Дождь барабанил по кондиционерам, превращая панорамные окна офиса в аквариумные стекла. Кирилл прижал лоб к холодному пластику, наблюдая, как капли сливаются в ручьи на уровне 14-го этажа. В кармане пиджака ждал смс-чат с клиентом, который уже третий час не мог решить, нужен ли ему «премиум-пакет» или «бизнес-эконом». На столе в пластиковом стакане кисли остатки рафа, который Маша из маркетинга назвала «слишком сладким для серьезного мужчины».
Он потянулся за папкой с договорами и задел мышкой старую фоторамку. Снимок 1993 года: мальчишка в выгоревших шортах дует в самодельную флейту, обмотанную изолентой. За спиной — поляна с ольхами, где дед учил его вырезать свирели. «Соловьиная роща» — так они называли этот уголок дачи, пока застройщики не превратили его в коттеджный поселок «Европейский Берег».
Телефон завибрировал. «Кирилл, отчет по Смирнову до 18:00». Он потянул галстук, вдруг ощутив, что узел душит сильнее обычного.
В метро кто-то оставил газету на сиденье. Статья о конкурсе народных инструментов с фотографией жалейки — точь-в-точь как та, что дед мастерил из клёна. Кирилл вышел на три остановки раньше, ноги сами принесли его в парк. Здесь ещё сохранились старые ольхи, их кора в детстве казалась драконьей чешуей.
Руки вспомнили движения раньше мозга. Снять ножом полоску коры, аккуратно выскоблить сердцевину... Через час в ладонях лежала кривая трубка с шестью дырками. Первая нота вышла сиплой, вторая — дрожащей, зато третья зазвучала точно тем тембром, от которого когда-то вздымались мурашки.
«Без десяти восемь, — высветилось на экране телефона, — совещание у гендира». Кирилл сунул флейту во внутренний карман, чувствуя, как дерево теплеет от тела.
На кухне в 23:45 он разбирал чемодан с документами. Жена спала, прижавшись к краю кровати — привыкла, что он работает ночами. В ящике под старыми налоговыми декларациями лежала коробка из-под обуви. Письма деда, засохший стручок акации («волшебная фасоль из страны Музыки!»), тетрадка с нотами, где вместо скрипичного ключа — смешные рожицы.
«Смотри, — писал дед перед операцией, — дудка не терпит спешки. Дерево дышит, пока ты его обрабатываешь. Вот и человек...»
Кирилл включил настольную лампу. На обратной стороне счета за электричество стал рисовать эскиз — длинная изогнутая труба с резными узорами. Утром заказал набор резцов по дереву.
Теперь по субботам его «мастерская» пахла стружкой и льняным маслом. Соседи жаловались на шум рубанка, зато дочь приносила раскраски: «Пап, сделай мне свисток в форме единорога!». Инструменты рождались некрасивые, но живые — с сучками, трещинками, неровным тембром. Первую жалейку купил седой таксист, расплатившись историями о деревенских свадьбах.
Однажды в парке к нему подсела девочка в инвалидной коляске.
— Можно попробовать? — она тронула свирель с гравировкой в виде крыльев.
Они играли до темноты, сочиняя мелодию из пяти нот. На прощанье Кирилл подарил ей флейту.
— Вы как дедушка в сказке, — улыбнулась она, — который делает музыку из воздуха!
В день рождения дочери он собрал «оркестр»: соседский подросток с губной гармошкой, бабушка-смотрительница с баяном, девочка в коляске и три свирели. Их «концерт» во дворе собрал толпу — офисных работников, мам с колясками, курьеров, задержавшихся на перекур.
Когда зазвучала «Калинка», Кирилл вдруг узнал тот самый вкус детства — смесь смолы, малинового варенья и бесконечного лета. Жена сняла видео, где он, краснея, объяснял пенсионерке, как держать жалейку. «Ты светишься», — написала она потом в смске, прикрепив смайлик с нотами.
Теперь в его портфеле всегда лежат два деревянных свистка — на случай, если кому-то понадобится срочно превратить метро в Соловьиную рощу. А на рабочем столе среди графиков появилась фотография: три поколения мужчин с флейтами — дед в косоворотке, он сам в помятом пиджаке, дочь с розовой дудкой, на которой криво выведено «Единорог №1».
Иногда, слушая жалобы клиентов на курсы доллара, Кирилл трогает в кармане свежий завиток коры. Дерево всё ещё дышит.
