Сообщество фантастов

Вот урядник Подкопаев - хмурит густые брови, кусая пшеничный ус. Он с самого начала был против моего решения, до конца пытался отговорить меня от «глупейшей затеи, достойной молокососа или нервной девицы». Но выездной судья ударил молотком, утверждая мой приговор самому себе, и Павлу Григорьевичу не оставалось ничего иного, как подчиниться закону. Теперь он ждёт моего последнего шага, чтобы зафиксировать мою смерть.

Вот дядька Василий, мой тёзка. Сосед, знавший меня с рождения; приятель моего отца. Он смущён и растерян, он не знает, куда девать руки – то скрестит их на груди, то сунет в карманы. Он полон искреннего сочувствия ко мне, неудачнику, но сквозь сочувствие пробивается простодушное возбуждение – вот так история! будет, о чём посудачить вечерами в трактире!

Зато Трофим Лукич, кузнец, сжимает пудовые кулаки. Его мрачный взгляд жжет мне спину не хуже клейма; он бы с огромным довольствием свернул мне шею самолично, но – нельзя. Не получится. Потому что на его пути встанет Павел Григорьевич. Со своей саблей, которой урядник владеет мастерски; со своим пистолетом, не дающим ни осечек, ни промахов. Ясное дело, убивать кузнеца Подкопаев не станет, кто я такой, чтобы ради меня убивать людей? Но остановить – остановит, ради того, чтобы свершилось правосудие.

Эти двое – кузнец и сосед – свидетели. Когда я шагну в пропасть, когда мое тело разобьётся об острые скалы, урядник составит акт о смерти, а свидетели удостоверят его своими подписями. Акт подошьют к моему делу, а само дело отправят в Святогорский филиал Квизорского Департамента. Вот и всё, что останется от моих неполных пятнадцати лет жизни. Не считая мёртвого тела.

Через год мне выкопают могилу в особом приделе нашего кладбища, поставят крест, проведут панихиду. Только моего тела в той могиле не будет, оно останется на веки вечные на дне пропасти.

Бесы, даже мелкие, хитры, коварны и могущественны. Они могут подселиться в любого, даже самого достойного человека. Даже в монаха-подвижника, истязающего себя аскезой. А после смерти несчастного - как правило, скорой и неотвратимой, бесы ищут себе новое вместилище.

Но тело самоубийцы для них тюрьма, из которой не сбежать. Даже если дикие звери растащат и обглодают кости дочиста, для беса-неудачника это ничего не изменит – пока последняя, самая крошечная частичка тела самоубийцы не сгниёт, растворившись в земле, бес не сможет покинуть свою темницу, чтобы творить новое зло.

По последним данным науки, на это уйдут сотни, если не тысячи лет. И это утешает. Не поэтому ли я выбрал для себя такой исход? Положа руку на сердце – нет. На пороге смерти можно быть честным с самим собой: я выбирал из двух зол и выбрал меньшее. Я предпочел быструю милосердную смерть долгому мучительному ожиданию. Я не хотел сходить с ума от страха и отчаяния в каменном мешке.

Если конец всё равно один, стоит ли продлевать агонию?

Я сделал ещё один шаг вперед. В грудь мне ударил упругий ветер – словно ладонью толкнул, заставляя отступить назад. Словно бес, зная, что его ждёт и ужасаясь этому, старался меня остановить.

Ничего у тебя не выйдет, бес! Не на того напал! Я сделаю это, и ничто не сможет мне помешать! Ничто и никто.

Каких-то три шага отделяли меня от края пропасти. Было ли мне страшно? Нет, страха я не испытывал. Честно говоря, я был в каком-то оцепенении, я не мог заставить себя поверить в реальность происходящего. Шли последние минуты моей земной жизни, а мне всё казалось, что это игра, затянувшаяся дурацкая шутка, которая всё не кончается и не кончается. И что вот-вот тяжелая рука урядника ляжет мне на плечо, и он скажет – хватит, парень, подурачились и будет. Беги домой, к мамке, и не хулигань больше.

Мне очень не хватало поддержки – в свои последние минуты я чувствовал себя страшно одиноким, никому не нужным, брошенным. Услышать доброе слово, ощутить дружеское объятие, услышать последнее «прости»… Но нет! Обо мне все словно забыли, оставив меня один на один со своей участью. Эти трое – урядник, сосед и кузнец – не в счёт, они просто делают своё дело.

Ладно, я понимаю – родители. Братья. Их просто не пустили, во избежание. Они вполне могли попытаться силой отбить меня, дурака, увести подальше, спрятать. Но батюшка Питирим? Который преподавал нам в школе Закон Божий? Который был со мной в моём несчастье, день за днём, который утешал и поддерживал, уговаривал меня одуматься и выбрать жизнь? Который выступал в мою защиту на суде? Он-то почему не пришёл? Хотя бы для того, чтобы исполнить свой христианский долг?

Последний раз я его видел вчера днём, перед заключительным заседанием суда. Я ждал, что он навестит меня, но батюшка Питирим исчез.

Павел Григорьевич, урядник, когда принёс протокол судебного заседания ко мне в беситорию, шёпотом рассказал, что случилось. Как и все, батюшка Питирим стоял, пока судья зачитывал приговор, а когда зал суда взорвался криками, стонами и плачем, выскочил из здания, как пробка из бутылки с шампанским. С безумными глазами, воздев наперсный крест как хоругвь, он пробился сквозь взволнованную толпу к крытой коновязи, вскочил в лёгкие дрожки, запряженные чалым жеребцом, и умчался куда-то, распугивая диким визгом людей, как какой-нибудь язычник. Только пыль взвилась столбом над Северным трактом.

- На моих, между прочим, дрожках, - сказал урядник и тяжело вздохнул. – Загонит он мне Грома, как пить дать, загонит. А толку? Что он задумал, Василь? Не знаешь?

Я не знал. Только Северный тракт вёл прямиком в Святогорск – областной центр, где располагался Квизорский Департамент. И это дарило надежду. Смутную, глупую, робкую надежду.

Я надеялся всю ночь. И всё утро. Пока ел последний в своей жизни завтрак, пока писал последнее письмо родителям, пока поднимался, сопровождаемый конвоем, на Чёртов Палец – я надеялся, надеялся изо всех сил.

А потом я встал над пропастью, и надежда умерла. Наверное, упала туда – вниз, на скалы. И разбилась вдребезги. А мне ничего другого не оставалось, как последовать за ней.

Три шага, три последних шага по этой прекрасной земле. А потом – полет в вечность. Я снял кепку, перекрестился и быстро, чтобы не передумать, шагнул вперед.

-2-

Когда именно появились бесы, тут ни у кого сомнений нет – тогда же, когда Небесная Сфера сменилась Квадратом Опоры. Самым натуральным квадратом, прямиком из учебника геометрии. Выйди в чистое поле, встань посреди степи, поднимись на вершину холма или церковную звонницу, и увидишь вместо плавно загибающегося, как огромная тарелка, горизонта четкие прямые линии, соединяющиеся под прямыми углами. Что послужило причиной этому удивительному явлению, до сих пор точно неизвестно, но бед этот катаклизм натворил немало.

Исчезали горы, острова и города со всем населением, а разорванная ткань мироздания срасталась так, словно никогда и не было здесь гор, островов и городов. И наоборот, горные вершины появлялись там, где их никогда не было и быть не могло. Вместо пустыней возникали моря, вместо морей – дремучие леса. Береговая линия океанов изменилась до неузнаваемости, воспалёнными фурункулами тут и там вспухали вулканы, заваливая раскалённым пеплом города и пашни. Обезумевшие от ужаса люди, проклиная своих богов, метались в поисках безопасных мест, и знаете что? Они их находили – места, которые сошедшая с ума природа либо не затронула вовсе, либо затронула в такой малой степени, что и говорить об этом не стоило.

А то и пользу принесла.

Взять, например, Дмитрово – откуда ни возьмись, там появилось море. Самое настоящее море, хотя и маленькое. Правда, твари в том море водились никем ранее невиданные, этакая помесь рыб и крокодилов разных размеров и форм. Ученые, из тех, кто совсем на голову отбитые, пришли в восторг, а дмитровчане, попривыкнув и присмотревшись, сделали два открытия. Во-первых, эти твари были безобидны и безопасны для существ, крупнее кошки. А, во-вторых, они оказались съедобны и вкусны. Теперь в Дмитрове отличная рыбалка и модный курорт, а местные гребут деньги лопатой и в ус не дуют.

Или Почечуевка – в один день она оказалась вся заросшей какой-то дрянью: плесень - не плесень, водоросли - не водоросли. Дома, амбары, скотные дворы, всё оказалось погребено под густо-багровыми липкими нитями. Кто-то из людей в панике бежал, бросив всё нажитое добро; кто-то, наоборот, остался это добро отвоёвывать. Плесень жгли огнём, травили уксусом и негашёной известью, рубили топорами. Плесень оказалась очень живучей, но люди были упорны и настойчивы, так что дней за десять Почечуевка была почти полностью очищена от этой мерзости. Почему почти? Потому что вдруг обнаружилось, что мерзость эта – не совсем мерзость, а вовсе даже наоборот. Потому что она исцеляла. Ожоги, порезы – все раны, которые люди получили в борьбе с багровым нашествием, заживали чуть ли не на глазах. Бельмастый Дудяк перестал быть бельмастым и теперь смотрел на мир чистыми, ясными глазами. Глубокие старики помолодели – распрямились согнутые бременем лет спины, перестали хрустеть колени. Даже морщины и те разгладились. А помещица Ольга Семёновна, которая приехала на родину умирать от чахотки и которую уже даже соборовали, поднялась со своего смертного одра. Умерла она на сто втором году жизни, и до самой смерти сохраняла ясный ум и прекрасную память.

Чудо, решили почечуевцы и ужасно возгордились. Но их гордость взлетела до небес, когда выяснилось, что плесень, это божие благословение, нигде, кроме Почечуевки, не принимается. Не растёт и всё тут, хоть тресни. Да и свойства её исчезают, стоит только вывезти плесень из Почечуевки. Так что да – всем, скорбным телом, жаждущим исцеления, приходилось лично тащиться в глушь по бездорожью. Теперь-то туда провели железную дорогу, понастроили гостиниц и странноприимных домов, а чванливые почечуевцы как сыр в масле катаются.

Что же касается моего родного Красногорска, то ничем таким выдающимся он похвастаться не может. Ну, гора, ну здоровенная. Выросла в одночасье посреди леса, уставилась каменным пальцем в небо. Одно только удивительно – поднимешься на гору, и перед тобой словно другой мир распахивается. Не скала-одинец, прозванная красногорцами Чёртовым Пальцем, а целая горная страна, с заснеженными вершинами и глубокими ущельями. Большая страна, огромная даже – самые дальние вершины терялись в сизой дымке. Только ходу туда людям не было – день-другой пути, и смельчаки, отважившиеся отправиться в неизведанное, странным образом оказывались у подножия Чёртова Пальца. Так что пользы нам от этой горы никакой не было; вреда, впрочем, тоже. Да, еще водятся на горных склонах козлы с диковинными ребристыми рогами, закрученными на спину. Мясо у этих козлов жилистое, но вкусное, но охотиться на них трудно – слишком уж они сторожкие и быстрые, по отвесным скалам скачут так, что дух захватывает. Ещё, говорят, видели в горах странных существ – люди не люди, обезьяны не обезьяны. Мохнатые, выше любого человека в два раза. Рассказывают, что глаза у них как плошки и горят во тьме; что силой мысли они камни крушат и деревья узлом завязывают; что пением подманивают к себе зверей и едят их, и что человека тоже могут подманить и съесть.

Враки, я думаю.

А вот бесы – не враки, нет. Самая что ни на есть реальная реальность, непонятно за какие грехи карающая человечество. Батюшки Питирим считает, что бесы эти – самые настоящие исчадия Ада, дети Сатаны, его воинство. Когда Землю ломало и корёжило, открылся, видать, пролом в Ад, откуда бесы и полезли. А Белкин, наш учитель математики, объяснял нам, что Ад тут ни при чём, и Сатана ни при чём, а бесы эти не бесы, а разумные сущности иного, чуждого нам мира, не по своей воле попавшие к нам и выживающие, как могут. Как умеют. Еще он говорил, что те люди, которые исчезли с лица Земли в результате катаклизма, не погибли, а перенеслись в родной мир бесов. И что мечутся теперь эти несчастные бесплотными тенями под чужими небесами на чужой планете; хотят и не могут вернуться домой.

Так это или нет, никому достоверно не известно, даже учёным. Они что ни год новые гипотезы выдвигают, одна другой затейливее. Только кому они интересны, эти гипотезы? Простого человека не научная тарабарщина интересует, а практические вещи – как, например, уберечься от беса, не дать нечистому захватить свое тело.

Ведь что самое плохое в одержимости? Сам-то человек поначалу ничего такого не чувствует, он живет обычной жизнью. Только вокруг него случаются разные беды и злосчастья. Стоит бесноватому войти в какой-нибудь дом, так сразу то сажа в печной трубе загорится, то стёкла сами собой побьются. Или свежее варево скиснет. Рядом с бесноватым люди болеют, ломают руки-ноги, теряют деньги, забывают имена родных. И чем сильнее бес-подселенец, тем ужаснее случаются беды. Тонут могучие корабли, сходят с рельс поезда, дотла сгорают города. Правда, случается такое редко, по большей части бесы пакостят по-маленькому. Тоже ничего хорошего, скажем прямо, но хотя бы жить можно.

А вот сами бесноватые долго не живут. Месяц-два, редко полгода, и несчастный сгорает синим пламенем. Буквально, в самом прямом смысле горит синим болотным огнём… нет - газовым факелом на нефтедобывающих заводах! И тут уж берегись, беги как можно быстрее и как можно дальше. Особенно, если бесноватый вспыхнул в доме – хватай детей и стариков и беги. Потому как дом твой обречён. И всё имущество твоё, нажитое непосильным трудом.

Раньше, когда всё только началось – а было это ещё до рождения моих бабушек и дедушек – бесноватых убивали. Пулей, ножом, дубиной – без разницы. Труп бесноватого не вспыхивал, а вёл себя прилично, как все остальные мёртвые тела – разлагался себе потихонечку, смердел и никаких неприятностей никому не доставлял. Но вот беда – изгнанный бес, лишённый своего убежища, начинал искать новое тело. И находил. Как правило, подселяясь в тело убийцы.

Убийства одержимых прекратились очень быстро. Кому охота, спасая своё добро, отдать своё смертное тело и бессмертную душу дьяволу? Загубленная жизнь против вещей, даже самых дорогих? Неравноценный размен. К тому же, проще прогнать бесноватого подальше. Взять палку или кнут и прогнать, как шелудивую собаку. Бесноватые не прокажённые, боль они чувствуют точно так же, как и мы с вами.

Но как прогнать мать? Отца? Мужа или жену? Любимого сына или дочь? Для этого надо камень иметь вместо сердца!

Как ни странно, выход нашёлся. Кто совершил это открытие, точно неизвестно – многие страны претендовали на лавры первооткрывателя. Но скорее всего, как объяснял учитель Белкин, это случилось в разных местах практически одновременно. Ибо идеи, как известно, витают в воздухе. А открытие состояло в том, что бесовские эманации не проходят сквозь камень. Или проходят, но слабеют настолько, что никому вреда причинить не могут.

Во всех странах - в городах, в деревнях и посёлках покрупнее, стали строить беситории – каменные коробки без окон, со стенами метровой толщины, с тяжёлой каменной дверью. У нас в Красногорске тоже есть своя беситория – приземистое здание на окраине, пять на пять шагов, внутри маленькая печь, лежанка, стол, иконы. Там одержимые проводили остаток своей жизни и там же сгорали, когда приходил их срок.

Вы не подумайте, беситория – не тюрьма! Несчастных не лишают человеческого общества. Их навещают родные (на свой страх и риск), к ним приходят священники. Им даже дозволены прогулки – во дворе, обнесённым легким жердяным забором. Прогулки эти строго регламентированы, никто из людей не приближается к забору ближе, чем на десять метров, даже охранник. Разумеется, это возможно при условии, что одержимые не ударятся в бега. Впрочем, такое случалось крайне редко. Ну, сбежишь ты, и что дальше? Будешь бродить по дорогам, умирая от голода и холода? Страдая от разлуки с родными и близкими? Одинокий, неприкаянный. Никто не подаст тебе даже куска хлеба, никто не предложит ночлега. Потому что стоит тебе приблизиться к людям, обязательно произойдет то, что выдаст в тебе одержимого. Тебя опознают, тебя палками загонят в ближайшую беситорию, только уже запрут в одиночестве до самого твоего конца. А воду и еду будут спускать через дымоход.

В небогатых посёлках роль беситорий выполняют глубокие погреба. Суть та же, только комфорта меньше.

Но у одержимых есть выбор. Они могут, например, подписать согласие на сотрудничество с Квизорским Департаментом. Приедет квизор в особом экипаже, заберет несчастного и…

А вот что дальше там с ними происходит, никто точно не знает. Слухи разные ходят, конечно, но можно ли этим слухам верить? Понятно, что квизоры одержимых изучают, ставят опыты по изгнанию бесов… но чем они кончаются, эти опыты? Был ли спасён хоть один человек?

Учитель Белкин рассказывал, что да, были такие случаи, они даже в специальной литературе описаны. Еще рассказывал, что квизоры научились продлевать жизнь одержимых, нашли защиту от бесовских эманаций. Не знаю, не знаю. Если так, почему они всех и каждого не обеспечили этой защитой? Или она не для всех подходит?

Отец, когда выпьет, ругает квизоров самыми чёрными словами. Говорит, что они-то и есть самые главные бесы, самые матёрые, и только притворяются людьми. А сами давно готовятся захватить весь мир. И захватят, дайте только срок!

Я эти его речи слушать не могу, меня от них всё внутри переворачивается и сжимается от ужаса. Потому что если отец прав, то всё безнадёжно, мы все обречены. Батюшка Питирим упрекает отца в маловерии и грозит епитимьёй. Урядник Подкопаев обещает отцу срок за подрывную деятельность, если тот не одумается. А мама сердится и отсылает отца спать на сеновал.

И все они считают слова отца пьяным бредом.

Бред не бред, но квизоры – одни из немногих, которых не берет бесовская зараза. Во всяком случае, никто никогда не слышал о том, чтобы в квизора вселился бес. Еще бесы не трогают детей до десяти лет и оборотней.

Кстати, с оборотнями интересная история. Они появились, когда Небесная Сфера сменилась Квадратом Опоры. Появились разом, вдруг. Причём утверждали, что они были тут всегда, и что это мы, люди, взялись неизвестно откуда, со всеми своими городами, железными машинами и прочими благами цивилизации. Бред, конечно, полная ерунда, но они в это верят.

Учитель Белкин считает, что раньше оборотни жили в мире, очень похожем на наш – и березки там были, и травки-ромашки, и воробьи, и прочая флора с фауной. А потом оба мира слились в единое целое, да так хитро, что каждое племя – людей и оборотней – считает его своим.

Что ж, очень даже может быть. Во всяком случае, оборотни непревзойдённые знатоки во всём, что касается целебных свойств трав и минералов. Так утверждает матушка Вельма, и я ей верю. Да и как не верить? Матушка Вельма не какая-нибудь неграмотная знахарка-самоучка. Она настоящая ведьма, с образованием, у неё и диплом, и разрешение на работу от Конвента – всё, как полагается. Ходят слухи, что ей предлагали место в самой столице, но она выбрала наше захолустье, поближе к оборотням. Которые, как известно, больших городов избегают.

А в маленьких городишках, вроде нашего Красногорска – ничего, живут. На отшибе, отдельной общиной, но всё же. Это те, которые тутла, оседлые. А лимба, которые кочевые, людей презирают и в человеческие поселения носа не кажут. Бродят себе круглый год от моря до моря, воют на луну, копают норы…

Ну и пусть их. Тут со своими, оседлыми, не каждый раз столкуешься, нечего нам к кочевым лезть. Худой мир лучше доброй ссоры… хотя и ссоры бывали, да ещё какие. До войны один раз дошло. Лимба сражались отчаянно, только что их клыки против ружей? Замирились, куда им деваться?

Так вот, точно известно, что любой оборотень может убить бесноватого без всяких последствий для себя. Разорвать на клочки, сожрать, и ничего ему от этого не будет. Даже заворота кишок не случится. Батюшка Питирим придаёт большое значение этому факту, хотя и признался как-то, что объяснить его никак не может.

Наш мэр, господин Новицкий, считает, что оборотни могут помочь в борьбе с одержимостью. Например, патрулировать улицы и тем самым отпугивать бесов. С этой идеей он носится не первый год, даже подал доклад в Государственную Думу, только ответа так и не дождался. Он даже к оборотням ходил, уговаривал их поучаствовать в эксперименте, сулил вознаграждение от казны и прочие блага, взывал к совести «братьев по разуму», бил на жалость и сочувствие… Пустое. Оборотней словами не проймёшь. Отказались без объяснения причин, и всё тут.

Мэр был очень расстроен, сгоряча пригрозил даже лишить общину оборотней вида на жительство. Но дальше угроз дело не пошло, горожане мэра не поддержали. Известно ведь, что оборотни – прекрасные пастухи, умелые и заботливые. Под их присмотром скот благоденствовал. Бродили по лугам тучные овцы, обросшие густой тонкой шерстью; коровы давали изумительное по жирности молоко; свиньи били все рекорды по опоросу. Найми оборотня в пастухи и забудешь про болезни и хищников. И что, лишиться такого счастья ради сомнительной идеи? Которую даже Дума не поддержала? Нет уж, господин мэр, оставьте оборотней в покое. Пусть занимаются своим делом, а с бесами мы как-нибудь сами разберёмся. В крайнем случае, если совсем уже невмоготу станет, квизоров позовём. Они, в конце концов, жалование за это получают.

Вы только не подумайте, что мы, красногорцы, ставим материальные блага выше жизни. Ни в коем случае! Просто редко в моём родном Красногорске случаются одержимости, за всю историю посчитать, так пальцев одной руки вполне хватит. В реке людей тонет не в пример больше. Так что жизнь у нас благополучная и относительно безопасная.

Кто же знал, что беда придёт скоро и не к кому-нибудь, а ко мне?

-3-

Для меня всё началось со старой Буздачихи. Да, пожалуй, именно с неё, с её слов, брошенных от небольшого ума и большой злобы. А всё почему? А всё потому, что вывалилось дно корзинки, в которой Буздачиха тащила три десятка отборных яиц на продажу. Старая была корзинка, ветхая, на честном слове держалась, но тратить деньги на новую Буздачиха не хотела. Скупая она была до ужаса, свою вдовую невестку с внучкой в чёрном теле держала, на всём экономила. Ну вот и доэкономилась – шмякнулись яйца об землю, заблестели весёлыми жёлтыми солнышками в окружении белых облаков-скорлупок. Пара чудом уцелевших яиц откатилась мне под ноги.

Господи ты боже мой, что тут началось! Крик поднялся до небес, даже удивительно было, откуда столько сил взялось в этом тщедушном теле!

- Убили! – вопила Буздачиха, падая на колени возле разбитых яиц – Ограбили! Что же это делается? Люди, помогите!

Люди смеялись, показывали пальцами, и никто не спешил на помощь старухе – Буздачиху в городе не любили. Я тоже смеялся, и мои друзья, Колька с Егором, стоявшие рядом, смеялись тоже.

Потом, лежа бессонными ночами на неуютном ложе беситории, я часто вспоминал этот случай, первый в целом ряду, и упрекал себя. Ну что мне стоило пройти мимо вопящей Буздачихи? Или, ещё лучше, вовсе не выходить из дома в этот день? Глядишь, бес выбрал бы кого-нибудь другого.

Но нет! Я и из дома вышел, и на базар попёрся, и с Буздачихой встретился. А самое главное – поднял два уцелевших яйца, сам не знаю зачем. Что бы я с ними стал делать? Запустил бы в ближайшую стену? Отнёс бы домой – гордись, мама, сыном-добытчиком? Не нужны мне были эти яйца, совсем не нужны. Но я их поднял и стоял, как дурак, потешаясь над старухой.

А Буздачиха уставилась на меня и вся прямо затряслась от какой-то противоестественной радости.

- А-а-а! – ещё громче завопила она, тыча в мою сторону тонким корявым пальцем. – Бесяк! Люди добрые, чего вы ждете? Бейте его, бейте бесноватого! Гоните его прочь!

Платок у Буздачихи сбился, седые космы развевались вокруг головы, как змеи на голове Медузы Горгоны, морщинистое лицо кривили судороги, на губах выступили пузырьки слюны – ну, сумасшедшая, каждому видно! Самая настоящая городская сумасшедшая, спятившая от скупости. Кто станет обращать внимания на её крики?

Так думал я – и ошибся. Люди, крестясь, попятились от меня; кое-кто пустился наутёк. Матери подхватывали детей и спешили прочь, то и дело оглядываясь. И не прошло минуты, как я остался один напротив Буздачихи – растерянный и злой. Только приятели сопели за спиной.

- Рехнулась, бабка? – крикнул я, позабыв о вежливости. Просто не до вежливости мне было в этот момент – слишком тяжёлым и, главное, неожиданным было обвинение, прилюдно брошенное мне в лицо. – Сама ты бесовка! Дура!

- Бесяк! – не унималась Буздачиха. – Вяжите его! Зовите полицию!

Она кое-как поднялась с колен и теперь возбуждённо приплясывала в яичной луже, тряся воздетыми кулаками. В правой руке у неё были зажаты остатки многострадальной корзинки, и этой корзинкой она размахивала, как флагом, а сломанные прутья разлетались во все стороны.

Всё ещё держа яйца в руках, я растерянно огляделся. Я ждал, что кто-то за меня заступится, заткнёт старой дуре рот, но горожане, продолжая пятиться, смотрели на меня с подозрением. А вдруг правда? – читал я на их лицах. А вдруг и в самом деле одержимый? Лучше от такого держаться подальше.

Колька Комаров, с которым мы шесть лет просидели за одной партой, грубо выругался и ткнул кулаком меня в бок.

- Пошли отсюда, - заявил он и сплюнул под ноги Буздачихе. – Идиоты! Ты на рожи их посмотри! Полные штаны наложили, придурки.

Наклонившись, я аккуратно положил яйца на землю, и мы пошли.

- Эй, Комар! – крикнул кто-то нам вслед. – Не боишься? Бесяка не боишься? Гляди, как вспыхнет – мало не покажется!

- Это ещё разобраться надо, кто тут бесяк, - с презрением сказал Колька. Не оборачиваясь, он сделал неприличный жест.

- Буздачиху не знаете? – поддержал его Егор. – У неё же язык помелом, таким выгребные ямы вычищать.

- В самом деле, - подал голос хорошо одетый господин в пенсне и с тросточкой. – Пожилая женщина, стыдно такие глупости говорить. И слушать стыдно.

Он взмахнул тростью, словно ставя точку в этом вопросе, и принялся выбираться из толпы. Его прямая спина, обтянутая тонкой тканью дорогого костюма, выражала презрение ко всем сплетникам мира.

Буздачиха всё ещё продолжала вопить, призывая гнев Господень на мою голову, но её уже не слушали. Потеряв к маленькому происшествию интерес, люди разошлись по своим делам. А мы побежали в школу.

Близились выпускные экзамены, и учитель Белкин, справедливо сомневаясь в своих учениках, добровольно вызвался поднатаскать «некоторых болванов» перед испытаниями. В число болванов попал и я. И даже знаю, почему.

Вообще-то, учился я неплохо, начальную ступень вообще с отличием закончил. Средняя ступень мне потяжелее далась, но всё же на твёрдого «хорошиста» я вытягивал. Но Белкин считал, что я способен на большее и уговаривал меня продолжить учёбу в гимназии. Мол, он подготовит меня к вступительным экзаменам, похлопочет за меня перед педсоветом и вообще составит протекцию. А после гимназии мне, мол, прямая дорога в Святогорский университет.

Очень Белкин хотел, чтобы кто-то из его учеников высшее образование получил. Прям горел этой идеей, все уши мне прожужжал, живописуя моё прекрасное будущее. Да только не перед тем бисер метал.

Не собирался я корпеть над учебниками, чахнуть в аудиториях, дышать библиотечной пылью. Не привлекала меня высокая наука, не по сверчку был шесток. Меня ждала наша семейная лавка, где я работал уже без малого год. И которая впервые за всё время своего существования стала приносить какой-никакой доход. Благодаря мне, между прочим, это даже отец признавал! И были у меня по поводу этой лавки большие планы! Мечтал перестроить помещение, расшириться, найти хороших поставщиков… Разбогатеть мечтал, в конце концов!

Скажете, мелко? Не идёт ни в какое сравнение с блестящей научной карьерой? Может быть оно и так. Только вот торговлей я заниматься хотел, а наукой – нет. И никакие белкины не могли переубедить меня. И я уже не говорю про деньги! Кто будет оплачивать мою учёбу в гимназии и университете? Отец? Не смешите меня, он учёных умников на дух не переносит. У него позиция такая: читать-писать умеешь? Деньги сосчитать, проценты вычислить? Ну и хватит, ты достаточно образован. А всё, что сверх того - от лукавого.

Учитель Белкин отчего-то был не в духе сегодня. И с ходу загрузил нас ужасающими с виду громоздкими дробями. Он был жесток и беспощаден, он не прощал нам ни малейшей ошибки, он изощрённо ругался по-французски и измывался над нами, бедными школярами. Так что через три часа, когда мы, обессиленные, выползли из школы, голова моя гудела, как колокол в пасхальный день. Я был убеждён, что выпускные экзамены я провалю, что будущее моё незавидно и неприглядно, и лучшее, что я могу сделать, это пойти в ученики младшего ассенизатора. Если возьмут, конечно.

А про Буздачиху я и думать забыл.

- Да, - согласился Даниель, взволнованный ничуть не меньше.

- Нет, - возразил профессор Дитц. – Эксперимент только начинается. Точнее, он переходит в практическую стадию реализации… Молодой человек, вы готовы поделиться с нами славой? Только не просите, чтобы мы поделились с вами своим позором.

- Позором? – удивился кто-то.

Этери мрачно кивнула:

- Проморгать разумную цивилизацию, разве это не позор?

- Позвольте, коллега! Где вы тут увидели разумную…

- Тише! – прервал спорщика непочтительный Даниель. Он во все глаза уставился на экран. – Кажется, начинается.

Из пяти гнорров вернулись трое. Или, может, это были совсем другие гнорры? Они остановились шагах в десяти от силового барьера, подняли и скрестили над головой длинные руки: так дикие гнорры приветствовали своих сородичей. Домашние гнорры так не делали никогда.

Пушистик вскочил. Взвизгнув от радости, он повторил дружеский жест. А потом отбежал подальше от барьера и замер, не опуская рук. Так и стоял неподвижной статуей, облитый звездным светом.

Мучительно медленно тянулись минуты. А потом с неба бесшумно спустилась огромная хищная птица с мощными когтистыми лапами, закружилась над Пушистиком. Выждав нужный момент, Пушистик подпрыгнул, схватил её за лапы, и птица, громко хлопая крыльями, с заметным усилием подняла гнорра в воздух. Перелетев через силовой барьер, она снизилась, Пушистик разжал руки и спрыгнул. Гордо выпрямившись, он стоял напротив своих сородичей, а те повернулись и ушли в лес. Пушистик, не колеблясь, последовал за ними – разумный свободный обитатель Благодатной. Отныне и навсегда – свободный.

От трогательности момента у Даниеля защипало в носу. Он сглотнул комок в горле, откашлялся.

- Интересно, - сказал он, слыша, как предательски дрожит его голос. – Вот интересно, как они называют свою планету?

- Надеюсь, когда-нибудь мы это узнаем, - сказал профессор Дитц, мрачно покачивая головой. – Но я, если честно, на это не слишком бы рассчитывал.

- Почему? – удивился давешний спорщик. – Отсутствие прямого визуального контакта дало прекрасные результаты! Гнорр прекрасно восстановился. Уверен, что наши ксенопсихологи…

Дитц тяжело вздохнул.

- Вы не понимаете, - вместо профессора сказала Этери Габриидзе и тоже вздохнула, только жалобно. – Посмотрите на всё глазами гнорров. Ваши родные, близкие… ваши дети, в конце концов… вдруг становятся животными. В самом прямом смысле – животными. Утрачивают разум, способность говорить, забывают своё прошлое… едят с рук агрессоров и счастливы от этого! Нет, не агрессоров, конечно, мы же не хотели зла, а… Как бы это поточнее сказать?

- Регрессоры, - стесняясь, вставил Даниель. – Это я придумал. Есть прогрессоры, а мы с вами – регрессоры. Пусть даже поневоле.

- Страшно подумать, что мы здесь натворили, - тихо сказал профессор Дитц. – Они столько лет пытались пробиться к нам. Как могли, кричали нам: остановитесь! мы разумные! Но мы были слепы и глухи – мы, так гордящиеся своим разумом… Фактическое истребление целой расы - можно ли простить такое? Не знаю. Нам остаётся только надеяться.

- Они простят, - уверенно сказал Даниель, и все посмотрели на него. – Понимаете, я видел, как они охотятся… в записи видел, разумеется… У них нет оружия, всяких там копий, луков со стрелами, но они им и не нужны. Гнорры просто наводят стаю хищников на добычу и забирают свою часть мяса.

- Так-так-так! – оживляясь, воскликнул Дитц.

- И что с того? – спросил кто-то. – Ну, другой способ охоты. Какое это имеет отношение к нам?

- Гнорры не могут оказать нам открытое сопротивление, - объяснил Даниель. – Камень или палка против нас бесполезны – как только гнорр оказывается в пределах нашего ментального поля… а это, по моим прикидкам, метров семьдесят-восемьдесят в диаметре… гнорр утрачивает разум. Забывает, что хотел сделать и проникается любовью к нам, людям. Но что мешает им натравить на нас волков? На местных животных наше ментальное поле не действует, они с лёгкостью разорвут нас так же, как любую другую добычу. Но гнорры почему-то этого ни разу не сделали. Не додумались? Вряд ли, этих ребят дураками не назовёшь. Скорее всего, они относятся к разуму так же, как и мы – с уважением и пониманием. Даже если обладатель разума совершает ошибки. Главное, чтобы эти ошибки можно было исправить.

- Коллеги, - решительно сказала Этери. – Предлагаю не медля приступить к плану экстренной эвакуации.

- Есть такой план? – удивился и обрадовался Даниель.

- И бросить всё? – Казалось, инженера по эксплуатации от расстройства хватит удар. – Фермы, заводы? Между прочим, здесь живут дети, которые родились на Благодатной, которые считают эту планету своей родиной! Может быть, мы куда-нибудь переместимся? В те области, где не живут гнорры?

- Тотальная эвакуация, и это не обсуждается, - отрезал Дитц.

Инженер по эксплуатации вцепился себе в волосы и жалобно застонал.

Мы освободили первого гнорра, подумал Даниель. Скоро их, свободных, будет много. А мы уйдём. Расценят ли они это как жест доброй воли? Как извинение? Очень на это надеюсь.

В комнату, где проходило стихийное заседание Комитета по гноррам, вбежал дежурный. Бледный, с вытаращенными глазами, он держал в вытянутой руке уником.

- Чэпэ, - хрипло выдохнул он и принялся дрожащими пальцами тыкать в сенсоры уникома. – Вот, смотрите! Это ужас, просто ужас! А до вас не дозвонишься!

На центральный монитор пошла картинка с уникома дежурного, и сперва никто ничего не понял, а когда разглядели, когда поняли, то в комнате повисла гробовая тишина.

Восемь гнорров – семеро взрослых и один старик – вышли к пустой в это время года биостанции в северном полушарии Благодатной. Куда подевалась радуга в их шерсти? Сейчас гнорры были белые, как свежевыпавший снег под их ногами. Старик нёс связку голубоватых клубней, похожих на луковицы тюльпанов. Войдя во двор станции, гнорры уселись в кружок и долго молчали, запрокинув лица к хмурым небесам; мелкий сухой снег сыпал сверху, но гнорры не обращали на него внимания. Потом старик раздал каждому соплеменнику по клубню. Гнорры поклонились друг другу, сунули клубни в рот и принялись жевать.

- Остановите их! – завопил кто-то. – Это же люцея крапчатая, страшный яд!

- Поздно, - дежурный был близок к истерике, он с трудом держал себя в руках. – Это случилось вчера. Тела нашли только сегодня, случайно заметили с вертолёта. Мы дистанционно сняли запись с камеры.

Доев ядовитые растения, гнорры легли на землю, головами друг к другу, затянули какую-то песню. Прошло несколько минут, когда замолк первый гнорр. За ним – второй, третий. Они умирали спокойно, без конвульсий – просто прерывалась их песнь, только и всего. Дольше других продержался старик, но и он замолчал. А снег продолжал падать на остывающие тела.

Профессор Дитц встал. В один миг он словно бы постарел на десяток лет, и голова у него тряслась.

- Ритуальное самоубийство, - тихо сказал он. – Можно ли выразиться яснее? Мы уходим. Только бы не было слишком поздно…

***

Человечество уходило. Полтора миллиона мужчин, женщин и детей были эвакуированы с Благодатной. Заводы, лаборатории, города и поселки были эвакуированы или разрушены до основания. На всей планете остался лишь Даниель – он хотел лично попрощаться с Корноухим, и он заслужил это право.

Даниель сидел на той же самой лавочке, что и в свой первый день на Благодатной. Он был без футболки, в одних шортах и босиком, и теплые лучи восходящего солнца ласково гладили его кожу. Позади него стоял бот, готовый в любой момент взлететь с планеты. Впереди расстилалась равнина, уходящая к морю.

По Благодатной шли бесчисленные стада могучих бизонов. Они разбивались на отдельные группы, расходились, снова сходились, и в их передвижении Даниель угадывал глубокий смысл и ритм – это был танец гнорров. Танцу вторили птицы: сухие звонкие кастаньеты аистов, переливчатые флейты малиновок, печальный фагот выпи – это была музыка гнорров. Одиночные деревья с причудливо скрученными стволами, разбросанные по равнине, – это были скульптуры гнорров.

Цивилизация, думал Даниель. Уникальная цивилизация гнорров, которую мы чуть не погубили. Но кто мог знать, что наш, человеческий разум окажется смертельным ядом для разума иного?

Вы только в начале пути, думал Даниель, мысленно обращаясь ко всем гноррам. На что вы окажетесь способны, чего, в конце концов, достигнете? Может быть, вы приручите бактерии и вирусы? Сольётесь разумом с каждым живым существом на планете? Создадите разумное существо, устойчивое к любым агрессивным средам, и отправитесь покорять Космос?

Как всё это захватывающе интересно, думал Даниель. И как жаль, как безумно жаль, что нужно уходить!

Одновременно с тотальной эвакуацией заработала программа реабилитации гнорров. К счастью, она не требовала ни каких-то специальных условий, ни чрезмерных усилий, достаточно было оградить гнорров от разрушительного воздействия человеческого разума. По всей Благодатной устанавливали силовые периметры с запасом еды и открытым источником воды, где гнорры в полной безопасности приходили в себя. А потом прилетали большие белые птицы, и дикие гнорры уводили своих освобождённых сородичей.

Для Корноухого было сделано исключение, его поместили не просто в периметр, а в силовой купол – чтобы не сбежал. На этом настоял Даниель – признанный специалист по реабилитации гнорров.

- Нам нужен свидетель, - твердил он. – Обязательно нужен свидетель наших добрых намерений и осознанных усилий! Мы не знаем, что запомнят и расскажут освобождённые гнорры. Мы не знаем, как воспринимают ситуацию гнорры дикие – может, они считают, что успешно похищают своих родных и близких из рук захватчиков. Должен быть хоть один гнорр, который увидит весь процесс от начала до конца. Так почему не Корноухий? Он получил минимальную дозу психотоксина, всё время своего пленения он пребывал в изоляции и, значит, оставался в здравом разуме. Я уверен, он поймёт, что происходит. И сумеет донести своё понимание до сородичей. Пусть все гнорры узнают – да, мы, люди, совершили ужасную ошибку. Но мы же её и исправили! И, может быть, народ гнорров поймет и простит нас.

- В этом есть рациональное зерно, - заметил профессор Дитц, и вопрос с Корноухим был решён.

Поначалу Корноухий рвался на волю: бился всем телом о силовой барьер, устраивал подкопы. К нему прилетали большие белые птицы, ударялись в невидимую преграду и улетали ни с чем, а Корноухий провожал их криком, полным боли и тоски.

А рядом с ним, ограниченные периметром безопасности, бродили домашние гнорры, медленно возвращаясь в исходное состояние, и сновали гнорры дикие, зорко приглядывающие за сородичами. Они быстро смекнули, в чём дело, и как только какой-то пациент реабилитационного центра в достаточной мере приходил в себя, за ним присылали птицу.

А Корноухий вдруг успокоился. То ли смирился со своим положением, то ли что-то понял. Скорее всего, последнее: пленник часами внимательно наблюдал за поведением своих, недавно еще домашних, сородичей – молча, напряженно. А потом «рассказывал» о своих наблюдениях вольным гноррам. Так, во всяком случае, считал Даниель, и многие с ним соглашались.

Увы, не всех гнорров удалось успешно реабилитировать. Безвозвратно одомашненными оказались те из них, кто слишком долго прожил с людьми; кто был вывезен с планеты; кто родился в неволе. Пожалуй, их можно было назвать ментальными инвалидами. Животными, с базовым набором инстинктов. Их было не так, чтобы много, в пересчёте на коренное население Благодатной, но и не мало. Их судьба сейчас решалась на самом высоком уровне.

Вернуть «инвалидов» в естественную среду? Но как к ним отнесутся их разумные сородичи? Будут опекать? Прогонят? И не положат ли изгои начало новому виду животных, внешне не отличимых от разумных гнорров?

Вывезти всех, кто не прошёл реабилитацию, с планеты? Разместить в заповедниках? В зоопарках? Но рано или поздно мы установим полноценный контакт с гноррами, наладим сотрудничество… и как мы объясним братьям по разуму, что к их несчастным сородичам, которые пострадали от нас же, мы отнеслись, как к животным? Или мы сможем разработать программу реабилитации для них?

Вопросы, вопросы… Найдем ли мы на них ответы? Даниель истово верил в это со всем пылом юности.

-7-

И вот наступил знаменательный день, когда последний гнорр покинул реабилитационный центр. Остался один Корноухий. Он заметно волновался: то начинал метаться в своей клетке, то застывал у границы силового поля, вглядываясь вдаль. А последние люди, оставшиеся на Благодатной, грузились в челноки, чтобы отправиться на звездолет, ждущий их на орбите.

Даниель посмотрел на экран планшета – Корноухий стоял, напряжённо выпрямившись, и медленно поворачивал голову из стороны в сторону, словно пытаясь отыскать что-то взглядом. Или он прислушивался к чему-то?

- Потерпи, парень, - сказал Даниель. – Осталось недолго.

Сейчас Корноухий был один, но час назад его навещали – самка с детёнышем на руках. Постояла на границе силового поля и ушла. С тех пор, как люди начали массово покидать Благодатную, она приходила каждый день – изящная, красивая самочка Корноухого.

Нет, поправил себя Даниель. Какая ещё самка? Жена Корноухого, ребёнок Корноухого. Любимая и любящая семья. Они ждут и, значит, с Корноухим всё будет хорошо.

Даниель кивнул и встал.

- Мы уходим, - сказал он. – Но мы обязательно вернемся. И тогда ты назовешь мне свое имя. А я тебе – свое. Наша первая встреча была неудачной, мы натворили глупостей. Но вы же простите нас за это, правда? Поймете, что мы не хотели зла?

Даниель тронул сенсор на планшете. Раздался треск электрического разряда, и силовой купол рассыпался весёлыми разноцветными искрами. Силовые купола не имеют обыкновения трещать и искрить, они исчезают незаметно, без всяких спецэффектов. Но этот фейерверк был устроен людьми специально – чтобы Корноухий понял, что силового поля больше нет.

И он понял. Сделал шаг, другой, в нерешительности остановился, вытянув руку в сторону несуществующего более барьера, посмотрел прямо в камеру.

- Иди, - сказал Даниель. – Иди, пожалуйста. Ты свободен.

Подчиняясь внезапному импульсу, Даниель поднял руки и скрестил их над головой: этим жестом гнорры выражали друг другу свои симпатии и потребность в общении. Корноухий не мог этого видеть, но из травы вдруг выползла черно-желтая змейка. Скользнула к человеку, обвилась вокруг голой ноги, трогая незащищенную кожу раздвоенным язычком. Это было щекотно; Даниель засмеялся, наклонился, аккуратно снял змейку с ноги и положил ее на землю.

- До свидания, - сказал он. – Очень надеюсь, что до скорого свидания.

Даниель выключил планшет и зашагал к боту.

Уже взлетая, он увидел на обзорнике самое прекрасное зрелище на свете: черный, как уголь, гнорр стоял, скрестив руки над головой, и смотрел вслед удаляющемся боту.

Даниель поднял голову и, прищурясь, посмотрел на группу высоких деревьев метрах в ста от лавочки. Умная оптика мультирежимных очков дала увеличение, и Даниель увидел их. Гнорров. Диких гнорров. Черных как уголь диких гнорров, которые сидели на ветках и молча, с напряженным вниманием, наблюдали за своими более смелыми сородичами.

Мне нужен один, подумал Даниель. Кого бы выбрать? Черт, они все так похожи друг на друга! Хотя вот этот, пожалуй, подойдет: крупный сильный самец с характерной приметой – кончик левого уха отсутствует. Его и будем брать, решил Даниель.

- Фиксирую, - сказал он.

Очки послушно сфокусировались на выбранной жертве, передавая изображение остальным участникам облавы. Корноухий, словно почувствовав внимание к своей персоне, заволновался.

- Охотник, видишь его?

- Вижу.

- Черный?

- Как смоль, - с удовольствием подтвердил охотник.

Он, как и Даниель, тоже был дальтоником. И это было важно, очень важно.

-2-

Животные на Благодатной, словно стремясь подтвердить репутацию планеты, были абсолютно безопасны для человека, за исключением нескольких видов ядовитых змей, жаб и пауков. Все они отличались ленивым добродушием и никогда не нападали на людей. Даже хищники, похожие на земных бурых медведей и волков. И уж тем более не были замечены в агрессии милахи-гнорры, которые оказались самыми дружелюбными, самыми сообразительными обитателями планеты.

Все началось около трех лет назад, и началось с пустяка – дикие гнорры набрели на палатку туристов и разорвали ее в клочья вместе с содержимым. В момент нападения туристов в палатке не было, они занимались дайвингом в компании местных дельфов, поэтому разнузданному бесчинству гнорров ничто не мешало. Случай, конечно, беспрецедентный, но ведь всякое бывает. Люди не пострадали, а это главное. Факт нападения забыть и списать в архив как несущественный.

Но за первым таким случаем последовал второй, третий, четвертый… Гнорры забирались в дома фермеров и на заброшенные научные станции. Они проникали на автоматизированные заводы и в смарт-лаборатории, нападали на беспилотные трактора и грузовики. Они не искали вкусняшек, они не тащили блестящие побрякушки; они целеустремленно и остервенело разносили все в хлам. Пользуясь при этом орудиями труда: камнями, подвернувшейся под лапу арматурой, найденным в кладовке топором…

Это было дико, это было непонятно и пугающе. И, главное, не имело никакой разумной причины. Во всяком случае, с точки зрения людей.

Через короткое время к гноррам присоединились и другие животные. Стада травоядных вдруг сворачивали с пути и неотвратимой армадой перли на посевы, вытаптывая их в пыль. Птицы в самоубийственном порыве атаковали дроны и метеозонды. Даже бабочки, безобидные красивые хрупкие бабочки оказались агрессорами – они пестрыми облаками спускались на сады, а потом прожорливые гусеницы уничтожали листву, оставляя после себя голые скелеты плодовых деревьев.

Да, подобные эксцессы были единичными. Да, они не причиняли особого вреда. Но они были, и с этим нужно было что-то делать. Что? Ну, хотя бы выяснить причину изменений в поведении животных.

Последней каплей, своеобразной вишенкой на торте стал случай нападения гнорров на семью фермера Ингмара Ловакиса. Точнее, не на семью, а на дом. И даже не на сам дом, а на гнорра по кличке Пусик. Так, во всяком случае, утверждал Ловакис, и ему хором вторили многочисленные чада и домочадцы фермера.

Пусика они подобрали в лесу, во время пикника. Гнорр был совсем маленький; у бедняги была сломана задняя лапа, он нуждался в помощи. Каковую Ингмар Ловакис, ветеринар по второму профильному образованию, ему и оказал. Гноррик, как и все его сородичи, быстро привязался к людям; он шел на поправку, и фермер разрешил детям вынести зверька из дома. Чтобы, значит, малыш подышал свежим воздухом.

Тут-то все и случилось.

Гнорры действовали умело и решительно. Пока одни громкими воплями, прыжками и ужимками отвлекали семейство Ловакисов, двое других стремительно пересекли двор, подскочили к жене Ловакиса и выхватили из рук опешившей женщины маленького гноррика. От неожиданности и испуга женщина громко закричала, ее крик подхватили дети, и Ингмар не нашел ничего лучшего, как броситься вслед за похитителями.

- Я сразу понял, что это родители, - смущенно объяснял он потом. – И что они пришли за своим детенышем. Я, собственно, ничего не имел против, я считаю, что дикий зверь должен жить в своей естественной среде. Но у маленького гнорра была наложена фиксирующая повязка из биопласта, и снять ее непросто. Во всяком случае, взрослые гнорры, сдирая ее зубами и когтями, могли сильно навредить детенышу.

Впрочем, далеко уйти похитителям не удалось. Сначала, подгоняемые криками людей и сородичей, они развили буквально спринтерскую скорость, но уже через десяток метров замедлились, стали спотыкаться, оглядываться и к низенькому, чисто символическому забору подошли уже совсем не спеша. Где и сели, уставившись круглыми глазами на приближающегося Ингмара. Вид у них был ошеломленный. Слегка поколебавшись, Ингмар все-таки забрал детеныша у матери. Он действовал аккуратно, с предельной осторожностью – клыки у гнорров были не хуже, чем у какого-нибудь павиана, и фермер опасался укусов. Но гнорры не реагировали. Они без сопротивления отдали детеныша, а когда фермер понес малыша в дом, встали и поплелись следом. Через несколько дней они весело играли с детьми Ингмара, а на собственного ребенка обращали внимания не больше, чем на любое другое домашнее животное.

А гнорры из отвлекающей группы ушли, и больше Ловакисы их не видели.

-3-

- Даю координаты, - сказал Даниель. – Охотник, приготовиться к захвату.

- Готов, - откликнулся охотник.

Корноухий неподвижно сидел на своей ветке; угольно-черная шерсть его словно бы подернулась пеплом. Надо было спешить. Даниель отвел взгляд от животного.

- Начали! – скомандовал он.

Сердито жужжа, как большой шмель, пролетел ловчий дрон. Завис над гнорром, словно примериваясь, и выстрелил в него сетью. Корноухий пошевелился, вялым движением попытался стянуть с себя сеть и опять замер. Через минуту дрон взял курс на лабораторный корпус; под ним, растопырив лапы, медленно вращался в сетке плененный гнорр.

Даниель кинул на землю остатки кукурузы, отряхнул руки и встал. Осторожно пробираясь через стайку суетящихся гнорров, он направился в лабораторию. Его хватали за штанины, обшаривали карманы, умоляюще заглядывали в лицо, чирикали и щебетали, а он терпеливо и аккуратно отцеплял маленькие пальчики от себя.

- Нету, ребята, - ласково говорил он. – Больше ничего нету, честное слово.

Ему поверили и неохотно оставили в покое. Даниель прибавил шагу. В кармане завозился уником, поставленный на беззвучный режим.

- Объект на месте! – бодро доложил лаборант.

- Хорошо, я скоро буду. Как он там?

- Как пыльным мешком ударенный, - сказал лаборант и хихикнул. – Сидит, таращится, придурок придурком. Ну, в общем, все как всегда.

- Выбирайте выражения, Росс, - вмешался сердитый женский голос. – Животное в шоке после поимки, оно попало в незнакомую среду…

Даниель отключил уником и побежал.

Клетку с гнорром поместили в наспех оборудованную лабораторию на минус втором этаже. Ученые, конечно, брюзжали, что это издевательство, что в таких условиях они не могут работать, потому что им не хватает того, этого и еще много чего, но Даниель не обращал внимания на их недовольство. Для него самым главным научным прибором в данной ситуации была видеокамера. Самая обычная видеокамера, передающая монохромное изображение. А почти полуметровый слой бетона надежно изолировал гнорра от психо-ментального поля людей.

Прыгая через две ступеньки, Даниель взлетел на третий этаж, промчался по длинному светлому коридору, ворвался в операторскую, полную людей. Его ждали – центральное кресло перед монитором было свободно. Даниель взглянул на регистратор – с момента первой видеофиксации Корноухого прошло немногим более одиннадцати минут. Даниель перевел дух и уселся на свое место.

Гнорр сидел на полу в клетке, безвольно уронив передние лапы. Рядом стоял лаборант; он ласково разговаривал с гнорром, но тот оставался безучастным. Лаборант достал из кармана горсть кукурузных зерен, бросил их в клетку. Некоторое время ничего не происходило, а потом гнорр перевел взгляд на рассыпанные зерна, вялым движением протянул руку, взял одно и опять замер.

Изображение было черно-белым и шло не напрямую, а в записи, и задержка составляла ровно минуту – это было важнейшее условие эксперимента, на котором настаивал Даниель.

- Ну, вот, прошу вас, - сказала Этери Габриидзе, показывая на экран. – Все сделано, как вы хотели, но никакой разницы я, например, не вижу. Это животное ведет себя точно так же, как и все другие до него.

В голосе женщины слышалось едва заметное раздражение: мало того, что ее, доктора наук, известного экзобиолога передают в подчинение какому-то молокососу, так еще изволь подчиняться, не требуя никаких объяснений! Просто неслыханная наглость!

- Это не совсем так, - вежливо возразил Даниель. – То есть, что касается, поведения, тут вы правы. Но посмотрите на окраску его шерсти. Вы же видите, она посветлела.

- Это ничего не значит, - немедленно парировала Этери Габриидзе, показывая пальцем на второй экран: там, с такой же минутной задержкой, шла нормальная цветная запись. – Посмотрите на окраску его шерсти. Вы же видите, она не изменилась!

- Голубушка! – укоризненно протянул лысый сухопарый человек. – Ну зачем вы так? Это на вас совсем не похоже.

Женщина вздохнула, криво улыбнулась.

- Да, - сказала она. – Простите меня, профессор Дитц… И вы тоже простите меня, молодой человек, я повела себя недопустимо.

- Эге! – воскликнул кто-то. – А парень-то прав! Смотрите! Шерсть посветлела аж на две и три десятых единицы. Черт, как же мы этого раньше не замечали?

- Как мы могли заметить, если видели всегда только полихромное изображение? – возразили ему. – Вот, убедитесь – в цвете всё осталось по-прежнему!

- Ну, если только цвета чуть-чуть поблекли, - прищурившись, сказал профессор. – А? Или мне кажется? Что скажете, коллеги?

Этери уже взяла себя в руки.

- Что ж, это, наверное, очень интересно. Новое слово в изучении гнорров и все такое. Но я не понимаю, какое отношение этот узкопрофильный факт имеет к большой науке? И откуда такое повышенное внимание именно к гноррам? На Благодатной немало более интересных животных. Но мне, члену Совета Науки, звонит сам Президент Академии Наук, звонит ночью…

- Не вам одной, голубушка, - вставил профессор. – Мы все тут… хе-хе… члены, так сказать…

- Звонит и требует немедленно бросать все, мчаться за тридевять парсеков, чтобы присутствовать при необыкновенно важном эксперименте! Причем, простым наблюдателем! Я не хочу сказать, что меня это как-то унижает, но коллеги, согласитесь, ситуация довольно необычная. И, конечно, мы все хотели бы знать…

- Ах, как же вы еще молоды, голубушка, - ласково сказал профессор. Этери покраснела и замолчала, прикусив губу.

Даниель откашлялся.

- Нет, - сказал он, чувствуя себя ужасно неловко перед собранием маститых ученых. – То есть, я хочу сказать… В общем, я не имею права. Таковы условия эксперимента. Вы должны сами все увидеть, своими глазами. И сделать выводы.

- Ого! – весело сказал кто-то. – Этери, вы можете гордиться – нас уже повысили до интерпретаторов!

- А я не против, - добродушно сказал профессор. – Я даже за. С детства люблю загадки.

Он замолчал, откинулся на спинку кресла и стал смотреть в монитор. И все остальные стали смотреть, переговариваясь вполголоса. А Даниель украдкой перевел дух – он всерьез опасался грандиозного скандала. И то сказать: что такое он, ординарный ветеринар, против маститых ученых? Меньше, чем ничего. Но все обошлось.

На двадцатой минуте заключения Корноухий словно бы очнулся. Обнюхал и съел зернышко кукурузы, которое держал в кулаке. Подобрал рассыпанные зерна и тоже съел. На тридцать второй минуте он осмелел настолько, что подошел к лаборанту и протянул рук в просящем жесте. На сорок первой минуте он вовсю прыгал и скакал по клетке, издавая радостное возбужденное щебетание. А шерсть его, если смотреть на монохромную запись, стала еще светлее.

Даниель включил внешнюю связь.

- Спасибо, Росс, достаточно.

Лаборант кивнул, потрепал ластящегося к нему гнорра по голове и ушел. А Корноухий уселся на корточки, озираясь, словно в растерянности.

- А теперь смотрите, - сказал Даниель. – Смотрите внимательно.

Он мог бы и не предупреждать: все и так смотрели, не отрываясь.

Гнорр встал. Шатаясь, сделал несколько шагов, упал (кто-то ахнул), скорчился на полу и заскулил, закрыв голову руками. По телу его пробегала крупная дрожь, а шерсть стремительно темнела.

- Что с ним???

- Смотрите, - нетерпеливо сказал Даниель. – Росс, второй цикл, пожалуйста.

В комнату снова вошел лаборант. И тут случилось невероятное – гнорр, это безобидное животное, еще несколько минут назад само дружелюбие, бросился на человека, оскалив блестящие клыки. До лаборанта он не достал, помешала клетка, но Корноухий вцепился в решетку и изо всех сил тряс ее, завывая, как бес.

- Господи ты боже мой, - пробормотал кто-то. – В жизни ничего подобного не видел.

- Смотрите, - еще раз повторил Даниель.

Вой гнорра перешел в невнятное бормотание, он отпустил решетку, сел и снова протянул руку, выпрашивая кукурузу. Через несколько минут от былого агрессора не осталось и следа, это снова был ручной гнорр, ласковый и послушный. И – со светлой шерстью.

После четвертого раза, профессор Дитц попросил остановить демонстрацию.

- Не стоит мучить животное, - сказал он. – Мы же увидели всё, что могли.

- Не всё, - буркнул Даниель. Профессор посмотрел на него, задумчиво пожевал губами.

- Полагаю, нас ждут очередные неприятные сюрпризы.

- Неприятные? – удивился кто-то. Дитц мрачно кивнул головой.

- Уверен в этом. И поэтому настаиваю на небольшом перерыве. Мне необходимо навести кое-какие справки, уточнить кое-что. Да и пообедать не мешало бы… Боюсь, нам всем скоро станет не до этого, - вполголоса добавил он.

-4-

Эксперимент продолжили только следующим утром. По требованию свежесозданной комиссии по гнорамм, вместо Корноухого взяли другое животное. На этом особенно настаивал профессор Дитц.

- Совершенно очевидно, что мы имеем дело с угнетающим воздействием человеческого мозга на психическую деятельность местных высших животных, - объяснил он. – Ваш протеже, юноша, был пойман совсем недавно. А нам всем важно знать, как поведет себя животное, которое достаточно давно и плотно контактирует с человеком. Хотя бы месяц. Уверен, мы без труда подберем подходящую кандидатуру.

Даниель с энтузиазмом согласился, его тоже мучил этот вопрос. Мрачного Корноухого оставили сидеть в одиночестве в подвале, а вместо него привели крепкого молодого самца, по возрасту и весу примерно равного Корноухому. Для чистоты эксперимента, как объяснил профессор.

У Даниеля все уже было готово. В лесу, в полутора километрах от лаборатории, на симпатичной полянке был смонтирован силовой периметр, без купола, но достаточно высокий, чтобы гнорр не смог перебраться через него. Внутри периметра соорудили укрытие от дождя, оставили солидный запас еды, а водой гнорра обеспечивал протекающий через полянку ручеек.

Гнорр по имени Пушистик нисколько не возражал против прогулки. И только удивленно заскулил, глядя вслед уходящему хозяину. Он даже бросился за человеком, но силовой периметр, как только человек пересёк невидимую границу, автоматически включился и мягко отбросил гнорра назад. Озадаченно чирикая, Пушистик обследовал пределы своего временного обиталища, убедился, что их не преодолеть и загрустил. Он уселся под куст с крупными красными съедобными ягодами, обхватил себя длинными руками и принялся тихонечко раскачиваться из стороны в сторону, жалобно поскуливая.

- Всё, - объявил Даниель по общей связи. – Заканчиваем прямое наблюдение.

Опустились бинокли; дроны-наблюдатели вернулись на базу; люди отвернулись от гнорра по имени Пушистик. В прямом смысле слова отвернулись, словно потеряв к животному всякий интерес. С этой минуты все наблюдения за гнорром осуществлялись только лишь через автоматические устройства – камеры слежения вели непрерывную фиксацию объекта, запись передавалась в информационный центр и лишь потом, с часовой задержкой, транслировалась на многочисленные мониторы, доступные всем желающим.

К исходу первого дня эксперимента Пушистик почувствовал недомогание. Он потерял интерес к лакомствам, часто вздрагивал и озирался, словно от громкого звука, а потом забрался в построенный для него шалаш и лёг, свернувшись в клубок. Его била крупная дрожь, сквозь страдальчески оскаленные зубы вырывались стоны и хриплое дыхание.

В шалаше гнорр провёл следующие двое суток. Он ничего не ел и, что гораздо хуже, не пил, просто лежал и стонал. Даниель выдержал настоящий бой с доброхотами, которые требовали немедленно прекратить бесчеловечный эксперимент и оказать всю необходимую помощь несчастному животному. В одиночку Даниель бы не выдержал, но неожиданно на его сторону встали профессор Дитц, Этери Габриидзе и те из научных сотрудников, которые начали кое-что подозревать.

Эксперимент был продолжен.

Утром четвёртого дня исхудавший Пушистик выбрался из шалаша. Покачиваясь, он поплёлся к ручейку, и было видно, что каждое движение даётся ему с большим трудом. Иногда он оступался и каждый раз вскрикивал от боли. Дойдя до ручейка, гнорр лёг на живот и стал жадно пить. Он лежал минут двадцать, то поднимая голову, то вновь погружая лицо в воду. А потом сел и посмотрел в сторону лаборатории, и взгляд его был взглядом человека, который очнулся после тяжёлой болезни и теперь пытается осознать, что же с ним случилось.

- Молодец, - шепнул Даниель и ласково погладил морду гнорра на экране. – Ну какой же ты молодец, парень!

Он видел, что шерсть гнорра, тусклая и слипшаяся после болезни, стала темнее. Ненамного, совсем капельку, но – темнее. И видел это не он один – все участники эксперимента, глядя на монохромный монитор, признавали этот факт. Правда, на цветной видеозаписи Пушистик был по-прежнему вызывающе ярким.

- Где же вы были раньше, молодой человек?

Вопрос профессора Дитца был, по сути, риторическим, но Даниель ответил:

- На Земле. Проходил практику в кенийском питомнике.

-5-

В питомнике «Увангана-нга» тоже были гнорры. Им выделили приличный кусок саванны, по которой гнорры должны были бродить в своё удовольствие, как они делали на своей родине. А люди будут их изучать. Так решили специалисты – и ошиблись. Гнорры не стали бродить, охотиться, выкапывать личинок и корешки, они жались к людям, выпрашивая у них еду. Они ценили человеческое общество выше, чем даже внутрисемейные связи, и такое стремительное, в большинстве случаев – необратимое одомашнивание, сильно озадачивало биологов. Такого просто не могло быть… но это было. Без общения с человеком гнорры чахли и умирали. Матери переставали заботиться о детенышах, самцы жестоко конкурировали друг с другом за право приблизиться к человеку, получить из его рук лакомство… да просто побыть рядом!

Кенийский эксперимент свернули. В питомник Даниель прибыл, когда страшно довольных гнорров раздавали в зоопарки и в семьи. Подобное нетипичное поведение диких животных не могло не заинтересовать молодого амбициозного ветеринара. И оно таки заинтересовало.

Всё свободное от прямых обязанностей время Даниель занимался гноррами. Он изучил гигабайты информации, пересмотрел километры видеозаписей, он даже – на свой страх и риск, по-партизански – провёл маленький эксперимент, который дал неожиданные результаты. Из которых экспериментатор сделал ещё более неожиданные выводы, и выводы эти требовали немедленной всесторонней проверки.

Конечно, Даниель не был первым, который обратил внимание на то, что дикий гнорр очень сильно отличается от своих одомашненных собратьев. Но он был первым, кто заподозрил в этом нечто большее, чем девиации поведенческих реакций. Неисправимый антропоморфист, он видел проявления разума даже там, где разума не могло быть по определению, и у каждого живого существа признавал наличие души.

Дикие гнорры, на его взгляд, были гораздо разумнее гнорров одомашненных; Даниель предположил даже наличие цивилизации на Благодатной. Да, эти приматы – единственные сохранившиеся на планете – имели слишком много архаичных черт, чтобы биологи признали их равными хотя бы земным человекообразным. Да, они не строили поселений, не создавали орудий труда, они просто бродили по планете без всякой видимой цели. Они даже мертвецов своих не хоронили, просто оставляли их лежать, а падальщики вершили над телами свои кровавые погребальные обряды. Но у гнорров были удивительные взаимоотношения с некоторыми живыми существами планеты. Сонные рыбины приплывали так близко к берегу, что гнорры без труда вылавливали их голыми руками. Стая хищников, затравившая какого-нибудь оленя, вдруг без причины бросала добычу и уходила, стоило только гноррам приблизиться. Гнорров не кусала осенняя мошка и ядовитые змеи, буйволицы позволяли им пить своё молоко и ездить на спинах.

- Биологическая цивилизация? – морщась, сказал научный руководитель Даниэля. – Мальчик, ты перечитал научной фантастики. А все эти, с позволения сказать, случаи наблюдения… Ну, во-первых, они единичны и не подтверждены экспериментально. А, во-вторых, это может быть простым совпадением. Или фантазиями фермеров. Скучно им долгими зимними вечерами, вот и придумывают невесть что. Мифотворчество, слышал такое слово?

Наверное, научный руководитель был прав. Даже наверняка он был прав, со своей точки зрения. Но для Даниэля всё было не столь однозначно.

Если насчёт разумности диких гнорров можно было поспорить, то с домашними такого вопроса в принципе не стояло – они были животными. Весёлыми, добродушными, на диво сообразительными, но – животными. У них словно бы исчезало нечто неуловимое, присущее диким гноррам.

- Они словно бы переставали жить, - пытался объяснить Даниель. – И начинали существовать. В настоящем – без прошлого и будущего. Это как обычный человек и, скажем, скульптор. Мы смотрим на камень и видим камень. А скульптор видит будущее произведение искусства. Вот так и с гноррами. Они – творцы, но, попав к нам, они деградируют, откатываются назад по эволюционной лестнице. И я думаю, не мы ли тому виной? Наш разум? Вдруг он для гнорров токсичен? Как для кролика токсична наша кровь?

Научный руководитель сердился, обзывал Даниэля философом от ветеринарии и грозился лишить диплома за антинаучное мировоззрение. Но Даниэля уже было не остановить.

Он обратил внимание, что для него, дальтоника, монохромные гнорры отличались друг от друга интенсивностью окраски шерсти. Причём, если домашние гнорры, постоянно живущие среди людей, были светло-серыми, то дикие, с человеком не сталкивающиеся, были тёмными, почти чёрными. Все остальные располагались на чёрно-белой шкале в зависимости от того, насколько часто и плотно они контактируют с человеком. Чем реже контакты, тем темнее шерсть и наоборот.

Не доверяя себе, Даниель разыскал еще двух дальтоников и уговорил их поучаствовать в эксперименте. Что ж, результат его впечатлил – эти двое воспринимали гнорров точно так же, как и он сам. Тогда как обладатели цветового зрения никакой разницы в окраске гнорров не видели. Дикий ли, домашний, все они были переливчато радужными красавцами.

Но вишенкой на торте стал трогательный сюжет о воссоединении гнорра и его хозяина, показанный в новостях. Дело было на Благодатной. Двое приятелей отправились в сплав на байдарке, прихватив с собой гнорра. На порогах байдарка перевернулась, приятелей сильно побило о камни, но они выжили. Выжил и гнорр, уцепившийся за байдарку, только его унесло вниз по течению. Героические спасатели доставили потерпевших в больницу, где незадачливые путешественники провели несколько дней. А выписавшись, решили отыскать своего гнорра.

Это было нетрудно – ошейник животного был снабжён маячком.

В новостях раз за разом прокручивали бурную радость гнорра, оказавшегося дома – тот ластился к хозяину и буквально ни на шаг не отходил от него. Но Даниэлю этого было мало, он хотел увидеть реакцию гнорра, когда тот после десяти дней, проведенных в лесу, вновь столкнулся с человеком. Выпросив краткосрочный отпуск, Даниель отправился на Благодатную.

- Без проблем, - сказал Матиас, хозяин гнорра, выслушав странную просьбу приезжего ветеринара. – Я всё зафиксировал, - и похлопал по регистратору, висящему на поясе. – Чертовски странно это было, - добавил он, покачав головой. – Я поначалу даже засомневался, мой ли это Бобик?

- Как вы поняли, что это ваш? – спросил Даниель. – Они ведь все так похожи.

Матиас ткнул пальцем в Бобика, который неподалёку увлечённо охотился на крупных бабочек.

- Ошейник, - коротко сказал он. – Ни у кого такого больше нет. Сам посмотри.

Даниель посмотрел. На гнорре, действительно, был ошейник – широкий, мягкий, сплетенный из узких разноцветных полосок кожи, которые складывались в оригинальный узор. Явно ручная работа. Хозяин гнорра был прав – второго такого ошейника не найти.

- У него там ещё фенечки разные висели, - сказал Матиас. – Но он все сорвал, негодяй этакий.

Судя по следам на кожаных полосках, Бобик пытался сорвать и ошейник тоже, но не смог. Зубами до ошейника было не дотянуться, а плоские ногти гнорров, пусть даже твердые, как стамески, мало подходили для такой задачи.

Даниель угостил гнорра кукурузой, его хозяина пивом и улетел на Землю, увозя с собой бесценную запись. Он ожидал сюрпризов и не ошибся.

Перед тем, как потеряться, гнорр прожил с человеком около двух месяцев. И, по словам Матиаса, преданней и ласковей существа было не найти. Но, глядя на то, как найденный гнорр встречает своего хозяина, поверить в это было трудно. Зубы оскалены, шерсть дыбом, в глазах ярость. Отощавший, угольно-черный гнорр угрожал своему любимом хозяину, и плевать ему было на вкусняшки, которые Матиас предусмотрительно захватил с собой.

Говорите, домашний питомец? Любимец семьи, говорите? Черта с два! Перед Даниэлем было дикое животное, сражающееся за свою жизнь и свободу! Зажатый в небольшом каменистом распадке, гнорр метался, визжал, швырял в Матиаса мелким щебнем, и продолжалось это минуты две. А потом гнорр споткнулся – раз, другой. Сел, тяжело дыша и мотая головой. Вид у него стал одуревший, а чёрная шерсть словно подёрнулась пеплом.

- Бобик, Бобик! – Голос Матиаса за кадром был заискивающий и дрожал. – Ну что ты, мой хороший? Спокойнее, дружок, это же я. Иди скорее к папочке, папочка тебе вкусненького принёс.

Гнорр посмотрел на человека, встал и, тихонько поскуливая, поплёлся к Матиасу. Он шёл неохотно, то и дело останавливаясь и оглядываясь через плечо, но всё таки дошёл и взял лакомство из рук хозяина. Через несколько минут гнорр энергично встряхнулся, требовательно протянул руку – давай, мол, ещё! А в кабине аэромоба летел уже прежний Бобик – сидя на коленях у хозяина, он деловито обшаривал карманы Матиаса в поисках вкусняшек и радостно чирикал.

Цвет его шерсти стремительно светлел.

Даниель выключил запись, откинулся на спинку стула. Он был потрясён увиденным.

- Он не хотел возвращаться в неволю, - сказал Даниель. – Он дрался за свободу, как мог, сколько мог. Он снова стал диким. Бог ты мой, неужели это обратимо?

К тому времени Даниель окончательно убедился, что гнорры разумны. Ну или вбил себе в голову чушь собачью, если выражаться словами его научного руководителя. И если человек одним своим присутствием губит целую цивилизацию, то с этим нужно что-то делать! Это долг каждого нормального человека!

И Даниель отправился в Академию Наук.

- Как вы сумели пробиться к Президенту? – спросил профессор Дитц. – Чёрт возьми, как вы сумели убедить его? Ведь ваша идея была не просто сырая, она была фактически высосана из пальца. Я хорошо знаю старика Новгородцева, более… гм… недоверчивого человека я не встречал. Чтобы он своей властью утвердил вашу тему, фактически дал вам карт-бланш… Какие аргументы вы использовали, молодой человек? Поделитесь бесценным опытом.

- Президент Новгородцев мой дедушка, - объяснил честный Даниель.

Профессор Дитц только вздохнул.

- Нам повезло, - безо всякой иронии заметил он. – Нам всем крупно повезло.

окончание следует