Солярка перекачиваемая из нутра бункеровщика, казалась живительной кровью, вливаемой в обессиленное тело "Северного ветра". Шланги, соединяющие два судна, словно вены, пульсировали в такт работе насосов. Бункеровка проходила в гнетущей, давящей тишине: никто из членов экипажа не решался нарушить это напряженное молчание, лишь Виктор Андреевич, как всегда немногословный, изредка отдавал короткие, четкие команды. Он лично, не доверяя никому, контролировал каждый этап этого жизненно необходимого процесса.
С заброшенного танкера тащили все, что могло хоть как-то пригодиться в долгом пути: запасные клапаны и прокладки для двигателя, видавший виды сварочный аппарат, тяжелые мотки стальных тросов, изрядно потрепанную судовую аптечку, несколько ящиков с инструментами – все, что могло помочь выжить.
Когда топливные танки "Северного ветра" были заполнены до предела Виктор Андреевич заглушил двигатель танкера, словно оборвав последнюю нить, смахнул с лица маслянистую испарину. Старпом с несколькими матросами, проворно перебравшись на борт бункеровщика и отдали якорь.
В тот же вечер, в тесной кают-компании, состоялось общее собрание экипажа. Капитан Васильев, с осунувшимся, посеревшим лицом, обвел взглядом собравшихся.
"Товарищи, – начал он, и голос его, обычно твердый и уверенный, сейчас предательски дрогнул, – ситуация, как вы все знаете, кардинально изменилась. Помощи нам ждать неоткуда. Но… у нас появился, пусть и призрачный, шанс вернуться домой, к своим семьям."
Он помолчал, словно давая экипажу осмыслить сказанное.
"Мы смогли заправиться топливом, – продолжил капитан, чуть тверже. – У нас есть запас провизии. По моим расчетам, этого должно хватить на переход до России. Я предлагаю идти в Мурманск. Это ближайший к нам крупный российский незамерзающий порт. Актуальной информации у меня, разумеется, нет, как и связи, но другого выбора, как мне кажется, у нас тоже нет. К тому же, Мурманск – родной порт для многих из нас. Я прекрасно понимаю, что это рискованно. Очень рискованно. Но оставаться в чужих водах, без связи, без поддержки, – верная смерть."
Голосование было единогласным, как один. Все, без исключения, высказались за возвращение домой, в Россию.
"Северный ветер", словно раненый зверь, осторожно снялся с якоря и крадучись, стараясь не привлекать к себе внимания покинул Новый Орлеан. Порт, еще недавно бурливший жизнью, теперь казался вымершим, заброшенным кладбищем. Бункеровщик остался на якорной стоянке – ржавым призраком посреди мертвого порта, безмолвным свидетелем страшной катастрофы.
Путь домой, через Атлантику, растянулся на долгих, мучительных 47 дней. Океан, словно взбесившись, швырял "Северный ветер", как утлую щепку, бросая из стороны в сторону. Каждый новый день был похож на предыдущий, как две капли воды: серое, свинцовое небо, сливающееся с таким же серым, свинцовым морем, серые, изможденные лица людей, потерявших счет времени. Ночи были еще страшнее: сны, если и приходили к измученным людям, то были липкими, удушающими кошмарами, наполненными жуткими образами, от которых просыпаешься в холодном, липком поту, с бешено колотящимся сердцем, долго не в силах прийти в себя. Кому-то снились горящие города, кому-то – лица умерших родных, кому-то – пустые, безжизненные улицы, заполненные телами. Люди стали молчаливыми, замкнутыми, ушедшими в себя. Разговоры, и без того не частые, теперь были короткими, скупыми – о погоде, о работе двигателя, о курсе. О самом страшном – о вирусе, об оставшихся дома семьях, о будущем – старались не говорить, словно боялись спугнуть надежду. Кто-то находил спасение и хоть какое-то утешение в работе, до изнеможения натирая палубу или перебирая механизмы. Кто-то часами сидел на своей койке, уставившись невидящим взглядом в одну точку, словно пытаясь разглядеть в ней что-то, недоступное другим. По всему кораблю был введен режим экономии воды и продовольствия. Рацион урезали до минимума, душ – раз в три дня, мытье посуды – только забортной водой, питьевая вода – строго по норме, под личную ответственность старпома.
Смерть Николая Федорова, молодого вахтенного помощника, словно обухом ударила по всем, окончательно подкосила и без того подорванный моральный дух экипажа. Парень сгорел буквально за три дня, как свечка. Его сразу же, как только появились первые, едва заметные признаки изолировали в отдельной каюте, но спасти его так и не сумели.
Одну из морозильных камер, самую маленькую, пришлось в спешном порядке освободить от продуктов. Тело Николая, завернутое в несколько слоев пропитанной дезраствором простыни, силами нескольких членов экипажа, одетых в защитные костюмы, маски и перчатки, поместили туда, словно в склеп. Никаких траурных речей, никаких прощальных слов. Только глухой, тоскливый стук захлопывающейся тяжелой двери и скрежет запираемого на ключ замка.
После смерти Николая на "Северном ветре" ввели, насколько это было возможно строжайшие карантинные меры. Всех, кто хоть как-то контактировал с Федоровым в последние дни, отправили в изоляцию на несколько дней – под пристальное наблюдение. Каждое утро и каждый вечер – обязательный осмотр с измерением температуры. Маски, перчатки, дезинфекция всего и вся – все, что осталось от прежних, "ковидных" времен, снова пошло в ход, стало привычной, но от того не менее гнетущей реальностью. Капитан Васильев сам лично обходил все каюты, проверяя состояние экипажа, стараясь хоть как-то подбодрить людей, вселить в них хоть какую-то, пусть самую призрачную, надежду. Но в глазах у всех, даже у самых стойких, застыл немой страх.
Но страшнее смерти, страшнее болезни, страшнее любых лишений, было то гнетущее, давящее, сводящее с ума молчание эфира. Все каналы на которых еще совсем недавно, каких-то пару месяцев назад, кипела жизнь, на которых суда со всего мира обменивались информацией, береговые станции передавали сводки погоды и предупреждения о штормах, – все молчало, словно вымерло. "Северный ветер" словно оглох, ослеп, оказался в вакууме, в безвоздушном пространстве. Проходили зоны ответственности береговых служб, районы, где всегда требовался обязательный доклад диспетчеру, – и тишина. Полная, абсолютная, звенящая тишина. Никто не вызывал, никто не отвечал, никто не интересовался. Словно и нет никого, кроме них, в этом огромном, пустом, мертвом мире.
А однажды, на рассвете, вахта заметила на горизонте другое судно. Огромный, гигантский контейнеровоз. Он медленно дрейфовал по течению, без единого огонька, словно корабль-призрак, словно Летучий Голландец из старинных морских легенд. Было ясно, как божий день: там нет никого. Живых – точно нет.
Когда до Мурманска, до родных берегов, оставалось чуть больше суток хода, на горизонте, словно из ниоткуда, вырос темный силуэт военного корабля. Сторожевик. Он стоял на якоре прямо по курсу "Северного ветра", словно преграждая ему путь, перекрывая вход в Кольский залив.
– "Северный ветер", "Северный ветер", вызывает сторожевой корабль "Гром", – раздался в динамике УКВ-радиостанции громкий, металлический голос, не терпящий возражений.
Капитан Васильев, словно очнувшись от долгого, мучительного сна, впился пальцами в трубку радиостанции.
– "Северный ветер" на связи, слушаю вас, – ответил он, стараясь, чтобы голос звучал твердо и уверенно.
– Заглушите главный двигатель и ожидайте дальнейших распоряжений, – сухо, отрывисто отдал приказ голос из динамика.
– Есть заглушить главный двигатель, – эхом отозвался капитан и отдал команду в машинное отделение. – Ожидаем.
Последовал долгий, выматывающий душу доклад. Капитан Васильев отвечал – спокойно, сдержанно, подробно, стараясь не выдать своего волнения.
– Назовите ваш маршрут и порты захода – потребовал голос.
– Санкт-Петербург – Новый Орлеан, груз – промышленное оборудование, – четко, по-уставному, ответил Васильев.
– Новый Орлеан? Что там происходит? Давно выходили на связь с берегом?
– В Орлеане... – Васильев запинается. – Там... катастрофа. Связи нет. Никто не отвечает.
– Сколько человек на борту? Гражданство?
– Экипаж... двадцать два человека. Все – граждане России.
– Состояние здоровья экипажа? Есть больные? Симптомы: кашель, температура? Были контакты с заражёнными?
– Был один случай... – Васильев сглатывает. – Вахтенный помощник... Николай Федоров. Скончался... три недели назад. Высокая температура, кашель... всё очень быстро.
– В морозильной камере... изолировали.
– "Северный ветер", вы меня поняли? – голос звучит глухо, но напряжённо. – Ожидайте. К вам подойдёт досмотровая группа. Пограничники и медики. Наши военные медики. Полное подчинение их приказам. Любое сопротивление будет пресекаться огнём на поражение. Это карантин.
– Вас понял, "Гром", – хрипло ответил Капитан. – Ожидаем... Карантин... Принято.
Капитан Васильев положил трубку на рычаг и обессиленно опустился в кресло. Что теперь? Чего ждать? Он посмотрел в иллюминатор на хищный силуэт военного корабля.
