказать, что пирог оказался тяжелее, чем выглядел на прилавке, и, после того, как я купил его для вас, заставить вас еще и нести его будет сущее свинство.

Благодаря его веселому радушному тону, Марихен понемногу приходила в себя, и теперь даже игриво улыбнулась в ответ, как делала это всегда в обществе симпатичных молодых людей:

- Уж не тяжелее посылки с грушами!

В мгновение ока выражение лица Кристофа изменилось, будто на него набежала тень, и молодой мужчина резко спросил:

- Почему вы так говорите? У вас нет прислуги в доме?

И снова ее как обухом ударили по голове. Она испуганно уставилась на Кристофа и медленно покачала головой, словно вменяемое ей было преступлением. Единственный в деревне, кто держал прислугу, был доктор, но весь штат служанок был представлен в лице старушки-домуправши - давней подругой покойной матери врача. Вот и все, вот и весь изыск.

- Какой же я дурак! - раздосадованно воскликнул Кристоф и взмахнул руками. - Мне стоило подумать об этом. Простите, Марихен, я был безобразно невнимателен. Дома отец держит полный штат прислуги, у всех моих друзей есть хотя бы пара таких человек при хозяйстве, а некоторым не помешало бы обзавестись и нянькой, поэтому я даже мысли не допустил… Нет, только не будьте ко мне снисходительны! Я не оправдываюсь ни в коей мере. Теперь я во что бы то ни стало обязан помочь вам добраться до дома благополучно. Может быть давайте зайдем еще в другие лавки за покупками? Пользуйтесь предоставленной вам лошадиной силой, Марихен!

Девушку его слова качали как лодку на волнах - она то ухала вниз, то поднималась высоко на гребне, воображая себе жизнь Кристофа и сравнивая с тем существованием, которое ей доводилось раньше влачить. Тем не менее, его предложение пришлось как нельзя кстати - пара разговорилась и двинулась по улице, заруливая по пути в нужные лавки: матери как раз пришел из города большой короб пряжи, а Серапия ждала учебные пособия.

Через каких-то полчаса городской щегол уже был нагружен доверху: он нес короб с пряжей, прижав его рукой к туловищу, и два пакета с покупками, в то время как узелок с пирогом был в свободной руке. Все это время Кристоф показывал себя весельчаком, приходил в восторг от новой поклажи и без умолку заговаривал Марихен зубы. В конце концов их разговор зашел о личном.

- Что же привело тебя сюда, Кристоф? - они незаметно перешли на ты, и девушка наконец позволила своему любопытству взять бразды правления.

А юноша вдруг помрачнел, неловко потер лоб рукой, удерживая в ней пакет с пирогом, и начал, смущенно улыбаясь:

- Только не говори никому, Марихен, уж тебе я могу доверить. По правде говоря, я впал в немилость у отца и был сослан из дому к тетке. Конечно, не навсегда: я смогу вернуться, когда остынет его праведный пыл, но… Да и тетке по дому помощь нужна, она уже в летах и бедна, как церковная мышь. Гордая при этом - страсть. В общем, порода наша. Денег у нас ни в какую не берет, поэтому каждую зиму папа покупает у нее большую партию груш с сада. Благодаря этом, тетка получает достаточное денежное довольствие, а мы - забитый грушами подвал. В этом году так сошлись звезды, что жребий ехать за грушами выпал мне, и я поначалу был ужасно расстроен…

Он немного помолчал, разглядывая снежок под ногами, и так они прошли несколько домов. Затем вдруг голос его стал тише, глуше:

- Но сейчас… Я очарован.

Марихен потеряла дар речи и уставилась на Кристофа такими глазами, в которых плескались и страх, и волнение. Девичье сердечко учащенно забилось, предвидя скорое признание и одновременно не веря ему, но молодой мужчина вдруг сменил тему:

- Марихен, ты была за границей? Что же, нет? А мне доводилось и не раз. Италия, Лондон… В Англии, кстати, даже для крепкого немецкого мужчины слишком сыро, а в Италии… Рим не замолкает ни днем ни ночью, все гремит, грохочет: как пронесется по улице трамвай, так земля уходит из-под ног, а все тело шатается и дрожит. Но при этом Италия - страна, где среди сочных зеленых лугов рассыпано огромное число маленьких деревушек. Нет, Ахен - не маленькая деревня, отнюдь, я этом убедился уже утром, пока все спали. Итальянские деревушки рядом с ним как собачья конура и хозяйский дом: в каждой не больше десяти домов, семьи живут уединенно, но дружно, и всякий занимается чем-то на общее благо - кто скот пасет, кто возделывает поле. Хотя какое уж там поле, так. Но какой вокруг открывается удивительный вид девственной природы, Марихен, как дышится там свежо. Мне бы очень хотелось, чтобы ты однажды это удивила - этот пейзаж, который я полюбил всем сердцем… - он немного помолчал, глядя себе под ноги и раздумывая о чем-то с серьезным видом, после чего сказал: - Если старик перебесится, то этой весной еще съезжу за границу, мир повидаю, а потом… Пора уже остепенится, осесть. Отец прочит мне место судьи, и я скорее всего так и поступлю, - затем снова замолчал, а Марихен, ошеломленная тем, что разговаривает с будущим судьей, тихо шла рядом.

Они уже подходили к дому семейства Грау, когда Кристоф вновь заговорил самым искренним, берущим за душу, тоном:

- Знаешь, Марихен, деревенские девушки они ведь не такие, как городские. В них нет этого лицемерия, корысти, здесь люди выбирают сердцем, а не умом… И, сдается мне, попасть сюда - была моя судьба.

Он впервые поднял на нее свой ласковый взгляд и неуверенно улыбнулся, от чего Марихен, растроганная откровенным тоном своего нового знакома, не смогла обычным образом шутливо пожурить кавалера, но и ответить ему в тон не могла. Она силой заставила себя обронить пару слов:

- Надеюсь однажды и про Ахен вы будете так же вдохновенно рассказывать, как про деревушки в Италии.

Кристоф шумно вдохнул, так что грудь его напружинилась от свежего февральского воздуха, вновь надел на лицо маску веселья и сказал громко, почти крикнул на всю улицу:

- Я в этом уверен. Ведь здесь живет некто особенный для меня.

Невзирая на то, что Кристоф на нее не глядел, Марихен решила, что он говорит непременно о ней, и густо покраснела. Вопреки этому внутренний голос сварливо твердил, что благородный племянник из простой вежливости не забыл упомянуть тетку.

Тем временем, они подошли к дому, и девушка вдруг сжалась под тяжестью неожиданной мысли: каким, должно быть, жалким и убогим покажется будущему судье и юноше из хорошей семьи ее крестьянское жилище. За много лет дом обветшал, его стены давно никто не белил - мужчин в семье не было, а столько денег мать не зарабатывала - ржавая калитка всякий раз душераздирающе скрипела петлями, а сад в переднем дворике, за которым иногда пыталась ухаживать Серапия, зимой походил на солдатские окопы, опустошенные войной.

Кристоф наверняка будет настолько шокирован, что никакие прелести хозяек больше не привлекут его сюда! И как только она не подумала об этом с самого начала?!

Стыд разрывал девушку на части и запрещал шагать вперед, тогда как юноша все также мчался к цели стрелой, с любопытством блуждая взглядом по окрестностям. Очарованная его речами, возносящими благодетели деревенских девушек, она отказывала себе в попытке соврать и остановилась у ржавой калитки, намереваясь провалиться здесь под землю.

Остановился и кавалер. Беглым взглядом он окинул смущенное лицо спутницы, мельком оглядел калитку и долго внимательно всматривался в мрачный дом. По его лицу ровным счетом ничего нельзя было прочесть, и Марихен молчала, перебирала в голове множество неподходящих слов и только изредка открывала рот, чтобы наконец нарушить молчание, но смыкала губы снова. Как на страшном суде, она ждала вердикта, впервые горько жалея о своем низком неблагородном происхождении.

- Вот, значит, где живет семья Грау, - с расстановкой произнес мужчина. - Уютное гнездышко. А эта встревоженная женщина в окне, должно быть…

Марихен резко подскочила, обернулась и увидела обеспокоенное лицо матери, с неприкрытым испугом разглядывающей незнакомца в котелке.

- Моя матушка, да. - Эта сцена добавила ей только больше смущения. Ну зачем маме понадобилось показаться именно сейчас!

- Что ж, похоже тебя заждались. Я помогу донести вещи до двери.

- Нет-нет! - запротестовала Марихен, беря из рук Кристофа пакет за пакетом. - Спасибо большое, я пойду. Очень любезно было с твоей стороны подарить нам пирог. И я бы пригласила разделить его с нами за вечерним чаем, но боюсь что…

Теперь настал черед Кристофа отпираться.

- Не нужно этих реверансов, я все понимаю! Надеюсь познакомиться с твоей родней при более пристойных обстоятельствах.

Он вежливо улыбался, отдавая ей пакеты, а щеки Марихен пылали от этого не двусмысленного намека. Когда нагруженная доверху девушка скользнула в калитку и неловко стала подниматься по заснеженной лестнице, Кристоф запустил обе руки в карманы брюк и наблюдал за ней с снисходительной ухмылкой. Только после того, как закрылись двери дома, он ушел.

В передней Марихен сразу сбросила короб с пряжей, так что он звучно ударился об пол, положила в ноги несколько пакетов, разулась и прошла в дом как была в пальто, бережно придерживая заветный сверток. В гостиной ее сразу пикировали вопросами.

- Марихен, кто это был? Мужчина? Сослепу лицо мне показалось незнакомым. Что он хотел?

Девушка положила кулек на обеденный стол, сдула прядь волос со лба, перевела дух и сказала:

- Приезжий, мама, племянник фрау Манн. Он здесь тетке помогает, потом уедет.

Клара Грау, все также вглядываясь в окно, недоверчиво покачала головой:

- Не нравится мне он, недобрый какой-то… Держалась бы ты от него подальше, милая.

- Мама! - Марихен, которой досаждали старческие бредни матери, привычно всплеснула руками. - Ты воспринимаешь в штыки все новое, будь то человек или коврик. Не будь такой вредной старушкой, ну же. Посмотри, Кристоф подарил нам фруктовый пирог, который ты так любишь. И Серапия наконец подкрепится сладким - накануне экзаменов это очень для мозга полезно, так что не за что ругать герра Манна, мама.

Но Клара только молча вновь покачала головой. Не встретив возражений, Марихен сняла пальто, в несколько прыжков оказалась в своей спаленке. Здесь она сорвала маску равнодушия и бросилась лицом в подушку, издавая протяжный стон. Кристоф увивается за ней! А она как дура, как недозрелая школьница, краснеет, запинается и не знает что сказать! Так, чего доброго, он потеряет интерес или еще хуже - возомнит себя хозяином положения.

Марихен резко села на кровати и топнула ногой, принудительно нагоняя себе решимости. Ну уж нет! Больше она так не растеряется! В следующий раз, решила девушка, она пленит этого приезжего бесповоротно и окончательно.

Победа будет за ней.

Но как же радостно трепещет сердце…

Для сравнения Похороны человека, имевшего чин или титул, обходились в сумму от 800 фунтов стерлингов и более, до полутора тысяч фунтов стерлингов, бедняка же хоронили за 13 шиллингов (1 фунт = 20 шиллингов). Самый дешевый гроб стоил 3 шиллинга 6 пенсов. «Покойника обертывали в саван, в эту же сумму входили гвозди, табличка с именем или ручки для гроба, который часто распадался на куски, пока его несли к могиле».

Кроме того, похороны зачастую откладывались до воскресенья, т.к. это был единственный выходной у рабочего класса, и, если покойному не повезло умереть в понедельник, то он лежал еще пять дней в ожидании захоронения. А лежал он где? Правильно, в общей комнате, где спала вся семья, ведь в домах бедняков не было отдельных спален. И это еще не самое худое. Дальше читаем: если у родни не было денег на похороны в это воскресенье, то они откладывались до следующего. Такое соседство, сами понимаете, приводило к проблемам со здоровьем, но практика оставалась повсеместной. Вдобавок ко всему, более состоятельное общество осуждало эту практику воскресного дня - помним, что в воскресенье добропорядочным гражданам надлежало посещать проповеди в церкви, а сам день считался чуть ли не священным. Но куда было деваться беднякам, если остальные шесть дней они работали? Проблемы же со здоровьем у бедных, похоже, никого не волновали.

Беднякам предлагались похороны, которые оплачивал церковный приход, но это считалось, как печать глубокого бесчестья, не только из-за отсутствия достоинства, но и из-за позора, падавшего на семью покойного и на сообщество в целом. «Даже беднейшие скорее заплатили бы 8 – 10 фунтов за похороны, а потом голодали бы неделю».

Не удивляйтесь, если у рабочего из 1890 года будет мечта всей жизни получить пышные проводы, как у богатых - это было распространено, хоть нам и не понять (наверное?). Но могли ли они на это рассчитывать? Нет. За одним исключением - если смерть была эффектной, впечатляющей, приковывающей к себе внимание общественности.

Так, в 1890х года в в Плэстоу в Ист-Энде Лондона проходили общественные похороны, описанные затем Чарльзом Бутом. Хоронили мать с восемью детьми - они трагически погибли в пожаре, и в тот же самый день умер от туберкулеза отец семейства. Циники подумают, что прежде умер отец, а мать не решилась одна растить восьмерых детей, но в действительности история об этом умалчивает. Тем не менее, такая трагедия не осталась незамеченной, был объявлен сбор пожертвований на похороны. В итоге семью провожал в последний путь оркестр, игравший "похоронный марш" и шествующий впереди процессии, за ним следовало четыре катафалка, в которые были впряжены лошади, украшенные перьями, далее шли «немые» с траурными лентами на шляпах и ехало четыре траурных экипажа. Также было приготовлено четыре омнибуса для пассажиров, желавших поехать на кладбище и обратно, проезд стоил один шиллинг. На самом кладбище семья удостоилась большого надгробного камня с надписью.

«Толпа с уважением взирала на все происходящее, тридцать полицейских присутствовало для поддержания порядка… Все вели себя подобающим образом, одетые в парадную одежду, вымытые по этому случаю».

Собирали всем миром на похороны шахтеров, погибших в шахтах, нередко вели такие сборы уличные торговцы, которые и сами давали вдовам деньги кто сколько может. О таких смертях сочиняли баллады:

Когда лорд-мэр наш деньги собирал для жен, детей,

Мужей, отцов там, в шахте, потерявших,
Послали лишь венки владельцы шахт
Семьям шахтеров, жизнь свою отдавших.

Слуги при состоятельных хозяевах тоже могли рассчитывать на хорошее надгробие, вот только зачастую имя хозяина писалось куда большими буквами, нежели имя усопшего. Представляете, если бы у нас сейчас было принято так писать? Здесь покоится Петров, работник пятого сталелитейного цеха завода "Буржуи" при генеральном директоре Иванове Алексее Алексеевиче... Тихий ужас, товарищи. А люди так жили.

Средний класс не понимал же стремления рабочего к пышным похоронам. Они считали, что народу нужно удовольствоваться простыми проводами, дешевыми гробами, если уж такую жизнь живут. Но средний класс просто не мог уразуметь...

«Народ доведен до такой нищеты, – заявлял один пожилой шелковый ткач из Спитлфилдз Генри Мейхью в 1849 году, – что многие говорят, что расценивают смерть, как благословение Божье, когда она забирает их к себе».

Вот такие дела, малята. От себя скажу - очень страшно это все. Надеюсь только, что следующие поколения в будущем будут читать про нашу жизнь и не испытывать тех же эмоций, что я сейчас.

P.S.: информацию искала для своего романа, который пишу сейчас, я не эмо.

Этим и предлагалось довольствоваться шестнадцатилетней девушке, ощупью отыскивая свою будущность и призвание. Со свойственной Марихен хваткостью, она отчетливо поняла насколько стара и оторвана от жизни ее бедная старушка-мать и больше не заговаривала с ней об этом.

Единственное, что возрождало ее к жизни - это встречи и забавы в кругу ее сверстников, легкая дрожь при случайном игривом обмене взглядами, разжигающие кровь вечера. Они, как пламя свечи, разгоняли сгустившийся вокруг нее затхлый мрак тусклых дней. Как же скучно было в деревне зимой!

Но сегодня Марихен была возбуждена и более обычного нетерпелива: она то бралась за шитье, то его бросала, бесцельно и суетно ходила по дому, сама не зная чем была занята, и поминутно выглядывала в окно, проверяя не село ли еще солнце. Такая тревожная манера поведения была хорошо знакома всем домашним. Марихен ждала вечера, а значит близились развлечения. Едва солнце сядет, девушка накинет на плечи свое любимое пальто и, как обычно, тихо выскользнет из дома навстречу смеху и веселью.

А сегодняшнее развлечение обещало быть распрекрасным. Деревенская молодежь соберется в салуне и будет до поздней ночи травить страшилки при неверном свете свечей. Девушки, конечно, будут взвизгивать, а юноши заслонять их грудью от неведомой опасности. Марихен мысленно посмеивалась, представляя себе этот цирк и воображая самые ужасающие истории, которые только могли прийти ей на ум. А потом она, ссылаясь на страх перед приведением покойной матери пастора, попросит Гантера проводит ее домой, и всю дорогу станет пугливо жаться к нему главным образом для того, чтобы посмотреть как валит пар из красных ушей этого буйвола. Или же она выберет Томаса. А может быть даже сегодня кто-то другой из ребят отличится, завоевав ее милость и право пройтись вместе до дома.

Матушка, поглядывающая искоса на дочь со своего излюбленного места у окна, только качала головой. К вечеру, когда нетерпение Марихен достигло пика, женщина сказала:

- Возьмешь с собою Серапию? Кажется, вы замечательно провели время в прошлый раз.

- Ах, мама! - Марихен всплеснула руками, как бы раздосадованная внезапной отсрочкой. - Серапия не любит таких занятий, я не стану и спрашивать. К тому же, она сама твердит чуть ли не каждый день про экзамены на носу, я не могу больше о них слышать! Если она еще хотя бы раз произнесет в моем присутствии слово “экзамен”, то я лопну, честное слово! У меня просто разлетится голова! Так что, пока в руках у Серапии не появится этот треклятый аттестат, я к ней ни на шаг не подойду.

Матушка в ответ только покачала головой: ей было достаточно первого успеха и, искушая судьбу во второй раз, она и не чаяла получить согласия Марихен. Тем временем девушка, отделавшись от неугодной беседы, взлетела вверх по лестнице, ворвалась в спальню и быстрыми вывереными движениями отыскала нужное платье. Сегодня ее силуэт должен быть загадочным и элегантным, соответственно событию, а ткань и цвет платья такими, чтобы свет свечи, падая на него, тихо мерцал во мраке и привлекал всеобщее внимание. Для такой изящной задачи лучше всех подходило любимое синее платье в пол, и Марихен, не мешкая, облачилась в него. Торопливо окончив свой гардероб, она, прыгая через ступени, сошла в переднюю, набросила на плечи пальто и выскользнула из дома.

Старушка-мать через окно наблюдала, как оказавшись на стянутой вечерними сумерками заснеженной улице Марихен пошла степенно, будто и не она сейчас прыгала через ступени в радостном возбуждении.

Тем временем в салуне собирался народ, во всю шли приготовления. Зимой, когда вся деревня погружалась в сонное оцепенение и посетителей не предвещалось, отец Томаса позволял молодежи хозяйничать в помещении бара, а сам удалялся на второй этаж в жилые комнаты, лишь изредка и для вида появляясь за стойкой. Давая молодому поколению такую вольность, он прежде всего обеспечивал своему сыну место в компании сверстников, полагая, что при других обстоятельствах полуслепой Томас не имел бы шанса оказаться на хорошем счету у более удачливых юношей и девушек. Единственное, чего требовал хозяин салуна от гостей: сохранения салуна в целости, и возвращения его в том же виде, в каком приняли. Однажды старик, спустившись в салун поутру, обнаружил раздвинутые столы и беспорядочно стоявшие после танцев стулья. Так он задал юнцам такую трепку, что впредь подобного не повторялось!

И теперь, насупив косматые брови, он оглядел делавшиеся приготовления, прежде чем скрыться наверху.

Молодые, полные необузданной энергии, парни спорили, взрываясь друг на друга, о том как расставить столы и нужны ли они им вообще. В конце, заключив перемирие, они от столов отказались, расчистили пятачок посреди комнаты, выставили в круг стулья так, что сидящие смотрели друг другу в лицо, и, удовольствовашись результатом, принялись за свечи.

Света решено было использовать мало, ведь именно в неясной зыбкой тьме скрывается первобытный страх. Ни одна история не покажется пугающей при ярком свете дня, тогда как страхи, поведанные шепотом во мраке, протягивают руки к самому сердцу.

Кто знает почему человек, достигших таких небывалых высот развития, все еще тяготится опустившейся на него тьмой? Не потому ли, что в пучине ее тонут бесследно? Почему, вглядываясь в непроглядную ночь, всякий, рожденный женщиной, видит в ней гораздо больше, чем в ней скрывается? Не воспоминания ли о прожитой еще до рождения жизни толкают его под освещенный кров?

Безотчетно угадывая страхи рода людского, юноши поставили лишь одну свечу в самый центр круга, и она робко осветила пустые безжизненные стулья.

Когда Марихен вошла в салун, внутри уже царил полумрак. Загадочно освещалось в глубине помещения место таинства. Дрожащий свет свечи огибал ножки стульев и падал желтым частоколом на пол, тянулись в разные стороны, как риски на циферблате часов, длинные тени.

Здесь уже собрались все: Томас и Гантер, Бенедикт - парень с длинным рябым лицом, но очень гневливым характером, София - младшая сестра Гантера… И Элеонор - пышногрудая шатенка, которая так же, как и Марихен, любила быть в центре внимания, но ее флирт не был простой игрой, а служил неприкрытому соблазнению. Марихен ее не любила.

Придя последней, девушка огляделась вокруг с любопытством и восхищенно охнула:

- Как салун преобразился! Теперь и не знаешь, чего от него ожидать. Вы славно потрудились над ним.

Она дождалась, пока все взгляды обратятся к ней, и медленно сняла пальто, а тут же возникший рядом Гантер бережно принял его. С притворством разглядывая обстановку, девушка на самом деле краем глаза следила, как пожирают ее глазами другие - кто с завистью, а кто с затаенным вожделением. Элеонор первая фыркнула и отвернулась:

- Заставь нас ждать, и мы никуда не денемся, а вот свеча уже догорает. Ей нет дела до девичьих долгих сборов. Раз все опаздуны явились, можем мы уже начинать?

Она по-хозяйски сидела на столе, закинув ногу на ногу, и подол ее юбки приподнялся, едва не открывая взору прелестные колени. Марихен была готова побиться об заклад, что в том скрывался прямой умысел, а не случайная игра оборок.

Все согласились, что пора начинать. Девушки засуетились, выбирая места. Несмотря на то, что участников было шестеро, стульев в кругу стояло ровно семь - приболевший накануне Арне обещал оправиться к вечеру, но так и не явился, и теперь его никто не ждал.

Присутствующие расселись следующим образом. Робкая София заняла стул, повернутый спинкой к стене, а Марихен села по левую руку от нее. Элеонор, как бы бросая вызов, разместилась прямо напротив, и рядом с ней тут же сел Бенедикт. Томас явил необычайную прыть и с невозмутимым видом оказался рядом с Марихен, а Гантеру не осталось ничего иного, как сжав челюсти сесть рядом с Софи.

Марихен даже не пыталась подавить ухмылки, когда заметила, что единственный пустой стул остался рядом с Элеонор.

Воцарилась тишина. Все не знали, как полагалось начинать вечер, и вопросительно переглядывались, пока Томас, уперевшись прямыми руками в колени и втянув голову в плечи, не произнес:

- В Ахене есть традиция. О ней мало кто знает. - Все взгляды приковались к  нему, и в наступившей тишине Томас говорил без нужды повышать голос. - Нет, не так. В деревне жил один мужчина. Его дочь часто и без умолку заговаривала с ним, но только по ночам. Он много раз просил ее перестать, просил дать ему тишины, но дочь вновь и вновь взывала к нему, пока однажды он не рассказал ей сказку, склонившись над ее могилой. С тех пор девочка перестала приходить к нему во мраке ночи, но стоило году минуть, как она, не получив свою сказку, приходила к старику вновь.

Кучка людей, впервые услышавшая эту историю, сидела тихо-тихо, неотрывно следя за невыразительным лицом рассказчика. Томас вперился взглядом в пол, помолчал немного и продолжил, понизив тон:

- Ровно сорок лет назад в эту ночь девочка утонула в темных водах озера Ахен. Старик-отец давно скончался, и покинутое дитя этой ночью входит в дома деревенских жителей, и никакой замок, никакая дверь не могут ее остановить. Она войдет в ваш дом, встанет над вашей постелью и простоит так до утра, покуда не получит свою сказку.

София зябко поежилась и крепче прижалась к боку Марихен. В этот момент Томас поднял голову и медленно обвел глазами всех присутствующих, каждому вглядываясь в лицо, а затем продолжил сдавленным голосом:

- И если вы хотите сегодня мирно спать… То должны рассказать сказку. Девочка незрима, но слышит и жадно ждет каждое ваше слово…

Тон вечеру был задан. Девушки нервно ерзали на стульях, а парни одобрительно ухмылялись, мол, “вот так штуку выдумал этот очкарик, неплохо!”. Зачинщик же откинулся на спинку стула и жестом предложил остальным продолжать то, чему он так ловко положил начало.

Участники вечера обменялись взглядами. София же оглянулась через плечо, будто высматривая ту самую девочку, но не найдя позади ничего, кроме стены, со вздохом облегчения возвратилась в прежнюю позу.

Тогда слово взяла Марихен и рассказала историю (которую до того отыскала и с особым вниманием вычитала в книгах) о звере, что явился из леса и вошел в первый попавшийся дом, где жила дряхлая старушка.

- Зверь похитил ее лицо, а саму старушку съел, но остался жить в этом доме, притворяясь его хозяйкой. Однако, зверь скоро проголодался и снова вышел на охоту. В этот раз он забрал лицо деревенской девчушки, и все вокруг стали замечать, как странно она себя ведет. Но потом и девчушка пропала… Если вдруг ваш знакомый стал странным - присмотритесь. Возможно, ему по вкусу придется ваше лицо.

Элеонор громко и презрительно фыркнула, Гантер тихонько похлопал в ладоши. По группе прокатились шепотки: София таращилась уже не в темноту, а в слабоосвещенные лица приятелей, Бенедикт что-то со смехом шепнул своей спутнице, а Гантер воспользовался проволочкой и разминал затекшие ноги.

Слушатели понемногу вовлекались в действо, истории лились легко и плавно, и все более красноречивы были рассказчики. Все присутствующие будто сплотились против невидимого врага, обитавшего во тьме за их спинами, и будто сговорились ни в коем случае не оглядываться на него. Зажженная свеча в центре у их ног была последним оплотом не только света, но и жизни.

Глухо отмеряли время в темноте часы, и каждый шаг стрелки казался шагом неведомого существа - обитателя историй, высвобожденного и хищно рыскающего по комнате. Иногда скрипел потолок под весом дедушки - хозяина салуна, и пыль со старых досок слетала на головы участников кружка, лишний раз доказывая о существовании потусторонних сил.

В это время Бенедикт как раз с жаром рассказывал историю. Он всем телом склонился вперед, держась обеими руками за сидушку стула так, будто собирался с ним катапультироваться, и, поочередно заглядывая каждому в лицо, зловещим шепотом повествовал:

- Убийца всегда заходил только в те дома, где были не заперты двери… И он, - Бенедикт вдруг громко выкрикнул, - явился!

Фух! Пламя свечи дрогнуло и погасло. Непроглядная тьма как обухом ударила по голове, желтые лица спутников разом исчезли, и в следующее мгновение поднялся истошный женский визг. Марихен почувствовала, как, крича, вскочила, услышала как глухо упал рядом пустой стул Софии. Комната заполнилась до краев девчачьими воплями, и вдруг мальчишки (а именно так их и следовало в этой ситуации обозвать!) дружно рассмеялись. Возникло сомнение, и крик поутих.

Но вдруг оглушительно хлопнула входная дверь, и на сером фоне ночного снега обрисовался строгий мужской силуэт. Девушки, замолкшие на не долгую секунду замешательства, подняли визг втрое больше прежнего. Попадали стулья, Марихен краем глаза заметила, как кувыркнулся через спину Бенедикт.

- Тише, тише, да успокойтесь вы! - проорал мужской голос, напористо перекрывая стоявшую в воздухе какофонию звука. И немного погодя, когда все почти улеглось, но продолжали бешено вздыматься груди, добавил. - Экая напасть. Я увидел бар и свет в окне, и подумал, что заведение работает.

Ответом ему было смятенное молчание. Мужчина закурил сигару и прислонился к дверному косяку.

- Что тут у вас? Сатанисты? - небрежно спросил он, очерчивая комнату рукой с сигарой.

Первым сбросил оцепенение Гантер. Он склонился над свечой и щелкнул зажигалкой: через мгновение яркий огонек разгорелся, открывая вновь прибывшему вид на живописную группу внутри салуна.

- Нет, не сатанисты, - громко объявил первый. - Страшилки травим, вечер коротаем. Проходите, бар работает.

С появлением света незнакомец окончательно растворился в тени, и у Марихен мелькнула мысль уж не привиделся ли им незванный гость? Однако звук твердых шагов по деревянному полу неуклонно приближался, и вскоре в мягком пятачке света появился молодой мужчина.

У него был острый нос и сильно выступающие скулы, из-за чего щеки казались впалыми, а челюсти - туго обтянутыми кожей, придавая всему лицу птичий хищный вид. Однако светлые глаза с опущенными вниз внешними уголками смотрели добро, а аккуратный рот смягчал производимое чертами лица впечатление благодаря чувственной форме губ.

Незнакомец носил укороченный пиджак в клетку с завышенной талией и шляпу-котелок, которую лихо заламывал набок. Вследствие последнего несколько скрученных в мелкое колечко прядей высвобождались из заточения и обрамляли белый лоб. Было в его внешности нечто необъяснимо привлекательное.

Он подошел и внимательно, с нескрываемым любопытством, будто осматривал экспонаты в музее, оглядел честную компанию. Затем, удовлетворившись в полной мере увиденным, неторопливо приподнял край шляпы, приветствуя всех и каждого в отдельности, особенно дам. Элеонор, от внимания которой не ускользнул щеголеватый наряд чужака, выразительно улыбнулась, сверкая глазами. Тем временем дым от сигары неспешно заполнял помещение и теперь, когда гость оказался совсем близко, Марихен неожиданно закашлялась. Молодой человек обернулся к ней, внимательно посмотрел и отступил во тьму салуна к барной стойке в сопровождении Томаса.

- Что будете пить? - будничным тоном спросил парнишка, по-хозяйски обосновыясь за стойкой.

Гость неспешно, якобы раздумывая, затушил сигару в пепельнице и поднял взгляд на темные ряды бутылок позади бармена. Он спиной чувствовал, что все внимание обращено на него, и компания, чей вечер так неожиданно прервался, пребывает на своих местах в нерешительности.

- Виски, шотландский. Есть? Неразбавленный, пожалуйста.

Томас смутился.

- Нет. К сожалению у нас такое редко заказывают. Могу предложить пиво, несколько сортов, одно местного производства…

- Я буду его, спасибо. Сколько?

Томас назвал цену, получил купюру, но достаточно очевидным для всех образом смутился вновь:

- У вас не найдется купюры поменьше? Боюсь, я не смогу сейчас сдать с нее сдачу.

Покупатель хлопнул рукой по пиджаку с таким видом, мол, “и как же это я не подумал!”. Вновь извлек кошелек из кармана и с тщанием, силясь разобрать номинал купюр при скудном свете, щурясь, извлек другую бумажку, чья разменная стоимость устроила бармена.

Вся эта сценка не ускользнула от внимания деревенских. Элеонор встрепенулась, снова оглянулась на гостя и убедившись, что тот не видит, быстрыми движениями рук поправила волосы, уложила подол платья как надо и выставила вперед мысок ботинка, так что он, показываясь из-под платья, уводил взгляд вверх к узкой щиколотке. Марихен сидела, сложа руки на коленях, и с сомнением косилась в сторону гостя. Приезжий? Ну, разумеется, приезжий - в деревне отродясь не водилось птиц такого полета. Бесспорно модно одет, показывает, что не стеснен в средствах и искушен в запросах. Однако, что понадобилось ему в такой живописной, но глухой деревне, как Ахен, в конце зимы?

И все же в этом явлении, каким бы странным ни считала его Марихен, она находила приятное волнение - даже если гость уедет также скоро, как явился, он все равно был в ее глазах первым предвестником весны, первой птичкой из пестрой шумной стайки наезжавших. Унылые зимние вечера неизбежно подходили к концу.

Гость тем временем получил свой напиток и, крепко обхватив стакан, подошел к компании. Он остановился у спинки впереди стоящего стула, будто их ряд был для него заграждением, обвел одним движением кисти круг перед ним и спросил:

- Значит, страшилки? Позволите мне присоединиться? Я, видите ли, знаю несколько интригующих историй, а у вас так кстати есть один лишний стул.

Гантер сию минуту насупился и поднял тяжелый взгляд на вторженца, а Элеонор, не спросив общего мнения, тут же расцвела в улыбке и махнула рукой:

- Конечно! Мы только рады оказаться в таком обществе. Свои истории, видите ли, уже пересказали друг другу по многу раз и теперь с удовольствием послушаем что-то новенькое.

- Как тебя зовут, приятель? - вклинился Бенедикт.

- Кристоф, Кристоф Манн, к вашим услугам, - объявил щеголь и приподнял край шляпы.

Присутствующие тут же, кто радушно, а кто более сдержанно, представились в ответ.

Немного подумав и бегло оглядев всех, Кристоф бочком протиснулся между близко поставленных стульев и сел на место Томаса рядом с Марихен. Девушка вопросительно оглянулась на него, а он в ответ примирительно улыбнулся, сощурив левый глаз. При этом Марихен, не менее заинтригованная новым знакомством, чем ее постылая товарка, мысленно поздравила себя с еще одной одержанной победой и снова взглянула на юношу из-под полуопущенных ресниц уже поощрительно, но сразу стыдливо отвела взгляд.

Лицо Элеонор скривилось, но молниеносно приобрело прежнее доброжелательное выражение.

- Господин Манн, - пропела Элеонор, всеми силами перетягивая на себя его внимание. - Ваша фамилия кажется мне знакомой. Возможно, при других обстоятельствах мне доводилось ее слышать?

Кристоф изобразил смущенную улыбку, хотя держался весьма непринужденно, и остановил взгляд на шатенке:

- Уверяю вас, если бы нам довелось встречаться раньше, то эту встречу я бы ни за что не забыл. К слову, все церемонии излишни. Обращайтесь ко мне просто - Кристоф.

Он умел придать своему голосу очарования, так что его хотелось слушать, и, докончив говорить, улыбнулся шире прежнего, а девушка быстро захлопала ресницами, обыгрывая робость. Одновременно Марихен поймала себя на брезгливом отвращении, ибо эти двое представились ей самозабвенными лицемерами: уже не так был ей любезен этот мужчина, будь у него хоть какой кошелек! Разве может он так говорить с другой, когда рядом с ним она, Марихен? Произведя нужное впечатление, Кристоф продолжил мягким неспешно льющимся голосом:

- Вероятно в вас откликнулось воспоминание о моей тетке и вашей доброй соседке фрау Манн. И если так, то вы совершенно правы. К ней я и прибыл по поручению отца и пробуду в Ахене довольно долгое время, потому надеюсь на вашу дружбу.

Тут из-за барной стойки вернулся Томас и встал над своим прежним местом, подслеповато уставясь на темный силуэт на нем. Кристоф закинул голову, недолго смотрел в лицо юноше и осторожно спросил:

- Что? Я забыл о чем-то?

Однако Том продолжил безмолвно нависать своей длинной фигурой над облюбованным им местом. Все затаили дыхание, и даже Гантер с интересом посматривал на очкарика и болел за него, потому как всего за несколько мгновений неприязнь к самозванцу пересилила слабую негодующую ревность из-за Томаса.

И все же долговязый юноша качнул головой, как бы говоря этим “нет”, и, еле передвигая ногами, добрался до стула и сел рядом с Элеонор. Гантер разочарованно уронил голову на грудь. Он не поощрял близости Томаса к Марихен, но теперь, в нынешних обстоятельствах, винил его за проявленную нерешительность.

Вечер страшных историй возобновился.  Кристоф, слушал безмолвно, так что только глаза сверкали в темноте. Время от времени, он оборачивался к Марихен и задорно улыбался или же делал испуганное лицо, вытаращив глаза, но сама девушка почти не слушала.

Дослушав очередную историю, Бенедикт хлопнул по коленям и объявил:

- Пойду перекурю на улице, свежим воздухом подышу. Кто со мной? Никто? Ну сидите.

Бенедикт подобно тени скользнул к входным дверям, и в круге, будто зияющая дырка в ряде зубов, появился один пустой стул. Вдруг Кристоф взял слово. Он повел историю о человеке без лица и без имени, который появлялся среди ночи, как призрак, сотворенный из тумана.

- Оказавшись вдруг посреди пустынной улицы, он заговаривал с редкими прохожими, и, если удавалось разболтать кого-то, брал вот так за руки…

Кристоф повернулся всем телом к Марихен и медленно, с осторожностью, потянул свои руки с длинными пальцами к ее. Девушка поняла, что сейчас произойдет, и в ней взыграло ретивое. Марихен отдернула свою руку и отклонилась в противную от Кристофа сторону, обратив свое лицо и взгляд к сидевшей рядом Софи.

Молодой человек так и замер с зависшими в воздухе руками. Марихен смаковала момент. Как Кристоф, должно быть, сейчас жалок! Пусть этот заносчивый мальчишка раз и навсегда поймет, что погнаться за несколькими зайцами сразу не удастся, а она, фройляйн Грау, стоит несоизмеримо выше любой другой девушки и не простит иного к себе отношения. Гантер улыбнулся, расправил плечи и откинулся на спинку стула всем своим гордым видом как бы говоря: “Вот она, моя Марихен! Получи!”.

За спиной раздался шелест, скрипнули ножки стула об деревянный пол, и Марихен, на секунду подняв глаза, с негодованием увидела Кристофа подле Элеонор. Он как ни в чем ни бывало возобновил с самого начала предложение, на котором остановился, и потянулся к рукам Элеонор, а та, завороженно глядя ему в глаза, трепетно подала руку.

- … Брал вот так за руки, и говорил, говорил, вкрадчивым шепотом проникая в души людей. Одним он сулил великие богатства, другим - славу, и всякий раз находил путь к изменчивому человеческому сердцу. Но однажды он повстречал особенного человека. Взяв его за руку, он говорил: “Посмотри, как изношены твои ботинки и платье, как поливает неистовый дождь твою простоволосую голову. Твои ноги, должно быть, промокли и заледенели, но ты продолжаешь ходить по этой дороге изо дня в день, изо дня в день. Вот уже и твои руки покрылись мозолями, потрескалась кожа. Завтра они превратятся в рубцы, но ты, будто лошадь, продолжишь ходить по кругу, пока не падешь и не исдохнешь. Скажи…”

Он приблизил свое лицо, и свет свечи в его потемневших глазах отплясывал адскими огнями. Кристоф с каждой секундой все меньше походил на себя самого. Вся его фигура странно заострилась, а лицо, наполовину освещенное, а наполовину сокрытое тенью, приобрело мертвенно-бледный оттенок.

- Скажи, на что ты готов, ради того… Чтобы изменить свою жизнь?

Он медленно потянулся к побледневшим щекам Элеонор, как вдруг густой воздух разрезал вскрик:

- На все! - Марихен не успела подумать, как слова сами сорвались с ее губ.

Десятки глаз вдруг обратились к ней. Кристоф смотрел, выразительно приподняв брови, а рядом испуганная Софи часто моргала, не отводя взгляда от соседки. И только Гантер наклонился вперед и с дружеским участием спросил:

- Марихен, все хорошо?

Она в ответ мелко закивала и опустила в пол глаза. Тишина оглушила Марихен, ее собственное поведение - шокировало, и, сгорая от стыда, она желала лишь, чтобы это скорее прошло. Будто услышав ее мысли, Кристоф мягко рассмеялся, отпустил руки Элеонор и принял надлежащую позу, обращаясь ко всем:

- Похоже, моя история оказалась чересчур убедительна. Как видно, будет правильно ее не продолжать. Кто-нибудь хочет еще рассказать свою?

После небольшой сумятицы желающие нашлись, а Марихен  подняла украдкой благодарный взгляд на юношу пососедству и даже подумала: правильно ли она сделала, что не позволила ему коснуться ее руки? Вернувшийся Бенедикт разместился рядом с Марихен и отпустил пару шуток, но не был услышан и замолчал.

Возобновились истории, хотя общая усталость давала о себе знать. От этого чувство страха притупилось, и слушатели, вместо того, чтобы напряженно следить за ходом рассказа, стали чаще переглядываться, перешептываться. Марихен обратила внимание, как Кристоф говорил что-то шепотом на ухо Элеонор, как она ему отвечала, прижавшись к его плечу пышной грудью. Еще через некоторое время, иноземец любовно поправил прядь волос, упавшую на лицо девушки, а когда эстафетная палочка совершила круг, он уже сидел закинув руку на плечи новой знакомой и по-свойски ухмылялся. Заметив, что Марихен смотрит на него, он открыто и нагло взглянул ей в лицо, озорно сверкнув глазами - девушка вспыхнула и отвернулась.

Вечер подходил к концу. Упоенные зловещими историями, все стали расходиться. Для удобства зажгли свет, и яркий мир слепил глаза. Салун вновь стал добрым и приветливым, мрачные тени забились по углам будто их и не было, а компания собралась у выхода, разыскивая на вешалках каждый свою одежду.

Марихен бросила еще один косой взгляд на Кристофа - он помогал Элеонор надеть пальто - и вдруг почувствовала невыразимую горечь от того, что глубоко преданный ей Гантер стоял, как глупый истукан, и не догадывался побыть галантным. Несправедливо негодуя на молодого фермера, Марихен и не задавалась вопросом откуда он мог бы усвоить эти уроки этикета? Она только сердито надулась, была немногословна, и бросив пару скупых слов на прощание, вышла в февральскую ночь.

За дверьми салуна, пропахшего запахами плавленого воска и человеческого дыхания, было свежо, прохладно, отрадно. Над головой беззвездное темное небо, впереди дорога с вытоптанной за день в снегу колеей, а вдалеке один единственный на всю улицу фонарь напротив дома деревенского врача.

Марихен шла в тишине и прислушивалась к звучащему в душе хору эмоций. Она несомненно была оскорблена, унижена и зла. Когда в зале впервые появился новый участник, она напугалась - столь эффектно было его появление, но затем… От незнакомца, будто от ветерка, ворвавшегося в давно запертую комнату, повеяло переменами: он нес на себе печать неизведанного, подспудное приглашение в новый очаровательный мир. В кошельке у него водились такие деньги, какие Марихен никогда не случалось держать в руках, одевался он с иголочки и по последней моде, а вьющиеся мелкими колечками кудри… В его лице было что-то привлекательное…

Марихен вдруг тряхнула головой, и мысли ее потекли в ином направлении. Нет! Кристоф был некрасив. Кроме того, за вечер он показал насколько глуп, невежествен и плохо разбирается в женщинах. От такого мужчины считай за благо держаться подальше, Марихен! Уму непостижимо как кто-то, обладая даром зрения, мог предпочесть Элеонор ей?!

Вдруг мысли ее вновь приняли мрачный оборот, и девушка подумала: наверное сейчас Элеонор представляет, как запускает руку в его туго набитый кошелек. Или хуже! Он уже предложил Элеонор вернуться вместе с ним в город!

Последний образ едва возник в мозгу, а кровь в жилах мгновенно застыла. В город! Она вдруг поняла насколько страстным для нее стало это желание. Неужели она не могла немного потерпеть его бесноватые выходки, великодушно закрыть на них глаза, а потом, хорошенько устроившись в городе, расплатиться  с наглецом сполна? Ведь в городе наверняка дышится по-другому, нет этой полумертвой тишины и там не заставляют молодых девушек работать учительницами.

Девушка едва не расплакалась, представив себе светлое будущее этой мерзкой завистливой Элеонор, все блага, каковые будут окружать грудастую девицу в городе, а ее - Марихен - нет.

Но вдруг перед глазами снова, будто в калейдоскопе сменяющихся картинок, встало ухмыляющееся лицо и рука, небрежно накинутая на плечи девушки. Жар бросился к щекам, а сама она так распалилась в своей неприязни к Кристофу, что и не заметила как дошла до дома. Нет, все-таки премерзкий он человек, и Марихен не желает иметь с ним дел!

Она остановилась у калитки, положила на нее руку и, прикрыв уставшие веки, тяжело выдохнула. Затем вновь набрала в легкие морозный воздух, лениво взглянула на дом. Эта крошечная домушка служила ей приютом уже многие годы. Когда она возвращалась днем, в окне ее неизменно встречал образ матери, возвратясь вечером она находила ее полусонную в гостинной. Здесь она засыпала и просыпалась, вкусно ела, красиво одевалась, но дом все равно не подходил ей, как не подходит чужая пара сапог. Он стал для нее воплощением матери - местом, куда радостно бывает вернуться, но и которое жаждешь покинуть.

Родив двух девочек с разницей в семь лет, Клара Грау теперь воспитывала их одна в небольшой, но очень красивой, немецкой деревушке близ озера Ахен, названного в честь самой деревни. Край этот за его очарование полюбили и люди высокого достатка, державшие здесь летние дома у озера и наезжавшие только в сезон. В остальное время они жили в городе, и зимой в деревне было тихо и уютно, за что и оказалась выбрана приютом семьи Грау.

Когда же Марихен исполнилось шестнадцать, а Серапии - двадцать три, Клара почувствовала, что власть ее над младшей дочерью ослабевает. Несмотря на то, что февраль гонял снег за окном, и невзирая на увещевания матери, Марихен накинула на плечи легкое пальто с меховой оторочкой, подаренное мамой, и выскользнула за дверь.

- Она так совсем простудится, - качала головой Клара, сидя у окна и провожая дочь полным печали взглядом.

На столик у кресла, в котором сидела старушка, со звоном опустилась чашка.

- Сегодня суббота, а значит Марихен не пропустит вечера в салуне, - пожала плечами старшая дочь и уселась в кресло напротив. Мать снова принялась за шитье, которым была занята, а Серапия - за книгу.

В маленьком деревянном домике семейства Грау часто гуляли сквозняки - сказывалась тяжесть ведения хозяйства без мужской руки и малого достатка его обитателей. Весь домик состоял из пяти комнат: одну спальню занимала мать, другую делили две сестры. Больше всего времени женщины так или иначе проводили в гостиной, где Клара облюбовала себе место у окна - оттуда она могла первой увидеть кто подходил к калитке или же кто тайно покидал дом, да и дневной свет хорошо освещал ей шитье, которым она зарабатывала на жизнь. Маленькая кухонька и еще более крошечная подсобка не пользовались такой любовью хозяек: готовили женщины по очереди, но Марихен у плиты не появлялась, что было принято Серапией с молчаливым смирением. Вместо младшей дочери обязанности поварихи неизменно исполняла мать.

- Сходила бы ты с ней, Серапия, - снова завела разговор Клара, вырывая дочь из вымышленных миров, где героям было все равно кривая ли у нее нога или нет. - Я очень переживаю, как бы ни случилось чего.

- Мама, Марихен частая посетительница салуна, в деревне ее точно никто не обидит. Уж ей-то бояться нечего, - заверяла Серапия, не поднимая глаз от страниц. - А я, сама знаешь, буду там как бельмо на глазу.

Пожилая женщина снова замолчала, подняла голову и долго пристально вглядывалась в начинающуюся за окном метель, будто читая одной ей видное послание. Затем она тяжело от самой груди вздохнула и снова склонилась к шитью:

- Не спокойно мне что-то. Сердце так и заходится.

Ее печальная реплика так и повисла в воздухе, в наступившей тишине гостиной слышно было только как бьются хлопья снега о стекло да шуршат изредка страницы. Февральские сумерки наступали быстро, стремительно. Когда дневного света стало не хватать и Клара больше не могла пренебрегать уставшими глазами, она отложила шитье и снова неподвижно замерла, устремив взгляд в окно. Серапия тоже решила не зажигать лампу и отложить занятие до следующего дня, поэтому поднялась и тихо сказала:

- Я лягу спать. Спокойной ночи, мама.

- Спокойной ночи, милая. Иди. А я посижу еще, подожду Марихен.

Девушка еще несколько долгих мгновений вдумчиво смотрела на осунувшееся посеревшее лицо матери, которое стало еще старее в тонах вечерних сумерек, но мать этого не замечала - окно полностью захватило все ее внимание. Тогда Серапия тихоньку кивнула сама себе и бесшумно поднялась по узенькой лестнице на второй этаж к спальне.

Там она разделась, повесив дневное платье на стул у кровати, облачилась в ночную сорочку длиной до пят, и опустилась на колени, поставив локти на постель. Она молилась. Серапия закрыла глаза и беззвучно двигала губами, вознося свои слова Богу. Она делала все, как ее научила мама: благодарила за еще один прожитый день, за довольство, просила о здоровье матери и сестры, и ни единым словом не упомянула себя - она стремилась показать Богу, что всем довольна и всем ему безгранично благодарна. Когда она закончила, в комнате уже стало совсем темно. Девушка юркнула в постель, укрылась с головой, потому что в доме становилось прохладно, и задремала.

Ночью она вдруг проснулась. Хлопнула входная дверь, скрипнули ступени под ногами, и дверь девичьей спаленки приоткрылась. В комнату, крадучись, вошла Марихен. Она споткнулась в темноте о стул, как делала это всегда, возвращаясь из салуна, неловко обошла его, ощупью пробралась к кровати и, найдя там подушку, упала в постель как была в уличной одежде. Девушка издала долгий стон облегчения, провернулась в постели и уснула, едва Серапия досчитала до десяти. Во всем доме вновь наступила тишина, и Серапия, прислушавшись, не различила шагов матери внизу - значит она уснула еще до того, как вернулась сестра. Девушка поднялась на локте и прищурившись разглядела в изменчивом лунном свете силуэт сестры - та уснула, даже не укрывшись одеялом, а ночной холод пробирался невидимыми щупальцами сквозь стены и окна дома, обволакивал девушку, даже если она этого не чувствовала. Тогда Серапия тихонько встала с постели. Тело сразу заныло, протестуя против того, чтобы покидать нагретое местечко, но Серапия на цыпочках подошла к кровати напротив и также аккуратно, стараясь не потревожить сон Марихен, укрыла сестру одеялом. Только после этого она вернулась в свою постель, где и пробыла до самого утра.

Наступившее утром стало неприятным сюрпризом для Марихен. Солнечный свет мешал ей спать, и она, беспокойно ворочаясь, злилась. В конце концов не выдержала: вскочила, подошла к окну и с силой задернула шторы, вернулась в постель и снова легла, но сон уже не шел. С легкой досадой, Марихен пришлось подняться окончательно, переодеться и спуститься к завтраку, где за столом уже сидели матушка и сестра.

- Ты опаздываешь, - безэмоционально заметила Серапия, намазывая тост маслом.

- А ты, как всегда, наблюдательна, - съязвила Марихен, занимая свое обычное место.

- Девочки, не ссорьтесь! - матушка тут же запричитала, с обеспокоенным видом накладывая в тарелку младшей дочери завтрак. - Ради Бога, не ссорьтесь! Семья - это самое ценное и самое важное, что у нас есть. Будьте добрее друг другу, держитесь друг друга и…

- Да, - перебила ее Марихен, указывая вилкой на сестру, - почему бы тебе не пойти со мной сегодня? Мы гуляем у озера, может быть даже будем кататься на коньках. А то совсем скисла за своими книжками, от одного твоего вида дом становится угрюмым, - и после деланного секундного замешательства резво добавила: - Там будет Томас. Может быть он даже возьмет тебя под локоть и поможет проскользить по льду.

Марихен игриво подмигнула сестре, а та густо покраснела, за несколько мгновений став насыщенного пунцового цвета. Мать, не знавшая ругать ли дочь за подтрунивая над сестрой или хвалить за предложение прогулки рассеянно молчала. 

- Спасибо, но мне это не интересно, - наконец отчеканила Серапия и уткнулась в тарелку, но кусок предательски не лез в горло. 

Ей казалось, что от испытываемого стыда еда попросту застрянет у нее поперек глотки. В это мгновение она горько сожалела, что рассказала сестре о своем тайном увлечении, о нежных, пусть и безответных, чувствах, лелеемых в ее сердце. Но тут так некстати пришла в себя матушка:

- От чего же, Серапия? Сходи с сестрой, развлечешься. Ты ведь очень любишь бывать у озера.

- Люблю, когда там тихо и никого нет, мама, - все так же чеканя слоги отвечала дочь.

Марихен, обретя поддержку в лице матери, распалялась еще больше. Снова вытянув вилку, как указку, она направила ее на Серапию и звонко певуче произнесла:

- Если бы ты больше танцевала, то и относились бы к тебе, глядишь, иначе. А такая бука отпугнет любого.

Серапия, до сих пор не поднимавшая головы, почувствовала, как на глаза навернулись слезы. Сестра то ли забывала о ее кривой ноге, то ли дразнила, но девушке не всегда удавалось сохранять беззаботный вид, показывая как мало ее теперь волнует эта тема. И вдруг под натиском эмоций она хлопнула пухлой ладошкой по столу и как можно более твердым голосом сказала:

- Хорошо! Я пойду с тобой!

Марихен удивленно воззрилась на сестру, а матушка облегченно выдохнула:

- Вот и хорошо! Вот и славно. Кушайте, девочки.

Весь остальной завтрак прошел в молчании, и в комнате раздавался только звон посуды перемежаемый со скрежетом ножей о тарелки. Нехитрую пищу быстро съели, и Марихен подбежала к окну, опершись на подоконник обеими руками, и выглянула на улицу, почти прижавшись лицом к стеклу. Она хотела еще раз проверить погоду, убедиться, что она как нельзя более удачно подходит для задуманной прогулки, и осталась довольна: на улице в свете ярких солнечных лучей пушился и блистал снег, так щедро выпавший вчера. Он, может быть, и предсказывал, что ровная гладь озера будет укрыта белым одеялом и катание не состоится, но обещал вместе с тем снежные забавы: вместе со всеми слепить снеговика, устроить шуточную борьбу снежками и в довершение всего свалиться якобы случайно в мягкий сугроб, пленив тем самым навсегда какого-нибудь деревенского молодца.

Размышляя об этом, Марихен не смогла сдержать улыбки и помчалась наверх в спальни, чтобы сменить одежду. Серапия, смутно терзаемая опасениями и раскаянием, собралась пойти следом, но прибиравшая со стола посуду мать вдруг окликнула ее:

- Пожалуйста, присмотри за ней, - тихим голосом просила она. - На свете нет ничего важнее семьи. И когда меня не станет…

- Матушка, - всхлипнула Серапия, чувствуя, как глаза вновь наполняются слезьми.

- Послушай, детка, - ласково перебила ее мать, переходя на шепот, - тише. Когда меня не станет, во всем свете только вы будете друг у друга. Все остальное, что приходит, то и уходит. И только вы будете всегда. Держитесь друг друга.

Матушка уже не первый раз заговаривала о своей смерти, о жизни девочек после того, как она уйдет, и разговоры эти всякий раз погружали Серапию в бездонную печаль. Она любила мать и не верила, что этот день настанет - по крайней мере, что он настанет в ближайшие десять-двадцать лет - но сама мысль об их возможном расставании причиняла ей острую боль. Как бы она хотела, чтобы мама всегда была жива. И теперь, чувствуя, как хандра будто волной смывает ее жалкую решимость, Серапия тряхнула головой и заковыляла по лестнице, ничего не сказав.

Наверху Марихен подбирала наряды. Себе она выбрала платье до колена, цветные шерстяные чулки и собиралась в дополнение к любимому легкому пальто с меховой оторочкой водрузить на голову кокетливую шляпку. Что-то похожее она хотелы выбрать и для сестры, но та носила только платья в пол, избегала ярких цветов, так что чулки у нее были или серые или коричневые, пальто она носила такое же, какое носили все вокруг (и которое совершенно не подчеркивало ее достоинств), а вместо шляп предпочитала шапки. Иными словами, Марихен приукрашала гардероб сестры как могла, но ничего не выходило. Недолго подумав, Марихен достала из ящика и переложила на кровать сестры пару любимых перчаток - красивый и дорогой подарок, который так нежно оберегала.

Когда в комнату наконец зашла Серапия, Марихен с тупым удивлением уставилась на покрасневшие и слегка опухшие глаза сестры, но заключила про себя, что причиной тому переживаемое родственницей волнение и отмахнулась от мыслей об этом.

- Что это? - спросила Серапия, остановившись над своей постелью.

Марихен, в этот момент уже менявшая платье, нарочито небрежно бросила через плечо:

- Это? Мои перчатки. Твои одежды все настолько печальные, что им просто необходимо было добавить капельку очарования. Не благодари, не нужно. Вернешь потом.

И она сделала вид, что полностью поглощена натягиванием непослушного чулка на ногу, гадая в душе примет ли сестра подарок. Серапия же ничего не ответила, несколько секунд задумчиво рассматривая пару элегантных перчаток. Ее дух восставал против ненужной роскоши, ей казалось, что этот предмет туалета в ее руках будет не украшением, а посмешищем, как на корове седло, но она оглядела свой скудный гардероб, вспышкой в мозгу пронеслась мысль о Томасе, и Серапия, к не меньшему удивлению сестры, приняла перчатки.

Девушки оделись, спустились в переднюю, где их ждала матушка, надели пальто и, поочередно поцеловав маму, выпорхнули из дома. Они шли бок о бок по заснеженной дороге, лениво перебрасываясь словами, и при этом являли собой довольно комичное зрелище: высокая Марихен в шляпке с широкими полями и пальто, претендующем на модность, и низкорослая кругленькая Серапия в стареньком пальтишке и рабоче-крестьянской шапке. Льняные волосы Марихен, собранные в пучок, иногда показывались из-за шляпы, а из-под шапки Серапии позади левого уха торчал черный пушистый клок. Кто бы посторонний ни встретил их, он проводил бы девушек пытливым взглядом, больше любопытствуя о том, какие обстоятельства могли свести вместе двух таких непохожих подруг, но зимой чужих в деревне не было, а местные к сестрам давно привыкли.

- Вы хотите сказать в связи с чем меня выволокли из собственной постели в моем фамильном доме на глазах у жены и дочери? Да, господин комиссар, меня любезно информировали об этом, когда перевозили через границу.

- Я обязан спросить, хотя, разумеется, ответ заранее известен, признаете ли вы себя виновным в преступлении, в котором вас обвиняют?

- Нет, не признаю, - Матуска держался уверенно и даже презрительно. Он откинулся на спинку стула, после чего выдержал паузу и повторил уже громче. - Я не виновен. И требую отпустить меня домой, к семье.

- Не торопитесь, господин Матуска. Вам придется провести с нами еще некоторое время, прежде чем детективы не закончат свою работу, а экспертиза не предоставит необходимые заключения. Наша с вами встреча была знакомством, жестом простого любопытства. Мне было интересно как выглядит человек, едва не пустивший под откос поезд под Веной, убивший десятки граждан Германии диверсией на железной дороге и, в конце концов, подорвавший виадук в Венгрии, что стало причиной смерти двадцати двух человек. Хотя о вашей внешности мне было известно заранее - вы ведь знаете, что продавцы, отпускавшие вам товар в хозяйственных магазинах, подробно ее описали? - мне, тем не менее, было интересно взглянуть вам в глаза. Ну что же, если вы продолжаете настаивать на своей невиновности, то так тому и быть, - Эрнст грузно поднялся со своего места, прошел несколько шагов, но в дверях остановился, - начатую шахматную партию мы доведем до конца. Не прощаюсь, господин Матуска.

Комиссия покинула кабинет, а Матуска исподлобья угрюмо глядел им вслед. На скулах мужчины играли желваки.

Дни шли за днями и, пока подрывник отсиживался в камере, полицейские собирали все больше доказательств. Однажды на допросе Матуске предъявили брюки модного фасона «гольф». Геннат наблюдал за ходом допроса со стороны.

- Они принадлежат вам, герр Матуска?

Обвиняемый даже не наклонился к предъявленной ему вещи - равнодушно скользнул взглядом и проронил короткое «нет».

- Однако данные брюки, - продолжал следователь, нисколько не смутившись, - были изъяты из платяного шкафа в вашей спальне. Многочисленные свидетели также показали, что неоднократно видели вас в костюме, к которому относятся эти брюки, а некоторые даже заявили, что видели их на вас в день крушения поезда под Торбадью.

Но Матуска был непреклонен:

- Впервые вижу. И фасон такой не ношу. Должно быть, ваши свидетели плохо разбираются в моде и готовы принять любую портянку за мой костюм.

- Зато эксперты знают свое дело. Пришло заключение химической экспертизы. Хоть оно ничем не сможет вас удивить, но служит еще одним грузиком на весах, доказывающих вашу вину, господин Матуска. Как вы можете видеть, карманы этих брюк пожелтели, хотя сама вещь несомненно новая. Почему же так? Ответ прост: это следы тринитрофенола, который преступник непродолжительное время прятал в карманах.

- Великолепная новость! - несмотря на интонацию, лицо Матуски не выражало ровным счетом ничего. - Чрезмерно хвалю ваших экспертов. Однако я здесь не при чем. Если только вы не везли меня из самой Вены ради такой чистосердечной похвалы.

- Не торопите события, скоро все встанет на свои места. Скажите. Не так давно вы приобрели карьер, верно? Для каких целей? Ведь камень или любая добытая в карьере руда не используется на вашем производстве.

Допрашиваемый пожал плечами, высказался без обиняков:

- Торговля камнем - стабильный источник дохода. Цены на кухонные принадлежности постоянно меняются, и не всегда эти изменения на руку предприятию. А вот камень нужен всегда, особенно для восстановления страны после войны.

- Отчего же вы не продали ни одной партии?

Вопрос, заданный с нарочитой любезностью, встал ребром. Матуска молчал. Напряжение в комнате ощутило возросло. Следователь, внимательно изучающий выражение лица допрашиваемого, сделал следующий ход.

- Зато вы регулярно изымали из запасов карьера взрывчатку и «забавлялись» с ней, согласно рассказу работников. - В одно мгновение краска сошла с недвижимого лица промышленника. - Многого не потребовалось, чтобы выяснить - это же вещество находилось в карманах ваших брюк, и оно же использовалось для подрыва виадука.

Арестант не проронил ни слова, а следователь, тайно удовлетворенный произведенным его словами эффектом, собрал бумаги и поднялся из-за стола. Комиссар, все время располагавшийся в углу кабинета, также поднялся.

- Уж не знаю, как вы теперь выкрутитесь, господин Матуска. Встреченные вами продавцы и работники карьера подтвердят вашу личность… Как и водитель такси, подвозившего вас от вокзала до Торбади. Полиция Будапешта так рьяно выискивала коммунистов, что чуть не отправила в архив показания этого человека. Большая удача, что он не оставил все как есть и откликнулся на наше объявление в газете. Хотя это был довольно хитрый ход: сесть на поезд, а затем незаметно сойти с него на следующей станции, обогнать его на такси и заложить взрывчатку на путях.

Эта уличительная речь осталась без ответа, потому следователь направился к выходу в полной тишине. Получить признания преступника не удалось, но ликование детективов и без того было полным - улики дополняли друг друга, выстраивались в строгий ряд и обещали скорую справделивость.

- Ваше дело завтра будет направлено в суд, - только и сказал детектив, взявшись за ручку.

Но повернуть он ее не успел. За спиной прошелестел тихий голос.

- Где я ошибся?

Удивленный сверх меры, следователь обернулся. Матуска из расслабленного хозяина положения превратился в мрачное изваяние, только глаза дико горели на затемненном лице.

- Задолго до, герр Матуска, - впервые заговорил Эрнст, и все внимание сразу обратилось к нему. - Ваше лицо, ваше вызывающее поведение и, - комиссар сделал акцент, - ваша одежда. Люди запоминали вас. Да вы сами желали врезаться им в память, стать во что бы то ни стало достоянием общественности. Ваша поимка была вопросом времени, но, стоит признать, что арест значительно ускорился благодаря заявлению господина Йожефа Хабли. Без этого вам, пожалуй, еще довелось бы провернуть пару дел.

- Кого? Кто это? - арестант нахмурился, неподдельно опешив.

- Ваше требование о выплате вам компенсации в связи с аварией на железной дороге было направлено в юридический отдел Будапештсткого управления железных дорог, где вверено инспектору - отставному комиссару - Йожефу Хабли. Как и многих до него, Йожефа заинтересовала история пассажира, который не получил ни единого ранения, тогда как из вагона, в котором данный господин ехал, извлекали только тела мертвых. Почуяв неладное, инспектор начал наводить справки. Позвонил коллегам в венское управление полиции, где Хабли до отставки значился в должности комиссара, и через старых знакомых получил о вас всю информацию. Его крайне интриговал карьер в вашей собственности. Как вы уже догадываетесь, Хабли решил вас навестить, но дома не застал, однако любезная юная фройляйн Матуска сообщила, что отец уехал на карьер. Туда же пришлось проследовать и инспектору, где он узнал о вашем безразличии к добыче камня и особом отношении к взрывчатке. Господин Хабли сразу написал мне письмо с требованием вознаграждения за вашу поимку, и он его получит.

- А ведь мне даже не нужны были эти гроши, - грустно ухмыльнулся арестант.

Компания еще некоторое время постояла в молчании, а потом Эрнст подал знак, кабинет опустел.

16 октября 1931 года Матуска сознался. Он признал свою вину по всем статьям обвинения, по всем инцидентам, в том числе и по первым диверсиям в Австрии. Судить бывшего промышленника предстояло в нескольких странах, и государственные прокуроры готовили обвинительные речи.

Впервые перед судом Матуска предстал 15 июня 1932 года. Зал судебного заседания ломился от газетчиков, съехавшихся сюда со всей Европы. Многим репортерам, как и обычным людям, желающим воочию узреть убийцу, не хватило места, и они ожидали новостей перед зданием суда.

Комиссар Геннат не выступал на стороне обвинения, но был допущен в зал как должностное лицо и занимал место в специально отведенном для служащих ряду. Как это обычно бывает перед открытием резонансного дела, в зале стоял галдеж. Эрнст стоически не обращал на это внимание, хотя некоторые журналисты обращались к нему с вопросами, не взирая на разделявшее их ограждение. Однако гвалт человеческих голосов стих как по щелчку, будто выключили радио, когда секретарь объявил о выходе судьи и начале заседания. После того, как были соблюдены все формальности, в зал под конвоем ввели Матуску.

Присяжные заседатели, которым предстояло решить судьбу этого человека, вытягивали шеи наравне с журналистами, стремясь скорее разглядеть виновника событий.

Эрнст отметил, что Матуска сильно похудел. Лицо его обладало нездоровым оттенком, а в вырезе рубахи проглядывали острые ключицы. Подсудимый вел себя тихо, против прежнего невозмутимого поведения в кабинете допросов. Он прошел через зал, не поднимая глаз, и занял отведенное ему место.

Кто-то щелкнул затвором фотоаппарата, и судья незамедлительно распорядился о выдворении журналиста, нарушившего запрет.

Когда первые волнения в аудитории улеглись, суд счел возможным возобновить процесс. Поочередно выступали сторона обвинения и защиты, предоставляя доказательства и опровергая доводы, но чинный порядок был нарушен, когда вызвали для допроса подсудимого.

Матуска, с которого не сняли наручников, подошел к кафедре, грузно облокотился на нее и на все вопросы молчал. А потом пустил слюну. Прокурор натурально опешил. Присутствующие терялись в сомнениях, звать ли врача, или же принуждать подсудимого к порядку, когда Матуска со всему маху ударился лбом о деревянную кафедру. Он умудрился рассечь кожу над бровью, откуда сразу полилась кровь. Матуска поднял взгляд на онемевших и завороженно смотревших присяжных, взглянул на судью и залился отборными ругательствами. Бросившиеся к нему навстречу приставы скрутили мужчину и, по распоряжению суда, повели нарушителя прочь из зала. Когда же Матуску проводили мимо ложи присяжных заседателей, он дернулся с такой силой, что чуть не вырвался из рук стражей, и гавкнул в лицо председателю присяжных, обрызгав того слюной. По залу пронесся возглас удивления, переросший в настоящий гвалт, когда двери за подсудимым захлопнулись.

- К порядку! - безуспешно призывал судья. - К порядку! Судебное заседание откладывается до установления вменяемости обвиняемого!

Публика стала понемногу покидать зал заседаний, а Эрнст как можно более незаметно вышел через служебный вход. Там во внутреннем дворике он столкнулся с детективом Эрвином и вежливо отказался от предложенной сигареты.

- На допросах он таким не был, - задумчиво протянул детектив.

- Да, - кивнул Эрнст, - хорошо сыграл.

- Либо же в самом деле тронулся умом за прошедшие девять месяцев, пока его передавали из рук в руки.

- Не поверю, нет. Матуска из другого теста сделан, и потерять то, что он имел, для него менее важно, чем прославиться.

- Думаете, им двигала жажда признания?

- Его улыбающееся лицо на фоне разбитых окровавленных вагонов было во всех газетах, - комиссар пожал плечами, раздумывая не зря ли отказался от предложения. - Уверен, он всегда присутствовал на месте крушения. Помнишь, найденные тобой окурки? Он стоял, ждал. И смотрел.

- Что подсказывает ваш опыт, какое решение вынесет суд? Его казнят?

- Он подсказывает, что в любое мгновение может произойти то, чего меньше всего ожидаешь, - ответил комиссар уклончиво. - Хорошего дня, детектив. Еще поработаем вместе.

- До свидания, комиссар.

Судебные эксперты в области психиатрии неделями обследовали Зильвестра Матуску, прежде чем наконец пришли к выводу, что мужчина способен нести ответственность за свои действия и является вменяемым.

Один из психоаналитиков, Герберт Хейг, согласился тогда дать интервью. Он сидел в кресле в своем кабинете и невозмутимо наблюдал сидящего напротив журналиста.

- Что вы можете рассказать о мотивах подрывника?

- Матуска - садист, - Хейг будто обронил эти слова, так небрежно они были сказаны. - Ему доставляет удовольствие мучить других. Он упивается их страданиями. Но ему мало было замучить женщину или ребенка. Удовольствие от чужой боли было не полным, когда никто не знал, кто за всем стоит, кто автор этого творения. Он нуждался в массовой бойне. Такой, которая могла бы прославить его в веках. И ему это удалось.

- Знаете… - Ганс Габбе, сидящий напротив, нерешительно опустил ручку. - А ведь он мне сначала таким совсем не показался.

- Знаю, молодой человек, знаю. Эти люди умеют произвести впечатление.

Приговор стал неизбежным.

Венский суд приговорил Матуску к шести годам тюремного заключения за диверсию на путях, повлекшую опрокидывание паровоза и почтового вагона. После этого, преступника немедленно отправили в Будапешт, где суд приговорил его к смертной казни.

Однако, в Австрии не существовало смертной казни - а преступник был арестован именно там - в связи с чем казнь заменили на пожизненное заключение в тюрьме.

Матуска пробыл в австрийской тюрьме шесть лет. В ее застенках он писал автобиографичные романы, сценарии для кино, посвящая их своим преступлениям. Он отчаянно жаждал славы, даже находясь за решеткой.

Однако дальнейшая судьба убийцы окутана тайной. Кто-то говорит, что Матуска был затем застрелен в концентрационном лагере, а кто-то, что он сбежал из венгерской тюрьмы во время освобождения Венгрии Советской Армией и исчез. Последнее упоминание о нем относится к 1953 году, якобы, некий Зильвестр Матуска погиб во время войны в Корее.

Он писал свои преступления чужой болью, как художник рисует картину красками. Там, где обычный человек видит преступление, страх и смерть, Матуска видел кропотливо созданный шедевр и стремился поделиться своим творением с миром. Волею судеб, его таланту, к счастью, не было суждено раскрыться во всей красе, и жизнь подрывника затерялась короткой строчкой в истории Европы.