Серия «Центурионы»

Сейчас получение диплома вытеснило образование. Из учебных заведений наружу, в интернеты, семью и на рабочие места. Вижу это по своему сыну, его друзьям, моим практикантам. Я наблюдаю за их дипломной гонкой с грустью и пытаюсь (безрезультатно) предупредить о возможных последствиях. На примере собственной печальной истории...

Тридцать лет тому назад я находился в схожих обстоятельствах. Ловил удачу за хвост, искал денег, а не ума, собираясь быстрей стать коммерсантом.

Вокруг бушевала полуголодная страна: мои родители отправили сестру "на подкормку" к родне, сами уехали в полуживой домик — выращивать хоть картоху. Я же оканчивал десять классов под надзором слепенькой бабушки, презирал своих родаков за бесхребетность и мечтал о кренделях небесных. Земные бабуля пекла тогда из толчёной пшёнки.. Всего за полгода после школы, стройный и борзой, на пшене-то, выучился на спецкурсах у старого поколения "тренеров-миллионеров", прохвостов чище нынешних, и открыл "предприятие" в брошенном кем-то гараже...

На вторые сутки бизнес-идея рванула — я не уследил за давлением в котле, путаясь в показаниях приборов. И у меня грохнуло сто литров сильногазированного напитка-энергетик. Чужой мятый гараж переместило на край оврага, в котором сидел я, трясясь зайцем, а вся местность вокруг приобрела табачный оттенок от концентрата.

Я без вариантов остался на бобах. Причём с тренером за курсы и концентрат я расплачивался бабушкиной пенсией, а другу, давшему котёл с условием вступления в концессию, отдавать было нечего вообще.

Но я же, я отлично всё помню, не просто оробел тогда или сдался — я обозлился страшно! Возненавидел эту страну, людей рядом, нищету как явление. Видеть никого не мог! Другу нос расквасил и выставил взашей, когда он про барыши спрашивать пришёл. На бабушку орал, с родителями перестал разговаривать по телефону. Швырялся из окон в прохожих тем, что под руку попадёт.. Наверное, дальше я бы грабанул какой-нибудь киоск — и меня прибили бы или загребли.

Но не успел: заболел. По всему телу пошли какие-то извилистые струпья, будто сухожилия и мышцы вылезли наверх и тут присохли. Особенно одна нога была в каком-то мёртвом состоянии. Волоча её руками, приполз в поликлинику. Где старый врач, невозмутимый, как дождевой червь, сказал, что это по-народному сглаз, молодой человек. Сходите к знахаркам, они лечат от "рожи". Болезнь такая — рожа, сейчас частая. К какой, разорялся я там, ещё знахарке?! Да вы сам больной! Может, рецепт дадите всё же, для аптеки, знаете такие народные слова? (Хотя что они значили в 93-м, в аптеках было пусто.) Ну, врач этот пресный говорит, лосьоном салициловым протирайтесь. Я вам напишу, как его делать дома.. Сил у меня не было, а то бы бросился на него.

Вот приползаю домой и, а кому ж ещё, вываливаю всё бабушке, которая уже и не знала, чего от меня ожидать. Вроде душу облегчаю, даже тело неживое отпускает немного. Прошу у неё прощения. Потом к другу доковылял, извинился, показал ему тот гараж.. Он был так перепуган моим видом, что про котёл не заикнулся, а его мама даже спросила, не проказа ли у меня. Тогда всякие болезни воскресали.. Нет, отвечаю, всего лишь рожа, порчу навёл кто-то. Она и замолчала.

Дома, смотрю, бабушка уже бутыль этого лосьона по рецепту наготовила. Как ни тошно от этой ерунды, которая не поможет, — протираюсь им. Засыпаю и слышу, как бабушка меня около своих иконок "отчитывает". И прости его, и убереги от зла, и тьму в душе забели, дай разума ясного..

Три ночи она так читала, я обтирался, и полегчало мне. Родаки приехали — я почти в норме, поехал с ними с урожаем помогать. На будущий год поступил в обычный технарь, потом в институт и в аспирантуру..

А в рецепте том ничего не было. Только длиннющий прочерк и подпись врача на бланке.
И обтирался я обычной водой, бабушка однажды созналась.

Картонные стены общаги пропускали всё, кроме храбрости. Я лежал на своей койке, жалея себя. От этого был невоздержан и груб напоказ. Вместе с соседями мы поливали грязью наших девчонок, отмечавших что-то на этаже с чужими парнями и дядями в шляпах. Распустив языки, мы не вставали с коек, труся всё больше. Я вообще раздвоился: один "я" обещал проучить вертихвосток, другой - сжался в узел от давления тайной любви.

Вдруг звон стекла, крики, гомон. Девочка с биофака выбросилась из окна, как раз над нами. Сильно разбилась, потеряла ребенка в итоге... Мы побежали к девушкам, которых только что костерили, сломя голову. Там все рыдали, "гвозди" в шляпах моментально испарились, а по коридору с натоптанными осколками плыл тошнотворный запах какой-то эссенции. (Ботанички частенько дистиллировали у себя, исследуя даже комнатные цветы.) Я обнял, наконец бесстрашный в этой суматохе, свою любовь.

Ночью, утомлённый событиями, я проснулся от настойчивого свечения в глаза. Окно напротив сияло огоньками. Они имели подсвеченную форму: квадратик стекла, границы по рамам, а сверху зубчики-горки, как бы выломанные упавшей. В чёрном квадратике показалось лицо девушки, выбросившейся из окна. Мятое, точно вдавленное внутрь, одна сторона резко выше другой. Я обездвижен и обречён, понял я, давясь вернувшейся трусостью. Не смогу даже крикнуть, скончаюсь от страха в этом сонном параличе.

Тут половина лица раздвинула свою часть губ, другая половина за ней не поспевала. И сказала, одним воздухом будто формируя слова, "не предай её", моргнув глазом где-то на лбу. От усилий делать движения синхронно лицо открыло рот целиком. Осколки зубов, как кирпичное крошево, вонзались в эти губы...

Свет и лицо в чёрном окне видели все мои соседи по комнате. Но каждому было сказано что-то своё. Ничего странного, что мы сторонились той девушки после её выписки и возвращения в общагу и в институт. Конечно, она очень изменилась, но мы боялись не её настоящей. А той, кто нам привиделась. Потому что не могли быть верны одному лишь страху. Хотелось жить... Лично я уже на последнем курсе безумно страдал по совсем другой особе. Но больше того лица никогда не видел, хотя помню всё. Да и забыть такое нельзя.

Один из друзей по комнате стал преподом в нашем институте. Недавно он зашёл в старый корпус общаги, направляясь к девушке, конечно. И на этаже его оглушил пьянящий запах цветочной эссенции из разбитых пробирок. Он испугался до забытья о больных коленях, вприпрыжку поскакав домой, к жене.

А я, старый уже осёл, боюсь снова. Что любил только ту единственную, которую так дичился обнять. Соврать самому жуткому видению в жизни оказалось не настолько досадно. Вы же поняли, да, что мы все тогда пообещали "девушке в окне"? Исполнить то, что она требовала. Это оказалось самое малое, на что у нас в принципе хватило смелости.

В любовной гуще мы втроём увязли, словно слабые насекомые, всеми лапками. Чем больше дёргаешься, тем крепче путы... Он не уходит от жены, я стою на вахте. Жду, что мне просигналят, но серо-туманная жижа его лжи наматывает на фонарь надежды грязную марлю.

На его сороковой день рождения я заказала самодельный мармелад. Как бабка его по отцу делала. Открыла дома витую коробку с ароматами мелиссы, груши и айвы.. Залюбовалась на центральный квадратик: три шоколадно-глазурных комарика застыли в желе, вроде мух в янтаре. Вроде нашего трио неразводимого.

Он не пришёл ни в этот праздничный день, ни через неделю моих метаний, угроз, писанины, звонков и голосовых сообщений. Мармелад твердел и сахарился, покрывался корочкой. Комарики разлагались, теряя очертания, оплывая воском своё отгоревших свечей. Я никуда не пошла к нему, хотя упорно собиралась каждый день. Фонарь раскалился от желания подать мне знак — и я руками развела туман, чтобы узреть истину. Я — не — нужна — ему. Короче и яснее была бы только телеграмма: вдруг умер и не воскресну.

Исцеляясь от бреда, я ковырнула спёкшийся мармелад ногтем снизу. И водорослевая влага посочилась по пальцам, которые я поднесла к непрестанно и самостоятельно плачущим глазам. Ощутила в моменте всю аномальщину, которая только сейчас ударила в голову. Непонятный запах от этой желейной водицы, давление в груди, покалывание в ранке на подушечке пальца.. И ещё что-то с глазами, не с самим зрением, а с будто накинутой на фокус марлей. Световой шипящий вспых в полузакрытом объективе. Мой фонарь, знак мне небесный, я вижу лишь тебя — и ничего более!..

В зелёный мармелад неизвестным образом попало 0,002 грана белладонны. Смертельного яда, микрокапельно используемого в офтальмологии. С расширенными до ресниц зрачками, внезапно бухающим сердцем и в потоке галлюциногенных посланий от подсознания я находилась около десяти часов.. Ну а после пришла долгожданная "телеграмма". Он написал в "телеге", что улетел в срочную командировку на Таймыр, где и сидит без прогрессивных достижений цивилизации. Но любит просто навсегда и мой навеки!

Да кто ты такой, мужик?! А-а, тот ядовитый плющ, что хуже белладонны.. Вали к жене. Подарок твой тебе почтой вышлю: Таймыр, до востребования. Правда, от него остались только комариные лапки, но на пробу, прижечь язык твой гнилой, хватит.

В посёлке было круглый год настолько чисто, что местных огорчал даже тёплый летний дождик. Эстонская аккуратность — притча во языцех, хоть коренных эстонцев в посёлке всего трое. Да и те обрусевшие полностью. А так все тут русские, военачальники прошлых времён, соратники не то что Будённого — самого Чапаева. Здесь живут как бы бивуаком на привале, вроде ожидая, когда долг позовёт. Но в реальности уже падая вверх: дальше служить некуда, воевать не с кем, награды все добыты. И вот развлекаются, как могут, в этом симпатичном пансионате: линии на глобусе двигают до драки, про политику спорят до бойкотов, нормативы армейские сдают на слабо.

Вдруг, июньским знойным дождём, когда все на крылечках цокали языками, осуждая размытые палисадники, в этом райском уголке объявился странник. Монах-иезуит. Ряса балахонная, мешочек тканый, руки накрест с бренькающими чётками, лица из-под капюшона не видно. В посёлке много кто бывал проездом, на перевале до Таллинна или до прочей прибалтийской Ривьеры. Йог, щуплый, как ветка; экзот-наследник с золотыми тату на лице (прозванный Маугли) с ручным тигрёнком; делегация шумных кубинцев с бубнами — это из последних гостей. Но какой-то иезуит непонятный? Не совсем естественное что-то в нём было, словно ожила картинка, выдранная из энциклопедии.

Однако иезуит оказался самым настоящим. Никого не спрашиваясь, явно не уважая порядков, в первую ночь монах запахнулся в рясу, подложил под голову свой тючок и спал на скамейке возле песочницы. Ровно под надписью "Вы сейчас здесь" на самописной карте посёлка, размещённой на фонарном столбе. Патруль только руками развёл и перешёл от небывалости события на эстонский.

С лучами зари монах принялся проповедовать, широко шагая по посёлку. Он размеренно напевал на латыни (наверное) и как бы выбрасывал чек за каждый куплет на чётках, словно земные дела на деревянных конторских счётах обсчитывал... Самые старшие генералы, обучавшиеся ещё в царских гимназиях, попробовали его остановить, но всем скопом вспомнили на латыни только несколько крылатых выражений. Объявив же окружённому монаху, что человек человеку — волк, смущённо ретировались.

К обеду монах, оккупировавший песочницу, положил на жёлтую горку здоровый камень с надписью. И ушёл петь снова. Надпись посельчане кое-как перевели, она гласила: "Здесь будет храм". Вконец растерянный генералитет удалился в экстренно созданный штаб и продымил насквозь весь сельсовет своими цигарками. Выкуренный через окно председатель, человек дисциплинированный, из дома вызвал пожарную команду, милицию и районное начальство. Которые прибыли на пяти машинах — и совершенно напрасно. Иезуит канул, бросив своё одеяние, вещмешок, чётки прямо в песочнице. На срочном построении всего посёлка также не досчитались одной молодой жены, одной совершеннолетней дочери, щенка, котёнка, хомяка и блудливого попугая. Куда отправился этот ковчег — тайна интимная, защищаемая минимум одним мужем и одним отцом.

Однако песочницу в ходе следствия разворотили. Под камнем, положенным иезуитом, неглубоко копнув, нашли тяжёлую закрытую колбу из радужной слюды с перламутром. В колбе цвёл красный каменный георгин искуснейшей резьбы. На постаменте под цветком, из серого в жилках камня, выпирали толстые буквы: "Всякая победа есть поражение". Это изречение перевели без словаря, вспомнив и греческий аналог про долю фиаско в любом триумфе. А пытливые местные дети больше всего оценили не финт с колбой. Их поразила перемена на карте, висевшей под фонарём. Надпись над круглой красной точкой, горевшей внимательным глазом, теперь гласила: "Я всегда здесь". И выглядела так, будто никто её отродясь не менял.

Необычный храм на месте песочницы стоит больше тридцати лет. Строился уже на частной земле, сразу с оградой, похожей на поднятые к солнцу клинки мечей рыцарей-тамплиеров. Кто там служит, кто туда ходит, и "всегда" ли он "здесь" — вопросы, ответив на которые почувствуешь себя обделённым непостижимостью Вселенной. Ведь нельзя было достать георгин, не разбив колбы. Не ощутив фиаско в этой пирровой, в общем-то, победе.