Сделав неуверенный шаг вперед, я остановилась.
-Давай, давай. Не задерживай, - уже мягче добавила надзирательница, сопровождавшая до выхода. - И не возвращайся сюда больше!
-Да уж, - хмыкнула я, и натянула капюшон куртки поглубже на голову.
Ворота, гулко стукнувшись, закрылись за спиной. Свобода.
Оглядевшись, я втянула носом свежий воздух так сильно, насколько хватило легких. Осужденных, конечно, выводили на прогулку регулярно, но воздух за воротами тюрьмы был свежее, слаще и пах по-особенному. Закинув рюкзак с нехитрым скарбом на плечо, я двинулась в сторону дороги. Дойду до автобусной остановки, доберусь до ближайшего города, оттуда и до родного города N можно добраться. Нужно будет найти телефон и позвонить матери, предупредить о приезде.
Сколько слез было пролито ею в зале суда! Каждое заседание мама билась в истерике, умоляла отпустить меня и уверяла всех в моей невиновности. Но когда суд вынес обвинительный приговор, посчитав мою вину полностью доказанной и определив срок наказания в восемь лет лишения свободы, маму словно подменили. Она сидела каменным истуканом, цвет ее лица становился то белый, то серый. Когда на моих руках застегивали наручники, я звала ее, плакала, умоляла присмотреть за Светочкой, но мама даже не поворачивала головы. Лишь когда меня повели к выходу из зала суда, она бросилась ко мне. Вокруг словно свет загорелся. Я, как могла, направилась телом навстречу. Знала, что приставы не позволят обняться, но очень хотелось почувствовать ее тепло хоть на секундочку. Мой порыв мама прервала резко и грубо, влепив пощечину. Я отпрянула назад, удивленно вытаращившись.
-Светочку? - прошипела она, - я-то присмотрю, а ты о ней забудь! Ребенку не нужна мать уголовница!
Окинув меня презрительным взглядом, она развернулась и вышла из зала суда. Я смотрела вслед и не могла поверить, что эта ледяная женщина только пару дней назад яростно бросалась на мою защиту.
- Еще помиритесь, - тихо сказал пристав, взяв меня под локоть, - отойдет, мать все-таки. Пройдемте.
Опустив голову, чтобы не было видно слез, я молча проследовала за ними. Весь путь до машины мы шли в тишине, а когда меня усаживали в автозак, пристав посмотрел на меня и полушепотом произнес:
- Вы все сделали правильно.
За время отсидки мать ни разу не приехала и не отвечала на звонки. Лишь однажды, спустя год, мне передали конверт без обратного адреса. Внутри лежала фотография дочери. Света стояла с большим букетом хризантем на фоне вывески «В добрый путь, пятиклассник!».
Моя милая, улыбчивая девочка совсем выросла, а мамы нет рядом. В такой важный день я не смогла проводить ее во взрослую жизнь. Утирая слезы, я гладила пальцем фотокарточку и повторяла, как мантру:
- Все будет хорошо. Все наладится. Все обязательно наладится!
Сунув руку во внутренний карман куртки, я вытащила заветное фото. Казалось, вся моя жизнь была полностью посвящена этой фотографии, на ней теплится душа моего ребенка. Единственное, что поддерживало во мне жизнь и давало силы.
Изображение потускло от времени, фото немного истрепалось от постоянной носки в кармане, но это - самое дорогое, что у меня было.
- Скоро увидимся, - шепнула я и аккуратно убрала фото в карман.
Старый, грязно-желтый ПАЗик остановился передо мной и открыл скрипящую дверь. Из урчащего нутра пахнуло затхлостью и бензином.
- Тьфу, гроб на колесах, - встав на первую ступеньку, подумала я.
Потертые сидения с потрескавшимся дерматиновым покрытием выглядели так неопрятно, что садиться не хотелось. Сколько ехать до города я не знала, плюхнулась на первое попавшееся сидение, поставив рюкзак на соседнее. Никаких табличек с указанием стоимости проезда не было, поэтому я приготовила пятидесятирублевую купюру и, натянув воротник водолазки на нос, откинулась в кресле.
В полупустом автобусе, дребезжащем на ухабах, царила особая атмосфера заброшенности. Я была единственной пассажиркой, затерянной среди потрёпанных сидений, и это невольное одиночество делало меня центром незримого внимания.
Кондукторша, женщина с ярким малиновым маникюром и пышной, слегка растрёпанной причёской, не спешила подходить с билетным аппаратом. Она стояла впереди, прислонившись к поручню, и оживлённо беседовала с водителем — коренастым мужчиной в поношенной форме, чьи руки уверенно обхватывали руль, будто срослись с ним.
Разговор их тонул в гуле старого двигателя и дребезжании стёкол, но по выразительным взглядам, которые они бросали в мою сторону, было ясно: говорят обо мне. Кондукторша говорила быстро, с темпераментом, размахивая руками, и время от времени поднимала вверх указательный палец, будто ставя в воздухе незримые точки над *i*. Водитель слушал, изредка покряхтывая, и кивал, мельком поглядывая на меня в потёртое зеркало заднего вида. Его взгляд был то ли любопытствующий, то ли сочувствующий, а может, просто устало-равнодушный - трудно было разобрать.
Но в том, как кондукторша азартно жестикулировала, а водитель украдкой следил за мной в зеркало, было что-то почти театральное — будто я невольно стала персонажем их маленькой дорожной драмы.
- Рада, что своим появлением скрасила ваш скучный рабочий день, подумалось мне. Что ж, привыкай, Широкова. Клеймо зечки всегда будет идти рука об руку с косыми взглядами и осуждением.
Плюнув на парочку сплетников, я натянула капюшон поглубже на лицо и отвернулась к окну. У меня целая куча своих проблем, которые нужно решать.
Во-первых, нужно найти телефон, позвонить матери, предупредить о приезде, купить билет до N…
После этих размышлений мой живот заурчал, давая понять, что в списке важных дел явно не хватает обеда.
Когда вдалеке начали появляться первые высотки, кондуктор оторвалась от разговора, и направилась ко мне.
-Здравствуйте, - как можно вежливее поздоровалась я, - скажите пожалуйста, сколько стоит проезд?
- Тридцать два рубля, - Кондуктор смерила меня презрительным взглядом.
- Один, пожалуйста, - я протянула ей купюру, изобразив на лице самую приветливую улыбку.
Никак не отреагировав, она взяла купюру в руки.
- Вижу, что один, не слепая. Помельче нет? У меня сдачи не будет.
Я отрицательно мотнула головой.
- У меня сдачи нет, - повторила она почти по слогам и уставилась на меня.
- Давайте тогда без сдачи, - согласилась я, все понимая.
Понимая, что в их глазах я даже не человек, а грязь. Понимая, что она меня презирает только за то, что я сидела. Считает меня ничтожеством. Да и плевать. Ее мнение меня мало волнует.
Оторвав билет, она бросила мне его на раскрытую ладонь и, развернувшись, торопливым шагом направилась к водителю, где уже через минуту снова что-то бурно обсуждая, кривлялась в улыбке.
Автобус остановился напротив старого, видавшего виды, кирпичного здания с выцветшей и покосившейся надписью «Копылино».
Закинув рюкзак на плечо, я встала у задних дверей, ожидая, что их откроют. Но водитель открыл только передние, наблюдая с кондукторшей на мою реакцию. Ладно, я не гордая. Проходя мимо них, буркнула «спасибо», особо ни к кому не обращаясь.
- Зечка, - бросил водитель и сплюнул в открытое водительское окно.
На секунду я замерла. Наглый боров откровенно меня провоцировал.
Развернувшись, я посмотрела на него – отвратительная ухмылка расплылась по его сальной роже.
- Да пошли вы, - сказала я, и улыбнувшись во весь рот, спрыгнула со ступенек автобуса.
Самый важный урок, который я вынесла за последние восемь лет – не вестись на провокации.
Очередь в единственную работающую кассу растянулась ленивой змеёй, то и дело вздрагивая от нетерпения. Я встала в хвост, достала потертый кошелек и пересчитала купюры — на дорогу хватит, но без запаса. В кармане позвякивала мелочь, напоминая о шаткости моего бюджета.
Внезапно чья-то рука дёрнула меня за рукав.
— Тёть, купи билет! — передо мной топтался конопатый мальчишка лет двенадцати.
Я не успела ответить. Из-за спины мальчишки, словно буря, налетела крупная охранница в форме, натянутой на тучное тело. Её рука, украшенная массивными перстнями, впилась в его ухо, вывернув его до предела.
— Ай, пусти! — взвизгнул он, извиваясь, как пойманный зайчонок, но железная хватка не ослаблялась.
— Как вы мне надоели! Чеши отсюда, попрошайка, пока ментов не вызвала! — рявкнула женщина и, распахнув дверь, вышвырнула его на улицу.
— Дура! — донеслось снаружи.
— Поговори мне ещё! — Она тряхнула кулаком в сторону двери, и её лицо, красное от злости, на мгновение стало похоже на разгневанную маску.
— Правильно, — одобрительно крякнула старушка передо мной, перебирая потрёпанную сумочку. — Напросятся так, а потом бегут в магазин да бутылку покупают.
— Да вы что! Какой бутылкой? Он же ещё ребёнок!
Старушка фыркнула, и её морщинистое лицо скривилось в гримасе праведного негодования.
— Что ты, голубушка! — замахала она костлявыми руками. — Разве нынче дети, как раньше? И курят, и пьют, и родителей своих позорят! Я по телевизору видела. Вон, Мишка, сосед мой из сорок четвёртой… — Она понизила голос до конспиративного шёпота, и её дыхание пахнуло мятными леденцами. — Здоровый детина, двадцать лет стукнуло, а не работает! Сидит на шее у матери. Точно наркоман!
— Ваша очередь, — вежливо, но твёрдо прервала я, слегка подталкивая её к окошку.
Кассирша за стеклом, с лицом, выражавшим предельную степень отрешённости, уже протягивала руку за деньгами. Я мысленно поблагодарила все высшие силы за это спасение. Слушать бабушкины страшилки о современной молодёжи было всё равно что жевать вату — пресно, бессмысленно и бесконечно утомительно.
За окном мелькнула тень — мальчишка, отряхиваясь, шёл вдоль вокзала, но уже через минуту его фигурка растворилась. А очередь передо мной неумолимо двигалась вперёд, унося с собой обрывки чужих разговоров, чужих судеб.
Оплатив свой билет, я сунула его в карман и обратилась к кассиру:
- Не подскажете, у вас есть телефон, которым можно воспользоваться?
Девушка в окошке, не поднимая головы, указала рукой вправо от себя и вернулась к подсчету мелочи.
Старый таксофон стоял, будто музейный экспонат забытой эпохи. Его корпус был исцарапан, краска облупилась, а стеклянные панели покрылись густым слоем пыли и чьих-то неразборчивых граффити. Казалось, он не работал с тех самых пор, когда звонки ещё измерялись монетами, а не мегабайтами.
Трубка оказалась неожиданно тяжелой в руке. Когда я поднесла ее к уху, из динамика донесся пронзительный гудок, звучавший неестественно громко. Пальцы сами собой набрали знакомый номер - тот самый, что когда-то был моим, а теперь принадлежал только маме.
После третьего гудка я резко бросила трубку, будто обожглась. Ладонь, сжимавшая аппарат, покрылась липкой испариной. В груди колотилось что-то живое и беспокойное, а в горле стоял ком, мешающий сделать полноценный вдох.
- Просто нужно успокоиться, - убеждала я себя, чувствуя, как дрожь от кончиков пальцев расползается по всему телу.
Вторая попытка оборвалась после первого же гудка. Трубка с лязгом вернулась на место, а я застыла, прижавшись лбом к прохладному корпусу таксофона. Внутри бушевала буря из невысказанных слов и нерешенных вопросов.
Ржавая скамейка рядом скрипнула под моим весом. Я достала из кошелька фотографию - уголок был давно затерт от частых прикосновений. Светка смотрела на меня с этого снимка своими васильковыми глазами, такими же ясными, как в тот день, когда я в последний раз закрыла за собой дверь.
- Простит ли? - этот вопрос жег мне губы, но ответа не было.
Слезы, подступившие к глазам, так и не пролились. От напряжения я не могла даже плакать, чувства застыли где-то внутри, превратившись в тяжелый свинцовый шар. Где-то вдали гудел город, жил своей жизнью, а я сидела у древнего таксофона, не в силах совершить простейшее действие - позвонить домой.
Аппарат молчал, будто насмехаясь над моей слабостью. Его стеклянное окошко, покрытое сетью трещин, отражало искаженное лицо - чужое, измученное, с тенью вины в уголках губ. Я провела пальцем по номерной панели, чувствуя, как шершавые цифры оставляют след на подушечке пальца.
Но набрать номер снова так и не решилась.
Электричка до моего города отправлялась только вечером – еще целых пять часов мучительного ожидания.
- Ну что ж, может, к тому времени я наконец соберусь с духом и позвоню, – подумала я, сжимая в кармане мятую пачку сигарет.
Зал ожидания встретил меня гулом голосов и липкой духотой. Пластиковые кресла, давно потерявшие первоначальный цвет, усеяны усталыми путниками. Где-то в углу плакал ребенок, а из кафетерия доносился приторный запах пережаренного масла и чебуреков – от одного этого воздуха уже подташнивало. Я перекинула рюкзак на плечо и, едва сдерживая раздражение, направилась к выходу.
На улице оказалось не легче – влажный летний воздух теплой простыней обволок кожу. Я спустилась по облупившимся ступенькам, которые когда-то, наверное, были белыми, а теперь походили на жалкие остатки былого величия. Внизу, под раскидистым кленом, стояла одинокая лавочка – ее зеленое покрытие обнажило ржавые швы.
Поставив сумку на землю, я потянулась, поднявшись на цыпочки. Суставы хрустнули, а в пояснице приятно заныло. Глубокий вдох – в нос ударил терпкий аромат листвы, смешанный с городской пылью.
Доставая сигарету, я заметила, как пальцы слегка дрожат. Первая затяжка обожгла горло, но вместе с дымом ушло и часть напряжения. Облокотившись о спинку лавочки, я наблюдала, как колечко дыма медленно растворяется в тяжелом воздухе.
Где-то вдали гудел город, проносились машины, торопливо шли люди – все куда-то спешили. А я сидела под кленом, оттягивая момент, когда придется снова взять в руки телефонную трубку и услышать голос, который одновременно так ждала и так боялась.
Пепел медленно осыпался на землю, и я подумала, что, может быть, не стоит ждать вечера. Может, стоит позвонить прямо сейчас, пока хватает смелости. Но рука сама потянулась за новой сигаретой – еще пять минут, еще чуть-чуть тишины перед тем, как окунуться в прошлое.
- Бей гада! – донесся до меня выкрик. Повернув голову, я увидела, как из-за угла вокзала, словно стая голодных псов, высыпала ватага подростков. Впереди всех шел долговязый парень в растянутой баскетбольной майке, сжимая в кулаке шиворот того самого конопатого мальчишки. Он держал его, как тряпичную куклу, легко встряхивая при каждом шаге.
- Я тебе говорил, все до копейки вернешь или здоровьем заберем! - Он швырнул его на землю и, сильно занеся ногу, ударил в живот. Мой недавний знакомый согнулся и глухо вскрикнул, закрываясь руками. Удар. Еще удар. С каждым замахом бьющий все сильнее заносил ногу, все злее становился.
- Не лезь. Главное не вмешиваться – убеждала я себя, - это не мое дело, сами разберутся. Я здесь не при чем.
Разум мой советовал мне встать и отойти в другое место, но я продолжала сидеть и смотреть на драку. Хотя, какая же это драка. Это избиение.
- Лежи, - уговаривала я мальчишку мысленно, - главное не вставай. Как только начнешь сопротивляться, разозлишь его еще больше.
После череды ударов, длинный взял лежащего за волосы и приподнял голову.
Взгляд. Вот что удивило меня, помимо чрезмерной жестокости, в этом длинном парне. На вид ему лет двенадцать, но такого хищного, звериного взгляда, я не видела даже у матерых сиделиц.
- Понял, сука? - Крикнул он, склоняясь к лежащему и ухмыльнулся, наслаждаясь своим превосходством. Тот что-то промямлил, видимо согласился.
Длинный отпустил его волосы и, замахнувшись, ударил ногой в лицо. Голова мальчишки запрокинулась и красным облаком брызнула кровь.
Остальные, стоявшие до этого момента за спиной предводителя, как по команде бросились на лежащего. От захлестнувшей меня ярости, с моих глаз словно слетела пелена – я бежала в их сторону, кричала что-то нечленораздельное, махала руками. Они были от меня метрах в ста пятидесяти, но мне казалось, что я бегу слишком долго и никак не могу добежать.
- Шухер! - Крикнул бритый наголо мальчишка, заметив меня, и все кинулись врассыпную, как утки из камышей. Их бегство напоминало рассыпающиеся бильярдные шары - кто-то прыгнул через забор, кто-то нырнул под стоящий грузовик. Долговязый обернулся на бегу, и наши взгляды встретились - в его глазах я увидела не страх, а скорее раздражение, будто я помешала важному делу.
Избитый лежал на боку, спиной ко мне, не двигаясь. Подойдя к нему, я дотронулась до его плеча.
Заглянув ему лицо, я увидела разбитые губы, из которых сочилась кровь.
- Нормально, - дернул он плечом, скидывая мою руку. - Отвали.
Обойдя его, с другой стороны, я села рядом на землю.
Не удостоив меня ответом, придерживая одной рукой живот и опираясь на другую, приподнялся. Я видела, как он морщится от боли, но помогать ему не стала, все равно не примет помощь.
Сделав последний рывок и шумно выдохнув, он уселся рядом. Потрогал нос, тихонько выругался, сплюнул кровь и вытер рот тыльной стороной ладони.
- За что они тебя так? - Достав пачку, я закурила новую сигарету.
- За то, что хер больше! - Он зло хохотнул и взгляд его остановился на сигарете, - Слышь, дай закурить?
Я протянула ему пачку и зажигалку. Читать морали сейчас не самый подходящий момент. Да и я не подходящий человек.
- Ты из-за них хотел уехать? - Я первой нарушила молчание.
- Нет, - лицо его моментально помрачнело, - Из-за бати.
- Бухает. А как набухается, то вспоминает, что у него есть сын – то ногами отлупит, то проводом угостит. Последний раз досталось ножкой от табуретки, еле убежал.
- А мама? Не заступается?
- Мама умерла год назад, - голос у него дрогнул. Он отвернулся от меня, не желая продолжать разговор.
Господи, он же совсем еще ребенок. Ему бы гонять футбол во дворе, ходить на рыбалку, строить плоты на речке. Но вместо беззаботного детства ему слишком рано пришлось стать взрослым.
- У мамки сестра в Москве есть, тетка моя. Когда она на похороны приезжала, звала меня к себе жить. Говорила, что квартира у нее двухкомнатная, живет одна, места хватит. Но батя не пустил. Якобы я единственное, что у него осталось, что он без меня не сможет. Тетя оставила свой адрес и уехала, а батя запил. Мне там деньги платят за смерть мамы, но я их не видел никогда, батя все пропивает.
- Всегда пропивает? - уточнила я, понимая, что уже не смогу оставить его одного со своей бедой.
Он лишь кивнул и шмыгнул носом.
Бросив окурок, я сделала максимально бодрый голос.
- А меня Лена. Ну что, Володька, пойдем тебе за билетом и съедим что-нибудь. Умоешься заодно.
- Честно купишь билет? - недоверчиво поднял на меня глаза Володя.
- Честно! - я подняла руку и скрестила указательный и средний палец - клянусь пальчиками!
Глаза ребенка просияли, и он торопливо начал вставать.
Пока Володя умывался в туалете вокзала, я купила по два пирожка с мясом и горячий чай. Сев за дальний столик у стены, я откусила пирожок и задумалась. Сейчас я куплю ему билет, посажу на поезд, а дальше что? Уверена ли я, что так будет для него лучше? Нет. Уверена ли я, что он доедет нормально? Ехать меньше суток, но в дороге может случиться все, что угодно. Тоже не уверена. И самый главный вопрос – а ждет ли его тетя на самом деле? За год она могла место жительства сменить, и все могло поменяться. Может на похоронах, переживая глубокие эмоции утраты, а это бывает особенно в период стрессов, предложила ехать к ней.
Может он вообще ее выдумал, и не было никакой тети? Просто это самый правдоподобный повод выпросить у посторонних людей билет. Единственное, что я знала точно – я хочу ему помочь. Только сделать все нужно правильно.
Пододвинув синий пластиковый стул, с умытым личиком напротив меня уселся посвежевший Володька. Я подтолкнула ему картонную тарелку с горячими пирожками. Схватив один, он тут же попытался откусить как можно больше, но ойкнув, потрогал языком разбитые губы.
- Слушай, а сколько денег у тебя есть? - как можно равнодушнее спросила я.
- Восемьсот рублей, - набив все же полный рот, он пытался отхлебнуть чай.
- А где ты их взял? - я предполагала ответ, но все же спросила.
- У Кирюхи украл, - беспечно ответил Володька.
- За это они тебя побили?
- Угу, буркнул он, - допивая остатки чая.
- Володь, я не буду тебя учить морали, но деньги нужно вернуть, - я выжидательно смотрела на него.
Володина спина резко выпрямилась, будто по позвоночнику пропустили электрический разряд. Его пальцы непроизвольно сжались в кулаки, побелевшие костяшки выступили резкими бугорками под кожей.
- Не буду я ему ничего возвращать! - его голос, сначала сдавленный, внезапно сорвался на крик. - Он мудак! Ты думаешь, это его деньги? Он сам ворует и у младших отбирает!
Последние слова прозвучали особенно резко:
- И вообще, ты меня не учи! Сама с зоны едешь!
Тут он осекся, будто споткнулся о собственные слова. Губы дрогнули, он шумно выдохнул и плюхнулся на стул, который жалобно скрипнул под его весом.
Пустое кафе вдруг стало очень тихим. Даже вентилятор за прилавком, до этого назойливо жужжавший, будто замер. Продавец где-то копошился на кухне, звенела посуда - нам не мешали.
Я не спешила отвечать. Медленно поднесла стакан с чаем к губам, чувствуя, как горячий пар обжигает нос. Чай был горьковатым, перестоявшим - как будто заварку не меняли с утра.
- Да, - мой голос прозвучал удивительно ровно, будто я говорила о погоде, - ты прав, я с зоны еду домой.
Его брови полезли вверх, почти скрываясь под растрепанной челкой. Он явно ожидал чего угодно - крика, оправданий, но только не этого спокойного признания.
- За что ты сидела? - вопрос вырвался у него шепотом. Он даже непроизвольно наклонился вперед, и стул снова жалобно заскрипел.
Я поставила стакан на стол, аккуратно вытерла влажные пальцы о бумажную салфетку.
- Убийство, - сказала я, глядя куда-то мимо него, в запотевшее окно, - убила мужа.
В его глазах вспыхнуло что-то дикое - смесь ужаса, любопытства и странного восхищения. Он заерзал на стуле, как будто под ним рассыпали горох. Было видно, что в его голове заметались десятки вопросов, которые он хотел задать и никак не мог выбрать – какой. Пальцы нервно барабанили по картонной тарелке с недоеденной чебуреком, оставляя жирные отпечатки.
Я позволила тишине затянуться. Осмотрела потрескавшийся пластиковый подоконник, выцветшие занавески, пятно на потолке, похожее на профиль Наполеона. В углу мерцал синий экран телевизора с выключенным звуком - там показывали рекламу счастливых семей.
Когда он наконец заговорил, голос его был хриплым:
- Он... он тоже был мудаком?
Меня это рассмешило. Я едва сдержала улыбку, а потом стало грустно.
- Еще каким! - я тут же осекла сама себя, - но убила я его не поэтому. Я защищалась. Я была вынуждена.
Сделав ударение на последнем слове, я замолчала. Мне совсем не хотелось вложить в подростковый ум мысль, что можно убить любого, кто подходит под определение «мудак».
- Шрам тоже он сделал? - он показал пальцем на мою щеку. Я по инерции поглубже натянула капюшон.
- У меня тоже есть шрам. Хочешь покажу? – Володя обошел столик, сел рядом и задрал кофту.
С левой стороны, прямо под ребрами, был относительно свежий шрам, около шести сантиметров в длину. Я протянула руку и прикоснулась к нему кончиками пальцев.
- Не, уже не болит, - опустил кофту Володька.
- Ага. Напился, хватал меня за волосы, пинал под зад, бестолочью называл. Я не вытерпел и сказал ему, что лучше бы он умер, а не мама. Он заорал, схватил нож и кинулся на меня. Я отскочить не успел и нож воткнулся в меня, представляешь? Я не помню, как до соседки дошел, врачи говорили она мне скорую и вызвала. В больничке пролежал почти месяц. Наедался от пуза, там так вкусно кормят! - Володька облизнулся, вспомнив больничную еду, - папа меня навещал два раза, шоколадку приносил. Тоже вкусную, с орешками. Просил меня не говорить никому, что это он меня случайно поранил.
- Случайно? – хмыкнула я, - а ты что?
- Я сказал, что баловался с ножом и упал на него, - пожал плечами Володька, - зато теперь я стал настоящим мужчиной. Врач так и сказал, что я перетерпел все мужественно и шрамы украшают мужчину – мой собеседник расправил плечи и немного зарделся.
- Так, настоящий мужчина, ты наелся? Или еще хочешь?
- Я бы съел еще пирожок, если можно.
Я достала из кошелька сотенную купюру и протянула ему.
- Купи, и мне возьми тоже. Быстро поедим и пойдем за билетами, а то время идет.
Развернувшись, он практически вприпрыжку побежал к лотку с пирожками.
- Совсем ребенок, - не знаю кому, произнесла я вслух.
Теперь нужно подумать, как и в каком порядке действовать.
Во-первых, нужно узнать у него номер тети. Позвонить, объяснить ситуацию в двух словах и попросить ее точный адрес.
Во-вторых, купить билеты.
В-третьих, я точно поеду с ним. Мне будет спокойнее, если я сама передам его в руки тетке, а уже потом поеду в свой родной N.
Вернулся Володя с пирожками и еще одним стаканом чая.
- Я тебе взял, подумал, вдруг ты захочешь, - ему было немного неловко. Он поставил стаканчик рядом со мной.
- Спасибо большое, и правда хочется, - улыбнулась я. Володя заулыбался в ответ.
Какой же он хороший! Открытый и наивный мальчик. С каждым часом он раскрывался все больше и больше, видя, что я веду отвлеченные разговоры с ним, понимаю и поддерживаю его.
Съев пирожки, я вытерла руки салфеткой, а Володя откинулся на спинку стула и громко отрыгнул.
- Ого, кажется «настоящему мужчине» не хватает манер?
- Простите, - от неловкости он перешел на «вы».
- Пойдем в кассу, - я протянула ему руку, помогая встать. Он принял мою руку, поднялся и совершенно неожиданно сделал пару шагов вперед, не выпуская моей ладони. Я поторопилась следом. По залу мы шли как мама с сыном – он крепко держал мою ладонь и что-то рассказывал. Люди оборачивались на нас, некоторые цокали языком. Еще бы – разбитая губа Володи стала фиолетово-синей, и испачканная в грязи одежда оставляет желать лучшего.
Толстая женщина с огромными клетчатыми баулами начала громко возмущаться:
- Тоже мне, мамаша. Ребенок грязный, как беспризорник. Еще и бьет, вон все губы разбиты. Бедный ребенок, куда смотрит опека!
Распаляя себя, женщина говорила все громче и громче. Люди, сидящие в зале ожидания заинтересовавшись, поворачивали головы. Меня это взбесило, я резко остановилась и, развернувшись всем телом, как мне показалось, сурово посмотрела на орущую женщину. Она замолчала. Мысленно досчитав до пяти, я, вытянув правую руку, показала ей средний палец. Тут же среди ожидающих раздались смешки.
- Пойдем, Володь, - я взяла его за руку и, подняв голову, мы прошли к кассам.
