Серия «Мрачные рассказы»

— Ты такой любопытный, Артём, — произнёс он тихо, его пальцы медленно обводили край чашки. — Это похвально. Правда. Любопытство — это двигатель, заставляющий искать ответы на самые... интригующие вопросы.

Я лишь пожал плечами, делая вид, что полностью поглощён своим чаем.
— Ответы бывают разными, — парировал я, встречая его взгляд. — Одни делают тебя сильнее. Другие... сжигают дотла.

Его лицо расплылось в улыбке — широкой, идеальной и абсолютно безжизненной, будто вырезанной из пластика.
— Предлагаю продолжить наш приятный обмен мнениями в более уединённом месте. На заводе. Там тише. И уютнее. И лишних глаз нет. Только ты... и я.

Мы поняли друг друга без слов. Хищник наконец-то сбросил маску и показал когти.

— Думаешь, мои маленькие сюрпризы будут бесполезны? — поинтересовался я, ощущая под тканью куртки твёрдые, заострённые грани осиновых кольев.

— Напротив, — он спокойно сделал глоток, его глаза не моргнули. — Твои игрушки прекрасно работают. Они становятся великолепным стимулом, искрой. Однако дальше искры дело не пойдёт. Поэтому оставь их дома. У меня есть для тебя кое-что получше твоих вопросов — настоящие знания. И даже нечто куда большее. Например, вечность.

— Ах, эта ваша вечность, — я насмешливо протянул, поднимаясь с места. Стул противно заскрипел по полу. — Столько раз слышал эту сказочку от таких, как вы. Что ж, встречаемся там.

Я вышел из кафе, спиной чувствуя его взгляд. Он не смотрел с ненавистью. Нет. Он смотрел с холодным, хищным любопытством коллекционера, который наконец-то выследил и загнал в угол редчайший, недостающий экспонат для своей жуткой коллекции.

Он думал, что ведёт меня на убой. Но он не знал, что я шёл на охоту. Или мы оба шли на охоту друг на друга, и ночь должна была рассудить, кто из нас хищник, а кто — добыча.

В кобуре у меня лежал револьвер. Носить его в городе — верный путь к аресту, но сейчас было не до правил. Шесть патронов. Не обычных, свинцовых. Шесть серебряных пуль, отлитых по дедовскому рецепту в пламени освящённых свечей. Я точно помнил с уроков: сильного вурдалака ими не убить насмерть, но замедлить, обжигая его сущность и делая чертовски больно. Или взбесить напрочь, довести до безумия. Там уж как карта ляжет...

Я надел серебряный крест прямо поверх одежды — пускай видят, пускай знают, с кем имеют дело. Мешочек с толчёным чесноком висел на шее, как амулет, — мой личный химический арсенал против всякой нечисти. На поясе был закреплён нож с тонким напылением серебра на лезвии, а сбоку болталась небольшая бутылочка со святой водой, над которой старенький священник из соседнего села шептал молитвы три дня напролёт. Этот бой должен был войти в легенды... или в отчёт о несчастном случае с особо буйным психически больным. Но монстры, хоть и могущественные твари, всё равно сохранили в себе крупицу человеческого — их гордость точно не позволила бы вызвать полицию заранее. Так что поединок предстоял честный. Наверное.

Подходя к заводу, я заметил в одном из разбитых окон второго этажа одинокий огонёк. Не электрический блик, а живое, трепещущее пламя свечи. Оно горело ровно, не мигая, словно пристальный, немигающий глаз циклопа, вглядывающийся в ночь. Чёткий, недвусмысленный сигнал. Приглашение. Намёк был более чем понятен.

Я сделал глубокий, медленный вдох, втянул влажный, пропахший ржавчиной воздух, чувствуя, как холодная волна адреналина разливается по венам, заточив нервы до бритвенной остроты. Ладонь сама сомкнулась на рукояти ножа — шершавой, надёжной; холодная сталь успокоительно давила на кожу, напоминая о готовности. Слух обострился до предела, превращая шепот ветра в свинцовых трубах и скрип металла в чёткий, громкий стук моего собственного сердца. Револьвер легко скользнул в скрытую кобуру под пиджаком — теперь вытащить его можно было одним быстрым движением. Завод встретил меня не просто тишиной, а гробовым, насмешливым молчанием, настолько густым, будто сам воздух задержал дыхание в предвкушении кровавого спектакля.

Я надвинул очки с ночным видением — мир погрузился в кислотно-зелёный, сюрреалистичный сумрак. Пусто. Как меня учили когда-то, я перестал пытаться «ловить» звуки и запахи, а просто позволил им войти в себя. Растворился в этой тишине, впустил её в голову. И тогда реальность приоткрыла свою изнанку. Я услышал... смех. Детский, звонкий, до мурашек знакомый. Проклятая девчонка. Страшно же, сволочь! Играешь со мной.

И тут из густой тени штамповочного цеха материализовался Андрей. Он не прятался, не скрывался. Он просто стоял, расправив плечи, как истинный хозяин этих развалин.
— Жизнь человека, Артём, так мимолётна и хрупка, — начал он свою пафосную, заготовленную речь. Его голос был бархатным и ядовитым. — Она подобна свече на ветру...

Я резко перебил его, вкладывая в голос всю возможную язвительность:
— Слушай, Андрюш, не томи. Ты сейчас мне предложишь что-то из своего стандартного наборчика. Вечность, могущество, сила. И скорее всего, даже по скидке, для друга. Ссылку в телегу кинешь или сразу договор кровью подпишем?

Он на секунду замер, его идеальная маска дрогнула, а потом он издал странный звук — нечто среднее между шипением змеи и сдавленным смехом. Он меня оценил. Как мастер оценивает упрямый материал.
— Теперь всё человеческое для нас чуждо, — раздался сверху ледяной, презрительный голос Ирины. Она стояла на балконе, вся залитая лунным светом, бледная, как мраморный памятник, её черты были неподвижны. — Мы давно эволюционировали. Мы — следующий шаг.

— Ага, — киваю я, медленно, почти незаметно отступая к более открытому пространству, чтобы иметь поле для манёвра. — Сделаете из меня такого же милого упыря и опустите до уровня вечной шестёрки. Не, знаешь, не хочу я в вашу секту. Не заходится душа.

Больше слов не было. Только тишина, заряженная ненавистью.

— Давай потанцуем! — крикнул я, срывая с себя все условности.

Резким, отработанным движением я рванул кобуру, пальцы вцепились в натёртую рукоятку револьвера, и почти не целясь, инстинктивно выстрелил туда, где секунду назад стоял Андрей. Оглушительный грохот, громоподобный в этой давящей тишине, разорвал ночь, отозвавшись эхом в глухих стенах.

Только вот теперь передо мной никого не было. Он исчез. Не убежал, не отпрыгнул — просто растворился в зелёной дымке моего взгляда, словно его и не было. Лишь его надменный, тихий хохот, отражаясь от холодных стен, витал в воздухе.

— Маловато будет, — прошептал он прямо у меня за спиной, и от этого шёпота по коже побежали ледяные мурашки.

...и следующий удар был стремительным и точным. Он сбил мои очки с лица. Пластик хрустнул под чьей-то невидимой рукой, и мой зелёный, чёткий мир ночного видения погас, погрузив всё в абсолютную, давящую, слепящую темноту. Паника, холодная и липкая, тут же поднялась из живота, сжала горло, пытаясь затопить сознание. «Нет. Нет! Не сейчас. Соберись!»

Я почувствовал, как мир вокруг меня начал глохнуть. Запахи ржавчины и плесени стали тусклыми, отдалёнными. Звуки приглушились, будто кто-то выкрутил регулятор громкости на минимум. Остался только бешеный, яростный стук собственной крови в висках. Я вертел головой, вжимаясь спиной в шершавую, холодную стену, пытаясь уловить малейшее движение, хоть какой-то намёк на цель. Я ослеп.

Кто-то пронесся рядом со свистом рассекаемого воздуха, и по ноге полоснула острая, жгучая боль. Неглубокая, всего лишь царапина. Провокация. Я рванул ножом в пустоту перед собой, совершая широкую рубящую дугу — и почувствовал, как клинок вошел во что-то упругое, податливое, с тихим влажным звуком. Раздался пронзительный, визгливый, детский вопль, полный неподдельной боли и ярости. Ага, попал, мелкая тварь! Получи!

Сверху, с балкона, взметнулся истошный, материнский вопль Ирины, в котором смешались ужас и бессильная ярость:
— Милана! Нет!
Отец, похоже, выжидал где-то в тени, наблюдая за расправой надо мной.

Чую очередное движение — на этот раз выше, взрослее. Клинок снова входит в плоть, встречая на миг сопротивление, а потом легко погружаясь глубже. Мамаша бросается на защиту. Я мгновенно отпускаю нож, оставляя его торчать в цели, и левой рукой выхватываю из кармана заветный осиновый кол. Вслепую, ориентируясь лишь на звук тяжелого дыхания и шарканье по бетону, я бью вверх, вкладывая в удар всю силу отчаяния. Попадаю во что-то мягкое. Живот? Грудь? Бью снова и снова, чувствуя, как дерево входит в плоть с глухим чавкающим звуком. И вдруг что-то тяжелое, невероятно сильное и стремительное врезается в меня, сбивая с ног. Воздух резко вырывается из легких с хрипом, и я лечу на холодный, покрытый окалиной бетонный пол.

Я крепко зажмурил глаза, чувствуя, как волна слепого, животного ужаса подкатывает к горлу, угрожая снести последние остатки рассудка. «Спокойнее, Тёма, — прошептал я сам себе, и голос в голове прозвучал чужим, отдалённым эхом. — Глотни воздуха. Вспомни, чему учил старик». Я перестал пытаться увидеть. Я начал чувствовать. Я впустил тьму внутрь себя, позволил ей заполнить каждую клетку, перестал ей сопротивляться.

И тогда случилось чудо. Сквозь плотную, бархатную черноту начали медленно проступать очертания мира. Не цвета, лишь оттенки серого — холодные, металлические, до жуткой чёткости. Я видел. Лёжа на спине на холодном бетоне, я ощутил странное, неестественное умиротворение. Паника отступила, уступив место леденящей, абсолютной ясности.

Я видел их всех троих. Андрей, скрючившись, сжимал бок, откуда сочилась густая, чёрная в моём зрении жидкость. Ирина, с торчащим из живота осиновым колом, её прекрасное лицо было искажено не болью, а немой, кипящей яростью. Девчонка, Милана, ползала по полу, поскуливая, как подраненный зверёк. Они были в шоке. Их регенерация, дарованная проклятием, работала мучительно медленно, сражаясь с серебром и священным деревом.

Я оставался неподвижен, лишь рука поднялась вверх, сжимая оружие. Серебристый заряд вылетел из дула с оглушающим эхом, пронзив абсолютную тишину завода. Первый выстрел попал Андрею прямо в колено, раздался сухой хруст ломающейся кости. Второй нашёл цель в плече Ирины, заставив её выть от боли нечеловеческим голосом. Третий снаряд угодил Милане в кисть руки, она закричала ещё громче предыдущих двоих. Их тела корчились, дымясь от прикосновения раскалённого серебра, словно кислота пожирала саму основу их порочной природы.

Я поднялся. Подошёл к каждому. Смотрел в их глаза, в которых бушевала смесь животного ужаса и древней, бездонной ненависти. Без слов, с механической точностью я вогнал осиновый кол. Сначала Андрею в сердце. Потом Ирине. Потом — мелкой, скулящей твари.

Их лица исказились в немом крике, тела затрепетали в последних судорогах... но... я не понял? Почему они не рассыпались в прах? Их клыки, выглянувшие было в агонии, втянулись обратно. Длинные, острые когти съёжились, превратившись в обычные пальцы. Черты их лиц сгладились, стали почти что... человеческими. Они лежали — три бледных, мёртвых тела. А я стоял над ними, весь в грязи и крови, с дымящимся стволом в руке, и тишина после боя была оглушительной.

Время было моим врагом. Я достал флягу, открутил крышку и вылил на тела святую воду. Они не сгорели. Они зашипели, как раскалённое железо, опущенное в воду, и затем вспыхнули холодным, синеватым, неестественным пламенем. И сквозь этот треск и шипение я услышал их последние, сдавленные хрипы — и теперь в них не было ничего демонического, только человеческая боль и страх. Вампиры. Самые обычные, классические вампиры. Ну, конечно.

Сверху, почти ритуально, я посыпал их обугливающиеся остатки молотым чесноком. Резкий, знакомый запах ударил в нос. «Соли бы ещё и розмарина, получился бы отличный стейк», — бредовая, отстранённая мысль пронеслась в голове. Их тела быстро чернели, сморщивались, превращаясь в нечто, лишь отдалённо напоминающее человеческие останки.

Сделать больше уже ничего было нельзя. А снаружи, всё приближаясь, уже завывали сирены. Выстрелы-то мне было нечем заглушить — кто в этом городе дал бы мне глушитель? Это всё ещё было моим испытанием, моей личной войной.

Полиция не дала мне шансов оправдаться. Мои объяснения о борьбе с существами ночи, древние трактаты и рассказы свидетелей звучали нелепо и неправдоподобно. Никто не хотел слышать про вампиров, потерянные души и темные тайны заброшенного завода. Все воспринимали это как бред одержимого фанатика.

Зал суда был заполнен людьми, чьи взгляды говорили обо всём: недоверие, подозрение, сочувствие и осуждение. Адвокат, назначенный государством, слабо пытался защитить меня, цитируя законы о самообороне и сомнительных доказательствах. Судья смотрел на меня сурово, лицо его оставалось непроницаемым, словно гранитная статуя правосудия.

— Ваш клиент утверждает, что защищался от существ, известных как вампиры, — говорил прокурор, выступая с обвинительной речью. — Где доказательства существования этих самых вампиров? Откуда такая уверенность в их реальности?

Я чувствовал, как горячая волна возмущения поднимается изнутри. Ведь именно я победил зло, освободил город от угрозы, принес спасение, а теперь оказывался виновником трагедии. Но разве судьи поверят моему слову? Разве смогут они признать существование иной стороны мира?

Приговор объявили быстро. Обвинение подтвердилось: убийство трёх человек при отсутствии достаточных доказательств самообороны. Моё желание разобраться в происходящем превратилось в приговор — принудительную госпитализацию в психиатрическое учреждение закрытого типа.

Два охранника подошли ко мне, готовые надеть наручники. Пока меня выводили из зала суда, я вспомнил женщину-администратора, исчезнувшую в ту самую ночь. Ее взгляд, наполненный животным страхом, снова ожил в моей памяти. Было ли это предупреждение, которое я проигнорировал?

Пока два молчаливых санитара вели меня под руки по бесконечному, тускло освещённому коридору к моей новой «палате», я впервые за долгое время почувствовал... спокойствие. Потому что начал присматриваться. А знаете, что самое забавное?

Вот этот санитар, что идёт слева. Он прошёл прямо под яркой люминесцентной лампой, а тени от него... никакой нет. Совсем. Или вон тот врач, который суёт мне какую-то бумажёнку для подписи. Его наручные часы застыли ровно на без пяти минут двенадцать. Намеренно заведённые или остановившиеся сами?

Моя новая «жизнь» началась в учреждении строгого режима. За толстыми стенами я столкнулся с системой, настроенной на изоляцию и контроль. Врачи, медсёстры, пациенты — все двигались механически, подчиняясь правилам, установленным институтом власти. Даже стены хранили секреты: одна девушка с остекленевшими глазами сказала мне однажды ночью, что видела незнакомцев, приходящих в больницу и исчезающих бесследно.

Именно тогда я понял, что моя борьба продолжается. Те существа, которых я считал поверженными, могли существовать и здесь, маскируясь под персонал больницы, скрытые под масками добродушия и заботы. Эта мысль пугала, но в то же время давала надежду. Если смогу раскрыть новые тайны, разоблачить опасность, укрытую за этими стерильными стенами, то, возможно, найду выход из лабиринта, в который попал.

Уголки моих губ дрогнули в едва заметной, усталой улыбке. Ну что же. Похоже, работа продолжается.

Ссылка на 1-ю часть

Такси пришлось ждать целых сорок минут под пронизывающим ветром, впиваясь взглядом в пустынную грязную улицу. Когда я наконец втиснулся в салон, там пахло удушливым дешевым ароматизатором с приторным запахом ананаса и одиночеством, таким густым, что его можно было потрогать. Водитель — мужик с потертым лицом цвета асфальта — хранил гробовое молчание всю дорогу, будто вез не пассажира, а гроб. Именно тогда, мельком взглянув в грязное стекло, я увидел Его.
Мужчина неспешно выходил из подъезда — высокий, до противоестественности бледный, закутанный в длинное тёмное пальто, сливающееся с наступающими сумерками.

Он не курил, никуда не спешил, не смотрел на часы — просто застыл у крыльца, становясь живой частью унылого пейзажа. И в тот самый миг, когда машина поравнялась с ним, он мгновенно развернулся и уставился прямо на меня. Лицо растянулось в жутковатой, широкой улыбке — натянутой, искусственной, похожей на маску, прилепленную к коже. В этой улыбке не было ни тепла, ни дружелюбия, лишь ледяная, абсолютная пустота.

Самое странное заключалось в другом: прохожие демонстративно отворачивались, игнорировали и автомобиль, и этого мужчину, и меня самого. Я словно превратился в призрака, в невидимую тень в их скучном, привычном вечере.

Подхожу к стойке отеля «Рассвет», стараясь стряхнуть с себя налипшее оцепенение, и сладко зеваю.

— Здравствуйте. Меня интересуют Чернооковы, точнее их история, — обращаюсь к пожилой администраторше, чьё лицо напоминало высохшую глиняную маску.

Она медленно поднимает на меня взгляд, в котором читается вековая усталость, смешанная с лёгким презрением.
— Опять вы, любопытные?.. — её голос — скрип несмазанной двери. Без единой эмоции она швыряет на стойку ключ с тяжёлой бляхой «131». — Здесь их всех хорошо помнили. Шептались, будто колдуны были. До сих пор ребятня по подворотням шарахается, коли слово «Чернооков» услышит. Говорят, похоронены они там, на старом кладбище, где-то рядом с руинами «Прогресса». Заводик тот, проклятый, уже тридцать лет как пустует, а всё равно дышит смертью. Сколько горя он людям принёс... Нет, место там недоброе. Не ходите.

Ожидаемо. Все местные легенды как под копирку: сектанты, проклятое место, несчастные случаи. Стандартный набор для привлечения любителей острых ощущений.

Номер, вопреки ожиданиям, оказался на удивление уютным: чистым, пропахшим слабой пылью и старым деревом, с благородно потрескавшимся паркетом и скромным видом на мрачный переулок за окном. Но едва я переступил порог, как на меня обрушилось тяжелое, навязчивое чувство дежавю. Оно накатило волной, сдавив виски. Казалось, я знаю каждую щель в этом паркете, каждый скрип половицы, каждый оттенок света на потолке от уличного фонаря. Будто я уже жил здесь когда-то, впитывая эту тишину, этот воздух. Такое чувство охватывало меня всякий раз, стоило лишь подобраться слишком близко к правде, которую кто-то очень постарался похоронить под слоем вымысла.

— Сектанты, кладбище... Скукотища какая, — бормочу я себе под нос, скорее для ритуала, и открываю крышку ноутбука, нуждаясь не столько в информации, сколько в привычном шуме вентиляторов, в маленьком кусочке знакомого мира.

Перед визитом в архив решил перехватить кофе в забегаловке неподалёку. Бариста, молодой парень с эффектным пирсингом в брови и усталыми глазами, протянул мне стаканчик с американо и вдруг, исподлобья глянув, спросил:
— Прогулочку до «Прогресса» замышляете? Там нынче сталкеры тусят пачками, атмосферу ловят.

Я лишь коротко кивнул, пригубливая обжигающую жидкость.

— Смотрите там в оба, реально советую, — парень понизил голос, становясь серьёзным. — Местные туда ногой не ступают. Только ушлая молодёжь — адреналина искать. И ещё... — он оглянулся и сделал паузу для драматизма, — поговаривают, будто воздух там насквозь пропитан тихим гулом. То ли ветер в трубах старых свистит, то ли... то ли кто-то тихонько усмехается. Постоянно.

«Хватит, Артём, — строго сказал я самому себе. — Ты уже сотый раз слушаешь один и тот же детский лепет. Никакой мистики. Только факты».
Поблагодарил парня сдержанным кивком и вышел на улицу, где серый свет уже начинал растворяться в сумерках.

В редакции газеты витал знакомый дух — раздражение, замешанное на хронической усталости. Старый архивариус, человек с лицом, хранящим отпечаток тысяч прочитанных, но никому не нужных строк, даже не взглянув на меня, молча вручил стопку пожелтевших подшивок и одну тонкую, потрёпаную папку.

— Вас Чернооковы интересуют? Вот, всё, что у нас есть. Вы далеко не первый журналист, который приезжает сюда в поисках сенсации… — Он на мгновение поднял на меня взгляд, и в его глазах мелькнуло нечто похожее на жалость. — А потом вы все куда-то… пропадаете. Странно это. Очень странно. — Он глухо фыркнул, развернулся и удалился, оставив меня наедине с немым криком старых газет, запахом пыли и внезапно сдавившим тревогой сердце.

И именно в этих записях я нашёл то, что заставляло кровь стынуть в жилах. Дело было вовсе не в травмах, не в несчастных случаях. Люди на заводе не погибали — они пропадали целыми сменами, бесследно, без внятных причин. Отчёты читались словно сценарий абсурдного хоррора: «...вышел в уборную и не вернулся», «...отошёл попить воды — исчез», «...после обеда на рабочее место не вышел». Холодный, леденящий душу абсурд, на который кто-то сверху наложил резолюцию: «Прекратить расследование за отсутствием состава преступления».

Так-так. Похоже, я зря не стал пренебрегать дешёвыми байками. Может, и не зря я сюда «приперся».

Владельцем предприятия с момента его основания числился некто Воронцов. Позже бразды правления перешли к его отпрыску — другому Воронцову. Старик, судя по всему, изо всех сил пытался замять историю: давил на родственников пропавших, откупался деньгами, использовал связи — лишь бы спасти фамильное дело от краха. Но после исчезновения целой ночной смены тихо замять дело не удалось даже ему. Производство встало, расследование зашло в тупик и повисло мёртвым грузом.
А вот младший Воронцов… Он не сбежал. Он спокойно остался здесь, в этом городе, завёл семью. Документов о кончине старшего владельца нигде не нашлось. Будто тот взял да растворился без следа.

День растворился в пыльном мареве архива, бесследно канув в щербатых папках и пожелтевших газетных вырезках. Я вынырнул из прошлого, как дайвер со дна, с онемевшей спиной и прилипшими к пальцам частицами вековой пыли. Только тогда заметил на краю стола остывшую кружку и бутерброд на салфетке — кто-то из местных подложил их тихо, почти благоговейно, словно совершал подношение духам, обитающим среди этих мёртвых букв. Перекусил наспех, машинально, почти не чувствуя вкуса, кивнул в сторону библиотекарши — та в ответ медленно моргнула, будто сова, — и выбрался на улицу, где день уже клонился к багровому закату.

В номере отеля, скинув пропылённую куртку, я достал из-под свитера небольшую кожаную сумку, протёртую до гладкости. Замок щёлкнул с тихим, деловитым звуком. Внутри, уложенные в бархатные ложементы, лежали скромные инструменты моего необычного ремесла: тактический фонарь с линзой, способной выявить невидимое, латунный компас со сложной розой ветров и астрологическими символами вместо стрелок, моток шёлковой нити, прочной стальной проволоки, и маленький пузырёк из тёмного стекла, от которого тянуло холодом полыни и окисленной медью. Стандартный боекомплект солдата, идущего на войну с тенью. Солдата, прекрасно знающего, что его оружие может оказаться бесполезным, а страх — единственным верным спутником.

За окном солнце тонуло в свинцовых тучах, растекаясь по небу кроваво-багровыми мазками, окрашивая уродливый пейзаж в апокалиптические тона. Я понял, что ещё успею добраться до фабрики до наступления полной тьмы. Хотя какая разница? В её провалившихся чревах даже в полдень царила кромешная чернота.

Территория «Прогресса» встретила меня гробовой, давящей тишиной. Она была настолько густой, что, казалось, поглощала звуки моего собственного дыхания, заставляя вслушиваться в стук сердца в ушах. К счастью, сегодня здесь не было ни души — ни любопытных подростков, ищущих острых ощущений, ни сталкеров с их камерами. Эти глупцы, порхающие по краю пропасти, даже не подозревают, что порой она тоже смотрит в ответ.

Воздух внутри был другим. Запах затхлой сырости и ржавого металла смешивался со сладковато-приторным, тошнотворным душком, который я узнал бы с закрытыми глазами — запах старой, въевшейся в бетон крови. Её не выветрить десятилетиями. Снаружи царил штиль, но мои уши, натренированные годами, уловили лёгкий шелест: то ли крысиные коготки скреблись по бетону, то ли где-то в глубине тихо скрипел металл, будто под чьим-то невидимым прикосновением.

Внезапно воздух глухо, на низкой ноте присвистнул, вырываясь из разорванной трубы где-то над головой. Звук оказался удивительно мелодичным и жутким — точь-в-точь приглушённый, далёкий детский смех.

— Забавно, — процедил я сквозь зубы, до белизны сжимая рукоятку фонаря. Костяшки пальцев резко обозначились под кожей. — Бариста оказался прав. Но это всего лишь ветер… Игра воображения.

Но одно совпадение уже не поддавалось рациональному объяснению. Согласно старым картам и планам, семейный склеп Чернооковых располагался ровно под основанием гигантского штамповального пресса. Чудовищная махина из чугуна и стали намертво вросла в укреплённый фундамент, навек запечатав могилу своей многотонной тяжестью. Кому понадобилось хоронить мёртвых под таким монументом индустрии? Такая архитектурная насмешка над памятью меня устраивала всё меньше.

Я шел вперед, и воздух густел, становясь тяжелым и влажным. Запах ржавчины и плесени теперь перебивался едва уловимым, но оттого еще более тревожным сладковатым душком — будто где-то рядом пролилась свежая кровь. Время растянулось, каждый шаг отдавался эхом в гулкой пустоте цеха. И вот впереди, в слабом свете фонаря, проступила трещина в бетонном полу, ведущая к участку свежевскопанной, неестественно рыхлой земли. Кто-то недавно и очень торопливо пытался что-то здесь скрыть.

Я замер, каждый мускул напрягся до предела, ожидая угрозы. Секунды тянулись в ледяной тишине. И тогда краем глаза я поймал быстрое, юркое движение в дальнем углу, за грудой искорёженного металлолома. Сердце ёкнуло, выбиваясь из ритма. Я резко развернулся, направляя туда ослепительный луч света.

Ничего. Лишь пустота и блики на острых углах ржавого железа.

Тишина. Гнетущая, абсолютная пустота. Сумрак сгущался, наползая из каждого угла.

Но образ уже отпечатался на сетчатке глаза. Мелькнувшая в темноте тень была низкой, ростом с ребёнка. И пара широко распахнутых глаз, которые поймал мой взгляд. Они не выражали ни злобы, ни любопытства. В них была лишь холодная, безвозрастная, абсолютно чуждая наблюдательность. Глаза не ребёнка. Глаза чего-то, что лишь притворяется ребёнком.

Жуть. Настоящая, пронизывающая до самых костей, леденящая душу жуть.

Я не побежал. Настоящий охотник не бежит сломя голову, выдавая себя паникой. Он отступает. Быстро, собранно, без суеты. Я развернулся и зашагал прочь твёрдым, решительным шагом, спиной чувствуя тяжесть этого места. Лишь на самом выходе позволил себе обернуться. Последняя алая полоса заката догорала на горизонте, как рана на теле неба, оставляя мрачный завод на растерзание сгущающейся тьме и тому необъяснимому, что притаилось в его глубине.

Вернулся в гостиницу с единственной мыслью — сбросить с себя липкую паутину заводского кошмара, как грязную, пропахшую смертью одежду. Холл был пустынен и погружён в сонную полудрёму, нарушаемую лишь потрескиванием ламп дневного света да кисловатым запахом хлорки, бессильно тонувшим в сладковатом духе старых ковров. Я уже сделал шаг к лестнице, как вдруг воздух изменился, стал плотнее, и я увидел их.

Тот самый мужчина с улицы. Теперь его лицо не было искажено той жуткой, натянутой ухмылкой. Он улыбался вполне естественно, даже приветливо. Но взгляд... взгляд оставался прежним — плоским, прозрачным и бездонным, как осколок стекла, лежащий на глубине. Возле него стояла женщина с безжизненными, кукольными чертами лица и девочка лет десяти — точная её уменьшенная копия. Идиллическая картинка: папа, мама, дочка. Представились скороговоркой, будто заученной ролью: Андрей, Ирина, Милана.

Все трое — до невозможности бледные, будто их кожа никогда не знала касания солнца, а лишь впитывала тусклый свет люминесцентных ламп. Их спокойствие было неестественным, отстранённым, но каждый поворот головы, каждое движение кисти выдавало сжатую, готовую распрямиться пружину скрытой силы.

Андрей завёл непринуждённую, отрепетированную беседу о потопе с верхнего этажа, его голос был ровным и бархатным. Затем, обернувшись ко мне, с той же лёгкостью предложил:
— А что, зайдёте к нам вечерком на чай? Ирина как раз пирог испекла.

Сердце моё замерло, а внутри всё сжалось в ледяной ком. Волна холода, острая и пронзительная, прошла от самого затылка до пят, сковав мышцы. Я поспешно, почти запинаясь, отказался, прячась за щитом срочной работы. Мысли же, сорвавшись с цепи, метались в панике: «Воронцовы... Завод... Целые смены, ушедшие в никуда... Они. Это должны быть они».

Пока они еще стояли здесь, в досягаемости, я решился на отчаянный шаг — притвориться простоватым журналистом, жаждущим местного колорита.
— Знаете, а можно договориться о небольшом интервью завтра? — мои губы растянулись в натянутой, дежурной улыбке. — Готовлю материал о вашем городе, очень важно услышать мнение коренных старожилов…

Согласие последовало мгновенно, слишком поспешно, почти вызывающе радостно.
— Да запросто! — Андрей ухмыльнулся, и в этот раз его улыбка показалась мне на пару миллиметров шире, чем должна быть. — Вот только небольшая загвоздка... Наши деловые партнёры работают по ночам, у них свой график. Так что мы сами днём обычно отдыхаем. Значит, встретимся вечером?

Мой голос едва заметно дрожал, но я продолжал держать маску.
— Конечно, вечером прекрасно, — я кивнул, и в этот момент мой взгляд скользнул вниз.

На рукаве его идеально чистого пиджака, зацепившись за шерстяную ткань, болталась свежая, бледно-желтая щепка. Осиновая. А на белоснежных носочках маленькой Миланы, выглядывавших из-под нарядного платья, алели комочки темной, влажной земли. Словно они только что вернулись не с прогулки по мостовой, а из-под свежего насыпного холма.

Я сделал вид, что ничего не заметил, но сердце уже колотилось где-то в горле, требуя кислорода. Когда я проходил мимо, Ирина на мгновение задержала на мне свой взгляд-пустоту. От неё пахнуло. Но не духами или косметикой. От неё тянуло холодным, горьким дыханием полыни и сырой, промозглой землёй из глубины могилы.

Инстинктивно я сунул руку в карман, пальцы нащупали холодный контур старого серебряного крестика — не религиозного символа, а инструмента, проверенного в десятках подобных стычек. Я переложил его в другой карман, и металл звякнул о связку ключей.

Взгляд Андрея молнией метнулся к источнику звука. Всё его напускное, пластиковое дружелюбие испарилось в одно мгновение. Его глаза сузились до щелочек, и в их глубине мелькнуло нечто древнее, дикое и... осознающее. Он не просто увидел металлический блеск. Он понял. Понял, кто я и зачем здесь.

По моей спине побежали ледяные мурашки. Это была уже не жуть от неизвестности. Это был чистый, животный страх охотника, который вдруг осознал, что стал дичью.

— До завтра, — выдавил я, изо всех сил стараясь, чтобы голос не дрогнул, и быстро зашагал к лестнице, чувствуя, как три пары глаз безжалостно впиваются мне в спину, в затылок, в самое нутро.

В номере я прислонился спиной к двери, закрыв глаза, и несколько минут просто дышал, пытаясь загнать обратно вырвавшееся на свободу сердце. Завтра. Завтра я устрою им последнюю, решающую проверку. В этом кафе. И я обязательно закажу что-нибудь с убойной дозой чесночного соуса. Шаурму, например. Посмотрим, как эти утончённые «гурманы» Воронцовы отнесутся к такому угощению.

На следующее утро я открыл глаза задолго до первых лучей солнца, когда улицы города всё ещё были окутаны густой, мягкой синью предрассветного покоя. Первым делом провёл рукой по карманам куртки, разложенной на стуле, привычным движением проверяя содержимое: холодный металл фонаря, шершавая поверхность мелового блока, твёрдый угол записной книжки. Всё на месте.

Подойдя к зеркалу, я долго всматривался в своё отражение. Сквозь мутное стекло разглядывал незнакомца с болезненно-худым лицом, будто высеченным из усталости. Глубокие морщины, словно трещины на старом холсте, прорезали кожу у глаз — зелёных, слишком ярких для этого серого мира. Взгляд был усталым, но острым, затаившимся, видевшим вещи, о которых нормальные люди предпочитают не думать. Русые волосы давно потеряли форму, пора бы уже привести их в порядок, но не сегодня. Сегодня всё решит именно этот собранный, настороженный взгляд, читающий тайные знаки.

Я вытащил свою замусоленную, затрёпанную до дыр записную книжку. Старая прорисовка знаков, выписки из запрещённых манускриптов, которыми обычные люди охотно пренебрегали, считая выдумками. Нервно перелистывал страницы, мысленно сопоставляя теории с событиями вчерашней встречи. «Кто же они всё-таки? Вурдалаки? Навьи? Чёрт возьми, даже не проверил, отбрасывают ли тени… Только не ругайся вслух, Тёма, — одёрнул я сам себя, — ещё привлечёшь сюда кого-то лишнего в нашу и без того богатую на незваных гостей компанию».

Несчастья, пропажи людей... Подходит под оба варианта. Если вурдалаки — нужен осиновый кол в грудь и вечный сон в освящённой земле. Если навьи — всё сложнее. Нужен обряд, знание их истинных имён, нужно дать им то, чего они лишены... покой, завершение. Но они же колдуны... Вдруг они нечто третье, о чём в моих книжках нет ни строчки? Я не настолько опытен, чтобы с первого взгляда разгадать всю подноготную этой тьмы. Оставалось надеяться на проверку чесноком и серебром.

Воспоминание ударило внезапно, как током. Администратор: её лицо за стойкой тогда. Не уважение, не настороженность — чистейший, животный, неконтролируемый страх застыл в её широких зрачках, в мелкой дрожи пальцев, перебиравших бумаги. Она не просто боялась их. Она знала что-то.

Я не стал ложиться. Спустился обратно, надеясь выудить хоть крупицу правды, задать наводящие вопросы. Но стойка администратора была пуста. Абсолютно. Словно женщина не ушла, а растворилась в спертом, пыльном воздухе холла. Ни звука, кроме мерного, гипнотизирующего тиканья старых настенных часов да жалобного скрипа пружин в развалившемся кресле. Я зашел в курилку, закурил, прислонившись к холодной кафельной стене. Ждал в холле минуту, пять, двадцать пять. Ни души. Тишина была звенящей, настораживающей.

«Нет, на улицу я сегодня не пойду», — твёрдо, почти инстинктивно решил я. Лучше уж попытаться поспать, собраться с силами. В номере я поставил простейшие, но надёжные ловушки у двери — натянул леску с парой пустых консервных банок, рассыпал у порога соль тонкой, непрерывной линией. Мало ли... Вдруг решат навестить? А если вампиры? Хотя нет, те вряд ли станут церемониться с дверьми. У них свои, куда более изощрённые правила проникновения. Кажется... В этом и был весь ужас — я никогда не мог быть полностью уверен.

Утром меня разбудил не солнечный свет, пробивающийся сквозь грязные шторы, а тяжёлый, настойчивый, металлический стук в дверь. На пороге стоял полицейский, мужчина с лицом, на котором вековая усталость боролась с глухим раздражением. Он явно не выспался и всей душой ненавидел этот вызов. Стандартные вопросы про администратора — оказалось, та пропала. Ну конечно, пропала. Как раз в ночь после того, как эти трое появились здесь.

Я осторожно, обёртывая намёк в шелковистые одежды предположений, навёл его на странную семью, на их ночной образ жизни. Полицейский посмотрел на меня устало-презрительным взглядом, в котором читалась вся история поселковых стражей порядка, видавших всяких сумасшедших.
— А вы тут, извините, не местный, да? — спросил он, и его голос стал на полтона ниже и опаснее. — И появились как раз накануне. Вообще-то, по логике вещей, это вас первым надо бы смотреть. Понимаете, о чём я?

Когда он ушёл, тяжёлые ботинки гулко стучали по лестничному пролёту, я окончательно понял — я здесь абсолютно один. Один со своей правдой, которая для всего остального мира была лишь бредом сумасшедшего приезжего.

Ссылка на 2-ю часть

Сергей неодобрительно хмыкнул и подтянул ворот рубашки.
— Старый мерзавец… Мешается под ногами...
Уже направляясь прочь, он вдруг увидел, что пожилой человек никак не может подняться. Руки старика, узловатые и шершавые, будто старые сухие ветви, тщетно шарили по влажной поверхности асфальта. В этот миг Сергей почувствовал не запах, а странное ощущение — резкое, ледяное присутствие старой пыли, сухости травяного запаха и металла, похожего на вкус давно забытых ржавых монеток. Это неприятное чувство мгновенно заполонило ноздри, заглушив привычные ароматы дорогого парфюма и спиртного, исходившие от самого Сергея. Столь отчетливое и непривычное ощущение заставило Сергея вздрогнуть и быстро сделать несколько шагов назад.

В этот миг его взгляд уловил другую фигуру. В тени, возле стены клуба, стояла женщина. Высокая, стройная, в облегающем чёрном платье, с кожей фарфоровой белизны и волосами цвета воронового крыла. Она не улыбалась. Она смотрела. Сперва на него, затем на распростёртого на земле старика, после вновь на него. Во взгляде женщины не было ни осуждения, ни страха. Там была… глубина. Тихая, бездонная, словно старый колодец.

Агрессия Сергея мгновенно сменилась интересом. Добыча обнаружена. Он уверенно направился к женщине, забыв о старике, словно о досадной помехе.

— Прости за это зрелище, — сказал он, поворачиваясь, однако старика на тротуаре уже не оказалось. Словно его здесь вообще не было. Осталась лишь потерянная трость. Но тот странный запах ещё витал в воздухе, постепенно растворяясь.

— Я Сергей. Сегодня купил замок, надо отпраздновать. Составишь компанию, красавица?

Девушка молча кивнула. Губы её, алые, словно капли крови на снегу, чуть дрогнули в едва заметной полуулыбке. Своё имя она не назвала.

Поездка в его мощном чёрном внедорожнике оказалась весёлой и стремительной. Сергей плескал в стаканчик виски из бардачка, одной рукой ведя машину, другой дерзко шаря по коленям девушки, касаясь прохладной кожи под платьем.

Она не сопротивлялась. Не кокетничала. Просто позволяла. Молчание её звучало оглушающе. Время от времени он ловил её взгляд — тёмный, непроглядный, в котором отражались мелькавшие за окнами огни, но не ощущалось никакого внутреннего свечения.

Салон наполнился ароматом роскоши: дорогая кожа кресел, запах благородного виски смешались с её духами — густыми, дурманящими, отдающими нотами жасмина, сандала и едва уловимой терпкостью, похожей на лекарство, которую он никак не мог определить. Этот аромат действовал опьяняюще, сильнее любого алкоголя.

— Гляди, полюбуйся, — торжественно объявил Сергей, сворачивая на заброшенную дорожку. Дом возник перед фарами будто мираж — громадный, выполненный в духе «русской неоклассики», однако с абсурдными азиатскими чертами: парой каменных львов-собак возле гаража и вычурно изогнутой кровлей.

Тяжелая дверь из дуба резко отворилась настежь. Внутри витал затхлый воздух, пропитанный пылью, запахом старых купюр и едва ощутимым ароматом ладана, словно впитанным старинными стенами. Воздух был неподвижен и сперт.

— Заходи, чувствуй себя как дома, — глухо рассмеялся Сергей, стремясь обнять девушку за талию.

Но она легко увернулась от его объятий, скользнув в гостиную. Движения её были неестественно тихими.

— Какой... необычный дом, — наконец произнесла девушка. Голос её оказался низким, мелодичным, но совершенно лишенным теплоты, словно звук хрусталя.

— За сущие копейки взял, представляешь? — похвастался Сергей, включая свет. Люстра озарилась ярким светом, отбрасывая резкие тени. — Китайский владелец куда-то смылся, бизнес накрылся. Как повезло встретить такого простака, ведь потерял шикарнейший особняк!

Девушка замерла возле массивной антикварной вазы, стоявшей в углу помещения, откуда небрежно выглядывали сухие прутики бамбука, напоминающие хрупкие кости. Проведя пальцем по запылённому краю сосуда, она повернулась лицом к Сергею. Изящно удерживая между пальцев маленький красный конвертик, прошитый тонкой золотой нитью, девушка осторожно поставила послание обратно на поверхность вазы, будто оно специально ждало именно её появления здесь.

— Так... ты решила отблагодарить официанта чаевыми? — с легкой насмешкой произнес Сергей, делая шаг навстречу.

Она промолчала. Женщина посмотрела сначала на конверт, затем на него. Глубина её взгляда оставалась такой же бездонной.

— Это тебе, — тихо сказала она, указывая на конверт. — Поздравление с новосельем.

Он приблизился и взял конверт. Бумага была на удивление грубой, шершавой, а на ощупь — ледяной, будто только что принесённой с зимнего ветра.

— Что это? — фыркнул он, разрывая незапечатанный край.

Внутри, на красном фоне, лежала единственная старинная монета с квадратным отверстием посередине. Она была тёплой, почти горячей, контрастируя с холодом конверта. На металле отливала патина, а по краю шли незнакомые иероглифы.

— На счастье, — без тени улыбки произнесла девушка. — Деньги к деньгам. Положи её в кошелёк. Не трать.

Сергей усмехнулся: «Дешёвое суеверие». Но его пальцы сами собой сомкнулись вокруг монетки. Она прилипла к его влажной от виски ладони с неестественной теплотой. Он на мгновение почувствовал лёгкий, едва уловимый толчок, будто где-то щёлкнул огромный замок. Но тут же списал это на головокружение.

— Ну хорошо, спасибо, — равнодушно произнёс он, небрежно засунув монетку в карман штанов, даже не удосужившись переложить её в кошелёк, таким образом проигнорировав единственное указание. Уже спустя мгновение он напрочь выкинул её из головы.

Сознание возвращалось к Сергею медленно и вязко, словно густая патока. Голову пронзала острая боль, рот наполнялся отвратительным привкусом дешёвого алкоголя и металла, будто он попробовал батарею на зуб.
— Чёрт, ну и дерьмо был этот виски... — простонал он, протягивая руку к прохладной стороне постели. Но там никого не оказалось. Девушка ушла тихо и незаметно, оставив лишь помятую подушку да воспоминания о себе.

Раздраженный, с неприятной сухостью во рту, он взял телефон и, ворча себе под нос, оформил доставку: две большие пиццы и дорогую бутылку виски. Когда оператор начал уточнять адрес (новый дом ещё плохо индексировался в их базе данных), он резко перебил её раздраженным криком:
— Читайте внимательно, что там написано! Вы разве сами не видите?! — После чего отключился.

Пришлось ждать целую вечность. Голод и похмелье терзали желудок. Сергей еле держался на ногах, отправившись на поиски еды. Особняк был незнакомым лабиринтом комнат. Зайдя не туда, очутился в тесной полутёмной каморке. Атмосфера тут отличалась особым духом — аромат старого дерева, гнилья и воскового дыма заполняли пространство. Посередине стоял маленький столик из тёмного, почти чёрного дерева. Поверх него лежало несколько подсвечников из бронзы с оплывшими свечами, блюдо с высохшими морщинистыми плодами и старинная чёрно-белая фотография в раме.

На фото была снята пожилая китайская пара. Они сидели прямо, в строгих одеждах, их лица были испещрены морщинами, а глаза смотрели в объектив с неким каменным, неодобрительным спокойствием. Взгляд старика показался Сергею знакомым.

Внутри него возникло неясное, тягостное ощущение, словно лёгкий укол совести, которой он уже давно перестал испытывать. Раздражённо сметя всё со стола в картонную коробку, брошенную в углу, он небрежно отшвырнул её ногой и принёс стул. Именно тут, за этим загадочным столом, он вкушал каждый ломтик пиццы, запивая его небольшим глотком виски. Казалось, будто он трапезничает над чьим-то чужим захоронением, однако он упорно отметал эту мысль, списывая её на последствия вчерашнего застолья.

Еду прервал звонок партнёра. Голос в трубке был напряжённым: сорвалась крупная поставка, возникли непредвиденные проблемы с таможней, срочно нужна встреча. Упущенная выгода исчислялась миллионами. Хмель мгновенно выветрился, сменившись яростью. «Жди, я выезжаю!» — прокричал Сергей в телефон.

Он стремительно бросился к гаражу, метнулся внутрь своего могучего автомобиля и привычно вставил ключ зажигания. Но вместо знакомого урчания мотора послышался лишь резкий беспомощный треск стартера. Аккумулятор оказался абсолютно разряжен, словно кто-то вытащил его и бросил подальше ещё несколько дней назад. Мужчина бешено стукнул ладонью по рулевому колесу, выкрикивая от отчаяния: «Это невозможно!» Его дело терпит убытки, а сам он оказался пленником этой ненавистной усадьбы.

Вернувшись в особняк, он мельком прошёл по коридору. В большом зеркале в резной раме краем глаза он уловил движение. Не своё. Он резко обернулся. В отражении, прямо за его спиной, на секунду застыли две фигуры — те самые старики с фотографии. Их лица, прежде спокойные, были искажены немой, древней злобой. Он вздрогнул и вгляделся — в зеркале был только он, бледный и перекошенный злостью. «Галлюцинация. С похмелья», — убедил он себя, но спину прошиб ледяной пот.

Решив прийти в себя, он направился в ванную. Включил воду в раковине, чтобы умыться. Первая струя была ржаво-бурой, с отвратительным запахом стоячей воды и гнили. Он с отвращением отпрянул. Через минуту вода потекла чистая, но осадок остался.

Он наполнил ванну водой. Наблюдая за струёй, вдруг увидел, что в сливе образовался отвратительный комок — спутанные длинные волосы тёмного цвета, мокрые и липкие. Брезгливо отвернувшись, сбросил одежду и погрузился в тёплую воду, мечтая сбросить напряжение.

Через запотевшее стекло душевой кабины ему померещился силуэт. Высокий, женственный, с распущенными длинными волосами. «Катя?» — подумал он с раздражением. — «Решила вернуться?»

Он лениво провёл рукой по стеклу, стирая конденсат, чтобы увидеть её получше.

За стеклом стояла она. Но не Катя. Это была женщина в красном. Её кожа была мертвенно-бледной, а длинные чёрные волосы сливались с тенями. Она не двигалась. И пока он смотрел, не в силах пошевелиться от внезапно сковавшего его ужаса, она резко повернула голову и посмотрела прямо на него. Её глаза были пустыми, чёрными, бездонными.

Сергей дико вскрикнул, попытался выскочить из скользкой ванны, поскользнулся и ударился головой о кафельный край. Яркая вспышка боли — и всё поглотила тьма.

Очнулся он на холодном кафельном полу. Голова раскалывалась. Он поднялся и, пошатываясь, посмотрел в зеркало. На его виске был свежий синяк и ссадина. «Сон. Бред. Надо проспаться», — убеждал он себя, глядя на своё испуганное отражение.

Он кое-как добрался до спальни и рухнул на кровать, проваливаясь в тяжёлый, алкогольный сон.

Его разбудило чувство. Лёгкое движение матраса, как будто кто-то лег рядом. Затем — ледяное прикосновение к его спине. Запах — тот самый, узнаваемый, тяжёлый и дурманящий, с нотками жасмина и лекарственной горечи.

Он замер, не смея пошевелиться, не смея дышать. Он чувствовал её спину к своей спине, невыносимый холод, исходящий от её тела.

Он не выспался. На следующее утро он чувствовал себя не разбитым — опустошённым. Будто за ночь из него высосали все соки. В зеркале на него смотрел не успешный бизнесмен, а измождённый, посеревший мужчина с лихорадочным блеском в глазах. И синяк на виске напоминал: это не сон.

Механики пожаловали только к обеду, растерянно пожали плечами и начали энергично махать руками в пустоту.

— Непонятно, браток, движок загнулся, такое бывает.
Они провозились в гараже до самого вечера, накрутив счет за «диагностику» до неприличной суммы, и в итоге развели руками: «Запчасти ждать три дня, не меньше».

Сергей, уже кипящий от бессилия, вышел из себя.
— Да вы ж, бл..., совсем руки из жопы растут! Три дня ждать! Я вас по судам затаскаю! Вы знаете, кто я?!
Один из механиков, коренастый, в замасленной спецовке, молча собрал инструменты. Второй, помоложе, посмотрел на Сергея не то с жалостью, не то с брезгливостью.
— Ты, дядя, сам с собой побудь хоть минуту. Тебе явно не на машине ездить надо, а к доктору. Ты на себя в зеркало посмотри.
— Пошёл на хер! — рявкнул Сергей и захлопнул дверь гаража.

Решив заказать такси, он столкнулся с настоящей чередой неудач: телефон либо беспомощно гас, будто разрядившись, либо система упорно отказывалась находить нужный адрес. А личный шофер, которого он считал своей палочкой-выручалочкой, внезапно слёг с температурой. Не выдержав напряжения, Сергей набрал номер своей бывшей — последней надежды добраться до места назначения. Но, увы, даже она коротко бросила трубку с едким напутствием: «Забудь мой номер, падаль!»

К вечеру, злой и голодный, он заказал еду из дорогого ресторана. Забрав у курьера пакет, он даже не кивнул, развернулся и ушёл в дом. Еда — стейк с трюфельным соусом — пахла странно. Кисло-сладковато, будто начала портиться. Первый кусок он едва прожевал и выплюнул. Мясо казалось протухшим, жирным, отдавало той самой ржавой водой из ванны. Он позвонил с громкими претензиями, ему услужливо пообещали возвратить средства и провести расследование. Однако настроение было безнадежно испорчено.

Ночь была хуже предыдущей. Она пришла снова. И снова лёгкое движение матраса, ледяное дыхание в затылок, невыносимый холод, исходящий от тела рядом. Он не спал, а проваливался в короткие, тяжёлые обмороки, полные кошмарных обрывков. Утром он чувствовал себя не просто уставшим. Он чувствовал себя выпотрошенным, опустошённым до самой глубины костей. Веки налились свинцом, каждое движение требовало нечеловеческих усилий.

Он побрёл в ванную, опёрся руками о раковину и поднял голову к зеркалу.

И не узнал себя. Тот, кто смотрел на него из зазеркалья, был измождённым, посеревшим стариком. Кожа обвисла, на щеках и под глазами залегли глубокие тени, волосы стали тусклыми и безжизненными. Его мощные плечи и бицепсы, которые он так лелеял в спортзале, исчезли. Рубашка болталась на нём, как на вешалке. За несколько дней он словно потерял годы жизни и десятки килограммов мышечной массы.

— Что со мной... — прошептал он, и его голос был хриплым, чужим шепотом.

И тут за спиной, прямо у уха, раздался тихий, сиплый, пропитанный бесконечной злобой шёпот. Он обернулся.

Прямо перед ним, вплотную, парило лицо старой женщины с той самой фотографии. Её рот был беззубым провалом, глаза пылали чёрным огнём. Она прошипела что-то на своём гортанном языке, и брызги слюны попали ему в лицо. Они были ледяными.

— А-а-а! — дико закричал Сергей и в ужасе отшатнулся назад.

Его спина ударилась о зеркало. Но оно не разбилось. Вместо звонкого хрусталья оно поддалось, как упругая, холодная плёнка. Из его поверхности вырвались бледные, костлявые руки с длинными ногтями и впились ему в плечи, притягивая к себе.

Он отчаянно рвался освободиться, однако тело отказывалось подчиняться. Из зеркальной поверхности внезапно хлынул поток густых чёрных волос, похожих на мерзких извивающихся змей. Волосы заползали ему в рот, обжигая горечью и слизью, душили, застревали в горле, проникали в ноздри и уши. Не было ни воздуха, ни возможности закричать, ни шанса даже шевельнуться. Медленно погружаясь в холодную зеркальную пустоту, Сергей различал там силуэт женщины в красном платье и её мёртвенно-белое лицо. Окружающее пространство исчезло в непроглядной тьме.

Он очнулся под утро на холодном полу в спальне, весь в слюне и собственной рвоте. Он судорожно глотал воздух, давясь кашлем.

На краю кровати, в той самой позе, сидела та красотка. Она смотрела на него, не мигая. Её лицо было бесстрастной маской, а в глазах читалось пустое, безразличное любопытство.

Сергею было уже не до злости. Он был пустой оболочкой, сломанной игрушкой. Он, не говоря ни слова, поднялся и побрёл на кухню. Руки дрожали. Он нашёл на столе недопитую с прошлого вечера бутылку виски и залпом выпил всё, что осталось. Алкоголь ударил в голову с непривычной силой, почти сразу превратив ужас в мутное, апатичное пьяное забытьё.

Он шаткой походкой вернулся в спальню, чтобы рухнуть на кровать, и прошёл мимо зеркала в полный рост. Он не обратил никакого внимания на то, что в его отражении, по обе стороны от его собственного измождённого силуэта, стояли двое — пожилой мужчина и женщина. Они смотрели на него с холодным, безразличным удовлетворением, будто наблюдая за экспериментом, который наконец дал ожидаемый результат.

Сергей больше не мог это выносить. Не дом — сам себя. Свою слабость, этот тлен, проедающий кости.

— Нужно ехать в город. Обязательно надо туда попасть. Там люди, там жизнь кипит, нормальная еда есть, — ворчал он, надевая замызганную рубашку. Дома телефон иногда трезвонил не переставая. Звонили партнёры, звонили приятели. Поднимая трубку, сам себя не узнавал — голос звучал грубо и хрипло, грубил, ругался, швырял аппарат, не дослушав собеседника до конца. Внутри всё бурлила противная, вязкая злоба.

До шоссе, казалось, идти всего полчаса пешком. Вышел резко, громко захлопнув тяжёлую дверь и даже не обернувшись. Морозный воздух резал лицо иглами. Шёл быстро, почти бегом, однако привычные приметы исчезли, словно растворились в тумане. Тропинка извивалась непредсказуемо, завела глубоко в лес. Спустя час, промокший и раздражённый, вновь оказался на знакомой поляне напротив непривычно величественного вида собственного дома. Особняк возвышался там же, неподвижный и горделиво-суровый.

— Да какого чёрта?! — закричал Сергей в пустоту. Он развернулся и рванул в другую сторону, но из кустов, с низким рыком, вывалилась стая диких собак. Глаза горят голодными точками, шерсть дыбом. Они не убегали, а пошли на него, оскалив зубы. С рёвом и лаем они кинулись, пытаясь вцепиться в ноги. Сергей, обезумев от страха, бросился назад, к единственному укрытию — к проклятому дому. Заскочив внутрь, он прислонился к двери, сердце колотилось, вырываясь из груди.

Тишина дома была теперь иной. Из гостиной, из-за двери кабинета, с верхнего этажа доносился тихий, прерывистый шёпот на том самом гортанном языке. Иногда к нему примешивался девичий смех — сухой, как шелест страниц, и оттого ещё более жуткий.

К вечеру он собрался с духом.

— Иду и всё. Прямо по лесу, пока не выйду.

Его путь продолжался дольше двух часов. Сумрак постепенно превратился в непроглядную темноту. Ветви деревьев больно хлестали лицо, а под ногами неприятно похрустывал промёрзший валежник. Впереди, среди стволов, периодически появлялось красноватое пятнышко. Он замедлял шаг, всматриваясь вглубь леса — однако ничего различимого не видел. Но стоило сделать следующий шаг — и опять вдали мерцала полоска алого шелка, притягивая взгляд, заманивая всё дальше от правильного пути. Так прошёл он целую ночь, дрожа от холода в тонкой рубашке, растерянный и совершенно вымотанный. К рассвету, оказавшись посреди чащи, он устало опустился на корточки, лишившись последних сил и желания двигаться дальше.

— Ладно. Ладно. Домой, — прошептал он пустому лесу. И пошел назад.

Через три минуты он вышел на опушку прямо к своему дому. Будто и не уходил.

В доме было холодно, как в склепе. Та девушка сидела в гостиной в кресле. При дневном свете её кожа казалась фарфоровой и неживой. Она не смотрела в окно, не читала. Она просто сидела.
— Эй! — хрипло крикнул Сергей. — Кто ты? Что тебе надо?!
Она не повернула головы. Не моргнула. Он подошёл, схватил её за плечо — тело было твёрдым и ледяным, как мрамор. Он дёрнул руку, будто обжёгшись.

С наступлением ночи она сама подошла к нему. Он сидел на кровати, опустошённый, и просто смотрел на её босые ноги на полу. Она остановилась перед ним. Её глаза были совершенно чёрными, бездонными, в них не отражалось ничего.

Он попытался оттолкнуть её, но её объятия сомкнулись, как стальные обручи. Невыносимо сильные, холодные, парализующие. Он забился в истерике, захлёбываясь собственным воплем. Она наклонила лицо к его лицу. Её алые губы разомкнулись.

И из её рта, клубами, словно гнездо змей, хлынули густые, чёрные, шевелящиеся волосы. Они полезли в его открытый от ужаса рот, заполняя горло, забиваясь в ноздри, вливаясь в уши, обволакивая глазницы живой, удушающей пеленой. Он бился в конвульсиях, пытаясь проснуться от этого кошмара, уже не понимая, где сон, а где его новая, вечная реальность.

Клуб «Геликон». Две недели спустя.

Молодой человек Дмитрий. Избалованный наследник, привыкший к роскоши с рождения. Покидая ночной клуб «Геликон», небрежно поправил манжет, открыв взглядам брендовые наручные часы. Чистый воздух принес ощущение свободы и уверенности в себе. В кармане тихо позвякивали ключи от новенького спорткара, а в руке лежала свежая записка от риелтора...

Конец.

Но что-то было не так.

Внезапно из-под колёс метнулась тень — быстрая, чёрная, слишком большая для кошки.

— Животное! — вскрикнула Элен.

Жак резко дёрнул руль. Машину качнуло, но они не ударились.

— Фух, пронесло, — прошептал Жак, обернувшись к детям. Его глаза на секунду задержались на Луи, будто проверяя, не уронил ли тот блокнот. — Всё в порядке?

Луи кивнул, а Софи прижала Инес ещё крепче.

— Она дрожит… — сказала девочка.

— Наверное, испугалась, — проворчал Жак, снова глядя на дорогу.

Элен тоже обернулась — и на мгновение ей показалось, что в зеркале заднего вида мелькнуло что-то чёрное, присевшее на обочине. Не кошка. Не собака. Что-то сгорбленное, с длинными, слишком тонкими конечностями. Но когда она присмотрелась, там ничего не было.

— Странно… — пробормотала она.

— Что? — спросил Жак.

— Ничего.

Они поехали дальше. А на заднем сиденье Инес внезапно зашипела, выгнув спину, её жёлтые зрачки сузились в тонкие чёрные щели, уставившись в пустоту за окном, оглядывая манекены в окнах, стоящие к ним спиной.

Глава 2. Новый дом

Городок Сент-Илер встретил их тишиной.

Солнце клонилось к закату, окрашивая улицы в тёплые тона, но что-то в этом свете было неправильным — будто краска на фасадах слишком яркая, а тени — слишком густые, словно их нарисовали чёрной тушью.

— Очаровательно! — сказала Элен, но её голос прозвучал неестественно громко в пустынном переулке.

Жак остановил машину у двухэтажного дома с палисадником. Вывеска «Добро пожаловать!» криво висела на калитке, а за ней виднелся аккуратный, но слишком зелёный газон — будто его покрасили.

— Наш новый дом! — объявил Жак, широко улыбаясь.

Софи, прижимая к груди Инес, первая шагнула вперёд.

— Кошка должна войти первой, — серьёзно сказала девочка. — Так делают в старых сказках. А тут подвал тоже будет запираться?

— Софи, не говори глупостей, милая! — Сказала ей мама.

Инес вырвалась из её рук и замерла на пороге, выгнув спину. Её шерсть встала дыбом, а жёлтые глаза расширились, будто она видела что-то в темноте коридора.

— Ну же, глупышка! — рассмеялся Луи и подтолкнул кошку внутрь.

Инес исчезла в темноте без звука.

Внутри пахло свежей краской и чем-то сладковато-гнилым, как будто под полом лежало что-то давно забытое.

— О, какой простор! — воскликнула Элен, проводя рукой по липким обоям.

Жак щёлкнул выключателем — свет моргнул и зажёлся, но углы комнаты остались в тени, будто их не существовало.

Луи тут же бросился осматривать дом, а Софи стояла посреди гостиной, крепко сжимая куклу.

— Мама, — вдруг сказала она, — а почему на стене нет наших фотографий?

Элен замерла.

— Они... в коробках, солнышко.

Но в багажнике не было коробок с фото.

Ужин

На кухне не работала вытяжка, и воздух был густым от запаха старого масла. Элен разогрела консервированное рагу и разлила по тарелкам.

— Вкусно! — сказал Жак, проглатывая кусок мяса, хотя оно было слишком розовым внутри.

Луи ковырялся в еде, а Софи кормила под столом Инес — но кошка не притронулась к пище.

— Она не голодная? — спросила Элен.

— Она уже ела, — ответила Софи.

Уже в сумерках они отправились в кинотеатр.

Афиша гласила: "Семейная комедия! 20:00!", но на улицах не было ни души, а в кассе сидела женщина с слишком бледным лицом.

— Два взрослых и два детских, — сказал Жак, смотря на вывеску "Только для Морте".

Кассирша медленно протянула билеты, её ногти были испачканы чем-то тёмным.

— Приятного просмотра, — прошептала она. — Последний сеанс.

Зал был пустым, кроме одного человека в дальнем ряду, который не шевелился весь фильм, будто боясь чего-то. А когда они вышли, улицы были совершенно безлюдны, кроме редких силуэтов, повёрнутых к ним спиной.

— Странно, — пробормотал Жак. — Где все?

Тут что-то шевельнулось в переулке. Луи вдруг засмеялся.

— Пап, смотри!

Из темноты вышла фигура. Человек? Нет. Слишком высокий. Слишком худой. Он не шёл, а двигался рывками, будто не понимал, как устроены его суставы.

— Быстро домой, — резко сказал Жак.

Они почти бежали, а за спиной раздавались шаги. Не один набор. Много.

Глава 3. Первая ночь

Тени в доме двигались.

Не просто удлинялись от закатного света — они шевелились, будто кто-то невидимый бродил по комнатам, пока семья ужинала. Элен несколько раз ловила себя на том, что смотрит в угол, где тьма сгущалась гуще, чем должна была.

— Луи, перестань болтать ногами под столом, — сказал Жак, но Луи не болтал.

Ноги стула сами по себе скрипели по полу.

Софи, уткнувшись в тарелку, вдруг спросила:

— Мама, а почему у нас в старом доме пахло так же?

— Как? — насторожилась Элен.

— Как здесь. — Девочка потянула носом воздух. — Как мясо, которое забыли в шкафу.

Жак резко встал, и стул с грохотом упал.

— Хватит глупостей. Пора спать.

Но спать не пришлось.

Тук. Тук. Тук.

Сначала звук был тихим, как будто кто-то осторожно стучал костяшками пальцев по входной двери.

— Это ветер, — прошептала Элен, но окна были закрыты, и на улице стоял мертвый штиль.

Тук. Тук. Тук.

Громче.

Жак медленно подошёл к двери, прижался глазком.

— Никого… — начал он, но тут же отпрянул.

Глаз в глаз.

Кто-то уже смотрел в него с другой стороны.

— Спрячь детей, — бросил он Элен, голос вдруг став чужим, хриплым.

Луи не испугался. Он сидел на полу и быстро-быстро рисовал углём на листке — чёрные фигуры вокруг дома.

— Нас слишком много, — пробормотал он, не отрываясь от рисунка.

Софи забилась в угол, прижимая к себе Инес.

— Она не хочет смотреть, — прошептала девочка. — Говорит, что они пришли за тем, что мы украли.

Элен побледнела.

— Что она значит?..

Но тут стук превратился в удар.

Дверь затряслась в раме.

— Оно знает, где мы живём, — прошептала Элен.

Жак схватил со стола молоток — странно, что он вообще лежал там, будто ждал своего часа.

— В подвал.

Глава 4. День второй — Тени за масками

Утро пришло слишком быстро.

Солнце светило ярко, птицы пели, и если бы не разбитое окно на кухне, можно было бы подумать, что ночные события — всего лишь дурной сон.

Но в подвале лежало что-то.

Жак застегнул пиджак, поправил галстук и вышел из дома, оставив семью за завтраком. Воздух был свежим, но в нём витал сладковатый запах, как от перезрелых фруктов.

На скамейке у площади он развернул «Le Petit Saint-Hilaire».

"Пропал Жерар Дюмон. Последний раз видели возле старого квартала".

Под текстом — фотография.

Жак замер.

"Опять ложь. Снова они врут!" - подумал он и потрогал рукоять молотка под плащом.

Но нет, это невозможно. Вчера он убил монстра, а не соседа.

— Месье Морт! — раздался голос.

Директор банка шёл к нему, улыбаясь. Слишком широко.

— Мы так рады новому управляющему!

Его рука при прикосновении была холодной, как у покойника.

— Спасибо, — прошептал Жак.

Коллеги смотрели на него.

— Вы ведь остаётесь надолго? — спросила секретарша, не двигая губами.

— Конечно, — ответил Жак, но в голове уже звучал другой ответ:

«Они знают».

Обед

Элен поставила на стол гуляш.

— Свинина с грибами, — улыбнулась она.

Луи ковырялся в тарелке, вылавливая куски с синеватым оттенком.

— Мам, а почему оно пахнет железом?

— Не привередничай, — резко сказал Жак.

Софи катала по полу кусок мяса, пытаясь накормить Инес.

— Она не хочет есть, — надулась девочка.

Кошка сидела в углу, вылизывая проплешины на шкуре.

— Пап, смотри! — Луи разложил на столе новые зарисовки.

На них — соседи, прохожие, кассирша из кинотеатра.

Но глаза у всех были пустыми.

— А это кто? — Жак ткнул в фигуру в форме полицейского.

— Те, кто стучал прошлой ночью, — сказал Луи. — Они вернутся.

Глава 5. Последняя ночь

Тьма сгустилась быстрее, чем вчера.

Тук. Тук. Тук.

— Откройте! Полиция!

Голос звучал механически, как запись.

Жак вгляделся в глазок.

За дверью стояли две фигуры в форме.

Но их лица были искажены, а изо ртов торчали клыки.

— Они нашли нас, — прошептала Элен.

Жак вырвал дверь настежь.

— Убирайтесь!

Один из монстров зашипел, его глаза вспыхнули жёлтым светом, будто фонари.

— Месье Морт, вы под арестом.

Жак ударил первым.

Молоток пробил череп — и что-то щёлкнуло.

Вторая тварь закричала — но звук оборвался, как у человека.

Тела рухнули.

Теперь это были просто люди в форме.

С кровью.

— В подвал, — сказал Жак.

Эпилог. Газетные вырезки

«Семья маньяков ликвидирована в Сент-Илере»
Отец убит в перестрелке, мать и дети — в психиатрической клинике. В подвале найдены останки 7 человек.

«Девочка отравлена трупным ядом»
У 6-летней Софи Леруа обнаружены следы поедания плоти. Возможно, родители кормили детей мясом жертв.

«Рисунки маленького убийцы»
В комнате Луи Леруа найдены десятки эскизов с изображением пыток. Психологи говорят о врождённой склонности к насилию.

Палата №6.

Элен качается на кровати, напевая колыбельную.

Софи держит на руках тряпичную куклу и шепчет:

— Не бойся, Инес. Скоро ночь. Скоро они придут.

А Луи рисует на стене.

Тот самый дом.

И чёрные фигуры вокруг.

И себя среди них — с такой же пустой улыбкой.

***
Если мой рассказ привлёк ваше внимание, хочу обратить внимание и на свой профиль. Там есть информация о моей книге, которую я уже закончил. Она бесплатна и доступна всем.

Жена, Аня, обустраивала съёмную квартиру на окраине, ворчала на пыль и запах сырости, пропитавший стены.

— Здесь пахнет, будто кто-то умер, — говорила она, протирая полки, с которых никак не исчезал серый налёт.

— Скоро всё наладится, — успокаивал её Орлов, но сам ловил себя на мысли, что не верит в эти слова. — Это временно.

Но временное становилось постоянным.

Первый знак.

Операция на мозге шла идеально ровно, пока внезапно не дрогнули руки. Скальпель чуть соскользнул, оставив микроскопическую царапину на мягкой ткани мозга. Никто не заметил, кроме него. Позже пациент очнулся, улыбнулся, поблагодарил. Через неделю его размазало по шоссе грузовиком-фурой. Водитель уверял, что мужчина сам бросился под колёса — смеясь.

Внезапно закружилась голова, словно чей-то холодный палец пробежал по позвоночнику. В ушах зазвучал шёпот — нечленораздельный, словно исходящий из самой глубины черепа. Он моргнул, стиснул зубы и продолжил.

Часы на стене тикали. Тридцать один час.

Второй знак.

Старик с дрожащими руками, которому Орлов выписал лекарства. Через три дня его нашли в лесу с синими губами и рвотой, застывшей на подбородке, словно смола. В корзине — полусъеденные бледные поганки, аккуратно разложенные, будто сервированные для ужина.

— Он сорок лет грибы собирал, — шептались в больнице, избегая взгляда Орлова. — Не мог ошибиться.

Третий знак.

Молодой парень, жаловавшийся на бессонницу. Говорил, что кто-то стучит в окно по ночам, но за шторами никого не было. Орлов посоветовал ему прогулки перед сном.

Через два дня того нашли в гостиной, с петлёй на шее и неестественно вывернутыми ступнями — будто он пытался убежать, но его развернуло на месте.

Аня тем временем жаловалась на головные боли.

— У меня такое чувство, будто кто-то... смотрит, — говорила она, теребя виски. — Даже когда мы одни.

Орлов проверял дверные замки, задергивал шторы, но ощущение не исчезало. Иногда ему казалось, что в углу, за его спиной, движется тень — медленно, едва уловимо.

По ночам ему снились операции. Только не он оперировал. Его. А на стене, за спиной того, кто склонился над ним, тикали часы.

Часть вторая: Белые халаты

Возможно, это был бег — бег от мыслей о мертвых пациентах, от ночных кошмаров, от жалоб Ани. Бег от самого себя. Его пальцы, привыкшие к точности скальпеля, теперь судорожно сжимали ручку, оставляя на бумаге нервные, рваные строки.

За два месяца он завершил свой труд: «Исследование нейронных коррелятов сознания у пациентов в пограничных состояниях». Сухая академическая формулировка скрывала нечто большее — попытку понять ту грань, за которой мозг перестает быть просто органом и становится... дверью.

Дверью, которую кто-то приоткрыл. В тот вечер он задержался допоздна, дописывая последние правки.

Больница была пустынна и безмолвна, лишь далекие шаги дежурной медсестры эхом отдавались в коридорах, слишком громкие для одного человека, будто кто-то шёл за ней следом.

Выключая свет в кабинете, он услышал скрип каталки — протяжный, будто крик несмазанных колёс.

Из полумрака выплыла фигура в белом — молодая медсестра, слишком бледная, почти прозрачная, везла на каталке пациента. Тело было накрыто грязной простынёй, но из-под ткани высовывалась рука — бледная, с синими прожилками, пальцы сведены в неестественный крюк, будто в последний момент они что-то цепляли.

— Поздновато, — улыбнулся Орлов, но улыбка застыла, не дойдя до глаз.

Медсестра остановилась. Повернула голову. Слишком резко. Взгляд её был пустым, словно она смотрела не на него, а сквозь — в какую-то точку за его спиной.

— Вы должны идти, — прошептала она.

Голос был слишком тихим, почти шуршащим, как бумага под ножом. Орлов моргнул — и в следующий момент коридор опустел. Лишь слабый запах формалина висел в воздухе, смешиваясь с чем-то сладковатым, гнилостным.

"Усталость. Просто усталость".

Дома Аня не спала. Она сидела у окна, кутаясь в плед, который казался ей теперь саваном, и смотрела в темноту. В последнее время она почти не спала, а когда засыпала — кричала.

— Опять задержался? — спросила она, не оборачиваясь, голос плоский, без интонаций.

— Работа, ты же знаешь.

Он не стал рассказывать про медсестру. Не стал говорить и о другом — о письме из столицы. Его исследование приняли на Международный форум неврологов. Это был шанс уехать отсюда, вернуться к нормальной жизни.

Но почему-то он не сказал об этом Ане.

"Я не могу", — подумал он, глядя на её спину.

Зато рассказал соседке — Лизе.

Двадцатилетней девушке, которая жила этажом ниже. Она однажды попросила его помощи — у неё болела голова, а местный терапевт лишь разводил руками. С тех пор он иногда заходил к ней — проверить давление, поговорить. Она смеялась над его шутками, и в её присутствии страх отступал.

Но сегодня её дверь была заперта.

В ту ночь он снова задержался. Коридор больницы был пуст, но вдруг — шаги. Много шагов. Из темноты вышли они — врачи, медсёстры, санитары. Все в белых халатах. Все — ровными рядами, как солдаты. Их движения были резкими, неестественными, будто кто-то дёргал за невидимые нити.

Орлов замер. Одна из медсестер повернула голову. Её глазницы были пусты. Из них сочилась густая, тёмная кровь. Он хотел закричать — но в этот момент проснулся.

Комната. Кровать. Потолок.

Часы показывали 3:30.

Аня стояла у окна. Стояла слишком прямо.

— Аня?

Она не ответила.

— Аня, что случилось?

Тогда она повернула голову. Медленно. Сначала на 90 градусов. Потом — ещё. Её шея хрустнула, но она не останавливалась, пока лицо не оказалось совсем наоборот.

— Спи, Коля, — прошептала она ласково. — Это всего лишь сон.

И тогда он проснулся по-настоящему. Пот льётся по спине. Сердце колотится. Аня спит рядом.

Но на подушке — следы крови.

Часть третья: Гниющая реальность

Он прижал платок к переносице, ощущая теплую, липкую струйку, медленно стекающую по верхней губе. Металлический привкус заполнил рот. Закинул голову назад, но кровь не останавливалась — она текла гуще, словно его тело выдавливало из себя что-то лишнее. Вода в раковине окрасилась в розовый цвет, размытый, как акварель на мокрой бумаге.

Часы показывали 3:33. Число, которое преследовало его всю жизнь. Трижды трижды. Судьба, играющая с ним, как кошка с мышью. Каждый раз, когда стрелки сходились в этом положении, случалось что-то необратимое.

Любопытное совпадение. Или нет.

Лиза открыла дверь, придерживая полупрозрачный халатик рукой. Её глаза блестели лихорадочным блеском, а дыхание сбивалось.

— Доктор, помогите мне, — выдохнула она тихо, хватая его за рукав. — Меня мучают такие же сны, как у вас. Я вижу их каждую ночь.

Тонкая ткань слишком легко открывала бледную кожу, почти прозрачную в тусклом свете прихожей. Её волосы пахли чем-то сладким и удушливым — как испорченные цветы.

— Я так рада, что вы зашли, Николай Алексеевич.

Её губы растянулись в улыбке, но глаза оставались неподвижными, стеклянными, как у куклы.

Обед был лёгким. Слишком лёгким. Салат с вялыми листьями, мясо, которое таяло во рту, словно его уже разложили бактерии.

Вино — тёмным, как старая кровь. Он не жалел об измене. Не мог жалеть. Аня последнее время была какая-то... неживая.

Операционная. Запах. Сладковатый, тяжёлый, гнилой. Как вскрытый труп на третий день. Он моргнул — и вдруг увидел их. Ассистенты. Медсёстры.

Но их кожа была серой, обвисшей, местами порванной, обнажая жёлтые кости. Глаза — мутные, как у выловленной рыбы, застывшие в последнем ужасе.

Один из хирургов повернулся к нему. Его челюсть отвалилась, повиснув на сухожилии.

— Доктор, вам плохо?

Голос звучал нормально. Слишком нормально. Орлов резко потёр глаза.

Мертвецы исчезли.

"Усталость. Только усталость".

Он задержался снова. Коридор был пуст, но...

Поскрипывание. Как будто кто-то стоит за дверью. Дышит. Медленно. Очень медленно. Он осторожно подошёл. Шёпот.

Не язык — не русский, не человеческий вообще. Звуки, которые не должны исходить из горла. Щелчки. Хруст. Шуршание, будто под кожей кто-то шевелится.

Он распахнул дверь. Коридор. Но не тот. Длиннее. Длиннее... Бесконечный тоннель из дверей, уходящий в темноту. Свет мигал, как в дешёвом хорроре, но это не было кино.

Он достал телефон, включил фонарик. Луч выхватил из тьмы их. Персонал. Пациенты. Все стояли, выстроившись вдоль стен. Их головы повернулись к нему одновременно. Шеи скрипели, как несмазанные петли.

— Проснуться.

Он сжал кулаки, впился ногтями в ладони.

— ПРОСНУТЬСЯ!

Не выходило.

Он побежал. Коридор изгибался, растягивался. Каталки сами выезжали под ноги. Инвалидные коляски поворачивались, преследовали. Палаты были пусты. На кроватях — только отпечатки тел, тёмные, как запёкшаяся кровь.

Он закричал. Сильные руки схватили его, посадили в кресло-каталку. Шприц блеснул в тусклом свете.

Он узнал запах — пропофол.

Последнее, что он увидел перед тем, как сознание поплыло:

Медсестра наклоняется к нему.

Её лицо расползается, как воск.

— Спи, доктор.

Утро

Он очнулся в своей палате отдыха для врачей. Голова гудела, будто в неё вбили гвоздь.

На столе — записка:

«Вы переутомились. Отдыхайте. Завтра — важная операция».

Но под ней — другие буквы.

Будто кто-то писал тем же пером, но нажимал сильнее, продавливая бумагу:

«НЕ ОПЕРИРУЙ ЕГО».

«Тридцать один час»

Часть четвертая: Распад

Он проигнорировал записку. Какой-то розыгрыш, чья-то глупая шутка. Он не мог отказаться от операции — он был хирургом. Его долг — спасать.

Но не смог игнорировать.

Пациент лежал в воде, красной и густой, как сироп. Вены на запястьях зияли аккуратными разрезами — слишком точными для самоубийцы. На зеркале кровью было выведено:

«ОН ВИДЕЛ ТОЖЕ»

Буквы стекали, но не вниз — в стороны, будто кто-то писал изнутри стекла. Орлов провёл пальцем по надписи. Зеркало было тёплым.

Телевизор. Аня.

Она сидела перед выключенным экраном, уставившись в чёрное стекло.

— Ты пахнешь ею, — сказала Аня, не поворачиваясь. Её голос звучал одновременно слишком близко и бесконечно далеко, будто доносился из глубин ванной комнаты.

— Я спасаю людей, — ответил он.

— Ты их хоронишь.

Она повернулась. Её глаза были затянуты мутной плёнкой, как у мертвеца на третьи сутки.

— Кто ты? — прошептал он.

Аня улыбнулась.

— Ты же сам меня выписал.

Он ушел к Лизе.

Он проснулся от ощущения влажных пальцев на шее. Лиза лежала рядом. Её кожа была холодной и скользкой, как у только что вынутого из воды трупа.

— Я ведь тебя предупреждала, — прошептала она, не открывая рта.

Стены дышали. Потолок капал чем-то тёплым и солёным.

Он побежал.

Улицы Вороново пустовали. Фонари горели тёмно-красным светом, освещая следы чьих-то босых ног — все вели к больнице.

В окне своего дома он увидел себя. Тот Орлов прижимал к груди что-то маленькое и свёрнутое в одеяло.

Оно дёргалось.

Операционная

Персонал ожидал молча, облачённый в белые халаты с лицами, копириющими его собственное

На столе лежала Аня.

— Начинаем, — сказал главврач и протянул ему скальпель.

Лезвие блеснуло.

Часы показывали 3:33.

Тридцать первый час операции.

Последнее осознание

Орлов вдруг понял.

Это не город.

Это его разум.

И он медленно разрушается.

Анна умерла ночью, когда он ввёл последнюю дозу препарата. Монитор показал прямую линию, и комната наполнилась звоном тревожного сигнала. Он помнил каждое мгновение: её расширившиеся от удивления глаза, свою дрожащую руку, капельницу, качающую смертельную жидкость. Теперь эта сцена прокручивалась в голове снова и снова, превращаясь в нескончаемый фильм ужасов.

Неудачная анестезия.

Ошибка в дозировке.

И теперь он не может уйти.

Потому что он — тоже часть этого места.

Часть кошмара, который сам создал.

И часы продолжают тикать.

***

Если интересен мой стиль, я пишу книгу. Она совершенно бесплатна, ссылка в моём профиле.

— Боже... — Стефани прилипла к стеклу. — Такое чувство, будто время здесь... застряло.

Винсент молча сжал кулаки. Он единственный знал почему.

Автобус вполз в деревню. Пустые дома смотрели на них чёрными глазницами окон. А впереди, за покосившимся забором, высился особняк. Тот самый, про который Миа читала в пожелтевшей газете 1973 года.

Последнее убийство здесь произошло 12 ноября. В день её рождения.

Глава 2: Дом, который дышит

Лунный свет стекал по фасаду особняка, растягивая тени до неестественных пропорций. Казалось, само здание дышало — стены вздымались и опадали в такт их шагам. Кривые оконные проёмы были расположены хаотично, словно архитектор проектировал их для существ с иным строением черепа.

— Ну что, пацаны, гоу в гости к призракам? — Эштон щёлкнул зажигалкой "Zippo" с гравировкой черепа. Оранжевое пламя на миг высветило его ухмылку.

Лора подняла камеру. Щёлк. На экране "Polaroid" тут же проступило изображение: облупившаяся краска, разбитые окна... и в правом верхнем углу — чёткая белая вспышка, будто кто-то там стоял с зеркалом, ловя отблеск луны.

— Эш, может, там электрики? — фыркнула она, но пальцы сами сжали распечатывающийся снимок.

— Ага, или призраки с фонариками, — заржал Грег, поправляя на шее цепочку с той самой совиной лапкой.

ТУК! Чёрная масса врезалась в лобовое стекло с глухим стуком спелого арбуза. Трещина поползла по стеклу, рисуя причудливую паутину прямо перед лицом Эштона.

— Чёрт возьми! — Джейкоб выскочил наружу, пиная ботинком окровавленное тело ворона. — Просто дохлая птица, расслабьтесь, орнитологи хреновы!

Но когда они выходили из машины, что-то мягкое шлёпнулось в грязь рядом с Винсентом. Тряпичная кукла в выцветшем платьице. Её глаза были аккуратно вырезаны ножницами, а на месте рта торчали чёрные нитки, стянутые в вечную улыбку. Он поднял её, почувствовав под пальцами что-то твёрдое внутри, и молча сунул в карман куртки.

Внутри особняка воздух был густым, как в склепе. Запах ладана смешивался с ароматом гниющих яблок и чего-то медного.

— Как в той часовне... — начала Миа, но её слова потонули в скрипе половиц. Пол под ногами дышал, словно был обтянут кожей.

Грег копошился в углу, разгребая груду пожелтевших газет. Бумага рассыпалась в пальцах, оставляя на коже жёлтую пыль, похожую на серу.

— О, смотрите, местные новости! — Он тряс листком, где жирным шрифтом кричал заголовок: "ПЯТЕРО ПРОПАЛИ БЕЗ ВЕСТИ: СЛЕДЫ ВЕДУТ В ЛЕС". Дата — 12 ноября 1973. Фотография была намертво приклеена к странице — кто-то явно лизал её перед этим, оставив засохшие следы слюны.

Миа подошла к стене, проводя пальцем по шершавым обоям. Под слоем грязи проступали символы — не то руны, не то детские каракули. При дневном свете их бы не заметили, но в дрожащем свете фонариков они словно шевелились, извиваясь как черви в ране.

Стефани тем временем раскрыла потрёпанный кожаный дневник, найденный под лестницей. Переплёт скрипел, будто вскрывался гроб.

— "Им нужны семеро. Нас уже шесть. Он сказал, что последний придёт с куклой", — её голос сорвался на последнем слове.

— О, ну конечно, — Джейкоб закатил глаза так, что стали видны красные прожилки. — Классика дешёвых страшилок. Давайте ещё скажем "Кэндимен" пять раз перед зеркалом!

Их смех прозвучал неестественно громко, будто кто-то смеялся вместе с ними, чуть запаздывая.

Лора снимала всё на айфон, хотя экран то и дело покрывался помехами. Эштон водил лучом фонаря по потолку, где темнели странные пятна — слишком правильной формы, как отпечатки ладоней. Грег дурачился, изображая медиума, но его шутливое "Ооо-у-у-у!" вдруг оборвалось — за его спиной что-то упало с полки.

А Винсент стоял в дверном проёме, сжимая в кармане куклу. Он знал: кто-то уже считал их шаги. И счёт был почти закончен.

Глава 3: Шесть

Джейкоб закатил глаза до предела, так что стали видны розовые прожилки на белках. Со стуком распахнул дверь подвала, отчего облако пыли взметнулось в воздух, кружась в лунном свете, как пепел.

— Окей, идиоты, сейчас я докажу, что тут нет ничего страшного, кроме крыс и плесени! — его голос гулко разнёсся по лестнице, отражаясь от сырых стен.

Он начал преувеличенно трястись, изображая ужас:
— О нет-нет-нет! Что это?! О боже, спасите! — его пальцы судорожно сжимали перила, оставляя на гнилом дереве влажные отпечатки.

— Заткнись, придурок! — засмеялась Лора, но её ногти впились в кожу ладоней так, что выступили капельки крови.

Из темноты донёсся его смех — громкий, истеричный, с лёгкой хрипотцой:
— Вы видели свои лица! Ха-ха-ха! Вы реально поверили, что...

Грохот. Тишина. Резкий, пронзительный крик — будто рвали металл.

— Джейк?! — Эштон шагнул вперёд, и его ботинок со скрипом вдавил в пол засохшую многоножку.

Тишина ответила гулкими каплями с потолка.

— Очень смешно, мудак! — Грег попытался рассмеяться, но из горла вырвался лишь странный булькающий звук.

Миа первой спустилась вниз. Воздух в подвале был густым, как сироп, с привкусом старого мяса. На стене — свежие потёки крови, стекающие вниз по трещинам кирпича, складываясь в чёткую цифру: 6.

Лора машинально подняла камеру. Щёлк. На экране Polaroid медленно проявлялось изображение: Джейкоб стоял спиной, его поза была неестественно скрюченной. А над ним нависала тень — слишком высокая для человека, с рогами, ветвящимися, как корни мёртвого дерева. Её пальцы-прутья впивались в плечи Джейкоба, оставляя тёмные вмятины.

В тот же миг с улицы донёсся оглушительный рёв радио — их автобус, будто по чьей-то команде, включился на полную громкость. Из динамиков полился детский голосок, напевающий:

— Раз-два-три, не дыши! Четыре-пять, будешь спать!

Они выбежали наружу. Эштон с силой вырвал ключи из замка зажигания, порезав ладонь о острый край.

— Джейк, если это ты... — он озирался, и его зрачки расширились, отражая луну, — ...я тебе точно что-то отрежу!

Но вокруг было только молчание и лунный свет, струящийся по капоту Ford'а, будто жидкий азот. Вернувшись в особняк, они поднялись на второй этаж.

Лора, дрожа, как в лихорадке, подняла камеру к окну. Вспышка. На экране — их автобус. А в его окне... её собственное лицо. Но не настоящее. Искажённое, с неестественно широкой улыбой: губы растянуты до мочек ушей, глаза — чёрные, без белков.

Камера со звоном разбилась о пол, и осколки стекла странным образом сложились в маленькую звёздочку.

Миа стояла перед зеркалом в холле. Его поверхность была покрыта тёмными пятнами, будто кто-то дышал на него годами.

— Если смотреть десять секунд... — её шёпот был едва слышен.

Отражение начало меняться: обои пузырились и отклеивались, пол прогнивал насквозь, обнажая кости под ним, а с потолка свисали клубки чьих-то волос. И за её спиной... фигура. Чёрное пальто, слишком длинные руки, лицо, скрытое в тенях.

Она вскрикнула, отпрянув.

— Ты чего? — фыркнул Грег, но его рука непроизвольно потянулась к карману, где лежала та самая вонючая фигурка.

— Там кто-то был!

— Конечно, — он закатил глаза, но его зрачки были неестественно расширены. — Может, мы уже призраки?

Бам-бам-бам.

Часы на башне пробили 3:33, и стены дома вдруг зашептали их же голосами, повторяющими в унисон:

— Может, мы уже призраки?

А где-то внизу, в подвале, что-то заскреблось.

Глава 4: Пять

Тишина после голосов повисла в воздухе, густая, как застывающая кровь. Даже их дыхание казалось слишком громким — будто кто-то считал каждый вдох.

— Грег? — Лора прошептала, но её голос растворился в скрипе половиц. Дерево под ногами дышало, расширяясь и сжимаясь, как грудная клетка спящего гиганта.

— Ладно, шутки кончились! — Эштон ударил кулаком по стене, оставляя отпечаток на обоях. Его зрачки были расширены до предела, отражая пламя зажигалки.

Они начали обыскивать комнаты, крича их имена. Эхо возвращалось искажённым — будто кто-то повторял слова с задержкой в полсекунды.

Ровно пять минут спустя, Миа машинально засекла время по своим наручным часам, стрелки которых теперь шли против часовой стрелки, она распахнула дверь кухни.

— О, Боже...

Грег. Он сидел в шкафу для посуды. Нет — его посадили. Тело было сложено с неестественной точностью: колени прижаты к груди, руки вывернуты так, что локти касались друг друга, пальцы сплетены в замок.

Но самое страшное — его рот.

Губы были аккуратно зашиты чёрными нитками, а между зубов торчала пожелтевшая фотография. Лора, дрожа, вытащила её.

12 ноября 1973 года. Группа людей перед особняком. Шестеро. А в центре... размытое пятно с очертаниями куклы. И подпись: "Нас уже шесть. Он придёт с куклой".

— Нам нужно уходить! Сейчас же! — Миа схватила Винсента за руку.

Они бросились к выходу. Но дверь исчезла. Стена на её месте была теплой и влажной, как живая плоть. Коридоры растягивались, приводя их обратно в холл, когда они пытались убежать в другое место особняка. Окна не поддавались — стул, брошенный Эштоном, разлетелся в щепки, но стекло осталось даже без царапины.

— Что за хрень?! — Эштон бил кулаками по раме, но в ответ раздавался лишь глухой стук — будто по ту сторону кто-то стучал в ответ.

Стефани в это время лихорадочно листала дневник.

— Здесь что-то есть... — её ногти впились в бумагу, когда она шепотом читала записи. — "Винсент... 12.11.1973... Он всегда был..."

Буквы зашевелились, превращаясь в густую чёрную жидкость.

— А-а-а!

Её рука провалилась в страницу, как в трясину. Бумага обвилась вокруг запястья, стягиваясь, как петля.

— Держите меня! — её крик оборвался, когда страницы сомкнулись вокруг шеи.

Тело Стефани растягивалось, как горячий пластилин. Кости хрустели, но не ломались — просто удлинялись, пока её лицо не коснулось бумаги.

— "Он всегда был здесь..." — её губы слились со страницей в последнем шёпоте.

Щёлк. На стене среди портретов появился новый — Стефани. Её глаза были широко открыты, а рот — зашит теми же чёрными нитками.

Эштон подошёл ближе.

— Стеф... — его палец коснулся фотографии.

Бумага была тёплой и пульсировала.

В зеркале напротив... она была. Стефани била кулаками по стеклу, её рот разрывался в беззвучном крике. Но в реальности — там ничего не было.

Осталось пятеро.

Глава 5: Один

Дневник жреца упал на пол с глухим стуком, раскрывшись на последней странице. Он выпал из шкафа слишком аккуратно, будто его подсунули.

Пожелтевшие чернила складывались в строки:

"7 вошли. 1 остался.
III.III.CCCXXXIII — Первый Камень.
730 теней в стенах.
Примите 731-ю".

Лора медленно подняла глаза от текста к фотографии 1973 года. Её пальцы дрожали, когда она провела по изображению.

— Это... невозможно...

Среди жрецов в чёрных одеяниях стоял Винсент. Тот же взгляд. Те же черты. Даже шрам над бровью. Он не постарел ни на день.

— Ты... — голос Эштона прозвучал хрипло, как будто его горло сжимали невидимые пальцы. — Что ты за тварь?!

Он рванулся вперёд, сбивая Винсента с ног. Кулаки со всей силы врезались в лицо, кровь брызнула на пол, но не потекла — а застыла в воздухе, как капли ртути.

— Прекрати! Он же не виноват, что похож! — Миа попыталась оттащить Эша, но он отшвырнул её.

— Ты видела фото?! Он там был 50 лет назад!

Винсент лежал на полу, улыбаясь. Кровь стекала по его подбородку, но в глазах не было боли — только ожидание.

Лора потянула Эша за плечо:

— Остынь! Мы не знаем, что это за фото, может, его дед или...

Винсент медленно поднялся. Он подошёл к стене, где раньше была дверь, и провёл окровавленным пальцем по штукатурке. Кровь впиталась, как в промокашку.

— Что он делает?! — закричала Миа.

Символ вспыхнул чёрным светом. Стены вздохнули. Их отбросило в разные стороны.

Эштон очнулся в комнате с заколоченным окном.

За стеклом — жёлтый Ford Econoline 1973 года подъезжал к особняку. Внутри — они сами. Весёлые. Пьяные. Живые.

— НЕТ! — он бил кулаками по стеклу, кожа рвалась, оставляя кровавые отпечатки. — УЕЗЖАЙТЕ!

Но микроавтобус остановился. Двери открылись. Семь теней вышли наружу. Одна из них обернулась. Это был он сам.

Лора оказалась в комнате, заваленной фотографиями.

В руке — страница из дневника:

"7 должны войти. 1 должен остаться".

На стене перед ней шевелились портреты пропавших. Джейкоб. Грег. Стефани. Их лица медленно стирались, будто кто-то невидимый проводил по ним ладонью.

Она подняла Айфон. Щёлк. На снимке — она сама, но её лица нет.

Миа открыла глаза рядом со старой фотокамерой. Плёнка была заряжена.

Первое фото — вся группа у особняка. Щелчок. Джейкоба нет. Щелчок. Грега нет. Щелчок. Стефани нет. Последний кадр — один Винсент, смотрящий прямо в объектив. Его глаза были чёрными. Совершенно.

В этот момент раздался стук в дверь. Хотя двери не было, у стены стоял Джейкоб.

Его рот был зашит.

— Вы не уйдёте. Вы никогда не уходили.

Винсент на кухне достал куклу без глаз.

Повернул ей голову на 180 градусов. Поставил на стул. Часы на стене замерли на 3:33.

Он ухмыльнулся. Отвернулся. И тогда — тик-так. Тик-так. Тик-так.

Где-то в доме снова засмеялись.

Глава 6: Круг замкнулся

Миа отчаянно рылась в сумочке, рассыпая по полу мелочь, жвачки и старую фотографию детского приюта. Её пальцы наконец наткнулись на мешочек с солью и три чёрные свечи, купленные когда-то у цыганки.

— Должно сработать... должно... — её голос дрожал, пока она рисовала солью дрожащий круг вокруг себя.

Но тени под полом зашевелились.

Чёрные, как смола, языки лизнули соль, оставив после себя влажные следы, пахнущие медью и ладаном. Миа почувствовала, как её собственный язык прилипает к нёбу.

Что-то тёплое и жирное выползало у нее из горла — чёрные нити, как у древней мумии, обвивали её шею, затягиваясь туже, туже...

Последнее, что она увидела — себя со стороны.

Её тело, подвешенное на ржавый крюк, точь-в-точь как на той старой фотографии культа. Глаза налились кровью, когда петля окончательно затянулась.

Где-то в доме раздался щелчок. На стене появился новый портрет.

Эш в соседней комнате наткнулся на старый радиоприёмник.

Он включился сам.

— Ритуал со свечами и солью — не защита. Это приглашение. Это самопожертвование.

Голос звучал слишком знакомо — это был его собственный.

Ярость затмила разум. Он бил кулаками в стекло, пока кости не треснули, пока кровь не залила предплечья. С последним криком он бросился всем телом в окно.

Стекло разбилось. Но осколки не упали. Они замерли в воздухе, медленно развернулись... и вонзились в него, образуя кровавую корону вокруг головы. Его крик оборвался, когда самый крупный осколок пронзил горло.

Где-то в подвале что-то зашипело от удовольствия.

Винсент в это время стоял перед гардеробом.

Его пальцы провели по старой куртке Эша. Он примерил её — и странным образом она села идеально, хотя Эш был намного шире в плечах.

В кармане что-то звякнуло. Ключи от Ford Econoline.

Он улыбнулся.

Лора в ужасе отшвырнула последнюю фотографию.

Стекло лампы разбилось, и в осколках она увидела Эша — он бежал по бесконечному коридору, его рот был открыт в беззвучном крике.

Она поняла. Все эти фото... это не воспоминания. Это предсказания.

Её пальцы наткнулись на ещё один снимок. На нём вся их группа стояла перед особняком, улыбаясь. Но по мере того, как Лора смотрела, её собственное изображение начало блекнуть.

Она почувствовала, как её тело становится лёгким, прозрачным...

— Нет... нет, нет, НЕТ!

Но её голос уже не звучал. Руки стали полупрозрачными, как старая фотобумага. Последнее, что она успела увидеть — как Винсент берёт её камеру и делает селфи, улыбаясь в объектив.

Винсент расставил семь свечей в круг.

Пламя вспыхнуло синим огнём.

— Круг замкнулся.

Стены затряслись и осыпались, открывая истинный облик особняка — каждая стена была увешана сотнями, тысячами портретов.

Все те, кто вошёл сюда за 50 лет. Все те, кто стал частью культа.

Он аккуратно стёр своё имя из дневника.

Когда он вышел на улицу, на дороге уже стоял жёлтый Ford Econoline 1973 года.

Из него высыпала новая группа студентов.

— Эй, ты тоже здесь за мистикой? — крикнула рыжая девушка.

Винсент только улыбнулся в ответ.

Где-то в особняке альбом культа сам открылся на чистой странице. Одна за другой появлялись новые фотографии.

Последняя надпись возникла сама собой, выжигая бумагу:

"7 должны войти. 1 должен остаться. Тогда 731-й круг повторится".

Тени в особняке зашевелились, готовясь к новой встрече.

Где-то в подвале закапала свежая кровь, складываясь в цифру "7".

А на башне часы, которые никогда не шли, внезапно ожили и начали отсчёт...

3:33.

Тик-так.

Тик-так.

Тик-так.

***

Кроме рассказов, я пишу и книгу, и в ней есть красочные описания, умные персонажи, пугающая или легкая атмосфера, зависящая от сцены, но всегда живая. Загляните, обещаю, вам понравится! А если не понравится, уделите ей хотя бы какое-то время и добавьте в библиотеку. Спасибо, что читаете!)

Люди на газоне двигались как марионетки с разболтанными нитями — их руки скользили по траве, пальцы сжимали и разжимали пустоту. Кто-то плакал, прижимая к груди горсть мармеладных мишек, кто-то смеялся, засовывая их в рот целыми пригоршнями. Их глаза были стеклянными, будто затянутыми сахарной глазурью.

Он сделал шаг к особняку, и трава под ногами вдруг зашевелилась. Газон вздыбился, как океанская волна, и из-под изумрудных стеблей выполз Оно.

Червяк. Нет — Чудовище. Его тело переливалось всеми цветами, какие только бывают у мармелада: ядовито-розовый, лимонно-жёлтый, ультрамариновый. Кольца растягивались и сжимались, оставляя за собой липкий блестящий след. Но самое жуткое — его рот. Он занимал половину туловища, и когда существо заговорило, внутри мелькнули ряды миниатюрных зубов, точь-в-точь как у мармеладных мишек, только острых, как бритвы.

— Что сделало вас людьми? — голос червяка звучал так, будто его пропустили через кипящий сироп. — У тебя час. После — я тебя съем, червяк!

Существо резко развернулось, его тело хрустнуло, как ломающаяся карамель, и поползло к высокой женщине в синем платье. Она стояла на коленях, трясясь, а вокруг неё валялись десятки раскусанных конфет.

— Нет, подождите, я почти вспомнила! — закричала она, но червяк уже раскрыл пасть.

Звук был... хлюпающим. Как если бы кто-то раздавил пакет с вареньем. Толпа даже не оглянулась. А потом Червь изрыгнул из себя содержимое. Из него вырвался поток разноцветных мишек, свежих, блестящих, пахнущих клубникой и апельсином. Они покатились по траве, смешиваясь с другими.

Мужчина резко обернулся — где-то позади раздался тихий всхлип. Среди бесцельно бродящих людей он заметил девочку. Она стояла неподвижно, в зелёном платье, выцветшем, словно его долго стирали в сладкой воде. Её пальцы судорожно сжимали подол, а глаза — слишком большие, слишком тёмные — были прикованы к Червяку. Чудовище медленно извивалось в её сторону, кольца тела переливались ядовитыми оттенками. Его пасть уже приоткрылась, обнажая ряды крошечных мармеладных зубов.

— Эй, ты! — крикнул мужчина, и его голос, вопреки ожиданиям, прозвучал чётко, почти звеняще, будто разбил сахарную плёнку, натянутую над этим местом.

Червяк замер.

— Если у неё кончилось время, я разделю свой час с ней! Полчаса ей и мне, что скажешь?

Воздух сгустился, наполнившись запахом растопленной карамели. Червь заколебался, его тело сжалось, затем разжалось — и вдруг он кивнул. Не головой, её у него не было, а всей передней частью туловища, где зияла эта жуткая пасть.

Девочка не шевелилась. Казалось, она даже не дышит. Мужчина шагнул к ней, но тут его взгляд уловил нечто странное. Мармеладные мишки. Они не лежали на траве. Они стояли.

Тысячи крошечных конфетных фигурок, выстроившихся в неестественно прямые ряды, словно солдаты перед парадом. Их глянцевые поверхности отражали свет, но небо было пасмурным — откуда тогда эти блики?

И самое удивительное — все они смотрели в сторону особняка. Будто ждали чего-то. Будто знали что-то. Мужчина повернулся к девочке, но та теперь тоже смотрела на особняк.

— Ты... — начал он, но голос застрял в горле.

Червь уже отполз, его длинное тело извивалось между людьми, пугая их одним лишь присутствием. Казалось, он дал им передышку, но ненадолго. Мужчина сжал кулаки и направился к особняку.

Он вошёл внутрь. Особняк оказался не домом, а мастерской.

Гигантский зал, уходящий в бесконечность, был заставлен верстаками, станками, приборами — от грубо обтёсанных каменных плит с первобытными резцами до сияющих голографических панелей, чьи экраны мерцали символами, которых он не мог прочесть.

Здесь были колесо гончара, покрытое древней глиной, и паровой двигатель, всё ещё шипящий горячим паром. Пишущая машинка с застрявшей между клавиш мармеладкой.

Компьютер с экраном, на котором застыла строка кода:

if (human) { return "remember"; }

Воздух дрожал от гула невидимых механизмов, от шепота изобретений, которые ещё не были созданы.

Он шёл вдоль рядов, касаясь инструментов, и с каждым шагом в голове что-то щёлкало.

Каменный топор.

Прялка.

Микроскоп.

Серп и молот.

Космический скафандр.

И тогда — озарение.

Он понял.

Он выбежал на газон, сердце колотилось так, будто хотело вырваться из груди.

Червь извивался среди людей, его пасть уже раскрывалась над стариком в потрёпанном костюме.

— ТРУД! — крикнул мужчина.

Мир замер. Червь затрясся, его разноцветное тело задрожало, как желе, ударившееся о стол.

— Ты... вспомнил... — прошипело существо, и голос его больше не был сладким.

Потом — взрыв. Червь лопнул, его тело разлетелось на тысячи мармеладных мишек, но теперь они были просто конфетами. Без блеска. Без странного гипнотического взгляда.

Они упали на траву обычной кучей, как будто кто-то просто рассыпал пакет сладостей. Люди вокруг заморгали, словно пробуждаясь. Особняк начал таять, его стены стекали, как растаявший сахар.

Мармеладные мишки на газоне больше не стояли.

Девочка в зелёном платье улыбнулась.

— Значит, ты не забыл.

И мир растворился.

Он открыл глаза.

Утро. Комната. Обычная жизнь. Но на тумбочке возле кровати лежал один мармеладный мишка.

Красный. С белым бантиком.

Он взял его в руки — он был тёплым. За окном запела птица.

Конец.

Послесловие:

Это был сон о выборе. О том, что делает нас людьми. Не память. Не страх. Не сладкое забвение. А труд — действие, созидание, преодоление.

И, может быть, один красный мишка — это напоминание.

Чтобы не забыть.

***

Кроме рассказов, я пишу и книгу, и в ней есть красочные описания, умные персонажи, пугающая или легкая атмосфера, зависящая от сцены, но всегда живая. Загляните, обещаю, вам понравится! А если не понравится, уделите ей хотя бы какое-то время и добавьте в библиотеку. Спасибо, что читаете!)