Мы дружили тринадцать лет, и за всё это время я ни разу не ночевал у него дома.
— Почему вдруг такое приглашение? — спросил я, перекинув дорожную сумку через плечо, пока он держал дверь.
— Родители уезжают, — выпалил он на одном дыхании. — Подумал, пора бы тебе увидеть мою скромную обитель.
Дом вовсе не был скромным. Белый, обшитый досками, он стоял так, будто существовал здесь всегда, а город вырос вокруг него. Стражами двора служили старые дубы, чьи тени ложились на траву. Внутри пахло старым деревом, полировкой и ещё чем-то — запахом сырой земли после дождя.
Мать Лео была хрупкой женщиной с тревожной улыбкой, не доходившей до глаз. Она металась по полутёмным комнатам, суетливо предлагая напитки и закуски. Отец сидел в кожаном кресле и молчал. Крупный мужчина с тёмными, неподвижными глазами провожал нас взглядом, когда мы проходили мимо.
Я услышал, как мать шептала ему что-то быстрым, напряжённым голосом, но слов разобрать не смог.
В семь вечера родители ушли.
— И что мы будем делать? — спросил я, бросив сумку на пол его комнаты. Эта комната была маленьким островком обычности в доме: постеры, мятая кровать, консоль перед телевизором. Единственное место, где не чувствовалось дыхание мертвецов.
— Пицца, видеоигры, всё как всегда, — сказал Лео. Он опустился на колени, включил приставку. Двигался нарочито спокойно, но жилы на шее выдали напряжение.
Мы ели пиццу, играли, и какое-то время я не думал о доме и тишине, свернувшейся кольцом в остальных комнатах. Мы были вдвоём, и существовали лишь звуки из динамиков.
Около девяти Лео поставил игру на паузу.
— Слушай, — начал он, не глядя на меня, теребя контроллер. — Есть одно… странное правило моих родителей.
— Да. — Он поднял голову, глаза у него стали серьёзными, как камень. — После девяти вечера мы должны быть здесь. В спальне. И нельзя выходить. Ни в туалет, ни попить — никуда. Дверь остаётся закрытой до рассвета.
Я искал в его лице шутку, но её там не было.
— Ты издеваешься? А если мне захочется в туалет?
— Сходи сейчас, — отрубил он. Кивком указал на пустую бутылку на столе. — А после девяти — используй её.
Смех, застрявший у меня в горле, погас. — Чувак, это безумие. Почему?
Он пожал плечами, но жест вышел неестественным. — Они… помешаны на безопасности. Старый дом, понимаешь? Сквозняки, всё такое.
Сквозняки. Он врал, я это видел, но не знал зачем. Внизу бой часов отбил время, и Лео дёрнулся, будто от выстрела.
На девятом ударе он вскочил, подошёл к двери, закрыл её и задвинул тяжёлый стальной засов. Звук был окончательным.
— Всё, — прошептал он; на лбу проступил пот. — Теперь мы в безопасности.
— Лео, что, чёрт возьми, происходит?
— Ничего, просто странное правило, — ответил он, не глядя на дверь. Он прибавил громкость игры до оглушительного рева, но я уже не видел экрана. Только заперта́я дверь и холод, расползающийся по животу. Дом снова стих — но это была другая тишина: слушающая, ждущая. В тёмном сердце дома что-то затаилось, и мы ждали вместе с ним.
Прошёл час — из дома не донеслось ни звука. Страх постепенно ушёл из Лео, и он играл со показным спокойствием, которое сидело на нём, как чужая одежда. Мне становилось досадно от всей этой глупости.
— Твои родители рискуют вырастить серийного убийцу такими заморочками, — сказал я.
Он ответил натянутой улыбкой. — И не говори.
Снизу раздался мягкий, мерный стук по половицам главного холла.
— Что это? — прошептал я.
Лео продолжал играть, глядя в экран, пальцы жали кнопки будто ничего не слышали. — Пустяк. Дом оседает.
Стук оборвался. В звенящей тишине слышался собственный пульс. Затем появился новый звук — скрежет и тяжёлое волочение по дереву, словно что-то громоздкое тащилось, перебирая сломанными ногами.
Я выключил телевизор. — Ладно, теперь точно не дом, — произнёс я.
Лео положил контроллер на ковёр. Лицо его побелело в свете экрана. — Просто игнорируй. Пожалуйста. Оно уйдёт, если не обращать внимания.
Прежде чем он ответил, послышался голос из коридора, сначала едва различимый, за дверью.
— Лео, радость моя, мы с отцом вернулись раньше. Я принесла вам тёплое печенье. Открой дверь.
Я посмотрел на Лео и увидел лицо, вытесанное из воска. Он уставился на дверь, как на врата ада, прижал ко рту дрожащий палец и покачал головой.
— Лео, да это же твоя мама, — прошептал я.
— Не глупи, сладкий, мы уже внутри, — продолжал голос, теперь прямо у двери. — Я испекла ваше любимое — с шоколадной крошкой. Они остывают.
Скрежет снизу прекратился. Осталось только сладкое увещевание в мёртвом доме. Но что-то было не так: в голосе звучало ужасное совершенство, словно это была память о голосе, а не сам голос.
И началось постукивание. Мягкое, влажное, будто к дереву прикладывали кусок мяса.
— Лео? Лиам? С вами всё в порядке? Вы такие тихие.
— Лео, — беззвучно произнёс я.
Он сидел на полу, превратившись в камень, глаза молили без слов. Ручка двери повернулась — раз влево, раз вправо, затем затряслась с растущей яростью.
— Мальчики, это не смешно, — голос надломился, сладость сменилась рваной жесткостью. — Открой. Дверь.
По полотну ударили так, что коробка застонала в стене. Я отполз на четвереньках к противоположной стене.
Голос изменился: низкий, пузырящийся, словно в горле стояла густая жидкость.
— Я... знаю... вы... там.
Влажное постукивание возобновилось, быстрее, судорожней. Из-под двери в комнату потекла чёрная, вязкая жидкость, густая как нефть, пахнущая могилой, сырой землёй и гнилью.
Лео шевельнулся: заполз на кровать, натянул одеяла и стал дрожащим комком. Он ушёл в собственную тьму.
За дверью существо смолкло, но я знал, что оно не ушло. Оно ждало.
Я сидел, прислонившись к стене, следя за дверью. Дыхание было рваным. Лео под одеялом представлял собой сгусток страха. Любопытство, уже губившее меня прежде, боролось с ужасом: мне нужно было увидеть. Я поднялся, ступал в носках, и доски не скрипнули.
— Лиам, нет, — просипел Лео из-под одеял. — Не смотри.
Но я посмотрел. Опустился на колени, к ключевой скважине.
Сначала увидел тусклый коридор и лунный луч, резавший темноту. Потом оно вышло в поле зрения.
Это был не человек и не зверь. Существо, сложенное из веток и тени, невообразимо высокое и тонкое. Конечности, как ветви зимнего дерева, тело — завихрение пыли и ночи без очертаний.
На нём был цветастый фартук матери Лео, натянутый на пустое место, где должна быть грудь. На «голове», представлявшей собой сгусток тьмы, — охотничья шляпа отца. Лица не было, лишь пустота.
В одной древесной руке оно держало семейный портрет, виденный мной на стене. Держа его перед «лицом», существо примеряло улыбку матери.
Другой рукой-веткой постучало в дверь. Тук. Тук. Тук.
Я отпрянул, прижал руку ко рту, чтобы не закричать. Разум отказывался принимать увиденное. Это была не тварь, проникшая в дом. Это был сам дом, паразит, облачённый в трофеи — вещи мёртвых или обречённых.
От двери прошёл шёпот, и кровь застыла.
— Лиам? Почему ты прячешься? Мамочка так волнуется.
Говорил голос моей матери. Идеальный. Как в детстве, когда я болел; как зов к ужину из жизни, к которой уже не вернуться. Волна тоски и ужаса накрыла: я хотел домой, но был не дома.
Существо хрустяще рассмеялось — звук опавших листьев на камне. Оно чуяло мою мягкую плоть.
— Пустите меня, Лиам, — шептал голос, полный любви и яда. — Я заберу тебя домой.
Я съехал по стене, чувствуя горячий стыд там, где тело меня предало. Вспомнил бутылку — это был не юмор, а милость, инструмент выживания. Он знал.
По двери пошёл медленный скрежет, словно коготь точился о дерево. И всё время голос матери обещал покой, стоит лишь отодвинуть засов.
Часы тянулись. Существо не умолкало, сменяя голоса живых и незнакомых, предлагало тепло, еду, конец ночи, и скребло с безумным терпением.
Страх выгорел, оставив горький гнев — на тварь, на людей, построивших ей клетку и назвавших домом, на мальчика, спрятавшегося в одеялах.
— Лео, — прохрипел я. — Лео, проснись.
В кровати шевельнулась фигура. Он выглянул из тканевой крепости, глаза красные.
— Нет. — Я сорвался. — Я должен знать, что это. Хватит лжи.
Он вздрогнул, сел, обняв колени, смотрел в дверь. — Я не знаю, — пробормотал. — Мы зовём его… Ночным. Оно здесь столько, сколько наша семья.
И он рассказал, прерывисто, в темноте. Прадед построил дом на нечестивой земле, и с первой ночи в дереве и стенах поселилось зло. Был заключён безмолвный договор: днём дом принадлежит семье, но с девяти вечера до рассвета — тому другому.
— Ему одиноко, — шепнул Лео; по щеке скатилась слеза. — Оно… играет. Подражает людям. Использует вещи, чтобы собрать себе тело.
— Но оно наглеет, — голос дрожал. — Раньше шумело и всё. Теперь пытается войти. Правил уже мало. Оставаться в комнате, не смотреть, не слушать — не помогает. Ему нужно больше. — Он встретился со мной взглядом, и в нём была колодец вины. — Ему нужен кто-то новый.
Ледяная истина сомкнулась на сердце.
Страх в глазах родителей.
— Ты… ты привёл меня для него?
— Нет! Я не хотел! — сорвался он. — Родители сказали, что оно становится сильнее, что одними нами не насытится. Если даст ему чужого… может, отстанет. Хоть на время.
Он привёл меня, как жертвенного ягнёнка. Родители не уезжали — они сидели в запертой комнате, слушали, молились, чтобы чудовище выбрало меня.
И скрежет стих. Шёпот умер. Дом погрузился в тишину такую, будто Земля перестала вращаться.
— Что происходит? — выдохнул я.
Снизу послышались шаги. Тяжёлые. Шаг — волочение. Шаг — волочение. Без притворства. Игра кончилась.
Шаги остановились за дверью. Три удара тишины. Потом удар, будто гром: дверь треснула, засов заскрипел.
От замка разбежалась паутина трещин, осыпалась труха дерева.
— Такого ещё не было, — всхлипнул Лео, отползя в угол. — Оно никогда не ломало дверь!
Болт вырвало, дверь распахнулась с протяжным стоном.
В чёрном проёме я увидел его. Больше не пустота — оно заполнилось. Тело — жуткий конструкт из вещей дома: голени из половиц, руки из ржавых труб, торс — клетка из перил лестницы, а в её центре пульсировала моя сумка, как чужое тёмное сердце.
Головой служили напольные часы. Маятник за стеклом метался, словно бешеный глаз. Из часов зазвучал хор голосов, говоривших разом:
Дверь жалобно качнулась, и созданное из костей дома вошло. Дерево и металл скрежетали, воздух наполнился запахом опилок и могильной сырости. Лео вскрикнул, но звук утонул в шуме чудовища.
Животный ужас накрыл меня. Я схватил стеклянный кубок со стола и бросил — он разбился о часы, вспыхнули осколки. Существо отшатнулось, раздался звон тысяч часов, бьющих последний час.
Миг — и появилась возможность.
— Окно! — крикнул я, потянул Лео за руку. Но задвижка не поддавалась — раму закрасили.
Тварь оправилась: маятник сверкал мозаикой луны. Она подняла руку-трубу для удара.
— Кровать! Помоги! — закричал я.
Адреналин оживил Лео. Мы опрокинули тяжёлую кровать, сделали хлипкий барьер. Существо врезалось, запуталось в простынях, взревело и начало разрывать матрас.
Мы зажаты в углу, за спиной — упрямое окно.
— Солнце, — прохрипел Лео, диким взглядом упершись в небо. — Только солнце. Оно должно быть внутри до рассвета.
Небо было чёрным — часов у нас не было.
Тварь вырвалась из лоскутов. Шла медленно: знала, что мы её. Подняла руку-коготь, скрученную из столовых приборов.
И тут я заметил за телевизором мощный фонарь.
Последняя отчаянная мысль.
Я схватил фонарь. Существо нависло, запах пыли и гробовой земли резанул. Я щёлкнул — столб белого света ударил в часы.
Оно завыло. Свет не жёг, а развязывал его. Ложка-коготь рассыпалась, доска-голень треснула. Свет был ядом для этой плоти. Закрыв «лицо» трубой, оно отпрянуло в тень.
Началась самая длинная стража.
Я держал луч, словно меч; это единственное, что сдерживало тьму. Лео дрожал за моей спиной. Батарейки таяли, сила в руке уходила. Существо бросалось — я отбивал светом, оно шипело во мраке. Так тянулись часы. Луч слабо жёлтил.
— Садится, — прохрипел я.
— Ещё чуть-чуть, — умолял Лео, глядя в окно. — Совсем чуть-чуть.
Тварь почуяла. Когда свет угасал, она собралась и ринулась.
В тот же миг на горизонте появилась серая черта зари.
Чудовище сбило меня, фонарь вылетел. Я лежал, оно нависало: в маятнике отражалось моё лицо. И тогда первый солнечный луч коснулся его спины.
Оно застыло. Потом начало рассыпаться. Часы обратились в пыль, трубы грохнулись, перила развязались. Серебро, щепки, моя сумка рухнули грудой хлама. Остался лишь тонкий слой серой пыли с могильным запахом.
Солнце залило разрушенную комнату. Я лежал, хватая воздух. Лео рыдал у стены — смесь облегчения и ужаса.
В коридоре послышались шаги человека. Дверь спальни родителей открылась; через мгновение они стояли на пороге. Они не смотрели на обломки, ни на кучу мусора — только на меня. И в их взгляде не было радости, лишь бездонное разочарование.
Ужас не закончился. Я понял: план провалился. Жертва не принесена. Дом-тварь будет голодна, когда снова придёт ночь.
Я — тот, кому удалось уйти.
И этого они мне не простят.
Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit
