Сообщество фантастов

- Пойдём, - сказал он.

Мы прошли в его кабинет, битком набитый книгами, журналами и рукописями, и не все они были религиозного содержания. На столе лежал толстенький ежегодник «Физического вестника» - точно такой же выписывал для школы учитель Белкин. Рядом в живописном беспорядке громоздились книги по химии, истории, естествознанию. Я даже разглядел новый скандальный роман графа Бурлаева – чтиво, на мой взгляд, менее всего подходящее для священника.

- Ничего себе! – вырвалось у меня. – Это же сколько времени надо, чтобы всё это прочитать!

- Я стараюсь, - откликнулся батюшка. – Нужно быть в курсе современных научных воззрений… хотя многие почему-то считают, что особе духовного звания светские знания ни к чему, что с нас достаточно религиозной литературы… Но времени действительно не хватает, в этом ты прав. Поэтому моё образование, скажем так, несколько поверхностное.

Батюшка Питирим плотно закрыл дверь, задернул занавеску на окне (я с удивлением наблюдал за ним), потом встал на стул и распахнул дверцы самой верхней полки из тех, которые были навешаны по всей стене. Достал оттуда что-то, закрыл дверцы и слез со стула.

- Вот, - несколько смущённо сказал он, протягивая мне тощую брошюрку в серо-синей обложке; на обложке злодей в чёрной маске занёс нож над перепуганной красавицей.

- Карманка! – воскликнул я, поражённый до глубины души.

Ну, ладно, я понимаю – химия там, физика. Ладно, допускаю, - граф Бурлаев, прогрессивный, как говорят, автор, пишущий всякую заумь. Но бульварные романы, печатающиеся на отвратительной дешёвой бумаге, продающиеся за грош на каждом углу! Это уже, извините, ни в какие ворота не лезет! То-то наш батюшка прячет эти книжонки, помещающиеся в карман, на самой дальней полке, куда случайно не заглянешь!

Учитель Белкин называет эти книжки низкопробным чтивом, отрыжкой литературы и призывает нас не читать их, чтобы не засорять мозги. Но мы, конечно, читаем. Я, например, очень люблю серию про мальчика-обезьяну: как он, совсем маленький, потерялся в джунглях, а его подобрали и воспитали полуразумные обезьяны, потомки атлантов. Ерундистика, конечно, но читать про его приключения очень увлекательно – он там то и дело кого-то спасает. А мама, например, обожает книжки про цыганку Зару – в неё постоянно влюбляются всякие там принцы, шейхи и цари, но она каждый раз предпочитает какого-нибудь скромного невзрачного работягу. Судя по всему, работяг этих она безжалостно бросает, потому что в начале каждой новой книги она оказывается свободной и готовой к новым любовным приключениям.

Но это мы, обычные люди. Но вот чтобы такой умный, такой достойный человек, как батюшка Питирим, читал нечто подобное! Нет, этого я даже в бреду представить не могу!

- Да-да, - со странной усмешкой сказал батюшка Питирим. – Вот тебе прекрасная иллюстрация на тему, что ничто человеческое нам не чуждо.

Он уселся за письменный стол, безо всякого почтения сдвинул научные труды в сторону и на освободившееся место положил дешёвую книжку, бережно огладил её ладонями.

- «Тайна воскресного садовника» - прочитал я и добавил разочарованно: - А, детектив. Фу.

Читал я детективы – сплошной мордобой и погони. Ну еще похищенные красавицы, наследники и фамильные драгоценности. Мне такое не нравится.

- Не «фу», - строго сказал батюшка Питирим. – Ничего общего с «фу», юноша. Это настоящее добротное чтиво, заставляющее думать, рассуждать логически, тренировать наблюдательность и внимание к мелочам… Елизар Огнев… Это, конечно, псевдоним. Я знаю этого человека, когда-то мы были с ним добрыми приятелями. Всю жизнь он проработал в полиции, в уголовном розыске, да и потом, на пенсии продолжал консультировать своих коллег. Всё, что здесь описано, - батюшка Питирим постучал пальцем по книжке, - всё правда, от первого до последнего слова! Конечно, изменены имена участников и некоторые обстоятельства… Вот, например, что ты подумаешь, если садовник тебе скажет, что у него пропали рабочие перчатки?

Я пожал плечами.

- Ничего не подумаю. Небось, потерял где-то, растяпа. Или выбросил, если они рваные.

Батюшка Питирим кивнул с такой энергией, что у него хрустнуло в шее.

- Вот именно! – воскликнул он. – Так все и подумали – потерял. И отмахнулись от этого малозначительного факта. А сыщик не отмахнулся. Он стал расследовать факт пропажи, и это вывело его на убийцу старого купца. Хотя все вокруг считали, что тот умер от старости… Возьми, - сказал батюшка и протянул мне карманку. – Почитай на досуге. А на обложку не обращай внимания. Причуда издателя, он считает, что так книги лучше продаются.

«Тайну воскресного садовника» я прочитал в ту же ночь. И пришёл в восторг. Хотя нет, сначала я жутко расстроился, потому что не смог угадать, кто же убийца. А потом понял, что угадывать бесполезно, надо, как и говорил батюшка Питирим, обращать внимание на мелочи. Которые в результате и приведут тебя к истине. Перечитал «Тайну…» ещё раз – внимательно, вдумчиво, и тогда уже пришёл в восторг.

А еще я понял, как батюшке Питириму удалось вычислить настоящего бесноватого. Если он читает такие книжки, то для него это раз плюнуть!

***

Осталось рассказать совсем немного.

Когда улеглась шумиха вокруг этого дела, когда меня оправдали, и я со спокойной душой вернулся жить в свой родной дом, мне опять приснилась матушка Вельма. Только в этот раз она была одета, вид имела скромный и богобоязненный, и ничего в ней не осталось от той обнажённой валькирии, что выла от горя над бездонной могилой. Матушка Вельма стояла в своей чистой светлой горнице и строго смотрела на меня.

- Ты ведь никому не расскажешь? – скорее приказала, чем спросила она, и я как-то сразу понял, о чём идет речь.

- Не расскажу, - согласился я. – Честное слово.

Матушка Вельма удовлетворённо кивнула, и я проснулся.

Слово, данное даже во сне, надо держать. Тем более, данное такому человеку, как ведьма – тебе же самому так будет спокойнее. Но ведь думать-то мне никто не запрещал, правда? И вот до чего я додумался в результате.

Спасая меня, матушка Вельма совершила некий обряд, которому я стал невольным свидетелем. Забрасывая землёй разверстую могилу, она боролась за меня с бесом – и проиграла. Потому проиграла, что одержимым оказался не я, а Колька. Наверное, она не имела права совершать этот обряд. Или не должна была – без особого разрешения Конвента, получить которое у неё просто не было времени. И теперь матушка Вельма опасалась, что я начну болтать о своём сне направо и налево, как базарная бабка… пойдут слухи, дойдут до её начальства…

Какое наказание положено ведьмам за нарушение их закона? Не знаю и знать не хочу, у меня и без того голова пухнет от всего, что влезло в неё за последний месяц. Так что будь спокойна, матушка Вельма, я – мужчина и я дал слово!

… Зимой Колькина семья продала дом и уехала – к родным, в тёплые края, как они сказали. А через несколько дней после их отъезда я нашёл в лавке запечатанный конверт без марок и почтовых штемпелей, адресованное лично мне. Заинтригованный, я разорвав конверт, достал письмо: на половинке дешёвой желтоватой бумаги Колькиным почерком было выведено только одно слово.

«Прости»

Больше я о Кольке Комарове ничего не слышал.

И ведь убедил! Иначе бы не видать нам ловчего оборотня. Который безошибочно установил, что я, Василий Лукин, никакой не бесноватый. Нет, конечно, это бы выяснилось и безо всякого оборотня, только поздно. Для меня поздно, я имею в виду. Лежал бы я, мёртвый, на дне пропасти, и вопросы справедливости меня бы уже не волновали.

Так я и сказал батюшке Питириму, когда заявился к нему домой с благодарностью в сердце и с корзинкой в руках. Корзинка соблазнительно благоухала и побулькивала – вишнёвая наливка, которую мастерски готовила моя матушка, была единственной слабостью этого достойного человека.

- Ну что ты, - смущённо запротестовал батюшка Питирим. – Это был мой долг. Как человека и как христианина. Я знал, что ты невиновен и не мог допустить твоего самоубийства – ведь это бы погубило твою душу навеки.

- Знали? – поразился я. – Но как? Если я и сам был уверен, что я – бесяк?

- Догадывался, - поправился батюшка Питирим и отчего-то смутился ещё больше. – Видишь ли, были некоторые обстоятельства, на которые я обратил внимание… Плюс кое-какие умозаключения… Одним словом, я сделал вывод… и очень рад, что не ошибся…

Я тоже был рад. Но с ужасом почувствовал, что чувство глубокой благодарности… нет, оно никуда не исчезло, оно по-прежнему переполняло мою душу. Но поперёк благодарности нагло пёрло недостойное вульгарное любопытство.

Что это за обстоятельства, заслужившие пристальное внимание батюшки Питирима? Которые, между прочим, ускользнули от судьи Птицина, урядника Подкопаева и моего адвоката? И какие умозаключения он сделал из этих обстоятельств? Очень, очень интересно!

Я посмотрел на батюшку Питирима; он посмотрел на меня.

- Не хочешь ли выпить чаю? – неуверенно спросил он. – Если ты, конечно, никуда не торопишься.

Я тут же согласился, и батюшка просиял. Уверен, что ему хотелось поделиться своей историей не меньше, чем мне - выслушать её.

Я ни разу не был в доме батюшки Питирима, но хорошо знал обстановку – прихожанки, убирающиеся по очереди в доме вдового священника, самым подробным образом описывали её. Сени, они же летняя кухня; горница с небольшой печуркой, круглым столом и буфетом. Крашеная дверь слева вела в крошечную спаленку, а дверь справа – в кабинет с массивным письменным столом и огромным количеством книг. И везде – в каждом углу, на подоконниках, на специальных столиках - образа с лампадками; везде, кроме темноватой кухни, куда вёл узенький коридорчик.

Одним словом, бедненько, но чистенько. Аскетично, как бы сказал учитель Белкин.

Мы пили чай. То есть, это я пил чай вприкуску с постным сахаром. А батюшка Питирим пил вишнёвую наливку. Ну как – пил? Подносил рюмочку к носу, вдыхая аромат, жмурился от удовольствия и время от времени делал крошечные глоточки. Молчание затягивалось – ни он, ни я не знали, как приступить к главному. Наконец, я решился.

- А вы всегда подозревали Комара? - выпалил я.

Батюшка Питирим вздрогнул, пролил на белую скатерть несколько рубиновых капель, но, кажется, обрадовался началу разговора.

- Нет, - сказал он чуточку виновато. – Видишь ли, Василий, у меня не было причин сомневаться в твоей виновности. Меня просто коробила та скорость, с которой вершилось… гм… правосудие. Тяп-ляп, вопрос-ответ… а где доказательства? Факты где? Одни голословные утверждения так называемых свидетелей.

Я с недоумением уставился на него.

- То есть как это – голословные утверждения? Они же правду рассказывали! Ничего не наврали! Кому знать, как не мне?

- Кое кто и наврал, - заметил батюшка Питирим. - Но не о них речь, тем более, что судья Птицын – прекрасный человек! – вывел ложносвидетельствующих на чистую воду. Я объясню, что я имею в виду. Возьмём первый зафиксированный случай одержимости.

- Это тот, с Буздачихой? – уточнил я.

- Совершенно верно. Несчастная, озлобленная на жизнь женщина, она готова обвинить в своих неудачах кого угодно… она приходит ко мне на исповедь, так что я знаю, о чём говорю… В тот раз она обвинила тебя, но - на каком основании? Ты ведь был не один, вокруг вас было множество народа. Кто угодно мог быть виновником злосчастного эпизода с корзиной. Верно?

- Ну, в общем, да, - неуверенно согласился я. – Только какое это имеет значение, если были и другие случаи?

- Хорошо, обратимся к ним. Случай с падением школьной доски – вас там было восемь мальчиков. Плюс сторож, плюс учитель Белкин… Кстати, именно он первым заявил о том, что под подозрением находятся все. А не только Василий Лукин. Понимаешь?

- Нет, - сказал я. – При чём тут это? Никого же из них Буздачиха не обвиняла! Да их в тот, в первый раз, никого и не было, только я!

- Вот как? – прищурился батюшка Питирим. – А Коля Комаров? А Егор Самойлов? Помнишь, как я требовал, чтобы ты самым подробным образом перечислил всех, кто был с тобой во время приступов одержимости?

Я помнил. И помнил, что злился на батюшку Питирима, считая, что он занимается ерундой. А оно вон как, оказывается!

- Твои записи мне очень помогли. Я убедился, что приступы одержимости, в которых тебя обвиняли, происходили только тогда, когда рядом с тобой оказывались твои приятели. Но окончательную точку поставил оборотень, который рычал на вас – на тебя и на Колю Комарова. Понимаешь? В одном из вас он почуял бесноватого. То есть, если говорить полицейским языком, он сузил круг подозреваемых до двух человек.

- И тогда вы стали подозревать Кольку?

- Не совсем так. На тот момент вы были для меня кем-то вроде сиамских близнецов, и мне нужно было вас разделить. Кто из вас настоящий одержимый? Ты или Коля? Коля или ты? Вот на какой вопрос я должен был ответить!

Проще всего это было сделать с помощью оборотня, с которым вы с Колей столкнулись. У наших мохнатых братьев по разум поразительное чутьё на бесов, и он, этот оборотень, точно знал, кто из вас одержимый. К сожалению, сам я обратиться напрямую к ним не мог. Мне нужен был посредник.

- Понимаю, - солидно кивнул я. – Вы же священнослужитель, а оборотни, что ни говори, нечистая сила.

Батюшка Питирим взглянул на меня с жалостью, смешанной с раздражением, и тяжело вздохнул.

- Историю надо учить, отрок, - с упрёком сказал он. – Иначе так и останешься необразованным дурачком.

- Я учил, - обиделся я.

- В самом деле? Тогда ты наверняка вспомнишь, что произошло в пятьдесят шестом году Эры Квадрата Опоры?

- Н-ну, - промямлил я, морща лоб и изо всех сил изображая усиленную работу мысли. – Э-э-э… было там вроде что-то такое…

- Было, - согласился батюшка Питирим, не скрывая иронии. – Очень важное событие произошло в тот год, которое аукается нам до сих пор. А именно – шах Кейрин издал фирман о причислении оборотней к иблисовому племени. И призвал очистить священную землю пророка Мухаммеда от дьявольского отродья. Огнём и мечом, между прочим. Другими словами, он объявил оборотням войну. Муфтии его активно поддержали, я бы сказал – с восторгом. – Батюшка помолчал. – Оборотни сражались отчаянно, но их было слишком мало. К тому же они не признавали огнестрельного оружия, поэтому шансов у них не было никаких. Ещё при жизни шаха Кейрина на Аравийском полуострове не осталось ни одного оборотня – единицам удалось спастись, убежать в Европу и Африку, но большинство оказались перебиты самым жестоким образом. Выжившие донесли эту страшную весть своим собратьям в других странах… и только чудо Господне уберегло нас от кровавой каши, которая грозила завариться по всему континенту. Как мыслишь, отрок, им есть за что ненавидеть людей? Особенно священнослужителей, которых они считают главными виновниками всех бед?

- Так это, - сказал я. – Мы-то тут при чём? Мы же православные. Мы им зла никакого не сделали. Наоборот даже! Места под поселения выделяем и вообще дружим.

- Дружим и не ссоримся – разные вещи, - наставительно заметил батюшка Питирим. - А насчёт православных… Так оборотням всё равно, кто ты: христианин, магометанин, иудей или вовсе буддист. Они в наши тонкости не вникают и вникать не собираются. Я священник? Значит, враг. И помощи мне от них ждать не приходится… Вот поэтому я и обратился к Алексею Петровичу, твоему учителю. Он человек высоких душевных качеств, образованный и, к тому же, душой болеет за тебя, обалдуя. Я подумал, что он сумеет поговорить с оборотнями, чтобы выяснить истину.

- И он согласился? – с восторгом спросил я. – Не испугался?

Потому что одно дело повстречаться с оборотнем в городе, а совсем другое – явиться к ним в поселение. Где, прямо скажем, они никому не рады. Никому из людей, я имею в виду.

- Согласился, - кивнул батюшка Питирим. – И с большой охотой. Правда, ничего из этого не вышло – оборотни, хоть и снизошли до разговора с учителем, но в суд явиться отказались наотрез. Сказали, что не вмешиваются в дела людей… Правда, свой клок шерсти мы с них всё таки получили, но об этом чуть позже.

Батюшка Питирим хитро улыбнулся, допил остатки наливки из своей рюмочки, поколебался немного и налил ещё. А мне подлил основательно уже остывшего чаю. Чай перестоялся и горчил, но мне было наплевать. Не чаёвничать же я сюда явился, в самом деле!

- Ну так вот, пока Алексей Петрович налаживал контакт с оборотнями, я тоже не сидел, сложа руки, - продолжал батюшка Питирим. – Я, например, выяснил, что наш бес оказался одноразовым.

- Какой там одноразовый? – не согласился я. – Вон сколько он меня мучил! Ну, не меня, а Кольку, но это всё равно.

- Одноразовый бес в данном случае означает, что он совершает по одному злому поступку в день, - объяснил батюшка Питирим. – На большее у него сил не хватает. И, с одной стороны, это очень хорошо, меньше пострадавших. А с другой – плохо. Для тебя прежде всего. Ведь соверши бес второе, третье злодеяние в день, истина открылась бы очень быстро. Понимаешь? Не мог Коля Комаров находиться рядом с тобой безотлучно круглые сутки, а, значит, эти дополнительные приступы бесноватости случились бы без тебя. И всем всё стало бы ясно. А так… Коле всего и надо было оказаться рядом с тобой во время приступа, а потом всё, свободен, и целые сутки живи спокойно. До следующего приступа.

- Ну надо же, - покачал я головой. – И как он так ухитрялся подгадать? Или что, бес проявляет себя в одно и то же время? Как по расписанию?

- Можно и так сказать, - согласился батюшка. – Но самое главное тут, что одержимый чувствует своего беса, ощущает растущее напряжение и может довольно точно предсказать сам момент катарсиса. Некоторые из тех, кто силён духом, могут даже оттянуть приступ. Отложить его на какое-то время. Но ужас весь в том, что катарсис неизбежен.

Я вспомнил, как Комар буквально навязывал мне своё общество, когда все вокруг считали меня бесноватым. Я-то, дурак, думал, что он – мой единственный, самый верный друг, а он просто всё уже знал про себя. Знал и пытался свалить на меня свою вину.

Ладно, не хочу я об этом думать. Тем более что я давно его простил.

- Ещё один момент очень меня смущал, - продолжал меж тем батюшка Питирим. – Ты уже сидел в беситории, надёжно ограждённый каменными стенами… а несчастные случаи вокруг тебя продолжали происходить!

- Колька, - вздохнул я. – Я понял.

Батюшка Питирим погрозил мне пальцем.

- Ты очень долго выгораживал своего друга, - с упрёком сказал он. – Но когда ты рассказал, что Коля Комаров приходит ночами под стены беситории, для меня всё стало ясно. Я уже знал, кто из вас бесноватый. Но знать и доказать – это разные вещи. Мы говорили об этом с судьёй Птициным – весьма достойный человек, который очень близко к сердцу принял твою судьбу. Он предложил увезти тебя в другой город, чтобы увеличить расстояние между тобой и твоим другом. В этом случае Коля либо последовал бы за тобой, чтобы и дальше морочить всем головы, либо остался в Красногорске - один на один со своим бесом. Это было хорошее решение, только перевозку одержимых осуществляет исключительно Квизорский Департамент. А ты, сын мой, наотрез отказывался обращаться к квизорам и даже адвокату своему запретил это делать.

- Я не знал, - уныло сказал я. – Я боялся.

И зря, как оказалось! Эти квизоры, они подоспели в последний момент – Колька мог вспыхнуть с минуты на минуту. А они погрузили его в особое состояние, сковали его своими специальными квизорскими верёвками, чтобы бес не вырвался, и увезли. Твёрдо пообещав спасти Кольке жизнь.

- Итак, мне нужны были твёрдые доказательства твоей невиновности. Мне, видишь ли, не хотелось, чтобы оправданием тебе послужила твоя смерть. Да, после твоего самоубийства вина Коли Комарова стала бы очевидна… только вот тебя уже было бы не вернуть. На оборотней надежда была слабая, хотя учитель Белкин не оставлял своих попыток уговорить их на сотрудничество. Что мне оставалось? Следить за процессом, перечитывать протоколы и – думать. Сопоставлять факты и делать выводы. Я был уверен – раз ты невиновен, доказательства этому обязательно найдутся! Главное, не сдаваться. И я оказался прав!

Батюшка Питирим раскраснелся, у него блестели глаза, и он был ужасно горд собой. Имел на это все основания, между прочим – если бы не он, не топтал бы я сейчас эту грешную землю.

- Случай с кузнецом. Помнишь?

Ещё бы я не помнил! Да меня до сих пор в дрожь кидает, ведь я был уверен тогда, что убил человека!

- Я исходил из того, что ты не одержимый. Но ребёнок-то ведь пострадал, это факт! Что же произошло на самом деле? Я рассматривал два варианта. Первый – это был банальный несчастный случай, не имеющий никакого отношения к одержимости. И второй – что бесноватый, настоящий бесноватый, прятался где-то неподалёку. Но кузнец уверенно заявил, что вас было трое – он сам, его маленький сын и ты. Правда, я не слишком доверял словам отца, у которого едва не погиб ребёнок, но это было исключительно моё личное, ничем не подтверждённое мнение. Судья Птицын пообещал, что вытрясет из кузнеца все подробности, и ему это удалось! Вдруг оказалось, что неподалёку оказался ещё один юноша. Который пообещал позвать врача, но так и не позвал. И пусть кузнец не смог описать его внешность, я был уверен, что это Коля Комаров.

- А вдруг это был не Колька? – спросил я. – Вдруг это был просто прохожий?

- Ни в коем случае! – уверенно объявил батюшка Питирим. – Ну вот представь – идешь ты себе, и вдруг тебе навстречу бежит человек, несёт на руках окровавленного ребёнка и кричит, что срочно нужен врач. Что ты сделаешь?

- Побегу за врачом, конечно,- сказал я, пожимая плечами. – Любой бы побежал.

- Вот именно! – вскричал батюшка. – Вот именно! И побежал бы, и вызвал, да ещё и назад с врачом поехал бы, чтобы дорогу указать! Ну или хотя бы узнать, чем дело кончилось. А что сделал наш «прохожий»? Он удрал – об этом мы можем судить по тому, что ни врач, ни матушка Вельма ничего не знали о ранении сына кузнеца. А я говорю, что он скрылся с места преступления! – Батюшка Питирим до того разошёлся, что стукнул кулаком по столу. – Он понимал, что его обязательно спросят, что он делал рядом с кузницей, причём в тот самый трагический момент. Опасался, что его начнут подозревать. И скрылся, надеясь на то, что кузнец его не запомнит. Так и случилось! Так что вывод отсюда может быть только один – этот «прохожий» был лицом заинтересованным. Иными словами – бесноватым, желающим до последней возможности скрывать факт своей одержимости. А кого я уже подозревал? Напомни.

- Да, - грустно сказал я. – Вы правы. Это был Колька.

- Как только я это понял, я отправился к кузнице и хорошенько обшарил там все вокруг.

- Зачем? - поразился я.

- Что значит – зачем? Я искал улики, какие-нибудь следы… всё, что может указать на личность преступника.

- Ого! – воскликнул я, с восхищением глядя на старого священника. – Да вы прям настоящий сыщик, батюшка! И как, нашли что-нибудь?

- Нашел, - с напускной скромностью подтвердил он. – В зарослях лопуха возле угольного сарая… Погоди, сам увидишь.

Батюшка Питирим встал и прошёл в свой кабинет. Дверь он за собой не закрыл, и я видел, как он выдвигает и обшаривает ящики своего письменного стола. Вдруг он издал радостный возглас и быстро вернулся ко мне, держа в руках нечто, завёрнутое в клетчатый носовой платок. Положив платок на обеденный стол, он аккуратно развернул его, и перед моим взором предстал кусок деревяшки. Совершенно обычной, ничем не примечательной деревяшки размером с ладонь, с одной стороны сохраняющей еще остатки гладкой, зеленовато-серой коры.

- Что это? – после долгого молчания спросил я.

- Осина, - охотно просветил меня батюшка Питирим. – Род тополевых, семейство ивовых.

- Гм, - сказал я. – Ну и что сие означает?

- Осина широко используется в строительстве, для изготовления мебели и… - старый священник хитро прищурился и уставился на меня.

- И?..

- И в качестве сдерживающего фактора для бесов! – с торжеством воскликнул он. – Вероятно, из-за её горького вкуса.

- Да ну? – воскликнул я. – Правда, что ли?

- Не знаю. Не думаю. Скорее всего, обычное суеверие, как с чесноком. Да это и не важно. Важно то, что Коля так думал!

- С чего это вы взяли?

- Сам посмотри. Видишь – следы зубов…

Я посмотрел. Какие-то еле заметные вмятины на деревяшке и в самом деле были, но я бы ни за что не признал в них отпечатки зубов. Так я батюшке Питириму и сказал. И добавил, что даже если это и так, то как понять, кому они принадлежат? Может, собаке?

- Верно мыслишь, - похвалил меня батюшка. – Я тоже так подумал, поэтому взял свою находку и отправился к Вельяминову, нашему стоматологу. Он держит кабинет возле вокзала, знаешь? Хотя откуда тебе знать, у тебя зубы молодые, здоровые. Попросил дать профессиональное заключение. И вот что он мне сказал… точнее, дал… Погоди минуточку.

Он снова скрылся в своём кабинете, но через несколько секунд вернулся и подал мне сложенный листок бумаги. Я развернул и увидел карандашный рисунок – два ряда сомкнутых зубов, верхний и нижний. В верхнем ряду не хватало одного зуба – правого резца.

То-то батюшка Питирим интересовался, когда Колька потерял зуб!

Мне всё было ясно. Бедный Колька! Он изо всех сил старался сдерживать своего беса, но – не получалось. Или, наоборот, всё у него получилось? Поэтому-то Антоха, сын кузнеца, оказался всего лишь ранен. А не убит, как могло случиться, ударь Колькин бес в полную силу.

- Это была улика, и улика весомая! С нею я отправился к судье Птицину. Увы, мне не повезло – накануне ночью у Аркадия Ивановича случился приступ желчнокаменной болезни, и его увезли в Светлогорск, в госпиталь. Конечно, нам прислали другого судью, некоего Гвоздикова, но тот ни во что вникать не стал. Для него всё было ясно… да и твоё признание кое-что значило. Этот Гвоздиков даже попенял Аркадию Ивановичу, что тот так сильно затянул дело.

- У меня был другой судья? – удивился я. – Надо же, не знал.

- Моя вина, - батюшка Питирим покаянно склонил голову. – Конечно, адвокат должен был поставить тебя в известность… я понадеялся на него, и напрасно. Я слишком увлёкся расследованием и слишком мало уделял тебе внимания, как твой духовник. Прости меня, сын мой.

- Да что вы! – я вскочил и взмахнул руками, чуть не сбив со стола чашку. – Да если бы не вы, батюшка! Я вам по гроб жизни… всё, что хотите! Вот ей-Богу!

Батюшка Питирим погрозил мне пальцем.

- Не стоит разбрасываться такими обещаниями, Василёк. А вдруг я попрошу тебя поступить в духовную семинарию? Шучу, шучу! – поспешно воскликнул он, видя, как вытягивается моё лицо. – Живи, как знаешь, Бог с тобой, лишь бы хорошим человеком вырос… Но вернёмся к нашим баранам.

- Реверну а но мутон, - пробормотал я.

Ну, батюшка Питирим! Так и заикой сделаться недолго! Я – священник? Да мне в страшном сне такое не привидится! Хорошо еще, что у нашего батюшки чувство юмора есть – редкое, говорят, явление среди священнослужителей.

- Мне долго не давал покоя один вопрос: почему во время твоего добровольного самозаточения с твоими родными ничего не происходило? Ведь Николай, как ты рассказывал, приходил к тебе каждый день и проводил с тобой много времени. Как бы ни был слаб бес, долго сдерживать его Коля не мог. Не в человеческих силах это. Так что какие-то неприятности должны были случаться. Но их не было!

- И правда! – удивился я. – А почему?

Батюшка Питирим мягко улыбнулся.

- У тебя очень хорошие родители, сын мой. Люби их и почитай. Как только я узнал, что маленькую Стешу отправили погостить к Михаилу, вашему брату, всё встало на свои места.

- Они скрывали! – ахнул я, потрясённый до глубины души. – Я причинял им зло… ну, тогда мы все думали, что это я… а они скрывали это!

- Совершенно верно, - кивнул священник. – Конечно, они поступили неправильно, не по закону. Но я не могу осуждать их за это – они бились за тебя, как могли, как умели. Любовь, Василёк, это могучая сила, она способна менять даже судьбы миров, а не только простых людей. Ты поймёшь это, когда придет твое время.

- Неужели они не боялись? – пробормотал я, качая головой. – Я бы так не смог, наверное.

- Боялись, конечно. Но любовь к тебе оказалась сильнее страха. Сын, которого они считали бесноватым, был обречён, он умирал. И они хотели быть с тобой до конца.

Мама, папа… Как часто я обижался на вас! Считал ваши упрёки несправедливыми, наставления – нудными, а самих вас – брюзгливыми стариками, безнадёжно отставшими от жизни. Наверное, в чём-то вы и в самом деле бывали не правы, но все эти мелочи меркнут перед вашей самоотверженной любовью ко мне! Чем я смогу отплатить вам за готовность пожертвовать собой?

Да, но батюшка-то наш каков! Своим молчанием он фактически покрывал пособников одержимого… а это, как ни крути, тоже преступление.

- Вы ведь не на исповеди об этом узнали, правда? – сказал я. – И никому ничего не сказали!

- Ну, видишь ли, это всего лишь мои догадки, - уклончиво сказал батюшка Питирим. – Мало ли что может взбрести старику в голову? И что? С каждой ерундой бежать к властям? Отрывать занятых людей от важных дел? И потом, существует вероятность, что бедный Коля сбрасывал бесовские эманации на стороне, и лишь после этого, уже обезвреженный, приходил к тебе. – Он усмехнулся. - Я могу назвать с десяток причин, почему в твоём доме не происходило ничего плохого, и все они будут должным образом аргументированы и – недоказуемы!

- Я понял, - смиренно сказал я.

Конечно, батюшка Питирим преступил закон, покрывая моих родителей. Но если он был уверен, что я не виновен, и оказался прав, то какое это имеет значение? Кто его осудит? Уж точно не я!

- Я пытался добиться пересмотра дела у Гвоздикова, - продолжал священник. - Бесполезно, он уже для себя всё решил. А ты, мой мальчик, только подливал масла в огонь. Если бы ты покорно дожидался своего естественного конца, у меня было бы время обратиться в нужные инстанции. Но ты решил навсегда покончить с бесом посредством самоубийства, и это загоняло меня в жёсткий цейтнот. Мне надо было спешить.

Батюшка Питирим замолчал, выпрямившись и вскинув голову. Он смотрел сквозь меня, в прошлое – брови сведены к переносице, губы плотно сжаты, вокруг рта залегли жесткие складки. И глаза… не бывает таких глаз у мирного верослужителя! Не должно быть! Я впервые видел его таким, и мне стало как-то неуютно. Страшновато даже, словно не батюшка Питирим сидел рядом, а самозванец, подменыш, бесовскими чарами принявший облик старого священника.

- Я думал, у меня нет выбора, - глухо проговорил батюшка, и я душой, кожей, печёнкой почувствовал, что не ко мне он обращается, а к кому-то, кто незримо присутствовал здесь и сейчас. Может, к Богу? – Разве мог я допустить, чтобы чистая душа навеки погубила себя? Разве мог смотреть, как торжествует бес, и не делать ничего? Взять грех на душу, и без того уже отягощённую, - не в этом ли был мой долг? Моё предназначение?

Лицо батюшки Питирима исказилось, словно от внезапной боли, побелевшие пальцы вцепились в край стола, на лбу выступили крупные капли пота. А потом он шумно выдохнул, медленно перекрестился и посмотрел на меня.

- Уберег меня Господь, - сказал он и улыбнулся. С облегчением, как мне показалось. – Не дал свершиться задуманному. Глуп человек и жалок, Божий промысел ему не доступен. Оттого и суетимся мы сверх всякой меры, не доверяя Отцу своему Небесному. Слышал такое выражение, Василёк – хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах? Так это про меня.

Очень мне хотелось узнать, что же такое батюшка Питирим задумал для моего спасения? Но, глядя на него, я отчётливо понимал – не скажет. Ни за что! Хоть на кусочки его режь, хоть огнём пали. Ну и ладно, у каждого из нас есть свои тайны, нечего человеку в душу лезть.

- Забыл я, что Господь наша опора среди бури, наша надежда и спасение. Возгордился, сам захотел судьбами человеков распоряжаться…

- Так что случилось-то, батюшка Питирим? – перебил я, сбивая священника с высокого слога.

Не люблю я проповеди. Терплю, куда деваться, но – не люблю. Батюшка вздрогнул и словно бы очнулся.

- Да, - сказал он, виновато моргая. – Конечно. Тебя же интересует история твоего спасения. Что ж, изволь. Это было заключительное заседание суда, когда должен быть оглашён приговор одному честному, но глупому юноше.

- Чего это сразу - глупому? – обиделся я.

- В силу возраста, сын мой. Молодости свойственны честность и глупость… но это, увы, пройдёт. Мы все умнеем со временем… Так вот, когда судья ударил молотком и приговор вступил в законную силу, я был в полном отчаянии. Я уже был готов… впрочем, тебе не надо знать, что я собирался сделать… И в это время ко мне подошёл твой учитель, Белкин. Он был очень расстроен. Дело в том, что он не оставлял попыток уговорить оборотней явиться в суд. Точнее – одного оборотня, который, как казалось Алексею Петровичу, был похож на портрет, составленный с твоих слов. Оборотень упирался, Белкин наседал. В конце концов оборотень пришёл в бешенство и крикнул, что он не джэймо и с людьми не якшается.

- Джэймо? – переспросил я. – Это кто ещё такой?

- Оборотень-предатель, оборотень-изгой, - объяснил батюшка Питирим. – Тот, который оставил своё племя и живёт среди людей. И даже, негодяй этакий, сотрудничает с Квизорским Департаментом! Ну? – с торжеством воскликнул батюшка Питирим. – Понимаешь, о чём речь?

- Нет, - честно сказал я, и старик посмотрел на меня с жалостью.

- Ну как же, Василёк? Оборотень, который сотрудничает с квизорами! Иными словами – служивый оборотень, оборотень-квизор! Я, как услышал это, сразу понял, что это мой шанс. Наш с тобой шанс! И очень неплохой.

- Да? – глупо спросил я. Я по-прежнему ничего не понимал.

- Разумеется! Я был уверен… точнее, надеялся… что оборотень, даже став квизором, не теряет своей природы. И способен учуять бесноватого.

- Ага! – воскликнул я, начиная прозревать.

- Именно! В общем, я украл коня у нашего урядника и помчался в Светлогорск. У меня оставалось меньше суток, ведь утром ты должен был умереть. А еще надо было уговорить квизоров помочь нам, потом вернуться назад… Бедное животное! Я бы погубил Грома, но его спасли квизорские конюхи, тоже оборотни, кстати, - выходили, вылечили… Мне повезло – бюрократия квизорам чужда. Все эти многочисленные бумажки, инстанции. Нет! Первый же офицер, к которому я обратился, проникся серьёзностью момента и с ходу развил бурную деятельность… Ну а дальше ты всё знаешь, - закончил батюшка Питирим. – Мы успели вовремя, хотя и в последний момент. И спасли одного славного юношу от неминуемой гибели. Точнее, двух юношей.

- Значит, с Колькой всё будет в порядке? – робко спросил я. – Квизоры ему помогут?

- Всё в руках Божьих, сын мой, - вздохнул священник и перекрестился. – Будем надеяться.

окончание следует

-Красивая у тебя девушка, Виктор, - заговорил дедушка прерывая молчание.

-А?

-Та с которой ты был вчера.

-Вы правы, - ответил Мур после короткого промедления, - Но боюсь мы с ней больше не встретимся.

-Отчего же? Поругались?

-В нашем случае все несколько сложнее.

-Ясно. Хочешь совет от старика?

-Да, пожалуйста.

-Если ты любишь девушку, то нужно вцепиться в нее и не отпускать. Сложности временны, в конце концов, наступит счастливая полоса. Особенно если чувства взаимны. Понимаешь?

-Дед!, - в комнату вошла бабушка с подносом, - Перестань докучать ему.

-Да мы просто разговаривали.

Бабушка поставила поднос на стол и начала расставлять чашки.

-Он докучал тебе, Виктор?

Дедушка немного напрягся.

-Вовсе нет, - дедушка расслабился, - На самом деле он дал мне очень мудрый совет. Спасибо вам.

-Всегда пожалуйста, - ответил довольный дедушка.

-Хорошо раз так, - сказала бабушка и поставила чайник на стол, - Секунду.

Она подошла к граммофону и поставила иглу на пластинку. Заиграл "Баязет" Вивальди, акт первый, ее любимое произведение.

-Чтобы создать приятную атмосферу. Ну что, будем пить чай?

Виктор снова немного помедлил и ответил:

-Да.

Они проговорили до поздней ночи. Мур давно не чувствовал таких спокойствия и уюта. Старички казались добрыми и очень заботливыми, а их чувства лишь подтверждали это. Ему совсем не хотелось покидать этот дом.

-А у тебя есть дедушка с бабушкой, Виктор?, - спросила бабуля.

-Бабушка умерла, а дедушка пропал еще до моего рождения.

-А родители?, - спросил дедуля.

-Их нет.

-Прости, Виктор. Нам очень жаль.

-Не стоит.

-Мы наверное задаем слишком много вопросов?, - сказала бабушка.

-Ничего страшного.

-Давайте сменим тему. А ты...

Но все-таки пришло время уходить.

-Всего доброго, - сказал Виктор, - Благодарю за чай.

-Мы всегда рады гостям. Заходи еще как-нибудь, - сказала бабушка.

-Снова потолкуем о девушках. Может еще какой совет дам, - сказал дедушка.

-Спасибо. При возможности обязательно загляну.

Они попрощались, на лице каждого была улыбка, и Виктор ушел. Какие же хорошие люди, вот о чем он думал шагая по улице, но через сотню метров переключился на слова дедули. А что если он прав? Что если он и правда может быть счастлив вместе с Агатой? Она ведь и так постоянно подвергает себя опасности взаимодействуя с криминальным миром. Она кажется единственной в целом мире, с кем бы Мур мог быть вместе. Но он не может так поступить с ней, не может потерять ее. Этот совет хорош для обычных людей, но не для него. Прости дедуля, но он не последует ему.

Неподалеку оттуда, Эдвард доставил тело на точку и закурил.

-Какая скучная добыча.

Он из семьи охотников, его предки охотились еще до рождения Христа, поэтому он так помешан на ней. Его мечта, найти добычу которая переплюнет всех его предков и остаться в памяти своей семьи навеки. Но где искать?

Он вышел на улицу, все звери которые были рядом разбежались. Из-за дикого страха перед Эдвардом, все животные вокруг исполняют его команды, он буквально управляет ими. Благодаря этому Стивенс и оказался в проулке. Но сейчас это не важно, ведь Эдвард почувствовал нечто странное.

Они с Виктором прошли мимо друг друга. Нашел! Такой силы он еще никогда не чувствовал. Это она! Эдвард ощутил легкий трепет.

-Стой!, - крикнул он.

Виктор обратил на него внимание, на лице Эдварда была широченная улыбка.

-Сразись со мной!

Приветствую всех читателей. Вот и вторая глава. Пришлось разделить на две части потому что глава настолько раздулась , что на пикабу не хватило блоков. Теперь к важному - тех кто прочитал обе главы прошу поучаствовать в опросе:

Мне это нужно чтобы понимать в какую сторону мне двигаться. Заранее спасибо.

И второй опрос для всех интересующихся моими постами. Т.к. со второй главы я начал разделять их по персонажам, то созрел вопрос:

С моей текущей загруженностью, больше одной целой главы в неделю я не смогу выпускать, поэтому тут все зависит от вас. Благодарю всех поучаствовавших.

На этом все. Если ничего в итоге не решится, то глава выйдет в следующий четверг.

Теперь точно все.

Всем Великой удачи и спасибо за внимание.

Август Грейзер.

-Что это такое, Джейн!?, - крикнул он.

Девушка была в шоке, она даже не думала, что все может так повернуться.

-П... Послушай, Чад, - начала она, - Это не то, что ты...

-Почему ты не сказала, что ты замужем?, - перебил ее Виктор.

Он только все усугубил, теперь ее попытки выкрутиться совсем бесполезны.

-Я так и знал!, - крикнул Чад, - Значит, пока я зарабатываю деньги для твоего же благополучия, ты водишь сюда любовников!?

-Нет, Чад. Это...

-Я убью его!

Виктор застегнул рубашку и вышел вперед.

-Попробуй, - сказал он широко улыбаясь.

Чад рванул на него.

-Виктор стой, он... - Удар правой, Виктор поднырнул под него, сделал шаг вперед и провел апперкот точно в бороду. Чад рухнул без сознания. - ...профессиональный боец.

Виктор обулся, взял свой пиджак и пошел к выходу.

-До встречи, Джейн.

Она не знала, что чувствовать - с одной стороны вырубили ее мужа и ей должно быть его жаль, а с другой, раньше никому этого не удавалось, особенно с одного удара. Джейн и правда любила мужа, но по какой-то необъяснимой причине ее тянуло к Виктору с огромной силой, которой она не могла противиться.

Он вышел на улицу и надел пиджак. Снег растаял и характерный ему хруст сменился шлепаньем по грязи.

-Какой скучный противник, - подумал Виктор.

Грейс.

Город Рай.

Грейс сошла с поезда и остановилась на перроне. Разговоры и топот людей сошедших с поезда, запах дыма, гудок паровоза - все это говорило ей о том, что она дома, но Грейс не чувствовала особой радости. Незнающему куда смотреть это место могло даже понравиться, но она знала. Она замечала тени наблюдающие за ней из проулков, видела глаза людей способных на убийство, понимала кто замыслил кражу или ограбление, но для других, они обычные люди. Для тех, кто не знает куда смотреть.

Она подошла к маленькому домику на отшибе. Он выглядел также как и все остальные, но его отличала одна вещь - вокруг дома стоял большой грушевый сад.

-Я дома, Мэри, - подумала она и открыла дверь.

Интерьер обставлен довольно бедно, хотя Грейс могла бы себе позволить самое лучшее. В зале, переоборудованном под мастерскую, шьет ее сестра.

-Я дома, Кэтрин, - сказала Грейс.

Сестра резко повернулась к ней и побежала. Они обнялись. У Кэтрин потекли слезы.

-Я так рада, что ты цела, - сказала она.

-Я очень скучала, сестренка, - Грейс заплакала.

-И я.

Грейс легонько укусила ее за шею, Кэтрин прижала ее к себе еще сильнее.

Особняк Себастьяна.

-Грейс в городе, - сообщили Себастьяну.

-Хорошо. Я навещу ее, - сказал он и отвлекся от карты Англии.

На каждом из городов стояли фигурки указывающие чье влияние преобладает в конкретном городе. Синие фигурки говорили о влиянии Грея, красные о влиянии Себастьяна. Синих было большинство, но весь юг и большая часть Уэльса были красными.

Осведомитель вышел.

Себастьян надел свой красный жилет и сказал:

-Собирайся, Зак. Мы идем в гости.

Зак поставил кружку с кофе на блюдце и последовал за ним.

Дом Грейс.

Сестры смеются вспоминая детство.

-А помнишь как ты украла ту книгу?, - сказала Кэтрин.

-Рапунцель? Конечно помню. Это была моя первая кража.

-Но даже тогда ты делала это весьма профессионально, - Кэтрин сняла чайник с чугунной плиты, - Если бы Мэри не пошла возвращать книгу, никто на тебя и не подумал бы.

-От бывшей полицейской не следовало ждать иного. Интересно, что бы она сказала мне сейчас?

-Она бы поняла, - Кэтрин начала разливать воду по кружкам, - Как понимают все в нашем городе, - она вернула чайник на плиту.

Кэтрин одета очень просто: черная юбка в пол, белая рубашка, единственным, что выделяло ее из толпы были длинные черные волосы, опускающиеся до самого сгиба колен. Сколько Грейс себя помнит, сестра никогда не подстригала их. Она много раз интересовалась почему, но ответ был один:"Прошлое."

Кэтрин вернулась за стол.

-Ты правда так думаешь?, - спросила Грейс.

-Я уверена, - в дверь постучали, - Я открою.

Грейс услышала крик ужаса и ринулась к двери. У порога стояли Себастьян и Зак. Темно-зеленые глаза Себастьяна смотрели на Кэтрин.

-Ты в порядке, Кэтрин? Давай помогу, - сказал он и протянул руку.

Девушка впала в ступор от страха. Перед глазами проносились детали того дня - пистолет, Мэри, убийство и глаза, его темно-зеленые глаза.

-Оставь ее, Себастьян!, - сказала Грейс и стала перед сестрой.

-Здравствуй, Грейс, - сказал он и выпрямился, - Я пришел за тобой.

Ее злость и ненависть не знали предела. Будь возможность, она бы избавила от него мир прямо сейчас, но это навредит жителям и Зак с легкостью ее остановит. Придется подчиниться.

-Дай мне пару минут чтобы успокоить сестру, - сказала она.

Себастьян кивнул и они вышли.

-Тебя это забавляет?, - спросил Зак.

-Ничуть. Ее страх понятен, но он не имеет для меня никакой пользы. В нем нет ничего забавного, - сказал Себастьян, - Я пришел за Грейс.

-Иногда мне кажется, что тебе нужен совсем не этот город. Тебе нужна она.

-Эта девушка криминальный гений, Зак. Она может спланировать любую операцию от ограбления до убийства и все они пройдут как по маслу. Ни один разумный руководитель не будет разбрасываться подобными кадрами.

Зак ухмыльнулся.

Грейс вышла.

-Идем, - сказал Себастьян.

Ричард.

Дублин.

Поместье Ричарда Грея.

Ричард оперся на стол в своем кабинете. Его охватила головная боль, это происходит пару раз в день с разной интенсивностью весь последний год. Он даже знает причину, но рассказал о ней только одному, своему сыну Гарри.

В дверь постучали.

-Ричард, я войду?, - послышалось из-за нее.

Но Ричард не услышал, он почувствовал легкую слабость.

Дверь открылась. Заметив вошедшую Грей рванул к ящику стола. Это была его жена. Ей было за пятьдесят, как и Ричарду, но выглядела она гораздо моложе своих лет. Дорогие платье и бриллианты казались ее неотъемлемыми атрибутами, а в красоте она может посоперничать со многими молодыми девушками. Грей взял из ящика розу и с ней в зубах подскочил к жене. Они стали в позицию для танго.

-Почему ты не постучала, дорогая? Я даже не успел подготовиться, - сказал он улыбнувшись.

-Я скучала, - сказала она хищно улыбаясь. Они начали танцевать. - Похоже ты был настолько занят, что пропустил мои слова мимо ушей.

Очо.

-Прости меня, любовь моя. Как я могу загладить свою вину?

Парада.

-Думаю розы хватит.

Ганчо.

Он прижал ее сильнее и они продолжили танец. Музыки не было, но она будто играла в их головах. Они занимались этим каждый день, но их танцы не теряли и толики страсти. Подобные вещи и определяют настоящую любовь. Она запрокинула голову назад и он протянул ей розу.

-Я люблю тебя, Жозефина.

-И я тебя, Ричард.

Он поднял ее и потянулся чтобы поцеловать, но его правая часть будто отказала, он упал на бок.

-Ричард!

Головная боль усилилась. В этот момент Грей понял, что у него осталось намного меньше времени чем он думал.

Жозефина села рядом.

-Ричард. Что с тобой, Ричард?

Его глаза закрылись.

Итан.

Провинция Франция.

Город Руан.

Отель де Буртруд.

Итан сидел в холле и ел эклеры которые привез с собой из Англии. Он их очень любит, но покупает только в Марушских пекарнях, остальные, с его слов, добавляют слишком много сахара. Жаль, что во Франции таких нет.

Доев, он выбросил пакет и задумался о поручении отца. Какая-то банда из Франции пытается подмять под себя всю наркоторговлю Англии. Итан должен убить их главаря. С его способностями не составит труда сделать это. Может быть, именно это задание поможет добиться любви отца. Но это всего лишь его мечты.

Итан уже знал где он находится. Магия предвиденья очень полезная штука, но с ней она почему-то не сработала. На улице, рядом со входом в отель, к нему подошла девушка с младенцем на руках и сказала:

-Извините, вы мне не поможете?

Итан знал французский и прекрасно ее понял, у него очень хорошее образование. Но видения не было, похоже она носит адуляр.

Это его насторожило, тем не менее он улыбнулся и сказал:

-Конечно, мадам. Чем могу помочь?

Он помог донести ее сумки до дома. Моросил холодный дождь, не смотря на то, что зима была в самом разгаре. Девушку звали Валери, а ее трехмесячного сына Давид. Она была немного старше Итана и казалась ему довольно привлекательной, но терять время нельзя, он не может подвести отца.

Стоя у порога Итан сказал:

-На этом все, мадам. Я должен идти.

-Постойте, - сказала она и схватила его за руку, - Вы весь вымокли. Останьтесь у меня пока не высохнет одежда.

-Простите. Я...

-Пожалуйста! Иначе я буду винить себя в том, что вы простудились. Хотя бы часок.

Он сдался, ему не хотелось огорчать девушку, еще и мать грудного ребенка. Они вошли. Итан начал снимать пальто.

-Зря вы не согласились идти вместе под зонтом, - сказала Валери.

-Ничего страшного.

Она положила спящего ребенка в кроватку.

-Дождь его успокаивает. Вам налить чего-нибудь?

-Молока, если можно, - ответил Итан.

Он взял со стола стакан и выпил.

-Присаживайтесь.

Итан сел за стол и осмотрелся. Дом был явно среднего достатка, но внутри было очень уютно. На комоде стояла фотография улыбающегося мужчины.

-Могу я задать один вопрос, мадам?, - сказал он.

-Конечно.

-А где ваш муж?

Ее улыбка сошла на нет, было видно, что ей больно об этом говорить.

-Он, покинул нас полгода назад.

-Соболезную.

-Благодарю. Но не будем о грустном, - она снова улыбнулась и села за стол, - Вы говорили, что вы родом из Англии. Можете рассказать что-нибудь о ней? Никогда там не была.

Итан посмотрел на часы.

-Ну хорошо.

Их разговор продлился намного дольше чем он планировал. Они будто успели обсудить все на свете и никто не замечал течения времени, настолько им было комфортно вместе. У Итана теперь не возникало и мысли об уходе, но он посмотрел на настенные часы.

-Вот черт!, - воскликнул он.

Давид заплакал. Валери подошла к нему и начала качать на руках.

-Что-то случилось, Итан?

Он схватил пальто и стал быстро собираться.

-Мне нужно идти, мадам. Валери. Я должен закончить очень важное дело.

-Я понимаю. Давай я провожу тебя.

Возле порога она вручила ему зонт.

-Возьми пожалуйста. Не хочу чтобы ты снова промок.

-Большое спасибо. Я обязательно верну. До свидания, Валери.

Он открыл зонт, капли застучали по нему, и широким шагом пошел по улице.

-До свидания.

Как он мог потерять контроль? Все мысли Итана занимал только этот вопрос. Как какой-то обычный разговор смог отвлечь его от задания отца? На самом деле ответ был очень прост. Одиночество. С рождения он был изгоем в своей семье. Казалось, что его не признает никто. Ни отец, ни мачеха, ни братья, ни сестры. А кто-то возможно даже ненавидит. Все из-за его биологической матери. Он всегда был один, но рядом с Валери наконец почувствовал тепло. Случайная встреча оказалась подарком судьбы, но пока Итан не мог осознать этого.

Эдвард.

Город Рай.

Особняк Себастьяна.

Эдвард подкурил сигарету и пошел по коридору. Он уже два года работает на Себастьяна, но так и не получил ту самую, сильную, добычу которую тот обещал. Вместо этого он убивает каких-то никчемных магов. В иной ситуации, у него не было бы ни одной причины оставаться здесь, но артефакт и принцесса вносят свои коррективы.

-Мяу!

Перед Эдвардом сидел черно-белый кот, он начал тереться об ноги.

-Привет, малыш.

Эдвард присел и начал гладить его. Он очень любит кошек, только они не испытывают страх перед ним, более того их тянет к нему, остальные звери сразу бегут чувствуя сильного хищника, хотя в этом есть свои плюсы.

Кот пошел по коридору.

-Хочешь мне что-то показать?

-Мяу!

Они подошли к комнате Грейс. Эдвард принюхался.

-Так она здесь? Спасибо, что сообщил.

-Мяу!

Кот убежал. Эдвард открыл дверь. Грейс собирала вещи.

-Что тебе нужно, Эдвард?, - сказала она заметив его.

-Решил полюбопытствовать, что тебе поручил Себастьян на этот раз.

-То же, что и тебе. Он хочет спланировать убийство.

-Кто цель?

Она остановила сборы и оперлась на стол.

-Ты задаешь слишком много вопросов, Эдвард. Тут даже у стен есть уши, - она улыбнулась, - Не боишься, что Себастьян посчитает тебя предателем?

-Мне плевать и он это знает. Пока я получаю свои деньги и интересную добычу, у меня нет причин для предательства. Это он тоже знает.

Грейс ухмыльнулась, взяла рюкзак и пошла к выходу.

-Как дела у Кэтрин?

Она остановилась рядом с ним.

-Тебя это не касается. Да и вообще, что тебе нужно? Ты постоянно приходишь ко мне и задаешь глупые вопросы, интересуешься моей сестрой. Чего ты хочешь?

Эдвард потушил сигарету и улыбнулся.

-Хорошо. Я расскажу тебе правду. На самом деле вы напоминаете моих младших сестер, поэтому я отношусь к вам с такой заботой.

-Хотя бы попытался скрыть смех, придурок!

Он громко рассмеялся и в его бороду полетел кулак, но он поймал.

-И вот, я знаю, что ты в полном порядке, - он стал воплощением серьезности, - Но, что же с моей второй сестрой? Здорова ли Кэтрин?

Грейс пыталась вытащить свой кулак, но он держал слишком крепко.

-Да!, - крикнула она, - Кэтрин цела!

Он отпустил.

-Хорошо. Будь осторожна при сборе информации.

-Без тебя знаю!

Она ушла.

Эдвард вышел из комнаты и снова пошел по коридору. Случайным слушателям, это разговор мог показаться совершенно бессмысленным, но благодаря нему он узнал главное - принцесса в полном порядке.

Комната Себастьяна.

-Этот парень живет в Уотфорде, - Себастьян положил фотографию на стол, - Его тело нужно отправить из Лондона завтра утром.

-Какой магией он обладает?, - спросил Эдвард.

-Зеркала. Бо, принеси досье.

Лысый парень в черной одежде поднес папку и положил на стол, именно он докладывает Себастьяну обо все, что происходит в зоне его влияния. На папке написано:"Арни Стивенс".

-Мне это не нужно, - сказал Эдвард и направился к выходу, его лицо растянулось в улыбку, - Без него охота будет гораздо интереснее.

Он вышел и закрыл за собой дверь.

-Никогда его не берет, - сказал Себастьян.

Выйдя в коридор Эдвард закурил и пошел. Снова нужно убить мага. Себастьян продает их тела какому-то ученому за очень хорошие деньги. Зачем они ему и что с ними собираются делать Эдвард не знал, его это и не интересовало. Сейчас, он был полностью сосредоточен на своем задании.

Виктор.

Лондон.

Район Ламбет.

Подпольный игорный клуб "Черная астра".

-Карэ, - Мур выложил карты на стол, - Похоже я выиграл, господа, - он подгреб деньги к себе и сложил в сумку, - Хорошего вечера.

Виктор пошел к выходу. Он срубил весьма большой куш, хотя это естественно, здесь играют только графы и герцоги, а с его навыками не составляет труда обобрать их до нитки. Азартные игры в Империи запрещены, но почему-то это место их так и манит.

Виктор забрал пальто из гардероба, такое же черное как и предыдущее, и пошел к выходу. У двери стоял улыбающийся мужчина в дорогом костюме, это владелец клуба. Он сказал:

-Передавайте леди Агате мои наилучшие пожелания.

-Обязательно, - сказал Мур и прошел мимо.

Оказавшись на улице он закурил. Ему снова напомнили об Агате. Они расстались четыре дня назад, но мысли о ней до сих пор не отпускают его. Инициатором был Виктор, он не хотел подвергать ее опасности, не хотел чтобы она умерла как его друзья когда-то. Похоже он и правда ее полюбил, но понимание того, что на него в любой момент могут объявить охоту заставило притупить свои чувства.

Он зашел в кафе и заказал кофе.

В попытках отвлечься и развеять скуку, которая мучает его с самого приезда в Лондон, он начал менять девушек каждый день, а если он не найдет сильного противника в ближайшее время, то наверное сойдет с ума.

Он снова закурил.

А ведь именно после встречи с Агатой Виктор узнал о множестве мест по типу "Черной астры", раньше он знал лишь об одном. И именно благодаря ее связям он может посещать их все, даже элитные, в которые пускают только графов и герцогов.

-Проклятье, - пробубнил он себе под нос, - Мисс, будьте добры счет.

Официантка положила его на стол. Три с половиной янса. Виктор достал сто.

-Сдачи не надо.

Он пошел на улицу, официантка было хотела его остановить, но он будто испарился.

Подул холодный ветер. Он услышал голос из-за спины:

-Виктор?, - Мур повернулся и увидел старичков которым помог вчера, почему-то они сияли от радости, - Здравствуй, Виктор!

Мур был полностью погружен в свои мысли, но все же улыбнулся и сказал:

-Здравствуйте.

Эдвард.

Уотфорд.

Пошел дождь, но Эдвард продолжал идти вперед чуя свою жертву. Лошади запряженные в карету спереди будто сошли с ума, встали на дыбы и заржали, было ясно, что они до смерти напуганы и собираются бежать, но Эдвард остановился рядом и бросил на них взгляд.

-Успокойтесь.

В их головах будто что-то щелкнуло и они стали совершенно спокойными. Он продолжил свой путь.

Арни Стивенс, на свою беду, пошел выгуливать собаку. Эдвард наблюдал за ними с крыши. Собака остановилась, начала скалиться и рычать.

-Что такое?, - спросил Арни.

-Иди ко мне, - шепнул Эдвард.

Собака начала дергать вперед, вырвалась и побежала.

-Стой! Куда ты!?, - крикнул Арни и последовал за ней.

Пес забежал в проулок, когда Арни оказался там он увидел довольного пса сидящего рядом с Эдвардом. Тот его погладил и сказал:

-Уходи.

Собака убежала.

-Привет, Арни. Я пришел за твоей магической головой.

Стивенс опешил, но над Эдвардом появилось магическое зеркало и начало фокусировать свет. Эдвард исчез на секунду, разбил зеркало и оказался ровно на том же месте. Осколки посыпались на землю.

-Беги.

Арни рванул из проулка. Эдвард улыбнулся и исчез.

Арни бежал изо всех сил, он совершенно не хотел умирать, но Стивенс не понимал, что именно это и нужно Эдварду. Адреналин от преследования жертвы, вот чего хочет каждый охотник.

Эдвард оказался перед ним и ударом оторвал руку, Арни закричал от чудовищной боли, на улице было людно, но все произошло меньше чем за секунду, поэтому охотник не был замечен. Рука будто была охвачена пламенем, кровь хлестала в разные стороны, но Арни не мог умереть сегодня, он оторвал кусок рубашки, перетянул культю и побежал дальше, рука осталась в грязи.

Эдвард сделал несколько дыр в животе, размером с палец, снова жгучая боль, но Стивенс продолжал бежать. Вырвал ахиллово сухожилие, но он все бежал. Пробежав около полутора километров Арни снова свернул в проулок и упал, развернувшись на спину он увидел перед собой Эдварда.

-Тебе конец.

Эдвард шагнул вперед, но на них упало зеркало и разбилось об землю, оба исчезли.

Они оказались в лесу.

-И зачем ты переместил нас в лес?

-Это тебе конец, - сказал Арни.

Над лесом висело огромное зеркало и фокусировало свет, оно уже было готово дать залп, но треснуло и рассыпалось.

-Не стоит так небрежно относиться к жителям этого леса. Ни один хороший охотник не позволит истребить целый лес. Даже находясь в том мире, помни об этом.

Кадык Арни был в руке Эдварда, он поднял его над собой чтобы капли крови попадали в рот. Арни Стивенс мертв.

- Рухлядь – это корзина? Я правильно понимаю?

- Да какая там корзина? Говорю же – рухлядь. Уж она латала её, латала. Я её как-то в растопку кинула, так она крик подняла. Мол, по миру её пустим…

- Крик подняла потерпевшая? Буздаева Марфа Игоревна?

- А то кто же ещё?

- То есть вы утверждаете, что корзина, принадлежавшая вашей свекрови, была настолько ветхая, что не выдержала тяжести груза и развалилась естественным образом?

- Чего?

- Корзинка сама развалилась? Или от бесов?

- Да какие там бесы? Говорю же – рухлядь. Сама развалилась, сама. Жадная у меня свекровка, это вам кто хошь скажет. Да вы, господин хороший, сами посмотрите, в каком рванье мы с дочкой ходим! Это же стыдобища! Мне на Рождество сеструха платочек подарила, голубенький, так она отняла и спрятала. Внучке на свадьбу, говорит. А сама, небось, уже продала.

- Кто у вас платочек отнял? Ваша свекровь? Буздаева Марфа Игоревна?

- Она самая. Скряга! Сколько лет с ней мучаюсь.

- Достаточно, свидетельница.

- Вы бы усовестили её, господин хороший. Я-то ладно…

- Свидетельница, достаточно!

- … а вот дочку жалко. Кто её замуж возьмёт, оборвыша?

- Свидетельница, займите своё место!

***

- Свидетель, ваше имя и должность?

- Белкин Алексей Петрович. Преподаватель математики в мужской школе номер два.

- Третьего июня в вашем классе произошёл инцидент – со стены упала грифельная доска. Что вы можете сказать по этому поводу?

- Только одно – школа давно уже требует ремонта. Не буду вдаваться в ненужные подробности, но я неоднократно подавал докладные записки нашему уважаемому директору. Можете проверить, за последний год их немало накопилось.

(Директор красен от смущения. Он пытается оправдаться, бубнит о смете, о недостаточном финансировании, но судья пресекает реплики с места)

- То есть, господин Белкин, вы уверены, что падение грифельной доски произошло исключительно вследствие изношенности здания?

- Н-ну, прям вот так категорично я бы не стал этого утверждать. Просто это первое, что пришло мне в голову при сложившихся обстоятельствах. Хотя, конечно…

- Продолжайте.

- Если вы позволите мне высказать моё личное мнение…

- Для этого вы здесь, господин Белкин.

- Тогда вот что я хочу сказать. Да, полностью отрицать воздействие одержимости в известном мне эпизоде я не могу. Но и обвинить кого-то конкретного… Почему именно Василий Лукин? На моём факультативе присутствовало восемь мальчиков. Плюс я сам. Плюс вахтер… он, конечно, находился вне класса в данный момент, но он мог проходить мимо. Понимаете, о чём я? Эманации одержимости могли исходить от любого из нас. Стены в нашей школе не такие основательные, как в беситории.

- Скажите, свидетель. Этот факультатив, во время которого произошёл инцидент, он был последним?

- Нет, разумеется. Мне выделили другое помещение, и я продолжил занятия.

- Занятия проходили в том же составе?

- Нет.

- Кто-то отсутствовал? Или, наоборот, учеников у вас прибавилось?

- Отсутствовал Василий Лукин, мой выпускник.

- На этих занятиях, без предполагаемого обвиняемого, происходило что-нибудь такое, о чём вы хотели бы рассказать суду?

- Нет. Занятия проходили обычно, без эксцессов.

- Благодарю вас, свидетель. Можете занять своё место.

- Господин судья, позвольте одно соображение!

- Мы вас слушаем. Только будьте кратки.

- Да, конечно, я не отниму много времени. Я понимаю, все обстоятельства складываются против Василия Лукина. Но я навещал мальчика в период его добровольного затворничества, разговаривал с его родителями. И они утверждают, что ни с ними, ни с соседями, не происходило ничего такого, что можно было бы приписать воздействию беса.

- Господин Белкин, а вам известно, почему суд не привлекает родственников предполагаемого одержимого в качестве свидетелей? Хотя, о чём это я? Конечно, известно, вы человек образованный. Но я напомню всем остальным – родственники могут быть необъективными. Иными словами, мать и отец запросто могут соврать, чтобы выгородить своего сына. И, тем не менее, суд благодарит вас за ценную информацию.

***

- Представьтесь, потерпевший.

- Кузнец я. Трофим Лукич.

- Фамилия?

- Безугловы мы. Меня все знают. И батю моего, тоже кузнецом был, покуда спину не сорвал.

- Расскажите, что произошло в тот день, когда обвиняемый Василий Лукин пришёл к вам за оборотными ножами.

- Да уж произошло! Чуть мальца моего, Тошку, на тот свет не отправил, бесяк! Я его в кузню-то не пустил, ножи на порог положил. Забирай, говорю. И сам – подальше, подальше от него. Ну, он подошёл, ножики взял, а сам глазом своим бесовским – зырк. Да прямо в кузню! Мимо меня, значит, - у меня-то в руке арматурина была, побоялся со мной связываться. Так на мальца моего глаз положил, чёртово семя! Слышу, пацан у меня за спиной как вскрикнет! Тоненько так, как заяц. Повернулся, смотрю, а Тошка на полу, кровью обливается. Что его спасло? Чудо Господнее, не иначе – не успел я косу наточить, по шкурке чиркнула. А бесяк, как увидел, что натворил, ноги в руки и бежать. Да так припустил, что и на поезде не догонишь, во как!

- Скажите, потерпевший, во дворе кузницы у вас растёт трава?

- Чёй-то не пойму я, куда вы клоните, господин хороший.

- Отвечайте на вопрос!

- Не, не растёт. У меня же кузня, понимать надо. Одна искра, и полыхнуть может, ежели сухостой. Так что да, обкашиваю я все.

- А дальше, за двором?

- А дальше не моё дело.

- Отвечайте на вопрос.

- Ну, растёт. Кусты да бурьян. А что? Мне не мешает.

- Мог ли в тот день кто-нибудь спрятаться в этих зарослях?

- Да кому ж там прятаться?

- Отвечайте на вопрос!

- А я знаю? Только мне и делов, как по бурьяну лазить. Ну, забредёт иной раз скотина какая-нибудь. Или парень девку затащит, пообжиматься. У меня там, когда акация цветёт, очень приятственно становится. А запах – медовый прям! Я и сам душой мягчаю.

- А в тот день вы кого-нибудь видели в зарослях?

- Не, никого.

- Точно никого? И поклясться можете? Учтите, потерпевший, вы обязаны будете расписаться в протоколе. А протокол в Квизорский Департамент уйдёт.

- Точно никого. Вроде как. Да и не до того мне было, господин хороший! У меня сынок кровью исходит, Богу душу отдаёт. Я ему рану-то кое-как тряпицей закрыл, самого на руки и бегом в город. А какой из меня бегун? Хорошо, мальчонка какой-то случился неподалёку. Я ему кричу, значит: беги, милый, беги к дохтуру, пусть сюда как ветер летит.

- Получается, всё же был кто-то?

- Получается, был.

- И как он выглядел? Описать сможете? Рост, возраст? Хотя бы примерно?

- Так не запомнил я. Да и не приглядывался. Пацан и пацан себе. Светленький, вроде. А может и нет. Постарше моего Тошки, повыше и в плечах пошире.

- Хорошо. И что было дальше?

- Ну, что… Пацан в город побёг, я за ним. А сынок мне и говорит: папань, поставь меня, я сам пойду. Ну, поставил я его, тряпицу снял. А там царапина, навроде как кошка когтём подрала. И кровь уже остановилась.

- Но вы же сами говорили, что сын истекал кровью. Значит, рана была серьёзная?

- Так это мне со страху почудилось, господин хороший. Испугался я очень, сынок всё-таки.

- Дальше.

- А дальше дал я Тошке тумака на радостях и пошли мы обратно в кузню.

- А что доктор сказал?

- Какой дохтур?

- За которым вы незнакомого мальчика послали!

- Так не было дохтура-то. Да и на кой он нам нужен, если без него обошлись?

- То есть, я правильно вас понял, что доктор к вам не приходил? Ни в кузницу, ни домой?

- Не, не приходил.

- А наша ведьма, матушка Вельма? Может, она заходила, интересовалась здоровьем Антона?

- Так я ж за ней не посылал. Она же травница. Ну, повитуха ещё. А когда шея располосована, чем она поможет? Тут именно что дохтур нужен, чтобы всё на место пришил.

- То есть ведьма тоже не приходила?

- Не.

- А мальчика этого вы больше не видели?

- Который за помощью побёг? Не, не видал.

- Скажите, потерпевший, а сын ваш, Антон, он как, способный к кузнечному делу? Ловко ли он с инструментом обращается?

- Да ничего, подходяще. Но тут рано чего говорить. Вот в силу войдёт, тогда посмотрим.

- Достаточно, свидетель. Займите своё место.

***

- Кузовицын Алексей Дмитриевич, земской доктор. После университета был направлен в ваш прекрасный город, тут и осел.

- Свидетель, вы слышали показания кузнеца Безуглова?

- До последнего слова!

- Что вы можете сказать по существу вопроса?

- Только одно – четырнадцатого июня вызовов у меня не было. Не только срочных, вообще никаких. Я специально сверился с журналом регистрации. На амбулаторном приёме у меня было четверо пациентов… вот, пожалуйста, список, диагнозы…

- Вы предусмотрительны.

- А как же! Я же доктор! И, обратите внимание, Антона Безуглова в этом списке нет. Я вообще узнал об этом происшествии, только когда мне вручили повестку.

- То есть Антона Безуглова вы не видели?

- Отчего же? Видел, конечно. Он был моим пациентом в прошлом году, когда подхватил свинку. И месяц назад – я зашил ему порез на ноге. Но в тот день, о котором идет речь, - нет, мы с ним не встречались. И потом тоже. Безугловы ко мне не обращались.

- Не могли бы вы сейчас осмотреть ребёнка и сказать, насколько серьёзной была рана?

(Антону Безуглову десять лет, но из-за крепкого телосложения он выглядит старше. Парень покорно расстегивает ворот чистой рубахи, подставляет шею для обследования. Его отец тревожно хмурится. Доктор Кузовицин внимательно осматривает тонкий, почти незаметный шрам, мнёт его пальцами, хмыкает и разворачивает Антона так, чтобы судье была видна его шея)

- Вы сказали «рана»? Это не рана, господин судья, это банальная царапина. Конечно, если бы лезвие пошло так или так, и вошло глубже… К счастью, мальчику несказанно повезло, ни о каких сколь ни будь серьезных последствиях и речи не идёт.

***

- Представьтесь, свидетельница.

- Матушка Вельма, дипломированная ведьма. Мирское имя я, как вы понимаете, произносить не могу. Но вы можете сделать запрос в Конвент.

- В этом нет нужды. Скажите, свидетельница, к вам обращался Безуглов Трофим Лукич, кузнец? По поводу ранения своего малолетнего сына?

- Нет, господин судья, не обращался. Меня вообще в тот день в городе не было.

- Ещё один вопрос - вы хорошо знаете обвиняемого Василия Лукина?

- Я лечила его, как и многих других детей нашего города. Последний раз это было зимой.

- Недавно вы посещали его в беситории. По какой причине?

- Мальчик заболел, меня вызвал урядник Подкопаев.

- Какой диагноз вы поставили обвиняемому?

- Обычная простуда, ничего серьёзного. Отвар бузины с мёдом быстро поставил его на ноги.

- Скажите, матушка Вельма, вы заметили разницу между Василием сегодняшним и тем, кого вы лечили зимой? Другими словами, можете ли вы подтвердить или опровергнуть его бесноватость? Ведьмы, кажется, на это способны?

- Увы, господин судья, я не могу этого сделать. Для этого надо окончить дополнительные курсы при Квизорской Академии. Я подавала заявление, но не прошла собеседование. Очевидно, меня сочли недостаточно способной.

- Очень жаль.

- И мне тоже, господин судья. Могу я задать один вопрос?

- Пожалуй. Только не факт, что вы получите ответ.

- Скажите, вы посылали за квизором? Не в обиду вам будет сказано, но в одержимости любой квизор разбирается получше всех нас, вместе взятых.

- Это компетенция адвоката. Его и спросим.

***

- Господин адвокат, сейчас я опрошу вас, как свидетеля. У вас есть возражения?

- Никаких, ваша честь.

- В таком случае, представьтесь.

- Полоскаев Мирон Аркадьевич, дипломированный адвокат третьего ранга.

- Вы беседовали с вашим подзащитным. Он вам рассказывал о встрече с оборотнем, который едва не напал на него?

- Н-ну… так, в общих чертах.

- Вы отыскали этого оборотня?

- Нет. А зачем? Для дела этот эпизод не имеет никакого значения, а реакция оборотня вполне определенно говорит о бесноватости моего подзащитного.

- Но рядом с Василием Лукиным, насколько я знаю, находился ещё один юноша, одноклассник подозреваемого. Как вы можете быть уверены, на кого из них среагировал оборотень?

- Для меня это очевидно. К тому же, вы не хуже меня знаете, что это за публика, наши оборотни. В суд их никаким калачом не заманишь, они вообще не интересуются нашими, человеческими делами.

- Так вы что же, совсем не собираетесь защищать своего клиента?

- Перекладывая его вину на постороннего, ни в чём не повинного человека? Поймите, ваша честь, все улики указывают на моего подзащитного. Увы, но это так. Взять хотя бы случай с сыном кузнеца – в эпизоде участвовали трое, двое из них потерпевшие. Вы сами допрашивали кузнеца, он уверенно заявил, что никаких других посторонних, кроме Василия Лукина, в тот момент не было. Дело, по-моему, яснее ясного. И всё, что я могу сделать для подзащитного, это обеспечить беспристрастное правосудие.

- Предположим. Но запрос в Квизорский Департамент вы сделали?

- Э-э-э… собственно, нет.

- Почему? Это входит в ваши прямые обязанности.

- Мне запретил сам подсудимый. Причём, в самой категоричной форме.

- Обвиняемый Василий Лукин – несовершеннолетний. Он может не отдавать себе отчёт в серьезности своего положения. А вы, как адвокат, имеете полное право представлять его интересы в полном объёме.

- В принципе, да. Но в данном случае… Видите ли, ваша честь, я достаточно подробно изучил вопрос одержимости. И знаю, что агрессия беса может внезапно и довольно существенно возрасти в случае оказания ему сопротивления. Я глубоко убеждён, что устами моего подзащитного говорил бес. И если бес не хочет, чтобы я обращался к квизорам, то я не буду обращаться к квизорам. Во избежание.

- Другими словами, вы струсили, господин Полоскаев?

- Я вас умоляю, ваша честь! Какая трусость? Я просто проявляю разумную осторожность. И, между прочим, делаю это в интересах моего подзащитного. Чем ему поможет мёртвый адвокат?

***

Я и в самом деле запретил адвокату слать запрос в Квизорский Департамент. Мне было страшно, я не хотел становиться объектом квизорских экспериментов – наверняка болезненных и мучительных. Правда, я надеялся, что Полоскаев меня переубедит, скажет, что мои страхи яйца выеденного не стоят. Но он только обрадовался. Больше мы к этому вопросу не возвращались.

Что же касается судебных заседаний – урядник Подкопаев добросовестно приносил мне все протоколы, которые я обязан был прочитать и подписать. Я буквально тонул в этой груде бумаг, у меня болели глаза от бесконечного чтения. А уж сколько керосина я сжёг, занимаясь никому не нужным делом!

Да, протоколов было много, но запомнились мне именно эти. Наверно, потому, что батюшка Питрим изучал их с особым вниманием. Он каждый день приходил ко мне, усаживался за стол и погружался в чтение. Он хмурился, кусал губы, что-то записывал себе в блокнот, а потом приставал ко мне с вопросами, смысла которых я не понимал. Да и не старался понять, если честно – я давно уже про себя всё понял. И смирился. Даже не смирился, а – отупел. Я так устал от всего этого, я так измучился в ожидании конца, что мне уже было всё равно. Только поэтому я и предал своего верного друга.

- Этот Коля Комаров, - как-то спросил батюшка Питирим, не отрываясь от бумаг, словно между делом. – Он часто приходит к тебе?

- Да, - сказал я. – Приходит. Почти каждую ночь.

Глупо отрицать то, что и так все знают, правда же? Батюшка кивнул и продолжил шуршать бумагами. Уходя, и вовсе про ерунду спросил – давно ли Колька стал щербатым. Я сказал, что недавно, зимой неудачно с горки скатился, зуб сломал. Только какое это имеет значение? Батюшка Питирим ничего не ответил, но выглядел очень довольным.

Урядник Подкопаев тоже приходил и ругался на меня. Уговаривал сдаться квизорам, и от его грохочущего голоса вибрировали стены моей темницы.

- Ты мужик или кисейная барышня? Гимназистка? Чего боишься? Пыток? Так это враки, ты уж мне поверь! Квизоры, это не тупые мордовороты, среди них много людей образованных, учёных. Ну, ставят они опыты, так что с того? Они так знания получают, понимаешь? И если вдруг они смогут помочь тебе, обалдую, то глупо отказываться от такого шанса.

Я слушал и кивал. Я не собирался с ним спорить, потому что всё уже для себя решил. Мой бес никому больше не причинит вреда! И ни в кого не вселится! И если для этого требуется, чтобы я покончил жизнь самоубийством… что ж, я готов. И решение своё не изменю, даже если весь сонм ангелов спустится с небес, чтобы отговорить меня, грешного. Хотя нет, если ангелы… но рассчитывать на это было бы глупо и самонадеянно. Кто я такой, чтобы ко мне ангелы являлись? Святой? Мудрец? Нет, я червь, прах земной, из праха вышел, в прах и уйду. Ну, чуток раньше, чем хотелось… но это же ничего, если после смерти меня ждёт жизнь вечная?

Так я уряднику и объяснил. И протянул ему бумагу с моей последней волей, честь по чести заверенную адвокатом. Где я признавал себя одержимым бесом и объявлял о своём твёрдом намерении покончить жизнь самоубийством путём падения со скалы, именуемой Чёртовом Пальцем.

- Глупо, - сказал урядник Подкопаев. – Ах, как глупо!

Но бумагу взял. А куда ему было деваться?

… Говорят, приговорённым к смерти в их последнюю ночь снится всё самое лучшее, что было в их жизни. Не знаю, так ли это. Лично мне приснилась матушка Вельма – голая, как наша праматерь Ева на картине «Изгнание из Рая», она руками закапывала чью-то разверстую могилу. Пальцы и ладони её были стёрты в кровь, но она продолжала упрямо кидать в яму землю – горсть за горстью. Только вот могила при этом становилась всё глубже и глубже. А потом чей-то голос сказал: «Время!», и могила вдруг сделалась бездонной. Мне даже показалось, что она пронзила всю Землю насквозь; мне даже звезды почудились – там, в её чёрной глубине. Матушка Вельма страшно завыла, вцепившись себе в волосы и раскачиваясь из стороны в сторону.

А я проснулся.

Наступило последнее утро моей жизни.

-9-

Вот и всё.

Я стою на самом краю пропасти, и шагать мне больше некуда, только в воздух. Эх, птиц нету, больших красивых птиц. Жалко, я так хотел полетать с ними. Ну, нет, так нет, я и сам себе птица. Одинокая, обречённая. Сейчас раскину руки и…

- Стоять!

Окрик прозвучал как удар грома – оглушил и пошёл перекатываться между скал: ять… ять… ять… От неожиданности я потерял равновесие и чуть не свалился с обрыва, но чудом извернулся и упал на живот, судорожно вцепившись пальцами в камни; ноги мои, повисшие в пустоте, безуспешно искали опору. Урядник одним прыжком преодолел разделявшее нас расстояние, крепкой рукой схватил меня за ворот рубахи и буквально швырнул меня подальше от пропасти.

Приведение приговора в исполнение откладывалось. Интересно, почему? Я поднял голову и посмотрел.

К нам (ко мне?) шли трое. Двое квизоров в серо-стальных мундирах, и, сильно отстав от них, - батюшка Питирим. Путаясь в полах длинноватой рясы, он спешил изо всех сил, то и дело оступаясь на скользких камнях. Он даже два раза упал, и мне стало его жалко – такого старенького, щуплого. Но жалость мгновенно улетучилась, едва я разглядел его лицо – такой бешеной радостью, таким торжеством пылало оно!

Такие лица я видел на картине «Взятие неприступной крепости Хесуил» - трое выживших израненных солдат стоят на башне, опираясь на длинные ружья с примкнутыми штыками, а вокруг них окровавленные трупы врагов и друзей. Так что в моём понимании, подобное выражение лица меньше всего приличествовало скромному верослужителю.

Не дойдя до меня шагов десять, квизоры остановились.

- Лукин Василий Данилович? – спросил тот, кто стоял впереди.

Голос его был скучным, серым, под стать мундиру. И глаза такие же, как оловянные пуговицы.

- Ага, - сказал я, садясь на задницу и вытирая о штаны ободранные руки.

Наверное, к квизору надо обращаться как-то по-другому. Только я не знал, как. Да и не до того мне было, если честно. Моя судьба совершила крутой поворот, и мне оставалось только гадать – к добру ли, к худу?

- Встань, - приказал квизор.

Я подчинился. Квизор смерил меня пустым холодным взглядом: от макушки до пяток и от пяток до макушки. Очевидно, виденное его удовлетворило, потому что квизор кивнул.

- Бардо! – сказал он. – Приступай!

Квизор со странным именем Бардо выступил из-за спины своего начальника, и я обомлел. Оборотень! Самый настоящий оборотень, чтоб мне пусто было! Морда, заросшая пегой густой шерстью, мохнатые острые уши не помещаются под форменной фуражкой, страшные когти отливают окалиной… Да что я вам рассказываю! Можно подумать, вы оборотня никогда не видели? Хотя, нет – не видели. Такого уж точно – одетого в квизорский мундир, беспрекословно подчиняющегося приказам человека. Я тоже не видел. Раньше.

Теперь вот вижу. Имею такое удовольствие.

Квизор-оборотень приоткрыл пасть (или всё же рот?), шумно втянул воздух. Из его глотки вырвалось глухое ворчание. Повисла тишина, пока оборотень, закрыв глаза, словно прислушивался к чему-то.

- Нет, - наконец сказал он. – Не наш клиент.

И улыбнулся мне. Больше всего его улыбка напоминала оскал.

Квизор-начальник обернулся к подоспевшему батюшке Питириму:

- Вы были правы. Василий Лукин не одержимый, и я своей властью отменяю решение суда. Но у вас, кажется, есть подозреваемый?

- Есть, - задыхаясь от быстрой ходьбы, сказал батюшка. – А как же!

Он полез за пазуху и достал маленький кувшинчик из глазурованной керамики; горлышко кувшинчика было плотно запечатано воском.

- Вот, - сказал батюшка Питирим, передавая кувшинчик квизору.

Квизор сломал восковую печать, длинными холеными пальцами достал из кувшинчика какой-то лоскут и помахал им в воздухе.

- Что скажешь, Бардо?

Оборотень оскалился и зарычал. По-настоящему оскалился и по-настоящему зарычал. Мне даже почудился багровый огонь, вспыхнувший в его глубоко посаженных глазах.

- Да, - отрывисто пролаял он. – Надо действовать быстро. Кризис близко.

Тело его напряглось; оборотень был готов рвануть с места, как пущенная стрела, что бьёт точно в цель.

- Кто? – спросил квизор.

Батюшка Питирим явно ждал этого вопроса.

- Я сам, - быстро сказал он. – Я всё сделаю сам. Не надо пугать бедного мальчика, он ни в чём не виноват.

- Кризис близко, - повторил квизор слова оборотня и отрицательно покачал головой. – Мне очень жаль, батюшка, но вы не справитесь. Ваша жертва будет напрасна.

- Но вы обещаете?..

- Да, - нетерпеливо сказал квизор. – Разумеется. Мы сделаем всё, чтобы сохранить несчастному ребёнку жизнь. Итак – имя?

Знаете, а я нисколько не удивился, услышав ответ батюшки Питирима. В тот миг мне показалось, что я сам давно уже его подозревал.

- Николай Комаров, - с тяжёлым вздохом сказал батюшка. И добавил, перекрестившись: - Храни Господь его душу.

-10-

Кольку-Комара нашли в беситории – он явился туда сам, добровольно. Он, может, трусливый негодяй, но не дурак. Сообразил, что с моей смертью исчезнет его прикрытие. Сопротивляться бесу невозможно; он, чтобы творить свои злые дела, толкает одержимого поближе к людям. И надо быть великомучеником Валерианом, чтобы суметь в таком состоянии уйти в глухой скит и там погибнуть в одиночестве.

Колька понимал, что горожане быстро разберутся, что к чему, и на него обрушится не только народный гнев – палки и плети тоже. Которыми его загонят в беситорию. И вот, чтобы избежать унижения и побоев, Колька спрятался в моей бывшей темнице.

Таково было общественное мнение, скорое на хулу и похвалу. Я же считал по-другому.

Вы там себе как хотите, а только Комар, заперев беса в каменном мешке, совершил подвиг, сравнимый с подвигом великомученика Валериана. А то, что сделал это не сразу, что позволил подозревать меня и даже фактически обрек меня на смерть… Что ж, Бог ему судья, как сказал батюшка Питирим, и я с ним согласился. Потому что не знал, как бы я сам поступил на его месте.

Это Валериан был старик, изрядно поживший на этом свете. Это Валериан, став монахом, готовился встретить смерть не как ужасную старуху с косой, а как невесту, чтобы рука об руку с ней перейти в жизнь вечную. А Комару было всего четырнадцать. И в таком возрасте узнать, что жить тебе осталось совсем ничего… Страшно это, так страшно, что никакими словами не передать. Я знаю, я сам всё это пережил. Тут не о других будешь думать – о себе. Каждый лишний прожитый день – подарок судьбы, и ты сделаешь всё, чтобы этих дней было как можно больше. А бес… ну что – бес? Не убил же он никого, не покалечил. А мелкие неприятности, они и безо всякого беса случаются.

Мне позволили увидеться с ним в последний раз, когда квизорский экипаж уже был готов тронуться в обратный путь, в Светлогорск. Колька лежал в клетке, и связывающие его тело веревки сплетались в какой-то хитрый узор. Он уже не мог говорить, и только глаза жили на его мертвенно-бледном лице. Беспокойные глаза, полные мучительной тревоги, и они смотрели на меня.

- Я не сержусь, - сказал я. – Честно-честно. Вот провалиться мне на этом месте!

Колькины глаза закрылись, он сделал последний вздох и замер, вытянувшись. Квизор набросил на клетку кожаный полог.

- Трогай, - приказал он.

Квизор-оборотень чмокнул губами, тряхнул вожжами, и двое мулов послушно повлекли повозку по пыльной дороге. А квизорский начальник повернулся ко мне.

- Я знаю, что ты отказался обращаться в наш Департамент, - сухо проговорил он. – Решил героически самоубиться, чтобы обезвредить беса. Похвально. Но глупо. Надеюсь, рано или поздно ты изменишь своё отношение к нам. Уверен, тебе ещё представится такая возможность.

Я промолчал. Да квизор и не ждал ответа. В несколько шагов он догнал повозку, легко вспрыгнул в неё и занял место рядом с оборотнем.

Я провожал их взглядом, пока мерно покачивающийся экипаж не скрылся за поворотом.

Окончание завтра

Встреча с оборотнем поставила последнюю точку в наших отношениях. Мы с Комаром уныло, нога за ногу, брели по пустой улице, когда из-за угла вывернул оборотень. Здоровенный парень, до глаз заросший густым курчавым волосом, босой, в одних штанах из некрашеной холстины. Скользнул по нам безразличным взглядом, пошёл дальше по своим делам и вдруг остановился, раскрыл пасть, полную острых зубов и зарычал – громко, свирепо. Я обмер от ужаса– все знают, что оборотни чуют бесноватых и расправляются с ними по-своему.

- Бежим! – отчаянно выкрикнул Комар, и мы рванули вниз по улице, к постоялому двору, где всегда было полно народу.

Не знаю, сумели бы мы убежать от сильного взрослого оборотня. Думаю, что нет. К счастью, преследовать нас оборотень не стал. А я строго настрого приказал Комару не приближаться ко мне, надавал ему по шее для убедительности и отправился домой.

Больше я свой шалаш не покидал.

Я бы пошёл в полицию. Или к батюшке Питириму – кинуться в ноги, рассказать всё, покаяться. Да я и собирался, честное слово! Только духу у меня не хватало для последнего, решающего шага.

Потому что крутилась у меня мыслишка – подленькая, гаденькая: а стоит ли спешить? Судя по всему, мой бес из мелких. Из тех, что не только настоящей беды, но и крупных неприятностей причинить не могут. Ведь никто же от меня не пострадал, правда? По-настоящему, я имею в виду, всерьёз. А мои родные так и вовсе в полном порядке. Так, может, ничего страшного не случится, если я останусь в своём шалашике? Доживу отведённый мне срок тихо, мирно, незаметно. Буду каждый день на солнышко любоваться, на небо голубое, птичек слушать, дышать ветром. Ну и кому я помешаю? Кому от этого будет хуже?

… Я знал, что бесы имеют неприятную особенность – они могут расти. Начав с мелких гадостей, некоторые из них быстро набирают силу: так лёгкий ветерок становится вдруг ураганом. Знал, но старательно гнал от себя эту мысль, малодушно надеясь, что мой бес не из таких, что он навсегда останется мелким, относительно безопасным пакостником…

А потом мне пришло время идти к Трофиму Лукичу, нашему кузнецу.

Я бы не пошёл, ни за что! Сидел бы в своём шалашике в ожидании конца. Но мне надо было забрать заказ – дюжину оборотных ножей. Казалось бы, в чём дело? Пусть кто-нибудь другой сходит, не велик труд. Но нет, не всё так просто!

Есть у нашего кузнеца одна особенность. А точнее – дурь, как выражается моя матушка. Кто заказ сделал, тот должен его и забрать. Исключений Трофим Лукич не делал ни для кого, что доставляло иногда дополнительные хлопоты его клиентам. Оттого и заказов у него не так много, хоть мастер он отменный, в самой столице его ножи знали и ценили. И простые ценили и, в особенности, оборотные.

Этот заказ кузнецу дал я, мне и нужно было его забирать. Потому что оборотням нет дела до наших человеческих тонкостей, у них на носу очередная инициация молодняка, и подвести их я не имел права. Себе же дороже потом выйдет.

Сами оборотни кузнецов не любили – слишком много железа, слишком сильный запах. Трофим Лукич оборотней тоже не жаловал, хотя платили они хорошо, не скупясь, так что посредником между двумя заинтересованными сторонами выпало быть мне. Вот я и пошёл.

Встретил меня кузнец крайне неприветливо, приказал ждать возле калитки, а сам взял из кузни кожаный свёрток с ножами и положил его на порог. Потом отступил в кузню, настороженно буравя меня взглядом. В руке он держал железный прут, постукивая им об пол.

- Клади деньги, - хмуро сказал он. – Забирай ножи и проваливай. Да поживее.

Проглотив кузнецову грубость и ответную колкость, я смиренно подчинился. Не в том я был положении, чтобы пререкаться с этаким здоровяком. Положив на порог купюру и прижав её столбиком монет, я взял увесистый свёрток. Выпрямляясь, я кинул взгляд в пышущую жаром кузню.

Возле горна возился мальчишка лет десяти, голый, в одном кожаном фартуке и в кожаных же чунях, чумазый и лоснящийся от пота. Младший сынок Трофима Лукича, я видел его пару раз. Мальчишка качнул раз-другой рукояткой мехов, отступил на шаг…

Он споткнулся, я в этом совершенно уверен. Споткнулся о какую-нибудь железяку, валяющуюся на полу. Покачнулся, судорожно взмахнув руками…

Там на стене коса висела, а мальчишка её сбил. Да так неудачно, что хищно блестящий кончик вонзился в его шею. Хлынула кровь, и мальчик упал на колени, зажимая рану руками.

Быстрее ветра я мчался домой, прижимая к груди тяжёлый свёрток, а вслед мне нёсся дикий рёв кузнеца. Кажется, я тоже кричал. Или нет? Не помню. Влетев в свой шалаш, я рухнул ничком на колючее ворсистое одеяло, обхватил голову руками, содрогаясь от сухих, без слёз, рыданий.

Это был конец, полный и окончательный. Только что я убил человека, ни в чём не повинного ребёнка. И то, что это сделал не я лично, а бес, сидящий во мне, никак меня не оправдывало. Наоборот, этот факт лишь усугублял мою вину.

Василий Лукин, ты знал, что ты бесноватый? Знал! Так почему же ты, сукин сын, не пошёл в полицию, не сделал соответствующее заявление? Сидел бы сейчас в каменной беситории, обезвреженный метровым слоем камня и святыми молитвами… а мальчик был бы жив…

Я знаю, что самоубийство тяжелейший смертный грех, я верю в это. Но к бесноватым это не относится. Потому что своим добровольным уходом из жизни они запирают беса в своём мёртвом теле. Если не навсегда, то очень надолго. И одним исчадием Ада на земле становится меньше.

Я сел, посмотрел на свёрток с ножами. Старая лоснящаяся кожа, местами подпалённая, была перевязана лентой промасленной ветоши. Разорвать её или, если не хватит сил, перегрызть, развернуть свёрток, взять в руки тяжёлый, холодный, тускло поблёскивающий нож…

… Я представил, как тычу этим ножом себе в грудь. Или в живот. Или в шею. Как нож выворачивается из моих рук, скользких от крови, а я продолжаю своё дело, нанося себе болезненные, но не смертельные раны…

Я рассмеялся диким истерическим смехом. Ну не знаю я, как кончать жизнь самоубийством! Не сумею я это сделать чисто и максимально безболезненно. Если только вены себе перерезать – говорят, верный способ. Говорят, даже боли особой не чувствуешь, просто засыпаешь и всё.

Придёт мама… а она обязательно придет, когда я не явлюсь на ужин! Увидит меня мёртвого, залитого кровью… у мамы что-то с сердцем, она уже месяц как пьёт отвары матушки Вельмы, и волноваться ей нельзя…

Я бы сделал это! Клянусь спасением моей погубленной души – сделал бы! Несмотря на мои мучения, несмотря на больное сердце мамы. Другое меня остановило.

Ножи! Осквернённые человеческой кровью, они – вся дюжина разом! – станут бесполезны для оборотней. Новые выковать они не успеют, там обряд какой-то хитрый должен соблюдаться, и, значит, инициация молодняка будет сорвана. Что за это с нами сделают оборотни, даже представить страшно.

Нет, не с нами – я к тому времени буду уже мёртв! С моими родными, которые здесь вообще ни при чём. С мамой, с отцом. Со Стешей, которая только жить начинает. И плевать оборотням на всякие там форс-мажоры и обстоятельства непреодолимой силы, у них свои законы и по своим законам они спрашивают. Я – мужчина, мне уже пятнадцать лет… скоро будет… И поступать я должен, как мужчина. Я не имею права подставлять под удар своих родных и, значит, оборотные ножи останутся чистыми, неосквернёнными.

Примут ли оборотни ножи, побывавшие в руках бесноватого, об этом я старался не думать. Этого уже не изменить, это свершившийся факт, поэтому просто будем надеяться на лучшее.

Да, но мне-то что делать? Пойти утопиться? Вряд ли это получится, плаваю я хорошо. Принять яд? А где его взять? Повеситься? Сдаться властям, чтобы дожидаться конца в беситории?

Я подумал о Чёртовом Пальце.

Нам было запрещено ходить туда без взрослых, но мы, конечно, ходили. Я помню, как стоял на краю обрыва и смотрел на больших величественных птиц, кружащихся над пропастью. Я им завидовал, мне хотелось раскинуть руки и прянуть к ним, стать частью вольного воздушного племени.

Что ж, теперь я могу себе позволить это безумство. Это будет мой первый и последний полёт, но всё же это будет полёт. А камни на дне пропасти убьют меня вернее и чище, чем нож, веревка или яд.

Спокойствие снизошло на меня, уверенность в своей правоте, и каждую клеточку моего тела заполнила решимость. Я сделаю это! Сегодня же, как стемнеет, я тайком выберусь из дома, поднимусь в горы, а утром, с первым лучом солнца, встану над обрывом, раскину руки, как мечтал – здравствуйте, птицы!

Уже какое-то время до меня доносился шум с улицы, но я не обращал на него внимания, занятый своими мыслями. Но сейчас шум усилился, сделался раздражающим. Я повернул голову, прислушался. Голоса. Гул взволнованной толпы где-то недалеко. Может быть, рядом с нашим домом.

У меня засосало под ложечкой от нехороших предчувствий. Зачем все эти люди пришли к нам? Требуют выдать меня? Грозятся красного петуха подпустить в случае отказа? Не надо, люди! Хорошие мои, дорогие – пожалуйста, не надо! Я сам, я всё сделаю сам, только дайте мне время. Немного, только до вечера. Я уйду, и больше вы меня не увидите.

Кузнецу этого будет мало, с внезапной ясностью подумал я. Он не отпустит меня просто так, он захочет отомстить мне за смерть сына. Нет, не убьёт – он же не дурак. И не враг своей семье. Но вот избить, изувечить, искалечить – кто ему помешает? Нет, не так – кто сможет ему помешать, кто не побоится вступиться за одержимого?

Папа, не надо! – взмолился я. Закрой глаза, а лучше уйди и маму уведи, чтобы она не видела, как из её сына будут делать окровавленный кожаный мешок с переломанными костями.

Потом я услышал шаги – тяжелые, неторопливые. Они остановились возле моего ненадёжного убежища. Можно еще было рвануть из шалаша, уйти заячьей скидкой по огородам, добежать до Чёртова Пальца, но я как-то разом ослабел и покорно ждал своей участи.

- Выходи, - приказал мне урядник Подкопаев, и я подчинился.

И даже с радостью. Урядник представитель власти, беззаконного самосуда он не допустит.

Я выполз из своего шалаша, поднялся на ноги, жмурясь от яркого солнца. Урядник был хмур и мрачен, от него густо несло чесноком.

Суеверие, конечно, но считалось, что бесы терпеть не могут чеснока. Так это или нет, никто достоверно не знал. Но на войне все средства хороши, правда же? И если существует хоть малюсенький шанс обезопасить себя от бесовских происков, не то, что в чесноке, в навозе с головы до ног перемажешься.

Я бы, например, перемазался. Без колебаний.

- Пойдём, - сказал урядник. – И, Василь, не делай глупостей. Договорились?

- Договорились, - кивнул я.

Кобура на поясе Подкопаева была расстёгнута, тяжелая лапа легонько оглаживала рубчатую рукоять пистолета. Урядник был отменный стрелок, это знали все, в том числе и я. Подстрелить бегущего мальчишку для него было раз плюнуть, и не насмерть, а так, слегка задеть. Чтобы глупый мальчишка больше не мог бегать.

Урядник Подкопаев мотнул головой:

- Вперед!

Но я не двинулся с места.

- Ножи, - сказал я.

- Что – ножи?

- Там, в шалаше, оборотные ножи, - объяснил я. – В кожаном свёртке. Их надо будет отдать оборотням.

- Понял, - сказал урядник. И добавил с внезапной теплотой в голосе: - Не волнуйся, Василёк, всё будет сделано в лучшем виде.

Двор наш был полон народа – казалось, в этой толпе яблоку было негде упасть. Мои глаза безошибочно выхватывали из мешанины физиономий родные любимые лица.

Вот мама – бледная до синевы, зажимает руками рот, чтобы не закричать. Платок у неё сбился, начавшие уже седеть волосы растрепались.

Рядом отец – растерянный, постаревший. Глаза у него как у больной собаки и слезятся. Он вертит в руках шапку: помнёт её, расправит, наденет на голову, снимет, опять помнёт.

Рыдающую сестрёнку утешают какие-то старухи. Суют, дуры, ей леденцового петушка на палочке, гладят по голове, обнимают, прижимая девочку к толстым животам. Стеша яростно вырывается из объятий, яркий красный петушок летит в пыль.

А вот и Серёга с Михеем – стоят, подпирая крепкими плечами стену сарая, буравят мрачными взглядами толпу. Я рад видеть своих старших братьев. Они давно уже живут своими семьями, но вот пришли, не побоялись, и я до слёз благодарен им за это. Они сумеют поддержать родителей.

На заборе нахохленными воробьями сидят мальчишки, и Колька Комар среди них. На лице его отчаяние, грязные щёки прочертили светлые вертикальные полосы. Он плакал, что ли? Не надо, Колька, не плачь. Встретившись со мной глазами, Комар корчит зверскую рожу, показывает какие-то угрожающие жесты, тычет кулаком вниз, во двор.

Там поднятым из берлоги медведем ворочается кузнец; трое жандармов цепкими волкодавами повисли на нём, к ним на помощь спешат ещё двое. Удержат. Впятером – удержат. Наверное.

… Батюшка Питирим, учитель Белкин, учительница Ксения Николаевна, в которую были влюблены все мальчишки в школе, друзья, просто хорошие знакомые… Много их, тех, кого по-настоящему печалит наше горе. И мне становится чуть-чуть легче.

Урядник Подкопаев тараном напирает на толпу. Я иду следом, а за мной пристраиваются двое жандармов с нагайками. От них тоже разит чесноком – от жандармов, я имею в виду. Хотя, может, и от нагаек тоже, кто их знает. Толпа расступается, образуя коридор, и по этому коридору я, как король, окружённый свитой, шествую к воротам.

А за воротами короля ждет его карета – наглухо закрытый экипаж, выкрашенный чёрным лаком. Дверца распахивается, урядник Подкопаев подсаживает меня внутрь, сам занимает место напротив.

Дверца захлопывается, отрезая меня от дневного света.

Всё.

Моя жизнь закончилась.

-6-

Знаете, сколько всего про себя может вспомнить человек? В каких подробностях описать любой прожитый день? Не знаете? Не верите? Говорите, это невозможно?

Зря не верите. Может, ещё как! И я тому живой пример.

От писанины у меня болели пальцы. Ломило спину, слезились глаза, но я упорно работал, и стопка исписанных листов росла. Это урядник Подкопаев велел, чтобы я вспомнил все случаи, когда мой бес причинил вред людям.

- И во всех подробностях! – не терпящим возражения тоном добавил он.

- Зачем? – спросил я. – Если я и так уже во всём признался…

- Затем. – Подкопаев снял форменную фуражку с кокардой, опустился на стул, устало опёрся локтем на столешницу. – Будет суд, мальчик. То, что ты одержимый, ещё надо доказать. Будут опрашивать свидетелей, потерпевших. И не все они будут честны, ты уж мне поверь. Кто-то приврет ради красного словца, кто-то что-то напутает, забудет. А кто-то и намеренно тебя оговорит. Люди разные, мальчик, уж я-то хорошо это знаю.

В беситории мы были вдвоём. Горела свеча, потрескивали берёзовые поленца в печи, но душно не было – какая-то хитрая система вентиляции обеспечивала приток свежего воздуха в этот каменный мешок. Но даже вентиляция не могла избавить меня от чесночной вони – урядник защищался от бесов как мог.

Раньше я никогда не был в беситории. И не потому, что её охраняли или запирали на семь замков. Нет, она стояла открытая, доступная всякому любопытствующему. Но даже самым отчаянным из нас было страшно сюда заходить. А вдруг заразишься одержимостью? Подхватишь беса, как подхватывают болезнетворную бациллу?

Так было ещё вчера. А сегодня беситория стала моим домом, последним в моей жизни приютом. Я получил возможность изучить беситорию изнутри со всей тщательностью, но радости мне это не принесло. Огорчения, впрочем, тоже – я смирился со своей участью.

- Вот тут-то и понадобятся твои показания. Сам понимаешь, в суд тебя никто не приведёт, вопросов лицом к лицу не задаст. Но всё, что ты опишешь, будет изучено тщательно и беспристрастно.

Я сидел на дощатом топчане, покрытым свеженабитым соломенным тюфяком. Иногда, когда я шевелился, солома кололась сквозь плотную дерюгу и штаны. В беситории было зябко, я с головой закутался в одеяло и простужено шмыгал носом.

Одеяло, подушку, тёплую одежду, шерстяные носки и прочее принесла мне мама. Ещё вчера, где-то через час после моего ареста. Ей даже разрешили побыть со мной немного. А вот отца и братьев не пустили, не знаю, почему.

- Тебе будут задавать вопросы. В письменном виде. И отвечать ты будешь тоже письменно. А протоколы заседаний я лично буду приносить тебе, чтобы мог ознакомиться с показаниями свидетелей. Готовься, Василёк, суд будет долгим.

И до его завершения я могу не дожить, подумал я. Неизвестно, сколько мне осталось. Месяц? Два месяца? Или один день? Может, уже через десять минут я вспыхну синим пламенем. Интересно, это будет больно?

Нет! Не интересно! Совсем!

Просто страшно.

А урядник спокойно сидит рядом с живой бомбой и всё ему нипочём. Неужели он совсем не боится? Или просто храбрится, держит марку? Навряд ли, он мужик не робкого десятка.

- Павел Григорьевич, а что, если я убегу?

Вместо ответа урядник сделал приглашающий жест – попробуй, мол.

Я сполз с топчана, подошёл к двери. Она открывалась внутрь, нужно было ухватиться за ручку и тянуть эту каменную махину на себя. Но вот беда – никакой ручки и в помине не было. Только небольшой выступ по периметру. И всё же я попробовал. В результате только сорвал ногти и до крови ободрал пальцы.

Подкопаев подошёл к переговорному устройству – такая небольшая труба, торчащая в стене, с раструбом на конце.

- Семёнов, открой, - приказал он, наклонившись к раструбу.

С минуту ничего не происходила, а потом дверь пошевелилась и со страшным скрежетом начала открываться внутрь. Когда в образовавшуюся щель ворвался ветер и свет пасмурного дня, урядник ухватился со своей стороны и принялся тянуть и толкать.

- Чего стоишь? – пропыхтел он. – Помогай давай.

Втроём – я, урядник и неизвестный мне Семёнов – мы кое-как открыли проклятую дверь.

- Смотри, - буркнул Подкопаев.

Вчера, когда меня привезли, мне было как-то не до любований пейзажами. Сегодня, в общем-то, тоже, но я послушно высунул нос за порог и огляделся.

Двор – большой, побольше нашего. За жердяной оградой, чисто символической, только чтобы обозначить границы, - дикое поле, тянущееся до тёмной щётки леса. Слева дорога, ведущая в Красногорск – беситория, согласно Указу Квизорского Департамента, располагалась не ближе трёх километров от любого человеческого поселения.

Открывший нам дверь Семёнов стоял в нескольких метрах от беситории, настороженно блестел глазами из-под мохнатой шапки и поигрывал витым кнутом. За оградой, возле караулки, торчали ещё двое стражей, вооружённые длинными крепкими палками; у коновязи фыркали и потряхивали гривами две осёдланные лошади.

Всё было понятно без слов.

Отворишь дверь, развязав пупок, - тебя встретит стражник с кнутом. Положишь его, рванёшь в чистое поле – тебя догонят двое верховых с палками.

Не убежать. Да и незачем, если честно. В беситории хотя бы кормят, есть крыша над головой… мама навещает, опять же… Хотя нет, маму не надо, не хочу быть причиной её смерти.

Так я Подкопаеву и сказал.

- Пока можно, - успокоил меня урядник. – Ты уж мне поверь.

Конечно, я поверил. Он явно знал больше меня, хотя из нас двоих именно я был бесноватым. Интересно, подумал я, будет ли он таким же храбрым, когда поймёт, что мой срок подходит к концу? Будет ли по-прежнему смело заходить в беситорию или ограничится переговорным устройством?

Мысль отдавала горечью и злорадством, хотя кому-кому, а уж мне злорадствовать точно не стоило.

- А-а-пчхи!

Могучий чих сотряс меня, из носа потекло. Зажав нос, я заметался в поисках какой-нибудь тряпки, схватил чистое полотенце, лежащее на подушке, кое-как привёл себя в порядок. Щёки у меня пылали от стыда. Урядник протянул руку, озабоченно пощупал мне лоб, покачал головой.

- Да ты весь горишь, парень! Давай-ка ты ложись. А я дровишек в печь подброшу и схожу за матушкой Вельмой. Она живо тебя на ноги поставит.

-7-

Суд начался через неделю, в субботу. Почему так долго? Ну, во-первых, я должен был всё-всё про себя написать. Во-вторых, дознаватели, адвокат и судья должны были это всё прочитать. Составить списки потерпевших и свидетелей, выписать им официальные повестки. Подготовить, между прочим, помещение, в котором будет проходить разбирательство: здание мэрии, в котором раньше проходили судебные заседания, не очень-то подходило для этого, слишком много нашлось желающих присутствовать на моём процессе.

Господин Кубасов, наш местный предприниматель, великодушно предложил свою недостроенную виллу – все основные строительные работы там были уже завершены, оставалась отделка и ещё что-то по мелочи. Отцы города, включая мэра и судью, осмотрели виллу и остались довольны. В качестве зала заседаний решено было использовать бальный зал: светлый, просторный, с великолепной акустикой и электрическим освещением. Там был построен помост для судей и установлены длинные лавки для зрителей. Нашлись помещения для совещательной комнаты, для комнаты отдыха и столовой, закутки для секретарей с их архивами и прочее, прочее, прочее…

В саду, размеченном, но ещё не высаженном, были установлены павильончики для отправления естественных потребностей благородных господ; для остальной публики на скорую руку сколотили длинные дощатые нужники: для баба слева, для мужиков справа.

Да, действо намечалось грандиозное, я даже чуть-чуть гордиться начал. А потом подумал о родителях, о сестрёнке, и гордость моя куда-то улетучилась, сменившись печалью и беспокойством за их судьбу.

Откуда я обо всём это знаю? От людей, ясное дело. Меня ведь навещали. Каждый день, да не по одному разу: то урядник, то батюшка Питирим, то адвокат.

Да, у меня был свой собственный адвокат! Не Гусаров-старший, слава Богу, на которого у моей семьи просто денег не было, а бесплатный, назначенный мне по суду. Ничем не примечательный крючкотвор, он маялся в проёме открытой двери, задавал мне дурацкие вопросы, невнимательно выслушивал ответы и с облегчением убегал. Невооружённым глазом было видно, что он откровенно трусит находиться рядом со мной.

А вот батюшка Питирим, наоборот, вёл себя как настоящий полицейский следователь! Когда он заглянул ко мне впервые, я, по наивности своей, подумал, что он начнёт вести со мной душеспасительные беседы, будет ободрять, утешать и поддерживать в трудную минуту. Ничуть не бывало! Нет, он, конечно, утешал и ободрял, но как-то казённо, по обязанности. Пробубнит молитву как скороговорку и давай посторонние вопросы задавать. Создавалось такое впечатление, что христианского пастыря моя душа занимает в самую последнюю очередь. А по настоящему интересуют его совсем другие вещи.

Так, например, он требовал точный список моих друзей, которые были со мной во всех эпизодах одержимости. И не просто список, а с подробностями: кто стоял ближе ко мне, кто дальше, кто куда посмотрел, кто что сказал… Я считал это пустым любопытством и злился; батюшка Питирим не обращал внимания на мою злость и наседал.

Ещё он прицепился к оборотню. Ну, к тому, что чуть было не напал на нас с Комаром. Хуже пиявки прицепился, честное слово, не оторвёшь! Вынь да положь ему приметы оборотня: рост, телосложение, примерный возраст, да какие у него глаза, да какие у него уши… Такой допрос учинил, что мне этот оборотень ночами стал сниться! Художника позвал, из наших, из местных. Творческий человек, художник не дурак оказался выпить, а чарочка-другая крепкого, как известно, вызывает подъём духа и толкает на подвиги. Подвигов от пьянчужки не требовалось, а требовалось нарисовать портрет оборотня по моему описанию. Портрет он нарисовал, да что толку? Если для меня все оборотни на одно лицо? На одну морду? Не важно. Но батюшка Питирим остался очень доволен.

Про Кольку опять же допытывался, про Комара. Как давно мы дружим, хороший ли он друг и всё такое. Тут я, конечно, ничего скрывать не стал, расхвалил Комара в пух и прах. А что? Пусть знает, что есть ещё настоящая дружба между людьми, не все отношения выгодой меряют. Он, Колька-то, и в беситорию ко мне рвался. Только не пустили его, прогнали взашей. И правильно сделали, между прочим! Но Комар упёртым оказался, придумал подобраться к беситории ночью, когда стража носом клюёт, чтобы через переговорную трубку со мной парой слов перекинуться.

Ну, об этом я батюшке Питириму ничего говорить не стал. Мало ли? Проболтается кому, дойдёт до Колькиного отца, так тот Кольке шкуру плетью так обдерёт, что тот неделю сидеть не сможет. Оно мне надо, друга подводить?

А когда про кузнеца речь зашла, тут вообще пердимонокль вышел, как выражается учитель Белкин. Расспрашивает меня батюшка Питирим: кто знал, что я к кузнецу за ножами пошёл, не было ли там случайного прохожего, как давно кузнец траву косил, какой у него колодец, ну и прочую ерунду. А потом вдруг и говорит: мол, сынок Трофима Лукича, чумазый Антошка, жив и даже здоров. Коса, мол, по коже только чиркнула, царапина, а не рана. Мимоходом говорит, как о чём-то не важном.

Я аж подпрыгнул. Ну что за человек? Я ему, понимаешь, душу открываю, в невольном грехе убийства каюсь, а он? Молчит! Молчит, так его и перетак! Хотя давно мог бы снять тяжкий груз с моей души.

Ну и высказал я ему всё, что думал. А батюшка Питирим страшно удивился: он, оказывается, был уверен, что адвокат уже поставил меня в известность. Потому как обязан был это сделать и даже обещал.

Стало ли мне обидно? Нет? Ни обиды, ни горечи, ни злости – ничего я не ощутил. В груди у меня образовалась ледяная пустота. Потому что в этот миг я понял – меня предали. Никого, даже собственного адвоката, даже духовника я не интересую. Ни я сам, как личность, ни мои душевные терзания. Все давно поставили на мне крест. И заботит их только, чтобы никто больше от меня не пострадал. Сидит Василёк в каменном мешке – ну и пусть сидит, так всем спокойнее. А суд, грядущее обвинение или оправдание – это всё фикция, пустое сотрясение воздуха. Приговор уже вынесен – бесом, который сидит во мне. И скоро будет приведён в исполнение.

Я, ещё живой, был уже для них мёртвым. И меня, как сломанную бесполезную вещь, выбросили на помойку.

Я не хотел больше никого видеть. Я хотел умереть. Я и не знал, что предательство – это так больно.

- Дурак! – воинственно сказал Колька. – Это кто предатель? Это я предатель? А по шее?

Он стоял там, за метровой каменной стеной беситории, и добраться до моей шеи ну никак не мог, но его уверенного тона мне стало как-то легче.

Он каждую ночь приходил ко мне, мой верный Комар. И рассказывал самые последние новости, касающиеся предстоящего суда. Грустные это были новости, совсем невеселые. Как если бы умирающему живописали гроб, в котором его будут хоронить. Но все же я был рад услышать голос друга. И в то же время я страшно боялся за него – мой бес оказался не таким хилым, как я считал вначале, его зловредные эманации пробивали даже камень.

Полицейская лошадь вдруг расковалась и повредила копыто гвоздём. Один из стражников обварился крутым кипятком, у другого прихватило живот. Копчёный окорок протух на леднике, свежий хлеб покрылся плесенью, скисло молоко. Батюшка Питирим маялся зубами.

Ну ладно – стражники. Урядник Подкопаев. Батюшка, в конце концов. Их дело – казённое, они за это деньги получают. А Колька тут при чём? Он за что должен страдать? Да, пока ничего плохого с ним не случилось, но ведь это лишь вопрос времени. Рано или поздно удача отвернётся от Комара, и он огребёт от меня по полной.

Я гнал его прочь, но каждую ночь он возвращался. Ненадолго, на часок-другой, но для меня это было как глоток студёной воды в жаркий полдень. Я радовался, услышав его голос, и проклинал себя за эту радость. Мне бы решимости побольше, чтобы доложить уряднику: так, мол, и так, ходит тут ко мне Колька-Комар, дурит стражников, подвергает свою молодую жизнь опасности. Только правильно говорит батюшка Питирим – слаб человек и грешен в этой своей слабости. Каждую ночь я обещал себе поговорить с урядником, и каждое утро, как видел его, на мои уста словно печать молчания ложилась. Ни словечка не мог вымолвить, хоть режь меня. Так и мучился.

А потом начался суд.

Урядник Подкопаев приносил мне для ознакомления протоколы судебных заседаний. А Комар дополнял сухие казённые строки своими личными впечатлениями. Так что я, сидя в своём каменном мешке, имел полное представление о том, как решалась моя судьба.