Proigrivatel

Под пристальным взглядом бабушки Юлька сбросила оцепенение, смутилась:

– Я ж помогать приехала, ба! Картошку в огороде прополоть, полить всё. А тут ещё не потопала, уже лопать…
– Разговорчики! – улыбнулась бабуля. – Чтоб я тебя в огороде не видела, пока всё не съешь!
– Вот-вот, что за работник, если без сил работать идёт? – дед бросил на бабушку быстрый взгляд, и та кивнула, прикрыв глаза еле заметно:
– Всё утро готовила, Юлёнка! Уважь уж старушку!

Любимые блины ждали, как положено, под тканой салфеткой. Толстые, свежие, даже ещё чуть тёплые. И кофе, как делала бабушка – с ложкой сгущёнки вместо сахара и сливок. Юлька разложила угощение на большой тарелке, привычно потянулась к телефону, провела пальцем по экрану… Ещё раз. И снова. Экран остался чёрным.

«Понятно, почему будильник не сработал», – расстроилась она. Вздохнула. Отставила кружку. В сенях долго щёлкала выключателем, но свет так и не загорелся. На ощупь нашарила зарядку в кармане куртки и включила телефон в сеть, чтобы не терять времени, как дадут электричество.

Завтракать без телефона было непривычно, зато вкус блинов – сливочный, медовый, знакомый с детства, – ощущался острее. Как много лет назад, когда она жила в деревне всё лето и лакомилась ими каждый день. В задумчивости Юлька потянула с тарелки очередной блин, откусила…

Выплюнула прямо на скатерть. Горьковатое тесто с привкусом гнили шлёпнулось перед ней бесформенным комком. Мелькнули чёрные паутинки плесени. Тошнота подкатила к горлу, и Юлька еле успела отвернуться от стола: её вывернуло на пол, тем же липким, чёрным, мерз…

Юлька моргнула, и наваждение исчезло. Куски блинов, только что упавшие на пол, были обычными, как и тот, на столе. Только кисло пахло рвотой.

Задержав дыхание, Юлька сгребла всё в таз, наспех замыла водой и выбежала во двор.

Дед всё ещё орудовал лопатой. Грядка под ней уже наполовину зачернела взрытой землёй. Розовые нити червей, разрубленных лезвием, копошились в рыхлых маслянистых комьях, изворачивались, пытались спрятать в мягкую почву искалеченные тельца.

– Ты уже справилась, что ли? – бабушка возникла из-за спины, словно ждала Юлиного появления. Подоткнула косынку натруженными пальцами: скрюченными, чёрными от въевшейся земли. Усмехнулась. – И трёх часов ещё нет, а ты уже завтрак смела! Вкусно, милая?
– Да, вкусно, спасибо! Я только тазик вынесу в туалет, туда, в конец огорода…
– Не надо!!!

Бабушка с дедом вскрикнули одновременно – так, что Юлька едва не выронила таз. Бабушка рванула его из рук, подхватила, торопливо зашагала прочь:

– …сама отнесу, Юлёнка! И вообще, не ходи сегодня в огород. Ты сюда что, батрачить приехала?
– Нет, но я хотела вам помочь…
– Отдыхай! – перебила бабушка. – Наработаться успеешь! Кино посмотри, зря у нас телевизор новый?
– Ба, там электричества нет…
– Книжку почитай, – резко бросил дед, застывший с лопатой, как будто не копал, а просто слушал их разговор, замерев над грядкой. Бабушка снова поспешно улыбнулась:
– И правда, Юлёнка! Книжку!

Юлька отчего-то не смогла отказать. На пороге, входя в дом, застыла, и лопатками почувствовала взгляд. Напряжённый взгляд двух пар глаз.

Телефон не зарядился. Новый телек глядел чёрным провалом в стене. Часы в комнате всё так же показывали половину десятого.

«Сломались, что ли?» – нахмурились Юлька, но трогать не решилась: с детства боялась повредить хитрый механизм.

Есть не хотелось.

Она подошла к столу, долго глядела на кофе в кружке. По поверхности уже натянулась тёмная пенка, и Юлька не выдержала – тронула её языком, и тут же плюнула, рванула к раковине, вылила всю кружку в слив.

«Я слишком долго сегодня спала», – думала она раз за разом, по кругу, стараясь убедить в этой мысли сама себя. Но куда деваться от ощущения, что лизнула не кофейную пенку, а едва затянувшуюся ранку на разбитой коленке? Железный привкус крови всё ещё ржавел на языке.

Юлька села в кровати, уставившись в одну точку. Солнце больше не било в окно – перевалило к западу, ушло на другую сторону дома. Захотелось пойти в дальнюю комнату, распахнуть шторы, посмотреть, что творится на улице, как мимо идут по делам соседи, гоняют на великах дети, шастают деревенские коты… При одной мысли об этом тело словно одеревенело, стало тяжёлым, чужим. И в висках отдалось болью.

Над домом снова прокатился тяжёлый гул: ближе, ближе – самолёт шёл низко, громко, и в момент максимального сближения Юлька даже зажмурилась, – но гул отпустил, начал отдаляться, затихать, и самолёт полетел дальше, за деревню, за поля. Как всегда.

Юлька подошла к шкафу и провела пальцами по корешкам книг, знакомым с детства. Вот эта, оранжевая, – «Робинзон Крузо», рядом – «Волшебник Изумрудного города» со стёртой надписью на зелёном фоне, а эта, жёлтая, в мягкой обложке, – про Тарзана. Кажется, она перечитала здесь всё, пока была школьницей.

Может, эта? Кажется, такой книги в дедовой библиотеке она ещё не видела.

Замша, черная лента закладки. Название когда-то было отпечатано на обложке тиснением, но стёрлось. Юлька лежала в кровати, листала страницу за страницей, но буквы разбегались, как тараканы, наползали друг на друга, играли в догонялки – не прочесть… Она не заметила, как уснула.

Ей снилось, что бабушка с дедом шепчутся о чём-то на пороге и глядят на неё серьёзными глазами. «Главное, не в огород», – прошелестел бабушкин шёпот, и фигуры исчезли.

Ещё казалось, что ожило радио, и диктор строгим голосом зачитывал новости. «Как минимум… Службы спасения… Цифры уточняются…» Потом слова утонули в белом шуме.

Юлька открыла глаза – за окном начало темнеть, и телевизор всё ещё смотрел на неё пустым чёрным прямоугольником. Часы неизменно показывали половину десятого.

Выключатель щёлкал холостыми выстрелами, но в доме словно бы становилось только темнее. Стены скукожились, сдвинулись, стянулись вокруг кровати плотным пузырём.

Юлька не выдержала – накинула куртку, сбежала по ступенькам, хлопнула калиткой…

Когда вернулась, стало легче. После долгой прогулки она вошла в дом с чувством, что сбросила с души огромный камень.

– Ба, дедуль, я дома! – крикнула Юлька в темноту. – Так хорошо погуляла, по всей деревне прошлась! Кстати, видела…

Осеклась. Слова застыли на кончике языка. Видела что? Что было снаружи, когда она вышла?

Сумерки сгустились сильнее.

Помедлив, Юлька развернулась, прошла к калитке, надавила рукой на засов. Шагнула во внешний мир…

…и тут же вернулась обратно. Калитка закрылась за спиной, а перед глазами еле заметным пятном в темноте проступило родное крыльцо. Она так хорошо погуляла! Видела… Что-то? Что-то было в темноте снаружи?

Руки дрожали, когда она открывала калитку третий раз. И тут же – закрывала уже изнутри. Расслабленная, отдохнувшая Юлька, которая по-настоящему гуляла по деревне и видела…

Ничего не видела. Ни дороги, ни домов, ни деревьев, даже дурацких котов! Просто ничего. Не было никакого «снаружи».

Бабушки с дедом в доме не оказалось. Юлька судорожно шарила в сенях на полке, под куртками, на антресоли – пока, наконец, не нашла то, без чего дальше в доме невозможно было находиться. Карманный фонарик на батарейках, с которым она перечитала под одеялом столько книг.

– Пожалуйста, работай! Пожалуйста…

Чудо свершилось – фонарик мигнул и засветил ярким лучом.

Часы застыли на вечной половине десятого. Электричества не было.

Сердце колотилось, но Юлька могла придумать только один выход. Она выбежала из сеней, с усилием вытащила из грядки лопату и ринулась туда, где искала ответы на все загадки. В конец огорода.

– Стой! – резанул хриплый голос деда сзади.

Юлька не обернулась, крепче сжала древко.

– Да стой же ты, Юлёнка!

Дед вдруг оказался впереди, схватился за лопату цепкими чёрными пальцами. Луч выхватил из ночи дикие, ввалившиеся глаза, глубокие чёрные круги, сетку вен на распухшем лице. Юлька оттолкнулась что было сил, отпустила древко, вывернулась из-под дедовых рук…

Не успела сделать и двух шагов – за куртку схватили. Юлька махнула фонариком. Косынка на бабушке сбилась, и вместо половины головы зияла свежая открытая рана:

– Да стой же!

Юлька закричала.

Дальний гул самолёта прорезался из темноты, приблизился. Бабушка с дедом как будто приросли к земле, застыли, а Юлька рванула от них, не разбирая дороги, задыхаясь, и в десяти шагах провалилась по щиколотку в перекопанную почву, выронила фонарик…

«Светлова Евдокия Романовна», – высветил луч свежую могильную табличку.

Гул самолёта гремел почти над домом.

«Светлов Михаил Андреевич», – показалась вторая табличка.

Нестерпимый звук навалился сверху, заглушил всё.

Сзади схватили знакомые руки, обняли, не давая обернуться… Дедушка держал её, бабушка кричала что-то яростное, отчаянное. Юлька рвалась, запрокидывая голову, пока луч фонаря не вырвал из темноты третью табличку: «Светлова Юлия Александровна».

Голова взорвалась дикой болью. От самолётного гула лопались перепонки. Он ещё никогда не был таким громким.

– …ровно в полдесятого, Юлёнка. Внученька, малышка наша. Ты спала ещё, когда он рухнул. И вот…
– …мы как очнулись, и сообразили-то не сразу: у меня полголовы снесло, а деда – осколком в сердце. Потом уже поняли, как нас похоронили всех. А души на небо не ушли. И ни туда, ни сюда…
– …а ты просыпаться стала. К полудню, каждый день. И каждый раз не помнишь ничего, думаешь, что ещё живая…
– …самый страх-то, Юлёнка, он в этом как раз. Мы-то помним, как нас того… А тебя во сне завалило, значит. И просыпаешься каждый день, и дом видишь, как прежде, целым, а объясняем, чего и как, – только пугаешься, не веришь, сбежать пытаешься…
– …сколько дней таких напрасно потратили! Рассказывали, что к чему, объясняли. Кричала, плакала – а толку? Ни мы, ни ты со двора теперь уйти не способны. Ты хоть в дом заходишь, а мы-то с огорода ни шагу. Вот и решили, как можем, тебя от всего защищать. Авось проведёшь этот день по-человечески, как живая. И ведь получилось-то почти в этот раз, самую малость не дотянули!..
– …не серчай, Юлёнка. Мы завтра снова попробуем. Ты скажи только, чем тебя в доме занять? На огород нельзя, золотко, нельзя, любимая…
– …ничего. Научимся. У нас теперь, чай, попыток-то немерено. Всего-то на один нормальный день.

Этажом ниже Кирилл наконец нашёл работающий терминал. Он поставил пакеты на пол и начал рыться в карманах. Парковочного талона нигде не было. На всякий случай он заглянул под обложку паспорта. Снова проверил карманы. Пусто.

Кирилл вытер пот со лба и расстегнул верхние пуговицы рубашки. От такой духоты можно сойти с ума. Он нажал на кнопку вызова оператора, и автоматический голос объяснил ему, как получить новый талон взамен утерянного. С него потребовали 400 рублей. Он приложил банковскую карточку к считывателю, после чего пронзительный писк просигнализировал о нехватке средств для опалы. Кирилл повторил операцию, но результат оказался тем же. На карте нет денег.

Кирилл пнул терминал и поморщился от боли в ноге. Это ошибка! Либо терминал глючит, либо сбой в работе банка. Вчера вечером, когда они с братом ездили за пивом, на его карте лежало предостаточно средств. Они не могли взять и испариться.

Он потянулся за смартфоном. Сеть не ловила, заряд батареи на исходе, с экрана на него смотрели дочки, жена и аниматор в костюме Свинки Пеппы. Все четверо взирали на него как будто бы с укором, ведь он опять задержался на работе и не успеет уложить девочек.

В горле пересохло. Он заглянул в пакеты, но там не нашлось ничего, чем он мог бы утолить жажду. Только продукты, зубная паста и прочая мелочь. Кириллу показалось, что он впервые видит все эти вещи.

Кирилл поднялся на тот этаж, где рекламный красавчик в гавайке демонстрировал сухие подмышки. В торговом зале уже погас свет. Он попытался пройти через стеклянные двери, чтобы позвать на помощь сотрудника ТЦ, но те не открылись. Кирилл помахал рукой перед датчиком движения. Никакой реакции. Он начал стучать по стеклу в надежде, что его услышат. Сначала бил легонько, потом всё сильнее и сильнее. Без толку.

Надо взять себя в руки. Кирилл пригладил волосы и направился в обратную от стеклянных дверей сторону — на выход к парковочным местам. Он не станет торчать здесь до утра, а если ему по какой-то причине не откроют шлагбаум на выезде с парковки, то он готов к решительным мерам. Например, пойти на таран. Пусть потом руководство ТЦ объясняет в суде, почему у них не работают терминалы, эскалаторы и, судя по всему, кондиционеры, из-за чего их клиенты вынуждены задыхаться от духоты.

От запаха бензина у Кирилла закружилась голова. Он вспомнил, как в детстве они со старшим братом нюхали бензин, прильнув к бензобаку грузовика. Кирилла так развезло, что брату пришлось посадить его на раму велосипеда и катать по деревне, пока свежий воздух не привёл его в чувства. Дома Кирилл сказал, что идея с бензином принадлежала брату, и тому сильно досталось.

Он припарковал внедорожник напротив одного из входов. Вот прямо тут. Или нет… Кирилл прошёл дальше, потом вернулся. Чужие машины вызывали у него неприязнь, они сбивали с толку и отвлекали внимание. Как напёрсточники, которые втягивают тебя в заведомо проигрышную игру.

Кирилл купил машину совсем недавно, поэтому мысль об угоне, которая на секунду промелькнула на периферии его сознания, показалась нелепой.

От волнения и духоты в глазах помутнело. Знакомое ощущение. Будто тебя быстро-быстро везут на велосипеде, у тебя едва хватает сил, чтобы держаться за руль, мимо проносятся дома, заборы, огороды. Все сливается в расплывчатое пятно. Брат изо всех сил крутит педали и орёт на ухо: «Будь другом — насри кругом, будь сестрой — насри дугой, будь братом — насри квадратом!» Мерзкая кричалка. Несмотря на то, что Кирилл слышал её от брата сотни раз, она всегда вызывала у него недоумение. Как это — квадратом?

Неужели машину украли? Он понимал, что теряет над собой контроль, поэтому закрыл глаза и сделал пять глубоких вдохов. О подобных способах справиться с волнением он читал в литературе о личностном росте. Не помогло.

Сеть по-прежнему не ловила. На парковке тишина — ни голосов, ни скрипа тормозов, ни шума двигателей. При этом свободных мест почти нет. Это выглядело странно, учитывая, что в торговом центре уже погасили свет и закрыли павильоны. Странно не то слово. Бред, идиотизм, чёрте что и сбоку бантик.

«Эй! — Кирилл покрутился на месте, озираясь по сторонам. — Здесь есть кто-нибудь?» По парковке прокатилось эхо. Огромное пространство, заставленное машинами. Переплетение жирных, как дождевые черви, труб на потолке. Легко представить, как они шевелятся, падают на пол и ползут под колёсами автомобилей.

Его дочки боятся червяков, змей, насекомых. Кирилл вдруг представил, что он оставил девочек в машине. Они сидят и ждут, когда он вернётся из магазина и принесёт им сахарную вату. А его всё нет и нет, девочки плачут, они не могут вылезти из детских кресел и позвать взрослых… Что за чушь! Он бы никогда не оставил детей в машине. Сейчас они чистят зубки, выбирают книжку и спрашивают маму, когда вернётся папа и уйдёт ли он завтра на работу.

Рубашка прилипла к потной спине, Кирилл пошевелил лопатками, и тут его осенило. Рекламный красавчик в гавайке! Тот самый, чьи подмышки всегда остаются сухими. Он висел не там, где Кирилл припарковался, а этажом ниже. Слава богу, он всего-навсего ошибся этажом.

Кирилл заторопился, испугавшись, что лестничный переход между этажами закроют вслед за торговыми залами. На этот раз ему повезло. Он благополучно добрался до своего этажа, пройдя мимо рекламного щита со стройным брюнетом, и ему даже показалось, будто пакеты с покупками стали легче, а воздух свежее.

Попасть в ТЦ снова не получилось, поэтому Кирилл вышел к парковочным местам. Он точно помнил, что оставил машину именно здесь — вот около этого столба, снизу выкрашенного в чёрные и белые полоски, и вот рядом с этой маслянистой лужей.

Но его внедорожника здесь не было.

Кирилл бросил пакеты и сел на корточки рядом с лужей, закрыл глаза и попытался сконцентрироваться на дыхании.

Опять подумалось о брате. Однажды Кирилл увидел, как на коленях у брата сидит соседская дочка и они курят одну сигарету на двоих. Это было так красиво и так по-взрослому, что Кириллу стало завидно и он наябедничал маме. Когда он описывал ей увиденную сцену, она доставала из морозилки замороженную курицу. Услышав о сигарете, мама разозлилась и швырнула курицу на кухонную плитку, по которой вскоре растеклась лужа.

Кирилл открыл глаза и посмотрел на лужу. Хотелось пить.

Он в очередной раз проверил, ловит ли Сеть. Абонент не абонент. В рабочие чаты наверняка уже нападало несколько десятков сообщений, в том числе голосовых от шефа. Теперь придётся полночи слушать этот гнусавый голос, чтобы не пропустить ни одного срочного распоряжения, притом что каждое своё распоряжение шеф, разумеется, считает срочным.

Кирилл сделал глубокий вдох, пытаясь самого себя уверить в собственной решимости, и пошёл вдоль ряда чужих машин. Наверное, он ошибся. Рядом не было никакого столба, и лужи никакой не было, сейчас он найдёт свою машину и всё будет хорошо.

Кирилл шёл быстрым шагом, потом побежал, не обращая внимания на пакеты в руках, которые стесняли движения. Заныла нога, которой он стукнул по терминалу. Запыхавшись, Кирилл опять перешёл на шаг, а через несколько метров пустился трусцой. Он метался по парковке до тех пор, пока не понял, что потерял машину и потерялся сам.

Кирилл решил вернуться в исходную точку. Надо бы дойти до сломанного терминала и разбить стеклянную дверь, прекратить весь этот цирк и наконец вернуться домой к родным. Но он не знал, откуда пришёл, а попытка пробраться в здание ТЦ через ближайшие входы провалилась. Двери закрыты.

Следуя указаниям стрелок, Кирилл попытался найти выезд, но парковка как будто расширялась по мере его движения, исторгая из себя всё больше машин, всё больше полосатых столбов, маслянистых луж и указательных знаков. Парковка засасывала его, как зыбучий песок.

Он присел на капот легковушки, чтобы перевести дух. Лицо пылало, как при температуре. Его не покидало ощущение нереальности происходящего, как будто он спал или бредил. Над головой копошились вентиляционные трубы-черви, под ногами расстилался бетонный пол, в котором отражался ослепляющий свет люминесцентных ламп.

Его взгляд упал на лобовое стекло впереди стоящего минивэна, за которым улавливались очертания человеческой фигуры. Человек! Какое облегчение! Кириллу показалось, что водитель крепко спит, запрокинув голову назад и раззявив рот, но потом он подошёл поближе. Синюшная кожа, запекшаяся кровь на виске и щеке, выпученные глаза — мужчина был мёртв. Из руля торчала сдувшаяся подушка безопасности.

Кирилл выронил пакеты и подёргал дверную ручку. Заперто.

Забыв про пакеты с покупками, Кирилл побежал куда-то, не зная куда, лишь бы подальше отсюда. Надо позвать на помощь, надо отыскать шлагбаум и убраться с парковки, пусть даже пешком.

Теперь, когда он увидел мёртвого водителя за рулём минивэна, мертвецы стали попадаться ему на глаза повсюду. Как будто он прозрел. Окровавленные трупы в неестественных позах сидели и лежали в салонах автомобилей. Некоторые из них высовывались из окон и багажников. Он стал замечать следы аварий почти на каждой машине: треснувшие стёкла, погнутые бампера, вмятины на боках.

Это место больше похоже на автомобильную свалку, чем на парковку, подумал Кирилл. С той лишь разницей, что машины тут расставлены аккуратно, словно начальник свалки страдает навязчивым стремлением к порядку.

Мелькнула мысль о розыгрыше. Может быть, начальник нанял команду умельцев, которые устраивают масштабные розыгрыши? Топ-менеджеров выводят из зоны комфорта и всё такое. Вероятно, его накачали наркотиками и привезли в этот проклятый ТЦ, который шеф выкупил на всю ночь. Ведь Кирилл не помнил, как попал в торговый центр, как ходил по магазинам и оплачивал покупки. Очень смахивает на розыгрыш. Сейчас начальник сидит у экрана с блокнотиком и делает отметки: плюс 15 баллов — за бег трусцой с пакетами, минус 30 — за потерю самообладания. А эти тела в машинах — галлюцинации, вызванные действием наркотических препаратов, или куклы, или 3D-анимация. Мало ли что можно придумать, когда у тебя куча бабла и ты не спишь по ночам, потому что ты старый, злой, больной на голову миллионер, у которого ничего в жизни не осталось, кроме работы…

От злости и обиды у Кирилла задёргалось нижнее веко. Его заперли на парковке, чтобы проверить на прочность. Вот же скоты! Он забрался на крышу помятой легковушки и огляделся с видом полководца, изучающего поле предстоящего сражения. Он увидел ещё больше побитых развалюх. Кое-где одни машины лежали на других, как спаривающиеся жабы.

В детстве они часто играли в царя горы. Сначала возились с машинками, строя песочные дороги, тоннели, дома и парковки, а потом превращали песочную гору в арену. Выстоять против старшего брата было сложно, поэтому Кирилл делал ставку на скорость и хитрость. Он бил по ногам и кидался песком, вынуждая брата закрывать глаза, оступаться и терять драгоценные секунды. Подлая тактика приносила плоды. Будь братом — насри квадратом, как любил говорить брат.

Стоя на крыше легковушки, Кирилл поднял руки и показал средние пальцы. Наверняка здесь повсюду развешаны камеры. На, смотрите! Пусть шеф и его шестёрки знают, что их раскусили. Он царь горы, а не подопытная крыса.

Внимание Кирилла привлекло еле заметное движение вдалеке. То ли машина, то ли что. Он пригляделся. В его сторону медленно двигался робот с большим дисплеем на белом корпусе. Точно такого робота, похожего на стиральную машинку на колёсиках, он недавно встречал на конференции, где ему довелось выступать с докладом.

Кирилл слез с машины и пошёл навстречу роботу. Пока шёл, он всё сильнее убеждался в своей правоте. Всё это — дорогой розыгрыш на потеху шефу. Кирилл даже выдавил из себя улыбку, уверенный в том, что шеф наблюдает за ним. На роботе, конечно же, установлена камера. Возможно, сейчас на дисплее всплывёт щекастая морда начальника, и тот, давясь от смеха, начнёт высмеивать Кирилла — за глупую панику, растрёпанный вид и потерянные пакеты с зубной пастой, которую ему подсунули.

Захотелось шандарахнуть по роботу ногой, чтобы он упал и чтобы осколки экрана разлетелись во все стороны. Но Кирилл боялся испортить начальнику удовольствие. Раз уж тот захотел повеселиться, пусть разыграет свой спектакль до конца. Кириллу и не такое приходилось терпеть. Если бы не его терпение, он бы не смог так долго руководить целым департаментом. Предшественников Кирилла увольняли одного за другим, не дав им проработать дольше квартала, а он пошёл на рекорд — третий год подряд.

На дисплее робота Кирилл прочитал своё имя и даты «10.11.1980 – 16.09.2022». Как на могильной плите. Не смешно, подумал Кирилл, но вслух этого не сказал.

«А ну стоять! – прохрипел Кирилл, подражая солдафонской манере своего начальника. – Стоять, я сказал!» Игнорируя команду Кирилла, робот двигался по своему маршруту, не сбавляя скорости. Кирилл обогнал робота и преградил ему путь. Он попытался найти на дисплее кликабельные кнопки. Может, от него требуется решить какую-нибудь задачу, викторину, мать её, или шараду? А что если ему покажут отчёт за прошлый месяц, из которого следует, что он плохо справляется с поставленными KPI и не заслуживает премии? Или его уволят под предлогом того, что он ни разу не сходил в фитнес-клуб и не похудел, несмотря на угрозы шефа? Шеф ненавидит толстых, шеф увольняет толстых.

Робот остановился перед Кириллом, повернулся и объехал его, как неодушевлённый предмет. Кирилл выматерился. Бить или опрокидывать его на пол не было смысла, потому что железяка должна была вывести Кирилла к людям, в том числе к шефу, который сидит в каком-нибудь трейлере, заставленном мониторами, и попивает сангрию, наслаждаясь мытарствами Кирилла.

Он побрёл за роботом, как осел за хозяином. При движении робот издавал не жужжание, как можно было ожидать, а лёгкое постукивание. Вероятно, техническая неисправность. Тем не менее робот двигался плавно, не сбавляя темпа, а Кирилл хромал, стараясь не наступать на разболевшуюся ногу.

Они шли мимо столбов с нарисованными на них стрелками, мимо искорёженных машин с бутафорскими, как убедил себя Кирилл, трупами. Сначала он смотрел по сторонам, все ещё надеясь встретить живых, но через полчаса уставился себе под ноги.

Перед глазами опять всплыл образ брата. Много лет назад они возвращались домой с вечеринки. Примерно вот так же — брат впереди, а Кирилл позади. Незадолго до того брат целовался с малознакомой девушкой на диване, а он, Кирилл, сидел рядом и ждал, и ждал, и ждал. Последний автобус уходил в 12 с небольшим, и они на него, естественно, опоздали. Пришлось идти несколько километров по разбитой дороге. Брат разглагольствовал о своей очередной возлюбленной, а Кирилл молча его ненавидел, самому себе обещая, что во всём станет лучше брата: первым женится и заведёт детей на радость родителям, будет больше зарабатывать и купит дом с изразцовым камином, никогда не станет подводить родных и близких, целуясь с первой попавшейся дурёхой, пока последний за день автобус отъезжает от остановки…

Мечты о доме с камином появились у Кирилла неспроста. Бабушка с дедушкой завещали свою квартиру старшему внуку, и никто из родственников не прислушался к предложению Кирилла о том, чтобы обменять «двушку» на две «однушки». Он тогда при всех обозвал брата везучим идиотом. В последующие годы у Кирилла было ещё много поводов обижаться на брата и чувствовать себя обделённым. Их отношения совсем испортились после женитьбы Кирилла. Супруга поддерживала его уверенность в том, что родители любят брата куда больше, чем его, несмотря на все недостатки старшенького.

И только несколько месяцев назад, когда маме делали операцию, они с братом снова сблизились. Сначала встретились в больнице, потом в баре. На днях брат пригласил его к себе на дачу. Там не было ни камина с изразцами, ни красавицы-жены с детишками. Кирилл много болтал и пил, а вечером уговорил брата съездить за самым крепким и самым дешёвым на свете пивом, которое когда-то давно пил их отец. Ему хотелось не только выпить, но и похвастаться новым внедорожником.

Кирилла пробрало холодом. Он по-прежнему не помнил, как оказался на парковке, но память стала понемногу возвращаться, а вместе с ней — понимание. Он вспомнил, что пива они с братом так и не купили, он понял, что всё это не розыгрыш и босс здесь ни при чём.

Кирилл обхватил себя руками, чтобы согреться. Между тем на парковке становилось всё теплее и теплее. Потолок с вентиляционными трубами-червями как будто бы опускался, и всё чаще стали попадаться искорёженные машины, громоздящиеся друг на друге штабелями. На вершине одной из таких башен Кирилл увидел моторную лодку со сломанным винтом.

Робот проехал по луже, и Кирилл заметил две пары следов, стремительно высыхающих на бетонном полу. Большие следы оставляли колёса, а происхождение маленьких отвлекло Кирилла от воспоминаний. Кирилл обогнал робота и лёг на живот. Он так устал за последние часы, что не особо удивился, увидев под днищем робота две волосатые ножки с копытцами, как у козлика. Ножки двигались шустро, едва слышно постукивая по полу.

Чтобы удостовериться в реальности происходящего, Кирилл протянул руку к одной из ножек. Существо, которое приводило робота в движение, лягнуло Кирилла в кисть и объехало его, резко повернув в сторону. Кирилл охнул от неожиданности.

Копытце твёрдое и больно бьётся. Выходит, решил Кирилл, это всё по-настоящему. У него не было сил ни удивляться, ни злиться на агрессивную зверушку, которая зачем-то притворялась роботом. Не чудо техники, а чёрте что. Энергии у Кирилла хватало лишь на безропотное подчинение — судьбе, воле случая, чему и кому угодно, хоть мелкому обманщику с козлиными копытами. И он снова поплёлся за своим проводником.

Боль в ноге усиливалась с каждым шагом. По ощущениям это походило скорее на перелом, чем на ушиб. Вряд ли такие последствия возникли бы от удара по терминалу. Когда Кирилл больше не смог наступать на ногу, он опустился на карачки и, постанывая, пополз за роботом. Колени скоро заныли, поэтому пришлось делать остановки.

Раньше Кирилл примерно так же ползал со своими дочками, сначала со старшенькой, потом с младшенькой, и всякий раз он думал о том, как было бы здорово купить наколенники, чтобы игры с малышками не превращались в пытку. Сейчас дочки наверняка легли спать. Возможно, младшая немного всплакнула из-за того, что папы опять нет дома. Плохой папа, плохая папина работа. Но плакала она, скорее всего, недолго — до тех пор, пока не залезла в кровать к старшей сестре и не обхватила её руку, прижав к своим губам.

Кирилл полз, как во сне, с трудом преодолевая сопротивление чуждого ему пространства. Шок, испытанный при воспоминании о поездке с братом, поутих. Его не колотило от холода. Просто всё тело болело и хотелось спать, как будто он бодрствовал три года, три чёртовых года, в течение которых он зарабатывал хорошие деньги на плохой работе, не видя семью и ненавидя своего начальника. Если в итоге его блуждание по парковке окажется обычным кошмаром и ему посчастливиться проснуться, решил Кирилл, то он уволится из рекламного агентства, станет больше времени уделять семье и займётся спортом, чтобы избавиться от пивного животика.

Время от времени он падал на пол и терял сознание. Но провалиться в забытье не удавалось. В голове прокручивалось воспоминание о поездке с братом — не о той давней, что на велосипеде, а о той, что на новом внедорожнике с двигателем на 700 лошадиных сил. Мотор ревел, их вдавливало в кожаные кресла, стрелка спидометра ползла вверх. Брат вцепился в поручень. Кирилл обогнал одну машину, а следом ещё одну, он крутил педали что было мочи, но через несколько секунд на дорогу выползли «Жигули» с прицепом. Внедорожник влетел в бежевую развалюху, отчего та перевернулась вместе с прицепом и оттуда вывалились берёзовые дрова.

Кирилл очнулся на чём-то твёрдом и шершавом. Он разлепил веки и понял, что отрубился, положив голову на полено. Рядом валялось ещё с несколько десятков. Робот стоял неподалёку. Одна волосатая ножка под его днищем почёсывала другую волосатую ножку. Показался кончик хвоста. Надпись на дисплее робота замигала, как вывеска возле придорожного кафе.

Кирилл понял, что они наконец пришли, приехали, доползли до парковочного места, где теперь стоит его внедорожник. Никто его не угонял. Капот смят, стёкла разбиты, а на пассажирском сиденье — брат, точнее, то, что долгие годы было его братом. Везучим и безответственным, таким любимым и нелюбимым братом, на которого Кирилл всегда хотел быть похожим и которого он во всём хотел переплюнуть.

Дверь машины приоткрыта. Кирилл протиснулся на водительское место и уселся, не обращая внимания на осколки под собой. Глаза слипались. Хорошо, что ему сейчас не нужно слушать аудиосообщения от шефа.

Кирилл положил голову на руль и посмотрел на старшего брата. Он никогда не целовал его, разве что в детстве. Несмотря на то, что его лицо было обезображено в результате аварии, Кириллу почему-то хотелось чмокнуть брата в щёку. Но у него не осталось сил. Даже сложить губы в поцелуй он сейчас не в состоянии.

Надпись на дисплее робота изменилась, но Кирилл не смог прочитать новые буквы. Безучастный к его судьбе, робот двинулся дальше по парковке. Цокота маленьких копыт по бетонному полу Кирилл не расслышал.

На теле Кирилла стремительно возникали ушибы и гематомы. В грудную клетку вдавливался руль. Внедорожник деформировался, разрушая его плоть и забирая его жизнь. Кирилл понял, что умирает или уже умер. Если он и не в аду, то где-то неподалёку.

На ум пришла дурацкая кричалка брата. Будь другом — насри кругом, будь братом — насри квадратом. Как это — квадратом? Как это — умираю? Жалко, что он так облажался с этой поездкой за выпивкой, жалко, что он убил их такими молодыми. Чувство горечи затухало вместе с его сознанием. Кирилл закрыл глаза и внутренним зрением увидел шлагбаум на выезде с парковки.

Компанию составляла только фрейлина Кэй. За принцессой ей было не угнаться, но с каждым разом получалось всё лучше.

После горячей ванны приятно выйти в серый зимний день, прогуляться до замка по пушистому снежку среди пожухлой травы. Дюймовочка больше не удивлялась холоду — как-никак, третья зима здесь. Да, сначала она сильно расстроилась, ведь принц обещал вечное лето. Потом привыкла, тем более зима оказалась не такой суровой, как на родине.

Зима — не единственное разочарование. Подаренные принцем крылышки развалились, не прослужив и месяца. Муж только плечами пожимал:
— Ты слишком тяжёлая, вот и всё! — И хихикал мерзенько, вторя своему жирдяю-подхалиму.

Жирдяй — третье разочарование. Так называемый друг…

Дюймовочка прогнала дурные мысли, глубоко вдохнула, выдохнула облачко пара и невольно залюбовалась им. Она бы полюбовалась и вторым, но рядом вдруг загалдели:
— Леди Ди! Все сюда, она здесь!

Вокруг неё собиралась толпа эльфов. На них было жалко смотреть: сгорбленные, закутанные в обрывки грубой ткани и гнилые листья, в грязных лоскутах на ногах, поверх которых дырявая травяная обувка. Зимой эльфам приходилось много ходить — от влажности крылышки тут же отсыревали и болтались за спиной бесполезными тряпками.

— Принцесса! — Они приседали в полупоклоне.
— Леди Ди! — Они тянули огрубевшие руки.
Принцесса давно смирилась с этим «Ди». Эльфам непросто выговорить иностранное «Дюймовочка», к тому же они всерьёз не понимали, зачем маленькому человеку такое громоздкое имя. Сами они носили имена короткие, напоминавшие названия букв.
— Леди Ди! — продолжали шуметь эльфы.Дюймовочка подняла руку, и наступила тишина.
Вперёд вышла дочь придворного поломоя. Она протянула принцессе горсть маленьких бумажек, на каждой по печатной букве.
— Нас обманули, и мы голодаем, — коротко сформулировала она.

Дюймовочка узнала эти бумажки. Ещё летом принц с Министром финансов выдумали фокус, который назвали человеческим словом «реформа». Они объявили, что всё зерно, заготовленное эльфами на зиму, следует сдать в специальное королевское хранилище, защищённое от мышей, гнили и плесени. Это было умно, учитывая опыт прошлых зим. Вместо каждого зёрнышка владельцу полагалась одна буква, вырезанная из печатной человеческой книги. Единственная книга с таким шрифтом хранилась у принца, нарисовать буквы самим было невозможно. Осенью эльфы принесли своё зерно в хранилище и теперь, когда надо, обменивали бумажки на зёрна, один к одному. Так в чём же проблема?

— Мы больше не получаем еды, — жаловалась дочь поломоя. — Сказали, что зёрна кончились, а бумажки у нас остались. Как же так? Плату за товары и работу мы теперь получаем этими бумажками, вместо зерна! И в лавках, и на рынке принимают теперь только эти бумажки, но не по курсу зерна, а в десять раз больше! Вот их у меня сколько, и что? Ими детей не накормишь. А во дворце всё пируют, отец рассказывал!

— Милые эльфы, обещаю поговорить с мужем! Видимо, наш большой и важный, — Дюймовочка ухмыльнулась, — Министр финансов что-то напутал.
— Мы не хотим ждать! — раздалось из толпы.
— Верните наше зерно!
— Да! Есть хотим!
— Сами жрите свои бумажки!

Это было уже грубо. Дюймовочка не снимая с лица улыбки, чтобы не раздражать народ ещё больше, быстро зашагала во дворец.

***
— Открывай дверь!

Гвардеец смотрел вдаль, не обращая внимания на взволнованную принцессу. Та только сильнее злилась:
— Мне сообщили, что он здесь, в банке, на совещании с Министром финансов. Открывай!

— Принц не велел, — не глядя на Дюймовочку пробасил гвардеец.
Красная от гнева, она подняла с мостовой булыжник и с размаха ударила им в стенку банки. Железный звук оглушил обоих.
— Открывай, или я буду колотить! Что ты мне сделаешь тогда, саблей зарежешь?

Гвардеец безучастно рассматривал горизонт.
На город обрушился грохот камня о гулкое железо, будто в набат били. Через минуту в банке открылась дверь, высунулась голова в нелепой маленькой короне. Это был принц Ай. От него разило элем.

— Чего грохочите? Приехала? — спросил он у гвардейца, и его крылышки затрепетали. Потом он увидел Ди. — А, это ты… — протянул он разочарованно, крылышки тут же обвисли. — У нас совещание с Министром…
— Я в курсе! — Дюймовочка дёрнула дверь и протиснулась мимо мужа внутрь. Тот поплёлся за ней.

Места в банке было мало, на то она и банка. Её, железную, крепкую, выменяли у людей для хранения всего важного. Внутри поместились шкафы с ценностями, стол с диваном. Горели свечи. До потолка высилась ещё одна банка, уже стеклянная, с остатками зерна на донышке.

С кувшином эля в руке на диване развалился Министр финансов Спальчик. Как же бесит! Мерзкий, жирный, здоровенный двухдюймовый увалень!

— Гляньте, кто притопал! — потряхивая вторым подбородком поприветствовал он принцессу. Первого подбородка не было, он потерялся в жирной шее, сразу висел второй, и Дюймовочка на секунду задумалась, может ли он называться вторым, если первого нет, откуда тут считать.

— У нас важные мужские дела, мы тебя не ждали, — сообщил принц Ай.
— Вернее ждали, но не тебя! — расхохотался Спальчик.

Подавляя желание послать обоих к болотным чертям, Дюймовочка рассказала о встрече с народом.

— Тоже, удивила, — отмахнулся Министр, — у нас всё под контролем. Просто их ждёт новая реформа, всего-то. Десять обычных букв надо будет обменять в банке на одну заглавную, и уж по ней-то точно получат зернышко. Или половину, тут как выгорит.

— Не наглейте, куда вам столько зерна?!
— А на что, ты думаешь, мы меняемся с другими городами? Они ж не дураки бумажки с буквами принимать. Не забывай про налог в город короля-отца, да дарует ему Создатель долгую жизнь!

Встрял принц Ай:
— Если ты забыла, мы — члены королевской семьи! У нас все должно быть самое лучшее!
— Ага! — поддакивал Спальчик.
— И самое большое!
— Точно!
— И позолоченное!
— Именно так!

Спальчик отхлебнул и продолжил:
— А откуда берутся твои наряды? А твои эти книги? Пирожные и прочее такое? Вот поэтому, я повторяю, нас ждёт ещё одна реформа.

Дюймовочка разозлилась:
— А я повторяю для тех, кто в банке! Вас бунт ждёт, а не реформа!
— Не твоего ума это дело, ясно? Что-то не нравится — всегда можешь вернуться к своему тупому Кроту, — пьяно пролепетал принц.
— Тупому? — возмутилась Дюймовочка. — Крот, между прочим, член-корреспондент Академии Наук!
— Член, гы-ы-ы, — загыгыкал Спальчик.
— Он экспедицию к центру Земли готовит! Он меня читать научил!
— Вот и шла бы к нему! — Ай от злости задрожал.

— Подожди, подожди, тссс, — Спальчик пьяно подмигнул. — Меня давно интересует: с Кротом, ну… Это… Физически… Он же здоровенный! Как ты не порвалась-то?
— Иди к чёрту, жирный ублюдок!
— Кротовья подстилка! — заверещал Спальчик и смачно рыгнул.
Дюймовочка со слезами повернулась к мужу, тот подпирал стенку банки.

— Ай! Как ты позволяешь этому так со мной?! Я же твоя жена! Ай!
Принц молчал.
— Мы с Аем друзья с детства, а ты с нами сколько, а? Месяц?

Принц молчал.

***
После баночной духоты холодный воздух стал для Дюймовочки спасением. Она вдыхала его и не могла надышаться. Сильная и гордая, сейчас она вернётся в замок, попросит мятный чай, запрётся в спальне и будет реветь над кружечкой, над ложечкой, над тарелочкой…

Мокрыми разводами расплывался её маленький мир, поэтому принцесса не сразу поняла, что гвардейца возле входа нет. Не сразу заметила, что огромное пятно перед банкой — это эльфы, множество обычных, голодающих эльфов, и все они молча смотрели прямо на неё.

— Ты созывала народ? Мы здесь! — выкрикнула дочь поломоя.
— Созывала? Я просто громко постучалась… — сконфузилась Дюймовочка.
— Так ты с нами или нет?

Главное, что против них, подумала обиженная принцесса и закричала:
— Мы вместе!

Толпа тут же заревела сотней голосов.
— Отменить реформу! Гнать Спальчика! — кричали справа.
— Да! — поддержала их принцесса.
— Отобрать! Поделить! — старались из центра.
— Точно! — согласилась Дюймовочка в надежде, что хотя бы библиотеку не тронут.
— Королевскую семью на ножи! — ревели слева.

А вот это уже перебор. Принцесса встала рядом с теми, кто справа, подальше от левых, и принялась усердно скандировать.

Со стороны дворца показалась гвардейская кавалерия на боевых синицах. Жуткие хищные птицы приближались, быстро перебирая лапками по мостовой. Их всадники обнажили сабли.

Толпа заволновалась.

— Нас порубят! Нас сожрут! — вскрикивали испуганные голоса.
— Здесь леди Ди, они не посмеют! — успокаивали другие.

Вы многого не знаете, думала Дюймовочка, но страха старалась не показывать.

Под прикрытием гвардейцев, из банки вышел принц Ай, тут же оседлал самую яростную и жирную синицу. За ним вышел Министр, здоровяку подвели голубя. Спальчик комично затрясся на сизой птице в сторону дворца.

— Какая жирная синица! Какой жирный голубь! Какой жирный Министр! Вот куда уходит наше зерно! — негодовала толпа.

Дюймовочка же невольно любовалась мужем: раскрасневшийся от зимнего воздуха, на боевом скакуне, с саблей, в лихо заломленной блестящей короне, тот смотрелся величественно и мужественно. На своём месте. Будто не он только что в банке жался к стеночке и лепетал гадости.Увидев жену в толпе протестующих, он бесстрашно подъехал к ней:

— Ты что вытворяешь?
— Требую уважения, как все здесь!

Толпа затихла. Есть, конечно, хотелось, но послушать, чужую ссору всегда интересно, особенно если спорят принц и принцесса.

— Это предательство, жабья ты погремушка! — нападал Ай.
— Да! Так ей! — хором поддержали гвардейцы.
— А ты ленивый, избалованный эгоист! — отражала Дюймовочка.
— Точно! — кричала толпа. — Наподдай ему!
— Я тебя из дерьма вытащил, во дворец привёл! — Принц.
— Да-а-а!
— Инфантильная, жадная малявка! — Принцесса.
— О-о-о!

Ай свесился с синицы, приблизив лицо вплотную:

— Прекрати этот балаган, Ди. Дома поговорим.
— Дома ты снова сбежишь от проблем к своему дружку, будто ребёнок.

Принц промолчал. Дюймовочка продолжила:

— Всё ещё хочешь, чтобы мы были вместе?

Молчит.

— Не молчи!
— Хочу…
— Боги, до чего мы докатились! Прилюдно ругаемся, словно бедняки в трактире. Это же не мы, понимаешь? Будто в наши души вселились озлобленные бесы, и они говорят за нас своими мерзкими словами.

— Да, я озлобился. Но как быть, если, глядя на тебя, я вспоминаю всех твоих бывших? Этих животных!
— Можем поговорить об этом.
— Разговаривая с тобой, я чувствую себя идиотом, — не выдержал принц. — Ты же всегда права!— Раз так — слушай. Мы сами не справляемся, видишь? Нужно изгнать зло из наших душ: твоей, моей, даже Спальчика, и сделать это должен специалист.
— Изгнать зло? Ты говоришь про экзорциста?
— Можно и так сказать. Доверься мне, милый, я приглашу кого надо из королевского города.
— Ладно... Пусть так… А с ними что делать? — Принц взглянул на притихшую толпу.— Сами эту кашу заварили, сами и выкручивайтесь, — подмигнула Дюймовочка и, довольная, направилась во дворец. Мятный чай отменяется.

Ещё громко добавила:

— Я бы рекомендовала накормить и…

Конец фразы растворился в радостном крике толпы.

***
Окна библиотеки искрились от весеннего солнца, лучики скакали по раскрытой книге, по ряби горячей воды в ванной, по коленке принцессы и плечам принца.

— Ради такой ванны можно немного и почитать, — благостно изрёк Ай и запрокинул голову. Корона чудом не свалилась, висела на волоске.

Ди просунула обе ножки ему под мышки:

— Только ради ванны?
— Щекотно, перестань!

Принц дёрнулся, корона зазвенела по мраморному полу.

— Звонок! — подскочила Дюймовочка.
— Доктор Лэй! Мы же опоздаем! — Принц встал, подобрал корону, Дюймовочка деликатно отвернулась. — Побежали, то есть, полетели, ох, то есть — поскакали!
— Можно я сначала оденусь? — улыбнулась Дюймовочка.

Принц махнул ей из-за за ширмы. Через несколько минут пара неслась во дворец галопом на самой боевой и жирной синице королевства.

Ещё в начале весны из королевского города прибыл специалист по изгнанию бесов, зла и прочего такого из душ — доктор Лэй. К удивлению принца, доктор Лэй оказалась женщиной. Строгая и деловая, черноволосая, в чёрном плаще и круглых очках — столичный стиль. Ей выделили лучшую гостевую спальню и самый уютный кабинет.Возле этого кабинета ждали сейчас принц и принцесса. Дверь оказалась приоткрыта, из-за неё доносился голосок Спальчика:

— Ещё про мать рассказать?
— Если хочется, — ответило грудное контральто доктора Лэй.— Она никогда не принимала меня всерьёз. Думала, у меня и проблемки маленькие. Подумаешь, Мальчик-с-пальчик! Подумаешь, сыночек ушел из домика! Мне ведь построили домик во дворе, как собаке будку. А брат постоянно подсматривал. Знаете, каково это, когда большой брат следит за тобой?

— Вы мне скажите.

— Я и ушёл, бродил, пока сюда не попал… Чувствую, что и отсюда пора уходить. А что? Путешествия для фигуры полезны. Назовусь как-нибудь… Крорх, а? Крорх — бодрый, наглый, матерый! Похожу по городам, попью местного эля. Где казни, где чума — всё лучше, чем тут сиднем…

Доктор Лэй зазвонила в колокольчик:

— Время закончилось. Принц и принцесса ждут.

Спальчик протиснулся в приёмную. Они переглянулись с Ди, в глазах Министра стояли слёзы. Через них обычно и выходили бесы из души.…Сеанс Ай и Ди незаметно подошёл к концу. После звонка колокольчика доктор Лэй напомнила:

— То, что вы считаете слабостью, принц, — не всегда ей является. Вспомните, зимой вы считали слабостью просить у короля-отца зерно, но этим вы спасли подданных. Это сила, которая проявилась через слабость, понимаете? До свидания. А вы, принцесса, задержитесь на минутку.

Как только Ай ушёл, доктор устало упала на диван.

— Долго ещё? — спросила она уже своим голосом.
— Кэй, милая, потерпи ещё месяц. Ты не представляешь, как разговоры с тобой нам помогают.— Ещё месяц, и меня точно узнают.
— Брось. Мужчины невнимательны. Покрасила волосы углем, надела очки — опа, ты для них другой человек. Какая такая фрейлина Кэй, никто её и не помнит.

— Вот-вот, на себя не похожа. Так исхудала, пока читала эти ваши книги, принцесса. На семейных трактатах Платона с Аристотелем грамма три сбросила. А на «Рациональной терапии» Дюбуа все десять.
— Иди ко мне, пожалею, бедняжечка. Ну потерпи, ну хотя бы до осени…
— Что?!

Я двумя руками схватился за член. Медсестра нацелила на него длинную палочку с тампоном на конце.

— Раздвиньте.

Я раздвинул отверстие мочеиспускательного канала, и медсестра ткнула туда палочку. Я заорал от боли и отпрянул.

— Стойте на месте! — скомандовала медсестра. — Раздвиньте!

Раздвинуть было непросто, потому что руки у меня подрагивали, в глазах стояли слезы, а член, как я и предполагал, стал стремительно уменьшаться в размерах, словно хотел сбежать.

Медсестра еще глубже засунула палочку. Было так больно, будто мне туда метнули копье с раскаленным наконечником.

— Молодец, вытерпел, — похвалила медсестра.

Из клиники я вышел, стараясь не смотреть на красотку за стойкой регистрации. Наверняка ее позабавили мои крики.

Идти было больно. В автобусе я боялся, что кто-то случайно двинет мне в пах. Несмотря на это, я почувствовал прилив сил и бодрости. Было такое впечатление, будто я сделал что-то очень важное и полезное. Не просто отмучился, сдав мазок, а позаботился о своем здоровье или даже спас собственную жизнь, а может, и не только собственную, но еще и Лилину, и нашего с ней ребенка. Нашего нерожденыша.

Обычно я поднимался в редакцию по лестнице, но в тот день из-за боли вызвал лифт. Я с облегчением уселся за рабочий стол. Лиля предупреждала, что первое время будет больно писать, поэтому я отказал себе в утренней чашке кофе. Съел бутерброд с сыром и сделал глоток воды.

Вчерашний мой текст про Медовый Спас собрал больше трех тысяч просмотров. Мои материалы всегда хорошо читаются, правда, дело не в моем таланте, а в тематике. У читателей нашего ресурса хорошо заходят тексты про религиозные праздники, приметы и поверья.

Меня трудно назвать экспертом в области религии и всего такого. С ходу я и пять примет вряд ли назову. Мне каждый раз приходится гуглить слово «двунадесятый», потому что я забываю его значение. Все мои тексты — это рерайт других текстов из Сети плюс немного вымысла. Я выдумываю приметы, ссылаюсь на вымышленные статьи в иностранных СМИ и порой цитирую несуществующих экспертов. Например, в материале про Медовый Спас я написал, что в этот день запрещено пользоваться смартфоном в период с 15 до 16 часов: это время желательно посвятить молитве или разговору с близкими, иначе у вас могут возникнуть проблемы с сердечно-сосудистой системой. Все это я придумал.

Коллеги называют меня главным астрологом страны и время от времени шутят по этому поводу. Например, кто-то из них говорит: «Астролог сегодня в белой футболке, к чему бы это?» А я такой: «Согласно древнеславянским поверьям, сегодня запрещено выходить из дома в тёмной одежде, не то облысеешь и на левый глаз ослепнешь».

В тот четверг, когда я наконец сдал мазок, никто не шутил. Мы обсуждали убийство мужчины в селе Белый луч, расположенном в 110 километрах от нашего города. Местная жительница нашла расчлененное тело в уличной канаве. Убитый был безработным дурачком, который по вечерам бегал по аллее на проспекте Ленина и показывал прохожим свои гениталии. Он давно занимался эксгибиционизмом, но местные жители смотрели на это сквозь пальцы, мол, что взять со слабоумного.

Все эти подробности шеф узнал от бизнесмена, который владел землей в Белом луче. Шеф учился с ним или с кем-то из его родных в одной школе. На планерке мы обсуждали, кто из корреспондентов поедет в село, чтобы сделать материал.

— Давайте я съезжу, — вызвался я.

Я по-прежнему ощущал прилив бодрости. К тому же мне давно хотелось написать нечто такое, что не имело бы отношения к праздникам и приметам.

— Нет, — сказал шеф, — у тебя Успенский пост. А потом... еще какой-то пост.

— Потом у меня Ореховый Спас. Да я успею.

— Пусть едет, — сказала коллега, которой часто поручают писать репортажи. — На мне еще текст про новый мост и про детские садики. Я вообще не знаю, когда мне все писать...

Шеф посмотрел на другого сотрудника, который обычно ездит на заседания в областную думу и всякие официальные мероприятия. Тот закрыл лицо ладонями, словно играл с ребенком в прятки.

— Понятно все с вами, — шеф повернулся ко мне. — Утром в субботу текст должен быть у меня.

В туалете я дернулся от резкой боли и обмочил штанину. Струя оборвалась. Лиля говорила, что сдерживаться в подобном случае вредно. Надо перетерпеть, а то будет хуже. Стараясь не кричать, я продолжил мочиться, а когда закончил и ощутил облегчение, то подумал о том, о чем раньше уже неоднократно думал. Счастье — это отсутствие страдания. Простая мысль, которую мало вычитать в книжке и запомнить. Эту мысль надо прожить, испытав сильную — а еще лучше нестерпимую — боль.

К ночи я написал четыре статьи про религиозные праздники и приметы. Во время Яблочного Спаса нельзя поднимать с пола деньги, даже если сам их обронил. В третью ночь Успенского поста запрещено спать на левом боку, а то можно отлежать сердце и разлюбить любимого человека. В первый день Орехового Спаса не рекомендуется пользоваться миксером. Не знаю, почему миксером. Может, дело в том, что Лиля давно выбирала подходящий миксер, вот я и впихнул его в текст.

Утром в пятницу пришли результаты анализов. В списке было 12 инфекций, передающихся половым путем. Ни одной инфекции у меня не оказалось. Получив доказательства моей чистоты, Лиля повела меня в кровать, чтобы впервые заняться сексом без презерватива и, быть может, зачать самого прекрасного ребенка на свете, но тут выяснилось, что даже нежные касания причиняют мне дискомфорт. Я признался, что мне до сих пор больно писать, и мы договорились потерпеть до моего возвращения из Белого луча.

Погода была хорошая, не жарко и не холодно. На своей старенькой «Тойоте» я проезжал мимо сел и деревень, мимо полей, засаженных подсолнухом, пшеницей, кукурузой. В небе я то и дело замечал хищных птиц, парящих над аккуратными лесополосами.

В Белом луче проживает не больше тысячи человек. Домики в основном одноэтажные. На главной площади стоит памятник Ленину с головой, изгаженной голубиным помётом, и с неестественно длинной рукой, которая словно досталась ему от другого монумента.

Я медленно проехал вдоль аллеи на проспекте Ленина, где ещё пару дней назад бегал покойный эксгибиционист. Небольшой участок дороги здесь был заасфальтирован — буквально десять-пятнадцать метров. Около горки щебня валялась пустая бочка с надписью ЭБК — битумная эмульсия для дорожных работ.

Местный предприниматель, он же наш главный информатор, скинул мне номер дома, рядом с которым нашли останки эксгибициониста. Я поехал в то место и сделал несколько фотографий. Никаких следов крови или внутренностей я там не увидел. Только грязь, коровьи лепёшки и лохматый пёс, дрыхнувший в тени невысокого забора из штакетника.

Во дворе дома было пусто. Шмели перелетали от одного гладиолуса к другому. На земле у крыльца лежали растоптанные ягоды черёмухи. Я постучал в калитку, надеясь, что пёс залает, взяв на себя роль дверного звонка, но он и ухом не повёл.

Пришлось без спроса зайти на участок. Я постучался в дверь, и через пару минут та приоткрылась. Показалось круглое лицо, усыпанное веснушками. Рыжеволосая девочка-подросток испугалась и захлопнула дверь. Вскоре ко мне вышла её мама — высокая, на две головы выше меня, плечистая женщина.

— Простите, она у меня дикая, — сказала хозяйка.

У неё были ровные белые зубы и белая-белая, как молоко, кожа.

— Это вы меня простите за беспокойство, — сказал я.

Простые люди без особого энтузиазма общаются с журналистами. Некоторые смущаются, а некоторые проявляют агрессию, особенно если видят у тебя в руке диктофон. Но хозяйка продолжила говорить со мной радушно, как будто привыкла общаться с представителями СМИ. Её звали Валей, и тема разговора её не смущала.

— Да, тело лежало вон там, — она вышла на крыльцо, — видите ямку? Ага. Руки отдельно, ноги отдельно, голова чуть подальше. Ага. Язык вывалился. Вот. Тогда сухо было, кишки в пыли все вывалялись, как тесто в муке. Я корову со двора выводила, ага, так та давай кровь лизать.

Я и не мечтал услышать таких интересных деталей. В моей голове уже возник список из броских заголовков для статьи. «"Язык вывалился": подробности убийства в Белом луче». Или: «Корова едва не слизала кишки убитого в Белом луче».

— Вы знали убитого?

— Ваньку все знали, ага, — Валя улыбнулась ещё шире, чем прежде.

Валя рассказала, что Ванька всегда был немного с приветом. Бегал без одежды и обуви, спал на улице, не умел ни читать, ни писать. Любил пугать девок на проспекте Ленина. Пару раз кто-то из местных парней пытался его вразумить. После одного из избиений Ванька стал носить корсет, но бегать голышом не перестал.

— Позвонок ему сломали, — объяснила Валя. — Оно, может, и к лучшему. Ага. На нём хоть какая-то одёжка появилась — корсет этот.

— Кто мог его убить, да ещё так жестоко?

— Советские, кто ж ещё?

— Советские?

— Да вон на Советской улице кто живёт. Чёрные всякие, ага.

— Полиция знает о них?

— Приехали, дома понастроили, озеро украли, женщины у них все укутанные ходят, как террористки.

— А что значит «озеро украли»?

— Там у нас озеро есть, ага, мальчишки туда купаться бегали. Кто-то рыбачил. А они озеро огородили, базу отдыха поставили и сделали платную рыбалку. Озеро наше, а они деньги себе в карман, ага.

— И вы думаете, что кто-то из… мусульман убил Ваньку за то, что тот...

— Ага, письку показал — его жене или ещё кому.

Я поблагодарил Валю за разговор и попросил разрешения использовать её слова в материале. Она снова заулыбалась. Сказала, что ей слов не жалко.

Выходя со двора, я заметил странный рисунок на стене дома. В том месте, где обычно вешают табличку с адресом, белой краской была выведена перевернутая буква А, вместо чёрточки посередине у неё размещался треугольник — острым углом вверх.

Я сел в машину. Мне давно не терпелось отлить. Было как-то неловко напрашиваться к Вале в туалет, особенно после разговора об убийстве, поэтому я вылил остатки газировки и пописал в бутылку. Боли почти не ощутил.

Я ещё не закончил, как вдруг увидел в окне — буквально в паре десятков сантиметров от меня — голову рыжеволосой девочки с веснушками. Бутылка чуть не выпала у меня из рук. Девочка всё это время стояла у машины и пялилась.

— Ты чего? — спросил я, выйдя из машины.

— А ты писал.

— Да... я...

— Красивый, — сказала она.

Девочка показала пальцем куда-то в нижнюю часть моего тела, и я сначала подумал, что она имеет в виду мой член, но потом понял, что она говорит об одном из деревянных браслетов у меня на руке.

— Этот?

— Другой красивый.

— Хочешь, я тебе его подарю?

Я старался говорить медленно и чётко, чтобы она меня понимала. Очевидно ведь, что девочка с особенностями в развитии. При этом выглядела она взрослой: ростом почти с меня, а грудь больше, чем у Лили.

— Хочу, — девочка подошла ко мне.

Я снял браслет и отдал девочке.

— Меня зовут Артём, а тебя как?

— Хороший дядя, — ответила она, разглядывая деревянные бусины на браслете.

Я посмотрел, не идёт ли к нам её мама, а потом спросил:

— Ванька тоже был хорошим?

— Ванька — хороший.

— А на Советской улице живут хорошие дяди?

— Нет. Они Машку убили, — сердито сказала девочка.

— Кто такая Машка?

— Наша Машка.

— Как её убили? — спросил я тихо.

— Грузовиком.

Девочка отвернулась от меня и побежала домой. Я обратил внимание на её икры — мясистые, как у тяжелоатлета. Я торопливо сел за руль. Не хотелось, чтобы Валя обвинила меня в том, что я допрашиваю её дочку.

Я поехал на Советскую улицу, где жил предприниматель. Дорога заняла не больше пяти минут. Всё это время я возбуждённо говорил с самим собой, представляя, будто рассказываю шефу то, о чём узнал. И про Ваньку, и про Машку. Я не просто собрал отличную фактуру для материала, но и, можно сказать, напал на след преступника. Журналист-расследователь, прожжённый журналюга, акула пера — вот кем я тогда себя воображал.

В машине неприятно пахло, потому что второпях я забыл закрыть бутылку с мочой. Запах напомнил мне о том, что теперь я могу мочиться почти без боли. Из этого следовало, что я могу заниматься сексом и зачинать ребёнка. Наш нерождёныш совсем нас заждался. Нерождёныш-заждёныш, как сказала бы Лиля.

Большая часть Советской улицы ничем не отличалась от других улиц Белого луча. Низенькие домики, цветы в палисаднике, гуляющие тут и там козы. А вот конец улицы упирался в высокий забор, за которым располагались двух- и трехэтажные особнячки. Они стояли вокруг озера, на берегу которого лепились беседки. Воду перерезали деревянные мостки, с которых, надо думать, было удобно рыбачить.

Меня проводили в одну из беседок, где за столом сидел Павел Арменович, чьё интервью, как предполагалось, должно было стать важной частью моего материала. Он пил чай вприкуску с сыром, который окунал в пиалу с мёдом.

— Я сегодня специально белую рубашку надел, — вместо приветствия сказал Павел Арменович. — А чего ты один? Без фотографа?

— Да я и сам вас щёлкну.

— Щёлкнешь, — нахмурился Павел Арменович. — Ну-ну.

Руку он мне не протянул, возможно, потому что держал ломтик сыра. По сравнению с лучистой и радушной Валей предприниматель выглядел отталкивающе. Толстая жаба на болоте.

Я предложил сразу перейти к делу и положил на стол диктофон. Павел Арменович не возражал.

— Я разговаривал с Валентиной, которая на улице Багратиона живёт.

— Ну.

— Она подозревает, что Ваньку убил кто-то из мусульман, которые то ли живут тут у вас, то ли работают на вас. Мне сказали, что их здесь много.

— У меня в подчинении под пятьдесят человек. Знаешь, сколько из них мусульман? Трое! — Павел Арменович показал мне три пальца. — Наиль, Садик и Ислам, ну ещё его жена Айшат. То есть не трое, а четверо. Эти дуры всё время орут, что я привёз сюда чурок. А у них все, кто не из местных, тот и чурка.

— Эти дуры — вы про кого?

— Есть у них тут партактив. Самые горластые, самые недовольные, самые на голову двинутые. Валентина твоя тоже из этих.

— Насколько я понял, им не понравилось, что вы озеро купили.

— Не озеро, а землю вокруг него. Тут пустырь раньше был, говна — по колено. Я здесь всё облагородил, красоту навёл, сюда люди из других деревень стали приезжать — рыбалка, эт самое, тарзанка, шашлыки. Земли сельхозначения я тоже купил. Трактора, комбайны пригнал. А то всё ведь разворовали даже металлолом весь растащили. Если бы не я, тут всё бы захирело. Но самое удивительное, что мужики местные работать вообще не хотят. Не в поле, не на базе отдыха, нигде! Я им зарплату предлагаю хорошую, а они привыкли ничего не делать, только бухают. Бухают и воруют. У меня недавно сеялку спёрли, сволочи!

Во время своей тирады он достал сигарету из пачки. Задымил. В его толстых пальцах сигарета походила на спичку.

— Полиция задержала кого-нибудь из подозреваемых?

— Нет. С моими ребятами поговорили. Со мной поговорили. Я объяснил, как всё есть.

— И что дальше?

— Без понятия. Я своим сказал, чтоб жён и детей без присмотра не отпускали. И чтоб сами без арматурины по селу не ходили.

— Ничего себе.

— Ну так война! А как ты хотел. Они мало того, что сеялку стащили, они ночью каток перевернули, чтобы я дорогу не мог заасфальтировать. Ты представляешь, какие психи? Каток, твою ж мать! А я, между прочим, за свой счёт хотел дорогу сделать.

— А давно у вас война?

— Да как приехал. Лет шесть уже.

— До этого убийств не было?

— Вроде нет.

— Может, недавно что-то случилось? Что-то такое, из-за чего ситуация обострилась?

Павел Арменович прикурил вторую сигарету от первой. Лицо обволокло дымом. Его и без того узкие глаза превратились в щёлочки.

— Я не знаю. Я же говорю, они шизанутые. Коз дерут, пням поклоняются.

— Я слышал, что ваших обвиняют ещё и в убийстве местной жительницы Марии.

— Без понятия, о чём ты.

— Якобы её сбила грузовая машина.

— Впервые слышу. Они на меня хотят ещё какой-то труп повесить?!

— Возможно, мне просто передали какие-то слухи...

— Ты давай уже с этой херней заканчивай.

И я действительно решил закончить, чтобы от раздражения у Павла Арменовича не случился инфаркт. Я спросил бизнесмена, что, собственно, побудило его пожертвовать своими финансами и комфортом ради возрождения захиревшего села и как он видит свои дальнейшие шаги по восстановлению экономики родного края. После подобных жополизных вопросов мой собеседник успокоился, подобрел и даже спросил, не хочу ли я чаю с медом. Я пил чай и вполуха слушал рассказ Павла Арменовича о самом себе. Под конец он настолько проникся ко мне симпатией, что предложил заночевать в одном из его гостевых домиков с видом на озеро. Я согласился.

— Вы говорили, что в селе есть группа активистов, — сказал я, когда мы вставали из-за стола. — Партактив, как вы их назвали.

— Ну, — снова набычился Павел Арменович.

— А кто у них главный?

— Вдова, мать её, бывшего владельца молокозавода. Завода нет, владельца тоже, а вдова ещё не сдохла, сука тупая.

— А где она живёт?

— В коровнике.

— Серьёзно?

— Я ж говорю, они тут все шизанутые.

Я отказался от рыбалки и поездки на квадроцикле по экотропе, но пообещал вечером прийти на шашлыки. Павел Арменович планировал собственноручно жарить мясо. Я пошутил, что есть мясо на второй день после Медового спаса опасно — можно накликать беду, — но он оставил мои слова без внимания. И правильно сделал, я сам в эти глупости не верю, хоть регулярно о них пишу и их выдумываю. Чёрные кошки, плевки через плечо и прочая лабуда. Правда, со временем я замечаю нечто вроде профдеформации, которая со мной происходит под влиянием собственных же текстов. Например, порой мне кажется, что случайности не случайны и что у нашей реальности, как у сейфа, есть какой-то код. Этот код может быть сочетанием слов, действий или даже состояний и ситуаций. Стоит его ввести, и мир либо изменится, либо предстанет перед тобой с новой стороны. Неспроста ведь огромное число людей верит, что совершение определённых действий в определённый день — например в религиозный праздник — может принести удачу. Эту веру подпитывает нечто такое, что с трудом поддаётся осмыслению.

Интервью эмоционально меня измотало. Такое впечатление, будто я не интервью брал, а боролся с Павлом Арменовичем на руках. Зайдя в туалет, я почувствовал упадок сил. Нахлынули тревожные мысли. У меня накопилось много информации, но её, конечно же, не хватало, чтобы понять, что творится в Белом луче. Надо было ещё с кем-то поговорить, ещё что-то выяснить. Я сидел на унитазе и переживал, что не справлюсь с задачей.

Параллельно я думал о Лиле и нашем нерождёныше. Груз ответственности, который вот-вот должен был свалиться на меня, вдруг показался мне неподъёмным. Лиля может умереть во время родов. Я могу оказаться плохим отцом. Ребёнок может родиться больным или дурачком — этаким Ванькой, на которого мы с Лилей потратим уйму сил, времени и денег и который в итоге умрёт под забором. Соседи позовут меня на место убийства, чтобы я убрал с дороги окровавленные ошмётки, и мне будет больно, горько и страшно. Корова будет лизать его кровь.

Я сидел на толчке и слышал, как незнакомые мне люди переговариваются за стенкой. Возможно, среди них есть убийца Ваньки и Машки. Он знает, что я знаю о нём. Не исключено, что он попытается меня убить.

От волнения мне захотелось выпить чего-нибудь крепкого или сожрать целиком торт. Лоб покрылся испариной, в животе закололо. Черт его знает, может, это была паническая атака.

Не совсем понимая, что творю, я взял в левую руку свой член, сжал его и мизинцем правой руки ткнул в уретру. Острым ногтем — прямо туда. Если накрывает паническая атака — атакуй сам! Я вскрикнул от боли, а потом рассмеялся — настолько идиотскими мне показались мои действия. Тем не менее это сработало. Боль, словно луч прожектора, разогнала мрак в моей душе. Боль вернула меня в состояние «здесь и сейчас», через несколько минут тревоги отступили, а вместе с ними ушла и тошнота, я снова мог сконцентрироваться на работе.

Я побрёл к машине. Идти быстрым шагом мешала боль в промежности. По озеру плавали утки, по берегу бродили гуси. Пахло жареным мясом. У аттракциона под названием «Катапульта» копошились отдыхающие. Я постоял немного и посмотрел, как на мальчике закрепили страховочные ремни и запустили его вверх, словно булыжник. Мальчик кричал, его родственники смеялись, гуси гоготали. Я ощущал лёгкое жжение в паху и думал о том, что в следующий раз надо будет воспользоваться ушной палочкой или чем-то подобным, чтобы не занести заразу.

Коровник находился в противоположном конце Белого луча. Деревянный барак, полуразвалившийся и почерневший. В таком можно снимать исторический фильм про военнопленных. На стене белой краской была выведена перевёрнутая «А» с треугольником посередине.

Я оставил машину около загона для скота. Там было пусто. Подсыхала на солнце грязь, испещрённая коровьими копытами. Воняло дерьмом. Отмахиваясь от мух, я пошёл к коровнику.

Рыжеволосую девочку-подростка, дикую дочь Вали, я увидел раньше, чем вход в барак. Она сидела на корточках, прильнув к щели в деревянной стене, обернулась на мои шаги и вскочила. Девочка спрятала руки за спину с таким видом, будто я застал её на месте преступления.

— Привет! — поздоровался я. — Ты чего тут?

— Тшш, — она поднесла палец к губам.

Из коровника донеслось протяжное мычание.

— Что там? — я кивнул на щель.

— Тебе нельзя.

— А тебе?

— Мамка наругает, — она помотала головой.

— Она не узнает, — я поднёс палец к губам и улыбнулся.

Не знаю, может, для кого-то фраза «мама наругает» имеет какую-то эмоциональную окраску, но точно не для меня. Как и само слово «мама». Моя умерла, когда мне было полтора года, и ругала меня исключительно бабушка.

Я заглянул в щель. Вдоль стойл, за которыми жевали сено коровы, я увидел с десяток женщин, высоких и крупных. Среди них была Валя. Женщины выстроились в очередь, которая тянулась к толстой старухе с седыми волнистыми волосами. Она сидела на табуретке в задранном до груди сарафане. К старухиному животу крепилось коровье вымя. Женщины подходили к старухе, вставали на колени и шептали какие-то слова, которые я не мог расслышать. После этого женщины закрывали в экстазе глаза и разевали рты, а старуха прыскала в них белой жидкостью, дёргая за соски.

Я достал телефон и сделал пару снимков. В животе у меня опять закололо, как во время панической атаки в туалете Павла Арменовича. Я посмотрел на рыжеволосую девочку. Та стояла, пряча руку за спиной, и злобно на меня смотрела.

Наверное, это какое-то шоу, подумал я. Кем-то срежиссированная сцена, накладное вымя. Если посмотреть внимательнее, то я увижу в бараке режиссера с оператором. Я снова прильнул к щели, но подтвердить свои догадки не успел. Девочка ударила меня чем-то твёрдым. Я краем глаза заметил движение, поэтому успел немного сместиться в сторону. Удар пришёлся не по голове, а по плечу.

— Ты что творишь?!

— Плохой дядя! — завизжала девочка. — Нельзя фото!

В руке она сжимала коровий рог. Девочка медленно занесла его над головой, целясь в меня. Я перехватил её руку. Хоть девочка была рослой, мне удалось без особого труда отобрать у неё рог. Тогда она подскочила к щели, нашему наблюдательному пункту, и позвала на помощь.

— Мамкааа!

Получилось по-дурацки. Я подглядывал за местными жительницами, сговорившись с ребёнком. Глупость, но не ахти какое преступление. Скорее недоразумение. Сейчас придёт Валя, и я всё ей объясню. Возможно, она пожурит дочку за то, что та подняла шум, и мы вместе посмеемся над случившемся.

Я отошёл от девочки подальше, но отступать к машине не видел смысла. Зачем делать ситуацию ещё нелепее. Но потом из барака выбежали они — высокие широкозадые и грудастые женщины с разъярёнными лицами. Они выглядели обезумевшими. Словно стадо каких-то животных, бегущих на хищника, который напал на одного из их детёнышей. Некоторые были вооружены лопатами и вилами. Я помчался к машине.

Я бежал, не глядя под ноги и не обращая внимание на боль в промежности. Вляпался в дерьмо и едва не грохнулся. Запрыгнул на водительское место, заблокировал двери, но завести машину смог не сразу, потому что безотчётно сжимал в руке коровий рог. Швырнул его на пассажирское сиденье.

Женщины, первыми добежавшие до машины, стали колотить по ней руками и ногами. Одна из них снесла лопатой боковое зеркало. Сердце так колотилось, что я не слышал шум двигателя. Я дал задний ход и проехал задом метров триста, прежде чем остановился и развернулся. Не зная, как быть, я доехал до ближайшей заправки.

Хотелось выговориться. Услышать знакомый голос, чтобы вернуть себе ощущение реальности происходящего. Я позвонил шефу.

— На меня напали.

— Кто? Где? Как ты? — спросил шеф.

Я рассказал обо всём.

— Может, они подумали, что я совращал девочку или что-то типа того?

— Возвращайся домой, астролог.

— Я так и не понял, что случилось с этим эксгибиционистом. Сначала мне показалось, что его убил кто-то из приезжих, а Павел Арменович его выгораживает. Теперь я думаю, что местные действительно с ума сошли, как мне Павел Арменович сказал, и от них всякого можно ожидать...

— Ты не следователь, — перебил меня шеф. — Давай домой!

— Может, мне в полицию пойти, поговорить?

— Они чётко мне дали понять, что комментариев не будет — ни официальных, ни анонимных. Запрос мы им отправили. Через пару недель, может, пришлют какую-нибудь отписку.

— А если я тут кому-нибудь деньги аккуратно предложу?

— Не страдай хернёй!

После разговора я открыл галерею на смартфоне, чтобы рассмотреть сегодняшние фотографии. Перевернутая «А» на Валином доме. Сцена в коровнике. Это похоже на культ, секту, что-то такое, о чём порой пишут во всех СМИ страны и снимают документальные фильмы. Если не струхну, то я могу стать первым, кто об этом расскажет. Написать серию материалов, которые будут цитировать федеральные СМИ. Выступить на ТВ в качестве эксперта. Получить премию за повышение посещаемости нашего сайта.

На приборной панели сидела жёлтая божья коровка. Я подставил палец, и она поползла по нему. Обычно у божьих коровок немного пятен — от двух до семи. А у этой я насчитал десять. Божьи коровки жёлтого цвета сулят удачу. Я об этом где-то читал или, возможно, сам придумал, работая над одним из своих текстов. Как бы то ни было, насекомое сулило мне удачу.

Я медленно проехался по улочкам Белого луча, приглядываясь к домам. Примерно на каждом третьем из них белела перевернутая «А». Общаться с местными мне было страшновато, но я знал, кто сможет ответить на мои вопросы. Я поехал на базу отдыха.

Как некоторые люди годами пользуются одним и тем же парфюмом, так и некоторым местам присущ постоянный запах. На базе отдыха жарили шашлыки, и от пряных ароматов у меня закружилась голова.

Рыбаков поприбавилось — как на берегу, так и на деревянных мостках. Утки, словно защитники осаждённой крепости, сгрудились у плавучего домика. Селезень, вроде как дозорный, уселся на крыше.

Павел Арменович, как и обещал, сам жарил шашлык. Шефу ассистировал Ислам — молчаливый мужчина невысокого роста. Он принёс уголь, помыл шампуры, замочил в уксусе лук, нарезанный тонкими кольцами. За стол сели втроём: Павел Арменович, его друг Леонид — тоже бизнесмен и тоже толстый, — ну и я. Ислам ушёл на кухню, где хозяйничала его жена.

После того как мы съели по шпажке, Павел Арменович завёл разговор о плохом урожае и низких закупочных ценах на пшеницу. Время от времени он бросал мне такие фразы: «Можешь в интервью вставить» и «Ты записывай, записывай». Он долго материл губернатора (не под запись), после чего перешёл к геополитическим темам и — внезапно для меня — вырулил на художественную литературу. Бизнесмен признался, что единственная книга, которую он прочёл от корки до корки, — это «Тихий Дон».

— Великий, мать твою, роман, — сказал Павел Арменович, разводя руки в стороны с таким видом, будто перед его внутренним взором предстали картины неописуемой красоты.

Его слова прозвучали так искренне и так значительно, что мне захотелось перечитать «Тихий Дон».

Мы с Леонидом слушали молча. Насколько я понял, Леонид приехал на базу отдыха, чтобы о чём-то просить Павла Арменовича — то ли хотел занять денег, то ли отсрочить выплату долга. В любом случае права голоса у него за столом не было, как и у меня. Мы слушали и пили. Поначалу я пил по полрюмочки, но после нагоняя от Павла Арменовича перестал, по его выражению, халтурить. В итоге я нажрался, и мои приключения в коровнике показались не такими страшными, как несколькими часами назад. Я рассказал Павлу Арменовичу и Леониду о случившемся.

— Покажи фото, — потребовал Павел Арменович. От его благостного настроя, навеянного «Тихим Доном», не осталось и следа.

— Да там плох видно, — я протянул ему смартфон.

Павел Арменович ткнул своим толстым пальцем в экран и удалил фото, открыл следующий кадр и снова нажал «удалить».

— Вы это зачем? — выпучил я глаза.

— Забудь всё это.

Знаков не хватает, поэтому продолжение по ссылке: Белый луч

Дима повернулся туда, куда указывала Юля, и увидел у расписания молодую женщину в бежевом платье в пол и с косой до талии. Она казалась странной, неуместной среди пестрых студенток, и все же Дима не мог отвести взгляда – ее хотелось рассматривать. Наконец он произнес:

– Она сама как из Пушкина.

– Не поверишь, но ее зовут Татьяна Ларина, вот ржака!

Он отшутился в ответ и в тот же день записался на факультативный курс по пушкинистике, хотя с детства мучительно не переносил ни самого поэта, ни его творчество.

В аудиторию она вошла со звонком, бросила: «Здравствуйте» и сразу повернулась к доске. Почерк у нее оказался угловатый и некрасивый. Она быстро вывела «Пушкин – наше все», и Дима почувствовал неловкость. Он пожалел, что приперся сюда – чего еще можно ждать от курса по Пушкину от Татьяны Лариной в старомодном платье.

Она обвела всех строгим взглядом. Остановилась на Диме (тот неожиданно для себя покраснел) и произнесла удивительно звонким и переливчатым голосом:

– Эту фразу Аполлона Александровича Григорьева вы слышали неоднократно. Смею надеяться, что раз вы выбрали своей специальностью литературоведение, она что-то для вас значит. А теперь запомните: сколь бы серьезно вы не воспринимали это утверждение, этого всегда будет недостаточно. На каждом занятии я буду доказывать вам его истинность и невозможность постичь его до конца. Приступим.

И Дима пропал.

Он сразу нашел ее в соцсетях – пустой профиль с размытой фоткой на аватарке. На стене – цитата Анненкова про Пушкина, в личной инфе – только универ и факультет. Он быстро вычислил, что ей двадцать пять. Да, немало, но семьи, судя по всему, нет, да и кого нынче испугаешь разницей в шесть лет.

Он переборол нелюбовь к Пушкину, готовился к каждому занятию, отвечал на вопросы, вступал в дискуссии, постоянно читал что-то по теме – и, как она и предупреждала, этого всегда было недостаточно. А еще чем больше он читал, тем большую тревогу испытывал, словно забыл о чем-то важном.

Татьяна держалась вежливо и отстраненно, и лишь когда говорила о своем Пушкине, словно размораживалась, звенела и обретала краски. Ее пылкость и страсть поражали и заряжали, Дима болезненно подмечал, что тишина в аудитории вся наполнена вниманием, поглощающим каждое ее слово.

Несмотря на все старания, он оставался для нее лишь смазанным пятном в этой концентрированной тишине и не понимал, как подобраться ближе.

***

После секундного замешательства она все же опирается на его руку и спрыгивает на землю – перрона хватило только на первые три вагона. Станция сгорела еще когда Диме было тринадцать, платформа пуста. Ему неловко за то, что бабушка живет в такой глуши. Но Татьяна шумно втягивает острый осенний воздух и улыбается:

– Хорошо как. Не терпится скорее познакомиться с Ульяной Архиповной.

– Кстати, если что, ба не из болтливых. Знахарям вообще запрещено лишний раз говорить, так что не обращайте внимания.

– Конечно! Как же вам повезло, Дмитрий! Думаю, с такой бабушкой вы могли бы выбрать специализацию «фольклористика» и написать много любопытных работ.

– Вообще-то я о пушкиноведении думал, – бросает он в сторону и задерживает дыхание. Она смотрит на него, но молчит, и он мучается, не сморозил ли глупость. Проходит вечность, прежде чем она произносит с тихой печалью:

– Это прекрасное дело, Дима, но и очень одинокое. Мало кто сможет разделить ваше увлечение. У нас есть, конечно, сообщество, но оно не дружное, все зациклены сами на себе. Вы должны быть уверены, что вам всегда будет достаточно… Этого.

– А вам – достаточно?

Она светло улыбается:

– Конечно.

И он, обжегшись об эту ее улыбку, отворачивается.

Вдали виднеется раскисший от дождей домик с низкой крышей, на крыльце пестреет бесформенный силуэт. Детская радость подхватывает и кружит Диму. Он ускоряется, Татьяна почти бежит следом, и вот уже бабушка обнимает его и лопочет нежное.

На гостью ба смотрит хмуро, но Татьяна этого словно не замечает: невозмутимо здоровается и переступает порог. В доме пахнет выпечкой и деревом, на огромном экране телевизора два плохих актера обсуждают убийство, на стенах – новые обои и ни одной веточки боярышника или полыни. Только в красном углу все те же старые рассохшиеся образа с почерневшими от времени ликами. Дима смотрит на порог и хмыкает, заметив осиновые клинышки: нельзя шептунье без защиты от нечисти.

Татьяна слишком быстро выпивает чай и сидит, перекидывая косу то на грудь, то за спину. Ему нравится ее нетерпение. Наконец она не выдерживает:

– Ульяна Архиповна, я привезла сумму, которую вы просили, готова отдать ее немедленно.

Бабушка качает головой и щелкает языком, и Дима говорит:

– Платят обычно после…

Татьяна быстро кивает:

– Да-да, конечно. Когда мы можем приступить? Обратная электричка через четыре часа, хотелось бы успеть, увидеть.

Ба смотрит на нее с прищуром, а потом указывает на стул под образами. Димино сердце грохочет: как же давно он не видел бабушку в деле, как же давно сам не был там. Скоро у них с Татьяной появится нечто, принадлежащее только им.

Ба закрывает глаза и начинает шептать: «На море на океяне, на острове на Буяне, на лукоморье растет дуб на двенадцати пнях, на дубу двенадцать сучков, а на сучках двенадцать бесов, а на них кот черен…»

***

– Спасибо, Дмитрий, вот сюда. – Она указала на стол в углу.

Он осторожно поднес стопку учебников, случайно посмотрел на стену и едва не выронил все на пол.

– Что… это?

Татьяна недоуменно проследила за его взглядом.

– «Лукоморье» Крамского. Репродукция. Очень необычная интерпретация, совсем не сказочная, скорее, мифологичная. Лукоморье – место вне времени и пространства, где пирует зло…

– Не просто зло. Туда заговорами изгоняли самые страшные болезни, – глухо произнес Дима. Как он мог забыть…

Татьяна нахмурилась:

– Не знаю про болезни, но зло там точно обитает. Например, Кот Баюн – это страшный персонаж в фольклоре. Он завлекает людей сказками, усыпляет их и ест. И кстати, он не ходит по цепи…

– Знаю. Он прикован ей к дереву.

– Похвально. А Александр Сергеевич, по сути, повторяет подвиг Одиссея: слушает сказки и остается живым.

– Или, по заветам Ницше, смотрит в бездну…

На картине – серый потусторонний пейзаж с зыбкими тенями и силуэтами, нездешние звезды и страшный человек с черным взглядом и котом на коленях. Сколько раз Дима видел этот сон, но забывал его каждое утро.

Рассказать ей? Примет за сумасшедшего. Но и молчать он не мог, а потому выбрал часть правды.

– Вы только не смейтесь, но сейчас, увидев эту картину, я вспомнил бабкины заговоры.

– Разумеется, ведь Лукоморье – фольклорный образ.

– Не просто фольклорный. Ба его боялась. – Дима ощутил холод внутри и скорее заговорил о другом: – Сейчас понял, что мне многое у Пушкина напоминает заговоры. Вот, например: «На море, на окиане стоит дуб, под тем дубом три девицы — родные сестрицы. Одна шила, вторая вышивала, а третья уроки, испуги, переполохи отгоняла».

Татьяна воззрилась на него в изумлении:

– Дмитрий, вы же… Вы же не сами это придумали?

– Конечно, нет. – Он неловко рассмеялся. – Моя бабушка – знахарка, я раньше каждое лето у нее жил, она меня немного учила.

Татьяна чуть подалась вперед:

– Как любопытно… А ведь мы никогда об этом не думали. Пряхи… Тот же мотив, что и у мойр, парок и валькирий из «Старшей Эдды». В вашем заговоре две рукодельницы создают боль, а третья от нее освобождает… Ровно как и у Пушкина. Есть ли еще какие-то заговоры, которые кажутся вам связанными с его творчеством?

Черный человек с репродукции смотрел на Диму, и в памяти всплывали все новые слова.

– Да, много. И даже один неприличный.

– Ничего страшного, мы же ученые.

– Эм… «Имел брат сестру под лещиной, над лещиной. И родили они дитя безо рта, без ноздрей, без глаз, без рук, без ног». Только там не «имел»...

Ее глаза засияли.

– Всегда чуяла, что с «неведомой зверушкой» что-то не так. Неужели Александр Сергеевич переработал текст заговора? Дима, умоляю, вспоминайте еще! Это важно.

И он вспомнил. А она записала в блокнот каждое его слово. Потом они говорили до ночи, и он понял, что добился своего.

***

Бабушкин голос ведет по синю морю. Дима – кормчий, направляет ладью на два креста-маяка так, чтобы те совпадали. Он знает, что так они пройдут фарватером, в обход мелей и камней. На горизонте – узкая кромка земли. Черный остров. Дима с тревогой оборачивается к Татьяне, похожей на птицу, и слышит, как бабушка, не прекращая нашептывать, говорит:

– Уши заткните. Заболтають… Не слушайте, ни в коем разе не слушайте их!

Дима протягивает Татьяне беруши и вставляет такие же себе. Бабкины напевы обрываются, мир становится безмолвным, а потом сереет и вязнет в безвременье. Они приближаются к Лукоморью.

***

Ее исследование гремело на все профессиональное сообщество. Пушкинисты вдоль и поперек изучили мотивы европейских и русских сказок в творчестве Пушкина, а вот до традиционной культуры не добрались. И вдруг выяснилось, что он вовсю использовал тексты заговоров и вообще был тонким знатоком фольклора.

Вот же сукин сын.

Диме было нечем это крыть. Бабкины заклинания кончились, интерес к нему – тоже. Недавно Татьяна вернулась из далекой деревни, куда ездила с фольклористами к новым информантам. А он – бывший информант, и это почти смешно. То, что должно было их сблизить, сделало ее невозможно далекой.

Они столкнулись в коридоре, Татьяна мельком улыбнулась ему и поспешила на кафедру. Сегодня она была с распущенными волосами и в чуть более короткой юбке, так что он видел ее белые лодыжки.

И Дима понял, что не все потеряно, что у него остался самый крупный козырь.

– Татьяна Александровна, я хочу вам рассказать еще кое-что о бабушкиных ритуалах. Точнее, об одном.

Тогда восьмилетнего Диму свалила лихорадка, и что только бабушка не перепробовала – и дерево била, и обычными лекарствами пичкала, – ничего не помогало.

В тот вечер он провалился в горячечное безумие и стал задыхаться. Ба вызвала скорую, положила его под образа и зашептала заговор, который увел бессознательного Диму в черный гробовой мир, под черный костлявый дуб, где черный человек с черными кудрями и черным котом на руках завел песнь о Лукоморье. И песнь эта втягивала в себя, высасывала силы, но грозный бабкин голос вытащил: «... а кот кричит-покрикает, когтями-ногтями загребает, уроки-урочища из Димитрия выдирает».

И вырвалась боль из Диминой груди, устремилась в сердце тьмы, очнулся он резко, мучительно и страшно, на мокрой от мочи и пота простыне. Он слышал отголоски песни, она тянула его прочь.

Бабка тогда нашептала на воду да и вымыла из него всю темень – и память заодно, а сама долго потом силы восстанавливала.

– А когда я увидел картину Крамского, то вспомнил все. И понял, что за человек был под дубом.

Татьяна кивнула:

– Пушкин. – И добавила: – Мне нужно туда.

***

У Лукоморья дуб стоит – дряхл, гнил, и ветви его простираются над стылым миром. Сер тот мир и сумрачен. Птица здесь не летит, трава не растет, собака не лает. Вода океанская липка, густа и пахнет железом. Пируют средь черных скал черные тени, терзают берег бездыханные тела мучеников.

Дима тянется к Татьяне, но та выскальзывает из его рук – глядь, уж бредет по берегу в сторону дуба, и движения ее медленны, тягучи. Дима сходит с ладьи и идет следом, но с каждым шагом она удаляется и сливается с танцем сумеречных всполохов.

От ствола отделяется самая черная из теней и движется ей навстречу. Очи его пылают агатовым пламенем, лик тонок и остер, в кудри заколоты звезды, а губы беззвучно шевелятся. Татьяна замирает. Смотрит Дима на ровную спину и длинную косу, но видит, как широко раскрыты ее глаза, как дрожит губа, как текут по щекам восковые слезы.

Слова черного человека тонут в тишине, и Дима до озноба рад этому. Пытается идти быстрее, догнать Татьяну, увести отсюда, но воздух облепляет тело, как вязкий мед.

Она вскидывает руки – отереть слезы? Касается не щек, а ушей, и Дима почти видит, как крик его режет серую толщу воздуха и достигает ее, но поздно: в нутро ее уже втекает песнь о Лукоморье, о трехстах мертвых витязях, о пряхах, прядущих полотно из кишок павших воинов, о девах, возлежавших с демонами, об адском пламени, расцветающем в купальскую ночь. И вторит она черным словам, что всегда прятались за светлым сказом, распахивает объятия, идет к единственному своему – королю, возлюбленному, мужу.

Дима бежит, но не может продвинуться и на шаг, озирается в отчаянии – бабушка, помоги! Достает беруши, и в миг все его существо заливает песнь, что не смолкала в нем с самого детства. Он дергает головой и скорее чувствует, чем слышит бабкин шепот:

«Сейчас, родненький, вытащу, верну…»

«Ее сначала!»

Бабкино бормотание накатывает волнами и бьется о чужую волю. Только видит Дима, что нет от того проку, что тянет Татьяна тонкие руки к демону, и очи его горят, алкая ее души. Качают Диму темные сказки, но разум ясен и остер. Он знает, что бабка пожадничала и не рассчитала сил, что выскальзывает из ее заговоров Татьяна, как мокрая рыбка, не дает зацепить себя и вытащить. Чует он бабкин страх и злобу. Видит, как собственное тело плывет к дубу, что голодно раскинул руки-ветви.

И тут же гремит бабкин крик, который ощущается как рука, рванувшая за ворот:

«... воротись-обернись…»

Хотя бы внука решила вернуть.

«Нет, сначала ее!»

«Не могу, не хочет она».

Руки Татьяны и черного человека соприкасаются. И чувствует Дима, как боль скручивает грудь, как мутнеет душа и портится. И выползают изнутри слова, проталкиваются по глотке, наполняют рот и изливаются наружу: «На Окиане-море лежит колода дубовая, на той на колоде сидит Страх-Рах. И пойду я под гнилое дерево – не дорогой, мышьей норой, собачьей тропой; ударю Татьяну по ретивому сердцу, и распорю ее белу грудь, и напущу на нее тоску тоскущую, кручину кручинскую. Ой же ты, могуч Страх-Рах, отдай только мне ее, я твой слуга, и по сей день, и по сей час, и по мой приговор — во веки веков».

И не ушами, но черным своим сердцем слышит он, как сливаются два крика в один: злой – голодного демона и отчаянный – обезумевшей женщины.

– Иди ко мне, – шепчет Дима и теряет сознание.

***

– Остались бы хоть на денек, все б подлатала…

Дима целует хмурую бабку и отвечает: «Нельзя». А про себя добавляет: «Нельзя латать», и от этой мысли его начинает трясти.

Бабушка кладет ладонь ему на лоб и шепчет про полынь-лебеду, чтоб забрала беду.

«Не заберет», – думает Дима, но дрожать перестает.

– Ко мне жить приезжай, – бросает она. – Знахарь ты, перешел к тебе дар мой. Помру – и место мое перейдет.

– Ба, зачем мне твое место и твой дар, ну?

– А затем, что ты им уже воспользовался…

Дима бросает взгляд на лавку, где сидит бледная Таня и смотрит в одну точку.

– Я спасти хотел.

– Ты любовью ее диавольской заговорил, да так, что и мне не распутать. До конца века по тебе сохнуть будет, пока не высохнет вся. Да только тебе до того и делов уж не будет.

Дима зло отстраняется.

– Будет. Люблю ее.

Бабка хмыкает и плюет под ноги.

– Заговор-то откель знаешь? Я точно при тебе черное не творила.

Дима пожимает плечами. Он и не помнит сейчас, что говорил и откуда взял слова… Бабка качает головой.

– Силен ты, внучок, аж сама страшусь. Ну, с Богом. Он не оставит. Приезжай – учиться надо.

Дима прощается и знает, что больше сюда не вернется. Но прежде чем увести измученную Таню на станцию, говорит:

– Ба, а Кота там не было.

Она хмуро кивает:

– Знаю. Нынче там другой Баюн, без цепи. Наслушался сказочек…

В вагоне Таня тиха и растеряна, жмется к нему и заглядывает в глаза, в глубь их, и пугается каждый раз. А потом просит блокнот.

Садится у окна и начинает быстро что-то черкать, как и всегда, когда задумчива.

Дима зло выхватывает блокнот из ее рук, готовый рвать листы с ненавистным профилем. И застывает, оглушенный.

Некрасивым, угловатым почерком скачут по листу слова, расплываются кляксами:

«Пушкин – наше ничто.

Наше ничто.

Ничто».

Автор: Александра Хоменко

Антон Семёнович, седой и почтенный профессор, тихо закипал в углу, наблюдая, как дурачатся члены научной делегации. Котиков любила не только Леночка. Поделать Антон Семёнович ничего не мог. Дружеское приветствие принимающей стороны и экскурсия по зданию были запланированы и включены в протокол. Но, к счастью профессора, скоро Акаяси-сан изящно откашлялась и позвала группу собираться и двигаться дальше.

— Паттерны поведения отменно прописаны, реагирует как живая, — громко восхищался Геннадий, пока они шли в другой павильон — хотел бы я себе такую собачку, поизучать всласть. А вы? Обещали какие-то сюрпризы. Может, подарят, а?

Леночка, которая шла рядом, замедлила шаг, чтобы отстать от них и оказаться позади. Панибратского Геннадия она заметно недолюбливала. Игорь ничего не ответил, только неопределённо дёрнул плечом. Механический питомец, неотличимый от настоящего? Взрослым свойственно перерастать детские мечты.

***
Номер выдали каждому отдельный. Не роскошный, но близкий к этому, и не настолько компактный, как Игорь ожидал по отзывам. Спальня, гостиная, туалет плюс душевая кабина. Белый пластик соседствовал с бежевой краской и бронзовой отделкой.

Сюрприз обнаружился в спальне, хорошо ещё не в постели. Но нет, девушка изящно поднялась из маленького кресла в углу комнаты.

— Добро пожаловать домой, хозяин, — на достаточно приличном русском поприветствовала его незнакомка и склонилась перед ним в традиционном японском поклоне. В такой позе была прекрасно видна и стройная фигура в дурацкой униформе, и кошачьи ушки, выглядывающие из тёмных волос, и фирменный металлический ошейник. Игорь уже насмотрелся на подобные сегодня в лаборатории.

***
— Может, ты её к себе возьмёшь?

Номер у Геннадия был зеркальным по расположению, но в остальном полностью идентичным. За исключением одного маленького отличия: в спальне приятеля ждало выложенное цветком на кровати полотенце, но никакой горничной с ушками в комплекте к нему не прилагалось.

— Я бы с радостью, — заявил Геннадий, немало удручённый неслыханным японским коварством, — но не мне же её выдали. Ты можешь предсказать, как наши новые друзья на это посмотрят? А нам, как ты помнишь, — приятель построил то ли зверскую, то ли загадочную рожу, — очень важно этот контракт заключить. Так что, Игорёк, не выделывайся и потерпи уж эту кошечку пару недель. Нет, ну вот жук удачливый. Хитрые японцы даже на экскурсии нам этих девочек не показали. Я бы на твоём месте от неё не удрал. Пойдём, хотя бы познакомишь со своим чудом!

Слова у Геннадия с делом никогда не расходились. Они оба вывалились в коридор.

Когда Игорь провёл картой и открыл дверь номера, он сначала подумал, что ошибся. Небольшой низенький стол в гостиной был накрыт циновкой и заставлен множеством тарелочек. В комнате вкусно пахло едой, Игорь сразу вспомнил, каким номинальным был последний приём пищи в институте. Незнакомка сидела на коленях у столика. Неподвижность и идеальность её лица ясно отличали андроида от обычного человека. Её это странным образом не портило.

— Ваш друг останется на ужин, хозяин?

Геннадий присвистнул.

— Нет, наш друг уже уходит, — заявил раздражённый Игорь и вытолкал сопротивляющегося Геннадия за дверь. Поздно, надо было соглашаться, когда предлагали.

Сидеть на коленях было неудобно, но потом Игорю вручили палочки, а после его неудачных попыток подцепить ими что-нибудь и перетащить в свою тарелку — обычную человеческую вилку, и Игорь про все неудобства забыл. Японскую кухню он до этого не жаловал. Оказалось, что зря.

***
— Ну и как она? — таинственно поиграл бровями Геннадий.

Игорь вздохнул. С огорчением. До перерыва приятель его подчёркнуто игнорировал, но сейчас решил передумать. Любопытство, видимо, пересилило.

Кафетерий в институте не радовал: однотипные наборы безвкусных сэндвичей, странные онигири и гадкий кофе. Вчерашнее пиршество и лёгкий, но сытный завтрак, которым Игоря сегодня разбудили, вспоминался особенно шикарным на этом фоне.

— Кэт, — неохотно сказал Игорь. — Её зовут Кэт, точнее её модель. Это экспериментальная линия. Только готовится к массовому производству.

— Да это я уже понял, — театрально вздохнул Геннадий. — И ты не ответил! Как она в постели?

— Что? — поперхнулся сэндвичем Игорь. — Я не... Она не... Да с чего ты взял вообще?

Геннадий снова страшно-загадочно улыбнулся:

— Да поспрашивал я тут кое-кого

— Акаяси-сан? — ужаснулся Игорь, вспомнив вежливую улыбчивую переводчицу.

— Нет, тут профессор местный молодой немного на английском шпарит. Так он рассказал, что этих андроидов для того и разрабатывают. Идеальная японская жена. Или не жена, ну понимаешь, гейша какая-нибудь. А ты даже не протестил.

— Да ну тебя, — отмахнулся Игорь, представив этот диалог. Геннадий в английском был невеликий специалист, как и большинство японцев. Что уж там он смог понять и чему из этого можно было верить? Вряд ли многому.

— Что “да ну”? — обиделся Геннадий. — Между прочим, только тебе эту красотку презентовали. Я почти всех наших расспросил, никто не признаётся.

Электронные часы на стене показали два часа и окончание перерыва. Когда приятели уже направились к выводу, в кафетерий быстрым шагом вошла Леночка. Игорь с утра не видел её. Они работали в разных лабораториях.

На их приветствие Леночка только качнула головой, пробежав мимо них к стойке.

— А у неё спрашивал? — поинтересовался Игорь.

— Нет, — заинтересовался Геннадий. — Думаешь?

Игорь решительно выкинул из головы зрелище двух стройных обнимающихся фигур, светленькой и темноволосой.

— Нет, точно нет.

***
Вечером снова можно было остаться в институте, на задержки смотрели одобрительно, но сегодня Игорь был не в настроении. Что-то тянуло его обратно в отель. Или, точнее, кто-то.

— Добро пожаловать домой, хозяин, — поприветствовала его Кэт, поклонилась и улыбнулась. Немного механически, но всё же красиво. — Будете ужинать?

— Да, спасибо!

— Мне в удовольствие радовать вас, — снова поклонилась Кэт

Игорь в который раз подумал, что мог бы к этому привыкнуть.

Как обычно, в половине тарелочек на столе было что-то неопознанное, но почти всё оказалось вкусным. Спрашивать Кэт, что это такое, а потом слушать энциклопедические статьи, озвученные приятным женским голосом, стало отдельным вечерним развлечением. И неплохим.

— Вам понравился ужин, хозяин? — дежурно спросила Кэт, когда он откинулся от стола и привалился к дивану. От неудобной позы затекли ноги.

— Да, спасибо. И не зови меня хозяин, «Игорь» будет вполне достаточно.

— Игору-сан? — попробовала Кэт.

— Просто Игорь.

— Игор? — поправилась Кэт и подсела поближе, так что её бледное лицо оказалось совсем рядом.

— Да, — тихо ответил Игорь. Захотелось позорно сбежать в спальню, но сил после еды было мало, а любопытства осталось порядочно.

— Мне в удовольствие радовать тебя, Игор.

Единственное, о чём успел подумать Игорь, — почему Геннадий всегда оказывается прав.

***
В институте Игорь парил, словно не касаясь земли. Японские коллеги, с которыми они общались в основном жестами, вели себя тихо и ненавязчиво. А Геннадия временно перевели в другой отдел в помощь, Игорь даже на обеде в кафетерии его не видел. И расчёты сегодня сложились, как должны были с самого начала. Компьютерная имитация сработала замечательно.

Антон Семёнович остался доволен, как и его японский собрат, глава лаборатории. Акаяси-сан только и успевала переходить с японского на русский, пока учёные перекидывались терминами, рассматривая выкладки Игоря. Самого его быстро отправили восвояси. Обратно в отель. В обычном состоянии он, может, и начал бы возражать, желая поучаствовать в дискуссии. Но не сегодня, не сегодня.

Гостиная встретила пустым ненакрытым столом. Игорь усмехнулся. К хорошему быстро привыкаешь. Стоило предупредить Кэт, что он вернётся раньше. Эта мысль заставила Игоря нехорошо поёжиться. Он словно говорил о девушке. Или о жене. Как там? Идеальная жена? Точно будет пользоваться спросом на рынке. Не стоит только забывать, что ему эту «жену» выдали на время. И позволить себе такую игрушку он не сможет. И лучше не думать о том, насколько вообще глупо привязываться к горничной-андроиду.

В спальне Кэт не оказалось. Развешанные вещи в шкафу. Аккуратно заправленная кровать. Все признаки присутствия, непонятно насколько давнего. И? Ушла за продуктами? Но она говорила, что заказывает их на кухне отеля. Ушла совсем? Но она говорила, что будет с ним, пока он не покинет Японию. Неужели хозяева передумали и решили, что с Игоря хватит? Или это из-за вчерашнего?

К Геннадию Игорь постучался по привычке. Забыл, что ещё рано и приятель наверняка в институте. Но в номере раздался звук, словно что-то упало, а потом послышались шаги. Открывший ему Геннадий казался взъерошеннее обычного. На лице вместо злобного выражения застыло какое-то испуганное.

— А что ты так рано с института? Уже закончили на сегодня? Мы вот тоже. Меня вообще выгнали. Я там всех достал своими теориями.

— Ты не знаешь, где Кэт? – прервал его Игорь.

— Я… э-э-э… — замялся вдруг Геннадий.

— Игор? – раздалось со стороны спальни.

На застывшей в дверях Кэт было надето только кружевное нижнее бельё, прекрасно знакомое Игорю по вчерашнему вечеру. А ещё безмятежная искусственная улыбка.

— Добро пожаловать домой.

Игорь ударил без замаха, прямо по испуганному лицу Геннадия. Так сильно, что приятель, чтоб его, не удержался на ногах и неловко свалился на пол. Игорь добавил бы ещё, уже наклонился и приготовился. Но не успел. В открытую дверь номера зашло несколько человек в форме. И даже через охватившую его злость Игорь почувствовал напряжение. Оказывается, даже вежливые японцы могли быть пугающими.

— Это она, она! — закричал так и лежащий на полу Геннадий, показывая на Кэт. О языковом барьере он то ли забыл, то ли не подумал.

Впрочем, японцы не обратили никакого внимания ни на Геннадия, ни на его крики, а окружили полуголую Кэт, являя образец какой-то порнопародии.

— What are you doing? – отмер Игорь. — This is android from the Institute of…

Игорь замолчал, вспоминая официальное название и пробуя перевести его с японского на русский и куда-нибудь дальше. Охрана на его попытки никакого внимания не обратила.

— Да не с института она, идиот! – завопил Геннадий, поднимаясь с пола. – Там о ней знать не знают.

Игорь застыл. Время замедлилось, потом как-то сразу ускорилось. Кэт сначала пробовала дёргаться, но не слишком успешно. А когда один из форменных мужчин ткнул её какой-то палочкой, совсем обмякла. Геннадий окончательно поднялся и потянул Игоря вглубь комнаты, освобождая проход. На не сопротивляющуюся больше Кэт накинули чёрный плащ и повели под конвоем к выходу. Не говоря ни слова, быстро и деловито.

— А откуда она тогда? – растерянно спросил Игорь. Мысли в голове никак не хотели становиться связными и логичными.

— А я откуда знаю? – огрызнулся Геннадий. – Конкуренты, скорее всего. Только хотел в ней покопаться, может быть, и узнал бы что-нибудь, так ты некстати припёрся. Хотя всё равно не успел бы. Кто знал, что у них полиция такая шустрая! Или это не полиция? Нам в лаборатории сегодня рассказали про обещанный сюрприз – путешествие на Окинаву. Тут я и заподозрил, что что-то не так. Эй, ты в порядке? Хорош тоже: чуть что, морду бить! Я тебе, может быть, жизнь спас.

Игорь невпопад кивнул и пошёл из номера.

— Эй, я тебе самое смешное не рассказал. Леночке-то, оказывается, тоже подослали, а мы не верили. Только ей того, мальчика. Как думаешь, они?..

Игорь остановился, развернулся. Геннадий заткнулся на полуслове, не иначе почувствовав, что ещё хотя бы один звук – и его снова будут бить.

Игорь невольно вспомнил вчерашний вечер и ночь. Доступ к управлению у Кэт был на задней стороне шеи, под волосами. Находился он легко. Раздевать андроида для этого было необязательно.

Бар в отеле был небольшой, ничем не примечательный, и, к счастью, практически пустой. Заказав двойной виски, Игорь дождался стакана и решительно направился в самый дальний и тёмный угол. Увидев там Леночку с разноцветным коктейлем и двумя пустыми бокалами перед ней, Игорь нисколько не удивился. Не спрашивая разрешения, он аккуратно поставил стакан на стол и сел напротив. Лена подняла на него красные глаза, ничего не сказала и потянулась к коктейлю. Пили они молча и не чокаясь.

***
Разразившийся скандал с корпоративным шпионажем быстро замяли, а группу учёных выслали обратно в Россию с желанным контрактом. Геннадий почти сразу ушёл из науки в бизнес и укатил на ПМЖ в Германию. Игорь и Лена через два года поженились. Когда их сын просит купить ему модную игрушку робокота, оба, не сговариваясь, отказывают.