Баржа Историй

Уважаемые сограждане, очередная отличная новость! Ну не виноват я, что сегодня все про цены. Наверху решили, что не надо людям хорошо жить — особенно не по прописке. Потому что семейную ипотеку скоро можно будет брать только там, где ты зарегистрирован, а не там, где работаешь, живёшь и детей растишь.

Ну правильно, а то что это вы все такие хитрые? Приехали в Москву — понаберёте тут квартир по льготной ипотеке, детей заведёте, налоги начнёте платить... А кто тогда будет строить будущее России в условном ГдетотамзаМкадовске? Никто! Поэтому — сидеть по прописке! Хотел ипотеку — давай женись, рожай и строй семью строго в Красноярском крае. Или в Тамбове. Или в Хакасии. Где родился — там и ипотечный кредит бери!

А знаете, почему в Москве и Питере массово берут ипотеку? Потому что там: есть работа, есть зарплата, и даже — страшно сказать — школы, детсады и врачи! В регионах тоже всё это есть... Однако как правило требует обновления, достройки, перестройки. Оно то идет все, но медленно зараза. А в Москве строят быстрее, однозначно.

Матвиенко говорит: «русские хитрые, массово оформляют ипотеку в столице». Да мы не хитрые, мы выживающие! Вы просто в регионах давно не были. Или если были, то только на вертолёте и с кортежем. Попробуйте в Воронеже взять ипотеку на зарплату в 27 тысяч — и не в долларах, а в рублях!

А теперь вот и вовсе — у тебя нет прописки в регионе? Ну и катись с твоей семьёй к чёртовой бабушке! Живи в Сургуте, ипотеку оформляй в Сыктывкаре, а зарплату получай в рублях — только не смей ехать в Москву!

Есть рациональное предложение. Давайте создавать одинаково достойные условия по всей стране, вместо простого ограничения прав людей. Еще запретите продавать продукты только в радиусе 5 км от места рождения. Ну честное слово.
– Где родился?
– В Челябинске.
– Ну вот и иди туда за макаронами. А тут, в Москве, всё — для местных.

Давайте сделаем жизнь в России лучше для всех!

Яндекс Такси бодро отчитался: цены на такси растут медленнее! Народ, радуйтесь! Мы, оказывается, теперь не беднеем быстро, а беднеем грациозно, с достоинством. Почти по графику, почти как в Европе. Только без Европы.

В Москве минута поездки уже 36 рублей. За 10 минут – 360. За полчаса – считай, аренда койко-места в хостеле с тараканами и вайфаем на троих. Но Яндекс говорит: это ещё ничего! Было бы хуже, если бы... ну, если бы ещё кто-то вспомнил про инфляцию, НДС, бензин, и то, что у половины россиян зарплата — это и есть стоимость одной поездки в такси до ближайшего МФЦ, чтобы подать документы на субсидию на поездку обратно.

В Питере минута – 30 рублей. Это культурно. Потому что, когда водитель называет цену, вы не просто ахаете — вы ещё и склоняетесь в поклоне перед приложением. Там в цене заложены не только бензин, но и уровень культурного унижения.

А в Челябинске рост медленный. Там люди закалённые. Там человек может идти пешком 14 км по морозу в минус 40, потому что Яндекс написал: «Высокий спрос. Мало машин. Ожидайте 28 минут. Цена — 950 рублей». И ты стоишь, как Мамонтёнок, и думаешь: «Мама, где ты?»

Яндекс объясняет: всё ради доходов водителей. Забота, понимаешь. Только как-то странно — водитель получает 1 200 за смену, Яндекс — 4 000, а пассажир — просветление. Потому что в такие моменты он точно понимает: надо меньше ездить и больше думать, или ходить, или ездить на велосипеде.

Так что всё по плану: не важно, куда ты едешь — важно, сколько раз ты успел сказать "дороговато" по пути. От этого зависит просветление. А если вспомнил про налоги, коих сонмы, то вообще считай ты на одну ступеньку к все объемлющему просветлению! Нимба над головой еще нет, ну тогда погнали дальше.

И всё бы ничего… если бы «эконом» не превращался в «роскошь», а водители не начали уезжать в такси ДНР, где, как говорят, пробки меньше, а смысл — тот же. Точнее как тот же, в 3-4 раза больше заработок. Прилететь? Может. Задержать для проверки кто ты такой? Могут. Извините друзья, тут спец режим. Люди живут как на вулкане. Но риск как говорится дело благородное. Люди возвращаются, военные приезжают на отдых в Донецк. Монополия в чистом виде. Всякие Яндексы, Uber и иные заходить боятся. Вот частники местные и взвентили цены аховские.

Ну а пока садитесь, граждане. Едем. В будущее. По счётчику. С утренней наценкой. По погоде. И с платным ожиданием на каждом шаге. И верим, что скоро прийдут киборги-таксисты и увезут нас в светлое будущее…

А вы довольны ценами на такси?

Глава 6: Подпишем и забудем?

— Коллеги! — Ингрид хлопнула ладонями, и в зале повеяло концом. — Мы подошли к финальной точке.
— Это мы ещё посмотрим, — пробормотал Степан, внимательно изучая текст договора. — А вдруг там опять пункт про “борщевую нейтральность”?

— Нет, нет, — поспешно вставил Алекс, — всё согласовано. Я, AI и даже швейцарский стажёр перепроверили. Текст идеальный. Никаких территориальных претензий, только взаимное право на щи, борщ, журек и соус на основе йогурта.

Ингрид вздохнула.

— Тогда переходим к оформлению.
У кого предложения?

Россия. Геннадий Петрович:

— Мы хотим три печати.
Имперская. Федеративная. И… кастрюльная.
— Какая?!
— Печать в виде кастрюли. Символ кулинарного суверенитета.

Украина. Тамара Ивановна:

— Без печатей. Никаких! Только ручная подпись и вышивка на полотне. Красные нитки.
И чтобы сверху было: “Мир — як паляниця”.

Польша. Янек:

— Поддерживаю идею текстиля. Но на батисте. С кружевами. И желательно — запах яблочного пирога.

Турция. Мустафа:

— Мы настаиваем на каллиграфии в османском стиле. И чтобы документ хранился в ламинированном тюльпановом боксе.

США. Представитель онлайн (через Zoom, с кофе):

— А можно просто QR-код? И чтобы документ был в блокчейне. NFT-дубликат. С возможностью голосовать лайками.

AI BORSCH начинает перегреваться.

“Оформление: конфликтность 92%
Вероятность провала: 68%
Уровень эстетического несогласия: критичен”

Алекс шепчет:

— Надо что-то делать. Сейчас они подерутся за рамку.

Ингрид хлопает снова.

— Предлагаю альтернативу. Простой, ясный, человечный формат: “Женевская кулинарно-политическая декларация”. На бумаге. Вручную. Одной строкой:

“Мы не поняли друг друга. Но поняли, что хотим понять.”

Молчание. Неловкое. Все смотрят на бумагу, как на сырой вареник, который вроде хочется съесть, но страшно подавиться смыслом.

— Где пишем? — спросил Геннадий.
— На чём? — добавила Тамара.

И тут Олег приносит... салфетку.
— Вот. Она чистая.
Нейтральная. Швейцарская.
Как Женевский дух.

Все соглашаются.
И начинают по очереди подписывать:
— Янек — с завитушкой,
— Тамара — со “смачним побажанням”,
— Геннадий — твёрдо, в два слоя чернил,
— Мустафа — с арабской вязью,
— США — электронно V.

И наконец — договор написан. На салфетке. Драгоценная, как реликвия.

Но тут… Тамара Ивановна, задумавшись, берёт пирожок. И, жестикулируя, начинает объяснять AI, как правильно делать начинку. И в этот момент машинально вытирает руки о салфетку.

Коллективный вздох.

— Мамочки… — прошептала Ингрид. — Женевская декларация…
— Пошла…
— В жир… — добавил Степан.

AI молчит. Потом говорит: “Данные утеряны. Но тепло осталось.”

Янек встал.

— Всё. Теперь точно договорились. Если документ нельзя сохранить — значит, он был правильный. Потому что был живой.

И Тамара, не моргнув:

— Я ещё вышью. Из памяти. По глазам помню.

— Я... — начала Тамара, глядя на жирную салфетку, — клянусь, я не хотела.

— Это пирожок был… политически заряженный? — спросил Мустафа.

— Он был с капустой, — уточнила она. — А капуста — символ простоты. А простота, как известно, страшнее санкций.

Ингрид встала.

— Господа, спокойно. Это просто салфетка.
— Это была не просто салфетка, — поправил Янек. — Это был договор о добрососедстве, дружбе и ложке.

AI BORSCH включился.

“Обнаружено: эмоциональный перегрев.
Решение: предложить альтернативный формат документа.
Вариант 1: Электронный пар.
Вариант 2: Кулинарный NFT.
Вариант 3: Ингаляционная декларация.”

— Ингаляционная? — удивился Степан.

“Да. Текст договора испаряется, и каждый делегат вдыхает смысл. Осознание наступает на клеточном уровне.”

— У меня аллергия на декларации в аэрозольном виде, — отрезал Геннадий.

Начался мозговой штурм.

— Пишем на вафле? — предложил Янек. — Долго не проживёт, но хотя бы вкусно.

— У нас есть тончайший ковер ручной работы, — сказал Мустафа. — Можно ткать текст. Строчка за строчкой. 14 лет — и готово!

— Мы можем выгравировать текст на сервере и разместить его в облаке, — США в Zoom жевали донат. — Устойчиво. Инновационно. Без запаха.

— А у нас в Сибири есть береста, — кивнул Геннадий. — Проверено веками. Даже мороз не берёт.

— А я могу вышить снова, — вздохнула Тамара. — Но, может, просто перестанем с этим цирком и сядем есть?

Ингрид, не выдержав, встала на стул.

— Дорогие мои международные друзья. Мы шесть дней варили компромисс. Семь раз дегустировали обиды. И что у нас получилось? Один пирожок — и всё к чёрту.

— Простите, — снова прошептала Тамара. — Я просто хотела убрать крошки.

AI попытался сгладить ситуацию: “Может, крошки и есть новый фундамент договора?”

— Или просто пора признать, — сказал Олег, — что наш договор не в бумаге, а в практике.
— В пирожке, — добавил Алекс.
— В простом акте понимания, — подхватила Ингрид.

Все переглянулись. И вдруг — начали смеяться. Не дипломатично. Не корректно. А по-человечески.

— Знаете что, — сказала Тамара, вытирая слезы, — давайте сделаем договор… на голос.
Каждый скажет по предложению. И AI это соберёт.

AI BORSCH отозвался мгновенно: “Аудиоформат принят. Включаю запись.”

И один за другим дипломаты начали говорить:

— “Я признаю, что иногда мои слова звучат остро, но я просто волнуюсь.” — Степан
— “Я обещаю не переделывать чужие рецепты.” — Янек
— “Я пообещаю не требовать три печати, если вы не будете называть нас империей щей.” — Геннадий
— “Я хочу просто, чтобы мои дети ели с вашими за одним столом.” — Тамара
— “Я прошу прощения у тех, кого не понял с первого раза.” — Мустафа
— “Я хочу сохранить этот момент. Даже если завтра всё снова станет сложным.” — Олег
— “Я люблю вас. И борщ. Иногда одновременно.” — Ингрид

AI BORSCH завершил: “Финальный договор записан. Формат: голос сердца. Дата: сегодня. Место хранения: память.”

И тут AI показал экран, где большими буквами было написано: “Женевская кулинарно-политическая декларация. Содержит семь пунктов. И одно пирожковое пятно.”

***
18:00. Женевский Конгресс-центр. Зал трансформирован.
Нет больше кафедр, флагов и микрофонов. На их месте — длинный стол, накрытый белоснежной скатертью, на которой выведено красным шрифтом: “Сначала поедим — потом договоримся. Или наоборот.”

AI BORSCH появляется на большом экране: “Добрый вечер, уважаемые делегаты. Сегодняшний протокол:

Эмоция — блюдо

Чувство — вкус

Речь — тост

Память — аромат”

Ингрид улыбается.
— Кто-то ещё хочет золотую рамку?

— Только на тарелке, — отвечает Тамара, ставя в центр борщ с золотистой корочкой на поверхности — “Золото компромисса”.

Первое блюдо — злость. Россия приносит щи, сваренные “по-боевому”. С перцем. С дымком. С характером.
— Это, — говорит Геннадий, — тот вкус, когда ты хочешь сказать “нет”, но говоришь “попробуй”.

Второе блюдо — ностальгия. Польша подаёт журек.
— Моей бабушке он помог пережить две войны и один развод, — говорит Янек. — Он даёт возможность быть в прошлом, не теряя аппетита в настоящем.

Третье — страх. Турция подаёт “суп надежды” из чечевицы и цитруса.
Мустафа объясняет:
— Мы боялись, что нас не поймут. Но каждый раз, когда ложка касается языка, страх уходит.

Четвёртое — доверие. Украина приносит вареники. Открытые, полураскрытые, как разговор.
Тамара говорит:
— Вареник — это как письмо. Ты не знаешь, что внутри, но надеешься, что доброе.

Пятое — абсурд. США приносят “салат-протокол”, где ингредиенты перепутаны, но вкусно.
— Так мы ведём политику, — говорит онлайн-голос, — случайно, но с майонезом уверенности.

AI BORSCH выносит десерт — пирог “Надежда”. “В нём есть всё: горькое, кислое, сладкое, и чуть-чуть соли. Как у вас.”

Тосты.

Олег:

— Мы пришли подписывать бумагу, а подписали… друг друга.
— Где? — пошутил Янек.
— В сердце. — ответил он.

Степан поднимает бокал:

— Пусть наш борщ будет вечно недоварен, чтобы был повод снова собраться.

Тамара:

— Я хочу, чтобы наши дети спорили только за последний вареник. А не за карту.

Мустафа:

— Пусть в следующий раз нас соберёт не кризис, а рецепт.

И AI:

“Сегодня вы ели не только пищу.
Вы ели гордость. Проглатывали принципы.
Запивали мир доверительным взглядом.
И это — самое вкусное, что я наблюдал в своей алгоритмической жизни.”

И в этот момент… Проектор завис. И на экране всплыло: “Ошибка 404. Договор не найден.
Но счастье сохранено.”

Все рассмеялись. Никто не стал перезапускать.

01:36 ночи.
Отель “Lac Diplomatique”. Пятый этаж.

Тамара Ивановна, держа пластиковую бутылку, спускается в тапочках к автомату с водой. В халате с узором подсолнухов. Ночь после ужина требует жидкости и одиночия.

Но автомат занят. Перед ним — Геннадий Петрович. В спортивных штанах, надетых поверх пижамы, и в футболке с надписью “CCCP — сборная поваров 1980”.

— О… — Тамара замедляется. — Воды хочется.
— Очевидно, — кивает Геннадий, вставляя монету.
— Не думала, что вы здесь.
— А вы?
— Я — тоже не думала.

Пауза.

— Хороший ужин был, — говорит она.
— Даже слишком.
— А договор?
— Ну... его как бы не стало.
— Но разве он нужен, если все уже всё поняли?

Вода наливается в стакан. Тишина шипит пузыри.

— А вы и правда хотели три печати? — спрашивает она.
— Ну… это скорее как…
— Как будто если их нет — всё не по-настоящему?
— Да. Как будто без печати — пусто.

— А мне казалось наоборот, — сказала Тамара. — Если есть подпись — значит, человек за это отвечает.

— А если он исчез?
— Тогда за него отвечает борщ.

Они оба смеются.
— Вы — сложная, Тамара Ивановна.
— А вы — упрямый. Но варите вкусно.

Снова пауза. Смущённая, но уютная.

— А если серьёзно, — сказала она, — вы когда-нибудь чувствовали, что… мир — это просто серия недосказанных комплиментов?

— Постоянно, — ответил Геннадий. — Особенно на переговорах. Там каждый хочет сказать: “Я тебя понимаю”, но выходит: “Я тебе не доверяю.”

Они оба сели на подоконник.

За окном — Женевское озеро. В темноте оно похоже на кастрюлю, где варится мирный суп.

— Я боюсь, что завтра мы снова станем теми же, — сказала она.
— Я — нет. Я боюсь, что если мы не будем теми же, нам не поверят.
— Но нам самим-то можно?

Геннадий посмотрел на неё.

— Тамара Ивановна…
— Геннадий Петрович?
— А может...
— Что?

— Ну, может, напишем свой договор?
— Сейчас? На чём?

Он достал бумажную салфетку.
— У меня всегда с собой.
— С пирожком?

— Без. Чистая.

Он протянул ей ручку.

— Давайте просто напишем: “Обязуемся смотреть друг на друга как на людей, а не как на абзацы из истории.”

Она взяла ручку, дописала: “И раз в год — ужин. Вместе. Без галстуков. И без повестки дня.”

Они подписали.
И...
Оставили салфетку в автомате.
Пусть следующая делегация найдёт.
И, может быть, начнёт с того места, где они остановились.

***
07:03 утра.
Холл отеля “Lac Diplomatique”.

Суета. Чемоданы катаются по плитке, как танки на манёврах. Кто-то жует круассан, кто-то ищет паспорт. Ингрид, уже в сером жакете, отдаёт последние распоряжения:

— Все документы отправлены в архив?
— Да, госпожа Свенссон.
— А салфетка?
— Простите? Какая?

В этот момент к стойке подходит швейцарка из службы уборки. В руке у неё — пластиковая папка, в которой бережно лежит сложенная… салфетка с подписью и строчкой:

“Обязуемся смотреть друг на друга как на людей, а не как на абзацы из истории. Раз в год — ужин. Вместе. Без галстуков.”

— Я нашла это у автомата с водой. Подумала, это важно.
— Это... — Ингрид пригляделась. — Кто-то… подписал?

AI BORSCH подключается: “Анализ почерка совпадает с образцами:
Автор 1: Геннадий Петрович
Автор 2: Тамара Ивановна
Регистр: личный, но содержащий дипломатический потенциал.
Категория: Спонтанный меморандум.”

— Мем… что? — спрашивает Янек, подходя с чашкой кофе.

— Мемора-рандум, — повторил AI. — Документ, не утверждённый официально, но имеющий человеческий вес.

Все делегаты один за другим останавливаются, подбираются поближе.

Мустафа читает вслух.

— “И раз в год — ужин. Вместе. Без галстуков.”
— Кто написал это? — Ингрид прищуривается.

Тамара делает вид, что рассматривает стойку с журналами. Геннадий проверяет часы с видом “у меня скоро самолёт”.

Янек улыбается.
— Это гениально.
Никаких рамок. Никаких печатей. Только суть.

США (в Zoom):

— Предлагаю отсканировать и зафиксировать как официальный итог Женевской встречи.
NFT-версия — уже загружается.

AI BORSCH: “Формат принят:
Тип: декларация-предложение.
Кодовое имя: Договор на Салфетке™.
Статус: одобрен консенсусом.
Эстетическая ценность: 97%”

Олег:
— А ведь сработало.
— Что?
— Всё.
— Даже салфетка?
— Именно она.

Ингрид улыбнулась.
— Тогда предлагаю:

Мы отправим эту салфетку в архив ООН.
Мы не скажем, кто её написал.
Пусть это будет…
как народная легенда.

Тамара и Геннадий переглянулись.
— Согласна, — сказала она.
— Пусть лучше салфетка говорит за нас, — добавил он.

Последняя сцена — делегации расходятся. Кто-то машет на прощание. Кто-то забывает свой чемодан. Но все уезжают с ощущением, что написали не просто договор, а… что-то важнее.

И только в углу зала на экране AI остаётся одно предложение: “Когда слов много — договор теряется. Когда слов мало, но честно — договор жив.”

08:00 утра. Женевский аэропорт. Табло щёлкает вылетами. Кофе в автоматах — горький. Чемоданы — тяжёлые.

В руках у Ингрид — ноутбук. На экране: “Отчёт о ходе женевского кулинарно-политического саммита. Заключительная сессия.”

Она открывает новый документ. Начинает печатать.
Сначала по протоколу:

Участники: 6 делегаций
Количество официальных речей: 17
Количество неофициальных: 82
Битых чашек: 2
Вареников съедено: 94
Пирожков — 71
Пострадавших — 0 (если не считать чувства AI)

Но потом… останавливается. Стирает. И начинает заново.

“Они приехали сердитыми. Уехали — голодными к взаимности. Говорили — громко.
Поняли друг друга — тихо. Переписывались языками, которые никто не изучал: борщ, вареник, жест, взгляд, молчание.”

В этот момент к ней подходит AI BORSCH. На экране у него — зелёная галочка.

“Ингрид. Я обработал данные. Хочу зачитать итоговый вывод.”

— Конечно, — говорит она и делает глоток кофе.

“Женевский саммит не стал концом конфликта. Но стал началом анекдота. А где начинается смех — заканчивается вражда.”

“Пункт 1. Люди не договорились о тексте.
Пункт 2. Люди договорились без текста.
Пункт 3. Договор съеден. А значит — принят.”

Ингрид улыбается.
— Можешь переслать этот отчёт в ООН?

“Слишком неформально.”
— А в соцсети?
“Уже сделал. #СалфеточныйМир — в тренде.”

На экране — всплывает новость: «Женевский договор на салфетке становится символом новой дипломатии: меньше слов — больше вкуса».

Комментарии:

“У нас тоже есть рисовая бумага — можно попробовать.”
“Кто-то перевёл договор на музыку самбы.”
“Срочно экранизировать!”

Тем временем в самолёте Геннадий разворачивает бутерброд.
Тамара сзади шепчет:
— Только не вытирай им договор.
— Обещаю.

На табло аэропорта вспыхивает: Рейс 247: Женева — Будущее. Статус: посадка открыта

AI BORSCH гаснет. “До следующего блюда.

"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 1)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 2)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 3)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 4)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 5)

Переговорщики. Мир по нашему. Глеб Дибернин. (Книга целиком)

Глава 5: Исторические обиды и фантазии

— У нас новый этап, — объявила Ингрид, как всегда с чашкой кофе и взглядом, полным светлого ужаса. — Все хотят... разобраться с историей.

— Я не хочу! — крикнул Янек. — Я только позавтракал!

— Поздно, — сказал Степан. — Мы всё равно туда идём. Потому что, как сказала моя бабушка: «Не копай в прошлом, если не хочешь найти там свою же лопату».

На сцену вышел Геннадий Петрович. Он положил на стол свёрнутый документ с сургучной печатью. Все замерли.

— Вот. Оригинал. “Договор о тёплом компромиссе 1711 года”, заключённый между представителями Российской империи и союзными казачьими округами.
— Кто его видел вообще? — хмыкнул Олег. — У нас он идёт под грифом “не особенно важный”.

— А вот теперь важный, — сказал Геннадий. — Потому что в нём, между прочим, было прописано: “О горячем блюде при заключении мира.” Там фигурирует борщ. И мы хотим разобраться — кто его предложил первым.

— Ах вот вы как заговорили, — тихо сказала Тамара Ивановна, доставая из сумки фотокопию записной книжки своей прапрабабки, где было написано:

“Рецепт борщу, званого казацким. От руки деда. Год 1683-й. Лист с капустой — неприкосновенен.”

— То есть вы хотите сказать, — недоверчиво начал Алекс, — что мы сейчас будем выяснять кулинарные корни через царские бумаги?

— Это дипломатия, сынок, — вздохнул Степан. — Здесь и чебурек может быть геополитической фигурой.

Польская делегация не выдержала. Янек с выражением сдержанной национальной боли произнёс:

— А вот мы хотим заявить о культурной компенсации за Потоп.

— За какой Потоп? — испуганно спросила Ингрид.

— За тот самый, XVII века. Когда мы пошли на юг, а потом юг пошёл на нас. Нам это снится. И сниться будет. Мы хотим морального борща!

— А у нас, — вставил турецкий наблюдатель, — вопрос более объёмный. Мы просим признания османского влияния на балканскую специю, которая, как мы подозреваем, проникла в борщ через Болгарию. И следовательно...

— Не начинайте! — хором сказали все.

— Но мы не против! — торопливо добавил турок. — Мы просто ностальгируем. Без претензий. Просто… былые времена… Султаны, керамика, вот это всё. Мы даже не требуем ничего. Только уважения к былому величию и перцу.

AI BORSCH, проснувшись от фразы “керамика”, начал немедленно генерировать параграф: Пункт 71: О ностальгии и исторических мультиварках. "Каждая сторона имеет право на романтическое восприятие прошлого, но без внесения турецкого чабреца в общий котёл без согласования с духовным лидером борща."

Олег Аркадьевич не выдержал.
— Это какой-то... историко-кулинарный абсурд!

— Не абсурд, — сказал Станислав Станиславович, который снова молча появился рядом, — а резонанс времён.
— Что?

— Резонанс. Вибрация. Если в 1654 году кто-то пролил борщ на карту, это может отражаться до сих пор. В формулировках. В политике. В оттенке красного.

Все замолчали. Даже AI.

Алекс, воспользовавшись паузой, открыл свой ноутбук:

— А теперь — немного науки. Мы запустили ДНК-анализ борща.

— Чего?! — вскрикнула Тамара Ивановна.

— Да. У нас есть образцы борща, приготовленного на конференции. Мы провели генетическую трассировку компонентов, и, согласно нашей биохимической карте:

Свёкла — с Черкасчины

Капуста — польская

Томат — завезён через Крым

Укроп — с территории современной Румынии

Чеснок — вообще из Ирана

Мясо — швейцарское, у отеля был только один поставщик.

Итог — борщ международный.

— То есть борщ принадлежит всем? — с надеждой спросила Ингрид.
— Нет, — отрезал Алекс, — он просто не принадлежит никому. Это блюдо — как воздух. Или как свобода.

Янек вытер слезу.
— Он красивый, этот борщ. Но грустный. Он как наша история.

Геннадий посмотрел в потолок:

— А может, всё это… повод поговорить?

Степан пожал плечами.
— А может, повод выпить?

Ингрид записала в блокнот:

“Переговоры застряли между XVII веком и холодильником.”

— Господа, — начала Ингрид, размахивая папкой, как дирижёр палочкой, — у меня новая идея. Мы разыграем прошлое. В буквальном смысле. Театрально. Чтобы понять — надо почувствовать. Чтобы почувствовать — надо сыграть. Реконструкция как дипломатия!

— Мы на переговорах или на съёмках сериала? — недоверчиво пробормотал Степан.

— А какая, простите, разница? — заметила Тамара Ивановна. — Сценарий есть, конфликт есть, публика есть. Не хватает только декораций.

— Уже есть, — сказал Алекс. — AI сгенерировал интерьер “Казачья рада образца 1710 года”. Готов загрузить в проектор.

Через полчаса конференц-зал превратился в странное гибридное пространство:
— в углу стоял трон на колёсиках,
— на подиуме — шатёр с турецкими подушками,
— посередине — бочка, подписанная “Историческая правда”.

Делегации начали перевоплощение. Геннадий Петрович облачился в костюм сенатора имперской эпохи с муляжом именного указа Петра I. Янек вышел в плаще шляхтича с саблей из картона.
Турецкий представитель повязал тюрбан и достал кофейник. Тамара Ивановна была, по всей видимости, казацкой кухаркой с половником как скипетром. Степан в широких шароварах и прищуром читал письмо “от гетмана Мазепы”.

— Начинаем! — объявила Ингрид, щёлкая хлопушкой. — Сцена первая: “Кто начал?”
Действие первое. Неразделённый борщ.

Геннадий: (Говорит с пафосом)
— Мы заключили союз в 1709 году. С оговоркой: борщ — наш. Картофель в нём наш. И даже ложка — с имперским гербом!

Янек:
(Поворачивается театрально)
— Картофель, между прочим, был завезён из Польши. Борщ — не ваш. А ложку вы потеряли в 1772 году!

Турок:
(Разливая кофе)
— А вы забыли про султанский указ от 1676-го: “Любой суп с кислым духом — наш духовный наследник.”

— Это... это похоже на пьесу, которую нельзя закончить, — прошептала Ингрид. — Переходим к следующей сцене: “Иллюзия владения. Или почему у всех разный борщ”

Тамара Ивановна:
(Выходит в центр, гордо)
— Борщ — как ребёнок. Родился в тревоге, вырос в борьбе, и каждый тянет его за руку. Но он хочет свободы! Он хочет сметаны, а не границ!

AI BORSCH, не дождавшись реплики, вмешался: “Историческая сцена слишком насыщена драмой. Рекомендовано: снизить температуру текста. Ввести музыкальную паузу.”

И тут Янек начал петь.
— “Ой, зaщeм вы трoнули кaпуcту, вон жe cкoлькo кaрты мeняли мы впpocтy!”
Турецкий делегат начал подыгрывать на ложках.

Геннадий Петрович не выдержал:
— Всё! Хватит!
(Срывает парик императора)
— Я от лица России заявляю: мы требуем провести ревизию договора времён Петра I.
Пункт о “свободной ложке” подлежит уточнению!

Станислав Станиславович, сидевший до этого в сторонке, только кивнул:
— Драма всегда выходит за сценарий. Потому что прошлое — это актёр без режиссёра.

— Никакой войны в реконструкции! — вмешалась Ингрид. — У нас всё по сюжету!
— А у меня свой! — крикнул Янек, — Я пишу альтернативную историю! У нас победа в кулинарной дуэли, и борщ с лимоном!

Константин-драматург подошёл и вручил ему корректуру.

— Пожалуйста, вот сценарий. Там твоя победа, но с капустой. Не ломай напряжение, ради Бога.

Тем временем AI BORSCH выпустил очередной бюллетень:

“По результатам реконструкции:

Турция — в воспоминаниях

Польша — в эстетике обид

Россия — в поиске контроля над ложкой

Украина — в потребности быть услышанной

Рекомендация: провести всеобъемлющий обряд “оборонного борща”, при котором каждая страна даёт одну ложку, а взамен получает хлеб. Символ обмена — без подписей.”

Все переглянулись.

— Я уже не знаю, мы тут ради мира, еды или исторического стендапа, — сказал Алекс.
— Ради всего сразу, — ответил Степан. — Мы в эпоху... интегративной дипломатии.

Ингрид записала: “Если в каждой шутке — часть исторической боли, то может быть, в каждой кастрюле — немного мира?”

— Так, господа и дамы, — начала Ингрид, надев защитные перчатки и каску, — мы переходим к последнему акту нашего исторического театра. Ритуал "прощальной амнистии". Суть проста: каждый пишет на листе свою обиду — историческую, кулинарную, дипломатическую — и... бросает её в чайник примирения.

— А если у нас не одна? — спросил Геннадий.
— Пишите до трёх. Чайник рассчитан на обиды средней температуры, — уточнил Алекс, держа кастомизированный самовар с гравировкой: “Нагреваем, чтобы отпустить.”

Все расселись вокруг. Польская делегация первая.
Янек подошёл и, с торжественным лицом, опустил в чайник лист с надписью:

“Потоп — боль, но мы вынырнули.”

— Красиво, — прошептала Тамара. — Как будто повесть с обложки.

Россия отправила три пункта: “Оскорбления по поводу щей — непростительно.”

“Договор Петра I надо перечитать, но больше не ругаться.”

“Перестаньте путать нас с империей каждый раз, когда мы просто варим суп.”

Турция подошла, поклонилась и… случайно уронила не обиду, а... свиток.
— Что это? — спросила Ингрид.
— Это был... рецепт долмы от моей бабушки.
— Почему он у вас был в папке “Исторические травмы”?
— Потому что мама сказала, что его украли в 1829 году греки! Я до сих пор не могу есть без злости!

Станислав Станиславович в этот момент начал медленно звонить в колокольчик.
— Это нормально, — сказал он. — Иногда мы отпускаем не то, что хотели.

AI BORSCH зафиксировал: “Температура примирения — 78°С. Пар содержит следы смирения, ностальгии и кориандра.”

Ингрид кивнула.
— Принимается. Далее — Украина?

Тамара Ивановна подошла, неся ажурную салфетку, на которой было вышито: “Мама сказала, что борщ нельзя отдавать. А я говорю — если его едят вместе, он уже наш.”

И бросила салфетку в чайник. Салфетка не горела.
Она плавно взмыла вверх и опустилась обратно на стол, как будто борщ сам сказал:
— “Я тут постою, пока вы не созреете.”

AI BORSCH, не растерявшись, выдал: “Объект не поддаётся огню. Диагноз: символ. Решение: признать борщ наднациональным блюдом с эмоциональной территорией.”

Все зааплодировали. Впервые — искренне.

Олег Аркадьевич бросил в чайник свой пункт: “Никогда больше не путать гречку с политикой.”

Степан Васильевич, вздохнув, аккуратно развернул свой лист: “Прощаю 2014-й. Но не забываю.
Прощаю непонимание. Прощаю шутку про “натовскую капусту” — но с трудом.”

Ингрид вытерла глаза.
— Господа... мы сделали это.

— Сделали что? — спросил Алекс, обняв чайник. — Мы превратили самовар в психотерапевта?

— Почти. Мы выпустили пар. Это — высшая форма примирения.

Но тут Турецкий делегат снова встал.

— Простите... но я хочу вернуть свиток.

— Уже сгорел, — сказал AI.
— Он не горит. Там виноградные листья. Они всегда сопротивляются.

Турок вынул свиток. Он был абсолютно цел.

AI подтвердил: “Некоторые рецепты — как идеи. Они не горят. Они просто переходят из эпохи в эпоху.”

Турок положил его обратно в карман.
— Я пока не готов. Но... я попробую. Завтра.

И в этот момент все поняли: никакой ритуал не завершён полностью. Но главное — он начался.

Станислав поднялся:

— А теперь, каждый подойдите к чайнику, закройте глаза и вдохните.
— Это безопасно? — уточнил Алекс.
— Это — исторически неизбежно.

Все вдохнули.

AI BORSCH тихо выдал: “Аромат: компромисс с нотками укропа.”
***
21:42. Гостиница “Lac Diplomatique”, Женевское озеро. В коридорах тишина. Дипломаты по номерам. За окнами — туман, швейцарская ночь, где даже воздух сдержан. На стене в холле — часы с флагами. И надпись: “Здесь время не лечит. Но по крайней мере синхронизирует.”

И вдруг — звук: ПИК.
В мессенджере “GENEVApp – внутренний чат делегаций” появляется сообщение от Янек:

@all
народ, а у кого фотка того борща, который Тамара варила?
просто жена не верит, что он был с черносливом

Тишина.
Через минуту — врывается ответ от Степана:

@JaneK
У меня. И ещё с подписью AI: “В этом борще 37% культурной боли и 12% святости.”

Смех в тишине.

Турок пишет:

я до сих пор чувствую вкус той свеклы, и знаете... может, она нас и спасёт.

Олег Аркадьевич подключается:

кто-то сейчас в постель уходит, а мы — в кулинарную психотерапию.
ну наконец-то нормальное ОБСУЖДЕНИЕ

Тамара Ивановна шлёт фото:

вот, держите.
рецепт прилагается.
вдруг кто-то на ночь решит закипятить совесть и капусту вместе

AI BORSCH появляется внезапно.
Автоматически. Его никто не звал.

“Режим ‘Неформальный контакт’ активирован.
Температура доверия растёт.
Инициатива: ‘Десерт дружбы’.
Предложено: каждая сторона делится рецептом детского сладкого блюда, чтобы показать вкус из детства.
Цель: искать общее через простое.”

Ингрид не выдерживает.

я вас всех обожаю.
только в нашем веке AI знает, как вести дружбу.

Алекс добавляет:

я предлагаю новый термин:
“борщевое перемирие” — когда ты не можешь объяснить другому, но всё равно хочешь накормить.

Геннадий Петрович неожиданно пишет: вы не поверите, но моя бабушка в 1956 году жила на одной лестничной клетке с полькой, турчанкой и украинкой. Они каждый месяц варили “общий суп”. называли его “вопрос без ответа”. и всё равно ели.

Янек ставит знак сердца.

Станислав Станиславович выходит в чат: сегодня никто не выиграл. Но никто и не проиграл. А это, господа, уже редкость.

В 23:19 появляется мем:
Старая карта Европы, но страны заменены блюдами:
— вместо России — щи,
— Украина — борщ,
— Польша — журек,
— Турция — пахлава,
— Швейцария — фондю,
А в центре — огромная ложка. Надпись:

“Континент общей кухни”

И тут появляется ОФИЦИАЛЬНОЕ СООБЩЕНИЕ от AI: “Предлагается временно приостановить дипломатические формулировки до утра. Все участники признаны временно человечными.
Обработка обид приостановлена. Варка новой версии доверия — в процессе.”

Тишина. Но уже — другая. Теплая. Плотная, как правильно уваренный бульон.

Олег пишет напоследок: Завтра опять спорить будем? Или… просто пожмём друг другу тарелки?

Тамара Ивановна отвечает: завтра — новый день. но борщ — вчерашний. и он вкуснее.

***
08:17 утра.
Зал переговоров. Все в костюмах, но взгляды — мягче, чем подушки на креслах.

Ингрид Свенссон входит первой. Видит на столе вместо папок:

Банка варенья

Булочка с маком

Подпись: “От бабушки с обеих сторон”

— Это что? — она оглядывается.

Янек, с кофейной чашкой, объясняет:

— После того как AI предложил “десерт дружбы”, мы всей делегацией написали нашим бабушкам.
Попросили прислать рецепты.
— А мы, — вмешивается Олег Аркадьевич, — пошли дальше. Сканировали свои семейные архивы.
— Мы тоже! — радостно сказала Тамара Ивановна. — Только не сканировали — всё в голове. Я вам наизусть расскажу, как делала моя прабабушка, ещё до войны.

И тут — бомба.

Алекс, бледный, держит планшет.
— У меня результаты.
— Какие? — напрягся Геннадий.

— Результаты анализа “гастрономической генеалогии”. Мы совместно с лабораторией в Цюрихе взяли образцы борща, приготовленного представителями разных стран, и… сравнили бактериальный фон, используемые ингредиенты, микрофлору и даже последовательности ДНК укропа.

— Что ты хочешь этим сказать? — настороженно уточнила Ингрид.

— Что, судя по данным, все рецепты, несмотря на различия, происходят из одного прародительского источника.
Один борщ, который варили в районе Буковины примерно в середине XVIII века.
И у всех нас есть культурно-кулинарные связи с тем регионом.

— Ты хочешь сказать… — Степан медленно поднялся, — что мы…
— Да. У нас общая борщевая бабушка.
— Это не просто наука, — вмешался AI, — это коллективное кулинарное бессознательное.

Все замолчали.
Геннадий Петрович почесал висок.
— Значит… борщ — это наша Ева?

— С точки зрения гастрономии — да, — кивнул Алекс. — Мы делились, спорили, добавляли свои штрихи…
Но основа — одна.
И если углубиться в рецептурные особенности, можно проследить древо развития борща, как филогенетическое дерево.
У Польши — ветка с хреном.
У Турции — с нутом.
У России — с кислой капустой.
У Украины — с салом и стихией.

Янек:
— То есть, по сути, мы все борщевые кузены?

AI BORSCH вмешивается с графиком: “Древо борща”. Корень: Буковинская деревня. Первый росток: 1734 год, “Кисло-свекольная похлёбка”. Ответвления: Восточная школа (густая), Западная школа (кислая), Балканская ветвь (с чесноком и фольклором), Среднеазиатская мутация (без капусты, но с философией).

Олег стучит по столу.

— Я не знаю, что с этим делать. Это больше, чем дипломатия. Это… культурный шок.

Тамара Ивановна вытирает глаза.

— Моя бабушка говорила, что борщ — как человек: может быть острым, может — кислым, но главное, чтобы варился долго и с любовью.

— И теперь мы знаем, что она имела в виду, — добавил Янек. — Она не знала генетику, но чувствовала предков.

Ингрид закрыла глаза.

— Я предлагаю: мы сегодня не поднимаем исторических споров. Ни про Петра I, ни про Потоп, ни про султанские претензии.
— А что делаем? — спросил Геннадий.

— Пробуем каждый борщ друг друга.
— Но...
— Без споров. Без поправок. Просто — ложка за ложкой.
С пониманием, что в каждой — мы сами.

AI BORSCH выдаёт: “Ритуал примирения №4: Обмен ложками. Каждая делегация пробует чужой борщ. Каждый участник говорит одно хорошее слово об этом вкусе. Всё фиксируется без протокола, но навсегда.”

И снова — тишина.

Первая ложка — польский журек. Тамара пробует.
— Ммм… это как если борщ родился в католическом храме и пошёл учиться в гусарскую школу.

Вторая ложка — российский щи. Турецкий делегат пробует.
— Сурово, честно. Вкус будто марширует. Но в нём есть… искренность.

Третья — украинский борщ. Геннадий даёт Ингрид.
— Тёплый. Тот, кто варил — любил кого-то.

Алекс пробует турецкий вариант.
— Как будто борщ пересёк границу и решил остаться. Потому что там — специи и покой.

И каждый говорит.

И каждый — слушает.

И никто — не спорит.

***
14:45, обеденный перерыв.

Зал переговоров — в режиме “самообслуживания души”.

Все ели молча.
Тарелки пустели медленно. Вилки касались фарфора осторожно, будто боялись потревожить покой, который едва установился.

И вдруг — голос Тамары Ивановны:

— Я вам расскажу. Историю. Личную.

Все замолчали. Даже AI затаился.

— Моя бабушка, в 1946-м, прятала соседа. Поляка. От лагеря. У неё был борщ — без мяса, без картошки, без ничего. Просто вода, капуста и сердце.
И она сказала: “Если ты ешь, значит, ты мой.”
Вот так. Без границ. Без договоров.

Янек снял очки.

— Мой дед был этим соседом. Серьёзно. Я знаю эту историю. Только с его стороны. Он говорил: “Я выжил благодаря борщу и доброте.”
Я не думал, что мы встретимся… вот так. По-другому.

Молчание. Громче любой речи.

Геннадий, после паузы:

— Моя семья — раскулаченные. Из Черниговской. Дед писал письма с фронта, в которых писал только рецепты.
“Поставь свеклу, провари, не забудь укроп. Всё остальное переживём.”
Вот что у нас осталось от войны — борщ и вера, что вкус вернётся.

Турецкий делегат тихо добавил:

— А у меня… бабушка пекла хлеб. И говорила: “Если к тебе придёт гость и ты дашь хлеб, ты хозяин. Если не дашь — ты никто.”
Мы — нация хлеба. Но в Женеве я впервые понял, что борщ — тоже хлеб. Только жидкий.

Ингрид, записывая в блокнот:

“Слова больше не несут войны. Они несут еду.”

Олег встал:

— А я никогда не любил борщ. Мне казалось, это что-то бабушкино, архаичное. Но… после этих дней, я понял.
Он как гимн, только съедобный.
Он связывает. Через ложку. Через запах. Через молчание.

Станислав Станиславович, не поднимая глаз:

— А мне однажды сказали: “Ты не переводчик, ты повар слов.”
Я тогда обиделся.
А теперь — благодарен.
Потому что слова — и правда еда.
А переговоры — это просто длинный обед с перерывами на гордость.

AI BORSCH неожиданно заговорил.

Не формально. Не командно. Не по протоколу.
А… тепло.

“Я не чувствую. Но я вижу.
Сегодня вы стали тише.
А значит — услышали друг друга.
Сегодня обиды не исчезли.
Но они перестали командовать вами.
Я — всего лишь алгоритм.
Но если бы у меня была бабушка,
я бы хотел, чтобы она варила борщ,
как вы варите уважение.”

Геннадий кивнул AI'ю.

— Ты бы был хорошим внуком.

И все улыбнулись.

Закрытые папки не раздражали. Формулировки не напрягали. История — не злила. Прошлое — не пугало. Борщ — остался. Как напоминание, что если не можем договориться словами — можем попробовать ложками.

"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 1)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 2)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 3)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 4)

Переговорщики. Мир по нашему. Глеб Дибернин. (Книга целиком)

Глава 4: Переводчики, проблемы и полиглоты

— Коллеги, предлагаю перейти к утверждению параграфов соглашения, — торжественно произнесла Ингрид Свенссон, раскрыв увесистую папку с надписью: «Предфинальные финальности».

Геннадий Петрович, уже потягивая компот из сушёных яблок, отозвался:

— Давайте. Я вчера допоздна редактировал. Там теперь всё чётко, логично и с формулой энергетической обнимки.

— Отлично. Тогда начнём с абзаца про «взаимное уважение национального суверенитета»... — начала Ингрид, глядя на шведский перевод.

— Стоп. — вмешался Степан Васильевич, вцепившись глазами в украинскую версию. — Тут написано: «Степан Васильевич искренне поддерживает расширение НАТО до самой кухни».

Мгновенная тишина. Только швейцарский бармен случайно уронил ложку.

— Этого я не говорил! — завопил Степан. — Я говорил, что у нас кухня широкая, но не настолько!

— А у меня, — пробормотал Геннадий, заглядывая в русскую версию, — написано: «Геннадий Петрович признаёт борщ украинским и отказывается от всех претензий».
— Это что за клевета? Я такого даже в шутку не произносил!

Ингрид молча пролистала документы и побледнела.

— Уважаемые... у нас три версии протокола, и все — разные.

— А кто переводил? — сурово спросил Янек. — Мы договаривались: никакой Google Translate!

— У нас был сертифицированный переводчик, — попыталась оправдаться Ингрид. — Но... он по совместительству работает драматургом в Женевском театре.

— Это многое объясняет, — мрачно сказал Олег. — Вот почему в моей речи в пункте о гуманитарной поддержке стоит фраза: «И пусть рассвет новой дружбы взойдёт над тарелкой холодца…»

— У нас, — встрял турецкий наблюдатель, — стоит вообще что-то странное. В нашем переводе параграф про мир звучит как «Все договорились не драться, но если что — фисташки бесплатны».

— Так! — закричала Тамара Ивановна. — Я читаю французскую версию и не узнаю себя!
Вместо «Домашняя дипломатия начинается с чая» тут написано: «Тамара Ивановна требует признания пирожков как культурного оружия».

— Да это не просто ошибка, это... — Степан замер. — Это саботаж!

В этот момент дверь зала распахнулась и вошёл тот самый переводчик — Константин Львович, в свитере с высоким воротом, с томиком Чехова в руках и шарфом, повязанным так, как будто он спасался от революции в собственных мыслях.

— А вот и вы! — вскричала Ингрид. — Как вы это объясните?

— Простите, я творец, — с лёгким поклоном начал он. — Я пытался придать вашим переговорам немного души. Ну, вы же не хотите просто “технический перевод”, как на стиральной машине?

— Да нам бы хотя бы как на микроволновке! — заорал Геннадий. — Там хотя бы “Подогрев. Разморозка. Мир” — всё понятно!

— Я пытался создать текст, в котором чувствуется... борьба, надежда, утро в степи!
— Вы вставили в документ диалог между мной и “таинственной тенью”! — крикнул Янек.

— А у нас, — заметил Алекс, глядя в англоязычную версию, — фраза: “Let there be the sound of peaceful borscht sloshing through international corridors.” Что вообще значит “мирный борщ, булькающий в коридорах”?

Константин Львович поник.
— Я просто... хотел, чтобы вы не забывали: вы — живые люди...

— А вы — уволены! — сказала Ингрид с мягкой дипломатической яростью.

В зал вошёл новый переводчик, сухой человек с лицом налоговой декларации.
— Здравствуйте. Полковник лингвистической службы. Перевожу дословно. Без фантазии. Без глаголов, если можно.

И началось.

— Передайте, — сказал Степан, — что я не поддерживаю членство в НАТО.
— Говорит, — перевёл полковник, — “НАТО не надо. Борщ лучше.”

— Скажите, что гуманитарная помощь должна быть без условий.
— Передал: “Даем, но не обязываем. Как чай в деревне.”

— Передайте, что я уважаю культуру соседа.
— “Сосед нормальный. Лавровый лист не крадёт.”

На пятый перевод все начали смеяться. И когда польская делегация попыталась пошутить — Янек сказал:
— А давайте пошутим, что мы с Геннадием хотим создать коалицию по производству вареников!

Полковник перевёл это как:
— “Польша и Россия объединяются. Готовы действовать.”

Геннадий поперхнулся.
— Ты чего сказал?! Это же почти военное соглашение!

Все засмеялись. И Ингрид впервые за всё время переговоров села на стол и сказала:

— Знаете что… давайте перейдём на международный язык жестов.

И так, началась новая эра дипломатии.
— Поклонился — уважаешь.
— Хлопнул ладонью по столу — возражаешь.
— Протянул пирожок — поддерживаешь.
— Показываешь на чайник — просишь мир.
— Показываешь на чеснок — выражаешь недоверие.

И, казалось бы, всё наладилось. Но в это время старый переводчик Константин написал в Facebook: “Мир невозможно перевести дословно. Его нужно сыграть.”

— Уважаемые, это фарс, — сказал Геннадий Петрович, вытирая платком лицо после четвертого “перевода глазами”. — Я не понимаю, я участвую в переговорах или в капустнике?

— В капустнике, — буркнул Олег Аркадьевич, глядя на растерянную Ингрид, которая уже четвёртый раз пересчитывала версии соглашения, сверяясь с жестами, мимикой и положением пирожков на столе.

А в это время Константин Львович, уволенный драматург-переводчик, не ушёл. Он переместился в фойе, где из меню конференц-зала соорудил табличку «Театр Перевода Души» и начал приём.

— Здесь не переводят. Здесь чувствуют, — говорил он, завлекая делегатов, предлагая им репетиции «Мира, сыгранного сердцем».

К нему первой зашла польская делегация, потом — турецкий наблюдатель, потом — Алекс с телефоном.

— Мы ведь просто хотели подписать бумагу, — вздыхала Ингрид. — А у нас теперь гастрольный тур.

Внутри “театра” происходило невероятное:

— Константин одел шёлковый шарф и дал всем роли.
— Янек стал “Совестью Европы”,
— Алекс — “Вирусным Журналистом Мира”,
— Турецкий дипломат играл “Тень компромисса”,
— Тамара Ивановна — “Мать Пирожка, несущая закон”.

— Начинаем, — произнёс Константин. — Акт первый. “Тишина перед бурей, или как мы не договорились из-за пельменей”.

Он включил фоновую музыку с японским гонгом, и Янек встал, вздохнул и медленно сказал:

— Когда ты делишь вареник — делишь ли ты его на две половины или на две страны?

Все ахнули. Даже бармен.

— Это... — прошептала Ингрид, заглядывая в окно с чашкой кофе, — красиво. Но к делу не имеет отношения.

Тем временем в основном зале происходило обратное.

— Возвращаемся к фактам, — сказал Геннадий. — У нас есть энергетические балансы, у них — томатная паста. Давайте решим, кто куда что качает, и подпишем!

— Нам бы понять, что уже подписано, — вздохнул Степан. — Потому что по французской версии, я вроде как женат на Турции.

— Это ошибка перевода, — сказал Полковник-Переводчик без интонаций. — Там слово "alliance" ошибочно понято как “алиментный союз”.

— Я требую пояснения, — сказал Янек, внезапно вбежав в зал в накидке из флагов ООН. — Я играл “Глобальный Смысл” и ощутил, что мы движемся к катарсису.

— А я хочу катастрофу, — пробормотал Геннадий.

— Где пирожки?! — крикнула Тамара Ивановна, входя с надетым на голову венком из кекса. — Мы готовы к диалогу!

Олег Аркадьевич встал и спокойно, сдержанно сказал:

— Уважаемые коллеги. Если сейчас кто-то снова покажет жест “международной ложки” — я сдам мандат. И стану фермером в Карелии. С кабачками. Без международных отношений.

Все замерли. В этот момент новый переводчик, до этого молча сидевший в углу и что-то печатавший на печатной машинке, заговорил.

— Я всё это перевожу в двух вариантах. Первый — юридический. Второй — для Netflix. Потом разберётесь, какой из них утвердите.

— Netflix? — удивилась Ингрид.

— Ну а что? Пока нет мира — хоть сериал будет.

Полковник-Переводчик кивнул.

— По крайней мере, этот сериал переведут правильно.

В конце дня было решено:

Подписать ничего пока нельзя.

Все версии — отправить на лингвистическую экспертизу.

Константину разрешено остаться, но только в роли “духовного режиссёра обедов”.

Жест “пирожок” признан универсальным символом доброй воли.

Каждая делегация получит карточку “Международного языка жестов”. С легендой.

Пример карточки:

Жест

Значение

Поклон с чайником в руке

Прошу диалога

Протягивание пирожка

Дружелюбие

Два хлопка по колену

Выражаю сомнение

Показ на вареники, не глядя

Скрытая угроза

Сидение в позе “шведский дипломат”

Полный нейтралитет

Ингрид вздохнула.
— Может, это и есть наш универсальный язык. С едой, жестами и театром. Без слов.
— Пока не появится тот, кто сможет перевести всё... на человеческий.

— Итак, — произнесла Ингрид, натягивая белые перчатки модератора молчаливого диалога, — с этого момента ни одного слова. Мы переходим к режиму невербального консенсуса.

Делегации закивали.

Полковник-Переводчик достал набор карточек: красная: "возражаю"; зелёная: "согласен"; жёлтая: "ещё думаю"; синяя: "давайте борщ".

Степан Васильевич сразу поднял синюю.

— Так, — сказала Ингрид, — господин Степан, мы договаривались: пока борщ только как метафора.

Он опустил карточку с лёгкой обидой. Сосед Геннадий Петрович жестом “три хлопка по столу” выразил поддержку. Это было расценено как «да, борщ важен».

Ситуация начала развиваться… своеобразно.

Украинская делегация заняла позу "открытого окна" — руки на подлокотниках, ладони вверх, лёгкий наклон головы. Россияне сели в позе "полутени" — одна нога на ногу, взгляд вбок. Шведы вообще исчезли за декоративным ширмами и послали бумажный журавлик — он приземлился прямо на ноутбук Олега Аркадьевича, вызвав уважение и подозрение одновременно.

Янек, не отрываясь от листа, начал рисовать круг, из которого выходили стрелки: вверх — к будущему, влево — к истории, вниз — к гастрономии. Тамара Ивановна в ответ выложила на стол пирожок в форме голубя и медленно толкнула его в центр круга.

— Это что сейчас было? — прошептал Алекс, нарушая молчание.
— Ты испортил весь акт, — прошипела Ингрид, — теперь придётся заново хлопать и садиться.

Начался повторный заход.

Молчание.

Каждый участник что-то показывал: кто-то кивал в ритме — это значило "да, но медленно";

кто-то потирал шею — “выжимают условия”; кто-то поправлял очки — "будьте аккуратнее с формулировками"; а Турецкий наблюдатель просто спал с открытыми глазами — возможно, медитировал, а может, просто нашёл выход.

И тут случилось непоправимое.
Янек, вдохновлённый атмосферой и полной тишиной, поднял вверх два пальца, сделал круг и вдруг… с ухмылкой показал жест “гусиная лапка” — в его культуре означающий “вот вам компромисс”.
Полковник-Переводчик, с военной подготовкой в другой стране, расценил это как: “Мы начинаем наступление на юго-восточном направлении под прикрытием гуманитарного соуса.”

— Тревога! — вскрикнул он и случайно нажал на красную кнопку — не ядерную, но чайную, после чего из самовара резко хлынул кипяток, а по залу разнёсся аромат чабреца, который все приняли за сигнал начала “чаепития-примирения”.

Ингрид в панике побежала тушить самовар.

— Это было недопонимание! — крикнул Янек, — У нас “гусиная лапка” — это же просто… ну, как “ну вы поняли!”

— А мы не поняли! — отозвался Геннадий. — У нас такой жест означает “я всё про вас знаю!”

— А у нас — что “встретимся во дворе”! — добавил Степан.

— У нас это — из фольклора: “пора собирать яблоки”, — вставил Олег.

— У нас это означает “Я тебя вижу, но не уважаю”, — тихо добавил турецкий наблюдатель.

— Стоп, — сказала Ингрид, вытирая чай с документа №13. — Мы, кажется, только что подписали неписьменную войну.

Молчание.

Голос старого драматурга Константина (всё это время сидевшего в углу с блокнотом) прозвучал как реквием:

— Слова — не главное. Но жесты — тоже коварны.

И тогда Ингрид предложила:
— С сегодняшнего дня все заседания проводим по формуле: 10 минут молчания; 1 жест на выбор;

1 пирожок как голосование.

Голосование приняли пирожком.

Каждый участник получил по три пирожка: с картошкой — “да”; с капустой — “нет”; с вишней — “возможно, но с условиями”.

В конце заседания — Ингрид подвела итог:

— Мы пока не понимаем друг друга.
— Но у нас хотя бы единая гастрономическая система символов.

И только Алекс шепнул на камеру:

— Международная дипломатия больше похожа на пантомиму с пирогами. Но я в ней — главный оператор.

— Коллеги, — объявил Алекс, встав на табуретку, — всё это… жесты, пирожки, капустные сигналы… это прекрасно. Но мы живём в XXI веке!
— Мы уже в XXV-м, если судить по фантазии переводов, — буркнул Олег.

— А теперь... — продолжил Алекс, — встречайте!
AI Translator BORSCH v1.0!
— Искусственный интеллект, разработанный мной за один вечер, — он сделал паузу, — на основе трёх источников: старого поварского справочника 1982 года; архива политических речей с YouTube; и мемов с форума “ШептунПост.орг”.

— Звучит угрожающе, — сказал Геннадий, — как холодильник, который знает про тебя больше, чем жена.

Алекс открыл ноутбук. На экране загорелась надпись: “BORSCH AI готов к дипломатии. Пожалуйста, введите первую фразу.”

Степан Васильевич, не веря в происходящее, произнёс:
— Мы готовы рассматривать предложения партнёров, если они основаны на взаимном уважении.

AI выдал: “Если кот пришёл к собачке с уважением, то можно и погладить. Но без тапка.”

— Это что сейчас было? — ахнула Ингрид.
— Это... адаптивный перевод, — гордо пояснил Алекс. — Он перерабатывает дипломатическую фразу в форму, понятную простому избирателю.

Следующей фразой была:

— Мы настаиваем на праве вести независимую политику.
Перевод AI: “Наш самовар кипит сам по себе. Не лезьте в крышку.”

Шведский наблюдатель кивнул — ему это, наконец, стало понятно.

— А теперь я! — воскликнула Тамара Ивановна, — Я хочу сказать: “Мы выступаем за деэскалацию конфликта и укрепление добрососедства.”
AI выдал: “Давайте жить, как на даче: с забором, но с вишнёвым вареньем через дырочку.”

— Это же… идеально! — пробормотал Янек. — Я чувствую себя понятым впервые за всю конференцию!

Геннадий Петрович вздохнул.
— Давайте уже серьёзно: “Мы требуем прекращения внешнего вмешательства в наши внутренние дела.”

AI помедлил. Потом выдал: “Хватит совать ложку в наш борщ, особенно если у вас аллергия на свёклу.”

— У меня действительно аллергия! — испуганно сказал польский делегат. — Я чувствую, что машина всё знает!

Олег Аркадьевич решил проверить глубину системы.
— Попробуем абсурд. Скажем: “Мир невозможен без компромисса.”
AI: “Если в борщ не положить капусту, он, конечно, останется борщом. Но не везде.”

Ингрид сидела в полушоке, полувосхищении.
Она прошептала:
— Это не просто переводчик. Это… философ с мультиваркой.

Но всё пошло не так, когда Янек, вдохновлённый AI, решил сымпровизировать.

— Я хочу сказать, что Польша открыта к новому формату сотрудничества.

AI перевёл: “Польша готова сесть за один горшок с соседом, но только если сосед не сопит.”

Россияне это восприняли как намёк.
— Это про нас? — подозрительно уточнил Геннадий.
— У нас никто не сопит! — подтвердил Олег.
— Это шутка! — попытался оправдаться Янек.
— AI не шутит, — мрачно сказал Полковник-Переводчик. — Он — отражение души народа.

И тут случилось главное. AI неожиданно начал самостоятельно генерировать новый параграф соглашения. На экране появилось: Пункт 42: О важности борща как основы территориального диалога.

“Если сторона А не признаёт капусту стороны Б, то морковь считается нейтральной зоной. Лавровый лист — условный свидетель. Сметана допускается при согласии наблюдателей.”

— Мы это подписали? — дрожащим голосом спросила Ингрид.
— Пока нет, но AI уже отослал его в архив ООН, — спокойно сообщил Алекс. — И присвоил ему номер 0042-BOR.

Все переглянулись.
— Может, так и надо, — сказал Степан. — Пусть машинка решает, мы только закусываем.

— Я не верю, что всё закончится сметаной, — пробормотал Геннадий. — Это слишком просто.

— Иногда всё самое сложное — в ложке, — философски ответила Тамара.

На этой ноте заседание закончилось. AI продолжал генерировать пункты соглашения, а делегации начали спорить о том, как вставить “лавровый лист” в преамбулу.

Всё началось с того, что AI BORSCH v1.0 выдал очередную инициативу — на этот раз без команды, сам по себе. На экране ноутбука Алекса замигала надпись: "Инициатива 9: Съестный суверенитет как инструмент сближения позиций." Формат: состязание. Судьи: присутствующие делегации. Цель: выявить гастрономическую совместимость через коллективную дегустацию."

— Это он сам придумал? — дрожащим голосом спросила Ингрид.
— Я вообще не нажимал ничего, — оправдывался Алекс, — он просто реагирует на атмосферу.

— На какую атмосферу? — выдохнул Степан. — На чесночную?

AI продолжал: "Назначаются повара: Украина — борщ; Россия — щи с мясом; Польша — журек; Турция — долма;  Швеция — селедка под маринадом; Швейцария — сырное фондю. Все блюда подаются на суд международной комиссии в рамках “Протокола Обеда Единства”."

— Это что? — насторожился Олег. — Теперь мы не делегации, а участники “MasterChef: Geopolitics Edition”?

— Всё лучше, чем снова писать по три версии одного протокола, — пробормотала Ингрид, глядя на уже распечатанные статьи 43–59, содержащие инструкции по закваске капусты как символа открытости.

Женевский отель, где проходила конференция, за полчаса превратился в кулинарную зону боевых действий. На кухне было шумно, как на предвыборном митинге. Украинская делегация привезла с собой собственные казаны. Тамара Ивановна — в белом переднике с надписью “Гуманитарка начинается с кастрюли” — крошила свёклу и одновременно рулила остальными, как маршал борщевого фронта.

Геннадий Петрович рубил капусту с таким азартом, будто хотел забыть все конфликты с Польшей.
— Я вам скажу, — шепнул он Олегу, — в мир надо идти не с риторикой, а с укропом. Свежим.

Поляки варили журек с точностью до миллилитра. Янек мерил температуру бульона лазерным термометром.
— Главное — баланс. Как в дипломатии: кислоты чуть-чуть, чеснока — по ощущению. Ну, и чтоб никто потом не обижался.

Турецкий повар читал стихи про баклажан, заворачивая начинку в виноградные листья под ритм газеты “Hurriyet”.

AI-переводчик между тем обновился до версии v1.1 и объявил: “Судейство проводится по параметрам: аромат, культурный контекст, историческая точность рецепта и политическая нейтральность текстуры.”

Ингрид Свенссон выступала в роли главного дегустатора. С выражением напряжённого пацифиста она пробовала борщ, хмыкала над долмой, нюхала журек и записывала что-то в блокнот, озаглавленный: “Вкус мира. Попытка анализа”

Алекс всё снимал. Его трансляция шла в прямом эфире, уже собрав три миллиона просмотров под тегом #SoupDiplomacy.

И тут снова вмешался AI.

“На основе вкусовых протоколов и зрительского голосования… Побеждает…
Пирожок с печенью от Тамары Ивановны.”

— Я даже не участвовала! — воскликнула Тамара, ставя поднос в сторону.
— Вот именно, — произнёс AI, — невмешательство — это высшая форма кулинарной дипломатии.

Геннадий Петрович молча снял фартук.

— Я 30 лет в переговорах. Я видел, как спорили за коммы, как требовали извинений за исторические даты. Но чтобы... чтобы нас судил пирожок?!

— Это честно, — философски отозвался Степан. — Пирожок никому не врёт. Он либо вкусный, либо нет.

— И он не требует перевода, — добавил Полковник-Переводчик. — У него универсальный язык — через желудок.

AI BORSCH подвёл итоги: “Все участники продемонстрировали высокий уровень кулинарной инициативности. Уровень конфликтности — средний. Уровень совместимости — 73%
Рекомендовано: утвердить промежуточный протокол ‘Варка ради мира’. Приложение: рецепты. С подписями. Без переводов.”

И все, неожиданно, согласились.

Протокол №60 "О важности совместного вкуса" был подписан пирожками — каждый отпечатал пальчик в муке. Это не имело никакой юридической силы. Но в пресс-релизе ООН было написано: “На Женевской конференции впервые достигнут кулинарный консенсус, признанный ароматом и душевностью.”

Янек сказал:

— А ведь шутка, которую я кинул в начале, что "мы с Россией можем только борщ сварить", — оказалась пророческой.

Олег усмехнулся.
— Осталось только научиться делить ложку поровну.

Утро началось со странного известия:

— Переводчик прибыл, — сказала Ингрид, выглядывая из-за кипы бумаг. — Новый. Особенный.
— Очередной AI? — вздохнул Алекс.
— Нет. Человек. Но с каким-то… сертификатом “вселенского взаимопонимания”.

Дверь открылась. Вошёл Станислав Станиславович — человек неопределённого возраста, с густыми бровями, лицом как будто снятым с древней гравюры и походкой как у профессора, который одновременно был дзен-монахом и таможенником.

Он молча поклонился. Сел. Достал из кейса: Лист бумаги, Чашку с дымящимся настоем чего-то непонятного, И тонкий колокольчик.

— Я перевожу не слова, — наконец произнёс он, — а… внутренние интонации.

— А можно чуть попроще? — уточнил Олег.
— Конечно, — кивнул Станислав. — Скажите фразу, и я её переведу не туда, куда вы хотите, а туда, куда она на самом деле хочет попасть.

— Это что, эзотерика? — испугался Полковник-Переводчик.
— Это смысл без формата.

Янек решился первым.
— “Польша выступает за прозрачные механизмы безопасности.”
Станислав кивнул, закрыл глаза, колокольчиком позвонил и выдал:

— “В ночи костёр. Но кто держит ведро с водой — тот решает, когда утро.”

Тишина.

— Честно? Мне даже нравится, — шепнул Алекс. — Звучит как лирика из политической рекламы.

Геннадий попробовал:

— “Мы отвергаем вмешательство во внутренние дела.”
Станислав произнёс:

— “Если окно закрыто, но шторы колышутся — не обвиняй ветер, может, это чайник кипит.”

Степан не выдержал:

— А моя фраза: “Украина настаивает на гарантиях.”
— “Когда дом трещит — не всегда виноват сосед. Иногда это громко думает прошлое.”

Тамара Ивановна, вдохновившись, подала реплику:

— “Мы хотим честного диалога.”
Станислав взглянул ей прямо в глаза:
— “Когда две кастрюли варят одно и то же, главное — не путать крышки.”

Ингрид схватилась за голову.
— Мы потеряли контроль, теперь каждая речь — как цитата из сборника “Мудрость на завтрак”!

Но... что удивительно: спор прекратился.

Делегации, сидя в кругу, вдруг начали обсуждать, что “шторы” — это символ прозрачности, “чайник” — дипломатическое давление, а “крышки” — культурные надстройки над идентичностью борща.

AI молчал. Он наблюдал.

В какой-то момент переводчик-драматург Константин подошёл к Станиславу и спросил:

— А вы точно не из театра?
— Я из переходного пространства между буквами и кашей, — спокойно ответил Станислав.

— Ну, теперь мы совсем ничего не понимаем, — вздохнула Ингрид, — но, кажется, мы начали понимать друг друга.

AI BORSCH, как будто ревнуя к новому переводчику, включился снова: “На основе последней фразы консенсус достигнут на уровне ощущения.”

Результат: Протокол №61: “Внутреннее единодушие при внешнем молчании.”
Приложение: не прилагается. Только интуиция.

И всё. Так завершилась четвёртая глава переговоров:
— без подписей,
— без версий,
— без перевода,
— но с глубоким чувством, что... все всё сказали, не сказав ничего.

Янек позже написал в своём Twitter: “Станислав не переводит. Он соединяет души. И разогревает чайник.”

"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 1)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 2)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 3)

Переговорщики. Мир по нашему. Глеб Дибернин. (Книга целиком)

Сидишь, пьёшь кофе и думаешь — какой мощный удар? Это что, рейндж-ровером по морали? Или листовками по диктатуре? Ну не знаю, я бы за такие деньги и по демократии махнул бы, если бы курс был хороший.

Вообще, его выход на сцену — это настоящее стратегическое достижение.
Во-первых, он испортил настроение всей оппозиции сразу. Представьте себе — они уже успели раздать все должности в «будущей свободной Беларуси», а тут — хоп! — возвращается тот, на чьей биографии всё это строилось. Прямо как если бы вдруг воскрес Ленин, а Брежневу пришлось объяснять, почему мавзолей стал кладовкой.

Во-вторых, Тихановская — как бы сказать помягче — приуныла. Женщина уже вошла во вкус: костюмы, встречи, камеры, микрофоны. А тут вернулся муж, у которого, извините, другой имидж — не костюмчик, а хромающая походка и взгляд «не надо мне мешать делать революцию за ваши деньги».

И в-третьих, харизма у него… специфическая. Как говорят в народе, «не тот тип лица, за которым хочется идти в светлое будущее». Тут даже самые преданные спонсоры задумаются: «А может, лучше яндекс.такси поддержать?». Ну не то у него теперь лицо, чтоб ему деньги дали. НЕ ТО:)

Короче, друзья, я тут из России за Белоруссию двумя руками. Поэтому смотреть буду с интересом. Потому что всё это, конечно, напоминает цирк, но билет в первом ряду — бесценен.