"К чёрту это ультранасилие!" Х/а 70/90

Фармацевт в системе лекарственной коммерции есть работа анафемская. Это удавка на шею для кротких представителей профессии, работающих без настроения, апломба и без голоса диктора телевидения старых времён. Ибо должность для прямых продаж ключевая, но психопатическая. Диагноз специалиста колеблется между его объективным представлением о проблеме и субъективной правотой — по всем вопросам — подготовленного интернетом клиента..

Поэтому на писк ребёнка, достигающий децибелов стаи чаек, замученной мамаше продаётся сироп "Плюша". Пока дитя набирается сил, мамке выдаётся личный валидол из кармана аптекарши и объясняется, что это сироп плюща (плющ есть растение) от кашля. Просто на упаковке написано невнятно, "Щ" как "Ш"...

А по товарному чеку на средства первой помощи проходит какая-то ООО "Агонизация". Не удержавшись от постиронии, фармацевт замечает, что конторе с таким названием бинты можно не брать. Инженер по технике безопасности поднимает брови с очками над телефоном: ..? Аптекарша, привычная к латыни, не разобрала модный шрифт, компания называется редко — ООО "Организация А". Есть ещё филиалы Б, В и далее.

После путаницы с буквами пробивает час шумно вдыхающего старичка в шарфе на восемь оборотов, который выдыхает с десяток наименований средств, не ведомых компьютеру и не выпускаемых с одна тыща девятьсот.. Купил в итоге того же плюща и собрался уже обсудить тарифы на воду, но тут вмешалась я, отстоявшая в очереди из трёх человек час. Бесцеремонно проорала по слогам свой заказ, сделанный онлайн. Сотрудница наклонилась к низу своего прилавка, чётко в профиль ко мне, и я её узнала с одного взгляда. Она преподавала химию в моей школе. Но запомнилась отнюдь не этим.

В начале нулевых разные учреждения частенько "минировали". Мы попались впервые, школа была не очень большой, зато в напряжённый момент — был захвачен "Норд-Ост". Все покидали школу перепуганными, в суматохе, толком не собравшись. Но не расходились, хотя нас, старших, распустили. И тут дорогу начинают оцеплять спецслужбы, перекрывая движение. (Нам, чтобы вообще отойти куда-то от школы, нужно было перейти на другую сторону.) Из дворов позади нас показываются автоматчики с собаками, подъезжают ещё милиция и ОМОН. Что-то произошло, ситуация накаляется, это ясно. И вдруг в этом запале от сбившихся вместе детей и педагогов откалывается человек. Мы все видим, как наша молодая совсем химичка начинает улепётывать, петляя между домами, уходя в самую путаницу старых дворов. Её ловят, конечно.. Но сцена, будто из фильма, парализует. Люди в окнах над нами ахают и шумят..

Она делала бомбу в лаборатории. Не из каких-то побуждений или в поддержку кого-то — просто так, ради эксперимента. Это было доказано, как доложили родителям на собрании после её увольнения. Истекли своим соком двадцать лет, и я встречаю в другом городе самую терпеливую аптекаршу. И начинаю беспокоиться, что именно она сейчас достанет из-под прилавка..

Вы знали, что эти два кадра сняты практически в одном месте? Отсылка или случайное совпадение? Если группа из "Отбросов" посмотрит направо, то они увидят место, где идет Алекс со своей бандой.

Ссылка на карту с точкой съемки

Места съемок "Отбросы"

Места съемок "Заводной апельсин"

Энтони Бёрджесс создал один из самых провокационных романов ХХ века, который продолжает будоражить умы читателей даже спустя шесть десятилетий после публикации. «Заводной апельсин» – это не только антиутопия о мрачном будущем, но и глубокое исследование природы зла, свободы воли и границ государственного контроля над личностью. Особой перчинкой можно считать то, что Бёрджесс писал роман, уверенный, что болен раком мозга, и «Заводной апельсин» будет его первым и последним творением.

Повествование ведётся от лица пятнадцатилетнего Алекса, лидера банды подростков, одержимых «ультранасилием» и эстетикой разрушения. Мир Алекса – это какофония агрессии, звучащая на фоне искусственного сленга «надцатых», смеси английских и русских слов, приправленных кокни. Стоит отметить, что в российском переводе русские слова написаны английскими буквами, что добавляет особого антуража. Этот язык, сначала обескураживающий, постепенно становится ключом к пониманию мятежного сознания героя. Бёрджесс балансирует между поэзией и брутальностью, заставляя читателя одновременно восхищаться языковой игрой и содрогаться от описываемой жестокости. Плюсом к этому, книга построена по типу мемуаров главного героя, поэтому мы видим все происходящее от первого лица.

Центральная метафора романа заключена уже в названии: «заводной апельсин» – символ внешней жизненной силы, лишённой внутренней свободы. Когда Алекс попадает в руки государства, его подвергают «исправлению» методом бихевиористской терапии, превращающей насилие в физическое отвращение. Здесь Бёрджесс ставит мучительные вопросы: «Можно ли принудить к добродетели?» и «Является ли выбор между добром и злом необходимым условием человечности?». Роман обретает особую глубину в финальной 21-й главе (опущенной в известной экранизации Кубрика), где взрослеющий Алекс начинает задумываться о добровольном отказе от насилия, – ключевой момент, подчёркивающий веру автора в возможность нравственной эволюции.

Бёрджесс вступает в диалог с идеями Ницше о морали как проявлении воли, а также с концепциями Скиннера о поведенческом контроле. Роман перекликается с классическими антиутопиями («1984», «О дивный новый мир»), но идёт дальше, исследуя не только систему подавления, но экзистенциальный бунт индивида. Несмотря на шокирующие сцены, книга избегает гротеска, оставаясь реалистичным портретом общества, где насилие становится и симптомом, и инструментом власти.

Экранизация Стэнли Кубрика (1971) закрепила в массовой культуре образ Алекса с его цилиндром и подведенным глазом, но исказила замысел Бёрджесса, исключив финальный акт духовного преображения. Сам автор скептически отнёсся к такой интерпретации, считая, что фильм романтизирует аморальность. Эта двойственность отражает главное противоречие романа: он одновременно шокирует насилием и требует от читателя этической рефлексии.

«Заводной апельсин» – это вызов для тех, кто погрузиться в темные воды человеческой психологии. Он не подойдёт любителям лёгкого чтения: сцены жестокости здесь не случайны, но необходимы для раскрытия идеи. Это книга для тех, кто ищет в литературе не ответы, а острые вопросы о свободе, ответственности и цене «идеального» общества.

Итог: Бёрджесс создал роман, актуальность которого растет в эпоху алгоритмического контроля и социального инжиниринга. «Заводной апельсин» заставляет задуматься о том, где проходит грань между человеком и механизмом, и что делает нас людьми – возможность выбора или борьба за него. Это не просто классика антиутопии, а зеркало, в котором общество видит свое самое опасное отражение.

Также подписываемся на мой ТГ-канал. Там ещё больше интересного.