Его путь естественен: тайное общество, агитация среди солдат и офицеров, восстание Черниговского полка, арест, Петропавловская крепость, приговор – вечные каторжные работы, (позже до 20 лет), темные камеры крепостей Кексгольма и Шлиссельбурга. В сентябре 1827 года его отправили в Сибирь.

Там прошла остальная часть его жизни.

Декабрь 1827 года – Читинский острог, сентябрь 1830 года – Петровский Завод, милость царя – каторжный срок снизили до 13 лет, в 1839 году он отбыл срок каторги. Ему не пришлось куда-то переезжать, привыкать к местности: поселением ему определили Петровский Завод, который стал его судьбой и Родиной. После амнистии 1856 года он мог вернуться в города центральной России, а с 1863 года даже в Санкт-Петербург. Но он предпочёл им Петровский Завод.

Это был его сознательный выбор.

По характеру своему он был просветителем и борцом с несправедливостью. Естественно, что его человеческие качества плохо сочетались с предпринимательством, которое ему не приносило доходов. Он занимался извозом, мыловарением, завёл собственную мельницу. Зачастую товары он отпускал в долг, так как в Забайкалье не могло быть (не может быть и сейчас) речи о нормальной покупательской способности населения. На этом разговоры о возвращении долгов можно прекратить… С 1865 года он стал мировым посредником при Петровском горном округе, что более или менее соответствовало его наклонностям.

Современники отмечают его доброту и редкое человеколюбие, скромность и целеустремлённость. М. А. Бестужев писал о его чистой натуре и высокой нравственной мощи. Именно – мощи! В нём присутствовали и эта мощь, и тихий характер. Какая оценка и какая совместимость редких качеств!
Материальных возможностей у него было мало, но при этом он последними средствами оказывал помощь людям, среди которых ему довелось жить и которых он просвещал всеми доступными ему средствами и возможностями.

За свою жизнь он так и не сумел создать семью, есть сведения о его внебрачном сыне, которого он обучал вместе с другими детьми Петровского Завода, выполняя одно из своих предназначений. Отмену крепостного права воспринял недоверчиво: сразу понял половинчатость реформ.

Умер 21 января 1869 года в Петровском Заводе. Похоронен там же.

Он не воспользовался амнистией царя, возможностями комфортной жизни, предоставленными соболезнующими его положению людьми, остался верен своим идеалам до конца своих дней.

Переписывался с друзьями-декабристами, с жёнами покойных друзей, до последнего поддерживал огонь, который горел в лампаде часовни, где покоилась Александрина Муравьёва, жена его друга, декабриста Никиты Муравьёва.

Тихий человек высокой нравственной мощи.

А иные из гордости и вовсе не просили помощи.

На поселении наш герой оказался совершенно один. У него не было семьи, дома, родные в России бедствовали. Он получал незначительные средства из «малой артели» декабристов, занимался пашней, ульями. Но какие зимой пашни и ульи?

Подробности существования и последнего подвига Антона Петровича Арбузова, который стоил ему жизни, нам поведал чиновник сенатской ревизии, действовавшей в Сибири, В. Д. Философов. Эти факты ему рассказал декабрист И. В. Киреев. И мы узнаём, что лейтенант Гвардейского экипажа Антон Петрович Арбузов был чрезвычайно любезным и умным человеком, обладавшим основательными знаниями. Но кому нужны его ум и знания в глухой сибирской деревне, где жизнь подобна существованию животных, где вместо разума действует инстинкт сохранения?

Этот мужественный человек, осужденный по первому разряду к смертной казни, обнищал настолько, что питался только рыбой, которую ловил в Чулыме или его протоках. Не поймал – голодный, поймал – ещё несколько дней жив. И в то же время у него была застарелая чахотка, которая доводила до изнеможения, съедая все силы. Наконец, он обессилел вконец. Лежал без движения четыре дня. Попросил взаймы у хозяйки несколько рыб для пропитания. Настал пятый день. Хозяйка отказалась дать рыбу, ведь он не расплатился ещё за прошлую рыбу.

Тогда этот сильный, но смертельно больной человек, в 30 градусный мороз поднялся и отправился на реку, вычистил старую прорубь, упал в воду (!), но выбрался самостоятельно. И всё-таки он наловил именно столько, сколько и должен был хозяйке. Вернувшись обледенелым и едва живым, он молча расплатился с хозяйкой. И сказал при этом, что он больше ни в чём не нуждается, в том числе – и в рыбе. Сибирячка решила, что у постояльца появились деньги. Раз обстоятельства изменились, можно даже ухаживать за ним. С этой целью она вошла к нему. Но морской офицер, который 14 декабря 1825 года, привёл на Сенатскую площадь весь Гвардейский экипаж Императорского флота, где было 1100 матросов и офицеров, лежал уже мёртвый на грязной постели. И больше уже, действительно, ни в чём не нуждался.

Ему было всего 45 лет.

Какие мысли могли возникнуть в умишке этой сибирской бабёнки при виде умершего постояльца? Вполне возможно, что она могла обыскать его комнату, одежду, кровать в поисках денег и драгоценностей. На кухне у неё, наверное, стоял на плите горшок с щами, а в печи выпекался хлеб.

Могила постояльца этой сибирячки не сохранилась. Но сегодня в центре города Назарово можно найти указатель – улица имени декабриста А. П. Арбузова. Найдите на картах этот город и эту улицу. И прочитайте о судьбах неимущих декабристов, которые даже в последние минуты жизни дорожили честью Человека.

Сведений о нём очень мало. Но абзац о том, как он возвратил долг хозяйке, говорит больше, чем тома исследований и мемуаров.

Мятеж на Сенатской площади в декабре 1825 стал первым открытым и организованным выступлением против самодержавия в Российской империи. Николай I назвал декабристов «горстией извергов».
Следствие длилось полгода, за основу приговора взяли документы чуть ли не столетней давности — судебных процессов по чумному и пугачевскому бунтам. Фактически, судьи лишь оформили вердикт императора.
К казни приговорили 36 человек: пять — через четвертование, 31 — через отсечение головы. Подписывая приговор, Николай I смягчил его, заменив четвертование на повешение, а отсечение головы — на сибирскую каторгу.
В итоге к смертной казни приговорили пятерых — главу «Северного общества» и главного организатора выступления Кондратия Рылеева, главу «Южного общества» Павла Пестеля, лидеров восстания Черниговского пехотного полка Сергея Муравьева-Апостола и Михаила Бестужева-Рюмина, а также Петра Каховского, который стрелял в столичного генерал-губернатора Михаила Милорадовича.
Виселицу для них начали строить с двух часов ночи. Место и время казни не афишировали, поэтому к ее началу собралось немного зрителей. Каждый полк прислал по отряду войск — те глухо били в барабаны.
К трем часам ночи привели декабристов, которым казнь заменили ссылкой. Им прочли приговор, поставили на колени, сломали шпаги над их головами. Затем сорвали эполеты и вместе с мундирами сожгли на костре. Переодели в грубые серые шинели и провели мимо виселицы.
Следом вывели приговоренных к казни.

Они всходили один за другим на помост и на скамейки, поставленные рядом под виселицею, в порядке, как было назначено в приговоре. Каждому обмотали шею веревкою; палач сошел с помоста, и в ту же минуту помост рухнул вниз. Пестель и Каховский повисли, но трое тех, которые были промежду них, были пощажены смертию
(свидетель казни, французский историк Иоганн-Генрих Шницлер)

Плохо затянутые веревки соскользнули по верху шинелей, и люди попадали вниз, «в разверстую дыру», ударяясь о лестницы и скамейки. По другой версии, веревки оказались гнилыми.

Николай I в это время был в Царском Селе, и никто не посмел отдать приказ об отсрочке казни.

Из-за того, что все лавки ночью были закрыты, приговоренным пришлось ждать какое-то время, пока палачи найдут веревки.

И так скажут, что мне ничто не удавалось, даже и умереть!
(Кондратий Рылеев по пути на виселицу)

По другой версии он воскликнул:

Проклятая земля, где не умеют ни составить заговора, ни судить, ни вешать!

Эти слова приписывают и Сергею Муравьеву-Апостолу — как и Рылеев, он бодро всходил на помост.
Бестужев-Рюмин, как было потом установлено, из-за сильных ушибов не мог держаться на ногах — стражи занесли его на виселицу.
Со второй попытки, в начале пятого утра, казнь завершилась.

Войска и зрители разошлись в молчании. Час спустя виселица убрана. Народ, толпившийся в течение дня у крепости, уже ничего не видел. Он не позволил себе никаких изъявлений и пребывал в молчании
(Иоганн-Генрих Шницлер)

Господи, Лепарский должен стать тюремщиком! Но долг, честь…

Император назначал ему жалованье в 8000 рублей, сверх того генерал-майору полагались столовые деньги – 12000 рублей в год. Дибич также сообщал, что государь Император готов уважить возможные просьбы генерал-майора, которые успокоят его при этой должности.

Может быть Император знал о долге Лепарского?

После недолгих колебаний Станислав Романович уведомил барона Дибича о своём согласии письмом к Императору, где отдельным абзацем уведомил о своём стеснённом положении и имеющихся долгах. Письмо своё генерал заканчивал просьбой об отпуске ему 25 тысячи рублей сверх назначенных.
После доклада Императору начальник Главного штаба известил генерала, что Император повелел выдать Лепарскому 25 тысяч рублей безвозмездно.

Так генерал-майор Лепарский на семьдесят втором году своей жизни стал комендантом Нерчинских рудников и отправился из Санкт-Петербурга в неведомую ему и всему дворянскому сословию империи Читу.

Прибыл он на место назначения в январе 1827 года. И сразу обнаружил, что в этой глухой деревушке, именуемой Читинским острогом, затерянной среди тайги, в котловине окружающих гор, для приёма государственных преступников ничего не готово. Генерал насчитал 75 изб. В деревне жили 393 человека. А где тюрьма? Нет тюрьмы. Нет квартир и домов для охраны... Не было определено квартиры даже для самого генерала. Придётся все строить и обустраивать заново, на месте, самому.

Для начала пришлось купить дома крестьян, разбирать строения старого острога, расчищать место для новых изб. Прибыла военная команда, казаки, наняли местных жителей. Как ни странно, но с устройством тюрьмы жизнь глухой деревни стала оживать и приобретать какие-то культурные очертания…

Через три недели после появления генерал-майора в Читинский острог, как бы вслед за ним, прибыла первая партия осужденных – Иван Анненков, Константин Торсов, Алексей и Никита Муравьёвы…

Так начался читинский период декабристов, который повлиял всю дальнейшую судьбу огромного края, особенно его центра – города Читы, выстроенного впоследствии по чертежам обитателей тюрьмы.
Именно декабристы позаботились о первом топографическом плане Читы. Чертежи делали Петра Фаленберг, Михаил и Николай Бестужевы, позже Дмитрий Завалишин, который стал коренным жителем города.

Но, может быть, если бы не деятельность Станислава Романовича Лепарского, назначение которого декабристы восприняли одобрительно и уважительно, мало что в судьбе Читы изменилось бы. Волей судьбы он стал устроителем жизни декабристов в ссылке и на каторге и показал себя, возможно, одним из самых человечных тюремщиков в истории России.