Обе исторички из старших и средних классов старались даже не спрашивать тех, кто по их мнению точно знал тему урока. Например мы с другом всегда сидели на первых партах, впритык к учителю и соревновались в оценках по истории, потому что это был единственный предмет, который мы оба любили, а учебник знали от корки до корки. И вот нас стали реже спрашивать, потому что дошло до того, что мы подсказывали одноклассникам и было очевидно, что мы всегда готовы.
Историчка из старшей школы приносила иногда с собой журнал Эйвон и разрешала нам нюхать пробники, пока опрашивала других.

Похожая ситуация была с информатичкой, я часто забегал дальше по программе обучения и мы с ней даже обсуждали че да как. Так уж получилось, что с её дочерью я даже целовался.

Биологичка была весьма маленькой и плотненькой. Её предмет любили только те, кому нужна была биология при поступлении. Зато она иногда вызывала пару человек в кабинет с пробирками, растениями и прочей фигней, чтобы там ей с чем- нибудь помочь за оценки, а сама она в это время вела урок. Помню, как в 11 классе восстанавливал скелет с помощью клея и скотча. А еще мы однажды прогуливали с двумя одноклассниками биологию, сидя в закрытом крыле и играя в теккен 3 на ноутбуке.

Трудовик, физруки и воен.рук были обычными мужиками. Не пьющие, понимающие и без понтов.

Учительница по самопознанию была любима всеми за свою доброту, понимание и отзывчивость. Помимо этого она была весьма ухоженная, красивая и довольно молодо выглядела для женщины средних лет. Также она иногда проводила какие-то около-тренинги, поэтому урок проходил интересно.

Химичек мы тоже любили, но по разному. Одна ну прям дядя Степа (под два метра), только еще тощая и угловатая, а другая прям влажная мечта парней - маленькая, стройная и очень привлекательная (даже девушки считали её эталоном). На этом их различия заканчиваются, ведь предмет химию они знали одинаково хорошо, учили они одинаково хорошо, были одинаково добрые и одинаково шли на встречу ученикам.

Англичанка вполне себе стандартный хороший учитель, только еще и внимательна к ученикам. Однажды она заметила, что пара моих одноклассников пошутили над моей национальностью и решила со мной после урока поговорить на эту тему. Спрашивала не задевает ли это меня, а меня не задевало, потому что я дружил с каждым свои одноклассником также шутил в ответ.

Наш класс.рук. и по совместительству учительница казахского языка очень нас любила и постоянно за нас впрягалась. Она помогала во всём. Приседала на уши математичке и физичке, чтобы они подтянули немного некоторых учеников или дали им шанс на исправление. По ней было видно, что она за нас переживает и старается сдружить еще больше и без того наш дружный класс.

Класс у нас кстати был дружный и сплоченный, правда безответственный во время школьных мероприятий. Желания петь песни, читать стихи, вести локальные школьные шоу, участвовать в субботниках или на днях здоровья не было совсем. Мы дружно и сплоченно забивали болт, пока наша класс.рук. нас не уламывала на это.

В целом у нас была хорошая школа, хорошие учителя, хорошая столовка и даже мне это кажется прекрасным сном. Но были и свои нюансы.

Период моей старшей школы выпал как раз на некоторые реформы образования. Именно наш выпуск сдавал новый формат выпускных экзаменов и новый формат аналога ЕГЭ, а потому было много нервов, как у нас, так и у учителей.

И вот как раз во время выпускного экзамена по русскому языку мне поднасрала русичка, которой я помогал во времена вводов электронного журнала (помогал я кстати большей части учителей), и по сравнению с которой я на пике своих незабытых знаний знал русский язык лучше. Я иногда поправлял её, когда она делала ошибки, я помогал проверять работы, но этого видимо было мало.

Выпускной экзамен. ЭССЕ написано было идеально по критериям, без единой ошибки, с "правильным" разбором литературных примеров. Я с подругой остался в школе, чтобы подождать результат, смотрим мы сериал и тут мне звонят, просят подняться в кабинет. Я прихожу и русичка с ходу заявляет, что у меня много ошибок и вообще грязно на листке. Я открываю и смотрю, а там действительно много ошибок, но не моих, а её, т.е. она специально зачеркивала красной ручкой любую букву, ставила сверху свою (типа ошибку нашла) и так несколько раз. И да, из-за этого листок был грязный. Спорить со мной никто не хотел, просто сказали, что 4 мне не видать, если не перепишу.
Злющий сажусь переписывать и тут заходит директриса, которая увидела это и надавала звездюлей русичке за такие приколы, а мне в итоге поставили 4. Хотя я так и не понял, почему не 5.

Да, я довольно часто помогал учителям и был доверенным лицом у них. Кому-то помогал с новым электронным журналом, кому-то помогал с проверкой работ у учеников, посещал сходки школьных психологов, куда меня брала с собой наша класс.рук. и пару раз сам посещал родительские собрания вместо своих родителей. В общем доверие ко мне было, хотя я и не был отличником, не был занудой или ябедой. Я баловался, прогуливал и по итогу выпустился с тремя тройками по физике, алгебре и геометрии.

Физик у нас был импозантный пожилой джентльмен под звучной физической фамилией Попов. Одевался он всегда с иголочки в костюмы-тройки и нашейные пидорастические платки, изъяснялся сложно, имел бешенный успех у дам даже в свои 65 и 76 лет. А дамы перед ним все как одна млели и менялись голосом. На уроке напоминал Майкрофта Холмса в исполнении Бориса Клюева, расположившегося с комфортом в своем любимом клубе "Диоген". Не хватало только Таймс в руках и сигары во рту. Обращался к ученикам исключительно на вы и любил архаизмы в обращении: "сударь", "сударыня", "душечка", "милочка". Дворянин недорезанный. По отношению к девочкам был высокомерен, считал что физика не женская наука, и что это совершенно нормально. Мол, не дано. Чем однажды вызверил мою подругу, которая из вредности, и чтобы досадить этому снобу, привезла победу с областной олимпиады по физике. Вместо того, чтобы похвалить, он стал ее демонстративно игнорить. Мол, исключение из правила - лишь доказывает само правило. За их вечным противостоянием было интересно наблюдать. Она бунтовала и всячески старалась его выбесить, он лишь хмурился, но самообладанию своему не изменял. Если не разница между ними лет этак в 50-55, то можно было сказать, что эта пара была просто создана друг для друга.

Две клизмы с опущенными жопами и ногами колесом: географичка и биологичка, родные сестры, и внешне и внутренне сильно напоминали крыс. Но при этом сверху рядились не в ожидаемо серое, а в цветастое вырви глаз, как цыганки. А снизу в драповые однотонные юбки, не стиравшиеся видимо никогда, настолько засалены были швы. И им вечно было холодно, даже если натоплено было так, что хоть в обморок падай от духоты, поэтому всегда кутались в уродливые шали собственного рукоделия. Тоже вырви глаз и из несочетаемых цветов. Ненавидели красивых учениц и всячески их третировали. Собирали и распространяли сплетни об учителях и учениках, бесконечно жаловались на всех и вся завучу и директору, были дружно не любимы всеми, даже тем же завучем и директором. Когда они выруливали с лестницы на этаж, директор наш, святой человек, издавал стон: - О нет... - разворачивался на каблуках и шел в противоположную сторону, стремясь быстро скрыться за поворотом. Иногда ему это не удавалось. Одна их клизм орала через всю "конюшню" противным голосом: - Андрей Семёныч, Андрей Семёныч! - и он застревал в обреченном ожидании, как муха в паутине, даже не скрывая своей душевной тоски перед нами. Мы хихикали и понимающе ему подмигивали.

Англичанка и немка, пламя и лед. Англичанка была фигуристая, яркая, улыбчивая красавица-брюнетка, дети ее обожали, все мальчики были в неё влюблены наотмашь, а другие учителя ревновали и приписывали ей распутный образ жизни, что было неправдой, англичанка была глубоко замужем за главным инженером одного из наших градообразующих предприятий и жили они всю жизнь образцово-показательной семейной жизнью. Немка же была полная ее противоположность, сухая как мумия, строгая, эталонный ментор, от одного только ее взгляда ноги подгибались у некоторых. За спиной имела кличку "Гестапо". Шалостей, лени и дури никому не спускала. И как итог - стала заслуженным учителем РСФСР, потому что знание языка в ее группах было значительно выше. Те, кто изучал английский, выходя за стены школы два слова связать не могли на английском. Те, кто выпускался у Мариванны - бегло говорили на немецком без каких-либо проблем.

И наконец Алла Николаевна, учитель черчения. Вечно одетая в 50 оттенков серого. Но всегда аккуратная, волосок к волоску. Она была очень высокая и идеально ровная как карандаш. И непоколебимая абсолютно. Северус Снейп - только в юбке. Когда этот гренадер с идеальной офицерской выправкой возвышался над партой, жертва, сидящая за партой - инстинктивно пыталась под эту парту спрятаться. А еще у нее была шикарная грудь при в целом худощавом телосложении. Но это была не та грудь, которая восхищала и волновала. Эта грудь была оружием превосходства и доминирования над маленькими пиздюками вроде нас, она подавляла и унижала, внушала ужас.

Изошка швыряла мел. Мы пришли на урок, и одна парта была закрыта картонкой. Под картонкой во всю ширь была фломастером нарисована камасутра. Лучшая её часть и ещё там, кажется, был конь. Кто-то поинтересовался у изошки, что это за прекрасный рисунок, а она шваркнула кусок мела об переднюю парту и его осколки свистящей картечью разлетелись по классу.

Англичанка напоминала Обеликса усами и размерами, только вместо полосатых штанов от подмышек начиналась юбка. Она учила хорошо, просто всегда было очень страшно. Даже Шекспир на портрете у нее за спиной как будто пытался отвернуться и не смотреть.

Музычка лабала. Иначе этот стиль назвать нельзя. Она играла только фортиссимо, как будто хотела заглушить всех детей в мире. Впрочем, тут её можно понять. А я параллельно учился в детской музыкалке, поэтому попадал в ноты и меня использовали как камертон. «Глеб, соль!» — командовала музычка. «Соооооль!» — тянул я, потом вступали остальные и она начинала свой бешеный галоп по клавиатуре.

Испанок было, как водится, две. Одна высокая и благородная, похожая на афганскую борзую, вторая маленькая и злобная, как контуженный бельгийский гриффон. Пока первая грациозно зачитывала тему урока, вторая уже успевала всех наказать, на всех наорать, наставить пар и выгнать кого-нибудь из класса. Любовь публики распределялась между ними неравномерно, и это только добавляло одной — грациозности, а второй — контуженной злобы.

Физкультурка вроде была ничего, но когда дело дошло до летней практики, заставила мальчиков отрывать от стены спортзала чугунные батареи. И зачем-то носить их в подвал. Который был густо усеян битыми лампами дневного света. Видимо, от прошлого потока летней практики. Считаю, нам повезло — чугун от батарей лучше ртути от ламп. Физкультурка удовлетворенного наблюдала за этим вместе со своим верным другом, волейбольным мячом. Я вообще ни разу не видел её без волейбольного мяча подмышкой. Возможно, он просто был пришит к её тренировочному костюму, чтобы не нужно было его специально держать.

Естествознанка не знала, кажется, вообще ничего и от этого пребывала в постоянном испуге. От класса она защищалась учебником, иногда высовываясь из-за разворота с видами костров. В какой-то момент её перекинули с естествознания на историю города.

Биологичка готова была разорвать ребёнка за неправильное ударение в слове «зигота» и славилась способностью давать по две самостоятельные работы за один урок. Когда она шла по коридору, казалось, вместе с ней шагает вся эволюция целиком, а сзади по полу волочатся триплеты с нуклеотидами. Класс биологии был уставлен и оплетен растениями — по мере приближения к учительскому столу ветви сгущались и она сидела там полностью на зелёном фоне, как мисс Плющ. Готов поклясться, что в каморке за классной доской у неё висел какой-нибудь нерадивый, но питательный ученик, пронизанный лианами.

Директриса преподавала физику. Эта просто ненавидела себя, детей и педагогику. У меня была стабильная пара, потому что «ты, Клинов, не знаешь физику!». Как-то раз папа пошел в школу поговорить с ней о моей плохой успеваемости. Я ждал взбучки, но папа вернулся задумчивый и сказал только: «Ладно, я понял».

У нас была гимназия, поэтому нам всегда говорили, что ученики должны гордо нести знамя чего-то там. Судя по учителям, нужно было гордо нести знамя невроза. В этом плане всё было очень хорошо. Я бы даже сказал, было похоже на крестный ход.

Имелся даже гимн! Нет, серьезно, там первые два куплета были на латыни. Я до сих пор помню три строчки, хоть и не знал никогда, что они означают. Гимн помогал нам гордо нести знамя непонятно чего. Но не помогал нести портфель.

Портфель всегда был тяжёлый и огромный. Было круто, когда движением игрока в боулинг запускаешь портфель по полу, он — фшшшшшш! — скользит через всю рекреацию и шумно врезается в стену. Ты как будто делаешь учебникам больно. А однажды мне купили новый портфель и в нём я был похож на курьера яндекс-еды. Пробегавший мимо второклашка врезался в портфель головой и упал, а меня даже не покачнуло. А вас сейчас должно было передернуть от слова «рекреация».

Математичка, кстати, именно рекреацию имела в виду, когда писала мне в дневник замечание: «Списывал ДЗ в антисанитарных условиях». Ха, это она ещё под лестницей на первом этаже меня не видела! Там из забатарейной пыли можно было ещё одного Глеба свалять.

Психология вот говорит, все наши взрослые проблемы — из детства. В большинстве случаев нужно, конечно, ещё поразбираться, но в моём случае всё понятно. К пятому классу мы с другом Яном уже были редакторы и дизайнеры и даже немножко издатели. Мы пускали в ход весь доступный нам арсенал приёмов.

В школьной стенгазете под названием «Маленькие, но гордые Птички» мы говорили о правах и свободах — формально птичек, но все всё понимали, конечно. Мы не поддавались цензуре и поднимали острые темы. В текстовое поле под вопросом «Какой предмет вы ненавидите больше всего?» одноклассники бесстрашно вписывали «рус.яз.», «физра» и «литра». А газета висела в классе русского языка и литературы.

В первом номере вообще была опережающая своё время вещь — отрывные «Листы ярости». Это пачка листов с напечатанным на них на плохом матричном принтере трубящим слоном, которая была прикреплена степлером к полотну газеты. Инструкция к ним гласила, что в случае припадка ярости лист следует оторвать, скомкать и швырнуть в угол. На недавно найденной в закромах газете таких листов ярости не осталось — только одинокая скоба от степлера с клочком бумаги под ней. А значит, интерактив сработал.

Процесс подготовки номер был завораживающим, и только сильно позже стало понятно, почему. Свобода воли пьянила нас.

Ещё есть две вещи из детства, из школы, которые я не могу забыть и простить до сих пор.

Первая — это когда классе во втором учительница попросила взять маленькие листочки бумаги и написать на них ответ на какой-то вопрос в одно предложение. Я оторвал одну пятую тетрадного листка и спокойно написал, что просили. А учительница потрясла этим листочком перед всеми и спросила возмущенно: «Что это за писулька такая?!». Видите ли, она имела в виду листочек большего размера. У меня же, понятное дело, не было тогда власти ответить: «Это маленький листочек, как ты и просила, дурья твоя башка!»

А вторая вещь — это когда мы писали убойный диктант: «На дощатой брусчатой террасе под аккомпанемент виолончели и аккордеона веснушчатая Агриппина Саввична исподтишка потчевала винегретом с моллюсками и прочими яствами небезызвестного коллежского асессора Аполлона Филипповича».

И мне поставили четвёрку — четвёрка, сука, я не могу просто! — за то, что я написал «Огриппина Савична». А всё остальное было верно. Ну вот откуда я должен знать в пятом классе, как зовут внебрачную дочь антигриппина и совы? Ъуъ.

Были, конечно, и хорошие стороны. Например, я несколько лет сидел за одной партой с самой красивой девочкой класса. Естественно, я был в нее влюблен, но мне не перепало — ничего удивительного, кстати. Тем не менее, я до сих пор считаю, что ни одной одежды эротичнее джинсового комбинезона в этом мире нет и уже не будет.