Когда нынешняя администрация начала сокращать штат Службы национальных парков, моё бывшее место в Эверглейдс закрылось в одночасье. Почти всех уволили, а выходного пособия едва хватало, чтобы прожить месяц. Я был удивлён, зол и разбит. Но мой начальник уже подыскал себе новую работу и мог взять с собой ещё одного рейнджера. Спустя неделю после увольнения он позвонил и пригласил выпить кофе.
— Ты всегда был рядом, что бы ни случилось, — сказал Брюс над кружкой крепкого чёрного. Он был настоящим медведем: густая борода, шесть футов пять дюймов ростом, фунтов двести сорок, сложён как дровосек. Я доверял ему как брату. — В нашей работе главное — верность. Из всех рейнджеров в той богом забытой трясине ты был самым преданным.
— Спасибо, — ответил я, не понимая, к чему он клонит.
Чувствуя моё нетерпение, Брюс перешёл к делу:
— Слушай. У меня есть друзья в BLM. Есть один заповедник. Контракт на шесть месяцев, но можно продлить.
— Да, — кивнул он. — Готов перебраться в Северную Калифорнию?
Ничто не держало меня во Флориде, но расстояние ошеломило: другой конец страны. Я хотел знать, где проведу полгода.
— Это возле Голден-Гейт? — В голове уже мелькали виды залива Сан-Франциско.
— Место засекречено. Там нет посетителей.
— Всё, что могу сказать: работа проще некуда. Самая лёгкая из всех, что у тебя были. И платят втрое больше, чем в Глэйдс.
— З-звучит отлично, — выдавил я. «Наверное, где-то в Бэй-Эрии, там жизнь дорогая», — подумал я.
Брюс придвинул ко мне безымянную жёлтую папку. Я потянулся раскрыть её, но его тяжёлая ладонь прижала обложку.
— Прежде чем идти дальше, мне нужно знать лишь одно.
Я откинулся, замечая, как стих шум кофейни.
— Это… наркотики? — прошептал я. В Нор-Кали полно плантаций марихуаны.
Он взорвался раскатистым смехом:
— Да шучу я. Территория закрыта из-за экологии. Подписываешь НДА — и всё расскажу.
Я вздохнул и открыл папку с восьмидесятью страницами юридической казуистики.
Новый пост назывался «Макнили-Пайнс». Через несколько дней после подписи я прилетел в Сакраменто, затем пару часов петлял по горным дорогам без единого городка или заправки. Цивилизация осталась позади; впереди начиналась дикая первозданная чаща.
Когда добрался до станции рейнджеров, солнце село. Двухэтажный охотничий дом из тёмного бруса, переоборудованный правительством, с антенной рощей на крыше. Что-то было не так, но я понял это, лишь переехав в комнату, приняв горячий душ и устроившись в постели: все окна были усилены металлическими решётками.
Утром Брюс провёл экскурсию. В парке мы работали вдвоём. Мобильная связь почти отсутствовала, но в доме была современная комната связи. Заповедник занимал десять тысяч акров горного леса: исполинские сосны заслоняли даже полуденное солнце. Лес казался нетронутым, но был недоступен: пятнадцатифутовый цепной забор с колючей проволокой опоясывал весь периметр. Внутрь никто не попадал без ордера федерального правительства. До прибытия, сказал Брюс, территорию поставили на карантин, но я не представлял, что это значит.
— Что они тут держат, мутировавших гризли? — спросил я, когда мы объезжали границу на квадроцикле.
— В основном олени, — ответил Брюс. — Забор нужен не только чтобы удержать зверей, но и людей. — Теперь начальник рассказал всю историю. Через Макнили-Пайнс проходила железная ветка. Пять лет назад товарный состав с двумястами тоннами токсических химикатов — винилхлорид, этиленгликоль, этилгексилакрилат, бутилакрилат — сошёл с рельсов. Разлив отравил большую часть территории. Близко не было домов, поэтому новость промелькнула лишь в паре местных газет. После первичной очистки EPA изолировало лес минимум на двадцать лет.
— Наша задача — никого туда не впускать и не выпускать, — сказал Брюс. В заборе были одни ворота рядом с домом. Код знали только мы.
Он оказался прав: работа пустяковая. Я следил за воротами и за сотнями камер через каждые сто метров по периметру, смотрящих внутрь и наружу. Если кто-то лезет — арестовать. Жильё и провиант каждые две недели доставляло правительство, деньги капали почти за бездействие. Идеально.
Но вопросов хватало. Зачем столько камер? Их было больше, чем я видел даже в крупных парках, да ещё ежедневные патрули. А когда я впервые приблизился к сетке, заметил странные метки — едва различимые гравировки на звеньях. Вечером спросил Брюса; он ответил, что это фирменная защита от коррозии.
— Господи, сколько же они спустили на этот карантин, — подумал я.
Каждый вечер я скачивал записи. Камеры срабатывали лишь на движение: ветер, белка. Изредка олень или енот подходили к забору. Животных было удивительно много, при том что почва якобы отравлена, хотя вели они себя нормально.
— С такими химозами чудо, что там вообще что-то живёт, — сказал я Брюсу за виски и «Все любят Рэймонда», которые мы смотрели на DVD — интернета не было.
— Жизнь живуча, — отозвался он. — Что бы ни творилось.
— Если кто проберётся, всё равно придётся валить.
Мы шутили про оленей-супергероев. Первые месяцы шли однообразно: камеры, квадроциклы, слишком много «Друзей» и редкие визиты EPA. Раз в неделю появлялись два чёрных внедорожника: полдюжины людей в белоснежных защитных костюмах с серыми ящиками. Самое длинное, что я слышал: «Берём доппробы». Я вводил код, они исчезали в чаще — на полчаса или на день. Мы их не сопровождали.
— А если звери нападут? — спросил я.
— Сами разберутся. — Брюс пожал плечами.
Я вдруг понял: мы с ним не носили даже масок, а эти ходят в полном обмундировании.
— Очаг далеко вглуби, — сказал он. — Мы за пределами опасности.
— По крайней мере, так говорят, — усмехнулся я.
— Как думаешь, чем они там часами занимаются?
— Образцы почвы? Или бухло. Какая разница, лишь бы проверки проходили, — ответил он.
Но их вид пугал: уходили деловыми, возвращались ошеломлёнными, будто выжатыми. Однажды я заметил, как из ящика сочилась тёмно-красная жидкость. Я хотел спросить, но они поспешно уехали.
— Наверное, кровь, — сказал я вечером. — Что, зверей режут?
— Слушай. — Брюс поставил стакан. — Лучше не тревожься.
Его тон изменился, будто я пересёк черту.
— Я не говорил, что парк когда-нибудь откроют, — бросил он.
Он лишь смотрел в камин, потом ушёл спать. Я знал Брюса много лет, но не видел его таким. В глуши уму легко искать тайны, и я решил копнуть.
В комнате связи я обнаружил архив: записи за годы до карантина. На ночных кадрах из леса выходили фигуры — избитые, окровавленные, словно во сне. Сначала двое, потом шестеро, дюжина, десятки…
— Что ты делаешь? — услышал я.
Я свернул видео. Брюс стоял в дверях.
— Проверяю вчерашние записи.
— Уже 18:30. Вечерний обход.
Я вышел. Он знает, что я видел лишнее.
В гараже взгляд упал на тяжёлые болторезы. Их брали лишь если ворота заедят. Я никогда не возил их, но в ту ночь взял — на ручках те же загадочные символы, что на сетке.
Я завёл квадроцикл. Сумерки — ни день ни ночь, воздух густой, лес словно под водой. На полпути я услышал крик:
Я остановил машину, осветил дорогу.
— Помогите, пожалуйста! — голос был за забором. В луче появился худой мужчина лет сорока пяти. Одежда клочьями свисала с костлявого тела. Он шатаясь подошёл к сетке. — Они держат нас здесь… пожалуйста…
— Как вы сюда попали? Лес закрыт.
— Демоны… в белом… — выдавил он, слюна текла по подбородку.
Я держал руку на электрошокере и вызвал Брюса:
— Двенадцатая миля. Человек за оградой, ведёт себя неадекватно.
— Удержи его, не вступай в контакт, даже не смотри. Я еду.
— Кто это? Не пускайте его! — Мужчина навалился на сетку.
— Сэр, всё будет хорошо. Ваше имя?
— Нам не дают имён. Только номера.
— Оставайтесь спокойны, помощь уже близко.
Я вздохнул, проверяя телефон — станция в шести милях, Брюс должен успеть. Но тут я увидел ещё двоих: молодую женщину и девочку лет шести.
— Помогите, — всхлипнула малышка. На её костлявом запястье висел самодельный браслетик из верёвочки с пуговицами вместо бусин.
— Чёрт… — прошептал я. — Вы вместе?
— Мы семья, — мужчина прижал их к себе.
— Слушай, тут женщина и ребёнок.
— Не контактируй, я скоро. — В эфире жужжало, будто мотор.
— Он не поможет, — шепнула женщина.
— Я вижу сострадание в его лице, — возразил мужчина, не сводя с меня кровавых глаз.
Вдруг девочка рухнула на землю, корчась. Белки её глаз скрылись.
— Анафилаксия! — женщина сунула палку в рот ребёнку.
— Она умрёт, — мужчина умолял. — У вас есть аптечка?
Аптечка была у меня. Время шло. Я выхватил кейс и… болторезы. За секунды перерезал сетку. Стоило последнему звену щёлкнуть, как ударная волна швырнула меня наземь. В сознании я видел, как семья проскочила пролом.
— Мы вечно в вашем долгу, — сказал мужчина, исчезая во тьме. Мне чудились новые фигуры — бледные, длиннорукие, с острыми пальцами. Потом пришла темнота.
Я очнулся под утро у забора: пролом распахнут, ATV выгорел, аккумулятор сел. Радио молчало. Я двинул к дому, каждые пару минут вызывая Брюса — лишь помехи. Я знал: я всё испортил.
Дверь домика приоткрыта, окна выбиты, решётки сорваны, в воздухе смрад, жужжат мухи. Я вытащил револьвер и вошёл.
Бойня. Мебель кромсали когти, посуда разбита, кровь повсюду. В центре — Брюс, разорванный на части, грудная клетка вспорота, внутренности выедены. Лицо застыло в беззвучном крике.
Я едва не вырвал. Хуже было только то, что он держал: окровавлённый секретный отчёт. Я разжал его пальцы плоскогубцами. Содержимое отвратило сильнее резни.
Никакой аварии поезда не было — легенда, чтобы отгородить лес. «Сотрудники EPA» оказались военными учёными сверхсекретного объекта в глубине Макнили-Пайнс. В отчёте он значился просто «Фабрика». Фото показывали мужчин, женщин, детей в пустых камерах: бритые головы, кожа да кости, ужас в глазах. Дальше — протоколы нечеловеческих опытов с экспериментальными нейротоксинами, сколько нужно до слепоты, до выпадения зубов, до остановки сердца. Я отшвырнул бумаги и увидел шредер, полный свежих лент: Брюс успел уничтожить большинство документов. Это и было то жужжание.
Я положил уцелевший отчёт в сумку и уехал. Всю ночь гнал, пока не нашёл захудалый мотель у Йосемити. Запершись, сфотографировал каждую страницу и залил на Google-диск — вдруг за мной придут. Прочитав всё, понял: от химического оружия учёные перешли к иному — тайному. На последних страницах описывалась программа с древней шумерской табличкой: те самые каракули, выгравированные на сетке и болторезах. Во время ритуала они выпустили кровь мужчины лет сорока пяти — его лицо я помнил: это тот, кто просил свободы. Через час из чаши поднялась фигура: высокая, иссохшая, чудовищно сильная.
Теперь я сижу в номере и думаю, обнародовать ли отчёт. Делать это нужно быстро: правительство скоро узнает, кто выпустил их «драгоценные активы». Хотел бы я сказать, что жалею. Эти твари принесут хаос, погибнут невинные. Но в голове — образ испуганной семьи. Что-то человеческое в них осталось. Когда я уезжал из Макнили-Пайнс, я увидел одного из них в истинном обличье: десять футов ростом, длинные руки, кожа как акулий мох, без волос. Он узнал меня и улыбнулся, обнажив острейшие зубы. Затем помахал, пока я проезжал мимо. На его запястье висел крошечный браслет — верёвочка с несколькими пуговицами вместо бусин.
Читать эксклюзивные истории в ТГ https://t.me/bayki_reddit
