Истории из жизни

Педиатр категорично заявила: "Это аллергическая реакция! Дайте антигистаминное и всё пройдет!" Не прошло. Утром ребенок плакал, отказывался от еды и больше был похож на шарик. Я вызвала скорую, пересказала факты, долго не могла вынуть медицинский полис ребенка из конверта, чтобы продиктовать номер. На том конце трубки меня торопили. Руки перестали вообще слушаться, я рыкнула: "Да , подождите вы!" В ответ получила: "Чё орешь? Накормят сначала всякой дрянью, а потом орут!" Язык я прикусила и расплакалась. Это сейчас я уже научилась сначала молча делать всё в точности с указаниями врачей, а рыдать в подушку. Тогда я ревела не стесняясь от любого слова.

Нас привезли в больницу, на мой вопрос в приёмном: "А это дома нельзя лечить?" мне протянули бумагу: "Пиши отказ!" Но врач тут же вырвала ее, шикнув на медсестру: "С ума сошла! Тут такой диагноз!"

Я онемела, диагноз был только у врача. нас разместили в отдельной палате и велели ждать. Разговоров до получения результатов всех анализов не предвиделось. Единственное, что мне объяснили, что это надолго и выдали список запретов. Вечером пришла врач и рассказала, что у ребенка гломерулонефрит. Эту болезнь лечить в городской больнице нельзя. В областную нас не возьмут, потому что мы прописаны в городе, да и не надо, потому что лечат эту болячку в Москве. Но туда нас не возьмут, потому что мы должны подтвердить диагноз.

Василию через день брали кровь, ставили катетеры в маленькие венки, мне приходилось исхитряться, чтобы кормить его преднизолоном - жутко горькими таблетками и соблюдать строгую диету. Он постоянно был голоден и жутко злился, если я пыталась поесть. Если я брала ломтик яблока и быстро кусала его, он вынимал его у меня изо рта. Я перестала есть совсем. Если честно, и не хотелось. Я только пила. Домой не отпускали совсем и на улицу тоже. Палата была на первом этаже, я открывала окно, а муж запрыгивал на фундамент здания, и общался с сыном, держась за подоконник. Тогда я обижалась, что он приходил совсем ненадолго, а теперь я думаю, что приходить каждый день перед работой или после нее... это подвиг!

Пять недель мы подтверждали диагноз, потом мне нужно было срочно сделать кучу прививок сразу, потому что мой терапевт не следила за календарем прививок, а я так и не знала про него, наивно полагая, что все прививки остались в школьные годы. Без прививок меня не допускали до госпитализации в московский институт. Я отпросилась на час из больницы, уговорив бабушку мужа посидеть с Васей. Свекровь отказалась наотрез - у нее аллергия на хлорку, а в палатах обрабатывали пол дважды в день. Бабушка мужа жутко боялась крови и уколов, поэтому согласилась только при условии, что она просто сидит в палате.

Я мчала в прививочный кабинет как молодая лань. Мне отказали в прививках в моей поликлинике. Я рыдала в кабинете заведующей, умоляя помочь. Вакцины нашлись. Оказалось, что принципиальная старушка-инфекционист не хотела делать прививки, не видя моего сертификата или хотя бы справок о прививках. Вакцина была. И поэтому я в обход инфекциониста расписалась в согласии на прививки и прошмыгнула в процедурный. Естественно, что началась температура, а ехать в Москву надо. Мне выдали жаропонижающее, приказали молчать о температуре.

В институт педиатрии на Талдомской мы легли без приключений. Приключения начались уже там. Через три недели улучшений у Василия не наступило. Только от отеков избавились с помощью мочегонных и капельниц альбумина. Еще мне разъяснили, что за диагноз и чем он грозит сыну. Вылечить окончательно нельзя, но с этим живут, а моя цель помогать вывести ребенка в ремиссию. А на каких-то выходных у Василия началась одышка. Дежурный врач, сказал, что я просто перекормила ребенка (это было не так, он потерял аппетит), велел не дергать его по пустякам. В понедельник я робко объяснила лечащему врачу про одышку. И тут начались консультации: пульмонолог, аллерголог... УЗИ сердца... врач вдруг начал дергаться и перепроверять, стал необыкновенно сосредоточенным и молчаливым, позвонил заведующей отделения, собрали консилиум. Меня уже надрессировали молчать и слушаться. А самое главное - ждать, когда со мной заговорят.

Оказалось, что у Василия тромб в легочной артерии. Нужен срочно опекун, потому что я никто и звать меня никак. Юридически я все го лишь жена опекуна ребенка. у меня нет права решать вопросы, связанные с его жизнью и здоровьем и лежу я с ним только с высочайшего позволения зав.отделения нефрологии. Да! Таков закон. Доверенность мы не успели сделать. Муж уехал с работы, вырвал зубами у третьего нотариуса доверенность на моё имя, чтобы я могла подписывать согласия на операцию, и примчал вечером в Москву. Утром его и ребенка на скорой помощи увезли в Бакулевку на МРТ и консультацию. Оттуда мне позвонил супруг, велел собрать самое нужное и приехать.

У меня в арсенале: не знание города, отсутствие опыта передвижения на метро, ограниченный лимит денег и кнопочный телефон. Но язык до Киева доведет. Я добралась и услышала вердикт: ждать операции. МРТ показала, что у ребенка двусторонняя тромбоэмболия легочной артерии. Причины неизвестны, но совершенно точно надо ждать операции. Операции такого типа проводит только лично Бокерия. И мы ждали. В палате интенсивной терапии, в которой нельзя было находиться посторонним. Но минимум медицинского персонала, который работал в отделении, и маленький возраст ребенка позволяли мне тихонечко сидеть и читать стишки и сказки ребенку днем, а ночью брать постельное белье и спать рядышком на каталке.

Вася разлил супчик на свое одеяло, я отдала свое, а с его одеялка сняла пододеяльник, но нового не взяла, замоталась. Вечером в смену заступила медсестра, которая отобрала одеяло, возмущенная нарушением: шерстяное одеяло должно быть исключительно в пододеяльнике. Я не спорила. Ночи были холодные, а отопление не включали. Я проснулась с соплями, а вечером меня уже душил кашель. Со мной поделились маской, но я старалась по минимуму приближаться к ребенку. Он постоянно был под капельницами и большую часть времени спал. Это спасало. Благо, что на территории Института была аптека. Я закидывалась жаропонижающими и пила сиропчики, антибиотики мне не продали без рецепта.

Сначала я жутко злилась на медсестру, но сейчас вдруг поняла, что если бы я тогда не заболела сама, я бы сошла с ума. Ждать, смотреть на показатели подключенных приборов, поправлять кислородную маску ребенку, следить за ЧСС ребенка и сатурацией - легко свихнуться.

Я спускалась в храм и просто стояла там. Не помню, молилась ли я. Но поддержка была очень нужна. Внешние стимулы не помогали. Нужны были внутренние резервы, чтобы терпеть и верить в профессионализм врачей.

4 сентября была операция. Успешная. Антитромбин (человеческий антикоагулянт) после операции оказался 18, при норме 118 единиц. Нужно было восстановить его в крови. Чтобы восстановить, нужно было его возместить. 125 мл антитромбина стоило на тот момент 75 тысяч. На тот момент зарплата мужа была 23 тысячи рублей. Я в панике прикидывала, как можно продать мамину комнату в общежитии, ведь курс восстановления мог потребовать до 10 флакончиков. Первый флакон выпросил для Васи интерн, который в одно из ночных дежурств узнал историю Василия. Антитромбин стал 35. Нас надо было выписывать. Во время выписки мне признались, что не были уверены, что Василий доживёт до операции, слишком малы были шансы и слишком большим был тромб. Да и сама операция была сложной. Пришлось удалять часть легочной артерии, потому что иначе удалить тромб было невозможно.

Нас отправили на Талдомскую, а оттуда буквально через неделю в Морозовскую детскую. Нужно было решать что-то со свертываемостью крови, ведь в институте им.Пирогова нет гематолога. И два флакона антитромбина, которые купили для Василия врачи Пироговки не бесконечны! В Морозовской мы находились в боксовом инфекционном отделении, Василию назначили Варфарин - препарат не предназначенный для детей, но самый доступный, потому что альтернативой были бы уколы гепарина, которые дороги и не компенсируются ОМС. Понаблюдали неделю и отправили на Талдомскую.

Через два дня оказалось, что после операции все же возникли осложнения в виде появления жидкости в полости перикарда. Спасибо хирургам Пироговки, они сделали прокол и вывели лишнюю жидкость, но установка катетера в подключичную вену вызвал появление нового тромба. И так как он был новый, тромб начали растворять постоянным введением гепарина. От ребенка остался скелетик, каждый позвоночек можно было посчитать, таким худым он был, а кожа тонкая и сухая как пергамент. И только карие огромные глаза не давали мне сдаваться и продолжать верить в лучшее. Я мыла полы в институте при любом случае, чтобы не сойти с ума. Шел октябрь, а мы с 24 июня не были дома.

29 октября в мой день рождения очередные соседки по палате пожалели меня и устроили маленький праздник. Мы ели пирожные.

Проблемы со свертываемостью более-менее решили. Она была под контролем. Пришло время решать проблему с почками. Гормоны не помогали и выходом был прием иммуносупрессантов - препаратов, которые убивают иммунитет и не дают организму даже мысли бороться с собственными почками. Но зато начинали расти волосы на всем теле, волосы темнеют, а ребенок хватает все болячки подряд. На самом деле не самая большая плата за жизнь.

В середине ноября отделение оказалось переполнено, были уплотнены все палаты, даже в архиве, кабинете профессора и учебной комнате для институтов поставили койки. Иммуносупрессия начала действовать. Суточная потеря белка с 12 грамм упала до 1,5. И нас внезапно выписали. В один день. Просто сказали: "Вызывайте папу, пусть забирает, но анализы будете сдавать еженедельно".

21 ноября муж трясущимися руками сгребал все наши вещи и сажал нас в машину. Он всю дорогу повторял: "Лучшего подарка на день рождения мне не надо! Вы живы, вы со мной!"

Дома накрыла страшная непроглядная тьма. Мы не вернулись из больницы. Да, стены были другими, а мои обязанности нет. Прием лекарств, сдача анализов, строгая диета. Забота, контроль и постоянная самодисциплина. Ни на минуту я не могла расслабиться и отвлечься. С ребенком отказывались провести даже час и отпустить меня хотя бы в магазин. Все боялись его как огня.

И это было лишь первое больничное приключение....

Физик у нас был импозантный пожилой джентльмен под звучной физической фамилией Попов. Одевался он всегда с иголочки в костюмы-тройки и нашейные пидорастические платки, изъяснялся сложно, имел бешенный успех у дам даже в свои 65 и 76 лет. А дамы перед ним все как одна млели и менялись голосом. На уроке напоминал Майкрофта Холмса в исполнении Бориса Клюева, расположившегося с комфортом в своем любимом клубе "Диоген". Не хватало только Таймс в руках и сигары во рту. Обращался к ученикам исключительно на вы и любил архаизмы в обращении: "сударь", "сударыня", "душечка", "милочка". Дворянин недорезанный. По отношению к девочкам был высокомерен, считал что физика не женская наука, и что это совершенно нормально. Мол, не дано. Чем однажды вызверил мою подругу, которая из вредности, и чтобы досадить этому снобу, привезла победу с областной олимпиады по физике. Вместо того, чтобы похвалить, он стал ее демонстративно игнорить. Мол, исключение из правила - лишь доказывает само правило. За их вечным противостоянием было интересно наблюдать. Она бунтовала и всячески старалась его выбесить, он лишь хмурился, но самообладанию своему не изменял. Если не разница между ними лет этак в 50-55, то можно было сказать, что эта пара была просто создана друг для друга.

Две клизмы с опущенными жопами и ногами колесом: географичка и биологичка, родные сестры, и внешне и внутренне сильно напоминали крыс. Но при этом сверху рядились не в ожидаемо серое, а в цветастое вырви глаз, как цыганки. А снизу в драповые однотонные юбки, не стиравшиеся видимо никогда, настолько засалены были швы. И им вечно было холодно, даже если натоплено было так, что хоть в обморок падай от духоты, поэтому всегда кутались в уродливые шали собственного рукоделия. Тоже вырви глаз и из несочетаемых цветов. Ненавидели красивых учениц и всячески их третировали. Собирали и распространяли сплетни об учителях и учениках, бесконечно жаловались на всех и вся завучу и директору, были дружно не любимы всеми, даже тем же завучем и директором. Когда они выруливали с лестницы на этаж, директор наш, святой человек, издавал стон: - О нет... - разворачивался на каблуках и шел в противоположную сторону, стремясь быстро скрыться за поворотом. Иногда ему это не удавалось. Одна их клизм орала через всю "конюшню" противным голосом: - Андрей Семёныч, Андрей Семёныч! - и он застревал в обреченном ожидании, как муха в паутине, даже не скрывая своей душевной тоски перед нами. Мы хихикали и понимающе ему подмигивали.

Англичанка и немка, пламя и лед. Англичанка была фигуристая, яркая, улыбчивая красавица-брюнетка, дети ее обожали, все мальчики были в неё влюблены наотмашь, а другие учителя ревновали и приписывали ей распутный образ жизни, что было неправдой, англичанка была глубоко замужем за главным инженером одного из наших градообразующих предприятий и жили они всю жизнь образцово-показательной семейной жизнью. Немка же была полная ее противоположность, сухая как мумия, строгая, эталонный ментор, от одного только ее взгляда ноги подгибались у некоторых. За спиной имела кличку "Гестапо". Шалостей, лени и дури никому не спускала. И как итог - стала заслуженным учителем РСФСР, потому что знание языка в ее группах было значительно выше. Те, кто изучал английский, выходя за стены школы два слова связать не могли на английском. Те, кто выпускался у Мариванны - бегло говорили на немецком без каких-либо проблем.

И наконец Алла Николаевна, учитель черчения. Вечно одетая в 50 оттенков серого. Но всегда аккуратная, волосок к волоску. Она была очень высокая и идеально ровная как карандаш. И непоколебимая абсолютно. Северус Снейп - только в юбке. Когда этот гренадер с идеальной офицерской выправкой возвышался над партой, жертва, сидящая за партой - инстинктивно пыталась под эту парту спрятаться. А еще у нее была шикарная грудь при в целом худощавом телосложении. Но это была не та грудь, которая восхищала и волновала. Эта грудь была оружием превосходства и доминирования над маленькими пиздюками вроде нас, она подавляла и унижала, внушала ужас.

Изошка швыряла мел. Мы пришли на урок, и одна парта была закрыта картонкой. Под картонкой во всю ширь была фломастером нарисована камасутра. Лучшая её часть и ещё там, кажется, был конь. Кто-то поинтересовался у изошки, что это за прекрасный рисунок, а она шваркнула кусок мела об переднюю парту и его осколки свистящей картечью разлетелись по классу.

Англичанка напоминала Обеликса усами и размерами, только вместо полосатых штанов от подмышек начиналась юбка. Она учила хорошо, просто всегда было очень страшно. Даже Шекспир на портрете у нее за спиной как будто пытался отвернуться и не смотреть.

Музычка лабала. Иначе этот стиль назвать нельзя. Она играла только фортиссимо, как будто хотела заглушить всех детей в мире. Впрочем, тут её можно понять. А я параллельно учился в детской музыкалке, поэтому попадал в ноты и меня использовали как камертон. «Глеб, соль!» — командовала музычка. «Соооооль!» — тянул я, потом вступали остальные и она начинала свой бешеный галоп по клавиатуре.

Испанок было, как водится, две. Одна высокая и благородная, похожая на афганскую борзую, вторая маленькая и злобная, как контуженный бельгийский гриффон. Пока первая грациозно зачитывала тему урока, вторая уже успевала всех наказать, на всех наорать, наставить пар и выгнать кого-нибудь из класса. Любовь публики распределялась между ними неравномерно, и это только добавляло одной — грациозности, а второй — контуженной злобы.

Физкультурка вроде была ничего, но когда дело дошло до летней практики, заставила мальчиков отрывать от стены спортзала чугунные батареи. И зачем-то носить их в подвал. Который был густо усеян битыми лампами дневного света. Видимо, от прошлого потока летней практики. Считаю, нам повезло — чугун от батарей лучше ртути от ламп. Физкультурка удовлетворенного наблюдала за этим вместе со своим верным другом, волейбольным мячом. Я вообще ни разу не видел её без волейбольного мяча подмышкой. Возможно, он просто был пришит к её тренировочному костюму, чтобы не нужно было его специально держать.

Естествознанка не знала, кажется, вообще ничего и от этого пребывала в постоянном испуге. От класса она защищалась учебником, иногда высовываясь из-за разворота с видами костров. В какой-то момент её перекинули с естествознания на историю города.

Биологичка готова была разорвать ребёнка за неправильное ударение в слове «зигота» и славилась способностью давать по две самостоятельные работы за один урок. Когда она шла по коридору, казалось, вместе с ней шагает вся эволюция целиком, а сзади по полу волочатся триплеты с нуклеотидами. Класс биологии был уставлен и оплетен растениями — по мере приближения к учительскому столу ветви сгущались и она сидела там полностью на зелёном фоне, как мисс Плющ. Готов поклясться, что в каморке за классной доской у неё висел какой-нибудь нерадивый, но питательный ученик, пронизанный лианами.

Директриса преподавала физику. Эта просто ненавидела себя, детей и педагогику. У меня была стабильная пара, потому что «ты, Клинов, не знаешь физику!». Как-то раз папа пошел в школу поговорить с ней о моей плохой успеваемости. Я ждал взбучки, но папа вернулся задумчивый и сказал только: «Ладно, я понял».

У нас была гимназия, поэтому нам всегда говорили, что ученики должны гордо нести знамя чего-то там. Судя по учителям, нужно было гордо нести знамя невроза. В этом плане всё было очень хорошо. Я бы даже сказал, было похоже на крестный ход.

Имелся даже гимн! Нет, серьезно, там первые два куплета были на латыни. Я до сих пор помню три строчки, хоть и не знал никогда, что они означают. Гимн помогал нам гордо нести знамя непонятно чего. Но не помогал нести портфель.

Портфель всегда был тяжёлый и огромный. Было круто, когда движением игрока в боулинг запускаешь портфель по полу, он — фшшшшшш! — скользит через всю рекреацию и шумно врезается в стену. Ты как будто делаешь учебникам больно. А однажды мне купили новый портфель и в нём я был похож на курьера яндекс-еды. Пробегавший мимо второклашка врезался в портфель головой и упал, а меня даже не покачнуло. А вас сейчас должно было передернуть от слова «рекреация».

Математичка, кстати, именно рекреацию имела в виду, когда писала мне в дневник замечание: «Списывал ДЗ в антисанитарных условиях». Ха, это она ещё под лестницей на первом этаже меня не видела! Там из забатарейной пыли можно было ещё одного Глеба свалять.

Психология вот говорит, все наши взрослые проблемы — из детства. В большинстве случаев нужно, конечно, ещё поразбираться, но в моём случае всё понятно. К пятому классу мы с другом Яном уже были редакторы и дизайнеры и даже немножко издатели. Мы пускали в ход весь доступный нам арсенал приёмов.

В школьной стенгазете под названием «Маленькие, но гордые Птички» мы говорили о правах и свободах — формально птичек, но все всё понимали, конечно. Мы не поддавались цензуре и поднимали острые темы. В текстовое поле под вопросом «Какой предмет вы ненавидите больше всего?» одноклассники бесстрашно вписывали «рус.яз.», «физра» и «литра». А газета висела в классе русского языка и литературы.

В первом номере вообще была опережающая своё время вещь — отрывные «Листы ярости». Это пачка листов с напечатанным на них на плохом матричном принтере трубящим слоном, которая была прикреплена степлером к полотну газеты. Инструкция к ним гласила, что в случае припадка ярости лист следует оторвать, скомкать и швырнуть в угол. На недавно найденной в закромах газете таких листов ярости не осталось — только одинокая скоба от степлера с клочком бумаги под ней. А значит, интерактив сработал.

Процесс подготовки номер был завораживающим, и только сильно позже стало понятно, почему. Свобода воли пьянила нас.

Ещё есть две вещи из детства, из школы, которые я не могу забыть и простить до сих пор.

Первая — это когда классе во втором учительница попросила взять маленькие листочки бумаги и написать на них ответ на какой-то вопрос в одно предложение. Я оторвал одну пятую тетрадного листка и спокойно написал, что просили. А учительница потрясла этим листочком перед всеми и спросила возмущенно: «Что это за писулька такая?!». Видите ли, она имела в виду листочек большего размера. У меня же, понятное дело, не было тогда власти ответить: «Это маленький листочек, как ты и просила, дурья твоя башка!»

А вторая вещь — это когда мы писали убойный диктант: «На дощатой брусчатой террасе под аккомпанемент виолончели и аккордеона веснушчатая Агриппина Саввична исподтишка потчевала винегретом с моллюсками и прочими яствами небезызвестного коллежского асессора Аполлона Филипповича».

И мне поставили четвёрку — четвёрка, сука, я не могу просто! — за то, что я написал «Огриппина Савична». А всё остальное было верно. Ну вот откуда я должен знать в пятом классе, как зовут внебрачную дочь антигриппина и совы? Ъуъ.

Были, конечно, и хорошие стороны. Например, я несколько лет сидел за одной партой с самой красивой девочкой класса. Естественно, я был в нее влюблен, но мне не перепало — ничего удивительного, кстати. Тем не менее, я до сих пор считаю, что ни одной одежды эротичнее джинсового комбинезона в этом мире нет и уже не будет.

Тут я достаю из широких штанин... слезоточивый газ.

-Считаю до трех! 1, 2...

В этот момент они всем скопом ломанулись друг через друга на улицу. Реально кувырком чернз голову! Одному в догонку успел дать хорошего пинка.

Через день выхожу в подьезд с баллончиком ВДшки, хотел смазать дверь на тамбуре. Та же компания, но уже трезвые, просто стоят общаются, не хулиганят. Увидели у меня баллончик. "Димон, не надо!!!". И уже подорвались бежать. Я: спокооойно, это ВДшка, я просто хочу замок смазать!

Ещё был случай! Они меня после этого позвали играть в футбол двор на двор. У них народу не хватало. Сначала меня поставили на ворота, я пропустил специально два гола)) Им это дело не понравилось, они поставил меня в защиту. Там я забил ещё три гола в свои ворота. Не, ну а че? Я даю пас вратарю, он не ловит. Правда сильно даю, но как бы момент был опасный!

Короче пришлось мне с поля убегать)))

А помните это?))) "На голову, а не на головку!!!"

Обновлено: что случилось? Почему минусов наставили?