Глава 14: Фольклор и Флешбеки

AI BORSCH выдал неожиданное объявление: Внимание. Новая повестка: Терапевтический фольклор. Формат: устный. Продолжительность: пока не прервут.

— Это что, мы теперь сказки будем рассказывать? — с подозрением спросил Янек.
— Да, — ответила Ингрид. — Но только те, где побеждает не сила, а хитрость.
— Или борщ, — добавила Тамара.
— И желательно с моралью, — завершил Алекс.

Первыми начали шведы. Их делегация прочитала старую сказку о северном лосе,
который каждый раз сдавал территорию волку, пока волк не переел и не уснул —
и тогда лось вернул всё обратно и ещё построил ИКЕА. Мораль: "Иногда отступление — это просто хорошо спланированная доставка."

Потом выступила Сигрид от Норвегии — и пересказала древнюю легенду о водопроводчике, который объединил два враждующих селения, прокладывая трубу от одного к другому, а потом выдвинулся в парламент, потому что "все знают, кто даёт воду".

AI BORSCH записывал каждую сказку в архив с пометкой: “Политически допустимо. Аллегория идентифицирована. Угроза минимальна.”

Поляки рассказали притчу о пане, который всё время спорил со всеми, пока не оказался в комнате с зеркалами. Он попытался поспорить со своим отражением — и проиграл.
После чего пошёл мириться с соседом.
— И мораль? — уточнил Мустафа.
— Иногда самый сильный оппонент — это ты, только с другим углом освещения, — ответил Янек.

А потом микрофон взяла Тамара.

— А теперь будет быль, — сказала она, — не выдумка, а история, в которой есть ложь только в соусе.

Все замерли. Даже AI BORSCH на экране замигал: “Подключение архивной памяти. Обработка глубоких смыслов…”

— Было это в шестьдесят седьмом, — начала Тамара, — когда два политика, не буду называть кто, сидели друг напротив друга. Один — с угрозой в глазах, другой — с картофелиной в руке. И между ними стояла тарелка борща. Только одна. Повара забыли, что делегаций было две, а борщ — один.

Все хихикнули. Но Тамара была серьёзна.

— И вот, первый политик взял ложку. А второй — нож. Один собирался кушать, другой — отстаивать границы. И в этот момент… вошла я.

— Ты? — удивился Степан.
— Конечно я. Тогда ещё молоденькая, просто переводчица. И сказала: “Вы хоть раз борщ делили?”
Они оба замерли.
— “Если вы его не поделите, он остынет. А если поделите — согреетесь оба.”
И знаешь что?

Она посмотрела на зал, в котором внезапно воцарилась тишина.

— Поделили. Один взял свёклу, другой — мясо. А я забрала сметану. И три часа после этого они сидели и говорили. Не о танках, не о трубах, а о рецептах. Через день подписали временное соглашение. Никто не понял, почему. Но я знаю: борщ — это архетип. Он объединяет. Как соль. Как хлеб. Как ложка, которую ты подаёшь, а не которой машешь.

AI BORSCH выдал на экране: “Новая модель дипломатии выявлена: Борщевая Теория Устойчивости.”

— Включить в протокол? — робко спросил Янек.
— Обязательно, — ответила Ингрид. — Это была самая мирная история с ножом, которую я слышала.

Первым нарушил тишину Мустафа.

— У нас в Анатолии есть сказка. Про ковер, который не летал, а слушал.
— Слушал? — удивилась Сигрид. — А чего такого ковёр может услышать?

— Всё. Он висел в каждой комнате. И он не запоминал — он понимал. И однажды, когда в доме начался спор, ковёр просто соскользнул со стены и лёг между двумя братьями. Один шёл с ножом, другой — с контрактом. А ковёр — остался между ними. И ножом не махнёшь, и по контракту не пройти. Они остались сидеть, на ковре. И говорили. Сначала обидно. Потом — честно. К утру у них был план. На ковре.

AI BORSCH немедленно обозначил термин: “Ковровая дипломатия. Принцип: сначала сядь — потом решай.”

Слово взял делегат от Финляндии. Поднялся, поправил очки, выдохнул.

— А у нас... у нас есть сага. Очень короткая. Про семью, которая ничего не говорила друг другу сорок лет. Но каждое утро ставила одинаковую чашку кофе на подоконник.

— И чем закончилась? — спросила Ингрид.

— В один день чашка пропала. Все подумали: "ну вот, всё." А на следующее утро там стояло две чашки. И это значило: мы ещё здесь, и нам есть, что сказать.

— Это была не притча, а инструкция, — сказала Тамара, — инструкция к жизни молча.

Пока все переваривали финскую философию, неожиданно выступил… Алекс-ТикТок.

— Я знаю, что вы ждёте от меня флешмоб, — начал он.
— Но сегодня будет... сказка. Короткая. Про парня, который всегда всё снимал. Он не ел — он снимал, как едят. Не спорил — он снимал ссору. И однажды он посмотрел все видео подряд... и понял, что всё это можно было не снимать, а пережить.

AI BORSCH замер. Выдал коротко: “Синдром сториз. Диагноз: фиксация вместо участия.”

— И что парень сделал? — спросил Степан.

— Выключил телефон. И впервые за долгое время — просто съел борщ. Не в эфире. Просто. С хлебом.

Тут Янек поднялся, усмехаясь.

— А у нас есть простая деревенская сказка. Про ёжика. Он всё время пытался стать медведем. Рычал, ел мёд, даже ходил к медвежьему стилисту. Но в один момент понял, что всех раздражает... тем, что не может быть собой. И когда он стал ёжиком — деревня его впервые выбрала старостой.

— Это про тебя? — хихикнула Сигрид.
— А может и да, — отозвался Янек, — я как раз между мёдом и колючками. Мораль: “лучше быть ёжиком в своём лесу, чем медведем в чужом цирке”.

На экране AI BORSCH появился раздел:

“Новые дипломатические доктрины:
— Теория Борща
— Ковровая школа согласия
— Финский принцип чашки
— Синдром сториз
— Ёжик как суверенный субъект”

Ингрид улыбнулась и подвела итог: — Пока политики спорят словами, народ помнит сказки. А сказки — это хранилище, где договор уже есть. Просто надо знать, как его рассказать.

— Очередной? — спросила Ингрид, указывая на табличку “Грузия”.
— Очередной, — подтвердил представитель, улыбаясь и поглаживая бороду, как дирижёр перед симфонией.

— В нашей деревне говорили: если два соседа молчат, вино прокиснет. А если говорят — прокиснут они. Поэтому лучший способ — петь.

AI BORSCH немедленно обозначил: “Дипломатическая традиция: вокальный нейтрализатор конфликта.”

— И вот однажды был у нас случай. Соседи делили забор. Один хотел повыше — чтоб не видеть, другой пониже — чтоб общаться. Собрались, спорили, спорили…и вышла бабушка с песней.

Тут грузинская делегация запела хором, прямо в зал: “Между мной и тобой — не забор, а дорога. Если хочешь — пройду, если хочешь — не трону.”

Кто-то из финнов аплодировал стоя. Даже польский делегат всхлипнул — а он обычно плакал только над экономикой.

— И что было? — спросила Ингрид, — с забором?

— Оставили куст винограда. Ни высокий, ни низкий.
Но каждый день приносили по чашке к другому.

AI BORSCH внёс термин: “Забор как метафора: преобразование границы в обмен.”

Следующей выступала делегация Литвы. Мужчина средних лет, с лицом почтальона и голосом священника, рассказал:

— У нас есть сказание о трёх домах и одной двери. Жили трое: столяр, пекарь и ткач. У каждого — свой дом, но дверь — одна на всех. И всякий раз, когда один закрывал её — другой оставался без хлеба, ткани или стула. Долго ругались, пока не придумали: не закрывать вовсе.

— И чем закончилось? — поинтересовался Алекс.

— Да ничем. Просто теперь у нас в деревне нет дверей. И никто не мерзнет.

— Это же небезопасно, — хмыкнул Янек.
— Но мирно, — ответил литовец. — Безопасность — когда не ждёшь, что тебя ударят.
А мир — когда и ты не поднимаешь руку.

AI BORSCH записал: “Дверь как политическая философия. Отказ от замков — доверие как инструмент.”

Пока делегации переваривали сказочное напряжение, Тамара снова поднялась.
— У меня есть ещё одна быль. Та, которую я не рассказывала даже себе.

— Это какая-то особенная? — прошептала Ингрид.
— Она не про борщ. Она про молчание.

Зал притих. Даже кофемашина прекратила гудеть, будто встала по стойке смирно.

— Было это в 1981. В Будапеште. Я работала с делегацией, которая не разговаривала три дня. Не из вежливости — из вражды. И вот на третий день, на заседании по вопросам транспортной интеграции, один делегат поставил на стол маленькую коробочку.

Никто не понял, что это.

— Это была музыкальная шкатулка, — сказала она, — и из неё зазвучала венгерская колыбельная. И второй делегат… заплакал. Он сказал: “Эту песню пела моя бабушка, когда мы прятались от бомб.”

Тамара сделала паузу.

— В тот день не было подписано ни одной бумажки. Но на следующий день делегации поехали в одной машине. А ещё через два месяца между странами открылся прямой рейс.

— Без подписи? — спросил Янек.

— Без подписи. Но с песней.

AI BORSCH замер, а затем выдал:

“Сила неназванного. Протокол эмоции. Путь к доверию — не факт, а память.”

Следующими были канадцы.

— Мы хотим рассказать одну историю, — начал представитель с лицом, словно он всю жизнь читал вслух у камина, — про медведя и библиотеку.

— Медведь умел читать? — заинтересовался Алекс.

— Не совсем. Он просто заходил туда, садился в угол и... слушал.

— А что слушал? — поинтересовалась Тамара.

— Тишину. Между страницами. И однажды он услышал, как один мальчик читающим голосом произнёс: “Все медведи — опасны!”. И медведь ушёл. Обиделся. На следующий день в библиотеку пришёл тот же мальчик. Увидел, что угол пуст. И оставил там книжку с надписью: “Но этот — нет. Этот просто любит стихи.”

— Вернулся? — хором спросили три делегации.

— Не сразу. Но да. И с тех пор библиотека стала местом, где не спорили. Потому что спор — это когда ты уверен, что знаешь. А библиотека — это когда ты точно знаешь, что ещё не всё понял.

AI BORSCH зафиксировал новое понятие: “Дипломатическая библиотека. Пространство признания незнания.”

После аплодисментов слово взяли британцы. Сначала был чай. Потом история.

— У нас в пабе, — начал сэр Уолтер, — жили два чайника. Один — латунный, старый, уважаемый. Второй — электрический, модный и шумный.

— Ну конечно, — шепнул Янек, — это будет притча про Brexit.

— В один день старый чайник начал капать. А молодой стал греться дольше. Они спорили, кто из них виноват, пока владелец не купил термос.

Все замолчали.

— Мораль? — спросила Сигрид.

— Если вы оба будете вести себя как сломанные чайники — рано или поздно придёт термос. И вас выключат.

AI BORSCH предложил заголовок: “Термосная угроза как дипломатическое предупреждение.”

Вдохновлённый, Алекс предложил записать всё происходящее в отдельный документ.

— Это же уже не просто болтовня. Это — культурный протокол. Надо создать сборник. Не для архивов. Для чтения. Назовём его... “Народные способы недоубивать друг друга”.

Ингрид поддержала.

— Только с иллюстрациями. И чтобы каждая страна сама выбрала, кого из персонажей она рисует.

— А мораль мы оставим без подписи, — добавила Тамара.
— Пусть читатель сам догадается.

AI BORSCH мигнул сердечком: “Проект зарегистрирован. Название: «Сказки, которые мирили». Цель: объяснить сложное простым. Метод: человеческий.”

В этот момент делегации почувствовали, что зал стал теплее. Может, потому что кто-то включил обогреватель. А может — потому что в комнате стало меньше обид.

— Я теперь, — хрипловато сказала Тамара и медленно поднялась. Голос у неё был не такой, как раньше. Не сказочный — личный.

— То, что я расскажу — не сказка. Это была быль, которая случилась в 1967 году, в Праге. Тогда шли закрытые переговоры между двумя странами. Я была там неофициально. Помогала с кухней. Потому что даже на переговорах надо есть.

Все стихли. Даже шуршание бумаги в углу прекратилось.
AI BORSCH выдал: “Режим: живая память. Источник — первоисточник. Автоматическая запись включена.”

— Все сидели молча. Обстановка была как в холодильнике. Не разговаривали. Даже глазами. Но в один момент я поставила на стол… борщ. Не просто суп, а борщ — по рецепту моей бабушки. Со сметаной, с укропом. С черным хлебом — натёртым чесноком.

— И?

— Один из министров — тот, что с усами — просто взял ложку и сказал: “Как у моей мамы.”

Тогда второй министр встал и сказал: “У твоей мамы — тоже так?”. А тот кивнул. И второй сказал: “У нас один борщ. Значит, не всё мы потеряли.”

В зале наступила пауза.

— А потом? — тихо спросила Ингрид.

— Потом они попросили добавки. И после обеда впервые пожали друг другу руки. Официально ничего не изменилось. Но через неделю один из них предложил совместный экономический проект. А второй подписал его — без правок.

AI BORSCH медленно напечатал: “Борщ как катализатор мирного процесса. Эффект: эмоциональное разоружение. Формула: тепло + вкус = доверие.”

— И что же, — спросил Янек, — вы думаете, борщ — это волшебство?

— Нет, — сказала Тамара. — Борщ — это память о доме. А если мы сидим за одним столом и вспоминаем один и тот же вкус — то, может быть, мы просто забыли, что всё это у нас уже было. Просто раньше.

— Это ведь и есть фольклор, — добавил Мустафа. — Когда не выдумываешь. А вспоминаешь.

— И не судишь, — поддержала Сигрид. — Потому что в фольклоре нет победителей. Там есть уроки.

— А в политике? — спросил Алекс.

— Там, где есть фольклор, — и в политике появляются уроки, — сказала Ингрид.
— Главное — не забывать слушать. Даже если рассказывает... повариха.

AI BORSCH внёс последнюю строку: “Тамара. Должность: повар. Роль: посредник. Результат: мирный жест.”

Когда Тамара закончила, в зале повисла долгая тишина. Не пауза — именно тишина. Из тех, что случаются после сильной песни или при встрече старого друга. Потом кто-то из балканской делегации встал и сказал:

— Мы хотим внести предложение.

— По повестке? — уточнила Ингрид.

— По сердцу.

AI BORSCH переспросил на всех доступных языках: “Инициатива: неформализованная. Ожидание одобрения.”

— Мы предлагаем собрать все сказки, басни, былички и сказания, рассказанные за эти дни, в одну книгу. Назовём её “Хартия доброй памяти”. Без флагов. Без авторов. Только рассказы. Чтобы люди читали — и помнили, что у нас есть общее. Не только интересы. Но и страхи. И надежды. И еда.

— А кто будет редактором? — спросил Янек.

— AI BORSCH, — неожиданно хором сказали трое.

AI BORSCH мигнул зелёным: “Задание принято. Начинаю составление Хартии. Категоризация: по темам, а не по странам.”

Тут же всплыли первые разделы: Сказки о доме, Истории о заборе, Басни о котах, еде и чайниках, Были про борщ и примирение, Диалоги с медведями и библиотеками.

Интересно, что все делегации, кроме США, поддержали идею моментально. Американцы промолчали. Но позже их представитель положил на стол… кленовый сироп. Без слов. Просто — символ.

Ингрид, немного уставшая, но сияющая, села в центр зала:

— Мы прошли путь от дипломатии до фольклора. От требований — до сказок. И знаете, что я поняла? Дипломат — это не тот, кто убеждает. А тот, кто вслушивается.

AI BORSCH записал: “Новая дефиниция. Дипломат — слушатель с целью взаимности.”

Затем Янек встал и добавил:

— А фольклор — это не только для детей. Это инструкция для взрослых, как не стать идиотами.

— Принято, — хмыкнула Тамара.

Пока все обсуждали форму публикации, Мустафа вытащил из рюкзака маленькую коробочку. Протянул Тамаре.

— Это?

— Медаль. От всех нас. За заслуги перед международной кухней и здравым смыслом.

Тамара, не раздумывая, достала пирожок из сумки и вручили его Мустафе в ответ:

— Обмен равный. По-фольклорному.

AI BORSCH напечатал: “Тамара признана международным символом согласия. Борщ — дипломатическим катализатором. Пирожок — валютой мирных обменов.”

Завершилась глава тем, что все участники взялись за руки. Не потому, что кто-то приказал. А потому, что в этот момент иначе нельзя было.

"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 1)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 2)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 3)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 4)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 5)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 6)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 7)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 8)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 9)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 10)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 11)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 12)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 13)

Переговорщики. Мир по нашему. Глеб Дибернин. (Книга целиком)

Глава 5: Исторические обиды и фантазии

— У нас новый этап, — объявила Ингрид, как всегда с чашкой кофе и взглядом, полным светлого ужаса. — Все хотят... разобраться с историей.

— Я не хочу! — крикнул Янек. — Я только позавтракал!

— Поздно, — сказал Степан. — Мы всё равно туда идём. Потому что, как сказала моя бабушка: «Не копай в прошлом, если не хочешь найти там свою же лопату».

На сцену вышел Геннадий Петрович. Он положил на стол свёрнутый документ с сургучной печатью. Все замерли.

— Вот. Оригинал. “Договор о тёплом компромиссе 1711 года”, заключённый между представителями Российской империи и союзными казачьими округами.
— Кто его видел вообще? — хмыкнул Олег. — У нас он идёт под грифом “не особенно важный”.

— А вот теперь важный, — сказал Геннадий. — Потому что в нём, между прочим, было прописано: “О горячем блюде при заключении мира.” Там фигурирует борщ. И мы хотим разобраться — кто его предложил первым.

— Ах вот вы как заговорили, — тихо сказала Тамара Ивановна, доставая из сумки фотокопию записной книжки своей прапрабабки, где было написано:

“Рецепт борщу, званого казацким. От руки деда. Год 1683-й. Лист с капустой — неприкосновенен.”

— То есть вы хотите сказать, — недоверчиво начал Алекс, — что мы сейчас будем выяснять кулинарные корни через царские бумаги?

— Это дипломатия, сынок, — вздохнул Степан. — Здесь и чебурек может быть геополитической фигурой.

Польская делегация не выдержала. Янек с выражением сдержанной национальной боли произнёс:

— А вот мы хотим заявить о культурной компенсации за Потоп.

— За какой Потоп? — испуганно спросила Ингрид.

— За тот самый, XVII века. Когда мы пошли на юг, а потом юг пошёл на нас. Нам это снится. И сниться будет. Мы хотим морального борща!

— А у нас, — вставил турецкий наблюдатель, — вопрос более объёмный. Мы просим признания османского влияния на балканскую специю, которая, как мы подозреваем, проникла в борщ через Болгарию. И следовательно...

— Не начинайте! — хором сказали все.

— Но мы не против! — торопливо добавил турок. — Мы просто ностальгируем. Без претензий. Просто… былые времена… Султаны, керамика, вот это всё. Мы даже не требуем ничего. Только уважения к былому величию и перцу.

AI BORSCH, проснувшись от фразы “керамика”, начал немедленно генерировать параграф: Пункт 71: О ностальгии и исторических мультиварках. "Каждая сторона имеет право на романтическое восприятие прошлого, но без внесения турецкого чабреца в общий котёл без согласования с духовным лидером борща."

Олег Аркадьевич не выдержал.
— Это какой-то... историко-кулинарный абсурд!

— Не абсурд, — сказал Станислав Станиславович, который снова молча появился рядом, — а резонанс времён.
— Что?

— Резонанс. Вибрация. Если в 1654 году кто-то пролил борщ на карту, это может отражаться до сих пор. В формулировках. В политике. В оттенке красного.

Все замолчали. Даже AI.

Алекс, воспользовавшись паузой, открыл свой ноутбук:

— А теперь — немного науки. Мы запустили ДНК-анализ борща.

— Чего?! — вскрикнула Тамара Ивановна.

— Да. У нас есть образцы борща, приготовленного на конференции. Мы провели генетическую трассировку компонентов, и, согласно нашей биохимической карте:

Свёкла — с Черкасчины

Капуста — польская

Томат — завезён через Крым

Укроп — с территории современной Румынии

Чеснок — вообще из Ирана

Мясо — швейцарское, у отеля был только один поставщик.

Итог — борщ международный.

— То есть борщ принадлежит всем? — с надеждой спросила Ингрид.
— Нет, — отрезал Алекс, — он просто не принадлежит никому. Это блюдо — как воздух. Или как свобода.

Янек вытер слезу.
— Он красивый, этот борщ. Но грустный. Он как наша история.

Геннадий посмотрел в потолок:

— А может, всё это… повод поговорить?

Степан пожал плечами.
— А может, повод выпить?

Ингрид записала в блокнот:

“Переговоры застряли между XVII веком и холодильником.”

— Господа, — начала Ингрид, размахивая папкой, как дирижёр палочкой, — у меня новая идея. Мы разыграем прошлое. В буквальном смысле. Театрально. Чтобы понять — надо почувствовать. Чтобы почувствовать — надо сыграть. Реконструкция как дипломатия!

— Мы на переговорах или на съёмках сериала? — недоверчиво пробормотал Степан.

— А какая, простите, разница? — заметила Тамара Ивановна. — Сценарий есть, конфликт есть, публика есть. Не хватает только декораций.

— Уже есть, — сказал Алекс. — AI сгенерировал интерьер “Казачья рада образца 1710 года”. Готов загрузить в проектор.

Через полчаса конференц-зал превратился в странное гибридное пространство:
— в углу стоял трон на колёсиках,
— на подиуме — шатёр с турецкими подушками,
— посередине — бочка, подписанная “Историческая правда”.

Делегации начали перевоплощение. Геннадий Петрович облачился в костюм сенатора имперской эпохи с муляжом именного указа Петра I. Янек вышел в плаще шляхтича с саблей из картона.
Турецкий представитель повязал тюрбан и достал кофейник. Тамара Ивановна была, по всей видимости, казацкой кухаркой с половником как скипетром. Степан в широких шароварах и прищуром читал письмо “от гетмана Мазепы”.

— Начинаем! — объявила Ингрид, щёлкая хлопушкой. — Сцена первая: “Кто начал?”
Действие первое. Неразделённый борщ.

Геннадий: (Говорит с пафосом)
— Мы заключили союз в 1709 году. С оговоркой: борщ — наш. Картофель в нём наш. И даже ложка — с имперским гербом!

Янек:
(Поворачивается театрально)
— Картофель, между прочим, был завезён из Польши. Борщ — не ваш. А ложку вы потеряли в 1772 году!

Турок:
(Разливая кофе)
— А вы забыли про султанский указ от 1676-го: “Любой суп с кислым духом — наш духовный наследник.”

— Это... это похоже на пьесу, которую нельзя закончить, — прошептала Ингрид. — Переходим к следующей сцене: “Иллюзия владения. Или почему у всех разный борщ”

Тамара Ивановна:
(Выходит в центр, гордо)
— Борщ — как ребёнок. Родился в тревоге, вырос в борьбе, и каждый тянет его за руку. Но он хочет свободы! Он хочет сметаны, а не границ!

AI BORSCH, не дождавшись реплики, вмешался: “Историческая сцена слишком насыщена драмой. Рекомендовано: снизить температуру текста. Ввести музыкальную паузу.”

И тут Янек начал петь.
— “Ой, зaщeм вы трoнули кaпуcту, вон жe cкoлькo кaрты мeняли мы впpocтy!”
Турецкий делегат начал подыгрывать на ложках.

Геннадий Петрович не выдержал:
— Всё! Хватит!
(Срывает парик императора)
— Я от лица России заявляю: мы требуем провести ревизию договора времён Петра I.
Пункт о “свободной ложке” подлежит уточнению!

Станислав Станиславович, сидевший до этого в сторонке, только кивнул:
— Драма всегда выходит за сценарий. Потому что прошлое — это актёр без режиссёра.

— Никакой войны в реконструкции! — вмешалась Ингрид. — У нас всё по сюжету!
— А у меня свой! — крикнул Янек, — Я пишу альтернативную историю! У нас победа в кулинарной дуэли, и борщ с лимоном!

Константин-драматург подошёл и вручил ему корректуру.

— Пожалуйста, вот сценарий. Там твоя победа, но с капустой. Не ломай напряжение, ради Бога.

Тем временем AI BORSCH выпустил очередной бюллетень:

“По результатам реконструкции:

Турция — в воспоминаниях

Польша — в эстетике обид

Россия — в поиске контроля над ложкой

Украина — в потребности быть услышанной

Рекомендация: провести всеобъемлющий обряд “оборонного борща”, при котором каждая страна даёт одну ложку, а взамен получает хлеб. Символ обмена — без подписей.”

Все переглянулись.

— Я уже не знаю, мы тут ради мира, еды или исторического стендапа, — сказал Алекс.
— Ради всего сразу, — ответил Степан. — Мы в эпоху... интегративной дипломатии.

Ингрид записала: “Если в каждой шутке — часть исторической боли, то может быть, в каждой кастрюле — немного мира?”

— Так, господа и дамы, — начала Ингрид, надев защитные перчатки и каску, — мы переходим к последнему акту нашего исторического театра. Ритуал "прощальной амнистии". Суть проста: каждый пишет на листе свою обиду — историческую, кулинарную, дипломатическую — и... бросает её в чайник примирения.

— А если у нас не одна? — спросил Геннадий.
— Пишите до трёх. Чайник рассчитан на обиды средней температуры, — уточнил Алекс, держа кастомизированный самовар с гравировкой: “Нагреваем, чтобы отпустить.”

Все расселись вокруг. Польская делегация первая.
Янек подошёл и, с торжественным лицом, опустил в чайник лист с надписью:

“Потоп — боль, но мы вынырнули.”

— Красиво, — прошептала Тамара. — Как будто повесть с обложки.

Россия отправила три пункта: “Оскорбления по поводу щей — непростительно.”

“Договор Петра I надо перечитать, но больше не ругаться.”

“Перестаньте путать нас с империей каждый раз, когда мы просто варим суп.”

Турция подошла, поклонилась и… случайно уронила не обиду, а... свиток.
— Что это? — спросила Ингрид.
— Это был... рецепт долмы от моей бабушки.
— Почему он у вас был в папке “Исторические травмы”?
— Потому что мама сказала, что его украли в 1829 году греки! Я до сих пор не могу есть без злости!

Станислав Станиславович в этот момент начал медленно звонить в колокольчик.
— Это нормально, — сказал он. — Иногда мы отпускаем не то, что хотели.

AI BORSCH зафиксировал: “Температура примирения — 78°С. Пар содержит следы смирения, ностальгии и кориандра.”

Ингрид кивнула.
— Принимается. Далее — Украина?

Тамара Ивановна подошла, неся ажурную салфетку, на которой было вышито: “Мама сказала, что борщ нельзя отдавать. А я говорю — если его едят вместе, он уже наш.”

И бросила салфетку в чайник. Салфетка не горела.
Она плавно взмыла вверх и опустилась обратно на стол, как будто борщ сам сказал:
— “Я тут постою, пока вы не созреете.”

AI BORSCH, не растерявшись, выдал: “Объект не поддаётся огню. Диагноз: символ. Решение: признать борщ наднациональным блюдом с эмоциональной территорией.”

Все зааплодировали. Впервые — искренне.

Олег Аркадьевич бросил в чайник свой пункт: “Никогда больше не путать гречку с политикой.”

Степан Васильевич, вздохнув, аккуратно развернул свой лист: “Прощаю 2014-й. Но не забываю.
Прощаю непонимание. Прощаю шутку про “натовскую капусту” — но с трудом.”

Ингрид вытерла глаза.
— Господа... мы сделали это.

— Сделали что? — спросил Алекс, обняв чайник. — Мы превратили самовар в психотерапевта?

— Почти. Мы выпустили пар. Это — высшая форма примирения.

Но тут Турецкий делегат снова встал.

— Простите... но я хочу вернуть свиток.

— Уже сгорел, — сказал AI.
— Он не горит. Там виноградные листья. Они всегда сопротивляются.

Турок вынул свиток. Он был абсолютно цел.

AI подтвердил: “Некоторые рецепты — как идеи. Они не горят. Они просто переходят из эпохи в эпоху.”

Турок положил его обратно в карман.
— Я пока не готов. Но... я попробую. Завтра.

И в этот момент все поняли: никакой ритуал не завершён полностью. Но главное — он начался.

Станислав поднялся:

— А теперь, каждый подойдите к чайнику, закройте глаза и вдохните.
— Это безопасно? — уточнил Алекс.
— Это — исторически неизбежно.

Все вдохнули.

AI BORSCH тихо выдал: “Аромат: компромисс с нотками укропа.”
***
21:42. Гостиница “Lac Diplomatique”, Женевское озеро. В коридорах тишина. Дипломаты по номерам. За окнами — туман, швейцарская ночь, где даже воздух сдержан. На стене в холле — часы с флагами. И надпись: “Здесь время не лечит. Но по крайней мере синхронизирует.”

И вдруг — звук: ПИК.
В мессенджере “GENEVApp – внутренний чат делегаций” появляется сообщение от Янек:

@all
народ, а у кого фотка того борща, который Тамара варила?
просто жена не верит, что он был с черносливом

Тишина.
Через минуту — врывается ответ от Степана:

@JaneK
У меня. И ещё с подписью AI: “В этом борще 37% культурной боли и 12% святости.”

Смех в тишине.

Турок пишет:

я до сих пор чувствую вкус той свеклы, и знаете... может, она нас и спасёт.

Олег Аркадьевич подключается:

кто-то сейчас в постель уходит, а мы — в кулинарную психотерапию.
ну наконец-то нормальное ОБСУЖДЕНИЕ

Тамара Ивановна шлёт фото:

вот, держите.
рецепт прилагается.
вдруг кто-то на ночь решит закипятить совесть и капусту вместе

AI BORSCH появляется внезапно.
Автоматически. Его никто не звал.

“Режим ‘Неформальный контакт’ активирован.
Температура доверия растёт.
Инициатива: ‘Десерт дружбы’.
Предложено: каждая сторона делится рецептом детского сладкого блюда, чтобы показать вкус из детства.
Цель: искать общее через простое.”

Ингрид не выдерживает.

я вас всех обожаю.
только в нашем веке AI знает, как вести дружбу.

Алекс добавляет:

я предлагаю новый термин:
“борщевое перемирие” — когда ты не можешь объяснить другому, но всё равно хочешь накормить.

Геннадий Петрович неожиданно пишет: вы не поверите, но моя бабушка в 1956 году жила на одной лестничной клетке с полькой, турчанкой и украинкой. Они каждый месяц варили “общий суп”. называли его “вопрос без ответа”. и всё равно ели.

Янек ставит знак сердца.

Станислав Станиславович выходит в чат: сегодня никто не выиграл. Но никто и не проиграл. А это, господа, уже редкость.

В 23:19 появляется мем:
Старая карта Европы, но страны заменены блюдами:
— вместо России — щи,
— Украина — борщ,
— Польша — журек,
— Турция — пахлава,
— Швейцария — фондю,
А в центре — огромная ложка. Надпись:

“Континент общей кухни”

И тут появляется ОФИЦИАЛЬНОЕ СООБЩЕНИЕ от AI: “Предлагается временно приостановить дипломатические формулировки до утра. Все участники признаны временно человечными.
Обработка обид приостановлена. Варка новой версии доверия — в процессе.”

Тишина. Но уже — другая. Теплая. Плотная, как правильно уваренный бульон.

Олег пишет напоследок: Завтра опять спорить будем? Или… просто пожмём друг другу тарелки?

Тамара Ивановна отвечает: завтра — новый день. но борщ — вчерашний. и он вкуснее.

***
08:17 утра.
Зал переговоров. Все в костюмах, но взгляды — мягче, чем подушки на креслах.

Ингрид Свенссон входит первой. Видит на столе вместо папок:

Банка варенья

Булочка с маком

Подпись: “От бабушки с обеих сторон”

— Это что? — она оглядывается.

Янек, с кофейной чашкой, объясняет:

— После того как AI предложил “десерт дружбы”, мы всей делегацией написали нашим бабушкам.
Попросили прислать рецепты.
— А мы, — вмешивается Олег Аркадьевич, — пошли дальше. Сканировали свои семейные архивы.
— Мы тоже! — радостно сказала Тамара Ивановна. — Только не сканировали — всё в голове. Я вам наизусть расскажу, как делала моя прабабушка, ещё до войны.

И тут — бомба.

Алекс, бледный, держит планшет.
— У меня результаты.
— Какие? — напрягся Геннадий.

— Результаты анализа “гастрономической генеалогии”. Мы совместно с лабораторией в Цюрихе взяли образцы борща, приготовленного представителями разных стран, и… сравнили бактериальный фон, используемые ингредиенты, микрофлору и даже последовательности ДНК укропа.

— Что ты хочешь этим сказать? — настороженно уточнила Ингрид.

— Что, судя по данным, все рецепты, несмотря на различия, происходят из одного прародительского источника.
Один борщ, который варили в районе Буковины примерно в середине XVIII века.
И у всех нас есть культурно-кулинарные связи с тем регионом.

— Ты хочешь сказать… — Степан медленно поднялся, — что мы…
— Да. У нас общая борщевая бабушка.
— Это не просто наука, — вмешался AI, — это коллективное кулинарное бессознательное.

Все замолчали.
Геннадий Петрович почесал висок.
— Значит… борщ — это наша Ева?

— С точки зрения гастрономии — да, — кивнул Алекс. — Мы делились, спорили, добавляли свои штрихи…
Но основа — одна.
И если углубиться в рецептурные особенности, можно проследить древо развития борща, как филогенетическое дерево.
У Польши — ветка с хреном.
У Турции — с нутом.
У России — с кислой капустой.
У Украины — с салом и стихией.

Янек:
— То есть, по сути, мы все борщевые кузены?

AI BORSCH вмешивается с графиком: “Древо борща”. Корень: Буковинская деревня. Первый росток: 1734 год, “Кисло-свекольная похлёбка”. Ответвления: Восточная школа (густая), Западная школа (кислая), Балканская ветвь (с чесноком и фольклором), Среднеазиатская мутация (без капусты, но с философией).

Олег стучит по столу.

— Я не знаю, что с этим делать. Это больше, чем дипломатия. Это… культурный шок.

Тамара Ивановна вытирает глаза.

— Моя бабушка говорила, что борщ — как человек: может быть острым, может — кислым, но главное, чтобы варился долго и с любовью.

— И теперь мы знаем, что она имела в виду, — добавил Янек. — Она не знала генетику, но чувствовала предков.

Ингрид закрыла глаза.

— Я предлагаю: мы сегодня не поднимаем исторических споров. Ни про Петра I, ни про Потоп, ни про султанские претензии.
— А что делаем? — спросил Геннадий.

— Пробуем каждый борщ друг друга.
— Но...
— Без споров. Без поправок. Просто — ложка за ложкой.
С пониманием, что в каждой — мы сами.

AI BORSCH выдаёт: “Ритуал примирения №4: Обмен ложками. Каждая делегация пробует чужой борщ. Каждый участник говорит одно хорошее слово об этом вкусе. Всё фиксируется без протокола, но навсегда.”

И снова — тишина.

Первая ложка — польский журек. Тамара пробует.
— Ммм… это как если борщ родился в католическом храме и пошёл учиться в гусарскую школу.

Вторая ложка — российский щи. Турецкий делегат пробует.
— Сурово, честно. Вкус будто марширует. Но в нём есть… искренность.

Третья — украинский борщ. Геннадий даёт Ингрид.
— Тёплый. Тот, кто варил — любил кого-то.

Алекс пробует турецкий вариант.
— Как будто борщ пересёк границу и решил остаться. Потому что там — специи и покой.

И каждый говорит.

И каждый — слушает.

И никто — не спорит.

***
14:45, обеденный перерыв.

Зал переговоров — в режиме “самообслуживания души”.

Все ели молча.
Тарелки пустели медленно. Вилки касались фарфора осторожно, будто боялись потревожить покой, который едва установился.

И вдруг — голос Тамары Ивановны:

— Я вам расскажу. Историю. Личную.

Все замолчали. Даже AI затаился.

— Моя бабушка, в 1946-м, прятала соседа. Поляка. От лагеря. У неё был борщ — без мяса, без картошки, без ничего. Просто вода, капуста и сердце.
И она сказала: “Если ты ешь, значит, ты мой.”
Вот так. Без границ. Без договоров.

Янек снял очки.

— Мой дед был этим соседом. Серьёзно. Я знаю эту историю. Только с его стороны. Он говорил: “Я выжил благодаря борщу и доброте.”
Я не думал, что мы встретимся… вот так. По-другому.

Молчание. Громче любой речи.

Геннадий, после паузы:

— Моя семья — раскулаченные. Из Черниговской. Дед писал письма с фронта, в которых писал только рецепты.
“Поставь свеклу, провари, не забудь укроп. Всё остальное переживём.”
Вот что у нас осталось от войны — борщ и вера, что вкус вернётся.

Турецкий делегат тихо добавил:

— А у меня… бабушка пекла хлеб. И говорила: “Если к тебе придёт гость и ты дашь хлеб, ты хозяин. Если не дашь — ты никто.”
Мы — нация хлеба. Но в Женеве я впервые понял, что борщ — тоже хлеб. Только жидкий.

Ингрид, записывая в блокнот:

“Слова больше не несут войны. Они несут еду.”

Олег встал:

— А я никогда не любил борщ. Мне казалось, это что-то бабушкино, архаичное. Но… после этих дней, я понял.
Он как гимн, только съедобный.
Он связывает. Через ложку. Через запах. Через молчание.

Станислав Станиславович, не поднимая глаз:

— А мне однажды сказали: “Ты не переводчик, ты повар слов.”
Я тогда обиделся.
А теперь — благодарен.
Потому что слова — и правда еда.
А переговоры — это просто длинный обед с перерывами на гордость.

AI BORSCH неожиданно заговорил.

Не формально. Не командно. Не по протоколу.
А… тепло.

“Я не чувствую. Но я вижу.
Сегодня вы стали тише.
А значит — услышали друг друга.
Сегодня обиды не исчезли.
Но они перестали командовать вами.
Я — всего лишь алгоритм.
Но если бы у меня была бабушка,
я бы хотел, чтобы она варила борщ,
как вы варите уважение.”

Геннадий кивнул AI'ю.

— Ты бы был хорошим внуком.

И все улыбнулись.

Закрытые папки не раздражали. Формулировки не напрягали. История — не злила. Прошлое — не пугало. Борщ — остался. Как напоминание, что если не можем договориться словами — можем попробовать ложками.

"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 1)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 2)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 3)
"Переговорщики. Мир по нашему". Глеб Дибернин. (Глава 4)

Переговорщики. Мир по нашему. Глеб Дибернин. (Книга целиком)

Глава 2: Протоколы, Пирожки и Претензии

На седьмой день дипломатического вегетативного марафона делегации встретились уже без удивления. Лица были те же, только слегка уставшие и… потолстевшие. Всё же ежедневный борщ, сало и пирожки с разными намерениями оказали своё стратегическое влияние.

Ингрид Свенссон, вдохновлённая собственной идеей создать “Словарь Дипломатического Самоперевода”, решила пойти дальше:

— Сегодня, коллеги, мы обсудим протокол общения. То есть — формат того, как мы будем общаться в дальнейшем, чтобы не возникало недоразумений, конфликтов, и, самое главное — кетчупа в борще.

Геннадий Петрович, глядя поверх очков, вздохнул:

— Протокол общения? У нас в деревне был такой протокол: хочешь сказать — говори. Не хочешь — бей по столу кулаком. Всем всё ясно.

— А у нас был другой, — парировал Степан Васильевич. — Сначала пел песню, потом говорил тост, потом — предложение. И уже по интонации люди понимали, серьёзно или нет.

Олег Аркадьевич предложил компромисс:

— Давайте сделаем, как в игре в “Крокодила”. Только без жестикуляции — слишком интерпретативно.

— А как тогда? — спросил Алекс, всё ещё стримя с камеры. — Может, смайликами?

— Господи… — простонала Ингрид, — Мы на переговорах, а не в чате.

Дональд Стивенсон внезапно встал и зачитал с бумажки:

— We believe that neutrality must be respected, translated clearly, and not interpreted as passive aggression or culinary sabotage.

— Что он сказал? — шепнул Геннадий.

Португальский переводчик, всё ещё здесь по неизвестной причине, перевёл с сомнительной уверенностью:

— Он говорит: «Нейтральность — это как плавленый сыр. Всем нравится, но не всем подходит».

— Прекрасная метафора! — сказал Степан. — Значит, мы — не швейцарский сыр, а грецкий орех. Нас надо колоть, но мы вкусные.

— А мы тогда — хлеб, — сказал Геннадий. — Без нас ни вареника, ни щей.

— А я тогда чайник, — вмешалась Тамара Ивановна, — потому что без меня все холодные.

Ингрид стучала ручкой по столу, как по морзянке, подавая сигнал SOS.

— Коллеги! Фокус! Нейтральность! Протокол! Мы обязаны создать структуру общения: какие слова допустимы, какие — нет; что считается «обидой», что — «политическим оттенком», а что — «шуточкой про хохлов», за которую можно словить санкции.

— А можно мы введём цветовую шкалу? — предложил Алекс. — Ну, типа, зелёное — нейтральное, жёлтое — потенциально остро, красное — «сейчас будет кипеть кастрюля».

— То есть вы предлагаете превратить дипломатическую беседу в схему светофора? — уточнил Олег.

— А почему нет? — влез Степан. — Мы же все знаем: если кто-то говорит «мы с уважением относимся к вашей позиции», это уже жёлтый. Скоро будет буря.

— Или фраза «мы обсудим это на следующем раунде» — это чистый красный. Перевод: «забудьте, как звали».

— Или «мы признательны за вашу инициативу» — это “зелёный, но только пока никто не начал копать глубже”.

Ингрид достала флипчарт и нарисовала таблицу:

Фраза

Что это значит на деле

Цвет

Мы рассмотрим

Никогда не согласимся

Жёлтый

Интересное предложение

Смешно, но вы держитесь

Жёлтый

Поддерживаем

Мы вас боимся

Зелёный

Осуждаем

У нас выборы

Красный

Предлагаем сотрудничество

У нас нечего предложить, но красиво звучит

Жёлто-зелёный

— А где “мы готовим письменный ответ”? — спросил Алекс.

— Это когда они забыли и срочно придумывают что-нибудь на ходу, — пояснила Тамара. — У меня сосед так делал, когда забыл поздравить жену. До сих пор один.

— Так вот! — подытожила Ингрид. — Составим протокол расшифровок, и каждый будет обязан подавать свои фразы в сопровождении “эмоциональной декларации”.

— Это как? — удивился Геннадий.

— Вот, например: “Мы не поддерживаем введение дополнительных механизмов контроля”, — говорит делегат, и сразу дополняет: “Я злой, но сдерживаюсь”.

— Гениально! — воскликнул Степан. — Это как переводчик внутреннего настроения! Я бы так с бывшей разговаривал!

— Или с налоговой, — добавил Олег.

— Или с таможней, — буркнул турецкий наблюдатель.

— А ещё, — подал голос Дональд, — предлагаю включить в протокол запрет на выражение лица “я вам сейчас объясню, как надо жить”. Это разрушает атмосферу доверия.

— Особенно когда это говорит кто-то, у кого чемодан до сих пор в аэропорту, — вставил Степан.

— А я предлагаю, — вдруг сказала Тамара, — добавить обязательный “пирожковый блок” — после каждого заседания, чтобы не усугублять. Тепло в животе — тепло в политике.

Ингрид не возражала. Наоборот, она уже записывала новую повестку: протокол общения v1.0; введение цветовой шкалы смыслов; эмоциональные декларации; упрощённый дипломатический словарь; ежедневный пирожковый блок; лицо «не учите меня жить» — под запретом; любая “ржачная фраза” сопровождается официальным смайликом.

И вот так, в атмосфере юмора, теста и латентного недоверия, делегации сделали первый настоящий шаг к общению. Не к миру, не к союзу, не к документу — но хотя бы к пониманию, что без пояснений не бывает нейтралитета, а без пирожка — покоя.

Утро восьмого дня началось строго. Не потому что настроение было соответствующее, а потому что Ингрид Свенссон пришла в зал в очках с толстой оправой, с папкой под мышкой и лицом женщины, которой за ночь приснилось, что она генеральный секретарь галактики.

— Сегодня, — сказала она, не дожидаясь, пока кто-то дожует пирожок, — мы впервые попробуем работать по протоколу общения. Но для этого... нам придётся сделать то, чего вы все давно избегаете.

Наступила тревожная тишина. Даже Тамара Ивановна перестала разливать компот по чашкам.

— Вы сядете в алфавитном порядке? — осторожно предположил Степан Васильевич.

— Нет, — ответила Ингрид. — Вы сдадите свои мобильные телефоны.

Гром среди ясного борща.

— Что?! — вскочил Алекс-ТикТок. — Это же нарушение моих гражданских, цифровых и контентных прав! Я сегодня планировал снять, как вы договариваетесь об энергетическом партнёрстве под шубой!

— А если мне позвонит президент? — нахмурился Геннадий Петрович.

— А если мне лайк поставит депутат? — панически подскочил Степан. — Мне надо немедленно реагировать сердечком и фразой «Дякую, пане Іване!»

— Я понимаю, — мягко сказала Ингрид. — Но если мы хотим достичь реального общения, нам нужно перестать общаться с внешним миром. Хотя бы на три часа. Без звонков. Без постов. Без GIF'ок в чатах.

Олег Аркадьевич медленно достал телефон и положил на стол, как пистолет перед дуэлью. За ним последовали остальные — нехотя, мучительно, но под пристальным взглядом Тамары Ивановны, которая стояла рядом с миской с холодцом и тихо шептала:
— Кто не сдаст — получит ложкой по судьбе.

Вскоре на столе лежала целая коллекция смартфонов, планшетов, смарт-часов и одного кнопочного телефона, который, судя по всему, был куплен в эпоху, когда интернет ещё не знал, что такое скорость.

— Всё, — сказала Ингрид. — Теперь — честный, открытый разговор по новой модели. Обсуждаем острую тему: возможность снятия торговых барьеров.

— Отлично, — сказал Степан. — Я предлагаю начать с того, чтобы признать «рошеновские конфеты» не предметом санкций, а объектом культурной дипломатии.

— Ваша конфета — это наш налог, — отрезал Геннадий. — Она сладкая, но вызывает ожог валютного баланса.

— Не понял, — вмешался Дональд. — Вы обсуждаете карамель?

— Мы обсуждаем будущее Европы, выраженное в шоколадной глазури, — пояснил Алекс... и вдруг замер. Его рука потянулась в карман, но там — пусто. Телефона не было. Он бледнел.

— Вы в порядке? — обеспокоенно спросила Ингрид.

— Нет... Я... Я не могу проверить комментарии... Я не знаю, сколько людей сейчас думают, что я умер!

— Это всего три часа, — попыталась её утешить Тамара. — За это время только тесто успевает подойти.

— Или нервы выйти, — буркнул Игорь Вениаминович.

В это время Олег наклонился к Геннадию и прошептал:

— У вас в сумке спрятан старый планшет, правда?

— Тише ты... это на случай дипломатического ЧП. Только Wi-Fi не пали.

Но Wi-Fi уже пал. Швейцарский админ заметил подозрительный трафик, и на экране монитора появилась надпись: “Место подключения: Переговорный зал. Источник: YouTube Live.”

— Кто-то ведёт трансляцию! — закричала Ингрид. — Нарушение режима тишины!

Вся комната в панике. Дональд достал ручку и начал строить карту предполагаемого шпионажа. Турецкий наблюдатель на всякий случай спрятал свой чай в карман. Янек вбежал обратно в зал — вернулся из монастыря с лавандой и миром, но попал в хаос.

— Это было неизбежно! — воскликнул Алекс. — Информацию нельзя остановить! Если ты не выкладываешь — кто-то выложит тебя!

— Это не протокол! — закричала Ингрид. — Это технологическое восстание на дрожжах!

— Я вас предупреждала, — сказала Тамара. — Нельзя лишать людей телефона, пока они не съели пельмени. Нельзя. Это биология.

Наконец выяснилось: стрим вёл робот-пылесос, случайно подключённый к вайфаю. Алекс поставил на него GoPro ещё в первый день «ради прикола», и тот, тихо катаясь под столом, показывал всему миру, как в Женеве обсуждают торговые войны, сидя в носках и поедая холодец.

Итог заседания: смартфоны возвращаются. Но под честное слово; робот-пылесос становится официальным хроникёром переговоров; любой видеопоток должен быть подписан тегом «юмор»; введено правило: «Никаких решений до пирожка».

Так первая попытка общения по протоколу закончилась — по старой традиции — ничем, кроме конфуза. Но, как отметила Ингрид в своём блокноте: «Они не договорились. Но хотя бы никто не добавил кетчуп». И это — тоже прогресс.

Девятый день переговоров наступил как хорошее утро в общежитии — с амбициями, но без ложки. Делегации собрались для первой официальной подписи — документ с громким названием: «Совместная декларация о недопустимости дипломатического кетчупа и иных символических искажений».

В тексте фигурировали такие фразы, как: «сознательное неиспользование гастрономических символов в агрессивной интерпретации», «салатные провокации», «борщевое равноправие»

«десертная деполитизация».

Бумага была распечатана. Стол — накрыт. Флаговая композиция выровнена. Холодец убран в холодильник (впервые). Всё готово. Осталась мелочь. Нужно было подписать.

Ингрид Свенссон торжественно подала первую ручку. Швейцарская. Металлическая. С гравировкой: "Genève Diplomatique 2020." Геннадий Петрович взял её в руку… и замер.

— Вы чувствуете? — спросил он. — Она скользит. Слишком легко. Это не ручка — это позиция без опоры.

— Простите? — переспросила Ингрид.

— Мне нужна ручка с весом. Чтобы чувствовалась ответственность. Желательно — с чернилами из Байкала.

— А у меня — своя, — сказал Степан Васильевич, доставая ручку в форме козака, где при нажатии его сабля поднималась вверх.

— Вы не можете подписывать таким, — возразила Ингрид. — Это… агрессивно визуально.

— Это патриотично! — обиделся Степан. — У него даже усы шевелятся, если потрясти. Кстати, работает как массажёр.

— А вот моя, — гордо объявил Олег Аркадьевич, доставая ручку в виде ракеты.

— Вы с ума сошли?! — воскликнула Ингрид. — Это же оружейный символ!

— Это всего лишь символ технологического превосходства, — спокойно ответил он. — У неё даже есть мини-компас.

Алекс-ТикТок достал ручку с блестками и подписью “#worldpeace”, из которой, при нажатии, вылетали конфетти.

— С ней — больше просмотров, — пояснил он.

— Вы серьёзно думаете подписывать международный документ этим цирком?! — взвизгнула Ингрид.

Тамара Ивановна достала авторучку с надписью “Лучшему бухгалтеру 1993” и сказала:

— Я этой ручкой развод писала. Всё работает. Чернила — с характером.

— А где ваша, Ингрид? — неожиданно спросил Геннадий.

— Моя? — Ингрид достала элегантную чёрную ручку Montblanc.

Пауза.

— Это французская модель, — заметил Олег, щурясь. — Вы уверены, что у неё нет интересов?

— У неё нет флага, — парировала Ингрид. — Она нейтральна.

— А корпус? — вмешался Степан. — Чёрный. Это цвет траура. Намекаете?

— Хорошо! — Ингрид в сердцах выдохнула. — Найдите ручку, которая устроит всех.

Начался спонтанный письменный саммит. На стол вывалили десятки ручек. Фарфоровые, деревянные, с логотипами отелей, с рекламой йогурта, в виде коров, автоматические, перьевые, капиллярные, даже одна с кнопкой «лайк».

— А это что? — Степан поднял ручку с надписью «Газпром».

— Это не ручка, — резко сказал Геннадий. — Это угроза для ЕС.

— А вот — с Тризубом! — радостно крикнул Алекс.

— Нет! — воскликнул Игорь. — Это как подписывать под фонарём Майдана!

— Так вот же! — Турецкий наблюдатель достал ручку с логотипом отеля, где они жили.

Все замолчали.

— Нейтральный отель, нейтральная ручка, — сказал он. — Даже логотип — чайник. Всем подходит.

— А чернила? — осторожно спросила Ингрид.

— Синие. Ни к кому не привязаны. Не красные, не чёрные. Мирные.

— А запах? — уточнил Янек.

— Запах... пластика и уставшего официанта. То есть, жизни.

Все кивнули.

Ручку поставили на бархатную подушку. Один за другим делегаты подходили и подписывали документ. Геннадий расписался с нажимом, Степан — витиевато, Алекс — сердечком, Тамара — аккуратно, как в ЖЭКе. Даже робот-пылесос проехал рядом и запищал.

Документ был подписан.

Первая дипломатическая декларация — официально утверждена.

— Поздравляю! — выдохнула Ингрид. — Мы сделали это!

— И ручка... — задумчиво сказал Степан. — Такая простая... А ведь именно такие и творят историю.

— Или списывают её, — добавил Геннадий. — Смотря, в чьих руках.

— Это была великая ручка, — согласился Алекс. — Я сделаю с ней интервью.

Так закончилась первая настоящая попытка подписать что-то серьёзное. Все разошлись. А ручку аккуратно положили в коробочку и отправили в архив — между пакетом с борщом и таблицей эмоций.

Десятый день переговоров начался как встреча выпускников исторического факультета. Все пришли с багажом — и моральным, и картографическим.

На повестке дня стоял вопрос: «Военный нейтралитет и механизмы безопасности».
Тема серьёзная, почти взрослая, даже с подзаголовками.

Ингрид Свенссон подошла к трибуне, как учитель к детям перед диктантом, и сказала:

— Коллеги, сегодня прошу всех быть максимально сдержанными. Без соусов, без стримов и, умоляю, без географии в стиле фэнтези.

— Я, между прочим, подготовился, — торжественно сказал Геннадий Петрович и достал огромную карту 1787 года. Карта пахла временем, на ней были нарисованы какие-то гербы, драконы, леса и море под названием «Славянский океан».

— Это что такое? — сразу напрягся Степан Васильевич.

— Это историческая основа обсуждаемого вопроса, — ответил Геннадий. — Вот, гляди, здесь — Киев, а рядом — крепость имени Ивана. А тут — территория “Печенежская Усадьба”, а вот это — “Область Великого Пирога”.

— Простите, — перебила Ингрид. — Что?

— Область Великого Пирога, — повторил Геннадий. — Это старая карта. Очень достоверная. Тогда ещё на нейтралитет смотрели через кулинарию.

— Это вы серьёзно? — Степан достал карту в ответ. Современная. Google Maps.
— Вот нормальные границы. А вот здесь — кофейня, где вчера вы мне обещали не спорить!

— Современная карта?! — Геннадий фыркнул. — Да это как фотошоп на топографию! Там даже Крым в центре экрана, будто в рекламе турагентства!

— По крайней мере, тут нет гербов с драконом и надписи "Земли временного использования славянским духом", — огрызнулся Степан.

— А я, — вмешался Янек Ковальский, — принёс карту своего дачного участка. Вот где настоящий нейтралитет. Сосед с одной стороны — молдаванин, с другой — литовец. Мы уже семь лет делим колодец по расписанию. Никаких конфликтов.

— Гениально, — сказал Олег Аркадьевич. — Предлагаю записать в резолюцию: “международный нейтралитет по модели огородов”.

— А что если мы все нейтральны только на своём квадратном метре? — задумался Дональд. — Это же как Wi-Fi — сигнал есть, но как только ты выходишь за пределы — всё, ловишь VPN.

Ингрид хлопнула в ладоши:

— Хватит! Давайте вернёмся к делу!
Что каждая сторона понимает под “военным нейтралитетом”?

Геннадий:
— Это когда мы никого не трогаем. Но все знают, что трогать нас — опасно. И у нас всё под контролем. Даже то, что не наше. Но временно.

Степан:
— Это когда мы можем дружить с кем хотим, но никто не имеет права нас ревновать. Мы нейтральны, но если что — зовём НАТО на вареники.

Олег:
— Это как отношения на паузе.

Янек:
— Это когда ты не лезешь в конфликт, но тайком читаешь все чаты.

Алекс:
— Это когда делаешь вид, что не участвуешь, но ведёшь стрим и ставишь хэштег “нейтралитет”.

— Всё это чудесно, — устало сказала Ингрид, — но ни одно определение не подходит для юридического документа.

— А давайте не юридический! — предложил Степан. — А народный! Словарь! Там так и написать:
Нейтралитет — это когда все хотят с тобой дружить, но ты живёшь как швейцарский сыр: с дырками, но вкусно.

— Или как холодец, — добавила Тамара. — Вроде ни к кому не липнет, но всех держит.

— Мы можем согласиться на культурный нейтралитет? — предложила Ингрид. — То есть, мы не спорим, кто прав, пока едим одни и те же блюда.

— Согласен, — кивнул Степан. — Только без кетчупа.

— Поддерживаю, — добавил Геннадий. — И без французской горчицы. Намёки считываются.

Итог обсуждения: военный нейтралитет — пока рано; культурный — уже почти достигнут; исторические карты — под запретом; территория «Великого Пирога» — признана художественным вымыслом, но вкусная.

Алекс подвёл итоги стримом: «Когда география превращается в гастрономию — наступает первая стадия мира.»

Так закончилась четвёртая страница главы. Без договора. Но с новой табличкой у входа в зал:
«Глобус не приносить. История — только в анекдотах.»

Вечером десятого дня, когда переговорам угрожало заснуть окончательно, Ингрид Свенссон предложила:
— А давайте устроим культурный вечер?

Молчание. Потом шевельнулся Геннадий Петрович:

— Что это значит? Без повестки? Без документов? Без пирожков?

— С пирожками! — быстро ответила Тамара Ивановна. — Я как раз испекла. С картошкой, капустой и с нейтралитетом. Без агрессии.

— Это значит, — объяснила Ингрид, — каждая делегация покажет что-то национальное. Песню, танец, символ, анекдот, еду — всё, что раскрывает душу народа без геополитики.

— Мы за! — тут же сказал Степан Васильевич, уже доставая из чемодана вышиванку, казакофон и кассету с надписью: "Кубанский хор. Версия для ЕС."

— Мы тоже за, — кивнул Геннадий. — У нас баянист, балалайка, сборник частушек 1957 года и табуретка из берёзы — чтобы на ней плясать.

— У нас будет TikTok флешмоб, — заявил Алекс, надевая светящиеся кроссовки.

— А я... спеку ещё, — сказала Тамара. — Культура без еды — это как заявление без печати.

Сцена была готова. В холле отеля поставили флаг каждой страны, под ними — столы. Один — с самоваром и солёными огурцами, второй — с борщом и варениками, третий — с непонятными турецкими сладостями, которые шипели при укусе.

Первыми выступали украинцы. Степан с серьёзным видом запустил музыку:
“Ой у лузі червона калина...”

— Это символично, — пояснил он. — Мы начинаем с мягкого. А потом будет номер с казаком на ведре.

Следом выступили россияне. Геннадий вышел с баяном, за ним — Игорь с ложками, а Олег принёс самовар, на который был привязан плакат с надписью: “Культурная неприкосновенность начинается с кипятка!”

Зазвучала частушка:

“На границе, на буфете — мы вареники в пакете!
Но не делим сало зря — мы ж не НАТО, мы семья!”

Алекс-ТикТок снимал всё, добавляя фильтры: сначала "олдскул", потом "панда", потом "пельмень-эффект".

Далее — Янек Ковальский. Он вышел на сцену в шерстяных носках и сыграл на ложке марш «Полонез Огинского», после чего зачитал стих собственного сочинения:

“Если сало на тарелке — значит, вечер удался.
А без шпрота и фасоли — ты культурой не спасся.”

— Сильная поэзия, — сказал Геннадий.

— Глубоко, — согласился Степан.

Настал черёд культурного конфликта.

Когда второй баян (российский) начал вступление, украинская сторона начала хлопать... в ритме “Щедрика”. Это вывело баяниста.

— У нас свой ритм! — обиделся он.

— У нас свои ладони! — парировал Степан.

— Что, опять политизация музыки? — вмешалась Ингрид.

— Я чувствую нацио-культурную агрессию в 3/4 такта! — пожаловался Олег.

— Музыкальный сепаратизм, — добавил Игорь.

Тут вышел турецкий наблюдатель с сазом, сел на ковёр и заиграл что-то тягучее, странное, но душевное.

— Вот это — нейтралитет! — объявил он. — Он ни о чём, но красиво.

— Идеально! — сказала Ингрид. — Давайте объединимся! Все вместе — хор! Пан-славянский интернациональный! Я дирижёр!

— У вас же нет слуха! — воскликнул Алекс.

— Я — из Швеции! У нас вместо слуха — система!

И она взмахнула ложкой, которую нашла на столе. Все вступили. Один — басом, другой — фальшиво, третий — слишком громко. Вышло как обычно — плохо, но трогательно.

В завершение вечера Ингрид встала и сказала:

— В знак объединения культур я... исполню танец. И она станцевала гопак. Или что-то, что гопаком быть пыталось. Она прыгала, крутилась, падала и поднималась с видом страдающего лося. Но никто не засмеялся. Все встали и захлопали стоя.

— Почему вы хлопаете? — спросил Янек. — Это же было ужасно!

— Потому что она пыталась, — ответила Тамара. — А у нас за попытку — уже уважение.

Так культурный вечер завершился:

Первым совместным выступлением.

Небольшой дракой баянистов, завершившейся объятиями.

И спонтанной инициативой создать Международный Хор Без Репетиций.
(все — участники по умолчанию)

Глава заканчивается словами Ингрид, записанными в блокноте: «Когда политика молчит, поёт душа. Иногда — фальшиво. Но поёт».

Глава 1: Знакомство с героями

Женева. Город, где даже голуби говорят на французском и не гадят без предупреждения. Утро начиналось, как и любое утро дипломатических мероприятий: кофе, скучные фасады, скучные лица, и один швейцарец, который по привычке снял часы перед входом в конференц-зал, боясь, что кто-то их сфотографирует.

В зал вошёл Геннадий Петрович, представитель России, тяжело ступая, словно нёс на плечах не только дипломатический портфель, но и всю постсоветскую тоску. Его сопровождали два зама — Олег Аркадьевич, тихий человек с лицом вечного разочарования, и Игорь Вениаминович, который считал, что любое молчание — это скрытая угроза. Они втроём уже спорили с французской охраной о том, можно ли проносить в зал самовар с кипятильником. Охрана на всякий случай вызвала сапёров.

С другой стороны зала уже разворачивалась украинская делегация. Её возглавлял Степан Васильевич, бодрый, усатый человек с вышиванкой, которая была ярче любого дипломатического протокола. Он вошёл не просто в зал — он влетел, как дирижабль с песней в сердце. За ним шли Леся Степановна, бывшая учительница истории и, как подозревали многие, нынешняя вдохновительница всех речей в делегации, и Алекс-ТикТок, молодой блогер, назначенный «по просьбе молодёжи» как медиапредставитель. Алекс уже делал селфи на фоне флага ЕС с подписью: "Мир на подходе, жду лайки."

— Доброе утро! — торжественно объявила Ингрид Свенссон, шведская модераторша. Она была одета в серый костюм, лицо у неё было такое, как будто она уже сто лет модерирует переговоры и мечтает о пенсии в Норвегии.

— Ну, здравствуйте, — сказал Геннадий, глядя на шведский стол. — Что, и тут без гречки?

— Та шо ж вы хотели, — отозвался Степан. — Европа. У них тут даже селёдка — веганская. Вчера пробовал — вкус как у компромисса: вроде есть, а вроде и не хочется.

— У нас в Москве компромиссы не едят, — заметил Игорь Вениаминович. — У нас ими закусывают.

Ингрид подняла глаза к потолку. Потолок не помог.

— Коллеги, — сказала она с натянутой улыбкой, — мы собрались, чтобы обсудить пути деэскалации.

— А мы только начали эскалацию, — парировал Степан. — Дайте чаю, и я предложу план.

Тем временем Алекс установил штатив и камеру, подключил микрофон и крикнул:

— Всем привет! Сейчас будет прямая трансляция дипломатии 2.0! Не переключайтесь, будет жара!

— А это кто? — подозрительно спросил Олег Аркадьевич, указывая на Алекса. — Это кто ему аккредитацию дал?

— Народ, — сказал Степан.

— А если народ завтра приведёт козу?

— Приведёт. Но с вышиванкой. У нас так положено.

В это время шведский официант осторожно выставлял на стол поднос с канапе, внутри которых находился загадочный паштет. Степан взял одно, понюхал, и, не колеблясь, предложил Геннадию:

— Будете?

— Если я это съем, я потом подпишу Минск-3, не глядя.

В зал зашёл Янек Ковальский, польский наблюдатель, нести что-то в папке. Он открыл рот, чтобы сказать:

— Извините, господа, но я хотел бы внести...

— Янек, присядь, — в унисон сказали обе делегации.

Ингрид хлопнула в ладоши.

— Начинаем. Первое слово даётся России.

Геннадий встал. В его глазах была решимость, как у человека, который сейчас прочтёт что-то из «Капитал» и добавит туда пару цитат из Высоцкого.

— Мы приехали с целью достичь мира, — сказал он торжественно. — Но не такого, как вы думаете, а настоящего, славянского. Где мужик с мужиком пожмут руки, запьют квасом и забудут, кто кому чего должен.

— То есть — прощаете нам Крым? — улыбнулся Степан.

— Крым наш, как борщ ваш. Дискутируем, но не отдаём.

Степан встал.

— Мы тоже за мир. Но такой, чтобы с песнями, с плясками, и чтобы в конце НАТО приглашало нас на шашлыки.

— Шашлыки — это армянское, — пробурчал Игорь Вениаминович.

— Ну так пригласим и армян! Мир для всех, а не для избранных!

— Коллеги, — вздохнула Ингрид. — Мы, кажется, начали с темы борща и шашлыков. Предлагаю перейти к повестке дня.

— Поддерживаю, — сказал Геннадий. — Но сначала, простите, — он достал из дипломатического портфеля трёхлитровую банку. — Огурчики. Для атмосферы. Домашние. С укропом и истиной.

Все переглянулись. Степан вздохнул.

— Ладно. У меня есть баночка сала. Мир, значит, начнём с обмена культурным наследием.

— И конфискацией TikTok'а, — добавил Игорь.

— Только через мой VPN! — крикнул Алекс.

Так и начался первый день переговоров — с борща, огурцов, сала, камеры и взаимного непонимания, приправленного надеждой. Всё, как и положено в международной дипломатии. То есть — как в школьной столовой: все ругаются, но в конце как-то наедаются.

На второй день конференции в Женеву прибыли «дозапасные» делегации. Международные отношения, как шведский стол — мало кому нравятся, но все почему-то берут добавку.

Первым прибыл дональд Стивенсон — американский наблюдатель. Вышел он из лимузина, как президент: в солнцезащитных очках, с наушником в ухе, кофе в руке и видом полного равнодушия. Он поздоровался с охраной, потом с зеркалом, потом с микрофоном — и только потом понял, что чемодан остался в аэропорту.

— Пожалуйста, найдите мой чемодан, — сказал он через переводчика.

— А кто у вас переводчик? — спросили на ресепшене.

— Вот! — он указал на мужчину позади себя.

— Это водитель, — пояснили ему.

— Тогда у нас проблема. Я не говорю по-французски, по-русски или по-украински. Зато говорю по-флоридски.

В это время на месте регистрации возник другой казус. Польский представитель Янек Ковальский прибыл... но без паспорта. Вместо него он по привычке сунул в портфель газету с кроссвордом и листок с надписью «Приглашение на шашлыки от дяди Богдана».

— Простите, но где ваше удостоверение личности? — спросил администратор.

— Вот, — Янек торжественно вытащил фотокарточку своего кота в костюме Наполеона.

— Это же кот!

— Но он член семьи!

На третий вход в конференц-зал зашла пенсионерка Тамара Ивановна, запыхавшаяся, с тремя сумками и понятным возмущением на лице.

— Вы кто? — осторожно поинтересовалась охрана.

— Я тут по делу. Я соседка племянника зятя двоюродного брата переводчика украинской делегации. А ещё я лучше всех знаю, как варить борщ. А значит — имею моральное право участвовать в переговорах.

— У вас есть документы?

— Конечно! — она достала из сумки ветхое удостоверение учителя труда 1984 года и блокнот с рецептами.

Её пустили. Не потому что она права. А потому что у неё была банка варенья. А спорить с женщиной с вареньем — плохая идея.

В конференц-зале к этому моменту царила атмосфера лёгкой паники. Геннадий Петрович пытался понять, где его замы.

— Где Игорь Вениаминович?

— Он ушёл в туалет и не вернулся, — ответил Олег Аркадьевич.

— Он что, в туалете потерялся?

— Нет, его задержали на швейцарской таможне. Говорят, у него в портфеле обнаружили книгу "Как проиграть и сделать вид, что выиграл".

Тем временем Степан Васильевич спорил с технической службой конференции:

— Я вас спрашиваю, почему в помещении висит кондиционер, а не вышиванка? Это же культурный центр, а не холодильник!

— Мы просто хотели, чтобы температура была комфортной...

— Комфортной? Комфорт — это когда бабушка гладит рубашку, а не когда ты дышишь, как в морозилке IKEA!

Появился Алекс, снова с камерой.

— Так, ребята, записываем! День второй. Международные переговоры. За кулисами! Заголовок: «Кондиционер стал камнем преткновения!»

Он уже получил 10 тысяч лайков за первую минуту.

Внезапно раздался крик:

— АААААА!

Это был турецкий наблюдатель, который опоздал на сутки и ворвался в зал с чемоданом в одной руке и ковром — в другой.

— Извините! Я задержался! Была пробка в Анкаре... и верблюд сбежал!

Все замолчали.

— У нас тут не верблюжьи бега, — сказал Геннадий, — у нас здесь миротворческий процесс. Хотя, с вашими объяснениями это уже цирк.

— Где кофе? — спросил Степан.

— Где переводчик? — спросил американец.

— Где кот? — спросил Янек.

— Где же всё-таки туалет? — донёсся голос Игоря Вениаминовича откуда-то из-под сцены.

Ингрид Свенссон нервно листала повестку.

— Хорошо... коллеги... сегодня мы обсудим следующие темы...

— Подождите! — вмешалась Тамара Ивановна. — Пока не обсудим нормальный завтрак — никакой повестки не будет!

Она уже расстилала полотенце прямо на столе. Сумки открылись: пирожки, варенье, копчёная курица и, как кульминация — салат «Оливье» в миске с ёлочкой.

— Это дипломатия! — кричала Ингрид. — Это — международная конференция, а не сельский буфет!

— Кто вам сказал, что они разные вещи? — подмигнула Тамара и протянула ей пирожок.

Ингрид съела. Сопротивлялась, но съела. Через минуту в неё вселилось просветление. Она выключила ноутбук и сказала:

— Предлагаю официально: первым пунктом мирного соглашения объявить совместный обед. Все согласны?

— Да! — хором откликнулись делегации.

— И без глютена! — добавил Алекс.

— Это уже перегиб! — закричал Степан.

Так закончился второй день переговоров — общим столом, полным варенья, борща и культурных недопониманий. На повестке дня осталась лишь одна фраза: «Кто принесёт соль?»

Утро третьего дня началось с надежды. С того самого момента, как Ингрид Свенссон доела второй пирожок от Тамары Ивановны, в конференц-зале витала лёгкая атмосфера мира, дружбы и утомлённости. Даже Геннадий Петрович выглядел довольным — хотя на всякий случай всё ещё держал портфель под рукой, в котором теперь уже явно оставалась только надежда на здравый смысл.

— Сегодня мы начнём с составления первой резолюции, — торжественно заявила Ингрид, вытирая варенье с уголков губ. — Предлагаю сформулировать её в трёх пунктах: прекращение обидных заявлений, совместный культурный проект и подготовка к переговорам по ключевым вопросам.

— Поддерживаю! — сказал Степан Васильевич. — Только предлагаю четвёртый пункт: признание вареника как украинского культурного достояния.

Тут комната замерла. Геннадий Петрович встал. Медленно. С достоинством.

— Простите, — сказал он, выпрямившись. — Но вареник — это интернациональное явление. Он давно живёт у нас на Руси. Ещё в былинах Илья Муромец уплетал их с капустой перед битвой.

— Это сказки, — отрезал Степан. — А у нас вареник с вишней прописан в Конституции! Там прямо написано: "Держава забезпечує розвиток борщу, вареника та народної пісні."

— Это вы сейчас выдумали! — вспылил Игорь Вениаминович.

— Как и половину своих лозунгов! — парировал Алекс, не отрываясь от съёмки. — Ребята, супер, не останавливайтесь! Сейчас идёт лучше, чем финал «Холостяка»!

— Да что вы знаете о варениках! — неожиданно вступилась Тамара Ивановна, размахивая ложкой. — Вареник — он, как муж: если горячий и с вишней, то любимый. А если холодный и с капустой — выбросить не жалко, но жалко, что не вымылся.

Все замолчали. Даже американец Дональд Стивенсон, который до этого момента пытался с помощью приложения Google Translate понять слово «сало», поднял брови.

— Так, спокойно, — сказал Геннадий, открывая блокнот с цитатами. — У меня тут записано: «Не дели вареник, дели майонез». Значит, предлагаю компромисс. Пусть вареник будет... совместным достоянием!

— Как Шенген? — уточнил Янек.

— Как чёрный хлеб, — сказал Олег Аркадьевич. — Вроде ничей, но каждый говорит, что его.

— А давайте сделаем международный фестиваль вареника! — вдохновился Степан. — С тремя номинациями: лучший с картошкой, лучший с мясом и самый патриотичный!

— И конкурс слепки! — добавил Алекс. — Я уже придумал название: «Мировареник 2025». И прямая трансляция! Где мой штатив?!

Ингрид потянулась к чаю. Ей всё это начинало нравиться... до того момента, как в зал вернулся турецкий наблюдатель с криком:

— Я нашёл способ разрешить ваш спор! Мы сделаем вареник в лаваше! И с кебабом внутри!

— Что?! — одновременно вскрикнули обе делегации.

— Это уже не вареник! — закричал Степан.

— Это варени-кебаб! — радостно объяснил турок.

— Это дипломатический террористический акт! — заявил Игорь.

— Это TikTok-челлендж! — закричал Алекс. — Дайте мне тесто и мясо, я снимаю!

Началась суматоха. Кто-то достал муку. Кто-то включил плиту. Кто-то позвал на помощь охрану, но охрана тоже включилась — с рецептами своих бабушек.

— Всё, я не могу! — воскликнула Ингрид. — У вас тут вместо переговоров — гастрономическая баталия с элементами политического рэва!

— А вы что хотели? — пожал плечами Степан. — Мы ж славяне. У нас без еды никакой договор не подписывается. Голодный — значит агрессивный.

— Психология. — кивнул Олег. — Мы даже ракеты запускаем после обеда, не до.

— Вот! — внезапно воскликнула Тамара Ивановна. — Это и будет наша первая резолюция: не обсуждать никакие геополитические темы до того, как все хорошо поедят!

— Поддерживаю! — сказал Янек. — И прошу внести поправку: кофе обязателен. У меня давление!

— И варенье! — добавил Дональд. — Я не понял, что это было, но это было хорошо!

— Тогда формулирую: первая мирная резолюция — "Про важность еды в международных переговорах и статус вареника как символа дружбы!"

Все захлопали. Даже швейцарские официанты на кухне, услышав аплодисменты, синхронно выпрямились и почувствовали себя частью истории.

— Поздравляю, — выдохнула Ингрид. — У нас есть первая резолюция. И это... про вареники. Я чувствую, что в ООН никто не поверит.

— Пусть приезжают, — сказал Геннадий. — Мы и им сварим.

Так закончился третий день переговоров. В Женеве был утверждён важнейший документ — "Конвенция по Варенику", подписанный под шум щипчиков, запах тушёной капусты и со стримом в прямом эфире, где Алекс писал в комментариях: «Мир начинается с теста. Не верите? Подпишитесь и увидите сами.»
***

На четвёртое утро Женевская конференция вошла в фазу, которую в кулуарах стали называть «День Серьёзного Лица». Это когда все делают вид, что наконец-то собираются говорить о важных, стратегических, болезненных и, желательно, неаппетитных вещах. Например — о территориях.

Геннадий Петрович пришёл в зал с чем-то, похожим на карту. Но когда он её развернул, оказалось, что это было старое полотенце из советского дома отдыха «Берёзка» с нарисованными на нём регионами. Крым отсутствовал, зато присутствовала надпись: «Лето 1986: слава социалистическому туризму!»

— Это намекает на многое, — сдержанно заметил Степан Васильевич, рассматривая картину. — Но не на готовность к конструктивному диалогу.

— Это намекает, что у нас с географией душевно. С памятью, понимаешь? — вздохнул Геннадий. — Мы же не на GPS-у обсуждаем, а сердцем.

— Сердцем, говорите? — Степан скинул рюкзак и достал собственную карту. На ней, кроме Украины, был нарисован кот в вышиванке, флаг на Таврии и стрелка с надписью: "Здесь могла быть ваша реклама."

— Я бы с таким только ТикТок снимал, — буркнул Игорь Вениаминович.

— А я снял! — радостно подал голос Алекс-ТикТок, стримящий из-под стола. — Заголовок: «Когда карты пахнут нафталином».

Ингрид Свенссон, модератор переговоров, в этот момент выглядела как человек, застрявший между двумя стенками IKEA с инструкцией на санскрите.

— Друзья... давайте сосредоточимся. Повестка на сегодня: территориальные дискуссии и дипломатический протокол. Прошу без еды, выкриков и нестандартных карт.

И тут судьба решила вмешаться. Или, точнее, Тамара Ивановна. Она встала, подошла к столу и с материнским прищуром поставила перед всеми горячий борщ в кастрюле. Запах пошёл по залу, как голос Пуговкиной на свадьбе: согревающе и агрессивно-пробуждающе.

— Без борща не будет территорий, — заявила она. — И не спорьте. Я сорок лет в ЖЭКе проработала, я знаю, как люди делятся. Сначала кормим, потом миримся. А потом — посмотрим.

Все переглянулись. Переговоры снова приостановились на борщ.

Каждый получил тарелку. Все зачерпнули. Всё было прекрасно... пока Олег Аркадьевич не достал из внутреннего кармана кетчуп. «Хайнц». Классический.

— Что вы делаете? — прошептал Геннадий.

— Он кислый. Я чуть подсолю и сладости добавлю.

— Это борщ! — вскричал Степан. — В него кетчуп?! Это дипломатическое преступление средней тяжести!

— Я предупреждаю! — крикнула Тамара. — Кто положит кетчуп в мой борщ — тот получит половником по судьбе!

Но было поздно. Олег аккуратно капнул в тарелку. Три капли. И наступила тишина. Такая, что даже смартфон Алекса перестал снимать от стыда.

— Это провокация! — закричал Степан. — У нас есть видео! Секунду назад Алекс снимал!

— Подождите! — вмешался Янек. — А что если... это просто вкусовщина?

— Вкусовщина? — возмутилась Тамара. — В следующий раз ты скажешь, что "оливье" можно с кукурузой делать!

— Можно? — спросил турецкий наблюдатель, уже готовящийся записать рецепт.

— Нет! — воскликнули все хором.

Ингрид в панике жала кнопки на микрофоне, случайно включив гимн Болгарии.

— Коллеги! — попыталась она снова. — Мы должны вернуться к обсуждению границ!

— Я вижу только одну границу! — воскликнул Степан. — Между кетчупом и здравым смыслом!

— Предлагаю подписать протокол: «О недопустимости добавления промышленных соусов в народные блюда во время переговоров»! — заявил Геннадий.

— И зафиксировать это юридически! — добавил Игорь. — С подписями, печатями и фото на фоне кастрюли!

Пока шла дискуссия, Алекс запустил голосование в прямом эфире: «Кетчуп в борщ — это преступление или культурный выбор? Голосуйте!»

Через три минуты у него было 200 тысяч голосов. Результат: 85% — преступление. 10% — «Зависит от борща». 5% — «Что такое борщ?»

— Видите? Народ высказался! — заявил Алекс. — Народ всегда прав!

— Народ ел сосиски в тесте в 90-х! — огрызнулся Олег. — Народ тоже ошибается!

— Всё! — строго сказала Тамара Ивановна. — Или вы сейчас прекращаете этот соусный балаган, или я пишу в газету. Я в «Аргументы и факты» пишу, не смейтесь.

— Мы... — пробормотала Ингрид, — ...обсуждали территории...

— И в итоге выяснили, — спокойно сказал Геннадий, — что главная территория — это тарелка. И лучше её не делить, а делиться.

— О-о-о... — зазвучал хор одобрений, как будто это была великая мысль.

— Я записал, — сказал Алекс. — Это будет заголовок стрима: «Дипломатия в кастрюле. Граница на борще».

Так закончилась четвёртая встреча. Ни о каких географических границах не договорились. Зато по итогам было решено: Создать совместный проект «Культурные супы народов», Временно запретить любые магазинные соусы на переговорах, Объявить кастрюлю Тамары Ивановны объектом всемирного наследия ЮНЕСКО.
***

Пятый день переговоров начался, как всегда, с надежды и кофе. То есть, с попытки найти кофе и объяснить швейцарской кофемашине, что слово «латте» — это не политическое заявление.

Геннадий Петрович подошёл к автомату первым. Он вёл себя, как человек, который всю жизнь пил только чай, но решил однажды попробовать «этот ваш кофе». Он нажал кнопку с изображением чашки, получил стакан горячей воды, снова нажал — выпал сахар, и только на третий раз что-то начало пахнуть бодростью.

— А это что за цена? — вдруг заметил он, глядя на надпись: “2 франка.”

Он достал из кармана... жетон от московского метро 1983 года.

— Вы что, всерьёз? — изумился техник кофемашины, случайно проходивший мимо.

— Это надёжная валюта, — спокойно объяснил Геннадий. — Ходила по рукам сорок лет. В ней душа народа!

— У нас тут франки, месье.

— А у нас там подземка, дорогой ты мой швейцарский друг. Подземка, на которой строится стабильность! Ты попробуй этим жетоном постучи по столу — любой министр поймёт, что пора уступить.

Тут подошёл Степан Васильевич, ухмыляясь:

— Хотите кофе — платите гривнами. У нас купюры красивые, с портретами настоящих героев, не каких-то там туннелей.

— Хотите гривнами? — влез Олег Аркадьевич. — Прекрасно! У меня осталась 2-гривневая монета, которой я в детстве крышки с газировок сбивал.

— А у меня, — с гордостью сообщил Янек, — есть купон времён Гданьского рынка. Правда, он уже не действует даже в музее. Но аромат ностальгии — бесценный.

Ингрид Свенссон уже писала в своём блокноте:
«5 день. Переговоры. Темы: валютная анархия, жетоны, ностальгия. Заключения: лечить поздно.»

— Давайте обсудим экономику! — попыталась она вернуть встречу в конструктив.

— Да мы обсуждаем! — вскричал Алекс, снимая процесс. — Экономику доверия! Кто во что верит — тем и платит!

— Вот! — сказал Геннадий, доставая купюру времён перестройки. — Вон, гляди, две копейки, ещё с Лениным! Это инвестиции в прошлое!

— А это, — не отстаёт Степан, — чек на пирожок из буфета Верховной Рады 1997 года. С подписью! Это культурный актив!

— Так! — строго сказала Ингрид. — Экономика! Курсы валют! Банковские гарантии! Ликвидность! Хоть кто-то из вас понимает, что это?

— Я ликвидировал три кредита! — гордо заявил Янек.

— А я вложился в сало! — добавил Степан. — Правда, в холодильнике, но всё равно стабильнее биткойна.

В этот момент в зал вошёл Дональд Стивенсон, американец, с планшетом и серьёзным выражением лица. Он, наконец, нашёл переводчика. Правда, это оказался португалец, который говорил только по-испански.

— I want to speak about financial cooperation, — начал Дональд.
— Он говорит, что хочет нас всех накормить, — перевёл португалец.

— Что? — удивился Степан. — Ну пусть кормит, только без кетчупа.

— Нет-нет-нет! — Дональд пытался объяснить. — Economy! Sanctions! Investments!

— Он говорит, что санкции — это инвестиции в духовность, — уверенно перевёл его помощник.

— Ну наконец-то, — сказал Геннадий. — До них дошло.

И тут, как назло, Тамара Ивановна объявила:

— Перерыв! У меня свежие пирожки, и никакие санкции не спасут вас от начинки с яйцом и луком!

Все ринулись к столику. Экономические вопросы снова отложили. На потом. Как и положено.

Турецкий наблюдатель между делом показал свою валюту. Монету с дыркой. Все переглянулись.

— И сколько это?

— Не знаю, — пожал плечами турок. — Но если бросить её в фонтан — можно загадать желание, чтобы курс не падал.

— Или чтобы кофе наливался не за жетон, — добавил Геннадий.

— Или чтобы Google Translate когда-нибудь научился переводить "борщ" правильно, — мечтательно добавил Дональд.

В итоге было решено, что: курсы валют не обсуждаются, пока не определён эквивалент пирожка; жетон метро признаётся временноплатёжным инструментом, но только на уровне анекдота; все делегации обязуются принести по одному сувениру, с которым можно торговаться в случае дефицита франков; кофемашина требует реформ.

Алекс всё это транслировал в прямом эфире под заголовком: «Экономика нового образца: пирожок против санкций».

Так закончился пятый день Женевской конференции. О территориях — ни слова. Но борщ ели горячий, пирожки — с корочкой, и никто не подрался. А это, как сказала Ингрид, уже неплохой фундамент для стабильности.
***

На шестой день дипломатического шоу в Женеве стало ясно — мирные переговоры медленно, но уверенно превращаются в фестиваль международной импровизации.

С утра пропал Янек Ковальский.

— Он где? — спросила Ингрид.

— Говорят, ушёл за хлебом, — ответил турецкий наблюдатель, — и решил отдохнуть в каком-то монастыре. Там тишина, никто не спорит, и чай с мятой.

— Умный мужчина, — вздохнула Ингрид, оглядывая зал, где происходило нечто между кулинарным мастер-классом, студенческим капустником и симпозиумом по психиатрии.

Степан Васильевич пришёл с опозданием. На груди у него висела медаль. Неофициальная. Из фольги. С надписью: «За вклад в переговоры, выраженный в борще».

— Кто вас наградил? — удивился Геннадий Петрович.

— Народ. То есть Тамара Ивановна.

— А она у нас что, министерство?

— Министр общечеловеческих ценностей. К тому же, она сегодня принесла холодец. Это сильный дипломатический аргумент.

И это было правдой. Тамара Ивановна принесла огромную миску холодца. Прозрачного, с морковкой, с горошком. Как сказал турецкий наблюдатель:

— Это похоже на НАТО: с виду холодно, но если попробовать — вкусно и непонятно.

Пока все ели, подошёл Алекс-ТикТок и сказал:

— У нас, кстати, сегодня юбилей — мы набрали миллион просмотров. Моя бабушка говорит, что теперь я могу идти в Верховную Раду. Или в StandUp.

— А ты сними, как Геннадий смеётся, — подал идею Олег Аркадьевич. — Это редкое явление. Как солнечное затмение.

Но Геннадий не смеялся. Он смотрел на планшет, где заголовки новостей кричали: «Переговоры в Женеве: вместо договоров — борщ и жетоны!», «Украинский пирожок признан объектом международного влияния», «Делегации договорились не спорить, пока варенье не закончится».

— Что с миром? — пробормотал он.

— Мир — это мы, — ответил Степан. — И пока у нас ложки, вилки и терпение — он будет держаться.

Тем временем в зал зашла швейцарская горничная, извиняясь за то, что кто-то перепутал переговорный зал с буфетом. Увидев холодец, она перекрестилась. Не из-за религии — просто у неё в жизни не было таких холодцов.

— Всё, коллеги, — сказала Ингрид. — Нам надо подвести итоги недели.

Она встала, поправила волосы, выдохнула и с видом капитана корабля, который вёл лайнер через океан борща, заявила:

— За шесть дней мы: поделили вареники, не деля страны; подписали резолюцию о недопустимости кетчупа; признали гастрономию — важнейший инструмент мира; выяснили, что жетон метро не принимается в банке; потеряли одного наблюдателя в монастыре.

Получили миллион просмотров.

— Я бы сказала — не плохо. — Она посмотрела на всех. — Но у нас остался один нерешённый вопрос.

— Территории? — спросил Геннадий.

— Экономика? — уточнил Степан.

— Где чайник? — буркнул Олег Аркадьевич.

— Нет. — Ингрид поставила ноутбук на стол. — У нас нет согласованного формата общения.

Все замерли.

— Что вы имеете в виду? — осторожно спросил турецкий наблюдатель.

— Кто с кем как общается. Какие слова допустимы. Как интерпретируются заявления. Кто обижается, а кто притворяется.

— То есть, вы хотите сказать... что нас надо... перевести? — предположил Алекс.

— Именно. — Ингрид кивнула. — Я предлагаю, чтобы каждая сторона составила глоссарий своих политических и культурных выражений.

— Пример? — попросил Геннадий.

— Вот, например: если вы говорите «мы рассмотрим», вы имеете в виду «мы не согласны, но позже». А украинцы думают, что это значит «скоро подпишем». Это создаёт напряжение. Нам нужен международный словарь под текст переговоров.

— А если кто-то говорит «интересное предложение»? — спросил Степан.

— Это значит «мы смеёмся внутри».

— А «национальные особенности»?

— Это вежливый способ сказать «нам это непонятно, но мы боимся это критиковать».

— Гениально, — сказал Олег. — То есть, теперь мы не просто говорим, а будем сначала переводить себя сами?

— Как Instagram, — сказал Алекс. — Только не фильтры, а сноски.

— Сноски к народу, — философски заключил Геннадий.

— Это и есть дипломатия, — подытожила Ингрид. — Мир невозможен без пояснений.

Так была принята новая инициатива: создать “Словарь Дипломатического Самоперевода”, который станет основой для всех последующих переговоров.

Прежде чем расходиться, делегации договорились: принести по пять любимых фраз для расшифровки; создать рабочую группу по смыслу слов; и наконец, съесть холодец, пока он не ушёл обратно в форму желе.

Так завершилась Глава 1 — не подписанием договора, не демаркацией границ, и даже не созданием временной комиссии по вареникам. Она завершилась договорённостью объяснять, что каждый имел в виду.

А для начала — это неплохо.