Фотография этой стены уже трижды использовалась в постах на Пикабу.
Все три раза без текста самого стихотворения и без имени автора.
Поискал. Прочитал. Впечатлился.
Никто из моих знакомых не слышал об этом писателе и поэте. Меж тем, это удивительное жизнелюбивое, но взрослое стихотворение. В отличии от жизнелюбивой энергии двадцатилетних, оно не брызжет радостным настроем. Но в нём и нет усталости от жизни, которая появляется так рано и копится так неотвратимо. Написано оно 1955 году, стало быть человеком уже 45+
Еще не осень!
Если я Терплю, как осень терпит лужи,
Печаль былого бытия,
Я знаю: завтра будет лучше.
Я тыщу планов отнесу
На завтра: ничего не поздно.
Мой гроб еще шумит в лесу.
Он — дерево. Он нянчит гнезда.
Я, как безумный, не ловлю
Любые волны. Все же, все же,
Когда я снова полюблю,
Вновь обезумею до дрожи.
Я знаю, что придет тоска
И дружбу, и любовь наруша,
Отчаявшийся чужака —
В самом себе я обнаружу.
Но в поединке между ним
И тем во мне, кто жизнь прославил,
Я буду сам судьей своим.
И будет этот бой неравен.
Стихотворение: Франтишек Грубин.
Перевод: Владимир Яворовский.
Акцент все делают на этой сильной фразе.
Я тыщу планов отнесу
На завтра: ничего не поздно.
Мой гроб еще шумит в лесу.
Он — дерево. Он нянчит гнезда.
Понятно, почему.
Понятно, что все мы знаем расхожую латынь Memento Mori, «Помни о смерти»...
Понятно, что мы стараемся напоминать себе, о том, что надо жить сейчас и всё в таком духе...
Столь же понятно, что осознать собственный опыт неотвратимого — невозможно по определению.
Так как никакого опыта и нет. А когда будет опыт — не будет, кому этот опыт осознавать.
В каком-то смысле никто из нас не встретится со смертью лично.
Умрёт — да, бесспорно. Но со смертью не встретится. Разминётся.
Эпикур был в теме:
Не бойся смерти: пока ты жив — её нет, когда она придёт, тебя не будет.
Можно лишь представить осознание этого будущего опыта, и сделать какие-то выводы.
Быть смелее. Быть спокойнее. Быть мудрее.
Быть.
Это Франтишек Грубин.
Неотвратимость и реальная близость смерти, заставляют сконцентрироваться на одной из трёх идей:
1. Всё фигня...
(Нет, ну в самом деле!)
2. Жахни сейчас же!
(Лови день, Carpe Diem!!!111)
3. Ещё не поздно.
(И вот об этом вспоминают реже!)
Про всё фигня — мне просто не близко.
Понятно, что по сравнению с мировой революцией, всё фигня. Но идея сравнивать свою разбитую коленку с мировыми невзгодами или вечным бытием кажется мне довольно надуманной.
Про карпэ диэм — хорошо, но приходится себе усиленно напоминать.
Чем ты дальше по статусу от римского патриция, тем сложнее грамотно претворять этот принцип в жизнь. В реальной жизни приходится делать слишком много суетных телодвижений для простого выживания. И если сегодня ловить день, то непонятно, как потом платить ипотеку.
Про ещё не поздно — идея мне больше нравится.
Смогу ли?
Повидаю или нет? Испытаю или нет?
Отдастся ли мне красавица Катя? Пройду я путь святого Якова?
Я только недавно понял, что ответы на эти вопросы я узнаю не сейчас и не завтра.
Если не получится в этом году, то — может быть — получится в следующем.
Да, на какие-то вещи шанс всё меньше (всё меньше и меньше, эх, Катя). На какие-то всё больше.
Шанса действительно уже не будет, когда я умру. Только тогда.
Жизнь — жива. Об этом можно часто слышать, но редко эти слова доходили до меня в прошлом.
По сути я всего лишь дважды за всю свою жизнь столкнулся с такой формулировкой, которая сделала бы мне — тупице — понятной эту очевидную вообщем-то мысль.
Один раз, когда читал Кастанеду:
Смерть — наш вечный попутчик.
Она всегда находится слева от нас на расстоянии вытянутой руки, и смерть — единственный мудрый советчик, который всегда есть у воина.
Каждый раз, когда воин чувствует, что все складывается из рук вон плохо и он на грани полного краха, он оборачивается налево и спрашивает у своей смерти, так ли это.
И его смерть отвечает, что он ошибается и что кроме ее прикосновения нет ничего, что действительно имело бы значение.
Его смерть говорит: «Но я же еще не коснулась тебя!»
Кастанеда понятен за счёт предельной простоты. Грубин за счёт предельной образности.
Смерть сама ещё жива!
Она не просто жива — она растёт (дерево), она нянчит (мать), гнёзда (птицы, души).
Смерть ещё не только не пришла за тобой, но ещё и жива сама. И не просто жива сама по себе, но она жива активно — растёт и растит.
За мощью этих строчек потерялись все остальные. Хотя они великолепны:
Еще не осень! Если я
Пишет сорокапятилетний мужчина, зная, что уже осень.
Терплю, как осень терпит лужи
Вот он! Вот он образец того, как надо претерпевать, печали былого бытия, просто как осень терпит лужи...
Печаль былого бытия
Всё было так себе раньше, понятное дело, у всех так.
Я знаю: завтра будет лучше.
Прописная банальщина. Но! Которая превращает в аффирмацию следующее четверостишье:
Я тыщу планов отнесу
На завтра: ничего не поздно.
Мой гроб еще шумит в лесу.
Он — дерево. Он нянчит гнезда.
Я, как безумный, не ловлю
Любые волны. Все же, все же,
Это как раз та самая сильная сторона. Если бы юность знала.
Когда я снова полюблю,
Но ещё и не тот случай, когда ещё не старость, которая уже не может. Все же, все же...
Вновь обезумею до дрожи.
Не безумие, которое сумасшествие, а безумность, которое не-ум. Без/Ум здесь встречаются дважды, получается, что в каждом предложении: Я, как безумный, не ловлю любые волны.
Все же, все же, когда я снова полюблю, вновь обезумею до дрожи.
Но речь о совершенно разных явлениях. Об интенсивности процесса.
В первом случае, это ширина. Во втором — глубина. Дальше — круче:
Я знаю, что придет тоска
Наш человек!
И дружбу, и любовь наруша,
Отчаявшийся чужака —
В самом себе я обнаружу.
Чужак...
Вот, что жалко.
За сногсшибательным образом растущего и живущего гроба, пропала эта часть стихотворения.
Я думаю, что если вопросы жизни и смерти универсальны, то чужака в себе обнаруживал не каждый. Опыт этот уникален, но легко идентифицируется. Он однозначен, при всей его кажущейся разности — от человека к человеку. Он оставляет после себя метку, особую печать в глазах, особый угол виденья мира. И тот, кто знает о чём речь, может различить особый знак, что остаётся во взгляде у тех, кто обнаруживал в себе чужака, что нарушает и любовь и дружбу.
Но в поединке между ним
И тем во мне, кто жизнь прославил
Я не знаю, как можно правдивее и точнее обозначить и определить этот процесс, эту борьбы с собственным скептицизмом, с собственным же опытом, с собственным характером, с собственными установками, со всем тем собирательным наносным и укоренившимся, что и составляет наше «я».
Определённо это поединок.
Определённо заранее проигранный.
Я буду сам судьей своим.
Вот она фишка, вот он ключ, который даёт возможность не истратить все силы на бой.
И будет этот бой неравен.
Неравный этот бой не выиграть. Ни по очкам, ни нокдауном. Никак.
Мир всё равно будет сильнее. Смерть всё равно не пересилить. Выигрышных стратегий нет.
Но надо стать судьёй этого поединка, увидеть чужака со стороны, вспомнить, что тоска придёт, и давно уж осень, и что остаётся только терпеть лужи и печаль былого бытия... Сказать себе:
Я знаю: завтра будет лучше.
Я тыщу планов отнесу на завтра: ничего не поздно.
И мне сложно представить катарсис круче, вывод на позитивный опыт, но не отрицанием старого (как это сейчас принято делать), а переводом его в другую плоскость, в другой статус.
Гроб — ещё жив и шумит.
Терпеть — естественно и просто, как лужа.
Пока не мёртв — можно ещё порыпаться чуток.
А при выборе чужака и того, кто жизнь прославил — подсуживай тому за кого ты.
Это в твоей власти — ты же судья поединка!
Это напомнило мне притчу о том, что в душе каждого человека борются два волка:
Один волк представляет зло — зависть, ревность, сожаление, эгоизм, амбиции, ложь…
Другой волк представляет добро — мир, любовь, надежду, истину, доброту, верность…
Какой же волк в конце побеждает?
Тот, которого ты лучше кормишь.
Но притча показалась мне довольно детской, очень упрощённой.
А образы стихотворения показались мудрыми и меткими.
Что ещё добавить?
Этот подход оказался для меня новым и чрезвычайно вдохновляющим.
Я стал пытаться применить его в своей жизни.
Честно говоря, пока не очень получается.
Но, может быть, завтра получится?
ничего не поздно.
Мой гроб еще шумит в лесу.
Он — дерево. Он нянчит гнезда.
