Моего дома больше нет. Его снесли.
Ну, как моего. Это был дом, в котором я родилась и жила первые четыре года жизни.
Дом, в котором я научилась ходить ногами, забираться на табурет и чистить картошку (да, разбрызгивая грязную воду вокруг, но это не важно).
Дом, в котором я порвала бабушкины алые бусы и аккуратно закатила почти все бусинки под щелистый дощатый пол.
Дом, в котором я услышала песни обожаемой Мельницы, впервые и навсегда.
Дом, в котором я стащила раскройные ножницы из материной коробки с шитьём и искромсала в лохмотья штору, сопровождая это действо громкими комментариями: “Мама, я ежу! Я ежу, мама!”
Дом, в котором я видела маму и папу, бабушку, прабабушку и прадедушку, тётю и дядю: всех за одним столом, всех не разведёнными, всех живыми – отмечающими мой день рождения.
Дом, в котором я приняла первое осознанное решение в жизни – отказалась от пирожного, которое предлагали в обмен на выученный алфавит(учить алфавит тоже отказалась, соответственно).
В недавнюю поездку по Сибири я пригласила мужа. Созрела на девятом году супружества показать ему места, из которых я появилась, места, которые сделали меня мной. Думала, что через это он сможет понять меня как-то лучше. К дому я повела его в последнюю очередь, как к самому ценному. Мы шли вдоль цветущих яблонь по Красноармейской улице Ялуторовска, лизали местное мороженое и готовились шаловливо заглядывать в окна через палисадник. Мы пришли к руинам.
Мы стояли возле раздробленных стен, заглядывали сквозь остатки изгороди на двор, заваленный фрагментами того, что было крышей дома. Моего дома. Моей крышей. Ничего больше не было. Даже уличный туалет, в который двухлетняя я ходила вечерами – тренировала смелость, и тот тоскливо завален на бок. Мы догрызли мороженое, перемяукнулись с чужим кошаком, прыгавшим по обломкам брёвен, подержались за стальное кольцо калитки… Когда-то мне нужно было тянуться ручонкой, чтобы звякнуть в это кольцо, а теперь пришлось даже чуть наклониться – вытянулась я за двадцать восемь-то лет, ой, как вытянулась, оказывается.
Когда-нибудь я растолкую себе этот эпизод, как своеобразный знак освобождения – мол, выросла ты, маленькая, иди уже, строй свой собственный дом, не ходи на старое пепелище, живи дальше, девонька, давай… Когда-нибудь, непременно. Но прямо сейчас мне только чудовищно больно. Больно так, словно не с дома бесчувственного – это с меня сняли крышу, а новую приставить забыли, вот и кровит…
