Апрель 1943 года. Смоленские леса.
Туман стелился по земле, цепляясь за подол шинели, как холодные пальцы. Капитан Ковалёв медленно провёл ладонью по стволу берёзы — кора была иссечена осколками, будто изрублена тупым тесаком. Вмятины от пуль, тёмные подтёки смолы, напоминающие запёкшуюся кровь. Он принюхался: в воздухе витали запахи пороха, гари и что-то ещё — сладковато-тяжёлое, как в старом погребе, где годами лежит тлен.
Разведчики шли цепочкой, ступая осторожно, боясь потревожить спящую землю. Под ногами хрустели гильзы — их было так много, что снег, ещё сохранившийся в тени оврагов, казался усыпанным медной крупой.
Капитан Ковалёв переступил через поваленное дерево, и его взгляд скользнул по земле, усеянной телами. Но не наших бойцов — только немцы. Десятки серо-зелёных мундиров, застывших в неестественных позах, с пулевыми отверстиями в груди и головах.
- Где наши? - пробормотал Морозов, наклоняясь к одному из убитых.
Ковалёв молчал. Война не бывает односторонней. Если здесь полегли немцы - значит, должны быть и красноармейцы. Хотя бы следы: раненые, убитые, признаки отступления. Но вокруг - ничего. Лишь враги, брошенные, как скрюченные куклы, с пустыми глазами, уставленными в серое небо.
- Может, своих забрали? - предположил Лисенко.
- Тогда и оружие бы собрали, - хрипло ответил Ковалёв.
Но на земле не было ни наших винтовок, ни касок - только немецкие «маузеры», да разбитые «шмайсеры». Словно бой шёл, а наших солдат здесь и не было вовсе.
Ковалев почувствовал, как по спине пробежал холодок. Лес сжимался вокруг как гигантская ловушка, готовая захлопнуться.
- Капитан, - хрипло окликнул Морозов, - взгляните-ка.
В воронке от снаряда лежали трое немцев. Один на спине, с лицом, застывшим в немом ужасе, руки вытянуты вперёд. Казалось перед смертью он отбивался от невидимого противника. Двое других неестественно скрюченные, с вывернутыми под невозможным углом шеями.
- Вперёд, - Ковалёв прочистил горло и сделал резкий жест рукой.
Они продвигались, сверяясь с картой, но вокруг не было ни ориентиров, ни следов - только бесконечный лес, словно поглотивший всех, кто здесь побывал до них. Земля под ногами казалась зыбкой, каждый шаг проваливался в мягкую подушку из перегноя, а в груди отдавалось глухим эхом. Сердце стучало так, будто билось не внутри тела, а где-то снаружи, в этой гнетущей мёртвой тишине.
- Странно... - Ковалёв замер, вглядываясь в серую пелену тумана, что клубился между деревьями.
Координаты были точными. Но вокруг - пустота. Лишь стволы деревьев, опутанные липкой весенней паутиной, и тишина, давящая дурным предчувствием.
- Может, ошиблись? - спросил Лисенко, нервно покусывая губу.
Ковалёв промолчал. Он знал - ошибки не было. Просто лес не желал раскрывать свою тайну. Или кто-то позаботился, чтобы её никто не нашёл.
- Разойдись цепью, проверим ещё раз, - тихо скомандовал он.
Капитан Ковалёв замер, вслушиваясь в тишину. Где-то вдали ещё тлели деревья, и порывы ветра доносили горьковатый запах гари.
- Тихо, - едва слышно прошептал он, подняв сжатый кулак.
Разведчики застыли на месте. Впереди, сквозь густые заросли, просматривалась заросшая просека - старая заброшенная дорога, поросшая молодым осинником. Именно здесь, согласно последним полученным координатам, должен был находиться бункер.
- Последний сеанс связи был три дня назад, - тихо доложил старший сержант Морозов, бесшумно передёргивая затвор автомата. - Группа нашла вход, но что-то пошло не по плану.
Ковалёв молча кивнул. Он прекрасно понимал, сколько значений могло скрываться за этим "не по плану" на войне: минные ловушки, вражеские засады, а иногда - нечто такое, о чём не упоминалось даже в секретных сводках.
Они двинулись беззвучно, ступая по упругому мховому покрову.
- Тише... - прошипел Ковалёв, сжимая ППШ так, что костяшки пальцев побелели. Его ладонь скользнула по холодному металлу, когда он осторожно раздвигал кустарник. В воздухе стоял приторно-сладкий запах гниения, смешанный с чем-то резким - чем-то средним между формалином и медным привкусом крови.
В углублении между корнями древнего дуба сидело нечто. То, что когда-то было человеком. Голое тело покрывали пульсирующие бугры, будто под кожей шевелилось что-то живое. Ободранные до костей пальцы продолжали механически скрести землю, вырывая в почве глубокие борозды.
- Матерь Божья... - Лисенко судорожно перекрестился и с силой сплюнул в сторону.
Существо медленно подняло голову. Мутные, молочно-белые глаза без зрачков с болезненной медлительностью сфокусировались на солдатах.
- Blüten! - его голос напоминал шелест пересушенных листьев. - Blüten...
Ковалёв сделал осторожный шаг вперёд, но в этот момент кожа на груди существа внезапно натянулась, став пергаментно-прозрачной. Чётко обозначились контуры чего-то тёмного, ритмично пульсирующего под кожей.
Лисенко инстинктивно отпрянул, случайно задев сапогом сухую ветку. Громкий треск разнёсся по лесу.
Существо дёрнулось, его голова неестественно закинулась назад.
- Оно нас слышит, - прошептал Морозов, до боли сжимая приклад винтовки.
В подтверждение этих слов существо вскочило - его движения были резкими, угловатыми, как у марионетки с оборванными нитями. Из перекошенного рта брызнула густая жёлтая субстанция.
- BLÜTEN!! - пронзительный вопль эхом разнёсся по лесу. Существо указало дрожащей рукой на массивную железную дверь, почти полностью скрытую под слоем плюща.
Ковалёв только начал реагировать, когда тело существа забилось в мучительных конвульсиях. Позвоночник выгнулся, раздался отвратительный хруст ломающихся костей и из всех естественных отверстий начали пробиваться тонкие кроваво-алые побеги.
- Огонь! - скомандовал Ковалёв.
Лисенко дал автоматную очередь. Но существо рванулось не на них - мимо, к двери. Обезумевшие пальцы с сорванными ногтями впились в ржавый металл.
- Hier! Hier ist das Tor! - его голос превратился в нечеловеческий визг, когда он начал биться головой о дверь. Кровь брызнула на табличку, смывая слой грязи и обнажая надпись: "PROJEKT BLÜTENFLESCH".
- Твари! - закричал Лисенко, выпуская ещё очередь. Пули вонзились в дверь, но стрелять было уже не в кого - тело разрывалось изнутри, как переспелый плод, выпуская наружу клубки влажных, пульсирующих стеблей.
Ковалёв резко оттянул Лисенко назад, когда первый кроваво-красный побег, извивающийся как разъярённая змея, рванулся в их сторону.
- К двери! Отступаем! - резко скомандовал Ковалёв, левой рукой выхватывая гранату из сумки. Металлическая чека звякнула, когда он зубами дёрнул предохранительное кольцо. - Гранааааата!
Они едва успели откатиться за стальную дверь, когда оглушительный взрыв разорвал лесную тишину. Дверь с глухим металлическим стуком захлопнулась, отрезая последнюю связь с внешним миром. В последнее мгновение перед тем, как тьма поглотила всё, Ковалёв успел заметить, как останки... нет, уже не человека, а чего-то совершенно иного - продолжали пульсировать, прорастая сквозь почву кроваво-красными побегами.
Только прерывистое дыхание троих бойцов и.… странный шорох. Едва уловимый, похожий на то, как кто-то осторожно перелистывает старые документы.
Луч фонаря Лисенко вырвал из мрака узкий бетонный коридор, уходящий вглубь.
- Товарищ капитан... - голос Морозова предательски дрожал, - мы в глубокой...
Ковалев бросил на него взгляд.
- Затруднительной ситуации.
Желтоватый луч фонаря вырвал из темноты узкий коридор.
Стены ритмично колебались, представляя собой гигантскую грудную клетку. Отслаивающаяся краска шелушилась, напоминая старую кожу, обнажая ржавые шрамы коррозии.
- Твою дивизию! - Лисенко резко остановился, наступив на что-то хрустящее. Очки. Обычные круглые очки с треснувшей линзой. Рядом лежал раскрытый портсигар, внутри две аккуратные, нетронутые папиросы.
Морозов поднял с пола пожелтевший листок.
- Это... счёт за электричество?
Ковалёв взял документ. Обычная служебная бумага от 12 марта 1943 года. Подпись внизу размашистая, с нервным росчерком. В углу засохшее пятно от кофе.
- Они просто работали здесь, - глухо прошептал Лисенко.
Луч фонаря скользнул по стене. Длинные царапины, явно оставленные человеческими ногтями, вели к вентиляционной решётке. У самого отверстия - тёмное пятно. Ковалёв провёл пальцем - липкое.
- Не знаю. И знать не хочу.
Первая дверь слева поддалась с тихим скрипом, нехотя впуская непрошеных гостей. Дрожащий в потной ладони Лисенко фонарь высветил кабинет, застывший во времени.
Стол, заваленный бумагами. Аккуратные стопки документов, чернильница с высохшими чернилами, пресс-папье в виде имперского орла - его крылья теперь покрылись равномерным слоем пыли. На стене висел календарь, остановившийся на 15 марта. Последний день чьей-то жизни.
- Как будто он просто вышел, - Морозов протянул руку, коснувшись фарфоровой кружки на краю стола. Его пальцы дёрнулись. - Чай ещё... тёплый.
Ковалёв резко развернулся, ствол автомата рефлекторно взметнулся вверх:
- Что?!
Морозов медленно поднял взгляд. В тусклом свете фонаря его лицо казалось восковым, неестественно бледным.
- Шутка, - голос сорвался на хрип. - Чай... ледяной.
Тем временем Лисенко открыл верхний ящик стола.
В ящике лежал безупречно сохранившийся "Вальтер" P38. Оружие маслянисто поблескивало в свете фонаря. Рядом фотография: молодая женщина в летнем платье держала за руку девочку с бантами. На обороте - аккуратная надпись готическим шрифтом: "Моей дорогой Маргарет. Вечно твой".
- Брось, - резко оборвал Ковалёв. - Идём дальше.
Следующая дверь с пронзительным скрипом поддалась, освобождаясь от ржавых петель. В лицо ударила волна едких запахов - резкий формалин, обжигающий спирт и под ними - сладковато-тяжёлый шлейф разложения, будто что-то гнило здесь годами, пропитав собой стены.
Лаборатория застыла во мраке, словно застигнутая на месте преступления. Лучи фонарей выхватывали из темноты:
- Пустые клетки с прутьями, покрытыми бурой коркой - ржавчиной или запекшейся кровью;
- Разбитые колбы, чьи осколки, подобно слезам, сверкали в лужах мутной жидкости;
- Застывшие механизмы с потрескавшимися шкалами, чьё назначение унесло с собой последнее поколение исследователей.
Чёрные провода, подобные змеям, свисали с потолка, перемежаясь с обрывками документов - кривыми формулами, цифрами, пометками, поглощёнными временем.
Луч фонаря упёрся в массивный стеклянный цилиндр в центре помещения. Мутная жидкость внутри слабо пузырилась, как дыхание спящего монстра. В ней плавали розоватые нитевидные образования - слишком розовые, лишённые кожи. Они пульсировали, тонкие волокна сжимались в такт, чувствуя свет, тянулись к нему.
- Не подходи! - Ковалёв вцепился в плечо Морозова, ногти впились в ткань.
Резкий металлический скрежет ударил по ушам.
Все замерли, вжавшись в стены.
Звук раздавался сверху, из вентиляционного канала. Не просто шорох - что-то массивное, тяжелое, с усилием продвигалось по металлическим воздуховодам.
- Крыса... - прошептал Лисенко, но дрожащий в его руке фонарь выдавал страх.
- Крысы так не передвигаются, - Морозов сглотнул ком в горле.
Над ними вентиляционная решетка внезапно дернулась. Ржавые крепления заскрипели под нагрузкой. Из щелей посыпались хлопья рыжей коррозии.
Мощный удар изнутри. Металлическая решетка прогнулась.
Лишь капли конденсата, падающие с потолка, звонко разбивались о бетон, каждый звук - как удар по натянутым нервам.
Ковалёв плавно поднял автомат:
- Отходим. Медленно. За мной.
Они отступили к выходу, дверь лаборатории с глухим стуком захлопнулась за спиной. Воздух в коридоре был спертым, насыщенным звериным теплом и влагой, как в коровнике после загона скотины.
Стены бункера, сложенные из грубого бетона, покрылись черными разводами плесени и трещинами. Коммуникации под потолком гудели, роняя капли влаги, которые разбивались в темноте с металлическим звоном. Под ногами хрустели осколки стекла и гильзы - 9-мм, советского производства.
На стенах поблекшие, но различимые указатели:
"LABOR SECTOR - 4" - стрелка уходила вправо, в черную пасть коридора;
"NOTAUSGANG" - аварийный выход, но надпись была перечеркнута красной краской, а рядом выцарапано: "НЕ ВЫХОД";
"VERBOTEN ZUTRITT!" - табличка висела криво, ранее сорванная и наспех прибили обратно.
- Куда? - Лисенко вопросительно посмотрел на Ковалёва.
Тот молча указал стволом на "NOTAUSGANG", но вдруг замер.
В слое пыли четко отпечатались свежие следы - две пары сапог.
- Они здесь... - Морозов присел, проводя пальцами по липкому пятну на бетоне. Кровь. Еще не успела засохнуть.
- Значит, живы, - Ковалёв сжал зубы. - Идём.
Они двинулись вперед, каждый шаг отдавался в висках глухим, натужным стуком. Лучи фонарей неуверенными щупальцами, робко ощупывали темноту, выхватывая из небытия фрагменты чужого кошмара: оборванные провода, свисающие кишками; следы от пуль, врезанные в бетон; кровавые отпечатки ладоней - пять растопыренных полос, застывших в немом крике. Здесь кто-то отчаянно цеплялся за жизнь, скребя ногтями по холодной шершавой поверхности, отказываясь исчезнуть в этой тьме.
Ковалёв шел первым. Его лицо оставалось непроницаемым, но челюсть была сжата до хруста. В глазах читалась не ярость, а ледяная, смертельная ясность: он уже предвидел развязку. Но приказ есть приказ. Пальцы мертвой хваткой сжимали автомат - единственную реальность в этом кошмаре.
Лисенко, обычно едкий и насмешливый, сжимался при каждом шаге. Его взгляд метался, выискивая не столько опасность, сколько хоть какой-то знак, что их товарищи живы. Губы беззвучно шевелились - то ли молитва, то ли проклятия. Он ощущал тошнотворный ком страха, подкатывающий к горлу. Чувство, будто их давно ведут на заклание.
Морозов дышал неестественно ровно и громко. Его обычная грубоватая уверенность испарилась. Тело напряглось до предела, взгляд прикован к спине Ковалёва, как у слепца, следующего за поводырем. Он осознавал свой страх. И ненавидел себя за это.
Они молчали. Слова были излишни. Каждый слышал предательски громкое, неровное биение чужого сердца - как щелчки снятого с предохранителя оружия в гробовой тишине.
А вокруг шепталась тьма, наполненная шорохами, каплями, странными звуками, похожими то ли на смех, то ли на предсмертный хрип.
Но они шли вперед.
Потому что отступать было некуда.
И вдруг туннель раздвоился.
На левой стене - новая табличка, начертанная углем по-русски:
«КП-3. НЕ СТРЕЛЯТЬ!»
Стрелка указывала в узкий служебный лаз, заваленный обломками.
- Это их метка, - кивнул Лисенко. - Значит, выбрались.
Внезапно - звук. Хриплое бульканье, будто кто-то захлебывается собственной кровью.
Лисенко резко развернулся, ствол автомата уставился в темноту.
- Там.
Где-то впереди гулко захлопнулась дверь.
Послышалось шарканье.
Учащенное, прерывистое дыхание.
- Вперед! - рявкнул Ковалёв.
Они рванули вперед, фонари скакали по стенам, выхватывая следы отчаянного боя: пустые магазины, порванный ремень, клочья военной формы - их товарищи явно отбивались от кого-то.
Они мчались сквозь кишки бункера. Сапоги гулко били по проржавевшим металлическим плитам, каждый удар отдавался в висках тупой болью. Пляшущие лучи вырывали из тьмы фрагменты страшной хроники: пулевые отметины, похожие на оспины на лице бетона, черные подтеки засохшей жидкости, обрывки формы с узнаваемыми нашивками "СССР".
Неожиданно туннель оборвался, упираясь в массивную стальную дверь, напоминающую шлюз подлодки. Ее поверхность была исчерчена параллельными царапинами - глубокими, словно оставленными когтями гигантского зверя. Центральный штурвал неестественно блестел, будто его недавно крутили потными руками.
Надпись на немецком гласила:
«HAUPTSEKTOR - ZUTRITT NUR FÜR PERSONAL»
(Главный сектор - Только для персонала)
Но внимание привлекала другая отметина - свежая, нанесенная углем:
«ЗДЕСЬ. 3-й»
Рядом - три вертикальные черты, последняя недорисованная.
Их условный знак. Их люди.
Ковалёв прижал ладонь к холодной поверхности, ощутив едва заметную вибрацию.
- Они внутри, - его голос звучал надтреснуто.
Лисенко вцепился в штурвал, мышцы на руках вздулись, как натянутые тросы. Металл заскрипел, механизмы взвыли от сопротивления, и дверь сошла с места с пневматическим стоном.
Их встретил воздух - стерильный, с примесью меди и формалина. Аварийные лампы расплескали красноватый свет, превращая огромный зал в подобие чрева механического Левиафана.
Центральный отсек напоминал кошмарный гибрид операционной и лаборатории. Стеклянные цилиндры с мутноватой жидкостью, где пульсировали розовые биомассы. Стерильные столы, уставленные хирургическими инструментами - скальпелями, костными пилами, устройствами, напоминающими дрели. Мониторы с погасшими экранами, кроме одного - тот мигал тревожным желтым сигналом.
И на стене... человек. Вернее, то, что когда-то было человеком, а теперь стало частью системы.
Толстые черные кабели вросли в его позвоночник, пульсируя в такт работе скрытых механизмов. Металлические штыри пронзали челюсть, фиксируя ее в вечной беззвучной гримасе - словно кто-то пытался заставить его говорить, но забыл принцип работы голосовых связок.
Глаза - мутные, лишенные зрачков, тускло отражали красный свет аварийных ламп. В них не было ни мысли, ни страха. Только пустота. Кожа жила отдельной жизнью - бледная, покрытая пульсирующими буграми, под которыми копошилось что-то живое. Плоть периодически вздрагивала, словно невидимые пальцы изнутри пытались разорвать ее.
Самое ужасное - он дышал.
Грудь ритмично поднималась и опускалась с механической точностью.
Существо медленно подняло голову.
Губы, прошитые металлической проволокой, но не сомкнутые наглухо, дрогнули:
Это был капитан Громов - командир 3-го отряда. Его лицо. Его глаза.
Морозов рухнул на колени, его вывернуло. Лисенко замер с автоматом наготове, но пальцы предательски дрожали.
Ковалёв сделал шаг вперед - и в этот момент существо повернуло голову в его сторону.
Экран замигал чаще. Щелкнуло реле, из динамиков раздался механический голос:
"ПРОТОКОЛ... АКТИВИРОВАН... ТРЕБУЮТСЯ... ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ... КОМПОНЕНТЫ..."
Перед ними висел их товарищ. Не мертвый. Не живой.
Громов - человек, вытащивший Ковалёва из-под огня - теперь пульсировал в паутине проводов. Губы судорожно подрагивали. Глаза, лишенные сознания, смотрели сквозь них.
- То-ва-рищ... - из горла вырвался хриплый, механический, но узнаваемый голос.
Ковалёв ощутил, как почва уходит из-под ног.
Лисенко сжал автомат до хруста в суставах. Его обычно насмешливый взгляд стал пустым, как неработающие мониторы вокруг.
- Черт... Черт возьми! - он зажмурился, но кошмарная картина не исчезала.
Морозов стоял на коленях, его рвало - не от страха, а от предательства. Предательства собственного тела, отказавшегося выполнить приказ.
В тишине отсека скрипнул ремень, звякнул затвор. Его руки дрожали - сначала едва заметно, потом сильнее, глубже, пока дрожь не проникла в самое нутро, не стала частью каждого вздоха, каждого удара сердца.
Палец лёг на спусковой крючок.
Перед ним был Громов. Тот самый, что в сорок втором вынес его, раненого, из-под миномётного огня. Чей смех гремел громче всех на вечерних привалах. Чьи руки, теперь прошитые стальными нитями, когда-то уверенно держали карту и карандаш, прокладывая маршрут.
Глаза - пустые, и всё же в них читалось понимание. Не мольба. Не страх. Признание. Признание неизбежного.
В памяти всплыл тот вечер в окопе. Дождь. Грязь. Громов, прикуривая от его спички, бросает через плечо:
- Если что - стреляй. Без раздумий.
Слёзы. Горячие, солёные, они текли по щекам, смешиваясь с пороховой гарью и потом. Бесполезные свидетели крушения последней границы между долгом и человечностью.
Грохот разорвал тишину, ударив по ушам, по нервам, по самой душе. В замкнутом пространстве звук обернулся физической болью.
Потом - ещё выстрел. И ещё.
Они стреляли не в монстра, не в кошмар из сна - в своего. В того, чей голос ещё звенел в памяти, чьи шутки повторялись у костра, чьё лицо навсегда осталось на пожелтевших фронтовых фотографиях.
Когда последний патрон ушёл, Лисенко рухнул на колени. Его тело сотрясали судороги, лёгкие хрипло выдыхали воздух, словно пытаясь выплюнуть вместе с ним всю боль, весь ужас этого выбора.
Дым стелился над стволом, медленно поднимаясь к потолку, где мерцали аварийные лампы. Он смотрел не на тела - на то, что они оставили после себя. На разорванные провода, на маслянистые потёки, на последние судороги того, что когда-то было не просто человеком, а самым настоящим товарищем.
- Это… это только Громов, - Лисенко вытер рот рукавом. Голос его был хриплым, но твёрдым. - Где остальные?
Ковалёв молча кивнул в сторону узкого прохода в глубине зала - ещё один коридор, ещё одна дверь. Над ней мигал красный аварийный свет, отбрасывая кровавые блики на стены.
- Вперёд, - коротко бросил он. - Найдём их. И уходим.
Морозов поднялся. Его пальцы сжали автомат так, будто это единственное, что удерживало его в реальности.
- Тогда… - Лисенко резко дёрнул затвор, - тогда мы сделаем то, что должны.
Коридор был узким, как горло чудовища.
Стены покрывала липкая плёнка - то ли плесень, то ли что-то иное, пульсирующее в свете фонарей. Пол усыпан обрывками бумаг, пустыми шприцами, осколками стекла.
И запах. Не химический, не кровь, не земля.
Пахло свежей травой и зеленью, как после первой майской грозы.
Дверь в конце коридора была приоткрыта - узкая полоса света разрезала темноту лезвием бритвы.
Свет не был искусственным. Он не мерцал, не гудел, не резал глаза холодным сиянием ламп. Это было как солнце - настоящее, живое, пропитанное теплом, пахнущее пылью и нектаром.
Ковалёв медленно толкнул дверь стволом.
Скрип. Тихий, будто старый дом вздохнул.