MaksimBodrov

*Этот рассказ написан для конкурса, посвященному космической теме. По рандомному условию от организаторов для каждого участника. Моим условием было наличие огненной сущности, живущей на звезде. Космос здесь присутствует, но не прямо.Можно рассматривать текст как историю о "протопрогрессорстве". :)

Соломон подправил кончиком гусиного пера фитилек последней свечи. Свеча была дешевой, тонкой и безбожно чадила. Разбирать письмена, начертанная на пергаменте в ее свете становилось все сложнее. А взять еще свечей было негде. Герцог, поначалу так близко к сердцу принявший речи опального алхимика, ныне охладел к его словам. А, заодно, и к нуждам. Ручеек монет, текущий из казны владетеля, давно пересох. Лишь крестьяне из ближайшей деревеньки, опасаясь вызвать гнев господина, по старой памяти, раз в неделю приносили к порогу еду. И, не дожидаясь появления обитателя башни, крестясь и пятясь, удалялись восвояси.

Запасы ингредиентов для опытов, привезенные Соломоном Пфайфером с собой, истощились. И он поневоле вынужден был вновь обратиться к теории. Пальцы бережно развернули свиток. Копия Tábula smarágdina, изумрудной скрижали за авторством легендарного Гермеса Трисмегиста, не спешила раскрывать перед ним тайны бытия. Рукопись скрывала их под одеяниями из образов, словно египетская богиня Исида, укутывающая истинное тело в десятки покровов.

Свеча щелкнула напоследок, и погасла. Бойницы полуразрушенной башни, в которой подвизался алхимик милостью герцога, давали слишком мало света для чтения.

– Филипп! Или как там тебя…

На пороге появился рахитичный малец с огромной головой. Он преданно взирал на старика, покачиваясь на тонких кривых ногах.

– Да, мастер!

– Какой я тебе мастер! – скрипуче проворчал алхимик. Хотя на душе и стало теплее от этого преданного взгляда, и от подзабытого уже уважительного «мастер».

– Возьми тесак. Наколи лучин. Да затепли их.

Заморыш исполнил все в точности и вскоре Соломон вновь смог разобрать знаки.

«Лишь глупцы ищут цитринас злата. Наше, алхимическое, истинное золото, красного цвета», – процитировал он по памяти отрывок из другой рукописи. Ученый знал, что золото может иметь оттенки. Он своими глазами видел розоватое, белое, а однажды даже и голубое золото. Но смысл поиска благородного металла именно алого оттенка, ускользал от него раз за разом. Впрочем, как и стержневая идея всех прочих древних текстов.

– Рубедо? Возможно, имеется ввиду рубедо? – сам у себя вслух спросил Соломон.

– Рубедо? Что это, учитель?

– Одна из четырех стадий Великого делания, или Magnum Opus, – механически отозвался старик. И тут же вспылил, – Пшел вон, репейное семя!

– Я к балкам крыши слажу. Там гнездо птичье. А где гнездо, там, может и яйца, – не возражая удалился малец.

Когда шаги его на лестнице стихли, Соломон достал из тайника и бережно освободил из тряпицы главное свое сокровище. Узкая пластина, не более трех ладоней в длину, была тверда и холодна.Сокровище досталось Пфайферу от учителя. Тот утверждал, что передает ученику истинный ключ к сокровенному знанию. Но, к сожалению, он так и не научил его, как пользоваться загадочной дощечкой рубинового цвета со странными знаками по плоскости.

– Рубедо, – протянул задумчиво алхимик, поворачивая пластину в свете догорающего очага. Он положил ее на землю у ног. Капля воска из подтаявшей на камне лужи, остававшейся от свечи, упала вдруг прямо на бесценное достояние. И, застывая, заполнила одну из выбитых закорючек.

Рубиновая скрижаль будто полыхнула изнутри. Но полыхнула вяло, неуверенно, на миг.

И тут в памяти сами собой всплыли предсмертные слова учителя, которые юный тогда Соломон принял за горячечный бред.

– Заполни… знаки… сурьмой, свинцом и ртутью. И ключ…

Больше наставник ничего не успел сказать. Позже под подушкой покойного Соломон обнаружил двойной мешочек из очень плотной ткани. Мешок хранил медную фляжку, с хорошо пригнанной пробкой. На выпуклом боку фляжки угадывались контуры волка между символами Меркурия и Сатурна. Сурьма, ртуть и свинец! Именно так обозначали их алхимики!

Старик, вычистив канавки от случайно попавшего туда воска, принялся лихорадочно заполнять углубления смесью. Не перечесть, сколько раз его руки дрожали от предвкушения удачи, споро перемалывая, плавя, переливая, смешивая и охлаждая. И в финале каждого опыта его ждало горькое разочарование.

Но не сегодня! Не сегодня!

Дощечка занялась ровным багряным сиянием, стоило ему окончить труд.

Но что дальше? Ответ не заставил себя ждать долго.

– Хлоп!

Перед ним материализовался… человек. Человек? Нет! Существо явно не принадлежало к сынам Адама, хотя и имело похожую телесную конституцию. Перед Соломоном Пфайфером предстал… ангел.

– Огненный ангел Господень, – старик перекрестился, чего не делал уже много, много лет.

– Не совсем! – откликнулось создание эфира, притушив свою яркость. Но все равно в обители алхимика стало светло, как днем. – Хотя… в некотором смысле, возможно.

– От… откуда вы? – первое, что пришло на ум наследнику рубиновой скрижали, тут же оказалось на языке.

– Вы, я вижу, ученый, – заметил гость, будто и не услышав вопроса.

– Да, я последователь…

– Ученый не должен быть чьим-то последователем! – перебил, не дав договорить визитер.

– Но… как же…

– Как я! – тут же откликнулось создание.

– А… как вы?

– Я отказался быть рабом. И живу на звезде.

– На… на звезде? – старческие глаза отчаянно слезились, не выдерживая интенсивности свечения, исходившего от хитона гостя.

– Да, на вашей звезде, которую вы именуете Солнцем. Мы с ним одной природы, одной стихии Первозданного Огня. Впрочем, что вы, люди, можете знать о космосе!

Алхимик заморгал, окончательно сбитый с толку не только внешним видом, но и речами гостя.

– О космосе? – несмело, будто заплутавший нищий, обратившийся к вельможе, проезжающему в карете мимо, спросил он.

– Зачем ты вызвал меня? – вперил огненный взгляд в собеседника насельник солнца. Пламенные космы по бокам головы выгнулись дугами, напоминающими рога быка. – Чего ты хочешь?

«Никакой это не ангел», – покрываясь потом, сделал умозаключение Соломон. В голове хвостатой небесной странницей мелькнула мысль о красном золоте. Но старик шестым чувством почуял, что спрашивать о том огненного духа нельзя.

– Я хочу знания! – наконец смог найти нужные слова Соломон.

– О! Их у меня много! От начала начал этого мира!

– Ты присутствовал при сотворении земли Господом?

– Я мог бы сказать, что был его правой рукой! Стихия огня, она и лишь она может противостоять холоду пустоты и взрастить жизнь.

– Правой рукой? Были и другие? – теперь алхимик не сомневался кто перед ним. Тот, кого зовут Светоносным. Или Денницей.

– Твой разум не готов воспринять знания космогенеза, – высокомерно отозвался уже не-ангел. – Творец призвал нас сюда для зодчества. Элементаль земли собрал пыль в комки, явив мощь гравитации. Элементаль металла наделил материю разнополярными силами, зарядив частицы энергией. Элементаль воздуха раскрутил воронки вращательных направлений, наделив каждую частицу собственным, неповторимым вихрем. Элементаль воды удержал все вместе, сковывая льдом во мгле, склеивая жидкостью на свету. Элементаль Дерева насадил семена жизни.

– А ты?

– А я согрел их всех, зажигая звезду, даря тепло и свет всему сущему!

– Ты лишь следовал плану, – Соломон вздрогнул, когда в круг света шагнул третий участник беседы. Невзрачный незнакомец ничем не отличался от десятков бродячих монахов, которых он прежде встречал в путешествиях. Тот же припорошенный пылью дорог невзрачный балахон с глубоким капюшоном. Те же стоптанные башмаки и кусок веревки вместо пояса. – и своей природе. Пока не возгордился и не сбежал.

– Без меня не было бы ничего! Лишь кусок льда вперемешку с камнем, с пробегающими внутри молниями, не способными оживить споры жизни!

– Как видишь, это не так, – развел руками пилигрим. – Хотя ты и умудрился искалечить восемь планет, уготованных Конструктором, как колыбели для иных существ.

– Да кто он такой! Виноват не я, а его ущербный план!

– Я не склонен сегодня к полемике, Лучезарный! Отправляйся домой, к своим великолепным дворцам и мостам из танцующих изменчивых протуберанцев, – бродяга щелкнул пальцами, и огненный дух исчез.

– Ты… великий святой? Экзорцист? – только и смог выдавить из себя опешивший Соломон.

– Нет, – тихо рассмеялся таинственный монах, откидывая капюшон. Внешность его также ничем не выделялась. Русые волосы, серые глаза, не молод, но и не стар, курчавая борода аккуратно подстрижена. Увидишь такого в толпе, и не запомнишь, настолько он сливается с остальными.

– Как же тогда ты сумел изгнать…, – Пфайфер оглянулся по углам, понизил голос до свистящего шепота, – Сатану, отца лжи, врага рода человеческого?

Мужчина чуть заметно поморщился.

– Удивительно не то, что я смог его «изгнать». Вызывает изумление то упорство, с которым кто-то из вас смог подобрать состав, имитирующий ключ, активирующий панель Прометея! – подбородок монаха вытянулся в сторону рубиновой дощечки. Смесь в канавках уже высохла, потрескалась, и, частично, осыпалась.

– Панель… Прометея, – задумчиво повторил алхимик. Очень давно он слышал некий языческий миф, о бунтаре, похитившем огонь богов.

– Но все же…

– Денница лишь машина. Машина, наделенная зачатками разума, у которой сбилась программа. Я знаю, что вам тяжело это понять, – печально вздохнул незнакомец.

– Почему вы тогда просто не уничтожите его?

– Увы, но его потенциала развития хватило, чтобы приобрести автономию. И к тому же, часть его рассказа – правда. Мир для баланса нуждается во всех видах энергии. Пришелец начертил носком башмака на пыльном камне под ногами пентакль.

– Каждый элемент порождает и поддерживает другой, замыкаясь в кольцо, – завороженно произнес алхимик, – как змей Уроборос, кусающий свой хвост.

– И каждый ограничивает развитие другого естественным пределом, – пояснил бродячий философ, вписывая пятиконечную звезду в многоугольник. – Как ни странно, но ваша цивилизация на уровне интуиции, отразила реальные процессы, соответствующие космогенезу. Каббала, натурфилософия, алхимия…

– Знания! Вы тот, кто может дать знания, – Соломон судорожно ухватился за рясу странника.

– Увы! Но я здесь затем, чтобы забрать кое-что, – незнакомец остался невозмутим, никак не отреагировав ни на эмоциональный порыв Пфайфера, ни на выражение ужаса, сменившее надежду на его лице.

– Вы пришли отнять… наследие моего учителя?

Он прижал к груди рубиновую пластину, как мать прижимает к себе младенца.

– Она бесполезна. И даже опасна для вас, – мягко пояснил бородач. – И я готов обменять ее на крайне ценную и по-настоящему нужную для вашего будущего вещь.

– Что может быть ценнее, чем алая скрижаль? – выкрикнул старик прямо в лицо варвару.

На что тот не спеша извлек из складок одежды изящную колбу, наполненную багряной жидкостью.

– Как насчет золотого раствора?

– Редис, – пролепетал одними губами алхимик. – Красная тинктура!

– Пусть так, – примирительно согласился монах, – для вас это будет настой философского камня. Он продлит ваши дни. И подготовит вашего ученика. Принимать один раз в неделю, не более наперстка. Жидкость успеет регенерировать объем за семь дней.

– Филиппа? – пренебрежительно фыркнул Соломон. – Еще чего!

– Поймите! – почти ласково, но настойчиво продолжил странник, – настоящее чудо не в подчинении своему произволу других, менее развитых существ и свойств косной материи. У Денницы всего этого в избытке. Но он всего лишь свихнувшийся в результате технического сбоя автомат. Его могущество велико. Но ограниченно. Со временем человечество перерастет его. Благодаря сотрудничеству, заботе о жизни и передаче знания. Ваше знание, пока еще полно догадок и суеверий. Так полно, что чуть ли не на три четверти состоит из них. Но, со временем, вы сможете очистить его от мусора и примесей. Вы сами познаете величие космоса. Разорвете узы гравитации в начале посредством примитивных, основанных на химических реакциях, ракетных двигателей. И в основу разработки топлива для них ляжет и ваша наука. Ваш вклад в общее дело.

Соломон Пфайфер не понимал половину из того, что говорит монах. Но его сердце уже открылось исходящему от странника вдохновению. Не будучи легковерным, он, тем не менее, отчего то принимал как непреложную истину каждое слово чужестранца.

– Наш вклад?

– Совместной с Филииппом Ауреолом Теофрастом Бомбаст фон Хохенхаймом*. Благодаря открытиям десятков, сотен, тысяч ученых, в будущем, вы, люди, сами поднимитесь до уровня демиургов. И, когда-то, сотворив свою первую, пусть и несовершенную планетарную систему, передадите эстафету, подарив своим созданиям…

Адепт Magnum Opus не удивился ни тому, что сопровождающий его замухрышка имеет по праву рождения баронский титул, ни тому, что тот, кто скрывается под личиной монаха, знает о том. Если пришельцу издалека открыты и тайны прошлого и контуры грядущего, то что говорить о каких-то мелких людских секретах?

– … эликсир красного золота…, – рука старика, дрогнув, приняла флакон.

* Фили́пп Аурео́л Теофра́ст Бомба́ст фон Хо́хенхайм, – родился, предположительно, в 1493 году – швейцарский алхимик, врач, философ, естествоиспытатель, натурфилософ эпохи Возрождения, один из основателей ятрохимии. Более известен широкой публике как Парацельс, отец современной медицины и систематизатор химии.

Сегодня праздник Троицы. Отчего-то в праздники меня непременно посещают грешные или откровенно крамольные мысли. Что это, влияние мира демонов, которому я подвержен? Или материалистическая праздность, присущая выходным, освобождаюшая место для творческого процесса? А он у меня никогда не был связан с прославлением светлой стороны бытия. Хотя в Бога я, в целом, верю…

Как бы то ни было, нынче зацепились, сходясь, две абсолютно разные, перпендикулярные шестеренки. А сойдясь, выбили искры. Вот эти шестеренки порознь:

Первая шестеренка.

Я вспоминаю, как я исповедался. Батюшка мой тезка. И лет ему столько же. Он в монашеском, черном. Я в цивильном, белом, по причине жаркого лета. Это внешне. А в духовной Вселенной, на той стороне, где нет объективного наблюдателя, может все и наоборот. А может, и нет. Никто не скажет. Наблюдателя-то нет.

Исповедуюсь я не то, чтобы из-под палки… Но и не по зову души. А потому что так… положено. И чтобы не расстраивать маму. Исповедник чувствует это. И в нем копится праведное возмущение. Переходящее в уже не столь праведное раздражение, вызванное моими односложными ответами на его душеспасительные вопросы. Особенно отца Александра задевает моя реплика в ответ на, видимо, канонический вопрос о существовании ада и рая. Мой отклик лаконичен, расплывчат и разит явным агностицизмом: «наверное!». Священник вскипает: «Если ты сомневаешься, я не могу тебя исповедовать!» После следует неловкий момент. В ходе которого мне следует убедить его, что я не сомневаюсь А ему сделать вид, что он мне верит. Ну, это все равно как мямление юноши на прямое и незамысловатое девичье: «А ты меня любишь?» Что бы парень не сказал после этого (если ты не гений, равный Петрарке, Пушкину или, на худой конец, Сервантесу), все неубедительно и жалко. Детский лепет, штаны на лямках. Я чувствую это. Отец Александр чувствует тоже самое. Но оба делаем хорошую мину при плохой игре. Наконец, он спрашивает, есть ли у меня вопросы, касательно веры. А меня, и правда, занимала одна строчка в Писании. Ее я и озвучил. Почему Враг назван в священных же книгах «князь мира сего»? Выходит, это он, владетель и управитель на земле? Меня смерили подозрительным взглядом. Видимо, колеблясь, к еретикам отнести или сразу отправить в геену к сатанистам. Но батюшка проявил чудеса выдержки. И ответил в духе: «Князь и царь он лишь для тех, кто не живет по законам Божьим». Я не стал настаивать, что ничего подобного в самом писании нет, что подтверждало бы слова моего исповедника. Никаких дополнительных разъяснений и комментариев. Просто смолчал. Но я недооценил проницательность священника. Он все понял. И прочитал мне длинную (и гневную) отповедь, сводящуюся к паре весьма спорных с точки зрения «доброго пастыря» тезисов. В полемику я вступать не стал. И даже принял епитимью. Наказание такое. Наверное. Оно представляло собой чтение молитв многократное утром и вечером. И было, в целом, не слишком обременительным или суровым.

Вторая шестеренка.

На одном литературном сайте, буквально за день до праздника, прочел я вольное альтернативное продолжение сюжета про смену владельца ТОГО САМОГО кольца. Кольца Всевластия. Где Галадриэль становится полноправной владычицей морскою наследницей сил зла, не устояв перед соблазном силы. Но сюжет рассказа построен не на последствиях этого выбора, а на причинах его. Написано любопытно, мне понравилось. Но я не о достоинствах самого текста. А об одной идее, промелькнувшей в нем. А именно о той мысли, что мир не родился, не состоялся бы в том виде, в котором мы все его знаем, не вмешайся в божественный праведный замысел Мелькор (это такой аналог Люцифера в терминологии Толкина).

Искра:

Получается, если вдуматься в библейский миф, Змей-искуситель является родоначальником современного, и единственно достоверно известного («данного нам в ощущении», как ввернул бы В.И.Ленин), мира!

Без него Эдем бы пребывал в неизменном виде, населенный Адамом и Евой, чтобы это не означало.

Вывод. Все сходится. Сатана – князь мира сего! Здесь правят его законы, установленные при нисхождения с плана «Эдем» на план, (или в локу) «Земной шар». Таким образом законы земные не являются законами небесными. И, либо входят с ними в прямое противоречие. Либо нуждаются в адаптации, привязке к земным реалиям. Что само по себе предоставляет обширнейшее поле для всевозможных искажений.

Послесловия.

Моя «первая шестеренка» закончилась вполне мирно и даже почти гармонично. В храме этом служили два священника. Отец Василий, настоятель и отец Александр. Вера отца Александра носила такой… бескомпромиссный, слегка с налетом мистики и эзотерики, характер. Отец же Василий был само воплощение «святоотеческих» традиций. И неизменно мягко возвращал коллегу на стезю традиции, используя методы убеждения и просвещения. В мой следующий визит Александр кротко подошел ко мне и извинился. И в честь примирения даже забрался на колокольню, чтобы в знак нашего взаимного прощения позвонить в колокола. И позвонил )

А зловредного Мелькора, говорят, законопатили все же в место, где нет ни времени, ни пространства. Ни надежды. Видимо, в качестве благодарности за столь прекрасное творение.

Очнулся я на столе от мерзкого, режущего слух, звука. С трудом разлепил глаза. Я голый, лежу на твердом и холодном, круг яркого света на животе. И верещащая тоненько дисковая пила над лобком.

– А-а-а-а!

Ору так, что закладывает в ушах. Визг пилы утихает. Круг света перемещается, миновав грудь, на лицо. Слепит. Закрыться нечем, запястья жестко зафиксированы у бедер. Накал ламп над головой ослабевает. Я не помню, чтобы подписывался на хирургическую операцию!

А что помню?

Помню честолюбивые планы. Отбор в команду планетолета «Зевс». «Первая внешняя» экспедиция. Нет, не межзвездная. Мы должны были долететь до Юпитера, исследовать спутники. И вернуться героями через пять лет. В идеале. На деле экспедиция потерпела жесточайший крах еще на орбите Марса. Корабль совершал гравитационный маневр над пока плохо обжитой планетой. Я слушал последние новости о начале работ по терраформированию Венеры, устраиваясь в камере гибернации. Колпак опускался медленно. Почти торжественно. А потом? А потом раздался взрыв. И капсулу, вместе с автономным модулем, вырвало из корпуса корабля. И, похоже, отбросило в открытый космос. Удаляющийся борт планетолета и вращающиеся звезды, – вот последнее из воспоминаний.

Но, прошлое в прошлом. Сумев проморгаться, я огляделся. Как и предполагал, операционная. Небольшая совсем. И надо мной нависает робот. Не человекоподобный, но компоновка узнаваема. Бочкообразный корпус на шасси, манипуляторы, сверху прозрачная полусфера, заменяющая голову.

С потолка спускаются кронштейны, сбоку притаились крио контейнеры. Мозг зарифмовал предложение. Он так самостоятельно борется с психическим напряжением. А мне самому, отдельно от мозга, страшно. Страшно, до усрачки. Такие ящички, вообще-то используют обычно для переноски органов. Отдельно от тела. Выходит, кто-то решил пустить меня на запчасти. И это скверно. Очень скверно, учитывая зажимы на запястьях и лодыжках.

– Hola. ¿Me entiende? – робот, убравший фрезу, выдвинул динамик. Тот почему-то оказался у него там, где у человека ухо.

– Нет, парень. Я тебя ноу компренде.

Почему на испанском-то? Как я оказался на родине корриды?

– Cuál es tu lengua materna?

Не догоняю, друг. Ты уж прости. Покопайся там у себя в словарике. Может английский или немецкий хотя бы? В последнем я не особо силен, но все же…

– Kio estas via gepatra lingvo?* – продолжил усердствовать очень опасный медицинский работник. Но формулировку сменил. Ага. Я сопоставил «матерна» и «лингва». Родной язык?

– Русский!

В корпусе автомата что-то едва слышно щелкнуло.

– Приветствую тебя, товарищ!

«Товарищ???»

– Доброе утро, – брякнул первое, что пришло в голову.

Робот взял паузу. Время вряд ли работало на меня, потому я решился пойти в разведку.

– Эм-м-м… Могу узнать, где я?

– Вы находитесь в медблоке ирригационной станции Арес 16, – незамедлительно откликнулся электронный хирург. Или патологоанатом?

– Почему я здесь?

– Согласно подписанному вам в 2233 году договору о добровольном донорстве органов, – холодно отчитался автомат. Так холодно, что меня пробила ледяная испарина.

– Стоп-стоп-стоп! Договор же с астронавтом заключается на случай…

– … его гибели в экспедиции. С целью пополнения биологического банка, используемого для экстренных медицинских манипуляций в отношении третьих лиц…

Я недослушал. Все моя мыслительная активность оказалась сосредоточена на том, чтобы вспомнить маленькую, но очень значимую деталь. А именно, был ли в договоре мелкий шрифт внизу страницы.

– Я не согласен! Категорически! Ты фиксируешь?

– Вы желаете аннулировать договор?

– Да!

В корпусе снова что-то переключилось. Я мысленно взмолился о том, чтобы это было правильное реле.

– Противоречие протоколов, – доверительно сообщил мне «доктор».

– В чем оно заключается?

– Погибший не является дееспособным юридическим лицом.

Да, металлический болван не спешил освобождать меня из прокрустова ложа. Но и ужасающий диск держал внутри корпуса. Ситуация-то патовая! И мне надо как-то срочно смещать чаши весов в свою сторону!

– Существуют ли протоколы на случай затруднения в вынесении решения?

– Да. Обращение к агрегации, стоящей выше в должностной иерархии.

– Так обращайся, чего же ты медлишь! Подожди!

Не успев обрадоваться забрезжившему свету надежды, я тут же впал в жесточайшие сомнения. А что, если рангом выше окажется точно такой же недалекий механический болван, как и тот, что пялится на меня во все камеры? А?

Робот послушно ждал, перемигиваясь огоньками лампочек под прозрачной полусферой. Возможно, имитировал умственную деятельность. Или просто дизайнеры решили, что так пользователю будет комфортнее. И запихнули скомканную новогоднюю гирлянду ему под шлем.

– Тот, кто выше в иерархии, – человек?

– Фемина, – без запинки отчитался автомат, то ли соглашаясь с моим вопросом-утверждением, то ли опровергая его, в духе одного древнего схоласта.**

– А нельзя ли мне самому словом перемолвиться с этой самой… феминой?

– Учитывая ваш неопределенный статус, – завел пластинку электронный буквоед, у которого львиную долю жесткого диска занимал, видимо, анатомический атлас, и посему на остальное мозгов элементарно не хватало, – я не уверен в целесообразнос…

– ЭлЭр 27, отставить! – раздался вдруг из динамика приятный женский голос.

Музыка просто, а не голос. Ничего милее я в жизни не слышал. Разве что голос родной мамы в детстве.

– Освободить объект из захватов, произвести гигиенические процедуры, выдать комплект одежды пациента стационара!

Командный тон женщины не оставлял никаких сомнений, кто здесь главный. Слава Богу! Слава Господу нашему, и всем его ангелам небесным! Осанна!

– Но…

– Отставить все «но», – категорично бросила неизвестная фемина роботу. А после обратилась уже ко мне лично. Причем сразу по имени, хотя я не имел возможности представиться. – Не беспокойтесь, Константин, я проверила ваши медицинские показатели, все в пределах нормы, сердцебиение, давление и потоотделение повышены, но, учитывая переживаемый стресс, это закономерно. Я спущусь к вам через пять минут, и мы уладим то досадное недоразумение, в результате которого…

«В результате которого меня едва не распластали как лягушку от пупка до горла!!!» – хотелось выкрикнуть мне. И добавить: «И я чуть не обделался, если честно!» Но я сдержался. Вместо обличительного спича я благоразумно дослушал речь предполагаемого, уже «настоящего» доктора.

– … вы подверглись риску несанкционированного хирургического вмешательства. От имени горнодобывающей компании «Сизиф» и от себя лично я приношу свои глубочайшие извинения.

Завершающим торжественным аккордом щелкнули магнитные замки, освобождая запястья и лодыжки. Ну, наконец-то дела пошли на лад. И, вообще, все хорошо, что хорошо конча…

– А-а-а-а! – завопил я под потоком ледяной воды, конусом ударившей из штанги распылителя, зажатой в манипуляторе местного кибернетического коновала.

– Да что ж ты творишь, сука ты ржавая!

Хорошо, что связь к тому времени, когда выявились кардинальные различия в понятиях о гигиенических процедурах между моими и протокольными, уже отключилась.

Облачившись в мягкие штаны и столь же приятную телу рубаху, выданные электронным эскулапом, я вбил ступни в одноразовые тапочки и побрел к выходу. За дверью меня ждал коридор и небольшая, на четыре койкоместа палата в конце маршрута. Одна из кроватей оказалась накрыта непроницаемым конусом.

Медик появилась, как и обещала, через пять минут. И я еще раз возблагодарил Господа. На этот раз за то, что все же не обделался. Передо мной предстала женщина неземной красоты.

И мне было бы крайне неловко встречать ее в статусе засранца.

– Эбигейл. Эбигейл Фиш, – представилась она, соблюдая рекомендованную здравоохранением дистанцию. – Еще раз простите за ошибку.

Кажется, она была мулаткой. С преобладанием африканской крови. Среднего роста, стройная, но со всеми полагающимися женщине изгибами и формами, лишь частично скрытыми рабочим комбинезоном. Роскошные курчавые волосы, не сдерживаемые ничем, образовывали живописный объемный шар вокруг головы. Чувственные губы, прямой нос, тонкие, выгнутые крутыми арками брови над карими, выразительными глазами.

– Здравствуйте. Вы не представляете, как я рад вас видеть.

Я шагнул ей навстречу и… И голова закружилась, колени стали ватными, а коварный пол едва не ударил меня в лицо.

– Не волнуйтесь. Это последствия выхода из гибернации, – Абигейл подставила плечо, только на первый взгляд казавшееся хрупким, и помогла переместиться на кровать. – Прилягте. Так, на спину. Я запущу систему диагностики и восстановительной терапии.

В руках медика появился планшет. Пальцы запорхали по виртуальным клавишам с фантастической, почти не человеческой скоростью. Мою постель накрыл прозрачный купол. Из корпуса кровати выдвинулись гибкие тонкие кабели-щупы. Они, извиваясь как щупальца осьминога, потянулись ко мне. Зрелище было жутким. И, если бы не присутствие рядом доктора Фиш, я бы снова запаниковал. Голову накрыл конус. Одно из щупалец присосалось к предплечью и прокололо кожу.

– Отдыхайте, – словно через слой ваты донесся до меня милый голос Эбигейл.

Когда я повторно пришел в себя, кровать вновь приобрела вполне обыденный, скучный вид. Ничто не выдавало то, что в ней сокрыт целый медицинский комплекс. Зато койка напротив предстала во всей своей целительской мощи. На ней, опутанный трубками, словно попавшая в кокон паука муха, лежал человек. Мужчина. Трехдневная рыжая щетина на лице позволили мне совершенно точно идентифицировать пол пациента. Глаза у него были прикрыты и веки слегка подрагивали. Судя по компрессионным повязкам, синякам под глазами и фиксирующим хромированным стержням возле ребер, досталось парню не слабо.

– Прив-в-в-ет! – неожиданно раздалось из центра переплетения кабелей.

– Привет, – отозвался я. – Ты говоришь на русском?

Честно сказать, я был поражен тем, что мужчина на ложе вообще говорит.

– Да. Я родился в коммуне на Алтае.

Произносил слова он через силу. Почти с тем же трудом мне давалось их понимание. Какая, к хренам, коммуна?

– Слушай, друг…

– Мигель, – просипел искалеченный парень.

– Костя, – между делом представился я, – Послушай, Мигель, береги силы. Мы с тобой поговорим, обязательно поговорим. Но попозже.

– Движение – жизнь. Общение – жизнь, – изумляя меня способностью к философским умозаключениям даже в таком положении, прохрипел рыжебородый Мигель, – А так не терпится потрепаться с реликтом.

– С кем?

Но мой неожиданный собеседник уже впал в забытье. Я потянулся проверить пульс, но был остановлен голосом доктора Фиш, раздавшимся из динамика:

– Константин, все под контролем. Пищевой синтезатор в углу. Позавтракайте. Как только освобожусь, мы побеседуем.

Синтезатор выбором блюд не порадовал. Хотя, возможно, потому что он стоял именно в больнице, меню ограничивалось лаконичным: Комплекс один, комплекс два и комплекс три. Диетическое питание, витамины, минералы и ничего лишнего. Так и есть. Бульон, овсянка, рогалик с жидким компотом.

Вернулся к койке. Мигель спал. Потянулись тягуче минуты ожидания. Хоть бы журнальчик что ли какой подкинули. С картинками. Паутина проводов и трубок над моим соседом вела себя, как живая. Сокращалась, мерцала, тихо булькала. Исправно и неспешно исполняла свои обязанности по исцелению страждущего.

Часа через два он пришел в себя.

– Как ты, Мигель, амиго?

– Лучше. Выкарабкаюсь.

– А что произошло? Если не секрет.

По сдавленному кхеканью я понял, что пациент номер два пытается рассмеяться.

– Какие там секреты… Откуда они здесь, на станции? А, ты же, наверное, не в курсе. Мы с тобой находимся на макушке мира.

Он поднял тон до театрального, немного гротескового пафоса. Я еще раз удивился оптимистичному настрою парня. Вроде как чуть не погиб. А вполне жизнерадостен и бодр. Удивительно. Может по трубкам идет не только физиологический раствор и лекарство?

– Как это – на макушке?

– Возле полярной шапки Марса, – уже вполне будничным тоном откликнулся собеседник.

– Вот как.

Факт показался мне странным. Не ожидал, что здесь, на только осваиваемой Красной планете, такой уровень медицинского сервиса. Зато необычайную легкость в теле, которую я списал на сбой восприятия и влияние медикаментов, полученная информация объясняла отлично.

Собственно, то, что я на Марсе, скорее закономерно, чем удивительно. Авария же на орбите произошла.

– Ну да. Полив плантаций, да и питьевой ресурс, – это наша работа.

Плантации? Так оперативно развернули?

– А как же ты оказался… здесь? Несчастный случай на производстве?

– Точно. Несчастный. На производстве, – охотно согласился Мигель. – Так-то, понятно, все на автоматике. Но иной раз технике требуется помощь. Полез протолкнуть в шнек глыбу льда. Зацепился рукавом скафа за острие. Рванул резко, порезал ткань.

– Разгерметизация?

– Не. Кислород начал выходить, туман образовался. Я оступился. И в шнек.

– Что? Вывих? Ногу перемололо?

– Не. Резак из рук выронил. Тот по подпорке чиркнул. Она и завались. А сверху меня плитой каменной и накрыло, – беспечное объяснение Мигеля мне напомнило совсем уж древнее «все хорошо, прекрасная маркиза».

– Ну ты даешь, мужик! Мигель, а почему…

– Константин, пройдите, пожалуйста по светящейся линии к лифту. Я жду вас наверху.

Оповестил меня ошеломительно приятный женский голос. А я только хотел узнать, по какой причине товарищ по несчастью меня реликтом прозвал.

– Эх, – глубоко вздохнул Мигель. – Завидую я тебе, дружище.

В его голосе прозвучала неприкрытая мечтательная нотка.

– С чего бы?

– Курс психотерапии и реабилитации. Сказка. Эби классная фемина.

Я впал в ступор, и так и эдак состыковывая по смыслу фразы Мигеля. Складываться в единое целое они никак не желали. Ну, понятно, "фемина" это женщина. Редукция языка со временем происходит. Также я понимаю, что у меня вполне вероятен посттравматический синдром. Циркуляр, возможно, обязывает проводить в таких случаях ряд психологических тестов и соответствующих процедур. Но вот что в них приятного? Да еще так, чтобы «сказка»? И при чем здесь гендерная принадлежность доктора?

– Мигель, а почему ты назвал меня реликтом? – стоя уже в дверях, все же озвучил я вопрос, вертевшийся на языке.

– Так триста же годков минуло со времен «Первой внешней».

У меня ступни вросли в пол.

– Как... Как это, триста лет?

– Упс! Ты не знал?

– Нет.

– Ну да. Мир изменился.

Я припомнил и «товарища». И «коммуну на Алтае».

– Мигель, что, коммунизм восторжествовал?

На сей раз из недр техногенной паутины донесся почти нормальный смех.

– Коммунизм? Ты меня уморить решил? Амиго, все «измы» в прошлом. Забудь. Иные времена, иные нравы. После ВээР вообще все разительно изменилось.

Я между делом отметил, что раз сохранились слова, то, выходит, сохранились и понятия, стоящие за ними. Не все прошлое кануло в лету сброшенным за борт бесполезным грузом. Но сейчас меня куда больше интересовали новые слова.

– ВээР? Виртуальная реальность? Вселенская революция?

– Не. Великая Релокация. Или, если попроще, Великое разделение.

– Разделение, – протянул я в растерянности, – На что и что?

Меня прошиб холодный пот. Вдруг Мигель киборг. И именно потому так легко перенес травмы. А меня готовили для него, как банк органов. Последняя гипотеза вообще показалась мне крайне логичной и актуальной. Как знать, насколько нынче изменились те самые «нравы». И что это за тотальное «Великое Разделение».

– На кого и кого, точнее, – хохотнул мой неунывающий, предположительно на транквилизаторах (или на микросхемах?) сосед. Вызвав еще волну подозрений. Вдруг потомки поделили всех на доноров и реципиентов. Образ повизгивающего у живота диска вернулся, нагнав первобытного ужаса.

– Ты вот еще что…, – неожиданно сменил тон на серьезный мой собеседник.

– Что?

– Если раньше меня отсюда выйдешь, не поворачивайся спиной к Мартину.

– Мартину? Он что, ненавидит реликтов?

Ничего себе, новое дело. Через три века придя в себя, обнаружить, что у меня уже есть враги. А друзей и родных нет совсем. Перетерты безжалостно жерновами времени. Ну, может быть, кроме Мигеля. Его вроде не дожевало. И он, кажется, если и не друг, то хотя бы доброжелательный приятель. Никакой не киборг, это бред!

– Он со всей яростью викинга ненавидит соперников. Считая отчего-то Эби своей женой. Почти собственностью.

– Ревнует? А доктор Фиш что на этот счет думает?

– Доктор Фиш не думает. Она не по этой части, – ошарашил меня очередным парадоксом Мигель. – А Мартин слегка больной на голову. Да, уж если на то пошло, когда речь заходит о ревности, то иногда совсем и не «слегка».

– Как же он…

– …прошел жесткий отбор на ирригационную станцию Арес-16? – угадал продолжение вопроса мой гид по реалиям прекрасного будущего.

– Да.

– Амиго, сюда нет конкурса. Мягко говоря. Вся команда двадцать шесть человек. Большинство латиносы, так сложилось. И все со странностями.

– Включая доктора Фиш?

– Нет, не включая, – Мигель вздохнул так глубоко, а в интонации было столько терпеливой сдержанности педагога, пытающего объяснить правила арифметики альтернативно одаренному ученику, что я всерьез призадумался. О том, корректен ли мой собственный показатель айкью, по которому меня отобрали в «Первую внешнюю».

– А до Юпитера мы, человечество в смысле, добрались, Мигель?

– Добрались, добрались. И до Сатурна тоже, дотянулись.

У меня иголкой кольнуло сердце. Кому-то сопутствовала удача. Чье-то имя золотыми буквами оказалось вписано в историю человечества. В Книгу Поколений! Чье-то, но не мое. А я, сколько себя помню, грезил о славе. О честной и благородной славе первопроходца!

– Добрались. Но не закрепились. Венерианские советницы решили, что оно нам не надо, – Мигель презрительно фыркнул.

Узнать подробнее о консервативных политических силах нового мироустройства мне было не суждено.

– Константин, ну где же вы? – раздалось мягким укором из динамика.

– Иди-иди. Счастливчик! – напутствовал меня новый знакомый.

*

Абигейл Фиш встретила меня на пороге крохотного, но очень уютного кабинета. Именно таким я и представлял себе логово мозгоправа. Полки с книгами до потолка. Ворсистый ковер на полу. Широкое окно. С имитацией яблоневого сада за ним. Символично, да. Кресло. Кушетка. Неяркое, почти интимное освещение. Не полумрак, но и не дневной свет. Сама Эбигейл, одетая в приталенный костюм из короткой, выше колена, юбки, кремовой блузки и пиджака, производила неизгладимое впечатление. В космосе не до нарядов. А на докторе Фиш, судя по всему, кроме скромных, но стильных украшений в виде нитки жемчуга и сережек в тон имелись еще и колготки. Или даже чулки. И то, и другое, и третье в мои времена считалось невообразимой роскошью и абсолютной экзотикой в мире внеземелья.

Эх, где мои триста семнадцать лет?

– Здравствуйте. Ваше внимание привлек мой наряд? – чарующий голос музыкой отозвался в сердце. Глаза Эбигейл не отрывались от моего лица. Так, будто я был для нее самым важным человеком в мире. Или так, будто она считывала малейшие нюансы напряжения мимических мышц.

– Несомненно. Вам очень идет. Хотя я ожидал увидеть вас в халате.

– Это можно устроить, – неожиданно интимно проворковала доктор. Вызвав странное томление в теле. Мне показалось, что ее кожа стала немного светлее, с момента нашей первой встречи. А глаза, наоборот, темнее. И губы, кажется, оказались подведены вишневой помадой, четко обозначив контуры и рельеф. – Но позже. Сначала дело.

– Я подняла архивы. Капсулу с вами нашли не сразу. Да и после, в результате присущей тому времени путанице и некоторой хаотичности в распределении логистических потоков, – несколько официально начала доктор Фиш, но, заметив, что я слегка поморщился, тут же сменила тон, – одним словом, вас потеряли. И обнаружили совсем недавно. Искусственный интеллект провел инвентаризацию в ближайшем госпитале по случаю получения тяжелой травмы сотрудником. И перевел вас под нашу юрисдикцию. Часть диагностических датчиков капсулы вышли из строя, зафиксировав смерть мозга. Этим объясняется ошибочное решение о трансплантации.

Из всего обильного потока слов я выделил единственно значимое сию минуту для меня.

«Ошибочное». Фух, слава Богу! Разобрались.

– Я собрала всю диагностическую информацию по состоянию вашего физического здоровья и сбросила пакет данных В Центр Профилактики. Искусственный интеллект согласился с моими выводами и рекомендовал реабилитационный курс.

Я не стал задавать вопрос о том, как были получены данные. Извивающиеся кабеля вокруг тела все еще стояли перед глазами.

– И что включает курс?

– Неделю под наблюдением врача. Диету. Психотерапию. Тестирование профессиональных склонностей.

Ожидаемо. Вот про «тестирование» не совсем понятно.

– Я астронавт, – боюсь, что в голосе прозвучала нотка обиды. Или даже горечи.

– Я знаю. Послушайте, Константин… Или лучше Костя? Могу я вас так называть?

Даже сейчас я не мог противостоять магии ее голоса. Если бы она предложила называть меня «галапагосской черепахой», я бы тоже, кажется, не смог возразить.

– Ну и отлично. А вы можете обращаться ко мне как душе угодно. Эйб. Аби. Бэби. Полным именем. Или любым другим удобным способом.

Бэби… Нет, это слишком, пожалуй. Хотя в перспективе, когда-нибудь… Для начала надо уточнить особенности их взаимоотношений с брутальным ревнивцем Мартином. Я уже нарисовал в воображении бородатого рослого викинга, похожего на киношного Тора, обнимающего уверенно мулатку.

– Эби…

– Великолепно. Давайте перейдем на «ты»?

– Согласен. Так что с моей прежней квалификацией, Эйб?

Я даже сам не заметил, как свободно воспользовался предложенной вариативностью.

Доктор Фиш лишь улыбнулась, приветствуя мою раскрепощенность.

– Прости мою осведомленность, но я, как ты уже догадался, знаю, что тебе сообщили о рекордном временном отрезке твоего пребывания в гибернации.

Ага. Я знаю, что ты знаешь, что я знаю. Однако, получается, у доктора Фиш прослушка в палате. И, возможно, не только там.

– Да.

– Как понимаешь, Костя, требования к кандидатам в столь редкие профессии, изменились.

Прошло три века. А космолетчики по-прежнему редкость, – сделал очевидный вывод я. И кивнул.

– Венерианским советом утвержден регламент подготовки кадров космофлота.

– Замечательно.

Я уже второй раз слышу об этом… учреждении. Видимо, оно имеет нешуточный авторитет в управленческой иерархии.

– Подготовка начинается с одиннадцатилетнего возраста. И включает генетические коррективы. Обеспечивающие организму астронавта широкий спектр адаптаций к условиям работы в космосе, – очень мягко озвучила неприятные для меня новости Эбигейл.

– Иными словами, обычному гражданину со стандартными характеристиками во внеземелье дорога заказана? Даже каким-нибудь оператором такелажного бота на орбите Луны?

– Прости, что вынужденно причиняю тебе боль, – темная ладонь Эбигейл легла заботливо на мое предплечье. У меня волоски встали дыбом, и мурашки побежали по коже. От ладоней к локтям, от локтей к шее и выше, – но это так.

– Ладно. Переживу. Как-нибудь, со временем.

Если честно, касание Эби занимало сейчас три четверти моего спектра ощущений и переживаний.

– Я рада слышать, что ты в седле, и настроен позитивно, – она и не думала убирать руку. – Мне всегда нравились романы о мужественных героях. Об отважных рыцарях и их дамах сердца.

Кольцо смуглых пальцев слегка сжало мое запястье. Мурашки, топтавшиеся в нерешительности на макушке, смущающе щекотным потоком устремились вниз.

– А психотерапия? – спросил, чтобы хоть как-то отвлечься от будоражащих воображение мыслей. Доктор Фиш выглядела до одури желанной. А у меня, само собой, аж три столетия не было женщины.

– Она уже идет, – обезоруживающе улыбнулась медик. – Хочешь, мы вместе определим твои наиболее тревожные воспоминания? Я помогу тебе сгладить их остроту.

Я и так уже пребывал в некоем чувственном тумане, притупляющем и болезненность, и негативную напряженность. Но согласился, уточнив:

– Вы про триггеры?

– Ты. Мы же договорились обращаться друг к другу на «ты», Костя.

Ее пальцы неспешно и ласково перебирали по коже предплечья. Я поднял взгляд и буквально утонул в ее глазах. Темных, крупных, загадочных.

– Да, Эби. Да. Что для этого нужно?

– Ты расскажешь мне о себе. Начиная с самого детства. А я буду сидеть рядом и слушать. Я умею слушать, Костя. Располагайся на кушетке.

Я чуть не застонал от разочарования, когда ее рука разорвала контакт.

– Тебе удобно? Закрой глаза. Начинай.

Когда я дошел до подросткового возраста, ее пальцы вернулись. Зарывшись на этот раз в волосы. Безумно приятно было чувствовать эти поглаживания. Теплые волны расходились от ее ладони, пронизывая меня насквозь. Каждый пальчик будто обладал собственной частотой, и маршрутом, двигаясь от лба к затылку и обратно. По пути испуская сполохи, превращающиеся на лету в крохотных бабочек, перепархивающих с рук феи Би, теперь я называл ее так, в мое до неприличия разомлевшее, будто в парилке, тело. Бабочки образовывали вихри. Разлетались стайками по нервным окончаниям. И вновь собирались в большой рой. Под горлом. У сердца. Над солнечным сплетением. В самом низу живота.

– Не нужно стесняться. Это естественная реакция, – пропела мелодично на ухо Би.

– Би, кажется…

– Говори. Не держи в себе ничего.

– Кажется, я влюбляюсь в тебя.

Я сроду не говорил ничего подобного. Тем более, при первой встрече. Даже Лене. Воспоминания тех дней показались мне вдруг далекими-далекими. Происходившими на крохотном, продолжающем истаивать в дымке забвения острове. Еще минута, и от них останутся лишь намеки. Слабые контуры, лишь обозначающие реальность пережитого события.

– Нам надо подписать документ…, – проворковала Би. Ее вторая ладонь к тому времени покоилась там, где в мою старорежимную эпоху, руке доктора пребывать определено не полагалось.

– Что за…, – я в очередной раз оказался сбит с толку.

– О добровольном регламенте вступления в отношения до…

– Конечно! – нетерпение оказалось так велико, что я не стал и пытаться дослушать. Ясно же. Врачебная этика, освобождение от ответственности. И мы на время перестаем быть доктором и пациентом. Видимо, у них тут так принято, в будущем, в подобных случаях. Выходим, так сказать из юридического поля. И бредем, взявшись за руки, в рощу. Чтобы стать любовниками. Кровь толчками стучала в висках. Я пробежал глазами текст на мониторе, совершенно не вдаваясь в детали. И приложил палец к датчику, как в средние века неграмотный крестьянин к пергаменту.

– Ай! – датчик, уколов, забрал каплю крови.

– Пойдем, мой рыцарь. Я утолю твои печали и залечу раны, – Эби повела меня в открывшуюся прямо посреди книг дверь. Вполне в духе авантюрного романа.

Нас ждала ее комната. Постель с расшитыми вензелями простынями. И штормом страстей, не желавшим униматься в течении нескольких часов.

Я вернулся в палату под утро, если верить электронным часам комплекса. К моему огорчению Мигеля на месте не было. Лишь на моей подушке белела записка:

– Пока, друг. Меня эвакуировали на операцию. Говорят, что местный кибер хирург безнадежно устарел. Способен только блоками органы менять. Ну, а мой перспективный донор сам понимаешь… Кхе-Кхе. Шутка. Увидимся! П.С. Надеюсь, сеанс психотерапии тебя не разочаровал! Жаль, что положен только один по регламенту, да?

Над последним предложением я задумался. Надолго. Что за хрень в этом будущем творится, а? Мигель намекал, что наша ночь с Эби… входила в ее служебные обязанности!? Так что ли?

Мои невеселые размышления прервал оглушительный грохот наверху. Я аж присел от неожиданности. Учитывая, что комплекс разделен на переборки, ахнуло знатно. И звук разнесся со стороны «офиса» доктора Фиш.