Мысли о мерах борьбы с революционной партией конца семидесятых годов. 1880-й год.
...Революционная партия, как бы она ни называлась, – монтаньярами, карбонариями, фениями, клерикалам, воггабитами, дунганями, тайтенчами, социалистами, нигилистами или просто бандитами Италии и Испании, – может быть в разные времена слабою и сильною. Революционная партия не только не опасна, но презирается обществом, если за правительством стоит большинство народа. Если же народ раздражен административною неурядицею, равнодушием властей к его интересам, отсутствием способности, уменья и твердости управления, одним словом, – если кредит к управляющим лицам потрясен, революционные принципы начинают приобретать разрушительную силу. При этом народ обыкновенно становится раздражительным и восприимчивым ко всякого рода революционным бредням, не потому, чтобы он им верил, а потому, что он не верит более властям. В подобные времена политический смысл будто оставляет общество, и крайние учения начинают, если не поддерживаться, то покрываться людьми умеренными и состоятельными, т. е. самыми уважаемыми в государстве.
Следовательно, для успеха революционной партии необходимы три условия: 1) ослабление веры в способность правительственных лиц, и в их желание угадывать действительные нужды народа; 2) брожение общественного организма, вызванное чрезвычайными надеждами или разочарованиями и 3) содействие, оказываемое революционерами со стороны умеренных граждан.
Отсюда, как кажется, вытекает и программа действий для борьбы против революций. Эта программа может быть выражена так: 1) необходимо освежить и усилить правительственный элемент способными людьми; 2) успокоить народ, заставивши его перенести внимание с политики на свои собственные дела и 3) привлечь на правительственную сторону умеренных и влиятельных людей. По выполнении этой программы революционная партия должна потерять всякое значение, потому что исчезнет среда, в которой она могла распространяться, и пропадут элементы, которые ее питали и множили. Тогда инициаторы беспорядков попрячутся по своим углам, а менее фанатизированные люди искренне возвратятся на истинный путь.

...Петр Великий казнил десятки тысяч революционеров, которые в его эпоху поставлялись наиболее отсталыми людьми. Если серьезный историк не поставит это в вину гениальному преобразователю, если Россия могла снести его беспощадную суровость, то потому только, что он гораздо более творил, чем истреблял, потому что он много горячее заботился о благе всех, чем об ослаблении своих врагов.
Во время польского мятежа Муравьев безмилосердно казнил и давил поляков, но он имел право это делать, потому что, в то же время, он неустанно работал над упрочением свободы миллионов замученных и забитых панами крестьян.
В обеих приведенных случаях, люди, не щадившие врагов государства, нашли оправдание своим крутым мерам в сочувствии масс, в том, что они заставляли страдать некоторых, но улучшали материальное положение всех.
В этом и заключается различие между Ришелье, истребившим массу людей, чтобы создать единую Францию, и Фердинандом Бурбонским, делавшим то же самое, чтобы передать Неаполитанское королевство ненавистной ему Савойской династии.
И так, для успеха борьбы с революционерами нужно купить сочувствие главной массы народа рядом мер, направленных к улучшению его материального благосостояния.
Тот, кто этого достигнет, имеет право действовать против революции не только решительным, но и беспощадным образом, причем, во всяком случае, будет поддержан народом.
К несчастью, хозяйство России и ее материальный быт не озабочивает никого в высших правительственных сферах, между тем от большего или меньшего их процветания зависит покой страны и ее преданность существующему порядку. В Петербурге забывают, что народ кормится не циркулярами, не образчиками высокого канцелярского красноречия, – урожаем, скотом, хорошими путями и отсутствием болезней в городах и селах.

Мемуары о Польском восстании 1863—64 годов.
1864 год.
...Понятно, отчего, уничтожив несколько десятков тысяч мятежников, мы не завоевали никакой почвы в польском народе.
Гибли шайки, гибли предводители, ловились целые организации, прекращалось всякое сношение страны с революционными центрами – тогда каждый поляк в отдельности действовал по своему усмотрению и вредил русским удачно, потому что носил революционное правительство в своей груди.
Когда-нибудь, мы подавим систематическое сопротивление, но все-таки останемся чужими в стране, принадлежащей нам. Русская власть не пустит корней в Польше и никогда не сольется с народом. Свои чувства, ум, добросовестность, энергию, – всего этого у поляков достаточно, – они никогда не отдадут в пользу русского правительства. Если они служат последнему, то приносят ему в дар подлость, двоедушие, тупость и скрытые зубы змеи.
Поляк может быть честен до тех только пор, пока он не столкнется с русскою властью; тогда он возбуждает к себе омерзение. Благодаря раболепию холопа и усердию слуги, он проложит себе дорогу скорее русского, но когда-нибудь непременно укусит сзади Россию и ее правительство.
И нет конца этому положению дел и не будет ему конца. Никакие меры, никакие средства, никакие лица и системы русского правительства не в состоянии управлять поляками.
Чтобы не создать новый европейский вопрос – литовский, и чтобы не воспитать и в других частях России сепаратистские стремления, необходимо отделить Польшу – безусловно и полно. Я произнес это слово, сознавая, что оно не так велико, потому что, de facto, Польша освободилась уже из-под власти России в то время, как мы разгоняли шайки мятежников. Это отделение не только необходимо, но оно неотразимо. Других средств для удержания за Россией ее западных провинций нет *.
* Строки эти писались автором тридцать четыре года тому назад и истекшее время показало, что А. К. Гейнс, к счастию для поляков, ошибся в своих предположениях. Ред

...Строго говоря, полякам не особенно важно, какая система управления будет господствовать, ad interium, в период с 1864 года до нового восстания. Для них выгоднее даже сидеть по углам, чтобы поправить свое нравственное и материальное положение, а между тем выигрывать общественное мнение Европы угнетенным своим видом.

...На Литву подобная система управления должна производить самое невыгодное впечатление. Это уже испытано. «За что полякам дают права, а нам нет? Разве нужно постоянно бунтоваться, чтобы иметь право на свободные институции? Разве поляки более образованы или обладают большим государственным смыслом, чем мы?» – спросит каждый, живущий по правую сторону Буга. Кто разъяснит толпе эти вопросы? Конечно, никто, кроме поляков и революционеров.
Вообще, западные провинции России будут отчуждаться от нее более и более в такой же степени, в какой институции Польши будут впереди институций России. Это так очевидно, что не требует комментарий.
Тогда на нашей западной окраине начнут копиться революционные материи, чтобы вспыхнуть единовременно с польскою революцией.
Есть одна возможность заставить Польшу и скинуть мученический плащ, и притвориться другом России. Для этого ей нужно возвратить конституцию 1815 года. Если при этом будут даны и войска, тогда можно сказать точно, что случится в будущем.
Сначала дела пошли бы самым лучшим образом. Примирение поляков с правительством произошло бы совершенно очевидно. Конституция привилась бы прочно; народ был бы вполне доволен. Потом верноподданные поляки провели бы в своей палате закон, который дал бы возможность устроить в Польше военную систему, подобную ландверной. Через пять, шесть лет в королевстве образовалась бы армия в сто тысяч человек, а такое королевство имеет некоторое право на капризы. Впрочем, отношения Польши к России поддерживались бы самые интимные до времени, подобного 1854 году. Тогда Польша приняла бы немедленно сторону западной Европы, несмотря на XVIII главу конституционной хартии, и стала бы добывать себе Литву с оружием в руках.

Мемуары о Польском восстании 1863—64 годов.
1864 год.
...Самые крепкие связи были всегда из золота. К несчастию, Литва и в этом отношении не может считать себя в такой же степени независимой от России, в какой свободен нищий от молитв Св. Кузьме бессребренику.
Совсем другое дело по отношению Литвы к Польше. Последняя, с сороковых годов, приняла характер чисто мануфактурный. Наука говорит, чем кончается соседство двух держав, даже областей, из которых одна земледельческая, а другая промышленная. Последняя всегда подчиняет себе первую, в особенности, если границы между ними открыты.
Соображая наши интеллектуальные и другие средства, я прихожу к глубокому убеждению, что против мирной польской пропаганды в Литве ни у русского правительства, ни у русского народа не будет средств сопротивляться до тех пор, пока: 1) Литва в государственном отношении не будет иметь ничего общего с Польшею, и 2) пока в западной России не будет упрочено торжество русского капитала и русского ума.

...В настоящее время все силы Польши надломлены в борьбе с нашими войсками. Пока она еще в горячечных конвульсиях и под влиянием крайнего возбуждения всего общественного организма не чувствует страшных ран, нанесенных ей; но когда это возбуждение пройдет, тогда только Польша измерит всю обширность своих трат. Капиталов в стране нет; кредита тоже; мануфактуры без рабочих рук; земледелие в упадке; цвет нации истреблен, – вот верная картина того настоящего, которое пока не замечается, но которое почувствуется весьма скоро.
Пройдет некоторое время, поляки с проклятием обернутся на виновников восстания, и на некоторое время Польша подчинится России. Это подчинение будет до того безусловно, что можно будет думать, будто восстание никогда уже не повторится; но не следует верить этой видимости...

Мемуары о Польском восстании 1863—64 годов.
1864 год.
...Государь дал обещание, что он сохранит Польше права, данные ей до восстания. Следовательно, по усмирении мятежа он хочет приказать управлять страною путем мягкости и прогресса.
Но ведь и эта система была уже испытана. Что сделано Александром I-м после присоединения герцогства Варшавского? В первые годы все расходы Царства, изнуренного войнами, контрибуциями и континентальною системой, приняты были Россией на себя, тогда как все доходы были обращены на внутренние потребности Царства.
Земледелие, мануфактуры и торговля новоприобретенной страны были предметом самых серьезных попечений нашего правительства. Учреждены банки и кредитная касса, из которой было роздано от 72 до 106 миллионов русских рублей на поддержку польского земледелия; уменьшена до одного процента пошлина с привоза в Россию одних польских сукон, отчего таможенные сборы, бесполезно для нашей промышленности, потеряли в течении пятнадцати лет до 60.000.000 рублей.
Жалованье польских войск превышало вчетверо жалованье русских; оружие, порох и прочее привозилось для польской армии gratis из России. Польский солдат служил всего восемь лет и польская армия постоянно осыпалась наградами, равно как все служившие по гражданской администрации Царства.
Что же вышло изо всего этого?... Польша восстала, как только блеснула ей надежда освободиться из-под владычества России.
И так, обе правительственные системы, консервативная и либеральная, привели Польшу одинаково к революции, только первая с потрясением организма Империи.
Ясно, что причины революций заключаются не в дурной или хорошей системах управления Польшею, а в желании последней быть независимою. Требования волновавшихся поляков в обеих революциях были совершенно тождественны.
В 1830 году посланцы генерала Хлопицкого: Чарторижский, Любецкий, Островский и Лелевель говорили великому князю Константину Павловичу в Вержбне, что conditio sine qua non успокоения Польши есть присоединение к ней западно-русских губерний. В 1863 году тоже самое говорил Замойский; тоже самое, в марте, писал генерал Рыбинский Наполеону III; тоже самое говорит Танский в свое брошюре; тоже самое повторяет каждый повстанец.
Вот к чему стремились, стремятся и будут стремиться поляки; вот обо что разбивались все наши меры и обо что оне всегда и будут разбиваться.
То, что нация повторяет в разные времена, людьми всех политических оттенков, не может быть только плодом раздраженного воображения, мечтою нищего о прошлом богатстве, которого он ждет и в будущем. Такое упорство в требованиях должно иметь свое разумное основание.

...Весьма, следовательно, естественно, что поляки волнуются, как только почувствуют в себе силу. В течении своей столетней борьбы за независимость они приобрели много опыта. Им должно быть понятно, что на иностранную помощь Польша может смотреть только, как на средство второстепенное. Освободиться же собственными средствами из под владычества России она может в том только случае, если предварительно подчинит себе западно-русские провинции. Без Литвы, Подолии и Волыни, без их содействия, Польша не может достигнуть освобождения силой.
Вот где, мне кажется, разгадка того видимого неблагоразумия всех замечательных польских патриотов и их непомерных требований каждый раз, когда Польша обнаруживала конвульсивные признаки жизни.
И так, первое требование всякой польской революции есть присоединение западно-русских областей, как средство для достижения независимого политического существования. Следовательно, борьба России с Польшей происходит не в самой Польше, а в Литве, Волыни и Подолии. Если Россия подчинит их себе окончательно, польские революции будут иметь характер чисто местный и вредное влияние Польши на Россию прекратится.
Генерал Муравьев понял, где идет историческая битва между двумя врагами-соседями. Потому все его меры в Литве носят на себе отпечаток желания не только подавить восстание, но и уничтожить навсегда влияние поляков. Но достигнет ли он цели мерами, применяемыми к Литве в настоящее время? Я верю тому не безусловно.

...Польская национальность представляется в Литве ксендзами, помещиками и чиновниками; русская – православным духовенством и большею частью крестьян.
Я не люблю католицизм с его готовыми ответами на всякий религиозный вопрос, с его законченностью, окаменелостью в формах и подвижностью змеи там, где это нужно.
Католицизм похож на того клоуна, у которого одна половина лица плачет, а другая смеется. Но искусство гримироваться – великое искусство для толпы, неумеющей подчас отличить поддельное от настоящего, красноту румян от красоты. Католицизм верит слепо и в исключительную свою безошибочность и в святость своего прошлого и в величие будущего. Можно ужасаться его фанатизму, но нельзя не удивляться постоянству и твердости его убеждений; можно смеяться над магометанскою нетерпимостью католицизма, но нужно искать причину этой нетерпимости в обширном сравнительно богословском образовании католического духовенства. Вдобавок к этому, католицизм много жил и долго господствовал единодержавно и бесконтрольно. Из своего прошлого он получил все свои недостатки, но вынес и род аристократического noblesse oblige, и твердость воли, и уступчивость, где приложимо и то и другое, одним словом, – вынес привычку управлять.
Ссылка

Мемуары о Польском восстании 1863—64 годов.
1861 год.
...Многие русские тоже участвовали на похоронах. Вообще нужно заметить, что русские были потерявшись не менее своего главнокомандующего. Как и князь Горчаков, все думали, что стоило только правительству дать немного прав Польше и наступит примирение двух славянских национальностей.
Движение в то время еще не сформировалось в систематическую ненависть ко всему русскому, а ограничивалось только антагонизмом к правительству. Если прибавить, что русские были свидетели бездарности Горчакова и бестолковой крутости Паскевича, то станет понятна некоторая симпатия, с которою русские смотрели в самом начале на польские движения...

...Все было более чем убеждено, что петиция будет удовлетворена блистательнейшим образом. Эта легкомысленность происходила от трех причин:
1) Поляки предполагали, что их удовлетворят не в виду каких-нибудь разумных оснований, изложенных в петиции, а вследствие страха, возбужденного в Петербурге волнением Польши. Они твердо были убеждены, что известия, пришедшие из Варшавы, также подействуют на высшую власть, как события подействовали на князя Горчакова.
2) Все вообще были сбиты с толку тем, что судили о правительственной программе по поведению наместника, по его преждевременным уступкам и угодливости полякам; между тем как он действовал просто, без всякой системы, а только под влиянием минуты, не предполагая, быть может, что он косвенно поддерживает сангвинические надежды поляков; и
3) В народе распространился слух, что Франция и Англия вмешались в русско-польские дела, и будто-бы наше правительство, боясь новой войны с западом, решилось исполнить все требования союзников.

...Кровь имеет странное влияние на человека. При политических распрях всегда опасно оставлять трупы в руках той партии, к которой они принадлежат. Если оставшийся в живых, смотря на труп, помнит, что и он мог бы быть убитым так же точно и своим спасеньем обязан только случаю, то у него закипает глубокая ненависть к лицам, отнявшим жизнь у этого трупа и угрожавшим ему тою же опасностью. Труп кажется тогда искупительною за него жертвою и возбуждает какой-то страх и благоговение. В то же время избавившиеся от опасности чувствуют какую-то родственную симпатию друг к другу. Кто был на войне, тот поймет меня.

...Известия об уступках князя Горчакова стушевались перед значением, приобретенным пальбою Заболоцкого на провинции. Нечаянность этих уступок, несообразность их с рядом последних правительственных мер, наконец, самая нелогичность их, могли заставить людей и с более положительным характером, чем поляки, думать, что есть особенные посторонние причины для уступок, сделанных наместником. Народный голос в провинции, так-же как и в Варшаве, приписал их вмешательству Наполеона. Таким образом, уступки наместника не только не принесли пользы, но утвердили в народе мысль о паническом страхе, который чувствуют все правительства перед Наполеоном. Это очень важно. Кроме самых образованных классов, весь народ долгое время был убежден, что Польше нужно только волноваться для того, чтобы дать Франции предлог вмешаться и подать полякам помощь.

...В истории европейских государств был период, когда муниципальная власть имела большое значение. От Немана до Гибралтара каждый город более или менее помнит как верховная власть была сперва слаба и как постепенно развивалась, опираясь на среднее сословие. Оттого городское население везде на западе смотрит на себя, как на краеугольный государственный камень.
В России, жителю какого нибудь Мценска и в голову не придет, что он выше подгородного жителя, потому что оба всегда находились в одних и тех же политических условиях. В Польше же обыватель либо собственник, либо городской житель, добывающий «самостоятельным трудом» хлеб, резко отличаются по своему развитию и правам от жителя земли, совершенно подчиненного помещику.
Города Польши давно уже пользовались Магдебургскими правами.