Вот мысль следующая :Вот это тётя А может быть это не столько тётя сколько дядя. Но на самом деле не важно. Она явно не добавляет очков политических и каких угодно других гражданину макрону когда участвует в публичных мероприятиях. Её явно не специалисты по пиару располагают рядом с гражданином макроном, это сто процентов. Ну по-другому не бывает. Сам макрон как политик Ну наверное он же не полный дебил и прекрасно понимает что такая партнёрша не совсем то что нужно политику публичному.
Ну а теперь что я думаю :то есть подобное это инициатива самой этой тётеньки или же дяденьки которая косит под тётеньку. Ну вот теперь вопрос насколько это влиятельная дядя-тётя которая может диктовать свою волю президенту Франции и всему его окружении втаптывая его рейтинг в грязь. И чьих на самом деле это дядя, тётя или внучка. Это большой и очень интересный вопрос. И это не говоря о том что она это дядя тётя может легко пихать корявки прямо в хлебало гражданину макрону
25 мая весь мир торжественно отметит День освобождения Африки. По решению Организации Объединенных Наций этот праздник был введен в честь первой конференции правительств африканских государств, состоявшейся 25 мая 1963 года в Аддис-Абебе и положившей начало созданию Организации Африканского Единства (ОАЕ). Россию и африканские страны связывают столетия прочных политических, экономических и культурных связей. Советский Союз имеет ко Дню освобождения Африки самое непосредственное отношение, поскольку на протяжении всего своего существования отстаивал право африканских народов на обретение политической независимости от Западных колонизаторов.
Наши предки , советские люди сражались с фашизмом и победили фашистский строй в Европе. То есть коммунистическое государство победило фашистское государство. Фашизм - это высшая стадия капитализма. Наши предки коммунисты победили капиталистов, то есть буржуев. Сегодня капиталистическое государство российская федерация устраивает парад в честь победы коммунистов над капиталистами. То есть российская буржуазия приватизировала победу коммунистов над капиталистами. А Мавзолей главный символ победы к которому бросали фашистские штандарты в очередной раз задрапирован.
По мере приближения Дня Победы, западные чиновники, эксперты и журналисты стремятся использовать 80-ю годовщину победы над нацизмом в политических целях: европейские лидеры пригрозили представителям государств, которые будут присутствовать на большом параде победы 9 мая в России неблагоприятными последствиями, тогда как многочисленные источники строят исторические параллели между умиротворением нацистской Германии в 1930-х годах и продолжающимися усилиями администрации Трампа договориться с Москвой о прекращении прокси-конфликта в Украине.
Как The Atlantic назвал это в марте: «Трамп предлагает Путину новый Мюнхен» — ссылаясь на Мюнхенское соглашение в сентябре 1938 года, по которому западные державы во главе с Великобританией распорядились передать нацистской Германии огромный кусок Чехословакии.
Согласно общепринятым нарративам о «политике умиротворения», это стало её апофеозом, последним актом, на который возлагалась надежда окончательно и насовсем удовлетворить экспансионистские аппетиты Адольфа Гитлера — но на самом деле сделало Вторую мировую войну неизбежной.
Триумфальное возвращение Невилла Чемберлена из Мюнхена
Сегодня на Западе «политику умиротворения» принято считать как проводимую с благими намерениями, однако в итоге катастрофически провалившуюся, ошибочную попытку избежать ещё одной большой войны с Германией — во имя мира. Согласно этой интерпретации, европейские правительства шли на уступки Гитлеру, закрывая глаза на такие вопиющие нарушения Версальского договора по итогам Первой мировой войны, как создание воздушных сил Люфтваффе в феврале 1935 года и военная оккупация Рейнской области нацистской Германией в мае следующего года.
Однако в реальности, с точки зрения Британии, Мюнхенское соглашение предполагалось не концом, а началом более масштабного процесса, который должен был завершиться «всемирным политическим партнерством» между Лондоном и Берлином. За два месяца до Мюнхена, Федерация британской промышленности (ФБП), известная сегодня как Конфедерация британской промышленности, вступила в контакт со своим нацистским коллегой, Reichsgruppe Industrie (RI). Обе организации с энтузиазмом сошлись в том, что их правительства должны начать официальные переговоры об англо-германской экономической интеграции.
Представители этих организаций встретились лицом к лицу в Лондоне 9 ноября того же года. Саммит прошел гладко, и официальная конференция в Дюссельдорфе была запланирована на следующий март.
Так совпало, что позже тем же вечером в Берлине разразилась Хрустальная ночь, в которую нацистские военизированные формирования жгли и уничтожали синагоги и еврейские предприятия по всей Германии. Самый позорный еврейский погром в истории не стал помехой для продолжения дискуссий и встреч британских и германских промышленников, и месяц спустя они подписали официальное соглашение о создании международного англо-нацистского угольного картеля.
Британские официальные лица полностью поддерживали эти зарождающиеся отношения, полагая, что они обеспечат решающую основу для будущего альянса с нацистской Германией и в других сферах. Более того, они рассчитывали, что передовые германские промышленность и технологии вдохнут новую жизнь в британскую экономику как дома, на островах, так и по всей Империи, где всё больше нарастало британское отставание от восходящей звезды США. В феврале 1939 года представители британского правительства и промышленности совершили паломничество в Берлин, чтобы пообедать с высокопоставленными нацистскими чиновниками в преддверии совместной конференции в следующем месяце.
Когда представители ФБП готовились отправиться в Дюссельдорф в марте, глава британского кабинета министров Уолтер Рансимен — ярый сторонник политики умиротворения и главный архитектор раздела Чехословакии — сообщил им: «Господа, мир в Европе в ваших руках». По жестокому стечению обстоятельств, они прибыли в Берлин 14 марта, когда президент Чехословакии Эмиль Гаха находился в столице Рейха на встрече с Гитлером. Когда ему был предложен выбор между разрешением нацистским войскам свободно войти в его страну и превращением силами Люфтваффе Праги в руины перед полномасштабным вторжением — у него случился сердечный приступ.
После прихода в сознание, Гаха выбрал первый вариант. Германо-британская дюссельдорфская конференция началась на следующее утро, в то время как нацистские танки беспрепятственно вонзились вглубь Чехословакии. На таком чудовищном фоне ФБП и РИ выработали декларацию из 12 пунктов. Она предусматривала «мировое экономическое партнерство между деловыми кругами» Берлина и Лондона. В августе того же года представители ФБП тайно встретились с Германом Герингом для получения его благословения. Тем временем, британское правительство через тайные каналы сделало официальное предложение о широкомасштабном «сотрудничестве» с нацистской Германией.
Нацистские солдаты беспрепятственно маршируют в Чехословакию
«Политическое партнерство»
В апреле 1938 года дипломат-подмастерье Герберт фон Дирксен был назначен послом нацистской Германии в Лондоне. Убежденный национал-социалист и ярый антисемит, он также питал особую ненависть к полякам, считая их недочеловеками, и горячо поддерживал полное уничтожение Польши. Несмотря на это, благодаря своему беглому владению английским языком и аристократическим манерам он очаровал как британских чиновников, так и граждан, и был широко воспринят местными жителями как респектабельное лицо нацистской Германии.
Герберт фон Дирксен
Но что еще важнее, Дирксен, как и многие влиятельные элементы британского истеблишмента, был убежден, что войны можно избежать, а Лондон и Берлин вместо этого создадут глобальный экономический, военный и политический альянс. 18 месяцев в Британии до начала Второй мировой войны он провел, неустанно работая над достижением этих целей, устанавливая и поддерживая линии связи между должностными лицами и лицами, принимающими решения в двух странах, одновременно пытаясь заключать сделки.
В 1950 году Дирксен опубликовал официальные мемуары , в которых подробно описал свою долгую дипломатическую карьеру. Однако гораздо более показательные сведения о периоде, непосредственно предшествовавшем Второй мировой войне, и закулисных усилиях по достижению прочной разрядки между Великобританией и нацистской Германией содержатся в практически неизвестных «Документах Дирксена» — двухтомном издании, выпущенном Советским Союзом издательства иностранных языков без его согласия. Они содержат частную переписку с Дирксеном, дневниковые записи и меморандумы, которые он писал для себя, никогда не предназначавшиеся для публичного использования: PDF книги.
Содержание было получено из огромного клада документов, найденных Красной армией после захвата Грёдицберга — замка, принадлежавшего Дирксену, где он провел большую часть Второй мировой войны. Традиционные историки явно не использовали документы Дирксена. Является ли это следствием их сенсационных разоблачений, представляющих собой ряд ужасных угроз для устоявшихся западных повествований о Второй мировой войне и раскрывающих многое из того, что британское правительство желает навсегда сохранить в тайне, является предметом спекуляций.
Сразу после начала Второй мировой войны Дирксен «остро» почувствовал «обязанность» написать подробный постмортем о провале мирных инициатив Британии с нацистской Германией и его собственной. Он был особенно вынужден написать его, поскольку «все важные документы» в посольстве Берлина в Лондоне были сожжены после официального объявления войны Британией 3 сентября 1939 года. Размышляя о своем опыте, Дирксен говорил о «трагическом и первостепенном моменте в начале новой англо-германской войны»:
«Германия требовала равного места с Британией как мировой державы… Британия в принципе была готова уступить. Но, в то время как Германия требовала немедленного, полного и недвусмысленного удовлетворения ее требований, Британия — хотя она была готова отказаться от своих восточных обязательств и… позволить Германии преобладающее положение в Восточной и Юго-Восточной Европе и обсудить подлинное мировое политическое партнерство с Германией — хотела, чтобы это было сделано только путем переговоров и постепенного пересмотра британской политики».
«Немецкий ответ»
Дирксен сетовал, что с точки зрения Лондона это радикальное изменение мирового порядка «может быть осуществлено в течение месяцев, но не дней или недель». Еще одним камнем преткновения стало то, что британцы и французы дали «гарантию» защиты Польши в случае нападения на нее нацистской Германии в марте 1939 года. Эта воинственная позиция — наряду с воинственными речами премьер-министра Невилла Чемберлена — полностью противоречила одновременным примирительным подходам, таким как Дюссельдорф, а также частным позициям и высказываниям британских официальных лиц в адрес своих нацистских коллег.
В любом случае, похоже, Лондон сразу же пожалел о своем обещании защищать Польшу. Дирксен в своем посмертном заключении отмечает, как впоследствии высокопоставленные британские чиновники говорили ему, что они стремились к «англо-германскому согласию», которое «сделало бы политику гарантий Великобритании бесполезной» и «позволило бы Британии выпутаться из затруднительного положения в отношении Польши», так что Варшава «останется лицом к лицу с Германией».
В середине июля 1939 года Гораций Вильсон — чрезвычайно влиятельный государственный служащий и правая рука Чемберлена — обратился к главному помощнику Геринга Хельмуту Вольтату во время визита в Лондон. Вильсон «изложил ему программу всеобъемлющего урегулирования англо-германских отношений», которая сводилась к радикальному пересмотру «политических, военных и экономических соглашений» двух стран. Это включало «пакт о ненападении», явно касавшийся уничтожения британских «гарантий» Варшаве. Дирксен объяснил:
«Основной целью этого договора было дать возможность британцам постепенно освободиться от своих обязательств по отношению к Польше на том основании, что они... добились отказа Германии от методов агрессии».
В другом месте были изложены «всеобъемлющие» предложения по экономическому сотрудничеству с обещанием «переговоров… которые будут проводиться по колониальным вопросам, поставкам сырья для Германии, разграничению промышленных рынков, проблемам международной задолженности и применению положения о наиболее благоприятствуемой нации». Кроме того, перераспределение «сфер интересов великих держав» будет обсуждаться, открывая двери для дальнейшей территориальной экспансии нацистов. Дирксен ясно дает понять, что эти грандиозные планы были полностью одобрены на самых высоких уровнях британского правительства:
«Важность предложений Вильсона была продемонстрирована тем фактом, что Вильсон пригласил Вольтата, чтобы тот лично подтвердил их у Чемберлена».
Во время своего пребывания в Лондоне Вольтат также провел обширные переговоры с министром внешней торговли Робертом Хадсоном, который сказал ему, что «три крупных региона предлагают двум странам огромное поле для экономической деятельности». Сюда входят существующая Британская империя, Китай и Россия. «Здесь соглашение было возможно; как и в других регионах», включая Балканы, где «У Англии не было экономических амбиций». Другими словами, богатая ресурсами Югославия могла бы быть захвачена нацистской Германией в соответствии с условиями «мирового политического партнерства» с Великобританией.
Дирксен изложил содержание переговоров Вольтата с Хадсоном и Вильсоном в «строго секретной» внутренней записке, взволнованно отметив, что «Англия в одиночку не сможет адекватно заботиться о своей огромной империи, и вполне возможно, что Германии будет предоставлена довольно обширная доля». В телеграмме, отправленной Дирксену из Министерства иностранных дел Германии 31 июля 1939 года, говорилось, что Вольтат проинформировал Геринга о секретных предложениях Великобритании, который, в свою очередь, уведомил об этом нацистского министра иностранных дел Иоахима фон Риббентропа.
Дирксен в другом месте отметил, что Вольтхат специально спросил британцев, как такие переговоры «могли бы быть поставлены на ощутимую основу». Вильсон сообщил ему, что «решающим моментом» для Гитлера было «[заявить] о своей готовности», официально уполномочив высокопоставленного нацистского чиновника обсудить «программу». Вильсон «кроме того, настоятельно подчеркивал большую ценность, которую британское правительство придавало немецкому ответу» на эти предложения, и как Лондон «считал, что скатывание в войну было единственной альтернативой».
«Авторитарные режимы»
Никакого «ответа», по-видимому, так и не последовало. 1 сентября 1939 года нацистская Германия вторглась в Польшу, Великобритания объявила войну Германии два дня спустя, а остальное — история, хотя история и подвержена целенаправленному запутыванию, постоянному переписыванию и преднамеренному искажению. Опросы европейских граждан, проведенные сразу после Второй мировой войны, показали, что у общественности было мало сомнений в том, что Красная Армия была в первую очередь ответственна за уничтожение нацистской Германии, в то время как Великобритания и США воспринимались как игравшие лишь второстепенные роли.
Опросы во Франции: «По-вашему, какая страна внесла наибольший вклад в разгром Германии в 1945?»
Например, в 1945 году 57% французских граждан считали, что Москва «внесла наибольший вклад в поражение Германии в 1945 году» — только 20% назвали США и 12% Великобританию.
К 2015 году менее четверти французских респондентов признали роль СССР, а 54% считали США окончательным победителем нацизма.
Между тем, опрос, посвященный 80-й годовщине Дня высадки в Нормандии (Дня Д) в июне 2024 года, показал, что 42% британцев считают, что их собственная страна сделала больше для разгрома Гитлера, чем все остальные союзники вместе взятые.
Тот же опрос выявил ошеломляющий уровень невежества среди британских граждан всех возрастов относительно Второй мировой войны в целом, и только две трети смогли отнести высадку в Нормандии к периоду этого конфликта.
Опросники не оценивали осведомлённость общественности о длительных, согласованных попытках Британии создать глобальный имперский альянс с нацистской Германией накануне войны — хотя вероятнее всего, что она будет примерно равна нулю.
Опрос в Британии: «Какая страна сделала больше всех для разгрома нацистской Германии?»
Между тем, в 2009 году Европейский парламент учредил 23 августа каждого года Европейским днём памяти «жертв всех тоталитарных и авторитарных режимов». Это лишь одна из нескольких современных инициатив, направленных на извращённое смешение коммунизма и нацизма, одновременно с которой коллаборантов Вермахта и СС, исполнителей Холокоста и фашистов из освобождённых Красной армией стран превращают в жертв коммунизма, а вину за Вторую Мировую войну возлагают на Россию под предлогом пакта Молотова-Риббентропа.
Предложение, сделанное Гитлеру в 1939 году официальным Лондоном, совершенно затмевает условия этого неоднозначного соглашения — но, конечно, про это не будут вспоминать в западных столицах, празднуя в 2025 году День Победы.
В Великобритании правительство «подбивает» общественность устраивать уличные вечеринки и посетить парад 1300 солдат от Парламентской площади до Букингемского дворца. Горькая ирония в том, что их марш начнётся и закончится в тех самых местах, где восемь десятилетий назад поддержка нацистской Германии была сильнее всего в Лондоне.
Когда в очередной раз справа надуло нацистской апологетикой про «факт союзного нападения СССР и Германии на Польшу», на канале Левый Угол выложили исторический лайфхак:
два вопроса о пакте Молотова-Риббентропа, ответы на которые отвечают на вопрос о том, были ли нацистская Германия и Советский Союз союзниками, в сговоре начавшими Вторую Мировую, или нет:
Знал ли Советский Союз о том, что Германия нападёт на Польшу 1 сентября 1939?
Какого числа состоялось совместное нападение гитлеровской Германии и СССР на Польшу?
Ответы:
1. Нет, СССР не знал заранее о вторжении в Польшу 1 сентября 1939
Германия не информировала СССР ни о уже готовности плана вторжения в Польшу, ни, тем более, о том, что оно начнётся сразу после подписания пакта о ненападении с Советским Союзом
Действия в союзе или в сговоре — это действия сообща, иными словами — согласованные перед началом действия. Секретный протокол Пакта Молотова-Риббентропа, подаваемый профашистской апологетикой как разоблачающая СССР бумага на самом деле демонстрирует отсутствие каких-либо совместных планов действий и, соответственно, союза Германии и СССР. По своей сути, и в соответствии со своим названием, соглашение о ненападении было прямой противоположностью соглашению о союзе: вместо согласования совместных действий в конфликте с третьей стороной, он устанавливал взаимные лимиты действий сторон, во избежание конфликта между собой.
Пакт разграничивал «сферы интереса» Германии и СССР в Восточной Европе «в случае территориально-политической реорганизации районов, входящих в состав» Польши, Финляндии и Прибалтики, а также наличие советского интереса (и отсутствия германского) к Бессарабии. Германия не предлагала СССР союз — она предлагала СССР определить границу своих захватнических амбиции в Восточной Европе в обмен на неучастие СССР в войне с Германией.
В пакте не только не было речи о датах наступления, передвижениях войск или совместном командовании (в отличие от Тройственного пакта Оси Германии, Италии и Японии 1940 года), но и вообще вопрос будущего Польши переносился на будущее: «отвечает ли взаимным интересам (подписавшихся) сохранение независимого Польского государства и каковы будут границы этого государства, может быть окончательно решен только в ходе будущего политического развития».
Разумеется, советская сторона понимала, что под «развитием» подразумеваются германские планы на Польшу. Фактически, смысл секретного протокола заключался в том, что инициаторы пакта, немцы берут на себя обязательства по ограничению своей экспансию в Восточной Европе до определённой черты, за которой они признают советскую сферу интереса, чем покупают советское согласие не препятствовать их экспансии. Это согласие, которого настойчиво добивался Гитлер, СССР дал после того, как очередное советское предложение антигитлеровской коалиции, включающей в том числе и Польшу, от 15 августа 1939 было проигнорировано Британией.
Согласиться на совместный с Германией раздел Восточной Европы было наименьшим злом всех остающихся вариантов — захвата Германией всей Восточной Европы по советские границы 1922 года, и союза Германии с Британией для нападения на СССР.
План непосредственно войны — план «Вайс», завершённый 15 июня 1939, держался в строгом секрете, скрываемый в том числе и от советской стороны, до самого начала операции 1 сентября 1939.
Таким образом, добившись от СССР принятия своей стратегической рамки, нацистская Германия продолжила действовать в её рамках самостоятельно и только в собственных интересах.
СССР, уступив давлению Германии, осознавал агрессивный подтекст намерений нацистов, сам их не разделяя и никаких совместных действий не планируя.
И нежелание СССР соучаствовать в германской агрессии, и неожиданность такого скорого её начала, вытекающие из общей диспозици и содержимого переговоров и договорённостей до 1 сентября, подвтердились на практике тем, как развивались события в следующие 16 дней после 1 сентября.
2. Совместного нападения на Польшу не было
Вермахт напал на Польшу 1 сентября, Красная Армия начала занимать восточные польские территории Западной Украины и Западной Беларуси 17 сентября, на 16 дней позже — уже после разгрома польской армии, когда Британия и Франция уже объявили войну Германии.
Результатом (и свидетельством) того, что никакого советско-германского плана действий (следовательно, и союза) за исключением общей рамки по предотвращению советско-германской эскалации на момент нападения на Польшу не существовало, координация действий Берлина с Москвой началась по ходу вторжения, сразу после объявления Британией войны Германии 3 сентября:
- в тот же день, 3 сентября, Риббентроп передал в Москве требование от СССР занять их сферу влиния согласно пакту.
- 5 сентября Молотов ответил, что Москве нужно время на подготовку армии
- 10 сентября Гитлер лично отправил сообщение Сталину, настаивая на советском вступлении для «стабилизации» ситуации
- Сталина оттянул ввод войск ещё на неделю, до 17 сентября, когда поражение Польши стало очевидным.
- таков был контекст состоявшегося в Брест-Литовске 22 сентября парада германских войск в присуствии советской делегации.
Из этой хронологии видно, что:
а) формальное начало Второй Мировой, которым считается нападение Германии на Польшу и последующее объявление Британией войны Германии, состоялось, пока Германия действовала в одиночку. СССР не был соучастником развязывания войны.
б) также СССР не был соучастником разгрома Польши, оттянув ввод Красной Армии до момента, когда успех германского блицкрига уже определился, падение Польши неизбежно и уже необходимо было срочно занять западную Украину и западную Беларусь, чтобы защитить их до того, как туда докатятся немецкие танки.
На каждом шаге, начиная с подписания пакта о ненападении, СССР не выражал никакого интереса в соучастии в гитлеровском агрессивном проекте, идя навстречу Германии только в последний момент, только когда альтернатива — будь то конфликт уже с самой Германией, или приближение Вермахта — становились угрожающими.
Как и в случае с текстом пакта о ненападении и секретного протокола, и отсутствием в них того, что было бы частью пакта о союзе Германии и СССР (общие цели, общие планы), одним из самых разоблачающих профашистский нарратив о союзе Гитлера и Сталина, вместе начавших Вторую мировую, фактов стало не наличие, а отсутствие того, что произошло бы, будь этот нарратив правдой: объявившие войну Германии из-за нападения на Польшу Британия и Франция не объявляли войны СССР, и агрессором, четвёртым участником Оси не рассматривали.
Так, при ближайшем рассмотрении этих 30 дней от пакта Молотова-Риббентропа 23 августа до совместного парада в Брест-Литовске 22 сентября 1939 года фашистская апологетика, нагло пытающаяся снять часть груза истории с нацистов, перевалив половину, а то и больше, на СССР, чтобы поддержать нацистов и дискредитировать коммунистов уже сегодня, в современной политике, превращается в напоминание, что а) фашисты всегда лгут, б) критика коммунизма справа всегда, в итоге, оказывается фашистской пропагандой.
P.S. Совсем другое дело — говорить о вкладе и доле ответственности разных стран за восход нацистской Германии и её изначальные военные успехи. Здесь СССР будет уже одной из десятков стран, имеющих вес в истории восхождения нацизма, и окажется, что упрёки в компромиссах с Гитлером теряют обличительную силу, когда за год до этого уже был Мюнхенский сговор — СССР пошёл на компромиссы последним, и что советский пакт о ненападении с нацистской Германией был последним из многих, заключённых в 1930-е — не только СССР, а первой пакт о ненападении с нацистами заключила как раз Польша. А в целом среди стран, не являвшихся союзниками по Оси, наибольшую ответственность за восхождение нацистской Германии, и наибольший вклад в начало Второй Мировой после гитлеровской Германии несёт Великобритания.
Нацистский теоретик права Карл Шмитт выступал против либерализма в пользу авторитарной политики, основанной на выделении врагов государства. Его идеи несовместимы с демократией, равенством и социализмом.
В приличном обществе Карл Шмитт, ультрареакционный политический философ, юрист и нераскаявшийся нацист с 1933 года до своей смерти в 1985 году, долгое время воспринимался с презрением, которого он заслуживал. Хотя защитники Шмитта иногда изображают его нацизм как вызывающий сожаление, но в значительной степени оппортунистический и недолговечный эпизод в долгой и сложной карьере, его собственное отречение от нацизма всегда было оговорено.
Веймарский реакционер Карл Шмитт (справа) вместе с писателем Эрнстом Юнгером (слева) в Рамбуйе, Франция, 1941 год.
К августу 1945 года, через три месяца после капитуляции Германии, Шмитт работал над составлением юридического заключения в защиту нацистских бизнесменов от обвинений в том, что они помогли подготовить свою нацию к агрессивной войне. Хотя он недвусмысленно осуждал геноцид, совершенный нацистами, - преступления «жестокости и зверства», превышающие «нормальную человеческую способность к восприятию», - он настаивал на том, что капиталисты, поддерживавшие этот режим, невиновны.
Под арестом у американских солдат Шмитт смягчил свое осуждение нацистского геноцида, заявив, что преступления Третьего рейха были не хуже, чем бомбардировки Нюрнберга союзниками. Из тюремной камеры он жаловался, что «еще ни разу не разговаривал с американцами, а только с немецкими евреями», и представлял свое заключение как космическое возмездие за решение Бога позволить убить «сотни тысяч» евреев. Освободившись из плена, Шмитт прожил остаток жизни в относительной безвестности, часто посещая консервативных интеллектуалов и юристов и получая пенсию от промышленников, благодарных за его лояльность.
В дальнейшем Шмитт пережил некоторый ренессанс в политическом спектре. Его приняли такие известные реакционеры, как Ричард Спенсер, Питер Тиль, Кертис Ярвин и Адриан Вермюле, а также левые, включая Шанталь Муффе, Антонио Негри и Джорджио Агамбена. Этот эклектичный клуб объединяет признание того, что, несмотря на реакционную политику Шмитта, в его критике либерализма есть идеи, которые стоит воспринимать всерьез.
Кем был Карл Шмитт?
Как юрист, правовед и политический теоретик, Шмитт был, пожалуй, самым известным интеллектуалом реакционных правых Веймарской республики. Он был автором почти пятидесяти книг и памфлетов на самые разные темы - от романтизма в политике до диктатуры и международного права, концепции, которая, по его мнению, затушевывала роль могущественных государств в определении условий мирового порядка. Будучи главным противником веймарской демократии, он изначально выступал против нацизма, но после 1932 года Шмитт поддержал приход к власти Адольфа Гитлера.
В послевоенное время Шмитт как человек оказался в безвестности, ему запретили преподавать из-за его отказа участвовать в процессе денацификации. В этот период он продолжал заниматься интеллектуальным отмыванием репутации нацизма. Он защищал свои собственные действия в период существования Рейха, поддерживал бывших нацистов и тайно воспитывал новое поколение немецких интеллектуалов правого толка.
Несмотря на свои ужасающие политические взгляды, Шмитт был бесспорно утонченным мыслителем. Его самым известным вкладом в политическую теорию стало «различие между другом и врагом», изложенное в его «Концепции политического» 1932 года. В ней он утверждал, что «специфическое политическое различие, к которому можно свести политические действия и мотивы, - это различие между другом и врагом».
Немецкий юрист был серьезным теоретиком демократического конституционализма, природы суверенитета и конфликтов между либерализмом и демократией. Во всех своих политических пристрастиях, будь то политический католицизм, консервативная революция веймарской эпохи, президентство Пауля фон Гинденбурга, нацизм или послевоенный режим Франко, Шмитт руководствовался отвращением к либерализму.
По мнению Шмитта, в своей основе либерализм характеризуется фундаментальными противоречиями между претензиями на политическую терпимость и необходимостью побеждать своих врагов. На протяжении своей истории это противоречие проявлялось двумя способами. Либо нелиберальные силы разрушали либерализм, потому что он был слишком поглощен бесконечными спорами о том, как реагировать на насилие против него, и поэтому не мог защитить себя от противников, либо, если либерализм был достаточно доминирующим, чтобы защитить себя от противников, он преследовал своих противников с догматическим рвением, заставляя их принять его универсальное и гуманизирующее мировоззрение или столкнуться с уничтожением. Два лица либерализма - бессильный плюрализм и авторитарный универсализм - были, по мнению Шмитта, внутренне противоречивы.
Хуже того, стремление либерализма вывести все больше и больше вопросов из сферы политического, подставляя их под рубрику прав или пряча за технократическими формами управления и «нейтралитета», было антидемократичным. Эти маскировки, утверждал Шмитт, скрывают новые отношения господства, спрятанные за правовой конструкцией либерализма.
Должны ли мы вернуться к Шмитту?
Враждебность Шмитта к лицемерию либерализма и проницательность в отношении его границ давно привлекают к его творчеству левых мыслителей. Притягательность творчества этого элегантного и харизматичного писателя неоспорима. Его анализ и концепции дают интеллектуальные инструменты, позволяющие бросить вызов господству либерального технократического образа мысли, который стремится деполитизировать некоторые из наиболее важных политических вопросов, делегируя их неподотчетным государственным агентствам, судам или центральным банкам, изолированным от народной власти. В эпоху, когда неумелое глобальное реагирование на экономические, экологические и медицинские кризисы дискредитировало идею о возможности существования справедливого международного порядка, привлекательность его работы очевидна.
Но насколько политика Шмитта, определяющими чертами которой являются антипатия к медиации и поддержка директивности, может быть согласована с политикой левых, признающих, что демократия и эмансипация - две стороны одной медали? Немногие из современников Шмитта продвинулись дальше в продвижении альтернативы, которая бы серьезно рассматривала его критику либерализма, чем Герман Хеллер, немецкий еврей, который бежал из своей страны в 1933 году, а затем умер в том же году в изгнании в Испании.
Как и у Шмитта, взгляд Германа Хеллера на политику в значительной степени сформировался под влиянием опыта Веймарской республики. Как и его коллега, Геллер осознавал необходимость создания целостного политического сообщества из раздробленных и поляризованных руин немецкого общества. В своем эссе 1928 года «Политическая демократия и социальная однородность» он утверждал, что целью политики всегда было поддержание «единства во множественности, которое со времен Макиавелли называется государством».
Шмитт, по мнению Хеллера, был совершенно прав в своем утверждении, что государство обязано в чрезвычайных обстоятельствах побеждать своих внешних и внутренних врагов, чтобы сохранить свое единство. «Государство упраздняет само себя, если запрещает применять смертоносную силу при любых обстоятельствах или не стреляет, когда его представители подвергаются обстрелу изнутри или извне».
Однако этот фундаментальный факт не означал, что политику можно свести к борьбе за господство между друзьями и врагами или что политическое единство основывается только на победе одной группы друзей над другой. Такая позиция была внутренне противоречивой, поскольку предполагала, что основание стабильного государства может быть достигнуто только за счет гегемонии одной группы над всеми остальными. Однако это означало бы ликвидацию плюрализма – а значит, и политики как таковой – в пользу (подразумевается, что этнической и расовой) политической гомогенности. Из этого следует, что
«установление и существование политического единства было бы чем-то совершенно неполитическим. Шмитт видит только свершившийся политический статус, но это не нечто статичное, напротив, это то, что ежедневно должно формироваться заново, ежедневный плебисцит».
В конечном счете, единственным различием между другом и врагом, способным противостоять тотализирующему стремлению шмиттовского государства к гомогенности, был бы международный конфликт между нациями. Там война, а не политика, могла бы поддерживать конфликт, от которого зависело государство.
Именно эта авторитарная враждебность к политике делает творчество Шмитта столь удобным для реакционных правых и лишает его возможности продуктивно обогатить проект социал-демократии. Центральное место в политике правых занимает стремление к созданию однородного и упорядоченного общества путем подавления расовых, этнических и сексуальных меньшинств, организованного вокруг правления сильного лидера.
Демонизируя врагов внутри страны и за рубежом, реакционная шмиттианская политика стремится к созданию единой нации, в которой аутентичная политика уступит место политике авторитарного захвата власти во имя демократии. Конечной целью шмиттианской защиты аутентичной, в отличие от технократической, политической борьбы, по иронии судьбы, является закрытие сферы политического конфликта через построение нового авторитарного порядка. По мнению Хеллера, идеи Шмитта не столько защищают политику, сколько более враждебны политической борьбе, чем легалистский либерализм, который он осуждает.
Цель такой политики – инициировать экзистенциальный конфликт между истинными гражданами и чуждым другим, который затем завершится очищением общества авторитарным режимом. В противоположность этому, Хеллер утверждал, что истинная демократия может быть основана только на признании противоречия между плюрализмом и демократическим единством. Политика не может быть ликвидирована посредством политической борьбы. Для Хеллера ключом к демократии было установление базового единства, обеспечивающего рамки, в которых, тем не менее, могли бы происходить споры, конфронтации и разногласия. Это позволило бы сохранить сферу политики, не растворяя государство в неустанной борьбе за власть.
В этом, по мнению Хеллера, заключалось обещание парламентской демократии, которую Шмитт называл просто политикой бесконечных дискуссий. Вместо этого, утверждал Хеллер,
Интеллектуальная история показывает, что в основе парламентаризма лежит вера не в публичную дискуссию как таковую, а в существование общей основы для дискуссии и, следовательно, в возможность честной игры для своего внутреннего политического оппонента, в отношения с которым, как он думает, можно исключить голую силу и прийти к соглашению».
Только через формирование того, что он называл «Мы-сознанием», или коллективного признания того, что общие ценности и взаимная приверженность общему благу являются основой политического сообщества, сторонники демократии могли поддерживать это чувство честной игры. Справедливое общество требует «определенной степени социальной однородности, без которой демократическое формирование единства невозможно». Это можно было обеспечить только в том случае, если люди идентифицировали себя с символами, институтами и представителями государства.
Отсутствие идентификации, по мнению Хеллера, как раз и было причиной кризиса межвоенной демократии, как и причиной кризиса современной демократии. Хотя рост фашизма и других форм авторитаризма можно временно остановить с помощью немедленных действий, только более широкое возрождение демократической культуры и социальной однородности, лежащей в ее основе, может навсегда положить конец этому кризису.
Это не пустой призыв к людям изменить свое поведение. Напротив, Хеллер утверждал, что демократия зиждется на фундаменте ассоциативных институтов, без которых политическая свобода не может процветать, и нельзя допустить, чтобы эти институты превратились в секционные интересы, пагубные для демократического единства. Только так защитники демократии могли решить «ужасный вопрос... поднимающий голову Медузы - вопрос о том, как можно утвердить сегодняшнюю демократию посреди этих огромных классовых и расовых конфликтов».
Однако Хеллер не выступал за то, чтобы просто возродить гражданский национализм для обеспечения связности либерального общества, как это делали в последние годы такие мыслители, как Фрэнсис Фукуяма и Яша Мунк. Скорее, он считал, что проект спасения общей основы демократического самоуправления обязательно носит экономический характер. Поэтому он выступал за превращение буржуазно-либерального государства в «социальное правовое государство» - правовое государство, но ориентированное на обеспечение социального равенства.
Перед выбором между правовым государством и диктатурой, как утверждал Хеллер в одноименном эссе, левые обязаны захватить форму буржуазного демократического государства и обратить его к эгалитарным целям, а не допустить, чтобы оно было поглощено фашистской диктатурой на службе у капитала. Как он писал в работе «Политическая демократия и социальная однородность», долг государства - обеспечить не только формальное равенство перед законом, но и минимум материального и политического равенства, без которого «самое радикальное формальное равенство становится самым радикальным неравенством, а формальная демократия - диктатурой правящего класса».
Как утверждает теоретик права Дэвид Дайзенхаус, Хеллера часто забывают, потому что его аргументы уходят корнями в политический опыт социал-демократической партии веймарской эпохи. В этом также заключается одно из главных достоинств его работы. Абстрактная политическая антропология дружбы и вражды, предложенная Шмиттом, предлагает шаблон, легко переносимый на различные политические ситуации. Общность этих утверждений может привести к тому, что левые примут их за полезное универсальное руководство по политике.
В конечном счете, идеи Шмитта - это всего лишь продуманное оправдание войны, диктатуры и угнетения. Вместо них мы должны обратиться к конкретным формулировкам политики социального равенства Германа Геллера, развивая наши идеи, как и он, через взаимодействие с реальной политикой и ее сложностями, чтобы спасти демократию от безжалостной логики различия между другом и врагом и превратить неумолимый антагонизм в прочный демократический плюрализм.
