Лига историков

Китай династии Мин - это самый медийный Китай. В разные периоды истории эта цивилизации отличалась сама от себя сильнее, чем Домонгольская Русь от Романовской Империи, однако именно Минский Китай среднестатистический человек себе представляет не то что при словах "Средневековый Китай", но даже "Древний Китай". Династия Мин - это изысканные фарфоровые вазы и тонкая пейзажная живопись, это мудрые и манерные императоры и повсеместная власть мандаринов, это подозрительность к чужеземцам и технологическая стагнация. Именно в эпохе Мин, судя по всему, живёт панда По и летает на Аппе Аанг, а в её даосских храмах готовятся воины Смертельной Битвы. Потому что Китай Мин - это Китай в наших головах.

Так что же, давайте-ка разберёмся в том, как была устроена, чем жила и чем отличалась от прошлых династий эта замечательная и красивая эпоха!

В изучении Китая есть одна проблема - это миф о династийном цикле. Я не хочу тратить ваше время на объяснение его истории и природы (если вы дочитали до этого момента, то, скорее всего, сами понимаете, о чём я говорю), но в действительности эта цивилизация всё же менялась. Мин, как и многие династии до неё, постулировала возврат к прекрасному прошлому, на деле же создавая любопытное будущее, в котором мы сейчас разберёмся.

Первое, что надо рассмотреть - это Законы династии Мин. По своей структуре они опираются на Кодекс династии Тан, однако имеют важнейшее сущностное различие. Дело в том, что Законы Тан (написанные в сер. I тыс. н. э.) были консолидированным правом - иначе говоря, по большей части являлись записанной правовой практикой, сложившейся к моменту написания. Это говорит о том, что источником права было само китайское общество - это и местное обычное право, и судящие чиновники, прецедент чьего решения понемногу стал основой судебной традиции, и воля дворцовых чиновников, и воля Императора. То есть, если до династии Суй (чьи законы легли в основу танского кодекса) было чёткое разграничение местного обычного и дворцового специального права (то есть, условно, население живёт по своим законам, а правящие классы - по своим), то династия Тан попыталась создать всеобъемлющий имперский кодекс, для чего инкорпорировала в него и "местные", и "дворцовые" законы. В свою очередь, Законы династии Мин - это кодифицированное право, разработанное и дополняемое исключительно элитой правящего класса, имеющее чётко прослеживаемое авторство и гораздо более структурированный и всеобъемлющий характер. Это означает, что до-минское общество преимущественно было самоорганизованным, саморегулируемым и децентрализованным, тогда как минское и пост-минское общество имело государственную руководящую регулирующую руку.

Важнейшим событием ранней Мин являлась надельная реформа конца XIV в. Для тех, кто забыл - суть надельной системы заключалась в том, что государство гарантирует каждому взрослому мужчине собственный земельный надел, который достаточно большой, чтобы прокормить и его, и его семью. По сути, в реалиях своего времени, это была комплексная социальная гарантия - человеку гарантировалась "квартира" (в виде дома на наделе), "работа" (в виде поля, которое его кормит) и "семья" (человек обладает минимальным прожиточным минимумом, чтобы взять замуж девушку). В традиционном китайском обществе понятие "надела" или цзин тянь ("колодезные поля"), как и многие другие элементы китайской самоорганизации, предполагались не волей Императора, а неотъемлемым правом подданных, отсутствие которой - легальная причина для восстания. В Китае в целом не предполагался суверенитет монарха - он правит до тех пор, пока у него есть Небесный мандат; по-русски говоря - пока его действия благие. Специфика китайской культуры такова (помним, что у них нет и не было авраамических религий), что благо - это не то, что отвечает абсолютной воле Господа, а то, что отвечает утилитарному благу общества. Да, наделы не были собственностью крестьян (так же как и феоды в Европе) - их нельзя было продать, подарить, заложить, а процедура наследования была строго регламентирована. Но именно это и уберегало людей от обнищания, а богачей - от укрупнения земли. И именно по этой причине крестьянство было настолько заинтересовано в абсолютном могуществе государства - именно оно, пока сильно, сдерживает аппетиты олигархии.

Так вот, надельная система сформировалась в Китае спонтанно - изначально это были наделы сяньбийских (варварских) императоров в Северной Вэй, которые селили крестьян к себе поближе, давали им землю и защиту. Северной Вэй наследовала короткая династия Суй, которая экстраполировала надельную систему на весь Китай, включая Южный (да, в том числе по этой причине Южный Китай до сих пор более социально дифференцирован). В Империи Мин происходит то же самое, что и с кодексом - как бы копируя танскую надельную систему, Император делает это решение своей волей и своим даром населению. Иначе говоря, то, что раньше считалось правом крестьян теперь понимается даром монарха.

Из этого можно сделать простой вывод - изменились правовые отношения в Китае. Теперь государство окончательно сформировало централизованную вертикаль экономического и правового регулирования.

Мин развивалась в сложный для Китая исторический период. Китайцы привыкли почивать на лаврах если уж не мирового, то точно регионального гегемона, а гегемония нонче, увы, трещала по швам. Это особенно заметно по самому Восстанию Белого Лотоса, которое смело монгольскую династию Юань - по легенде, когда повстанцы захватили императорский дворец в Ханбалыке (нынешний Пекин), то взору их лидеров предстали увеселительные приборы - механические часы, фонтаны, разбрызгиватели благовоний. Всё это было уничтожено как свидетельство излишеств монгольских завоевателей. Традиционно, авторство этих проектов китайская историография приписывает китайским же мудрецам предыдущих династий, но, вообще-то, подобный досуг и подобный функционал - это больше ближневосточная и, вслед за ней, центральноазиатская и североиндийская традиция. Вспоминая колоссальную роль арабо-исламской общины в монгольском Китае, я отнюдь не склонен приписывать авторство изобретений "великим китайским предкам".

В Минском Китае (XIV-XVII вв.) периферия впервые сравнялась с центром. Империя Тимуридов (или, как я буду в дальнейшем писать, используя самоназвание, Туран) обладала гораздо более сильным, лучше обмундированным и вооружённым, и более профессиональным войском, лучше организованном тактически. Япония догнала Китай в области покорения морской стихии - если бы Китай мог что-то противостоять японским пиратам вокоу, то не делал бы хорошую мину при плохой игре. Очень любопытна история с самозакрытием Китая в XVI в. - в хрестоматиях её традиционно связывают с непостижимым китайским менталитетом. Однако фактическая информация упорно возвращает нас в довольно неприглядное поле экономических интересов.

В XIV-XVI вв. происходит культурный Ренессанс Центральной Азии. В самом расцвете такие города как Самарканд и Бухара, в этом регионе отливаются ружья и артиллерию, апогея достигает производственная специализация, совершён переход к мелкотоварному производству (это когда изделие производят не на заказ, а сразу на рынок). Одновременно с этим производство в Индии бьёт все рекорды - так, известно, что на территории Гуджарата производились ткани с учётом племенной специфики восточноафриканского рынка. Бенгальские купцы доминируют на индокитайском рынке, гуджаратские - на восточноафриканском, индусы держат под контролем Муссонский торговый путь (единое экономическое пространство по периметру Индийского океана). После того как Китай триумфально выходит на глобальные рынки с плаванием Чжэн Хэ в начале XV в. оказывается, что это не он занимается экспортом своих товаров, а это его рынки начинают заполонять иностранные товары. Естественным шагом становится мощная протекционистская политика. Более того, сокращается китайский экспорт - в его ассортименте остаются преимущественно шёлк, фарфор и чай. Естественно, тысячелетняя китайская гордость предпочла объяснить правительственные решения иначе.

С другой стороны, экономика династии Мин испытывает колоссальный рывок, просто она не поспевала за лавинообразным развитием более западных регионов планеты, с которыми, благодаря монголам, установилась тесная торгово-транспортная связь. Первые и третий монархи Мин (Хунъу и Юнлэ) совершили настоящую экономическую революцию. Во-первых, была физически истреблена региональная олигархия и олигархия монгольского периода, во-вторых, реформы по правовой унификации общества и перераспределение земли привели к тому, что люди и могли, и хотели отправляться на заработки за пределы своего региона - Китай наполнился многомиллионным рынком наёмной рабочей силы (что, кстати, дополнилось запретом рабства в начале правления династии). Где работники, там и свободный капитал, причём если сунская (домонгольская) городская самоорганизация имела чётко выраженную общинную цехогильдийную организацию (то есть, условно, толпа ремесленников договаривалась действовать заодно и сообща отбиваться от вездесущих чиновников), то после монгольского периода, когда старую олигархию истребили физически, появился класс крупных собственников капитала (первоначальное накопление происходило за счёт мобилизации семейно-кланового капитала и удаче в бушующих вихрях междинастийного периода). Причём если в XIV-XV вв. могущественная центральная власть сдерживала процесс имущественного расслоения, то уже в XVI в. (и, спойлер, эти процессы вновь нарастают после кризиса первой половины XVII в.) вышеописанные процессы приобрели лавинообразный характер. В эпоху слабых императоров перестала работать надельная система - собственники массово скупали землю. И если раньше, я напомню, наделы считались неотъемлемым правом китайца, то в эпоху Мин расставание с ними уже не оказывало настолько травмирующего воздействия на массы. Кроме того, Китай переформатировал рельсы внешней торговли по своим правилам - он экспортировал весь свой избыточный товар (номенклатура которого была известна внутри Китая, на которую он во многом имел монополию и которая высоко ценилась за рубежом - проще говоря, кризис перепроизводства эту страну миновал), закрывала все потребности в недостающих ресурсах (в первую очередь, в серебре - это интересно, но в Китае революция цен не случилась, поскольку как раз демографический и экономический бум хронологически совпал с началом импорта американского серебра), а также, как было сказано выше, испытала взрывной рост населения.

Вообще, население Китая достигало 200 млн человек. Известно точно, что в эпоху Мин население выросло как минимум втрое (для сравнения - в России в XVI в. проживало около 6 млн человек, во Франции - 16 млн, а во всей Европе - не более 100 млн). Это связано с качественным улучшением внутренней логистики, импортом и усвоением американских продуктов (уже в XVI веке - за двести лет до России - в Китае в крестьянских общинах приживается картофель). Начинаются масштабные процессы колонизации юго-западных провинций (в первую очередь, конечно, Юньнань).

Не так радужно дела обстояли с китайской наукой. Сухой остаток этой темы довольно плачевен для Китая - эта страна проиграла гонку не то что европейцам, но даже арабам и индусам. Металлообработка в Центральной Азии и Индии (что фиксируется по качеству доспехов и огнестрельного оружия) была лучше, хотя, конечно, за счёт высокоразвитой организации производства Китай давал на порядок больше продукции. В Китае не приживались европейские механизмы - так, например, познакомившись с европейским колесцовым замком, они "не захотели" его внедрять у себя (я подозреваю, что просто не смогли - ох уж это фирменное китайское "мы можем, просто не хотим"). Бум книгопечатания, резкий рост нечиновничьего образованного населения привели к формированию газетной индустрии, однако Китай вновь - познакомившись уже не с санскритом и арабской вязью, а с европейским алфавитом - даже не задумался об отказе от иероглифической письменности, поэтому взрыва грамотности так и не произошло. Из-за экономической изоляции Китай безбожно отстал в области селекции, в первую очередь - тяглового и мясного скота. Из-за государственного запрета на занятие астрономией (оно было тесно связано с гаданием, гадание - с предсказыванием будущего, а предсказывание будущего - с предсказыванием конца династического цикла) страдало развитие фундаментальных наук, в первую очередь - математики. Философия совершила выдающийся скачок за счёт интеграции в конфуцианский утилитаризм даосской и буддистской онтологии и гносеологии, однако она так и не стала рациональной (впрочем, тут очень сложно сказать, станет ли китайская философия когда-нибудь рациональной в будущем - здесь нужно благодарить отнюдь не европейцев, а их древнегреческих учителей).

Здесь я бы хотел кинуть здоровенный булыжник в огород марксистов. Реформы Хунъу и Юнлэ и сущностно, и с точки зрения результатов невероятно похожи на процесс Английской буржуазной революции, однако для этого не потребовалось собственно революции и это не привело к знаменитому "переходу от количества в качество". При этом исследования 90-00 гг. доказывают фактические квазикапиталистические отношения в Минском Китае, но что-то вот как-то нет, как-то мельница к капитализму не привела.

Культура Китая Мин - это чудо само по себе, сравнимое по продуктивности и высоте с итальянским Ренессансом. Вообще, у каждой страны есть свой культурный бренд. Италия - это скульптуры Микеланджело и Апостольский дворец, Россия - это картины Айвазовского и Санкт-Петербург, Узбекистан - поэзия Навои и дворцы Самарканда. Так вот, скорее всего, всё, что вы представляете себе, когда в голову приходит слово "Китай" - продукт минской культуры. Это и Запретный город, и пять великих кухонь, и три из четырёх Классических романов ("Троецарствие", "Речные заводи" и "Путешествие на Запад"), и совершенство традиционной китайской живописи, и первые ласточки знаменитой китайской/пекинской оперы, и совершенство в обработке фарфора (думаю, даже далёкий от культуры человек обязательно вспомнит штамп "ваза династии Мин"). Здесь довольно любопытно то, что в XIV-XV вв. налицо сильное влияние центральноазиатской и индийской изобразительных традиций (исламская орнаментальная культура красиво легла на китайскую традиционно сильную живопись).

В религиозно-философском направлении окончательно завершилось построение китайской эклектики даосизма, буддизма и конфуцианства. Именно в эту эпоху окончательно складывается сложный китайский пантеон, буддизм окончательно трансформируется в чань-буддизм (так, например, концепция нирваны окончательно превращается из сложного чисто индийского конструкта в образ прекрасного посмертного рая), даосская Школа Небесных Наставников выпускает последнюю на текущий момент редакцию даосского канона, а неоконфуцианская традиция завершает оформление культуры новых конфуцианских философов (это когда вместо чисто светской чиновнической армии последователей Конфуция рождается веер философов, которые творчески переосмысляют идеи прошлого и разрабатывают свою онтологию и гносеологию в своих авторских работах - что-то наподобие философского бума в Древней Греции или в Западной Европе в XVII-XVIII вв.) Культура правящего класса окончательно сливается в некое единое пространство образованных людей - ещё во времена Тан и Сун каждому отдельному классу (в Китае насчитывалось от пяти до девяти, смотря как считать, основных правящих классов, каждый из которых имел свою парадигму культурности) предлагалось своё культурное пространство. Теперь же все компоненты - капитал, образованность, этика, высокий досуг - стали универсальными, что привело к взаимопроникновению идей. Так, мандарины теперь не чурались художественной литературы, а военная аристократия - классических конфуцианских романов. Если ещё пятьсот лет назад, в Тан и Сун "чужеземная" (северная степная и индо-буддистская) культура считалась то ли уделом особых ценителей, то ли пагубной иностранщиной, то теперь любовь к ней потеряла стигму. Хотя, конечно, любопытство к европейским художественным формам - это уже династия Цин.

В Китае окончательный вид приняла академическая культура. Развитие системы высшего образования в этой стране идёт аж с самой ханьской династии, поэтому нужно сказать пару слов о том, чем Ханьлинь ("Лес кистей", по форме и функционалу де-факто - Академия Наук) "тогда" отличается от Ханьлинь "сейчас". В Тан и Сун это учреждение было своеобразным клубом учёных под императорским патронажем. Средневековый китайский учёный вообще был больше похож на китайский аналог европейского дворянина - он жил вольно, имел высокий престиж в обществе, легко находил работу в любой части Китая, был частью общекитайской классовой корпорации, свободно занимался искусствами, философией и наукой. Соответственно, Ханьлинь было местом, куда приглашали наиболее известных учёных. А вот в Минском Китае Ханьлинь - это монструозное учреждение, которое штампует правительственные кадры. Мин совершила революцию в бюрократии - если раньше чиновников набирали по результатам государственных экзаменов, то теперь по оным экзаменам набирали в Ханьлинь, а уже из числа её членов формировали аппарат чиновников. Это привело одновременно и к укрупнению численности чиновников (что хорошо, поскольку открывало дорогу для простых людей), и к размыванию их сакрального статуса (что хорошо, поскольку сближало их с простыми людьми). Соответственно, корпус кадров был настолько велик и доступен, что Император для любого задания мог запустить туда руку. Нужно срочно создать аппарат в захваченных землях? Ханьлинь. Надобно написать в трёх экземплярах библиотеку из ~23 тысяч книг? Ханьлинь. Надо систематизировать региональные законы? Ханьлинь.

Наконец, хотелось бы поговорить о переменах в госуправлении. Мне кажется, пытливый читатель уже понял основной вектор - децентрализованное многоукладное средневековое китайское общество и здесь сменяется централизованным структурированным обществом Нового времени. Для начала, небольшой экскурс в историю.

В Ранней Хань наибольшую власть имела этнорегиональная земельная аристократия. Для борьбы с ней императоры опёрлись на социальные группы учёных и евнухов, а земля была перераспределена между членами колоссальной императорской семьи. Это привело к разгрому племенных клик, к росту централизации и к экономическому буму.

В Поздней Хань оказалось, что одна и та же семья (китайский клан) вполне себе может и землёй владеть, и давать образование детям, и преподносить высококультурных прекрасных жён в императорский гарем, и даже узурпировать офицерские должности. В итоге Китай оказался раздроблен на региональные клановые клики, что привело к Троецарствию и, после недолгого воссоединения страны династией Цзинь, к Тёмным векам - восторжествовал регионализм.

По итогам Тёмных веков победила сяньбийско-китайская династия Северная Вэй, которая быстро трансформировалась в Суй, которая правила несколько десятилетий и превратилась в тюркско-китайскую династию Тан. Была сформирована система сдержек и противовесов из почти десятка правящих крупных социальных групп, которым нельзя было смешиваться друг с другом. Управление стало крайне децентрализованным и опиралось, в основном, не на императорскую или дворцовую волю, а на региональные, клановые или классовые традиции. В итоге это привело к постепенной деградации дворцовых функций - власть перешла к местным этноклановым силам. Кстати, ненадолго - после относительно короткого периода раздробленности (меньше ста лет) класс учёных привёл к консолидации Китая на основе как раз не региональных, а классовых интересов.

В Северной Сун на первое место вышли учёные-технократы, которые приняли на себя всю полноту власти, отстранив от неё прочие классы, включая военных и даже, с некоторыми оговорками, императорский дом. Они справедливо рассудили, что армии нужно ровно столько, чтобы не обременять население избыточными налогами. А в единоначалии офицерства скрывается корень военного переворота. В итоге армия настолько обмельчала, что экономически успешный Китай потерпел сокрушительное поражение от северян и откатился за Хуанхэ. Там, на юге, появилась Южное Сун, в котором власть у учёных перехватили региональные олигархические кланы (в Южном Китае в принципе своя атмосфера). Впоследствии и это государство было завоёвано монголами.

В Минском Китае всё изменилось. После череды кровавых внутренних конфликтов, двух-трёх (смотря как считать) волн репрессий и переламывания танской чиновнической системы об колено, ранние минские императоры установили строгую вертикаль власти. Они назначили себя последней инстанцией для любой воли, проводили ежедневные совещания с высшими министрами, отменили "смазочные" высшие дворцовые должности (теперь министерства были независимы друг от друга и подчинялись лично императору) и создали монструозную тайную полицию, которая напрямую получала информацию от региональных властей и местных жителей, доставляя её прямиком ко двору (справедливости ради, своя тайная полиция была ещё у Цинь Шихуанди, но, как и всегда, есть разница между Скуратовым и Берией). Двор стал настолько титаническим, что уже в XV в. императоры просто не справлялись с количеством поступающих бумаг - настала эпоха фаворитизма.

Кстати, если читатель в этот момент поймал острые флэшбеки с российской историей XVIII-XIX вв., то вот вам ещё один примечательный факт - последний минский император также весьма трагическая фигура; он очень пытался и хотел всё исправить, но ком внутренних противоречий был настолько велик, что в итоге к нему во дворец постучался простой народ и попросил на выход.

Это далеко не всё, что я хотел бы и, тем более, далеко не всё, что можно рассказать о Минском Китае. Но здесь уже написано настолько много текста, что, мне кажется, пришла пора закругляться. В следующий раз мы обсудим индийскую цивилизацию - нас ждёт приключение в место, незаслуженно забытое современной поп-культурой! Ставьте лайки, пишите комментарии - мне будет приятно)

Как некоторые из нас помнят, в советской песне пелось о том, что «чукча в чуме ждёт рассвета»; но, по правде говоря, в чуме он мог это делать только в одном случае: когда пришёл туда к якуту, убил хозяина и теперь чистит от крови своё оружие в ожидании окончания полярной ночи. А всё почему? Да потому что эти заполярные викинги не жили в чумах. Для проживания они придумали ярангу. Именно об этом доме настоящих людей и пойдёт сегодня разговор.

Но сначала — про чум. Это простое и надёжное жилище, если у тебя есть под рукой лес в достаточном количестве; потому что конструкция чума — это прямой геометрический конус из 25-40 еловых шестов, поставленных по кругу, на которые, в свою очередь, крепятся оленьи шкуры. Подобная форма дома распространена в Азии от Кольского полуострова до Таймыра в широкой полосе народов, живших на границе лесной и тундровой зон, но и не только у них: вполне себе лесные эвенки и эвены (это разные народы), да даже намного более южные шорцы и тувинцы — у всех конструкция традиционного жилища была в той или иной мере схожа. Ну, а про упоминаемый Шариком вигвам коренных обитателей Северной Америки даже говорить как-то не с руки: всем и так уже стал понятен ареал распространения чума.

И вот здесь внимательный читатель задаст резонный вопрос: зачем чукчам надо было придумывать ярангу, если вот — буквально у соседей имеется в наличии чум, которым пользуется чуть ли не полконтинента? Всё просто: попробуйте на Чукотке найти в нужном количестве длинные деревья. Для того, чтобы в зимнем чуме с очагом в центре можно было спать, прямые деревянные шесты, на которых держится вся конструкция, должны быть не меньше пяти метров длиной. В зависимости от размера строения, как уже было сказано выше, могло использоваться от 25 до 40 подобной длины шестов. Да, две небогатые семьи могли, теоретически, объединиться и соорудить чум на двух хозяев, но условия жизни на северо-востоке Евразии предполагают, что объединяться пришлось бы поголовно всем немирным чукчам и, видимо, строить гигачум.

Оттого заполярный инженерный гений и придумал ярангу. От чума была взята конструкция крыши, которая сверху ставится на большую опорную треногу, а снизу опирается на горизонтальные балки, закреплённые на меньших треногах, образующих стены. Вдобавок, с верхушки крыши спущены ремни, к которым привязаны крупные камни. Внутри же по центру ставятся две или три Т-образные распорки с перекладинами в виде дуг — они выгибают наружу шесты крыши. По итогу яранга выходит более просторной, чем чум; более устойчивой к ветру и менее требовательной к материалам (ведь у нас используются жерди куда меньшей длины).

Внутри пространство разделялось на две части: жилую и хозяйственную.

Зимой жилое помещение представляло из себя спальный полог из толстых оленьих шкур мехом внутрь — навроде ящика без нижней плоскости, что подвешивался в шатре. Пол для него сооружался отдельно: ветки тальника рубились и укладывались в несколько слоёв, укрытые шкурами. Отапливалось всё это сооружение жировой лампой и теплом человеческих тел. В течение ночи полог впитывал влажные испарения, а утром снимался и вымораживался на улице. После этого иней с него выбивали специальными колотушками, и он снова был готов к употреблению. Сами пологи имели разные размеры: в самых маленьких едва могли улечься четыре человека, в самых больших человек мог встать в полный рост и свободно ходить.

Хозяйственная же часть яранги располагалась, соответственно, вне полога. Там находился очаг для приготовления пищи — да, в отличие от чума, здесь он традиционно размещался не по центру, а с краю.

Сами же яранги использовались, конечно, не одними лишь чукчами: в этом медвежьем углу Евразии жили не только они. Соседи настоящих людей, юкагиры, также вовсю пользовались таким жилищем, но делали его больше и вместительнее: до трёх и четырёх жилых пологов на одну ярангу.

Так что, хоть и правда рассвета зимою в тундре нет, но ждать его, сидя в чуме, чукча никак не мог. Хотя, может, как уже говорилось, он зашёл за этим к соседу-якуту…

После смерти Мстислава Великого в 1132 году. Престол переходит к его брату Ярополку Владимировичу(князь Смоленский, Переяславский (1114-1132)).
Княжение Ярополка потекало в сложной обстановке семейных междуусобиц Мономаховичей между старшими племянниками (сыновьями Мстислава) и младшими дядьями. Ярополк наследников после себя не оставил.
После смерти Ярополка(1139г.) преемником Великого княжения стал его брат Вячеслав, который и вступил в Киев. Однако Всеволод Ольгович приступил с полками к Киеву и вынудил Вячеслава отказаться и удалиться в Туров.

~Всеволод был сыном Олега, но отчество Ольгович. Одна из теорий на эту тему. Имя Олег происходят от Heilig ("святой"). Буквы Е там не было. А в русском варианте была, вероятно, Ь (ерь). Имя, скорее всего, было "Ольг" (родительный падеж Ольга, отчество Ольгович). Тогда ерь краткое гласное, но позднее (около XII в.) эта буква или исчезала, или превращается в Е (но не в ять).

Всеволод II занял Киевский стол в нарушение обычаев наследования лишь потому, что родство Мономахово враждовало между собой. Старшим в роду оставался Вячеслав, однако он оказался неспособным постоять за свой род, а сыну Мстислава Изяславу, Всеволод обещал передать стол Киевский после смерти.

Всеволод сразу начал раздавать уделы своим родичам Ольговичам и Давыдовичам с целью укрепить свое положение. Как никогда, много было ссор и распрей.

Перед смертью 1146году Всеволод передал великий стол брату Игорю, нарушив первое обещание, что вызвало новые конфликты в родне.

Изяслав Мстиславич отказался целовать крест Игорю, собрал войско и подошел к Киеву. Ольговичи бежали.

Игорь попал в плен, был пострижен в монастырь и впоследствии убит. Так закончилось великое княжение Ольговичей.

Изяслав сел на отцовском престоле с 1146 по 1149. Таким образом, старший стол перешел опять в род Мономаха, правда, перешел к младшим, минуя дядей. Снова началась междоусобица, т.к. дядя Изяслава Юрий Долгорукий имел больше прав на престол и собрал крупные силы.

~Прозвище "Долгорукий" он получил за постоянное посягательство на чужие земли: он подчинил себе Муром, Рязань, захватил земли по берегам Волги, покорил Волжскую Булгарию. С именем Юрия Долгорукого связано основание г. Москвы (1147г). Раньше это было село Кучково с усадьбой знатного боярина Степана Ивановича Кучки.

В 1149 году Изяслав уступил Юрию Киев и уехал во Владимир-Волынский, где обратился за помощью к польскому королю Болеславу и венгерскому королю Гейзе II.

Киевская знать и, в первую очередь, духовенство не приняли Юрия (правил в Киеве с 1149-1150). На его место сел брат снова Вячеслав (повторно правил менее полугода в 1150г.). Но Вячеслав не мог и не хотел противостоять Изяславу и вновь миром уступил ему Киевский стол.

С 1151-1154 Изяслав снова правит Киевом. 1154 году Изяслав умирает.

После похорон Вячеслав, как старший в роду, пригласил на стол Киевский Ростислава Мстиславича и вскоре сам умер (1155г).

Ростислав в 1154 году пошел к Чернигов на Изяслава Давидовича. Однако, увидев большое войско, бежал в Смоленск (просидел на столе менее года). Киевляне, покинутые Ростиславом, приняли на стол Изяслава Давыдовича.

В 1155 году Юрий Долгорукий имея больше прав на престол, послал сказать Изяславу, что Киев отчина его, а не Изяслава. Изяслав ответил Юрию: "Разве я сам поехал в Киев? Посадили меня киевляне; Киев твой, только не делай мне зла". Юрий ненадолго сел на отцовском престоле (1155-1157+). По-видимому, его отравили киевляне.

По согласию всех Мономаховичей, получил вторично Киевский стол Изяслав Давыдович (1157-1159), правил 2 года. Однако, неожиданно с войсками вошел в Киев Мстислав Изяславовичу который и пригласил своего дядю. Ростислава(повторно на стол).

Ростислав послал предварительно в Киев двух земских послов, от смольнян - Ивана Ручечника, от новгородцев - Якуна, договориться с киевлянами о том: на каких условиях они приглашают его в киевские князья.

Ростислав Мстиславич не смог удержать власть и уступил стол Изяславу Давыдовичу, который сел в Киеве в третий раз! Не суждено было и ему долго сидеть: в одной из битв Изяслав был тяжело ранен и умер (1160+), пробыв государем ещё 1 год. Ростислав Мстиславич снова вернулся в Киев, третий раз(правил с 1160 по 1168).

В конце его княжения новгородцы не взлюбили своего князя Святослава, сына Ростислава, и выгнали его из Новгорода. Ростислав решился отправиться в Новгород, с тем, чтобы примирить своего сына с новгородцами (1168 год). Богато одаренный смольнянами, Ростислав отправился к Новгороду через Торопец, но здесь занемог и потому послал сказать к сыну в Новгород, чтобы тот явился в Великие Луки вместе с знатными новгородцами. Ростислав упрашивал послов примириться с сыном, не разлучаться с ним до гроба, умолял их держаться союза с смольнянами, как лучшими их друзьями; сына Святослава он упрашивал ладить с новгородцами. Обе стороны скрепили свой союз, и новгородцы обещали быть верными Святославу до гроба. На обратном пути, в Смоленске, Ростислав почувствовал себя еще хуже, но, желая во что бы то ни стало умереть в Киеве, продолжал путь. Он умер в с. Зарубе; его тело было привезено в Киев.

После смерти Ростислава Мстиславича (1168+) великий стол занял Мстислав Изяславич. Но Андрей Суздальский (боголюбский) тоже предъявил свои наследственные права и организовал поход против Мстислава. Киев подвергся раззорению.

Андрей отдал опустошенный Киев младшему брату Глебу Юрьевичу. Киев с этого времени перестал быть стольным городом Руси и сидевший в нем князь не являлся теперь правителем Руси, что явилось событием поворотным, от которого история Руси приняла новый ход.

Юрий Долгорукий

Изяслав Мстиславович

Всеволод Ольгович

Этот доспех был создан примерно через 20 лет после того, как рифление перестало быть основной формой украшения немецких доспехов, что сделало его еще более уникальным.

В современной историографии нет консенсуса по поводу универсального момента перехода от Средневековья к Новому Времени. Согласно марксистской историографии, оный переход произошёл в 1642 г. с началом Английской буржуазной революции. В западноевропейской историографии традиционно ведётся борьба за одну из двух дат - 1453 г. или 1492 г.; падение Константинополя (Средневековье от Рима до Рима) и плаванье Колумба (начало глобализации) соответственно. Есть и более экзотические периодизации. Я же сторонник идеи Ле Гоффа, который постулировал Долгое Средневековье - до 1789 г., Великой Французской революции.

Увы, ни одна из этих периодизаций не является универсальной, поскольку игнорирует мир за пределами крохотной западной части Евразии.

Какое же событие можно считать настолько существенным, что от него можно отсчитывать начало новой эпохи?

На мой взгляд, ответ очевиден. Это - Монгольские завоевания XIII-XIV вв.

Монгольские захватчики сильно повлияли на экономический, политический и культурный ландшафт Азии. Но прежде чем мы перейдём к этой теме, необходимо сначало разобраться, кем же были эти приснопамятные монголы.

В средневековой русской историографии монголы изображаются варварами и дикарями, чуть ли не саранчой и, однозначно, Гневом Господним. Всякому, кто придерживается евразийской теории, я рекомендую ознакомиться с хроникой оного нашествия в Лаврентьевской летописи, а также с археологическими находками в виде массовых захоронений этого времени. И именно этот образ монголов и перекочевал в отечественную дореволюционную историографию, а оттуда - в советский кинематограф.

Однако монгольское общество было древним и развитым, а его культура - богатой как на фольклорную и мифологическую традицию, так и на материальные памятники. Есть обоснованное предположение, что корни предков монголов уходят в жунских варваров времён Западного Чжоу; впрочем, я встречал версию даже индоевропейского происхождения жунов, так что бескомпромиссно утверждать этот тезис не могу. Гораздо более убедительной выглядит версия родства монголов и сюнну, но точно можно постулировать тысячелетнее существование предков монголов в рамках синосферы и котла культур Великой Степи. А я напомню, что этот "котёл" породил сяньбийцев и тюрков, которые строили города и возводили культуру в те времена, когда германцы жили в деревянных замках, а славяне - в землянках.

Таким образом, Монгольское нашествие - это не Армагеддон, связанный с вторжением орд дикарей. Это - всего лишь очередное, третье по счёту (после сюннских завоеваний и тюркского нашествия), но самое масштабное перетряхивание политической карты Евразии.

Исторически сложилось так, что победа монголов оказала наибольшее позитивное влияние как раз на центральноазиатскую цивилизацию с центром в нынешнем Узбекистане. К этому не было достаточных оснований, поскольку столица ещё единого государства находилась на территории нынешнего Китая, а наиболее могущественным осколком стала Золотая Орда. Тем не менее, в исторической перспективе западные осколки Монгольского государства потерпели поражение. Это связано с тремя важными факторами - тяжёлый процесс адаптации к местным обычаям (монголам для эффективного управления необходимо было отказаться от тенгрианства, Законов Ясы, кочевничества - по сути, внутренне и внешне в кратчайшие сроки превратиться в другой народ), яростное сопротивление наиболее сильных местных политий (Анатолии и Египта на Ближнем Востоке, Литвы и Руси в Восточной Европе), а также, наконец, Чёрная смерть первой половины XIV в., ставшая спусковым крючком и для Ильханата, и для Золотой Орды.

Монгольская династия Юань пала по совсем другой причине. К этому моменту политическая культура Восточной Азии была весьма зрелой, китайцы имели тысячелетний опыт сосуществования с сильными степными политиями. Собственно, в самой китайской историографии неспроста монгольский период включён в национальную историю - несмотря на трагедию завоевания иноземцами, для Китая "это был просто вторник".

Чагатайский улус, располагавшийся в Центральной Азии, имел совсем другую историю. Здесь монгольские институты получили естественное развитие в слиянии с местными близкими по духу тюркскими. Протекторат со стороны Юань обеспечил защиту от более сильных западных улусов, а география защитила его и от Индии, чьё тогда ещё могущественное Делийское государство направило экспансию в сторону куда более соблазнительной Южной Индии. Регионам повезло и на правителей - они не были амбициозными и доверили управление страной местным элитам. Таким образом, трансформация улуса в Центральной Азии в новую форму политической организации имело в своём анамнезе плавность, небольшое количество жертв и политическое спокойствие.

Монгольские завоевания привели к большим переменам в большой азиатской политике. Монструозные азиатские цивилизации были вынуждены перейти к эпохе экономического и политического глобализма - монгольские элиты зачастую насильно заставляли ремесленников покидать насиженные места, что приводило к опыту культурного обмена. Единые правила дипломатической игры Чингизидов открыли дороги для торговцев, путешественников и учёных, игнорируя интересы местных традиционалистов. Получили распространение межнациональные браки, что открыло дорогу к пониманию иностранного этикета и моды. Предметы роскоши свободно перетекали из одного конца Азии в другой, меняя городские вкусы. Были открыты дороги для обмена достижениями в фундаментальной, непрактичной науке - в первую очередь астрономии, математики, философии.

Общим для всей внутриполитической жизни послемонгольской Азии стал тренд на централизацию власти. Вопреки популярному мифу, азиатскому обществу не свойственен деспотизм - хотел бы я посмотреть на того деспота, что попытался бы установить тоталитаризм без монополии на насилие! Независимо друг от друга и ближневосточные, и центральноазиатские, и китайские общества не дали такой власти своим правителям. Однако после монгольской эпохи произошли две значительные перемены - появилась культурная травма от безжалостного и нарочито жестокого процесса завоевания и начался импорт тюркских традиций жёсткой вертикали власти. Наконец, общей тенденцией стало реформаторство в местных религиях, причём в сторону мистицизма и фанатизма. Так, освободительная борьба против монголов во многом опиралась на духовную и даже мессианскую роль местной церкви, а сами новообращённые захватчики (тюрки и монголы) повлияли на резкое усиление суфизма в исламе.

Интересно, что именно ослабление послемонгольских тенденций хронологически совпало с кризисом в Азии (помните, что "после" не всегда значит "в следствие"). Слабеющая централизация привела к повсеместным центробежным силам и к тираноборчеству. Ослабевание экономических связей вернуло взаимную закрытость и подозрительность. А сокращение культурных связей, возможно, привело к научной стагнации. В дальнейшем, к сожалению, это сыграет с Азией дурную шутку. Впрочем... Это уже совсем другая история.

Спасибо за ваш отклик лайками и комментариями. Автору всегда приятно, когда его слово ценят.

А сегодня у нас сказ о мифическом русском поселении на Аляске – Кынговее. "Чего?" — спросите вы, и будете правы. А я вам всё же расскажу.

Впервые слухи о нём документируются серединой XVIII столетия, то есть на век позже экспедиции Семёна Дежнёва, кочи из которой ураганным ветром унесло в неизвестном направлении. Одним из первых здесь упоминается некий казачий сотник Иван Кобелев, который напрямую сообщал, что на противоположном чукотскому берегу Берингового пролива на берегу реки Хеврон есть острог под названием Кынговой, и живут в нём русские люди. Они бородаты, читать-писать разумеют, поклоняются же иконам, навроде как православного стиля. Рассказал это сотнику всё некий чукча Ехипка Опухин, который имел друга-эскимоса, который в свою очередь бывал в тех местах и даже в самом остроге на американском берегу.

Казалось бы, чего заострять внимание на том, что там наплёл эскимос чукче? Однако участник Второй Камчатской экспедиции Якоб Линденау в 1742 году писал о том, что местные чукочи сказывали о русской торговой экспедиции, которая примерно семьдесят лет назад или более того на 12 кочах пробиралась к устью Колымы. Непогода и сложная ледовая обстановка разбросали суда. Одни из них достигли Колымы, другие — Большой земли за Чукотским Носом (то есть мысом Дежнёва). Причем люди с тех кочей остались на земле за Носом и обзавелись там семьями. Что характерно запись Линденау отстаёт от записи Кобелева примерно на три десятка лет.

Ладно, допустим даже чукча у Линденау и у Кобелева был один и тот же – эдакий распускатель слухов чукотского взморья, проживший достаточно длинную жизнь, однако сама по себе эта легенда о некоем неизвестном русском городе на территории Аляски (про который сами русские немного не в курсе) оказывается чрезвычайно живучей. В 1765 г., то есть между сообщениями двух предыдущих людей, крещёный чукча по имени Николай Дауркин составляет карту Берингова пролива с прилегающими землями и помещает на американском берегу в устье неизвестной реки крепость, представляющую собой П-образное сооружение, окружённое деревянным частоколом. К северу от крепости Дауркин нарисовал четырех мужчин в одежде, напоминающей чукотскую парку, и в головных уборах с перьями, вооруженных копьями. Из описаний, приложенных к карте, следовало, что это некий низкорослый толстяк и силач по имени Инахлун прибыл на север Аляски и построил там крепость. Что это за мифическая личность – не суть важно, главное, что легенда о городе Кынговее продолжала существовать.

Дело дошло до того, что в 1795 г. прославленный миссионер русской православной церкви монах Герман в письме от 22 мая 1795 г. игумену Валаамского монастыря Назарию сообщал о загадочных русских, со времен Ивана Грозного проживавших на Аляске. По слухам, бытовавшим в то время на Кадьяке, семь кочей, бежавших от Опричнины новгородцев спустились по Лене до океана и добрались морем аж до Колымы, а затем совершили переход из Ледовитого океана в Тихий. В ходе вояжа шесть кочей добрались до места назначения, а седьмой пропал неведомо куда, правда, как полагал монах, этот коч вполне мог достичь американских берегов.

Опустим логику того, почему новгородцы, убегавшие от опричников грозного царя, делали это из Лены в Охотское море. Будем считать это литературным допущением, так как современник Германа, как и сам монах, были в курсе, что и Лена во всём её течение – русская, и Охотское море на краю, но всё-таки России находится. Да и при проходе Беринговым проливом у кораблей имеется выбор из двух портов, куда идти: на востоке – Павловская гавань на Кадьяке, на западе – Петропавловск на Камчатке. Однако вряд ли у этих людей было понимание, что во времена Ивана Васильевича описываемая местность была форменным ничем посреди нигде. Русские в принципе выйдут к этим берегам только через сотню лет после Новгородского погрома.

Однако же несколько кочей из экспедиции Семёна Дежнёва и Федота Попова, которая как раз шла тем маршрутом, что приписывается новгородцам, взаправду были отнесены бурей в Чукотском море в неизвестном направлении. И здесь можно выдвинуть смелое предположение, что вероятность того, что эти казаки добрались живыми до Аляски – она небольшая, но не равняется нулю.

Ладно, вернёмся к Герману. Что характерно, он в своих письмах даёт ссылку на неких приказчиков купца Лебедева, которые ему и рассказали о том, что поселение это находится на континенте, на берегу большой реки, в которой водятся налимы и щуки. Где именно, они не знали, но утверждали, что недалеко от фактории их компании. Сами эти люди тех русских не видели, хотя слышали о них довольно много. Кроме того, через посредников получали те приказчики от «русских туземцев» большие ножи с надписями. Ножи, естественно, к делу не были приложены, но, как мы уже поняли, легенда о реальности этого поселения существует на северо-востоке на протяжении достаточно длительного времени. И в начале XIX века начинаются достаточно активные поиски этого поселения под эгидой Российско-Американской компании.

В 1817 г. в инструкции Василию Михайловичу Головнину к его предстоящему кругосветному плаванию на шлюпе «Камчатка» Государственный Адмиралтейским департаментом включается также следующее положение: «В Беринговом проливе на американском берегу против губы Св.Лаврентия, по уверению чукчей, находится пространный и глубокий залив, близ коего живет особый род людей, не похожий на американцев, у коего по сказанию чукчей есть и книги и образа, которым молятся. Сей залив, во время бывшей там экспедиции капитана Биллингса, капитан Сарычев намерен был осмотреть; но позднее время и противные ветры тогда ему воспрепятствовали, а по сему желательно было бы в случае нахождения Вашего в тех местах, ежели время позволит, исполнить тогдашнее намерение г. Сарычева». К нашему сожалению, Головнин до этих мест в итоге так и не дошел.

Но уже в 1818 г. Пётр Корсановский проникает в бассейн реки Кускоквима. В его дневнике есть запись беседы с эскимосом с берегов этой речки Кылымбаком, который во время своих дальних путешествий на север от Юкона встречался с бородатыми людьми, одетыми в троеклинки, выделанными из оленьих кож, высокие сапоги и вооруженных медными мушкетонами. К сожалению, больших сведений о Кынговее экспедиция Корсаковского не смогла обнаружить.

В 1821 г. лейтенанту А.П. Авинову была поставлена задача, среди прочих, найти русское поселение на берегах Аляски между мысом Нъюхэм и заливом Нортон. По результатам исследований Авинов и его команда пришли к выводу, что этого поселения не существует, хотя в ходе общения с местными жителями они получили ряд глухих сведений о русских.

Сама река Хеуверен (Хеверен, Хуверен, Хеврон, Хутор Верен), которая стабильно изображалась на картах Аляски со времён Дауркина (у Кобелева – в 1779, Шелихова – в 1791, Сарычева – в 1812, Коцебу – в 1816), после описи адмирала Литке в 1828 г. исчезает.

Последний раз слухи о Кынговее напоминают о себе в 1937 году, когда при раскопках на полуострове Кенай землеустроители случайно обнаружили остатки поселения трехсотлетней давности. Частичные раскопки обнаружили 31 хорошо сохранившийся дом размером 15×22 фута и 14 футов высоты; стены толщиной 4 дюйма были сделаны из песка, кирпичей, бревен, дерна. В центре каждого дома имелось место для печи. Однако впоследствии оказалось, что датировка была ошибочной, и найдено было алеутское поселение XVIII века.

Как итог мы имеем интересную легенду, но не имеющую, к сожалению, под собой подтверждённых археологических оснований. Да, как уже было сказано, чисто теоретически в результате кораблекрушения на берегу Аляски могло появиться некоторое число русских переселенцев. Точно также они могли основать поселение, потому что ну невозможно же жить в чистом поле без крыши над головой. Однако дальнейшая судьба этого поселения сходна с судьбой одной английской колонии на противоположном берегу Северной Америки – Роанок. Предоставленное само себе, отделённое от метрополии сотнями вёрст неизвестности, а с учётом теории о дежнёвских казаках, ещё и без женщин – его либо уничтожило туземное население, либо оно же ассимилировало. Собственно, о растворении пришлых русских среди местных жителей высказывается ещё Корсановский в своём отчёте.