Крипота

Нестор встретил меня у входа в дом, обратив внимание на табличку «ПРОДАЕТСЯ» в палисаднике.

– Собираешься в какое-нибудь хорошее местечко, Нэлл?

– Ммм, не уверена. Может быть, в какой-нибудь домик на берегу океана, хотя я слышала, что далеко от Стерджена есть лечебница, где собираются всевозможные чудовища и кошмары, чтобы объединиться и привести здоровье в порядок. Может быть, я смогу найти среди них джинна, который исполнит мое желание… - Фыркнув, я покачала головой от собственной глупости. - Кого я обманываю, это путешествие в один конец. Ничего больше.

– Я бы не сказал, что все так просто. Пойдем, Леди Смерть хотела поговорить с тобой, и тут еще мой пернатый сын, очень хочет с тобой пообщаться.

Затем Нестор обнял меня, как старший брат, мы сели в такси, направляясь к посадочной площадке, где уже ждал самолет. Пока мы ехали, Нестор велел закрыть глаза, пока он наносил краску на мое лицо, сказав, что это «необходимо для ночных обрядов», бог знает, что это значит. Эдгар же устроился у меня на коленях, почти не шевелясь, тихонько попискивая и изредка произнося:

«Мама. Время. Бесценное».

Как будто он знал, что его ждет.

Не знаю точно, чего ожидала я, поднимаясь на борт, но мягкий оранжевый свет, красиво нарисованные черепа и бархатцы, украшающие вход сказочными огоньками, точно не то.

– Dia De Los Muertos... Конечно. - вздохнула я, наслаждаясь великолепием самолета и направляясь по проходу к передней части. - Нестор, ты сегодня не занят? Нужна помощь с буйными пассажирами?

Самолет начал плавный подъем, направляясь к близлежащему океану и пересекая его.

– О, я не думаю, что я такая уж буйная, просто немного нахальная, когда выпью немного вина, милая! - Любящий, рокочущий голос раздался из самого дальнего ряда, волосы были убраны в тот же пучок, что и раньше. Но когда женщина встала, я впервые разглядела ее как следует. Она была старше, усталость проступила на ее лице, но она все еще излучала красоту, которой я восхищалась, когда была маленькой девочкой.

– Мама, я думала, ты… - задохнулась я. Она шла по проходу ко мне.

– Думала, что убила меня или то, что от меня ничего не осталось в той тюрьме, что ты больше никогда меня не увидишь. Что ж, жаль разочаровывать! - рассмеялась она и протянула руки. Она была настоящей. - Я все еще здесь. Надзиратель... Амос, как его называют на самом деле - удивительно одаренное создание. И всегда им было, я полагаю. Заразив тебя болезнью собственной Гордыни, он знал, что тебя можно ослабить. А кто может использовать это лучше, чем я? О, я пыталась сопротивляться, но так много собственного я было потеряно в том... том месте, что его почти не осталось. Но я помню, о чем мы говорили, я помню, что мы обещали. И я все еще имею это в виду, Элеонора. - Мама шагнула вперед, провела рукой по моему лицу, от чего сердце сжалось от осознания ее реальности. - Я так по тебе скучала. И так рада, что смогла увидеть тебя, в последний раз.

Взглянув на себя в зеркало, я увидела, что лицо украшает грим в виде черепа. Повернувшись, я изо всех сил обняла маму, прижимаясь к ней и вызывая в памяти те давно потерянные воспоминания из детства.

– Я должна была оказать тебе любезность, Нэлл. Я всегда держу свое слово. - Донесся мягкий, манящий голос. Из тени вышла Леди Смерть в длинных перчатках, держа в руке пламя. Уже не скелетоподобная фигура, а красивая молодая женщина, чье лицо было скрыто под сложным макияжем черепа, манящая фигура. Мама отошла в сторонку, чтобы пропустить ее. - Ты так долго сражалась, ты была обязана... обязана быть доброй. Но я должна признать кое-что…- Жестом она пригласила меня занять место напротив нее, и я подчинилась.

– Нестор и Эдгар ведь не просто так получили задание помочь мне, не так ли? - спросила я, поскольку говорить прямо - это все, что мне оставалось на данный момент. Она кивнула, и пламя разгорелось, показывая смерти тех, кого я не знала, но почему-то любила.

– Ты изменила цикл, в какую сторону, мне не под силу полностью предугадать. Но теперь тебе, как проводнику, предстоит очень многое. Твой путь будет нелегким, Нэлл. Ты, как дочь Непреодолимого, должна знать это, прежде чем вступить на него. - Она вздохнула и потрясла головой, когда образы в пламени снова сменились. - Так много циклов в стольких местах. Со всеми из них ты познакомишься прямо или косвенно, как их проводник. Будь то, бар меж мирами, гостиница альтернативных миров, морг, вскрывающий аномалии и бедствия... Поместье с пророческими картами таро, дом для детских секретов в Стэйте, поле битвы кошмаров... и затем… - Я увидела себя постаревшей, стоящей перед костяным и злобным существом, покрытым саранчой и несущимся ко мне с вытянутыми руками. - Смерть. Ты приносишь цикл и уходишь вместе с ним. Великие перемены пройдут через тебя, Нэлл.

В голове у меня помутилось, чувство тревоги накрывало, но я не знала, как к нему отнестись.

– Я... это мой конец? Там, в этой яме?

– Ты не сможешь запомнить то, что я тебе покажу, это моя доброта, которую ты будешь хранить в своем подсознании, выпуская ее на поверхность только тогда, когда наступит твое время. С какой целью ты умрешь, я не могу сказать. Но когда ты будешь близка к этому, ты поймешь. Я хочу, чтобы ты знала куда отправляешься до того, как вступишь на этот путь. И чтобы тебе было легче начать... Memento Mori, Нэлл Локвуд. Никто не делает это в одиночку.

Как по команде, послышались шаги и на пороге появился Бак, в лунном свете, падающем на океан и преломляющемся в иллюминаторах, он выглядел ослепительно сияющим.

Бак улыбнулся. Я улыбнулась. Самый простой обмен, какой только можно себе представить.

Затем мы бросились в объятья друг к друга и поцеловались. Такой поцелуй бывает раз в жизни. Поцелуй в первый раз с человеком, которого ты знаешь и любишь уже много лет, поцелуй «я согласна» на свадьбе, когда один из участников ограничен во времени, поцелуй «скоро увидимся», когда ты знаешь, что это невозможно... Поцелуй, который крадет столько мгновений, сколько потребуется.

– Я же говорил, что все получится, правда? - Он усмехнулся, глаза блестели в свете. - Я заполучил свою тульпу, схватил косу... разбил этих придурков и... вот он я.

– Бак Нэсти Макгроу, ты даже в смерти оправдываешь свое имя, не так ли? - Я прижалась к его голове, сначала смеясь, но разрыдавшись следом. - Это ведь правда, не так ли? Ты - тот грех, который я буду нести, тот, который я никогда не смогу поглотить.

– Да. Так и есть. Сказал он тихо, его голос был хриплым и полным сожаления. - Но я всегда буду с тобой. Неважно, куда ты пойдешь и что будешь делать на охоте. Я буду рядом...

Самолет начал снижаться, оранжевые огни становились все ярче, а окружающее пространство погружалось в темноту. Мы достигли конца.

– Пока ты не будешь готова вернуться домой. - Голос Бака дрогнул от боли, в глазах стояли слезы, пока мы прижимались друг к другу. Отстранившись, он достал что-то из сумки.

– Ты даришь мне обручальное кольцо, Бак? - пошутила я, пытаясь любыми способами сохранить легкое настроение в эти последние минуты, когда мое сердце разбивалось на мелкие осколки. Он буркнул и покачал головой.

– Нет, я дарю тебе нечто более важное и обязательное... Компендиум. Я - последний хранитель... последний Макгроу. А ты - последний Пожиратель грехов... Мне кажется, это правильно, что он будет у тебя. - С этими словами он положил книгу мне в руки и поцеловал в лоб. - Теперь ты за это в ответе. Пока мы не воссоединимся.

Мама подошла и сделала то же самое, передав мне одно из своих колец.

– Я буду ждать тебя. У нас будет воскресное жаркое. Обещаю.

Я застыла, не в силах что-либо сделать, пока они направлялись к выходу, а рядом с ними стояла Леди Смерть, надевая на их запястья веночки из цветов магнолии, что-то шепча им на ухо и целуя в щеку, когда они проходили мимо.

Ослепительный свет заливал переднюю часть самолета, но ни один из них не выглядел обескураженным, они улыбались.

Последний образ Бака и мамы, выходящих за порог и четыре слова, вырвавшиеся из уст Бака, прежде чем дверь закрылась, и я попрощалась с двумя самыми важными людьми в моей жизни…

– О, наконец-то я дома...

~

Оригинал

Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта

Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)

Перевел Березин Дмитрий специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.

«Я верю, что последнее слово останется за безоружной правдой и безусловной любовью. Вот почему добро, пусть и временно побежденное, сильнее торжествующего зла»

Доктор Кинг сказал это, столкнувшись со сценарием, который предполагал самый сложный путь. Путь, который предполагал борьбу с самыми жестокими видами расовой несправедливости, чтобы искоренить системные проблемы, которые были... и все еще остаются.

Я верю, что мы сможем искоренить их вместе. Путем сложных разговоров и практических изменений.

Меня зовут мадам Нэлл Локвуд, я - Последний Пожиратель Грехов. И это конец моей истории.

Я стояла посреди комнаты. Воплощения старших грехов устремились на меня, Нестор был прижат к земле ногой все еще растерянного Бака, Эдгара нигде не было видно, как пока и толпы заключенных, спешащих со всех закутков тюрьмы, со злыми намерениями в головах, готовых разорвать цель на части.

Сказать, что я почувствовала, как на меня навалилась чудовищность ситуации, было бы грубым преуменьшением.

Выхватив нож, я все еще задавалась вопросами о том, как моя мать оказалась здесь, о моих отношениях с Надзирателем по прозвищу Всеотец... что не так с Баком... но не смотря на все эти вопросы, я должна была продолжать выполнять поставленную задачу: уничтожить как можно больше заключенных тут монстров.

Только когда нож внезапно вонзился в мою грудь, пришло ощущение, что мир затих. Стало жарко, я почувствовала, как дыхание становится все более поверхностным, я задыхалась. Подняв глаза я увидела Бака, его лицо исказилось агонии, казалось, что его руки действовали без его ведома.

– Бак… - Это было все, что я успела произнести, прежде чем мир стал холодным и меркнущим.

Последнее, что я запомнила - тьма. Холодная, неумолимая пустота, которая опутывала душу, замораживала кости и заставляла мою плоть чувствовать себя так, словно она находилась в печи крематория. От меня отрывали кусочек за кусочком, а сознание разлеталось в разные стороны.

Казалось, что меня тянут сразу в нескольких направлениях, сенсорная перегрузка чередовалась с чувством полного спокойствия. Я была там, где должна быть.

– Элеонора Гвинедд Локвуд, я так много о вас слышала.

Из абсолютной темноты вырвалось маленькое, слабое пламя. Оно находилось в фонаре, который висел на длинной толстой цепи, прикрепленной к большому металлическому посоху, торчащему из темноты, и не было видно кто его несет. Черно-белое пламя плясало в своей стеклянной тюрьме, и чем ближе оно приближалось ко мне, тем более целостной я себя чувствовала. Зрение начало проясняться, слух вернулся, а приглушенный голос стал отчетливее. Голос с английским акцентом разрезал воздух и принес знакомые нотки, появился запах женьшеня и шалфея, от чего становилось все спокойнее.

Вслед за фонарем появилась фигура. Одетая в темную мантию, скелетоподобная фигура потянулась ко мне, помогая встать. Лицо ее было скрыто за траурной вуалью, но фрагменты костей было несложно разглядеть.

– Тебе будет трудно говорить, поэтому, пока ты не вернешь себе эту способность, я прошу тебя слушать. Ты переживаешь момент, с которым многие сталкиваются в определенный момент своей жизни. Для кого-то он незначителен. Для других это момент, за которым наблюдает весь мир. Все это воспринимают по-разному, и у всех своя реакция. Ты достигла своей цели, Нэлл. - Она протягивает мне костяную руку, унизанную браслетами и украшениями, я беру ее и даже не замечаю, что с ей приходится прикладывать усилия чтобы помочь мне встать. Мы идем вперед, и я обнаруживаю, что под нами нет ничего, только некая невидимой поверхности, а призрачный свет демонстрирует абсолютное небытие вокруг, пока спутница не взмахивает рукой.

– Что... я не… - прохрипела я, кажется голос еще не вернулся. Рука фигуры проходит рядом с моим лицом, и под ногами появляется необъятная картина, точно такая же, как в моих кошмарах. Красивые узоры, сложенные из звезд, туманности, проплывающие под ногами, а над головой вращаются галактики.

– Мертва ли ты? Нет. Просто спишь. Мгновение или... возможно, лучше будет сказать - промежуток между этими ипостасями. Ты сделаешь выбор, проснешься, и все изменится. Каждое действие будет иметь последствие. Хотела бы я, чтобы все произошло иначе. Правда, хотела бы. Именно поэтому я больше не вмешиваюсь в личные дела и ритуалы... это слишком грязно.

Она щелкает пальцами, и пространство под нашими ногами устремляется вперед, вниз, в наш мир и, в конце концов, в Стерджен. Ко всем моим друзьям и жителям, занимающимся своими делами. Каждый из них блаженно не знает, что те самые грехи, которые я изгоняла в тюрьме, теперь прилипли к ним, а солнце неуклонно темнеет, когда великое Бедствие окутывает его, погружая город в сумерки.

– Если ты оступишься, Нэлл, вот что постигнет Стерджен. Вот, что постигнет каждую душу, если хватит зла, красноречия и терпения. Всеотец... Амос... он не остановится. Никто из них не остановится. Безудержные заберут все души, какие только смогут, пока не останется ни одной. Тогда...

Она приподняла голову и взглянула на лица семи чудовищ, скрытых в глубине небес. Мириада глаз, рты оскалившиеся от ликования. Вознесенные люди с готовностью бросались в зияющие пасти, приумножая их силу. В конце концов они объединились и послали на Стерджон единую дугу черного света, уничтожив его за считанные секунды. Ужас от этой сцены был сильнее горя, которое я испытывала от того, что так много жизней угасло в один миг, а на мои плечи легла ответственность, которую я не могла постичь.

– Пустота. Затем они переместятся в другое место и начнут все сначала. Как делали это на протяжении бесчисленных эпох. Вот что ждет их всех, если ты не сможешь сделать выбор. Правильный выбор. Единственный выбор.

– Что ты предлагаешь? - спросила я после долгой паузы. Спутница не отрывала взгляда от разрушений внизу.

– Жизнь за жизнь. Жертва, чтобы проложить путь в нужное русло.

Сцена переместилась в тюрьму. В замедленной съемке на нас надвигалась армада убийц. Бак замер над растерянным Нестором с остекленевшими глазами.

– Он был заражен вирусом Гордыни, который смещает перспективу и толкает любую добрую душу на ужасные поступки. Ты, кажется, контролируешь ситуацию, но Бак слишком слаб после операции. Он убьет Нестора, если я не вмешаюсь. Если ТЫ не вмешаешься. - Она повернулась ко мне, в ее голосе слышалась усталость, а в черном плаще мерцали души бесчисленного множества людей, ожидающих переправы в новую жизнь.

Прежде чем я успела ответить, она вновь щелкнула пальцами, и передо мной промелькнула серия изображений: люди, которых я никогда не встречала, но с которыми была необъяснимая и глубокая связь, все они были мертвы. Кто-то с улыбкой на лице, кто-то просто исчез в мгновение ока, кто-то говорил о воссоединении с семьей, которую потерял и скучал по тем, кого оставил. Все они отдали свои жизни в поисках лучшего будущего. Будущее без Амоса.

– Почему я плачу? Я не знаю этих людей. И я не... я не понимаю. - Боль пронеслась по всему телу, первая настоящая боль, которую я почувствовала с тех пор, как очнулась здесь. Боль, непреодолимо сильнее физической, словно мне пришлось бесконечное множество раз пережить потерю матери.

Леди Смерть взяла мою руку в свою, не отрывая взгляда от множества тел, лежащих и ждущих, пока она и ее эмиссары соберут их.

– В конце концов ты это сделаешь, Нэлл. - Она говорила мягко, приглушенный голос звучал в моих ушах и дергали за сердечные струны, будто она разделяла каждую унцию моего горя. - Все случится, и ты будешь так благодарна за это. И даже больше . Эти люди однажды изменят тебя. Но все начинается здесь.

Когда картинка снова вернулась к Баку, я почувствовала, что начинаю торговаться, прекрасно понимая всю бесполезность подобных действий.

– С твоего благословения отправь меня обратно. И дай любое оружие, все, что угодно, и я клянусь, что смогу защитить его. Я смогу добраться до Всеотца и... может быть, если я это сделаю, заражение гордыней спадет с Бака?

– Истинное признание - это самое трудное. Понимаю. Если ты чувствуешь, что сможешь, я дам тебе шанс. Но мое предложение не изменится. Жизнь за жизнь. Будь то жизнь Всеотца Амоса или жизнь Бака... не мне решать. Или вмешиваться. - Она протягивает мне завернутое в ткань оружие и кладет руки поверх моих, сияние ее браслетов почти ослепляет. - Это всего лишь сон, но ты вспомнишь все, когда проснешься. Эта встреча будет с тобой, как и мой проводник... Присмотри за ним, ладно? Он один из моих любимцев. - На лице ее застыла улыбка, хоть и скрытая, но все же заметная. Не знаю, как череп может изменить свои черты, но, вытирая слезы и улыбаясь, я ощущаю непреодолимое чувство легкости.

Все вокруг расплывается, и мое тело начинает чувствовать боль, грудь пульсирует и горит, когда картинка рассеивается и исчезает из виду.

– Спасибо, миледи.

***

Холодный пол - первое ощущение, которое проходит по моему проснувшемуся телу, глаза смотрят вниз, на нож, все еще всаженный в грудь и почему-то не затронувший жизненно важные органы. Руки хватаются за рукоятку, и с криком я выдергиваю лезвие, рана необъяснимым образом исчезает не оставляя и следа.

– Что за день, кого только не встретишь... - сказала я вставая на одно колено. Ко мне приближался заключенный с длинными острыми когтями наготове и злыми помыслами в голове. Взгляд упал на Нестора, все еще лежавшего на земле, сдерживаемого Баком. - Эй, не лежи пластом, у него все еще дырка в голове, полученная на охоте, ударь его промеж глаз, и он отключится как лампочка. Не думай, делай! И брось мне iPod!

В то же мгновение Нестор откинулся назад, чтобы голова все еще растерянного Бака встретилась со стеной. Заключенный бросился на меня с растопыренными когтями. Откатившись назад и встав на ноги, я поставила ему подножку, свободной рукой схватила за голову и, используя импульс его движения, впечатала его головой в твердый бетон, а ботинком со стальным носком ударила по шее, чтобы он замолчал навсегда. Выхватив у Нестора iPod, я облегченно вздохнула понимая, что он все еще не разрядился, пока вставляла наушники. Когда заиграла музыка, на моем лице появилась улыбка. Пользуясь моментом, я проорала на всю тюрьму, увидев вдалеке черную фигуру.

– Я понимаю, что Всеотец призвал схватить меня и моего друга, сказал, что отпустит вас всех, если это удастся. Но он не сказал вам, кто я. Кто я такая.

Эдгар пролетел над головой и сбросил в протянутую руку сверток, в котором лежала красивая, сверкающая в свете сигнальных ламп, коса. Нестор протянул руку уставшему хищнику, а другой потащил Бака в безопасное место открытой камеры, на его лице играла улыбка.

– Я Нэлл, мать его, Локвуд. Последний Пожиратель Грехов. И каждый из вас…- Я направила косу в их сторону, и во мне зародилась уверенность, которая смешалась с глубоко спрятанным страхом. – Вот-вот будет поглощен.

Я всегда умела отгораживаться от мира, от его криков, оскорблений и бредней. Будь то высказывания о расизме, сексизме или общем фанатизме, я становилась невосприимчивой к ним. Музыка и сосредоточенность - это все что нужно в такие моменты. Хотелось бы сказать, что я действовала изящно, что я была сообразительна и полна решимости.

Но нет, я впитала в себя все грехи этой тюрьмы и воплощала каждый из них, поражая заключенного за заключенным в своем стремлении сохранить тех, кого я любила. Как будто Леди Смерть наблюдала и вела счет стоя рядом со мной.

Страсть к победе, Жадность до соперничества, Зависть ко всем этим никчемным болванам, уже потерявшим шанс на искупление и не заботящимся ни о чем, кроме базовых инстинктов, Лень от понимая в глубине души невозможности изменить что-то... Обжорство от желания проводить больше времени с Баком и матерью... Гордость за свои способности и Гнев от осознания того, откуда идут мои корни.

Множество заключенных устремилось ко мне, ничуть не обескураженные моей бравадой или угрозами. Ничего страшного, я пожну всех до единого, если это означает, что удастся спасти Бака. Плевать, 50, 100 или 10 000 душ придется забрать. Ни одна из них не стоит Бака.

Ты не можешь его спасти.

Нет, заткнись, я могу. Мне просто нужно уничтожить их всех. Сальто через верзилу, разворот и удар, чтобы снести ему голову и заодно его другу, шаг в сторону от надвигающегося удара и ответный удар сапогом в лицо. Я могу это сделать, я могу...

Их слишком много. Ты устанешь.

Черт с тобой, прекрати. Просто прекрати. Я не собираюсь сдаваться. Еще дюжина - и все. Этот клинок наделяет меня силой десяти Нелл!

И все равно этого будет недостаточно.

Внутренняя борьба продолжалась, пока я отбивалась от бесчисленного полчища жестоких убийц. В какой-то момент толпа обступила и навалилась, угрожая отнять все, что у меня было.

– Черт, Леди Смерть помогла тебе? Пожалуй, тогда, я могу снять ограничения! - воскликнул Нестор с высоты груды тел. - Memento Mori.

В одно мгновение тела были подброшены в воздух и разбросаны в разные стороны. Одни повисли на перилах в 40 футах над нами, другие смялись в кучу. Когда один из крупных мужчин разорвал строй и бросился на меня с заточкой, Нестор метнулся вперед и одним мощным ударом ноги отправил его в бетонную стену, от чего заключенный врезался в нее с такой силой, что вокруг образовались мелкие трещины.

Нестор выглядел крупнее и крепче, чем обычно. Руки были более мощными, он стал немного выше, Эдгар кружил рядом с ним и тоже стал явно крупнее. На руках Нестора в черных перчатках проглядывались обсидиановые кастеты, ноги покрыли толстые щитки.

– Фраза, которую мне сказали использовать только в том случае, если дела пойдут совсем плохо и будет дан знак. Полагаю, это он и есть. Ты позаботишься о самом Дорогом Папочке, а я займусь всякой шушерой! - Он нанес еще один удар, и толпа отхлынула назад, как приливная волна. - Вперед! Я присоединюсь к тебе, когда смогу!

Кивнув в знак благодарности, я промчалась мимо все еще находящихся в сознании заключенных и мимо камеры, на мгновение заглянув внутрь, чтобы убедиться, что Бак лежит без сознания. Этот взгляд наполнил меня большим ужасом, чем все, что мне подкидывали в тюрьме.

Камера оказалась пустой.

Времени на остановку не было, оставалось только надеяться, что он одумался и придет на помощь. Я вижу, как навстречу мне маршируют грешники, каждый из которых - не более чем подобие своего греха. Угрожающие, да, но не стоящие моего внимания, когда Нестор и Эдгар так сильны.

Подбежав ближе, держа косу наготове, я остановилась, когда Эдгар взвился в воздух и закрыл мне путь своими черными крыльями.

«Защити маму. Защити папу. Убей Трупоеда».

– Убью, милый. Обязательно. - и я рванула с места, когда ворон закричал, отвлекая внимание на себя, пролетая между протянутыми руками и голодными ртами.

Всего через несколько мгновений я смогу положить этому конец.

***

Открывая двери кабинета Надзирателя, я ожидала громких возгласов, столкновения клинков и быстрого решения проблемы. Наивно, знаю.

Вместо этого я оказалась прикована к полу, когда дверь захлопнулась, а свет погас.

– Ах, Нэлл, я не так хотел, чтобы мы наконец-то воссоединились таким образом, знаешь ли. Я надеялся, что ты придешь ко мне с распростертыми объятиями, и мы будем делать то, что необходимо, чтобы довести дело до предрешенного конца.

Мимо пронеслась тень, и бледное лицо Надзирателя стало едва различимым, пока глаза адаптировались.

– Я хочу, чтобы все закончилось, Надзиратель... Всеотец... как бы ты себя ни называл. Никто больше не должен пострадать.

Мужчина засмеялся, пока мое тело все еще не реагировало на попытки двигаться. Он подошел ближе, обхватив лицо руками.

Его глаза вылезли из глазниц, плоть отслаивалась, осыпалась, а черная кожа пузырилась под ней. Волосы неуклонно выпадали с его головы с каждым шагом.

– Ты не в силах остановить то, что набрало ход, моя милая Нэлли. Твоя мать не могла остановить это, и тебе это не под силу. Кто бы мог подумать, что родня будет так стараться выступить против меня? Мне казалось, что после поедания всех этих грехов ты придешь ко мне добровольно... но, похоже, твоя Гордость нуждается в дополнительной работе. - Моему взору представляется что-то аморфное за его спиной, когда Всеотец наклоняется. Длинные, нитеобразные конечности, торчащие из его спины, и что-то гротескное на его покрытом пеленой лице.

– Катись к черту. У меня нет отца! - прошипела я, когда коса выпала из моей руки и скрылась из виду.

– О, вот тут ты ошибаешься, любовь моя. У всех есть Отец. Тебе просто посчастливилось разделить мою родословную. Но сейчас ты можешь остановиться. У меня есть веская причина, чтобы ты сдалась...

Он хлопает в ладоши, и вперед выход Бак, механический, словно зомби. На его лбу ссадина, а глаза налиты кровью. Всеотец с гордостью кладет руки на его плечи и хлопает по ним.

– В душе твоего мальчика заложен вирус Гордыни. И мы оба знаем, что для снятия греха нужно его поглотить. Для этого, конечно, нужно время... время, которого у тебя нет. Итак, наступает последнее испытание, Нэлли. Последний выбор, который ты сделаешь, чтобы понять, готова ли ты сделать то, что должно быть сделано, чтобы помочь вернуть Стерджен и весь этот мир его истинным создателям.

Всеотец подталкивает Бака, чтобы тот встал на колени и кладет руку ему на голову, глаза Макгроу на мгновение закатываются.

– ОСТАНОВИСЬ! ПОЖАЛУЙСТА! - взмолилась я, наблюдая, как из носа Бака обильно потекла кровь, а улыбка Всеотца становится все шире, все чудовищнее.

– Может, ты и не вкусила грех своей матери, но ты сняла эмоциональные оковы, которые она наложила перед тем, как провалиться в пустоту - одну половину моих ограничений здесь. Другая была помещена в эти богом забытые тотемы и… - Он поднял руку и положил мне на лицо, обжигающая, ослепляющая боль пронеслась по каждой клеточке тела. - В вас двоих. Гордыня Макгроу и гордыня Пожирателей греха. Какие же вы жалкие.

Всеотец поднимает руку, и я падаю на пол, голова в оцепенении ложится на мягкий ковер, Надзиратель опускается на колени и смотрит на нас.

– Он может проснуться в любой момент, после чего станет следующим представителем Гордыни. Великий зверь, который будет рвать все на своем пути, пока не найдет достойного хозяина. Ты... ну, ты все еще моя дочь, так что ты будешь жить. Но тебе предстоит сделать выбор. Можешь последовать за мной, чтобы остановить, как когда-то пыталась твоя мать. Или останови мужчину, которого любишь. Черт, не хотел бы я оказаться на твоем месте, это точно! - Он идет к двери и только раз оглядывается. Ужасающий образ из моих кошмаров тянется за Всеотцом, почти сливаясь с ним, когда все большие куски кожи отслаиваются с его тела и из-под нее пробивается что-то потустороннее. Он стремительно меняется. - Знаешь, почему я выбрал фамилию Лейхенберг, Нелли? Она означает «гора трупов». Очень многие пытались остановить меня в этой жизни и в других... и всегда неудачно. Не совершай ту же ошибку. Буду с нетерпением ждать следующего воссоединения семьи.

Глаза Бака подергивались. Тусклый свет в комнате намекал, что Нестор и Эдгар изо всех сил пытаются выиграть время, но скоро они устанут. Заключенные были неумолимы, Тульпы приближались.

– T... Б... нe… - пробормотала я. Тело Всеотца напряглось и замерло, в нерешительности, оставить ли меня.

– Что это было? Тебе нужно говорить громче. У этой формы ограничен слух.

– Я... я присоединюсь к тебе, если поможешь мне подняться. - стыд переполнял меня. Всеотец затрясся на месте, едва не взвизгнув.

– Ты не лжешь, я вижу. Ну что ж, не мне отказывать своей смышленой дочери, не похожей на своих братьев и сестер, это уж точно. Пойдем, пойдем, позволь помочь тебе!

Он подхватил меня на руки и обнял.Сильное, любящее объятие, я чувствовала запах гнили и серы, а рядом с ним в золотой чаше появились грибы и фрукты.

– Я так горжусь тобой, Нелли. Я верил, что ты прозреешь и будешь счастлива присутствовать при вознесении!»

– Его не будет, отец.

Вытащив свой зазубренный нож, я глубоко вонзила его в спину Всеотца. Воздух покинул его легкие, когда я прижала его к себе. Руки его дергались, он царапался, пытаясь вырваться. Прошло несколько секунд, прежде чем я вытащила клинок и перерезала ему горло.

Он булькал еще секунду, пока черная кровь лилась из шеи, Всеотец в панике хватался за все, что находилось в комнате, в поисках опоры. Пройдя к миске, я начала поглощать фрукты, пирог с ганашем и грибы с невероятной скоростью. Глаза отца расширились и трясущимся пальцем он указал в мою сторону.

– Гордыня... приходит перед... падением… - Он хихикнул, и рухнул на пол, лицом вниз.

Всеотец был мертв.

Я бросилась к Баку, умоляя его открыть глаза.

– Эй! Бак, милый, ты должен открыть глаза, пожалуйста!

Положив его голову себе на колени, я ждала что он просто откроет галаза.

– Я выиграла, мы можем вернуться домой, тебе просто нужно… - Я остановилась на полуслове.С того места, где лежал Всеотец, донесся треск.

Его спина сгорбилась, а кожа продолжала чернеть и шелушиться.

Он менялся, подобно куколке.

– Ты... ты не можешь всегда побеждать, Нэлл.

Посмотрев вниз, я увидела Бака, он открыл глаза полные страха. Я мягко поглаживала его волосы, а внутри нарастал страх.

– Что-то... что-то во мне не так. Что бы ни сделал со мной Надзиратель, это вопит в моей голове, и я... я не могу...

Его кулаки сжались, и он до крови закусил губу. Бак сопротивлялся изо всех сил.

– О, милый... только не так... пожалуйста...

Тело продолжало извиваться, медленно меняя свою форму. У нас было не больше минуты.

– Плоооть.... Тюрьма...

Искаженный голос звал, что-то мерзкое вырывалось наружу. Беспокойство нарастало, Бак откликался от одного только призыва этого голоса, как мотылек на зловещее пламя.

Затем, словно по команде, iPod запустил последнюю песню в плейлисте, и я почувствовала, как мой мир рушится. Нежные мелодии фортепиано эхом разносились в тишине комнаты. Бак перестал биться в конвульсиях, его зрачки расширились, и он пришел в себя.

– Нужно, чтобы ты кое-что для меня сделала, Нэлл. Если эта... штука внутри меня вырвется наружу. Мы вернемся к исходной точке. Но с моим компендиумом и всеми знаниями, которые я храню в этой голове... он станет еще опаснее. Мы не можем этого допустить. - положив свою руку на мою, Бак посмотрел на меня... по-настоящему посмотрел. - Ты должна положить этому конец. Сейчас же.

Вот о чем предупреждала меня Леди Смерть. О цене, которую придется заплатить. Жертва одного, чтобы остановить резню многих.

Глаза наполнились слезами, и все, что я держала взаперти, начало вываливаться наружу, как разбитый об пол фарфор: миллионы мелких осколков разлетались во все стороны, чтобы никогда больше не сложиться в единое целое.

– Бак, мне так повезло, что я знала тебя. Ты был моим наставником, моим другом... моим всем. - Я гладила его лицо, пытаясь запомнить грубость его подбородка, маленький шрам на правом глазу, мягкость волос. - Я всегда буду помнить о тебе.

Он просто улыбнулся, взял у меня наушник, вставил его себе и закрыл глаза.

– Неплохой способ уйти, учитывая все обстоятельства. У нас было приключение, мы рассказали несколько историй, и самое главное... я оказался в твоих объятиях. - Он вдохнул и затих. - Я люблю тебя, Нэлл Локву...

Обхватив его шею, я со всех сил сжала ее. Он не сопротивлялся, пока не сработали рефлексы выживания. Он приподнялся в попытке вывернуться. Что угодно, лишь бы оттолкнуть меня, бесцельно хватаясь за меня руками. Но он все еще был слаб... и он был хорошим учителем.

Слезы заливали лицо и стекали на Бака, когда я кричала. Кричала громче, чем когда-либо в своей жизни. Каждая унция моего горя вытекала через руки и гасила свет, которым был Саймон Макгроу.

– Люблю... тебя... Нэл… - Он задыхался, его глаза закатились, а тело обмякло.

Я не отводила взгляда от фигуры, появившейся в кабинете, и только стоны и хриплые крики, полные боли, не отпускали меня. Я не позволю этой твари забрать его.

– Я свободен от этой тюрьмы плоти. Я стану вратами, которыми должен был стать... так говорит АМОС! - с криком и ужасными звуками монстр пробил потолок и обосновался наверху.

Только поняв, что мозг неисправимо поврежден нехваткой кислорода, я положила Бака на пол, закрыла ему глаза и нежно поцеловала в лоб.

– Я знаю, ты сделал это, Бак. Я знаю, что ты это сделал.

Убедившись, что его телу удобно, я повернулась, чтобы выйти в коридор.

Оставляя свою любовь позади.

***

Свернув на главный этаж, я уже не видела ни ожесточенной битвы, ни врагов. Нестор просто указал вверх. От увиденной картины волосы встали дыбом: ужас огромной неописуемой формы с почти паучьим лицом, большими мощными конечностями и бесчисленным количеством глаз. Оно направило свой взор вверх, и луч черного света пронзил тюрьму. Грешники-тульпы стояли вокруг него в молитвенном круге.

– Где Бак? Мы должны уходить! - воскликнул Нестор перекрикивая шум.

Обернувшись к кабинету Надзирателя, на глазах вновь навернулись слезы, но на губах появилась улыбка, и я поблагодарил Леди Смерть. Тульпа Бака, с косой в руке, неслась к Амосу с целью уничтожить его.

– Заканчивает работу. - Ответила я, хватая Нестора за руку и бегом направляясь к выходу.

С невиданной силой он ударил косой по тульпам, рассекая их надвое, а затем врезался в бетонную колонну, разрушая ее и образуя пролом, через который тюрьма начала стремительно наполняться водой.

Добравшись до лифта, нажали на кнопку экстренного вызова. В окно лифта было видно, как персонал все так же метался по тюрьме, как и остальные заключенные, и тут под нами раздался сильный рев. Что бы там ни происходило, оно нарастало.

– Эй, Стейн! Тащи сюда свою пьяную задницу, срочно! У нас внештатная ситуация! - крикнул он в рацию.

– Да, я в курсе. Посадка через 5 минут. Мадам слушает? - отозвался его хрипловатый, странно меланхоличный голос. Нестор подтвердил, и он продолжил говорить:

«И величественные корабли идут

К своей гавани под холмом;

Но как же хочется прикоснуться к ускользающей руке!

И услышать голос, что безмолвен!»

Лифт достиг нужного уровня, и мы бросились к выходу. Огромная черная щупальца врезалась в шахту лифта, после чего раздался гортанный рев, пробирающий до костей. Из проделанной дыры начала выползать чудовищная масса с глазами.

– Я... врата... и они будут... открыты! - Она зарычала, и ужасающая какофония нечеловеческих голосов будоражила кровь, до момента когда ее утащили обратно вниз и втянули в яростную схватку где-то в недрах тюрьмы.

– Только не сегодня. Прощай, Отец. - Мы побежали к посадочной площадке, запрыгивая в самолет на ходу. Картина заполнения тюрьмы водой и бушующей вокруг бури соответствовала ее разрушительной природе.

– Разбейся, разбейся, разбейся, у подножия твоих скал, о море! - воскликнул Стейн, когда мы отлетели на приличное расстояние. Как только здание погрузилось под воду, из него хлынул густой свет, словно сработал взрыватель, и все здание погрузилось в огромный водоворот, а молнии и высокие волны захлестнули все вокруг. Стейн закончил свою мрачную поэму самыми подходящими строками, которые я когда-либо слышала.

«Но нежная благодать дня, который умер,

Никогда не вернется ко мне».

~

Продолжение >>

1

Девятнадцать лет назад они выскользнули во тьму из теплого, грешного чрева. Не два младенца – одна ошибка. Одно наказание.  Два тела, сплетённых в одно проклятие. Их мать и отец были кровью от крови, плотью от плоти. Они любили друг друга так, как запрещает любить и Бог, и люди. Брат и сестра. Их плоть знала друг друга еще до того, как осмелилась признаться в этом. Соседи шептались за спиной, родня отреклась, а потом и вовсе выгнали их из деревни с плевками и камнями вдогонку. Они ушли в чащу, туда, где тени длинные, а земля пахнет гнилью. Поставили хлипкий дом на краю леса – дощатые стены, скрипящие под ветром, как кости старика. Деревня вырвала их из себя, как гнилой зуб, и выплюнула на окраину леса, где земля пропитана болотной тиной, а воздух густой от мошкары.

Рожденные ими – это они сами. Их грех, их стыд, их расплата.

Следующей зимой мать понесла. Зима пришла рано. Снег лег мертвым саваном на землю еще в ноябре, и с тех пор только глубже вгрызался в почву костяными пальцами. Именно тогда мать почувствовала, как внутри зашевелилось нечто чуждое.

Голодная зима. Отец впоследствии вспоминал ее как сплошную белую муку - дни сливались в один бесконечный постный день, где даже вороны замерзали на лету, камнем падая на окоченевшую землю. Их огород, этот жалкий клочок отвоеванной у леса земли, не дал ни зернышка. Земля будто знала. Будто отплевывалась от посевов, чувствуя, какое семя зреет в материнской утробе.

Мать таяла на глазах. Ее беременность не походила на обычную - не было округлости, цветущего вида. Лишь острый живот, неестественно выпирающий из-под впалых ребер, будто не ребенок рос там, а нечто высасывало ее изнутри. По ночам она стонала, а отец, стиснув зубы, жевал древесную кору, чтобы хоть чем-то заглушить пустоту в желудке.

Летом собирали грибы - те, что не съели черви. Сушили ягоды, липкие от собственного сока, будто слепленные из запекшейся крови. Иногда отец приносил из леса зайца - тощего, с вытертой шкуркой, больше кости, чем мяса. Его внутренности пахли хвоей и страхом.

Но зимой лес оскалился, окаменел. Деревья застыли в немых криках, протягивая к нашему дому чёрные обмороженные ветви.

Несколько раз отец приходил в деревню, ползал на коленях от дома к дому, просил хоть жменьку муки, хоть сухарей накормить беременную жену. Но его встречали только презрением, а кто-то откровенной ненавистью. Стучал в двери, что когда-то распахивались перед ним, когда он еще был человеком, а не паршивой собакой. Теперь за этими дверями только плевались.

- Ублюдок, - шипели хозяева, выплевывая слова, как шелуху. - Тварь.

Хозяева плевали ему в лицо, отпихивали ногами, после чего брезгливо вытирали сапоги о землю. Ребятня, стайкой носившаяся без дела на улице, заручившись поддержкой взрослых, бросали в него камни и палки. Приходилось уйти не солоно хлебавши.

Жена, сильно исхудавшая и больше походившая на живой труп, встречала на крыльце. От отсутствия питания у нее выпали практически все волосы, и она подвязывала голову косынкой. Череп, обтянутый серой кожей, все еще имел черты любимого лица. Худенькие ручки обхватывали неимоверно большой живот. Отец видел беременных баб в деревне, сразу понял - ребенок в утробе не один. От этого становилось еще страшнее. Стоять она уже не могла, поэтому отец сколотил ей небольшую лавочку на крыльце. Каждый раз она встречала его, сидя на этой лавочке. Опустив голову и помотав ею в стороны, он давал понять, что ничего не принес. Горестно вздохнув, мать набирала в небольшой казанок снега, топила его в печи и вываривала в нем еловые ветки и шишки. Тем и перебивались.

А потом начались схватки. Не те, что предвещают жизнь, а долгие, неровные, как предсмертные судороги. Отец говорил, что, когда мать кричала, из леса ей вторили волки.

Роды пришлись на крещенские морозы. Когда мать закричала в первый раз, в печной трубе завыло так, что отец на мгновение подумал - это не ветер. Что это лес, что это сама земля кричит через нее. Дети появились на свет в предрассветных сумерках, когда даже Богу было не видно этого греха, в вонючей полутьме, среди грязных тряпок и ржавых пятен.

Два тельца. Одна кожа. Ни одного полного крика - лишь тихий, прерывистый стон, больше похожий на звук рвущейся плоти, чем на первый вдох новорожденного.

Отец потом говорил, что в тот момент понял: земля не дала урожая не потому, что была бесплодна. Она просто боялась родить еще одно проклятие.

Когда последние судороги родов отпустили мать и в смрадной полутьме хаты затихли её хрипы, отец поднёс свечу.

Дрожащий свет лизнул мокрую плоть.

И они увидели.

Отец замер. Свеча выпала из его пальцев, утонула в луже на полу.

Они лежали, сросшиеся боками, как два плода на одной прогнившей ветке. Кожа в месте сращения была тонкой, полупрозрачной, и сквозь нее пульсировали жилы, общие на двоих.

У первого младенца лицо представляло собой мертвенно-бледную маску, где на месте носа зияли два влажных отверстия. Они судорожно сжимались и разжимались, как жабры выброшенной на берег рыбы. При каждом таком движении из дырок вырывался тонкий свистящий звук, смешивающийся с хлюпаньем слизи.

По бокам головы, там, где должны были быть уши, топорщились мясистые наросты, покрытые синеватым пушком. Эти странные выступы пульсировали в такт дыханию, а их внутренняя структура напоминала сморщенную ушную раковину, будто кто-то взял нормальное ухо и сжал его в кулаке, оставив лишь жалкую пародию.

Второй младенец, казалось, получил нос, но при ближайшем рассмотрении это оказывался лишь жалкий хрящевой бугорок, криво торчащий над ртом, с единственной ноздрей, больше похожей на дыру от гвоздя.

Иногда, когда оба младенца одновременно вздрагивали, их головы непроизвольно поворачивались друг к другу, и тогда можно было заметить, как дрожащие ноздри синхронно подрагивали, будто между ними существовала какая-то нездоровая связь, выходящая за пределы физического сращения.

Отец замер у родового ложа, и в его глазах, отражающих трепетный свет сальной свечи, разверзлась бездна. Пальцы, только что сжимавшие окровавленную тряпку, разжались сами собой. Ткань шлепнулась в лужу последа. В ушах стоял звон, будто кто-то ударил в набат внутри его черепа.

- Нет... - прошелестели его губы, покрытые трещинами. Он зажмурился, резко тряхнул головой, как бы стряхивая кошмар. Но когда веки поднялись - оно все еще было там. Два... нет, одно существо. Сросшееся. Уродливое. Его кровь. Его плоть.

Гнев пришел третьим.

- ЧТО ЭТО?! - хриплый вопль вырвался из глотки, разбиваясь о стены избы. Он схватился за голову, ногти впились в кожу, но боль не вернула рассудок. -- КАК?!

Взгляд упал на жену. Бледную, полумертвую. И тут ярость сменилась ужасом.

Он отпрянул. Спиной ударился о стену. Руки, привыкшие к тяжелой работе, тряслись как у пьяницы.

- Это... это... - слова застревали в горле. Оно шевельнулось. Оно было живо.

В груди что-то оборвалось.

Отец медленно опустился на колени. В глазах стояли слезы, но не от жалости - от осознания. Это - наказание. За грех. За кровосмешение. За любовь.

Его пальцы судорожно сжались в молитве, но какие молитвы могли помочь здесь? Какие слова могли оправдать это?

А потом... Потом он услышал хрип. Оно дышало.

И тогда отец понял самое страшное: он должен прикоснуться. Принять. Полюбить. И от этого осознания его вырвало прямо на глиняный пол.

Мать лежала на окровавленном тряпье, ее пальцы впились в руку отца.

- Убей.

Ее голос, больше похожий на скрип несмазанных дверных петель - сухой, рвущийся, неестественный.

- Убей, - повторила она, и в глазах, лишенных слез, стояла только животная, первобытная просьба. Не мольба - приказ.

Отец стоял над корытом, где копошилось оно. Два в одном. Одно в двух.

Нож уже был в его руке - обычный, с выщербленным лезвием. Он поднял его, и металл дрогнул в лучах рассвета, пробивающихся сквозь щели в ставнях. Он посмотрел им в лицо. В лица.

Один младенец спал. Второй - смотрел на него. Глаз всего один, мутный, как лед - видел его. И в этом взгляде не было ни страха, ни боли.

Не смог. Это его дети.

Он опустился на колени и зарыдал  впервые за всю свою жизнь.

Над ним, в рассветных лучах, оно тихо захныкало. И этот звук был страшнее любого крика.

Это был плач. Настоящий. Человеческий.

2

Материнская грудь висела пустым мешком - ни капли молока, только соль пота да тонкая пленка горечи на иссохшей коже. Но они всё равно цеплялись за неё, слепые, отчаянные. Их рты, уродливые и перекошенные, сжимали сосок беззубыми дёснами, раздирая в кровь. Мать лежала, уставившись в потолок, и терпела. Не потому что любила, а потому что не могла оттолкнуть. Сращенные тела были сильнее её отвращения.

Отец приходил ночью, бросал в угол рыбу - сырую, с речным илом под чешуёй. Они набрасывались на неё, как щенята, но движения были неловкими, пугающе человеческими.

Один впивался в брюхо и единственным выросшим клыком вспарывал серебристую кожу. Второй, с перекошенной челюстью, давился, но глотал куски целиком.

Рыбьи кишки прилипали к общему боку, к той самой тонкой перепонке, что пульсировала при каждом движении. Иногда они дергались одновременно и тогда перепонка натягивалась, грозя разорваться, обнажив то, что скрывалось под ней.

Мать смотрела и смеялась. Тихо, беззвучно. Потому что знала - это не дети.

Это зеркало, в котором отражалась вся гниль их рода. А отец уходил на рассвете, оставляя на полу кровавые следы - не от рыбы. От того, что они, голодные, пытались укусить его за пятки, когда он выходил.

На седьмую зиму мать перестала вставать с постели. Ее грудь, давно высохшая, теперь напоминала сморщенный мешок, прилипший к ребрам. В последнее утро она не ответила на толчок в бок. Тело уже окоченело, но глаза остались открытыми.

Близнецы наблюдали.

Когда отец закрыл матери глаза, они синхронно облизнулись.

Три дня в избе стоял хруст.

Отец пил самогон из медного таза, а они - ели. Ели то, что осталось от матери.

На четвертый день отец встал, качнулся, и пнул их сапогом под общий зад.

- Довольно, - сказал он. И добавил, глядя в их разные глаза: - Теперь моя очередь.

Отец больше не запирал дверь.

Она скрипела на ветру, приоткрываясь ровно настолько, чтобы впустить внутрь мороз и показать миру - здесь больше нечего скрывать.

Сиамцы научились передвигаться. Их движения напоминали паука с подломанными лапами - рывками, с нечеловеческой гибкостью.

Они научились охотиться.

Сначала исчезли мыши. Еще недавно дом жил их шорохами - скребущие шарики за стенами, возня в пустотах пола. Теперь же мертвая тишина, нарушаемая лишь редкими, быстро обрывающимися писками. Они ловили их аккуратно, почти бережно, своими странными перепончатыми руками, чтобы не помять, не испортить.

Потом пришел черед воробьев.

Глупые доверчивые создания продолжали залетать в распахнутую дверь, будто не замечая, как изменился воздух в доме, как потяжелели тени в углах. Они поджидала их у окна. Их руки двигались с пугающей точностью - мягкий хват, легкое давление, и птица затихала, лишь дрожа в странных пальцах, соединенных тонкой кожицей.

Крылья они отрывали бережно, стараясь не повредить грудку. Перья аккуратно складывала в сторону. Кровь слизывала с пальцев, не теряя ни капли. Все самое вкусное, нежное мясо на грудке, печенку, сердечко они оставляла для него.

Отец сидел в углу и пил.

Он больше не кричал на них, не швырял бутылки, не пытался выгнать. Просто сидел, сгорбившись, с пустым взглядом, и ждал. Ждал, когда они принесут ему еду.

Они подползали к нему на корточках, по-кошачьи, положив перед ним аккуратную кучку - сегодня это были две птички, уже ощипанные, с аккуратно выпотрошенными брюшками. Отец морщился, но руки тянулись к еде.

Он ел. Давился, но ел. А они сидели рядом, положив голову ему на колени, как котята, и тихо урчали что-то на своем странном языке. Их перепончатые пальцы осторожно перебирали его грязные волосы, пытаясь пригладить непослушные пряди.

Иногда, когда он засыпал пьяным сном, они накрывали его своим телом, как одеялом - холодным, влажным, но удивительно мягким. И лежали так всю ночь, прислушиваясь к его дыханию, охраняя сон.

Они любили его. Странной, нечеловеческой любовью. Любили достаточно, чтобы кормить. Достаточно, чтобы не съесть.

Они росли. Их позвоночники вытягивались, обретая змеиную гибкость. Кожа, некогда бледно-человеческая, теперь отливала мертвенно-голубым перламутром, покрываясь тончайшей слизистой пленкой. Глаза, плоские и круглые, как у глубоководных рыб, отражали свет подобно тусклым монетам - они видели в темноте лучше, чем при свете дня. Пальцы срослись почти до кончиков, образовав эластичные перепонки, идеальные для скользящего захвата.

Совершенные охотники. Они двигались беззвучно, их тела не отбрасывали тени. В лесу, где обычные хищники полагались на силу или скорость, они использовали хитрость. Могли часами замирать в подвешенном состоянии между ветвей, сливаясь с корой деревьев, пока кролик или лиса не приближались на расстояние броска.

Особенно искусны они были в звуках. Гортанными щелчками и бульканьем воспроизводили крик раненого зайца. Тонким свистом подражали зову потерявшегося детеныша. Когда любопытная жертва приближалась, их длинные конечности смыкались вокруг нее быстрее, чем успевал сработать инстинкт бегства.

Не люди, но и не звери. Они не знали человеческую мораль, но выработали человеческую хитрость. Потеряли человеческий облик, но развили нечеловеческие способности. В них не осталось ничего от тех беспомощных существ, какими они были когда-то, только холодность хищника.

Лес, некогда полный жизни, теперь затихал при их приближении. Даже волки уходили с их троп, повинуясь древнему инстинкту, предупреждающему об опасности, которую нельзя ни победить, ни понять.

Они научились говорить.

Слова у них рождались не во рту, а где-то глубже - в горле, в груди, в животе. Звуки выходили мокрыми, булькающими, как будто сквозь воду. Гласные растягивались в шипящие свисты, согласные ломались о странное строение их челюстей.

Отец начал понимать.

Не сразу. Сначала это были просто шумы — щелчки, хрипы, бульканье. Но потом, в пьяном полубреду, он стал различать в них смысл.

- Ку-шай… - булькало что-то в углу, протягивая ему кусок мяса.

- Спи-и… - шелестело над ухом, когда он засыпал у бутылки.

Они не знали, как звучат настоящие слова. Никто никогда не разговаривал с ними. Они просто копировали то, что слышали от него самого - обрывки пьяного бормотания, крики, стоны. Их речь была как эхо из глубокого колодца - искаженное, но узнаваемое.

Иногда, ночью, отец просыпался от того, что в темноте что-то шептало.

- Па-а-а…

Он закрывал глаза и притворялся, что спит.

А они ползли ближе, их перепончатые пальцы цеплялись за одеяло, и тогда раздавалось новое слово, самое страшное:

- Лю-ю-блю…

Оно звучало как приговор.

Они притащили его ночью. Мокрого, с вывернутой шеей, с синими от удушья губами. Деревенского мужика - в рваном кожухе, с мозолистыми руками, с еще теплым топором, зажатым в окоченевших пальцах.

Отец понял сразу. Он впервые за долгие месяцы протрезвел моментально - ледяной ужас выжег хмель из крови. Это был человек. Не мышь, не птица, не лесная тварь. Человек.

Близнецы обшаривали труп длинными пальцами, щупали лицо, ворошили волосы. Их плоские глаза не выражали ничего, лишь любопытство. Они тыкались носами в его кожу, облизывали кровь на его рубахе, перешептывались булькающими звуками.

- Па… а… а… - протянул один, тыча перепончатой рукой в мертвое лицо.

- Не ма… - прошипел другой.

Они не понимали.

Они действительно не понимали.

Отец сглотнул ком в горле. Они ведь и правда не знали. Никто не рассказывал им о других людях. Они выросли в этом сгнившем доме, думая, что весь мир - это отец, мать, да лесные звери.

А теперь перед ними лежало нечто теплое, как они. Дышавшее, кричавшее, пока ему не сломали гортань.

Они смотрели на отца, ожидая объяснений.

А он смотрел на топор в мертвой руке и понимал - мужик пришел их убить.

И они просто защищались.

Как звери. Как дети.

- Кушать? - они провели языком по окровавленному подбородку мертвеца.

Отец закрыл лицо руками. Грань была преступлена. Но для них ее никогда и не существовало.

Они не понимали. Их сознание работало чёткими, неопровержимыми алгоритмами:

Па - даёт тепло, не трогать.

Ма - пахла страхом.

Что движется - можно съесть.

Что угрожает - нужно убить первым.

Никаких сомнений. Никаких "а если". Только чистые инстинкты, отточенные в темноте гнилого дома, где они росли.

Отец уставился на их глаза - плоские, блестящие, как мокрый сланец. В них не было ни капли того, что он называл "душой". Только любопытство учёного, рассматривающего новый вид жука.

- Вы же... - его голос застрял в горле, превратившись в хриплый шёпот. - Вы же моя кровь...

Они наклонили головы в унисон, как будто он произнёс заклинание на забытом языке.

Потом младший потянулся липкой рукой и аккуратно стёр с его щеки слезу.

- Па мокро, - констатировал он.

В этом тоне - только искреннее желание помочь, такое же простое и страшное, как нож в руках ребёнка.

Отец понял главное: они не стали чудовищами. Они упростились.
Как вода, стекающая в канализацию, как огонь, пожирающий дом.
Как сама природа - без злобы, без жалости, без смысла.

И теперь этот новый порядок вещей будет расползаться по лесу, по деревне, по миру - тихо, неотвратимо, как пятно крови на промокашке.

Он уходил в запой, как в спасительное подполье.

Бутылка за бутылкой, стакан за стаканом — пока комната не начинала плыть, а звуки не превращались в далекое, безразличное эхо. Он пил, чтобы не слышать, как там, за его спиной, хрустят хрящи и ломаются ребра. Чтобы не видеть, как близнецы, с серьезностью ребенка, играющего в повара, ковыряются в грудной клетке мужика, повторяя движения, которые когда-то наблюдал у отца при разделывании добычи.

- Па...? - существо протянуло окровавленный кусок печени, его перепончатые пальцы скользили по склизкой поверхности. Глаза - огромные, влажные, абсолютно пустые, смотрели с ожиданием одобрения.

Отец завыл. Звук, вырвавшийся из его груди, был настолько первобытным, что даже близнецы на мгновение замерли, насторожившись.

Веревка.

Он нашел ее в сарае, там, где когда-то хранились инструменты. Теперь сарай был пуст - все ценное давно продано на выпивку. Веревка, старая, пересохшая, все еще крепкая.

Он вошел в дом.

Братья спали, свернувшись в клубок, их длинные конечности переплелись, как корни дерева. Животы, раздутые от еды, медленно поднимались и опускались.

Отец поставил табурет под балку. Встал. Петля плотно обхватила шею, как объятие старого друга.

- Я должен был... - он сглотнул ком в горле, глядя на спящих существ.

- Надо было вас придушить... - прошептал он, глядя на их спящие фигуры. - Когда вы еще пищали в пеленках... Когда ваши глаза еще умели плакать...

Его нога дрогнула.

Табурет с грохотом упал.

Братья проснулись утром. Они подошли к висящему телу, обнюхали его.

- Па... холодный... - прошептал младший, трогая окоченевшую ногу.

- Спит... - ответил старший.

Они переглянулись. Потом, с почти человеческой аккуратностью, подняли опрокинутый табурет и поставили его обратно под ноги отца.

На всякий случай.

3

Отец разложился быстро - в один день шея порвалась, как мокрая бумага, и тело рухнуло в лужу собственных соков. Братья наблюдали, как плоть отца превращается в жижу, как черви выедают глазные яблоки, как волосы отделяются от кожи целыми прядями.

Они не тронули его. Не потому что брезговали - они ели и гораздо более гнилую добычу. Просто...

Он был Па. А Па - нельзя.

Когда от трупа остались только кости, они аккуратно вынесли их на крыльцо. Разложили по порядку - череп на перилах, ребра ступенькой, кости рук и ног крест-накрест. Получилось почти красиво.

Прошли еще 4 зимы.

Каждый раз возвращаясь с охоты, они задерживались у крыльца. Старший тыкал мордой в пожелтевший череп, младший облизывал его пустые глазницы. Потом они оставляли перед ним лучшие куски - свежую печень, нежные куски мяса с бедер добычи.

Однажды зимой череп исчез под снегом. Они разрыли сугроб, отыскали его, оттерли наледь шершавыми языками.

Он был холодный. Мокрый. Мертвый. Но все равно - Па.

Старший прижал череп к груди, зашипел что-то младшему. На следующий день они принесли из леса лису, вспороли ей брюхо и уложили череп отца внутрь, в еще теплое нутро. Потом закопали это под крыльцом.

Теперь Па был в тепле.

А они, возвращаясь с охоты, просто задерживались у этого места на несколько лишних секунд.

Потом шли в дом - есть, спать, ждать новую добычу.

Череп больше не выставляли. Но иногда, в особенно холодные ночи, старший выкапывал его и спал, обняв кости, как когда-то в детстве обнимал живого отца.

Так было правильно. Так было хорошо.

Зима в тот год не пощадила никого. Ветер, словно озлобленный зверь, выл в щелях покосившихся стен, занося крыльцо снегом по самые рамы. А они - лежали.

Впервые. За всю свою странную, сросшуюся жизнь.

Старший, скрючившись в углу, впивался когтистыми пальцами в живот, будто пытался вырвать невидимую опухоль, что пустила корни в его плоти и в плоти младшего. Изо рта стекала розовая пена, оставляя следы на груди, там, где их тела срастались в единый, уродливый узел. Младший бредил. Его глаза - плоские, мертвенно-блестящие, затянулись белесой пленкой. Горло хрипело, выдавливая из себя булькающие, клокочущие звуки.

Человеческая зараза.

Они рвали людей, глотали их мясо, чувствовали, как трепещет под зубами еще живая плоть, но их тела, созданные для охоты, оказались бессильны перед врагом, которого нельзя учуять, нельзя разорвать когтями.

Невидимый убийца. Вирус.

Он вошел в них вместе с последней жертвой - стариком, что приполз к ним с травами и молитвами. Они съели его, как съедали всех. Но в этот раз вместе с мясом проглотили смерть.

Три дня кошмара. Жар пожирал их изнутри, будто под кожей ползали раскаленные угли. Они бились на грязной подстилке, сросшиеся бока терлись друг о друга, стирая кожу в кровавые раны. Старший, с трудом отрываясь от пола, тут же падал, извергая черную, густую желчь.

Они не понимали. Болезнь была как тень - ее нельзя было ухватить, нельзя было загнать в угол и перегрызть глотку.

На четвертый день младший затих. Его тело замерло в неестественном изгибе, словно в последний миг он пытался отползти, разорвать сросшуюся плоть, спрятаться там, где когда-то спал их отец.

Старший обхватил его, прижал к себе, ждал, что тот снова задышит.

Но младший не проснулся.

Теперь он был один. Он лежал, прижавшись щекой к остывающему плечу брата. Их сросшиеся бока, там, где когда-то пульсировала общая кровь, теперь были словно камень: холодные, чужие.

Дыхание младшего прекратилось.

Но старший все еще чувствовал его - фантомную боль в той части тела, которой больше не было. Зуд в пальцах, что не принадлежали ему. Судорожный спазм в легком, которого он никогда не имел.

Он завыл.

Глухо, по-звериному, раздирая горло в кровавую пену. Кричал в лицо пустым стенам, мертвому знахарю в своем животе, всему этому проклятому миру, что подарил им такую жизнь и такую смерть.

Снаружи завывал ветер.

Снег забивался в щели, леденил босые ступни. Но он уже не чувствовал холода. Только пустоту. Тяжелую, как камень.

Он перекатился на бок, обхватив череп отца костлявыми пальцами. Прижал его к груди, туда, где когда-то билось два сердца.

Теперь билось одно. И скоро - ни одного.

Глаза слипались.

Во тьме ему мерещилось, что младший шевелится. Что холодные пальцы вцепляются в его руку. Что сросшаяся плоть снова становится теплой.

Он улыбнулся.

И перестал дышать.

Эпилог

Весна пришла тихо, как вор, крадучись растопив ледяные оковы. Когда последний снег сошел, обнажив черную землю, в покинутый дом на краю деревни заглянули люди.

Дверь скрипнула на ржавых петлях, впуская внутрь полосы мутного света.

В углу, на прогнившем полу, лежали они - три скелета, переплетенные в вечном объятии.

Два - неразделимые даже в смерти, кости срослись так, что нельзя было понять, где кончается один и начинается другой.

Третий - старый, пожелтевший череп, зажатый между ними, будто последний свидетель их муки.

Люди постояли в молчании, перекрестились.

Никто не стал разбирать, кто есть кто.

Не стали хоронить.

Просто облили дом керосином и подожгли.

Пламя лизало почерневшие бревна, пожирая последнее свидетельство этой странной, страшной истории.

И когда догорали последние балки, кому-то показалось, что в треске огня слышится странный звук, будто двойной вздох, наконец-то ставший свободным.

Но, возможно, это был просто ветер.

Весенний, теплый ветер, несущий пепел в высокое, чистое небо.

Я только что растерзала самого мерзкого человека, олицетворявшего Гнев, теперь же мне предстоит расправиться с последним грехом, и значение этого человека нельзя недооценить...

Это моя собственная мать.

– Как... как это... я не… - не могла подобрать я слов, пока мой разум пытался осмыслить увиденное. Голоса Бака и Нестора, зовущих меня, смолкли, когда я потеряла сознание, истощение и тревога лишили меня всякой способности функционировать.

На этот раз, когда сон овладел мной, передо мной предстал ряд комнат. Одни из них были маленькими и знакомыми, другие - большими, тревожными и чужими. Но я была во всех, иногда одна, а иногда с друзьями, возлюбленными, семьей...

И в каждом случае призрак оказывался неподалеку. То нависал надо мной, рассказывая плохие новости, то сидел в углу комнаты, внимательно наблюдая за тем, как я занимаюсь чем-то безобидным. Какую бы комнату я ни выбрала на линии моей жизни, он всегда был рядом, словно привязанный.

Даже когда действие перенеслось в тюрьму, он занимал те же места, что и я. Стоя в углу во время допроса Похоти, сбоку от Жадности, прямо над головой у Зависти, под столом у Лени, держась за меня у Обжорства и необъяснимым образом укрываясь за столом в комнате с Гневом.

Когда мое сознание устремилось в зеленую комнату, где сейчас лежало мое тело, я наблюдала, как эта мерзость ползет по моему спящему телу и подносит к моему лицу 1 палец, после чего задирает голову и устремляет свой взор ко мне, на его разлагающемся лице расплывается улыбка.

«1»

***

Я не подскочила, как раньше, ибо уже привыкла к ужасам, которые приносил мир сна. Вместо этого я глубоко вдохнула и, продрав глаза, увидела, что Эдгар уютно устроился в моих волосах, тихонько посапывая.

«Удобно. Мама. Безопасно»

Он тихонько щебетал, льстя мне. Слабая улыбка появилась на моих губах, когда я увидела Нестора, читающего книгу.

Он хитро ухмыльнулся и посмотрел на часы.

– Долго же тебя не было, Бак как раз ушел переодеться. Отправимся наверх, как только ты будешь готова.

– Где Надзиратель? Он обычно находится поблизости, когда я просыпаюсь. Хочу поговорить с ним об этих проверках…

– Эти слова подразумевают использование кулаков и ног, направленных в его сторону? - спросил Нестор, изображая озабоченность, закрывая книгу и подходя к холодильнику. Я осторожно встала и взяла Эдгара на руки.

– Возможно. Но леди не бьют, а разговаривают. - Лукаво ответила я, разразившись смехом и пытаясь выкинуть работу на задворки сознания.

– Что ж, я не знаю где он. Видимо занимается последствиями побега Сирила Монкса и некоторыми другими проблемами. Поскольку речь идет о заключенном № 001, то, по его словам, ему нужно провести много каких-то организационных вещей. Но он сказал, что будет ждать в комнате допросов. - Нестор закрыл холодильник и протянул мне пару сэндвичей и стакан апельсинового сока. - А сейчас поешь, хотя надо сказать, что в самолете и то лучше кормили.

– Не возражаешь, если я спрошу тебя кое о чем, Нестор? - Сказала я, с удовольствием вгрызаясь в сандвичи с сыром и ветчиной. Он кивнул и жестом дал понять, чтобы я продолжала. - Каково это - работать на Леди Смерть?

Сделав паузу и на мгновение задумавшись, подыскивая подходящий способ сказать что-то о той, кто, как я могу предположить, постоянно подслушивает, он все же подобрал слова.

– Ни один день не похож на другой, ни одна ночь не бывает скучной. У нее есть поговорка, которую я стараюсь использовать по жизни, особенно при выполнении сложных заданий, которые, как я знаю, повлекут за собой много боли, борьбы и душевных терзаний. Нужно иметь мужество, чтобы принять свою судьбу, храбрость, чтобы переступить порог, и искренность, чтобы увидеть ее такой, какая она есть. Смерть может быть как грозной, так и всепрощающей, в зависимости от того, какой вы ее сделаете. Это путешествие, которое мы все должны пройти. Хотя идем по нему в одиночку... оно не должно быть без любящей компании в конце.

– Пошловато, но мне нравится. Это определенно девиз, под которым стоит жить.

Эдгар открыл глаза и, увидев еду, начал ластился ко мне, пока я не угостила его. Он вел себя так очаровательно, что трудно было удержаться.

– Некоторое время назад у нас были проблемы с террористической группировкой. Они называли себя «Смертельная катушка» и цеплялись к телам недавно умерших. Говорили, что сама смерть - преступление против человечества и ее нужно остановить. Когда мы имели с ними дело, приходилось вести неудобные разговоры о жизни, смерти и обо всем, что происходит между. В конце концов, это заставило меня кое-что понять… - Он улыбнулся, губы дрогнули, когда дверь открылась и вошел Бак, застегивая рубашку и все еще пытающийся обуздать свою бионическую руку.

– Это научило тебя, что все моменты имеют значение, и мы должны брать жизнь за рога и держаться до тех пор, пока она нас не свалит? - Он улыбнулся, несмотря на недостаток сил. - Я рад, что ты пришла в себя, Нэлл. Готова победить эту штуку и отправиться домой?

Я попыталась улыбнуться, изобразить уверенность, но как только он упомянул о работе, я почувствовала, как наваливается грусть.

– Эй, Нэлл. Ты же знаешь, что бы там ни было, это преодолимо. Если это твоя мать, мы все равно сможем разобраться с этим. Никто не должен пострадать, если мы этого не хотим, но… - Он опустился на одно колено и посмотрел прямо в глаза. - Я не уверен, что это твоя мать. Я думаю, кто-то долго… Очень долго играл с нами.

Я задумалась над его словами. Тесты, видения, информация, которой располагали заключенные. Все это стало складываться, как пазл, наполняя меня отвращением и гневом, не похожим на отвращение к Зависти, Обжорству или Гневу.

– Зачем? Зачем они это сделали? А главное, кто? - Когда я задала этот вопрос, Бак встал и уставился прямо в камеру наблюдения с гневным выражением на лице и нахмуренными бровями.

– О, я бы предположил, что это тот же человек, который подложил досье в мою книгу. Но это всего лишь догадка... «тест», если хотите. Но мы теряем время, нас ждет последний заключенный, и я уверен, что мы узнаем, кто это, когда дело будет сделано.

– Думаю, ты прав, мы можем закончить работу вместе. Ничего другого до тех пор не остается. Но я уверена, что у нас еще будет, кому надрать задницу, когда все будет сказано и сделано, верно, Эдгар?

«ВРЕМЯ БИТВЫ. ВРЕМЯ БИТВЫ.»

Он взмахнул крыльями и закружился по комнате, а затем запрыгнул на плечо Нестора. Мы направились к лифту в сопровождении охранника.

– Всех заключенных закрыли по камерам, освободив вам место с заключенным №001. Надзиратель говорит, что вам может понадобиться место, а заключенные будут только мешать. - Охранник указал в окно, пока мы продолжали спускаться. Оогромная дыра в дальней стене навевала тревожные мысли даже с такого расстояния.

– Отлично, это облегчает работу. Мы обязательно поблагодарим его. - Пошутила я, проверяя оборудование, когда лифт остановился, и мы переступили через широкий порог. Оглядывая окружавшие нас несколько этажей камер, я чувствовала, как на нас направлены кровожадные намерения тысяч заключенных.

Было такое ощущение, что мы - животные в клетке, за которыми наблюдают ради забавы.

Чем ближе мы подходили, тем сильнее запах бил в ноздри и тем сильнее бурлили мои эмоции.

Это был запах ее стряпни. Почти такой же, каким я его запомнила много лет назад.

– Нэлл, что бы ты там ни увидела, мне нужно, чтобы ты оставалась профессионалом, хорошо? - Голос Бака прорвался сквозь рассеянность, и он взял мою руку в свою. - Я знаю, что ты там почувствуешь, что увидишь... но в любом случае не теряй самообладания. Это может стать переломным моментом между жизнью и смертью. И что бы ни случилось, мы будем рядом с тобой.

Я улыбнулась и кивнула. Он всегда был хорошим наставником и вселял в меня ту дополнительную толику уверенности, о которой я и не подозревала. Когда мы подошли к двери, я увидела теплое сияние, исходящее от большой камеры. Из нее прозвучал голос.

– Только ты, любовь моя. Мальчикам придется подождать снаружи!

Голос был очень похож на ее...

– М-мама? Это ты? - Лишний вопрос, я знаю, но это все было слишком нереально.

– Не помню, чтобы я недавно меняла имя, так что да, это мама. Зайдешь?

Я посмотрела на Бака, Нестора и Эдгара, и все они, пожимая плечами и поглядывая в сторону двери, выглядели растерянными и обеспокоенными.

Глубоко вздохнув, я переступила порог и вошла в ее обитель.

Оказавшись внутри, я увидела, что камера полностью переделана под наш старый дом: на стенах висели небольшие украшения ручной работы, фотографии семьи и мои собственные украшали книжные полки, а на импровизированной кухне стояла моя мать. Совсем не похожая на свою фотографию, она не постарела ни на день с тех пор, как я видела ее в последний раз. В буквальном смысле. Высокая, пышная и красивая, с большой афрокосичкой, в синем комбинезоне и фартуке, она тихонько напевала, готовя еду.

Это было почти невыносимо.

– Присаживайся, милая. Я присоединюсь через минутку. Уверена, у тебя много вопросов! - Ее успокаивающий голос подействовал на меня так, что я беспрекословно выполнила все указания. Устроившись на удобном кожаном диване, я постаралась, чтобы захваченное оружие было под рукой. Я наблюдала, как женщина, которую я не видела более десяти лет, повернулась и тепло улыбнулась, поставив на стол чай. – Ужин будет не скоро, поэтому я подумала, что чая будет достаточно. О боже… - Мама посмотрела на меня и, кажется, только сейчас на самом деле увидела меня. Ее глаза наполнились слезами и она потянулась за носовым платком. - Элеонора... моя Нэлл... совсем взрослая. Ты такая красивая.

Я улыбнулась и изо всех сил стараясь скрыть слезы, хотя и напрасно - они покатились по лицу.

– Мама, я так по тебе скучала. Но я должна знать… - Я почувствовала, как желудок завязывается в узел, когда я заговорила, но ее теплая улыбка и кивок помогли успокоиться.

– Я знаю, солнышко. Тебе нужно знать, как я здесь оказалась, как все прошло и что будет дальше. Полагаю, нам стоит начать с первого вопроса, да?

Кивнув, я сделала глоток чая. Эрл Грей с нотками меда, ее собственная смесь, которая вернула меня домой. Я столько лет пыталась повторить его, но безуспешно.

– Той ночью мне сообщили по рации, что в центре леса что-то происходит. Люди видели, как кто-то разводит костер, и, разумеется, я должна была проверить что там происходит. Сначала мне казалось, что это обычное нарушение порядка. Ну, знаешь... дети балуют и все такое... но, увидев свет, пробивающийся сквозь ветви деревьев, я поняла, что это что-то другое. Кто-то звал меня к себе.

Я вспомнила, что ДеСантос говорил, что мама - это Мать-Накопительница, главная жрица Церкви Сумрачных Ходоков.

– Мама, мне сказали, что ты участвуешь в работе церкви, о которой я не знала... это правда? - Вновь накатило беспокойство, я не хотела знать, что эти слова о моей матери - правда, но необходимость спросить - вот почему я здесь. Ее лицо поникло, мама выглядела пристыженной.

– Когда я присоединилась к ним, это было не то, во что все превратилось. Всеотец, который управлял организацией, был потрясающе гениальным человеком, полным идей о том, каким может быть мир. Он хотел добиться больших перемен и видел потенциал в своих убеждениях. Когда я помогала ему, я была всего лишь... духовным наставником. Поскольку мы, Локвуды, можем видеть то, чего не видят другие… Это и было моей главной целью пребывания там. Но скоро это переросло в нечто ужасное... Когда я попыталась уйти, он сказал, что заберет тебя. ты станешь гордостью его монастыря. Вот кто ждал меня на лесной поляне той ночью.

Запах ее стряпни становился все сильнее, смешиваясь с другими ароматами, которые я не сразу узнала. Снаружи слышались какие-то разговоры, но я не обращала на них внимания.

– Что произошло в лесу? Я помню, что видела что-то во сне… - С трудом подбирая слова, я словно сбивалась с толку, пытаясь собрать события воедино. Она покачала головой.

– После того как я вышла на поляну и увидела там Всеотца, стоящего посреди костровища, а слева от него - странную черную пустоту... Я поняла, что что-то не так. Он сказал мне, что пришло время представить тебя церкви должным образом. Я ответила, что ты еще не готова, что я хочу дать тебе возможность выбора. Но... Милая, когда говоришь такому самоуверенному человеку, что он не может что-то заполучить, это ничем хорошим не заканчивается. Ты, должно быть, увидела свет или услышала шум, потому что как раз в тот момент, когда он направился к дому, а я пыталась его остановить, появилась ты с растерянным и испуганным видом. - Мама выглядела несчастной и испуганной. - Нэлл, созерцание Всеотца без предварительной подготовки часто бывает слишком тяжелым для любого человека, не говоря уже о ребенке. Ты закричала, а он схватил тебя, пытаясь заполучить, что хотел. Я... Видимо, включился материнский инстинкт, и я вырвала тебя и защищала, пока твое сознание колебалось. Но... Тут в дело вступила моя гордость, и он...

На ее глазах появились слезы, и она, всхлипывая, закрыла лицо руками. Это был странный момент - видеть, как твоя все еще молодая мать рыдает в твоем присутствии - это не то, с чем часто приходится сталкиваться.

– Мама, я уверена, что ты сделала все возможное, чтобы защитить меня. Что бы ты ни сделала, я все равно буду тебя любить. - Успокаивала я ее, не будучи уверенной в том, что смогу помочь, но все же желая успокоить.

– Но в этом-то все и дело, Нелл. Я совершила серьезную ошибку. Я позволил ему все-таки забрать тебя. - Она подняла глаза, красные и полные боли. - Он шептал на ухо слова о грядущих событиях, которые произойдут, если ты попадешь в церковь, под его влияние... И я позволила ему заразить тебя своей Гордыней, как он заразил меня. Ты корчилась, кричала и через некоторое время... затихла. Когда же очнулась, я пыталась ухаживать за тобой, но видела лишь ярость в твоих глазах. Предательство. Ты оттолкнула меня и... и я сдалась.

В воздухе повисла мертвая тишина. Казалось, мой разум раскалывается под тяжестью произнесенных слов. В голове пронеслись яркие воспоминания о той ночи, не было ничего, кроме пары злобных глаз и широкой ухмылки, обращенной ко мне.

Улыбки ничем не отличающаяся от той, что была в моих кошмарах.

– Я провалилась во всеобъемлющую пустоту и чувствовала, как распадается каждая частичка во мне, Нэлл. Я умирала снова и снова в этой черной пучине. Затем я очнулась и была доставлена сюда Надзирателем. Он устроил для меня комфортные условия, сказав, что я была приговорена к смерти моей собственной дочерью - Последним Пожирателем Грехов. - Договорив, она слабо улыбнулась, и на меня нахлынули горе и осознание. - Я смирилась с тем, что будет дальше. Что приводит меня к твоему следующему вопросу.

– Всеобъемлющая пустота... как ты… - начала я, но она покачала головой и отпила еще чая.

– Что произойдет дальше, так это то, что ты возьмешь нож и сделаешь то, что должно. Покончишь со всем здесь и сейчас. Ты отпустишь свою мать на вечный покой, зная, что она призналась в своем грехе. - Мама пристально смотрела на меня, в ее глазах была предельная искренность. - Ты делаешь работу, к которой тебя готовили бабушка и дедушка, и сделаешь то, что нужно сделать после.

Даже прося о смерти, она несла в себе изящество и красоту, потягивая чай и вставая, чтобы вымыть чашку.

– Что бы ни случилось, ты всегда будешь моей дочерью. Ты всегда будешь Нелл Локвуд. И ты будешь носить это имя с гордостью. - Мама подошла к маленькому динамику, в котором находился iPod, который она однажды подарила мне, и нажала на кнопку воспроизведения. - Не забывай, что, несмотря на все наши ошибки и заблуждения, в душе мы - Локвуды, хорошие люди… - Вздохнув, не глядя на меня, она продолжая мыть посуду. - Я готова отправиться домой, Нелли...

Зазвучали первые мягкие приглушенные тона Сэма Картера. Она определенно умела выбирать подходящую музыку, даже если при этом разбивала мое сердце.

«Должен быть более простой способ избавиться от этих чувств».

Встав, я вытащила нож и на подкашивающихся ногах направилась к матери.

«Так далеко от дома, мне нужен твой голос, чтобы держать себя в руках».

Нужно было просто прицелиться между ребер, ударить со всей силы и одним движением пронзить сердце. Через несколько мгновений все было бы кончено.

«Так... Так далеко от дома, что мне нужен твой голос».

Сжав рукоять ножа, я почувствовала, как каждый нерв в руке напрягся, как это было уже много раз. Запах ее блюд переполнял меня.

Видения о том, как мама купила мне на Рождество мою первую книгу о животных, как я наряжаюсь в ее костюм в школу в качестве своего героя. Хватит. Остановись. Пожалуйста.

«О, должен быть более легкий способ».

Через несколько мгновений все пройдет как по маслу.

«О, должен быть более простой способ избавиться от этих чувств».

Приблизившись, я вцепилась в ее плечо левой рукой, развернула ее и вогнала нож правой. Мама резко вдохнула воздух, глаза расширились, но на лице появилась улыбка. Она расслабилась и упала вперед, обхватив меня руками.

– Я всегда буду с тобой. Всегда, когда, где тебе будет хуже всего. Я люблю тебя, Нэлл.

Опустив ее тело на пол, я закрыла ей глаза и зарыдала навзрыд.

Хотелось бы мне сказать, что на этом моя история закончилась. Что мы освободили последнего грешника этой тюрьмы, собрали вещи и ушли. Что я оплакала потерю матери и устроила ей прекрасные проводы.

Но это всего-лишь красивые фантазии.

Свет выключился, и нас залил темно-красный свет, когда по внутренней связи раздался голос Надзирателя.

– Я вижу, вы победили последний грех - свою собственную мать... Браво, фрау Локвуд. Вы превзошли все мои ожидания, и я должен сказать… - Его голос понизился, и появился сильный акцент, не похожий на мой собственный британский. - Я так горжусь вами. Думаю, пора положить этому конец, не так ли?

Голова загудела, я посмотрела на тело матери и поняла, что не только на мне нет крови, но и на ней тоже. Она светилась яркой белой аурой, и запах ее стряпни улетучился, когда ее тело исчезло на моих глазах, а комната, в которой я стояла, стала пустой и грязной. Снаружи я услышала перепалку Бака и Нестора и, выйдя за порог, увидела, что Бак стоит над Нестором, а его рука крепко сжимает что-то сломанное.

Тотемы, которые нам дали, были уничтожены.

– Я позаботился о том, чтобы не было никаких лишних... проблем при моем освобождении отсюда. Гордость живет не только в вас, мисс Локвуд, но и в мистере Макгроу... Я позволил себе несколько лишних вольностей, когда его оперировали.

Раздался сигнал тревоги, и ужасающие звуки открывающихся дверей камер заполнили некогда тихие тюремные залы, а через главные двери начали входить люди. Знакомые фигуры.

– Вы думали, что освобождаете этих злодеев, отправляете их к их богам и смиряетесь с их судьбой. Но нет, вы стали ключом к освобождению от смертных оков и позволили им обрести прежние формы. Моя ситуация немного более... комплексная. Возможно, вы избавились от Гордыни, но я - нечто БОЛЬШЕЕ, чем Гордыня. Но вы и сами это прекрасно знаете, не так ли?

Фигуры Инкуба, Маммона, Молоха, Кирки, Белфегора, Ади и Тульпы вошли в двери, а заключенные встали перед перилами, глядя на нас сверху.

– Как отец, как дочь. - Гортанный смех заполнил комнату, а в моей душе зародился ужас.

Прочистив горло, он нажимает на кнопку микрофона, и все заключенные, которые раньше не смотрели в сторону окутанного пеленой кабинета Надзирателя, теперь задирают головы вверх, когда он снова заговорил.

– Внимание всем! Первым заключенным, которые убьют Нестора Холдена, Эдгара Кроу, сэра Саймона Бака Нэсти МакГроу и захватят живьем Нэлл Локвуд, будут смягчены приговоры. До тех пор этот объект будет находиться в режиме изоляции.

Я стояла на пороге полного забвения, не зная, с чего начать, когда в мою сторону устремились жестокость и убийственные намерения, Бак все еще находился в трансовом состоянии, а Нестор лежал на полу.

Это действительно было похоже на конец. Издевательские интонации Всеотца обрушились на меня, как только он закончил, пронзительные глаза и слишком знакомая ухмылка из моих кошмаров повергли в оцепенение.

– Удачи, Нэлл, я уже тобой горжусь.

***

ДАЛЕЕ: КОНЕЦ.

~

Оригинал

Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта

Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)

Перевел Березин Дмитрий специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.