- Черте что, - в сердцах сказал Габриель Новак.
Он стоял у окна с односторонней прозрачностью, пил жиденький растворимый кофе, которым одарил его автомат и злился, разглядывая столпотворение. Дверь открылась, и в кабинет, зевая, вошел Адам Беркович. Вызванный ночью к археологу, он так и остался ночевать в администрации.
- Откуда они тут взялись? – с раздражением спросил Новак.
- Ты меня спрашиваешь? – удивился доктор. – Это я тебя хотел спросить, что за собрание такое? И почему я ничего не знаю? Может, какой-нибудь местный праздник, а мы забыли?
Новак с сомнением покачал головой.
- Слушай, Адамчик, не в службу, а в дружбу. Сходи, узнай, в чем там дело, а?
- Похоже, никуда ходить не придется, - заметил доктор, кивая на окно.
В самом деле, от толпы отделился один фермер лет сорока, смуглый, горбоносый, одетый в относительно чистый комбинезон. Он подошел зданию, пошаркал по траве ботинками на высокой шнуровке и поднялся на крыльцо, попав в мертвую зону. Оставшиеся фермеры проводили своего делегата одобрительными криками и свистом.
- Похоже, ты прав, - хмуро согласился Новак. – Ладно, подождем. Сейчас он нам все расскажет.
Но вошедший фермер ничего рассказывать не стал. Он вежливо, но настойчиво предложил начальству «выйти к обществу». У общества есть вопросы. Общество желает услышать на них ответы.
- Да, - растерянно сказал Новак, - конечно. Только я не очень понимаю… Я занимаюсь наукой, я совершенно не разбираюсь в сельском хозяйстве. Даже не знаю, чем я могу вам помочь.
- Пойдем, - проникновенно сказал фермер, обнимая Новака длинной рукой и увлекая его к выходу. – Люди ждут.
Люди, действительно, ждали. Как только Новак вышел на крыльцо, щурясь от солнца, толпа замолчала. Наступила тишина, нарушаемая лишь истеричным кудахтаньем какой-то несушки, и десятки глаз уставились на ничего не понимающего Новака.
- Кх-м… э-э-э… здравствуйте друзья, - промямлил он. – Очень, очень рад.
Какого черта я мнусь? – разозлился он на себя. Я им кто, пацан сопливый, нашкодивший? Я им, между прочим, начальник… пусть не всем, но многим… уважаемый человек, солидный, в возрасте… Соберись, тряпка! Ты перед Научным Советом не тушевался, а ведь там не фермеры заседают, там настоящие волки.
Растерянность ушла. Новак расправил плечи, окинул толпу строгим начальственным взглядом. От этого взгляда толпа подалась назад, а затесавшиеся там научники почти бегом покинули фермерский лагерь, бормоча какие-то оправдания. Новак кивнул, одобряя.
- Я не знаю, зачем вы собрались, - звучным голосом произнес он, глядя поверх голов. – И даже не догадываюсь, если честно. Надеюсь, вы мне расскажете, что за нужда привела вас сюда. Итак, я вас слушаю.
В толпе фермеров пронесся невнятный гул, люди переглядывались, перешептывались, но никто не осмелился взять слово.
- Так что, вам нечего мне сказать? Ну, что ж, тогда я вас больше не задерживаю. Предлагаю разойтись и приступить…
- Про мертвяка расскажи! – крикнул кто-то в толпе. – Которого вы подняли и гулять пустили!
Смельчака поддержали одобрительными криками.
- Нет никакого мертвяка, - холодно сказал Новак. – И не было никогда. Все мертвые спокойно лежат в своих могилах.
- Ври больше! – крикнул тот же голос. – А кто тогда ночью на кладбище шастал?
Вот ведь зараза, подумал Новак. А я ведь был уверен, что нас никто не видел.
- Я не собираюсь тут с вами перекрикиваться, - все так же холодно сказал он. – Не на базаре. Я буду разговаривать с конкретным человеком, а не с толпой.
Не с толпой истериков, хотелось добавить, но Новак вовремя прикусил язык.
- Разумно, - вперед вышел высокий фермер лет тридцати пяти. Он протянул руку: - Мишель Фабр, агротехник.
- Что заканчивали? – спросил Новак, пожимая крепкую руку.
- Парижская сельхозакадемия. И высшие курсы гидропоники на Сплите, Марс.
Агротехник Мишель Новаку понравился. У него было интеллигентное лицо и умные серые глаза. Он производил впечатление человека спокойного, не склонного к скоропалительным суждениям, и уж тем более к истерике.
- Вы не обижайтесь на вторжение, - улыбаясь, сказал Мишель. – Наша жизнь так скучна и монотонна, что любой пустяк для нас целое событие.
- Он не обижается, Миша. Он просто не понимает.
Второй фермер возник рядом, так тихо и незаметно, что Новак вздрогнул от неожиданности. Но тут же овладел собой и смерил подошедшего оценивающим взглядом.
Серьезный дядька. В возрасте, голова почти вся седая, но все еще крепкий – вон какие плечи. Неглуп, знает себе цену, и, судя по всему, не раз бывал в переделках. Белесый шрам на щеке, загрубевшие пальцы ласкают висящий на груди скорчер… Да, очень серьезный.
- И чего же я не понимаю? – с вызовом спросил Новак.
- А ничего ты не понимаешь, мил человек, - спокойно сказал фермер. Представиться он то ли забыл, то ли не захотел. – Вы тут сидите со своей наукой, а у вас, между прочим, упырь голодный гуляет. А у нас – дети. Бабы вечером боятся к скотине выйти. Вы вот давеча упырью могилу разрыть хотели, да не разрыли. А что так? Упырь глаза вам отвел? Или испугались чего? Так ты скажи, мы поможем. Всем обществом и поможем. У нас мужички, знаешь, какие! За колья возьмутся, всем чертям тошно станет.
Внимательно слушающее общество поддержало седого одобрительным гулом. Новак страдальчески закатил глаза и потряс головой.
- Да нет никаких упырей, - проникновенно сказал он, прижав руки к груди. – Не бывает их. Сказки все это. Вымысел. Ну вы же взрослые, образованные люди, должны же понимать!
- Это здесь, у тебя – нет, - сказал седой. – А у нас там, – показал он за плечо, - есть. И тут есть, - понизив голос, добавил он, постучав себя по голове. – Смекаешь?
Новак разозлился. Отстранив седого, он шагнул вперед, к толпе.
- Значит, так, - громко и сердито заговорил он. – Не знаю, что вы там себе напридумывали, и знать не хочу! Но дело обстоит следующим образом: у нашего коллеги случился нервный срыв…
- Это у Борьки-то? – крикнул кто-то, и все засмеялись.
- Да, у Борьки… то есть, у Бориса Ковалева. От этого, знаете, никто не застрахован! Не так давно он потерял друга, близкого друга. Это печальное событие вызвало у него депрессию… а тут еще жара, переутомление… Ничего удивительного, что у Бориса случились… м-м-м… видения. Но сейчас с ним все в порядке. Вот, пожалуйста, врач, он и подтвердит!
Адам Беркович выглядел смущенным. Почесал обеими руками голову, ухватился за подбородок.
- Ну, насчет нервного срыва я бы не стал утверждать категорически… - промямлил он, избегая встречаться взглядом с Новаком. - Но определенные признаки переутомления присутствуют… да, определенные признаки…
- То есть он не сошел с ума? – уточнил Мишель Фабр. – Он вменяемый? Он отдает себе отчет в своих действиях?
- Видите ли, я не психиатр… то есть я обладаю кое-какими базовыми знаниями, но для постановки диагноза этого мало. Здесь нужен профессиональный консилиум, специальная аппаратура… Я бы лично порекомендовал следующее…
Что он несет, старый дурак? – со злостью подумал Новак. Сказал бы просто – у парня есть проблемы со здоровьем, он под наблюдением, прогноз благоприятный. Вот так, коротко и по существу. Нет! Полез в какие-то дебри, в которых сам ни черта не разбирается. А народец-то вон как слушает, рты раскрыли, уши развесили… Когда уже ты заткнешься, наконец?
- Ну, хватит, - резко сказал он. Беркович с облегчением заткнулся и принялся вытирать вспотевшее лицо. – Хватит, я сказал! Предлагаю разойтись и заняться делами. А если у кого-то остались еще вопросы, то запишитесь ко мне на прием. Мы все обсудим.
- А ты не командуй, мил человек, - спокойно сказал Седой, но глаза его недобро сощурились. – Это ты им командир, - кивнул он на сбившихся в кучку научников. – А для нас ты никто и звать никак. Кто вас, дармоедов, кормит и поит? Кто технику вашу чинит? Наш брат, фермер. И мясо вам, и яйца, и молочко свежее с маслицем. Любишь, небось, маслице на горячий хлебушек намазать?
Это была правда – фермеры щедро делились с экспедицией своей продукцией. Так щедро, что готовые пищевые рационы, присылаемые с Земли, месяцами пылились на полках: сублимированные продукты сильно уступали по вкусу натуральным. И уже за одно это фермеры заслуживали, чтобы с ними считались.
- Так что же вы хотите? – утомленно проговорил Новак. – Мы тут с вами уже битый час, а ничего конкретного я так и не услышал.
- Нам бы с Борисом поговорить, - сказал Мишель.
- С Борисом? – поразился Новак. – Но… зачем?
- Общество требует, - серьезно ответил Мишель, но в глазах его прыгали веселые бесенята.
Вдруг навалилась усталость; зверски захотелось есть и пить, а еще присесть где-нибудь в тенечке и закрыть глаза. Провалитесь вы, подумал Новак.
- Да делайте, что хотите, - в сердцах сказал он. – Только потом не говорите, что вас не предупреждали.
Он сошел с крыльца и направился было к коллегам, но на полпути передумал и свернул в высокому дереву, в тени которого с удобством расположились жены и дочери фермеров. Он сел прямо на землю, вытянул ноги, прислонился спиной к шершавой, чуть прохладной коре, закрыл глаза. Ему в руки сунули кружку, и он жадно выпил холодный, щиплющий язык квас. Вцепился зубами в поджаристую краюху с щедрым ломтем сала, захрустел зеленым лучком.
Благодать-то какая, разнежившись, подумал он. Век бы так. Вот посижу еще немножечко и пойду себе. А вы как хотите. Хоть поубивайте друг друга.
Он знал, что никуда не уйдет.
Борис, на удивление, выглядел свежим и отдохнувшим, и совсем не производил впечатление человека, пережившего нервный срыв. Он окинул притихшую толпу внимательным взглядом, кивком поздоровался сразу со всеми и сел на верхнюю ступеньку крыльца.
- Слухи ходят, - сказал Седой. – Неприятные слухи, тревожные. Вы бы, господин Ковалев, рассказали, как дело было?
Вот так, с обидой подумал Новак. Я ему, значит, мил человек, а к Борису – со всем уважением. Ну и ладно, не очень-то и хотелось.
- Десять… нет, уже одиннадцать дней назад я похоронил своего друга, Джима Хендриксона. Исполняя его предсмертную волю, его тело не кремировали, а просто закопали в землю. Я лично закапывал.
В толпе пробежал ропот, люди многозначительно переглядывались, толкая друг друга локтями. Но Седой и Мишель слушали очень внимательно.
- Вчера я был в городе аборигенов, который мы называем Вашингтон. – Борис говорил размеренно, четко, без эмоций и лишних деталей. – Там я увидел Джима – он шел по улице. Меня он то ли не увидел, то ли не обратил внимания. Когда я окликнул его, Джим резко свернул в ближайший дом и там исчез. Я обследовал и дом, и все вокруг, но ничего не нашел, никаких следов.
- Сынок, - сказал Седой. – А не могло тебе привидеться? Тут говорили, что у тебя нервный срыв был. Ты не обижайся, но дело такое, что верить на слово сложно.
- Я думал об этом, - спокойно сказал археолог. – И не считаю, что это была галлюцинация. Галлюцинации не отбрасывают тени, а Джим отбрасывал. Когда он заходил в дом, то задел плечом лиану – она еще шевелилась, когда я подбежал к тому месту. И потом, я отчетливо слышал его шаги, хруст камней. Нет, я точно его видел.
- Его, Джима? Или кого-то похожего? Может, ты его с кем-нибудь спутал?
- Может быть, - пожал плечами Борис. – Джим, незнакомец - какая разница, если этот человек исчез? Просто как сквозь землю провалился. Но я все же думаю, что это был Джим – он посмотрел на меня и узнал. И был, по-моему, очень недоволен моим присутствием. И потом, эта его красная бейсболка… на нее Джим прикрепил морскую кокарду, в память о прадеде. Ни у кого здесь я такой кокарды не видел.
- Эй, мистер! – крикнул сверху звонкий мальчишеский голос. – А как он выглядел этот ваш друг? С таким длинным носом? Высокий? В коричневой клетчатой рубашке?
Новак задрал голову: на толстых ветвях дерева, словно большие птицы, расселись голоногие мальчишки.
- Самвел, - строго сказал горбоносый смуглолицый фермер, который приглашал Новака «к обществу». – Как не стыдно, Самвел? Ты что, воробушек? Спустись, пожалуйста, и встань, как надо.
Черноглазый Самвел, очень похожий на отца, вихрем слетел с дерева, провожаемый завистливыми взглядами мальчишек, и вытянулся в струночку перед Борисом. Его мордаха аж сияла от восторга.
- Да, - сказал Борис. – Именно так – с длинным носом, высокий, в рубашке и бейсболке. Ты его видел, Самвел? Где и когда? Только, пожалуйста, мальчик, будь очень точен.
- И не вздумай врать, - грозно добавил Седой. – Уши надеру.
- Я не вру! – возмутился мальчишка. – Я, правда, видел этого дядьку. Три дня назад, на реке. Я там эхолот забыл, а мама стала ругаться, ну я и пошел искать. А тут дядька этот. Стоит и вот так руками машет, - Самвел приподнялся на цыпочки и замахал руками, словно желая взлететь. – Махал, махал, а потом вдруг ка-ак полетит!
- Врешь! – крикнули с дерева. С завистью крикнули, это Новак отчетливо расслышал.
- И ничего не вру! Правда, полетел. Только недалеко. Упал и говорит…
- Что он сказал? – с волнением спросил Борис. – Ты можешь повторить?
И мальчик звонким голосом произнес несколько слов. В толпе грянул хохот, горбоносый схватился за голову, и даже Новак не выдержал, фыркнул: ругательство было витиеватым, забористым. Как раз в духе покойника Джима.
- Я знаю, что так говорить нельзя, - сказал Самвел, с опаской косясь на отца. – Но вы сами просили.
- Ничего, - успокоил мальчика Борис. – Ты просто передал чужие слова. И правильно сделал. А что было потом?
- А потом он исчез! Вот как вы рассказывали! Раз – и нет его!
- А дальше я взял эхолот и домой побежал. Потому что поздно уже было.
Борис Ковалев повернулся и в упор взглянул на Новака.
- Что скажешь, Гейб? У мальчишки тоже нервный срыв?
Новак промолчал. На душе у него было тревожно. Борис удовлетворенно хлопнул ладонями по коленям и поднялся.
- Пойду схожу за лопатами.
Слава богу, подавляющее большинство фермеров на кладбище не пошли: разбрелись по научном поселку, с любопытством разглядывая дома и лабораторные корпуса. Новак наскоро организовал гид-группу, наказав верным людям сопровождать, отвечать на вопросы и вообще приглядывать. Правда, особого пригляда не требовалось, фермеры вели себя прилично, и складывалось впечатление, что им действительно стало скучно там, в их глуши, и притащились они сюда, взыскуя невинных развлечений.
На кладбище от фермеров отправились Мишель, Седой и еще пятеро незнакомых Новаку мужиков. С собой Новак взял двух безопасников, изрядно обленившихся на этой спокойной планете, Берковича и, разумеется, Бориса Ковалева. Некоторое время колебался: брать оружие или нет, но потом махнул рукой. Воевать с фермерами он не собирался ни при каком раскладе. Правда, у Седого был с собой скорчер, а у всех фермеров на поясе висели внушительные тесаки, но Новак надеялся, что до серьезной стычки дело не дойдет. Да и Седой производил впечатление человека серьезного, вдумчивого, не склонного к скоропалительным решениям.
Ирине Новак приказал оставаться в городе. Совершенно официально приказал, пригрозив в случае неповиновения высылкой с планеты. Его неожиданно поддержал Борис, так что вдове пришлось подчиниться. С облегчением, как показалось Новаку.
Дождей за эти дни не случилось, земля была рыхлая и копалась легко. Археолог быстро и ловко орудовал лопатой, и уже через несколько минут показался краешек импровизированного савана. Гробов на Красотку, понятное дело, не завозили, делать их никто не умел, поэтому Джима Хендриксона похоронили, завернув в обычную белую простыню.
Встав на колени, Борис руками снял оставшийся слой земли, и взорам присутствующих предстало тело покойника. Точнее, его очертания, скрытые под простыней. Можно было без труда различить руки, сложенные на груди и выдающийся нос Джима.
- Ну? – сказал Новак, испытывая облегчение и раздражение одновременно. – Убедился? Вот он, Джим, собственной персоной… то есть, его тело, я хотел сказать… Давай, вылезай и приводи могилу в порядок.
Но археолог не спешил выполнять указание руководства. Все так же стоя на коленях, он словно бы принюхивался к чему-то. Новак тоже потянул носом, но кроме запаха свежеразрытой земли ничего не почувствовал.
- Разложением не пахнет, - шепнул Беркович, косясь на фермеров. – Очень странно.
- Нож, - вдруг сказал археолог. – Дайте мне нож! Быстро!
- Зачем тебе нож? – недовольно спросил Новак, но в этот момент один из фермеров отстегнул свой нож и кинул его Борису.
Тесак упал прямо на покойника. Но не с глухим шлепком, как можно было ожидать. Нет, звук удара был резким, звонким, как если бы нож ударился о камень. От неожиданности Новак вздрогнул и попятился, и Борис тоже отшатнулся, крестясь. Но быстро овладел собой, взял нож и аккуратно вспорол саван.
- Это что такое? – с огромным изумлением сказал Беркович. – Откуда?
- Хотел бы я знать, - сквозь зубы проговорил Новак.
Тела Джима Хендриксона в могиле не было. Вместо него там лежала искусно выполненная каменная статуя, точно такая же, как и статуи аборигенов в Вашингтоне, Москве и Гоморре. Если бы не желто-серый цвет камня, статую вполне можно было принять за человека, настолько реалистично она была выполнена. Морщины, волоски бровей, ресницы – все, вплоть до мельчайшей черточки было перенесено с человеческого тела на эту невероятную поделку. У Новака мелькнула дикая мысль, что на статуе, вероятно, есть и отпечатки пальцев Джима.
- Какого черта? – со злостью сказал он. – Это что – шутка такая? Розыгрыш? Дурацкая шутка, Борис. Я требую объяснений! Немедленно!
Но археолог с объяснениями не спешил. Вместо этого он расхохотался – громко, искренне. Он смеялся, всхлипывая и утирая набежавшие слезы, пачкая лицо землей и не замечая этого. Новаку стало неуютно, сам он ничего смешного в сложившийся ситуации не видел.
Это же ЧП! Самое настоящее ЧП, о котором он обязал доложить на Землю. Закрутится бюрократический маховик, пойдут комиссии и проверки, его замучают, требуя бесконечных отчетов и объяснительных. А какие могут быть объяснения, если он сам ни черта не понимает! Куда делось тело Джима? Кто его выкопал? Кто и зачем положил вместо него в могилу эту статую? И, главное, как он это сделал? Такую штуку не провернуть незаметно, кто-нибудь что-нибудь обязательно бы заметил. Значит, надо искать свидетелей, опрашивать их… Господи, я же в этом не разбираюсь, я не полицейский, я самый обычный администратор, мое дело экспедиции организовывать, а не преступления расследовать! А ведь придется. По горячим, мать его, следам! Пока не прибудет кто-то компетентный, кто снимет с него груз ответственности.
А Борис вдруг перестал смеяться. Он встал, протянул руки, его подхватили и рывком выдернули наверх.
- Ну? – спросил он, криво улыбаясь. – Убедились? Джим Хендриксон жив!
Новак и Беркович переглянулись. Им было страшно.
Фермеры разъехались быстро и молча. Остались Седой, Мишель и еще те пятеро, что были на кладбище, и Новак был этому откровенно рад. Возглавляемые Борисом Ковалевым, они отправились в город аборигенов, к ним присоединились научники помоложе и покрепче.
Статую Джима подняли из могилы, перевезли в лабораторию и поместили в сканер. Адам Беркович обещал, что предварительные результаты будут максимум через тридцать минут. Новак сидел у себя в кабинете, ломал голову над рапортом и ждал вердикта врача. Ожидание затягивалось.
Наконец, дверь распахнулась, и в кабинет вошел Беркович. Был он тих и задумчив.
- Камень, Гейб, - сказал он, встретив вопросительный взгляд Новака. – Обыкновенный камень, местная разновидность известняка. Никакой органики, никаких следов обработки. У меня складывается впечатление, что эту статую отлили. Именно отлили, а не вытесали… но как это можно было сделать, я понятия не имею. И еще, самое удивительное. Я сбросил файлы тебе на уником, хочу, чтобы ты своими глазами это увидел. А то еще сочтешь меня психом, как Бориса.
- У меня у самого уже крыша едет, - проворчал Новак. Он открыл присланные файлы и с недоумением уставился на снимки, сделанные медсканером.
Пятна, пятна и пятна. Мешанина серых пятен, от светлых до почти черных. Беркович нетерпеливо отпихнул Новака, стал быстро пролистывать снимки.
- Это ты не поймешь… это я для себя сделал, - отрывисто говорил он. – Где же они? Не то, не то… Ага, вот! Полюбуйся! Ну, что скажешь?
На экране уникома было что-то вроде рентгеновского снимка человеческого тела. Новак не разбирался в медицине, его знание анатомии ограничивались базовым школьным курсом, но даже он без труда узнал внутренние органы: сердце, легкие, желудок и прочую требуху.
- И что? – с недоумением спросил он. – Что это значит? Я не понимаю.
Беркович покивал головой.
- Не понимаешь… Конечно. Я сам не сразу понял. А между тем совершенно очевидно, что внутри каменной статуи повторено строение человеческого организма. Понимаешь, Гейб? Там, внутри литого камня, копии органов Джима Хендриксона! Тоже, наверное, каменные.
Некоторое время Новак молча смотрел на Берковича, а потом откинулся на спинку кресла, со свистом втянул в себя воздух.
- Именно! Я сам обалдел, когда до меня дошло. Я и сейчас в шоке.
- Но как? – Новак уткнулся в экран, принялся просматривать снимки, увеличивая отдельные фрагменты. – Как такое вообще возможно?
- Не знаю. И никто не знает… пока… Могу только предположить, что некие микроорганизмы, живущие в почве, заменили органику останков на минеральные соединения. И отсюда, между прочим, следует вывод, что статуи аборигенов на самом деле не статуи, а минерализованные трупы. Знаешь, Гейб, у археологов на складе лежат несколько статуй. Я считаю, что надо сделать вскрытие… ну, не вскрытие, конечно, а просто распилим одну и посмотрим, что там внутри. Дай распоряжение, ладно?
- Боже мой, - Новак все еще не мог прийти в себя от удивления. – Поразительное открытие! Ни с чем подобным мы еще не сталкивались.
- Не совсем так, - возразил Беркович. – Даже на Земле случаются такие… э-э-э… такие случаи. Обызвествление плода, например, при замершей беременности. Этакий защитный механизм, оберегающий организм матери. Но здесь, конечно, что-то уникальное. Так ты дашь распоряжение?
- Что? А, ладно… Хотя… зачем тебе статуи аборигенов? То есть, не статуи, конечно, а… ну, ты понял. У тебя же есть тело Хендриксона. Используй его.
Адам Беркович отвел глаза.
- Не хочется мне его… распиливать, - поколебавшись, признался он. – Душа не лежит. Как будто он второй раз умрет, и уже навсегда. Знаю, дурацкое ощущение, но… - доктор развел руками, смущенно улыбнулся. – Ничего не могу с собой поделать. Мне проще с аборигенами. Ты же не будешь возражать?
- Не буду. – Новак посмотрел в окно, на залитый солнцем пустой двор, и вдруг поежился, словно от озноба. – Слушай, Адам. Но если тело Джима никуда не делось, если он не воскрес, как думает Борис, то кто же разгуливает сейчас в Вашингтоне?
- Тут два варианта. Или бедолага Ковалев действительно болен, и у него галлюцинации… а этот мальчик… Самвел, кажется… просто соврал, для интересу…
- Или нас ждут новые открытия. И вряд ли они будут приятными.
Ирина сидела, бессильно уронив руки на колени. По ее щекам текли слезы, но она этого не замечала.
Надо было встать. Надо было встать и заняться делом – разобрать вещи Джима. Но у нее не хватало решимости все эти дни. Она держала руку мужа, когда он умирал, она первая бросила горсть земли на его могилу; она точно знала, что Джим мертв. Но сложить его вещи в коробки, отнести на склад… почему-то это казалось предательством.
Сделав над собой невероятное усилие, Ирина встала и, шаркая ногами, подошла к шкафу. Движения давались ей с большим трудом, она словно передвигалась в плотной вязкой жидкости, и каждый шаг был сравним с подвигом.
Ирина открыла шкаф, к ее ногам упала футболка Джима – в то утро, последнее утро Джима, она собиралась бросить ее в стирку, да так и не собралась. А теперь уже и незачем… Ирина подняла футболку, уткнулась в нее лицом, вдохнула родной запах. Словно плотина рухнула в ее душе, и чувства хлынули наружу. Опустившись на колени, Ирина зарыдала, заголосила по-бабьи, оплакивая свою долю и проклиная планету, отнявшую у нее любимого человека. Это была не истерика, это был катарсис – Ирина принимала случившееся и прощалась с Джимом.
Сколько это продолжалась, Ирина не знала. Но слезы кончились, и она, окончательно обессилев, свернулась клубочком прямо на полу. Потянуло в сон, только лежать на полу было жестко и неудобно. Надо перебираться в спальню, сквозь дрему подумала женщина, там удобная постель… постель, в которой никогда больше не будет ее Джима…
Кое-как Ирина поднялась. Зевая и судорожно вздыхая, она поплелась в спальню, распахнула дверь и замерла на пороге.
Окна были выставлены на пятидесятипроцентную прозрачность. В комнате царила густые сумерки, и в этих сумерках Ирина увидела человека. Он стоял напротив окна, и на фоне светлого пятна был виден только его силуэт. От неожиданности Ирина вздрогнуло, сердце ее пустилось в бешеный пляс.
- Кто здесь? – пронзительно вскрикнула она и попятилась. – Как вы вошли?
Человек обернулся; на мгновение мелькнул его профиль, и Ирина подавилась криком – она узнала его. Запредельный ужас охватил ее, она вся покрылась холодным липким потом… и вдруг все прошло. На женщину снизошли покой и радость.
- Это ты, Джим? – тихо сказала она. – Это правда ты?
Джим шагнул к жене, протянул руки. Она робко прикоснулась к ним.
- Живой, - прошептала она. – Господи, ты живой!
Не говоря ни слова, Джим подхватил жену на руки. Обняв его за шею, прижавшись лицом к его колючей щеке, Ирина позволила отнести себя в постель.
… Вечером вернулся Борис. Серый от усталости, прокаленный солнцем, весь покрытый пылью, он буквально свалился на жалобно застонавший маленький диванчик.
- Иришка, пить очень хочется, - срывающимся голосом хрипло проговорил Борис.
Ирина достала из холодильника бутылку тоника, скрутила крышку, подала. Борис пил жадно, дергая кадыком, и выпитая вода лоснящейся испариной проступала на его лице. Напившись, он вытер губы и виновато посмотрел на женщину.
- Не нашли мы его, Ириш. Все там обшарили: и город, и джунгли. Никаких следов.
- Я знаю, - сказала Ирина. – Не надо его больше искать. Хорошо?
Приоткрыв рот, археолог смотрел на женщину. А та, погрузившись в свои мысли, улыбалась мягкой, едва намеченной улыбкой, а ее ладони бережно оглаживали живот.
