Лига историков

Ута фон Балленштедт родилась примерно на рубеже 11 века (1000 год)

Она была дочерью графа Адальберта Балленштедта и его жены Хидды. Её род владел землями в Саксонии и Бранденбурге.Первые годы своей жизни она провела в родовом замке своих родителей, графов Адальберта и Хидды Балленштедтских. Ута, вероятно, научилась читать и писать, а также придворным манерам и танцам в монастыре Гернроде.

В 1025 году Ута вышла замуж за Эккехарда II Мессенского, дворянина при дворе Генриха III императора Священной Римской императора.

Брак Уты был бездетным, поэтому после смерти в 1046 году пара оставила свое большое богатство монастырю Гернроде и Наумбургскому собору, чтобы помочь со строительством часовни.

По обычаю тех лет, по окончанию строительства собора в 1250 году образы Уты и Эккехарда отразили в скульптурах собора. Всего в соборе 12 фигур дарителей. Статуя из песчаника, изображающая Уту, считается одним из шедевров Средневековья. Наумбургский мастер не мог знать, как выглядели настоящие благотворители. Поэтому он создавал скульптуры в соответствии с собственным воображением. Он изобразил Уту красивой женщиной, потому что она была благородной, набожной, благочестивой и щедрой благотворительницей. Одета он тоже в соответствии с модой Средневековья около 1243 года, плащ и тунику с рукавами.

С XX века образ Уты был романтизирован в Германии, ее лицо стали размещать на путеводителях.

Уолт Дисней был настолько увлечен красотой Уты, что использовал ее лицо как вдохновение для своего фильма 1937 года «Белоснежка».

Дисней слегка изменил лицо Уты, чтобы создать злую, но потрясающую средневековую чародейку, злую мачеху.

Затем он использовал ее сладкий невинный взгляд, чтобы создать Белоснежку.

Человечество во все времена верило в непознанное и усматривало мистику даже в обыденных вещах. В дореволюционной России вера в ведьм, колдунов, знахарей была повсеместным явлением. Сегодняшний пост – рассказ о том, как жили и чем занимались сельские чародеи.

Отношение к ведьмам на территории России и на территории Западной Европы отличалось. В Западной Европе быть ведьмой или колдуном было преступлением само по себе, и такого человека  могли казнить за сам факт предполагаемого контакта с дьяволом. В России судили преимущественно за использование магии во вред другим людям. Другое дело, что на злонамеренные действия колдунов могли списать любые катаклизмы или житейские неурядицы, поэтому результат для подозреваемых в колдовстве часто все равно был плачевным.  Были и свои способы проверки. Например, если человека подозревали в провоцировании засухи, могли заставить целый день таскать ведрами воду из речки и поливать ей крест, установленный на перекрестке близ села. Если человек справился – повезло. Если женщину подозревали во вредительстве, то ее могли раздеть и связать крестообразно, привязав левую руку к правой ноге, а правую руку к левой ноге. Затем несчастную бросали в воду. Утонула – не ведьма, не утонула – дьявольская сила помогла. Считалось, что ведьмы весят меньше, чем обычная женщина. По другой версии сама вода выталкивала ведьму наружу. Приговоренных колдунов чаще сжигали, а женщин в допетровской России чаще заживо закапывали по грудь, обрекая на мучительную смерть в течение нескольких дней. Но речь шла о случаях, когда колдунов обвиняли во вредительстве. Если подобных претензий к ним не было, то и причин для расправы тоже не было. Более того, местные жители сами иногда обращались к колдунам и ведьмам за различными услугами.

В Российской империи старые суеверия были частично закреплены законом. В «артикулах» воинского устава Петра Великого 1716 года значилось: «Ежели кто из воинских людей найдется идолопоклонник, чернокнижец, ружья заговоритель, суеверный и богохульный чародей: оный по состоянию дела в “жестоком” заключении, в железах, гонянием шпицрутен наказан или весьма сожжен имеет быть». Были случаи, когда  в 18 веке жестоко расправлялись с лицами, якобы пытавшимися навредить царским особам, но это уже отдельная тема. По свидетельству историка Татищева, в 1714 году одну женщину приговорили к смерти за колдовство и за то, что она оборачивалась сорокой. Сохранились упоминания судебных тяжб, когда обычные люди обвиняли соседей или знакомых во вредительстве, но обычно такие тяжбы заканчивались ничем. В 19 веке подобные разбирательства были реже. Чаще всего, судя по публикациям в прессе, воевать с сельскими чародеями пытались на территории южных регионов современной России, а также на территории современной Украины.

Народные поверья делили колдунов на три категории. Самые сильные - прирожденные, то есть наделенные мистической силой при рождении. Таковой могла быть дочь ведьмы, а также девочка, рожденная вне брака в третьем поколении (чьи мать и бабка тоже родились вне брака). Ведьмой могла стать седьмая либо пятая дочь в семье, где подряд рождались одни девочки. Потомственный бастард мужского пола тоже мог стать колдуном, также как и седьмой рожденный подряд сын. Считалось также, что если беременная женщина в Сочельник случайно проглотит кусочек угля, то на свет появится ведьма или колдун. Считалось, что прирожденная ведьма может делать и хорошее, и плохое. Были также чародеи ученые, то есть те, кто захотел стать колдуном сам и учился у «старших товарищей» или, как Фауст, заключили сделку с дьяволом. Такие в народном понимании могли делать только плохое и не могли «отменить» собственные «проклятия».  В народных поверьях существовали различные ритуалы, с помощью которых ведьма или колдун могли передать свой «дар». Ритуалы были разные, но почти всегда сопровождались какими-либо кощунственными с христианской точки зрения действиями. Были также колдуны поневоле, то есть те, кому «ведовское знание» обманом передал умирающий колдун, например, подарив какую-то вещь. Колдун поневоле, согласно поверьям, мог покаяться и встать на путь исправления. Колдунов ученых считали самыми зловредными.

«Канонический» колдун, согласно народным поверьям – мужчина холостой, однако имеющий любовниц, с которыми дурно обращается. Он живет в плохенькой избе, смотрит на окружающих недобрым взглядом, часто некрасив или имеет физические недостатки. Нередко колдунами считали мельников. Каноническая ведьма чаще замужняя женщина, скорее, пожилая, некрасивая (хотя встречались в рассказах и красавицы, коварно соблазнявшие мужчин). У типичной ведьмы, созданной народным воображением, могли быть глаза разного цвета или в одном глазу два зрачка, темная полоса волос вдоль спины и даже хвост. У русской ведьмы хвост – не обязательная часть тела, но обязательный атрибут ведьмы украинской. При этом была версия, что у молодой ведьмы хвост голый, а у зрелой дамы – волосатый. Некоторые верили, что хвост можно увидеть только у спящей ведьмы. У бодрствующей его не видно, но он есть, просто она его умеет поджимать. На русском Севере верили, что старая ведьма может вообще порасти мхом. Некоторые верили, что ведьма не может смотреть человеку в глаза, потому что у нее самой глаза постоянно бегают. Утверждали также, что в глазах настоящих ведьм и колдунов изображение отражается перевернутым, а иногда и вовсе ничего не отражается. Считалось, что ведьму можно узнать, посмотрев на нее сквозь решето, хомут, осиновую борону, сделанную за один день или найденную на чужом поле, сквозь дырку, которая образовалась от выпавшего сучка в доске из гроба.

Суеверия гласили, что ведьмы могут оборачиваться в животных, чаще всего в сову, ворону, филина, сороку, кошку, собаку, жабу. На картине Савицкого рядом с деревенской ведьмой сидит сорока. Существовало много баек о том, как кто-то случайно или злонамеренно ранил животное, а потом обнаружил аналогичные травмы у односельчан и даже родственников. Иногда истории были вполне жизненными: пнул на улице облаявшую незнакомую собаку, а потом оказалась, что сварливая теща прихрамывает – сразу видно, что она ведьма. Похожие истории часто встречаются и в западноевропейском фольклоре. В качестве частых «спутников жизни» чародеев выступали черные коты, черные петухи, ужи, жабы, коловерши - мифологические существа, похожие на кошек или зайцев.

Иногда чародеи превращались неодушевленные предметы, например, в стог сена или клубок ниток, который катится сам собой, словно колобок из сказки. При помощи зеленого прутика, палки или плети («кнута-самобоя») ведьма якобы могла превращать людей в животных. Также она могла обратить человека в животное, накинув на него звериную шкуру или подпоясав поясом из мочала. Когда мочало истлеет, человек якобы вернет первоначальный вид. Ведьма могла запрыгнуть на человека и кататься на нем, как герой рассказа Гоголя на черте. Крестьяне любили подобные байки.

Крестьяне верили, что ведьма может воровать молоко у чужих коров. Для этого якобы следует тайно подоить чужую корову на Пасху, в Юрьев день или иной крупный праздник. Иногда, по народным приданиям, сельские чародеи в определенные дни собирали росу на пастбище или подбрасывали под животных в чужом хлеву заговоренные предметы. Сохранилось описание курьезного случая. В 1864 году в Старобельском уезде Харьковской губернии в селе Белявке местный крестьянин подал жалобу в волостное правление. Он утверждал, что соседка, с которой он был в ссоре, навела порчу, и в результате корова околела. Волостной старшина и остальные члены правления решили привлечь эксперта. В расположенном неподалеку селе Варваровке нашли знахаря и привезли в белявское волостное правление. «Эксперт» подтвердил, что соседка – ведьма. Ее приговорили к выплате компенсации хозяину коровы. Крестьяне женщину раздели в поисках хвоста. Хвост не нашли, но «ведьму» на всякий случай поколотили и еще долго травили и ее, и членов ее семьи. В 1885 году в деревне Пересадовке Херсонской губернии крестьяне заподозрили трех местных жительниц в том, что они устроили засуху, «украв» дождь. Сначала женщин топили в реке, пока они не сообщили, где спрятали дождь. Староста деревни вместе с «понятыми» по этой наводке обнаружил в трубе дома одной из «ведьм» два напильника и один замок. После этого накал страстей пошел на спад, но дождя все равно не было еще долго.

Еще одна частая претензия к чародеям – воровство урожая.  В ночь на Ивана Купалу, по преданию, ведьма может пойти на чужое поле, срезать узкую полоску колосьев — пережин, которые забирает их себе. После этого на этом наделе урожай не уродится, зато уродиться на наделе семьи похитителей.

Отдельная тема – участие ведьм и особенно колдунов в свадьбах. Хотя колдунов не любили, но на свадьбу часто приглашали. Опасались, что обиженный невниманием колдун может испортить праздник, навести порчу на молодоженов, например, напустить на жену кликушество, а на мужа импотенцию. Если у молодожена в первую брачную ночь возникали проблемы, это тоже могли списать на происки темных сил. Иногда неприглашенный  колдун сам мог прийти на свадьбу, и это вносило переполох. Такая ситуация изображена на картине В. М. Максимова.

Считалось, что если заломить на поле колоски особым образом, то это не только погубит урожай, но и навредит хозяевам земли. Просто выкорчевать и выкинуть заломы считалось смертельно опасным. Чтобы снять угрозу, нужно было непременно позвать колдуна. Как не трудно догадаться, люди, выдававшие себя за таковых, нередко оставляли в полях такие «подарки», чтобы позже за деньги устранять проблему. Также ведьмы и колдуны предлагали и иные услуги, например, продать приворотное зелье. Суеверные люди охотно платили за подобные вещи.

Считалось, что колдун может спокойно умереть, только если передаст свою силу преемнику. Чаще всего им был кто-то из близких родственников, но иногда выбор мог пасть и на постороннего человека. Чтобы чародей мог умереть, согласно поверьям, надо было разобрать в доме крышу или, на худой конец, выломать из нее доску. В отличие от остальных покойников, чародеев выносили вперед головой, на кладбище везли окольными путями, а иногда и вовсе хоронили вне его территории, например, на болоте. Согласно народным поверьям, эти грешники и после смерти не находили покоя и иногда могли вредить людям и дальше, а также являться родственникам и знакомым в виде животных.

В народных поверьях в отдельную группу выделяли знахарей. Понятие это было растяжимым. В некоторых случаях речь шла почти о тех же ведьмах и колдунах, которые не занимались вредительством и использовали свои таланты на благо окружающим. В отличие от ведьм и колдунов, все знахари свои знания получали, исключительно обучаясь у более опытных мастеров, а не при рождении. Никаких отличий от остальных людей  они не имели. Они, помогали снять порчу, вычислить вора, занимались гаданием. Часто знахари специализировались на лечении болезней. В некоторых случаях речь шла о суевериях, в некоторых – о методах более разумных и выработанных опытным путем. Например, пользе трав и минералов. В знахарки часто записывали сельских повитух.

Колоритное описание суеверий есть в книге Г. Попова «Русская народно-бытовая медицина», опубликованной в начале 20 века. «Очень обширным является класс заболеваний, в основа которых лежит порча, произведенная из ненависти или злобы к заболевшему, по просьбе других, за деньги, а то и так себе, из любви к такому искусству со стороны некоторых злых людей. Люди эти – знахари, ворожеи и колдуны, известные у котельничан (Вятск. г.) под особенным названием “еретиков”… Все они могут причинять самые разнообразный болезни: вогнать в человека бесей, произвести сумасшествие и кликушество, нагнать, как говорят вологжане Грязовецкого уезда, “вопль”, отнять силу, иссушить до кости, вызвать икоту, тоску, параличи, родимчик, падучую болезнь и половое бессилие. Они же иногда являются виновниками повальных болезней и лихорадки, вызывают пьянство у мужчин, производясь “затворение кровей” у женщин, отнимают у них молоко и напускают “безовременное” (неправильные менструации).

Колдуны могут также наводить да человека глухоту, куриную слепоту и отнимать аппетит. Иногда они производят совершенно непонятные болезни: напускают на мужчин “бабью муку”, “надевают хомут” (прим. так называли опоясывающие боли туловища. Крестьяне уверены, что если больного «хомутом» раздеть, то на животе и спин его окажется красная полоса) и даже ухитряются проделывать, преимущественно над бабами, такие непостижимые вещи, что у них, без всякой видимой причины, начинает пучить живот. Колдун иногда является в глазах мужика таким всемогущим чародеем, что для него все является возможным. “Я все могу сделать, – бахвалится знахарь: – отнять ноги, отнять руки. Только правую руку, – снисходительно добавляет он, – оставляю для того, чтобы человек крест на себя мог положить”. Но чаще всего колдуны славятся тем, что они могут присаживать килы (прим. различного происхождения опухоли, в том числе грыжи и абсцессы). Отличительная черта их та, что они бывают на “притошных местах”: на лице, в горле, заднем проходе и на половых органах. Вот как определяет килу один из наших сотрудников: “где-нибудь на теле человека, всего чаще на руке, ноге, на лбу, появляется, без всякой причины, поверхностный нарыв с кровянистым или прозрачным содержимым, который сопровождается невыносимой болью и необъяснимой тоской”. “Я те ужо насажу кил, так будешь меня знать”, – нередко и теперь еще посылает знахарь угрозу своему врагу. Порча, в виде той или другой из этих болезней, бывает двоякая: временная, на несколько лет, от которой можно и выздороветь, или же навек, до смерти: такая порча неизлечима. Но и в случаях излечимой порчи ничего не может сделать ни врач, ни фельдшер: «порченых» может вылечить только знахарь или колдун, тот же, который испортил, или другой, более сильный. Только они, нашептывая и “пытая от кил”, могут снять и килу, и всякий другой “насад”.

Чрезвычайно, интересны способы, при посредстве которых производится порча. Всего чаще она пускается по ветру, по воде, примешивается к пище и питью, а иногда достигается и путем заклинания…

Таким образом, одна из них имеет случайный характер и является более общей, другая же – чисто индивидуальной: порча в виде заклятий и данная в пище и питье неизменно входит в того, кому “дано”, а пущенная по ветру и по воде, на кого попадет. Вероятно, на основании такой случайности, про порченых и говорят иногда, что они “вбрели” (Скопинск. у. Рязанск. г.). “Идешь себе, – объясняют крестьяне такой случайный вид порчи, – и вдруг тебе лицо раздует, во, какое” (Владимирск. г. и у.). – “Колдун зайдет на ветер, – стараются объяснить порчу другие, – так, чтобы ты стоял под ветром и пустит на тебя ее с этим ветром” (Малмыжск. у. Вятск. г.). – “Увидит колдун проходящего мужика, дунет на него – и готово”, – еще проще объясняют такую порчу третьи (Городищенск. у. Пензенск. г.). При посредстве одного из таких удивительных способов “присаживается и кила”. – “На вечерней заре выходит колдун на перекресток, делает из теплого навоза крест, обводит его кругом чертой и посыпает каким-то порошком, что-то нашептывая. Оставшуюся часть порошка кидает по ветру и если хотя одна крупинка этого порошка попадет на человека, то у него через три дня непременно появится кила» (Пензенск. у. и г.). Подобными же трудно объяснимыми способами пускается порча и по воде. Сюда также пускаются какие-то порошки и особенные яды, а иногда нечто совсем необъяснимое. «Заметит колдун, – объясняет такую порчу мужик, – что ты хочешь, примером, купаться, и пустит это свое колдовство по воде” (Орловск. г. и у.). Несколько более понятной является индивидуальная порча. Здесь какие-то неведомые снадобья и напитки подмешиваются к хлебу, кушаньям, квасу, пиву, водке, чаю и т. п. Славой производить порчу пользуются, между прочим, большие белые черви, которые заводятся в бочке из-под вина. Доставь червей и подойдя к кабаку, пускают их ползти по земле. Тот червяк, который поползет к кабаку, и есть обладатель вредоносных свойств. Стоить его взять, высушить, перетереть в порошок, подсыпать кому-нибудь в кушанье или питье – и человек этот будет пить запоем (Саран, у. Пенз. г.). Подобными же свойствами обладает и земляной паук. Если его, поймав, высушить и превратив в порошок, запечь в хлеб и дать кому-нибудь поесть, то тот в 3 года исчахнет (Алатырск. у. Симбирск, г.).

Народная фантазия питается многочисленными и самыми разнообразными рассказами, где такая порча и способы ее получения изображаются во всевозможных видах. В одном случае рассказывают, как женщину испортили на лапше и как она, поев лапши, сейчас же “стала кричать на голоса”, а другую, которой знахарка дала съесть вареное яйцо, “сейчас же стало свертывать в клубок и какая-то невидимая сила начала поднимать так легко вверх, как мячик резиновый подпрыгивает” (Брянск, и Орлов, уу. Орловск. г.).

“В квасу дали, родимый, – простодушно объясняет больная, свою болезнь, – так и услышала, как по животу пошло, а перекреститься-то, как стала пить, и не; перекрестилась: вот, ён, супостат-то, и вошел в нутро” (Мещовск. у. Калужск… г.).

“– Прихожу к бабке – передает другая женщина, – она как поглядела в воду, так всё и узнала, у тебя, говорит, несчастье случилось, ты сама больна да и муж твой нездоров: вам “поддали” в еде. А перед этим у нас кто-то проткнул кашу в чугуне, должно, соседка по сердцам подделала. Мы всю эту кашу с хозяином и поели. На него напала тоска, хоть со двора долой иди, ничего не мило, а меня лихорадка затрепала совсем”.

В случае невозможности испортить человека на пище и питье колдуны, будто бы, ухитряются как-нибудь “наколдовать у одёжи”.

“– Измучила меня лихоманка совсем, – жалуется женщина, – с тех пор, как у меня вырезали крест на шубе. Трепет каждый день, да и все. Была и у фельдшера, и у доктора, – никакой помочи нет”.

“– А рубахи у них с мужем разрезали и подушку, вот, и заболела, – крайне просто объясняет баба источник происхождения болезни у другой больной.”

“– Ну, так что же? Разве может от этого что-нибудь сделаться”?

“– А как же? Вырезано, значит, было с умыслом: она в теж поры и заболела”.

“– Кто же это мог сделать”?

“– А вестимо кто: недобрый человек – сноха девернина, злющая, презлющая баба… И бабка так рассказывала – над ими изделано, говорит: ему-то немного попало, ну a ей, значит, во всю”.

Существуют и многие другие способы порчи. С этою целью бросаются на дороги различные заговоренные предметы: стоит поднять такой предмет – и человек уже испорчен (Скопинск. у. Рязан. г.). Передают также, что колдуны кидают под ноги намеченного человека какие-то небольшие шарики, скатанные из овечьей шерсти, с примесью кошачьих и человечьих волос (Грязовецк. у. Вологод. г.). Достигают колдуны порчи, будто бы, и тем, что замазывают в трубе волосы намеченной жертвы, зашивают их с перьями неизвестных птиц в подушки, а также подкидывают в печь, подкладывают под стену в хате и зарывают под ворота (Пензенск. г. и у., Карачевск. у. Орловск. г.).

Способы, при помощи которых колдуны ухитряются причинять порчу, иногда положительно неуловимы и пред объяснением их останавливается даже фантазия русского мужика, склонного верить в возможность существовали самых необычайных вещей».

Вера в непознанное пронизывала народный быт. На магию списывали любые житейские проблемы. В некоторых случаях экзальтированные люди и сами их создавали. Колоритное описание сельских суеверий оставил священник А. И. Розанов. «В первую же обедню, по приезд в моем приходе, во время пения "херувимской", открылось много "порченных", "кликуш". Как только запели "херувимскую", я слышу: "и! и! а! а!" И - то там хлопнется на пол женщина, то в другом месте, - местах в десяти. Народ засуетился, зашумел. После обедни, когда я вышел с крестом, я велел подойти ко мне всемъ "кликушам". Все они стояли до сих пор смирно, но как только я велел подойти,- и пошли ломаться и визжать. Ведут какую-нибудь человек пять, а она-то мечется, падает, плачет, визжит! Я приказываю бросить, не держать,- не слушают: "она убьется,- отвечают мне,- упадет, а пол-то ведь каменный!" - Не убьется, оставьте,- говорю. Отойдут. Баба помотается-помотается во все стороны, да и подойдет одна. Так все и подошли. Я строго стал говорить им, чтобы они впередь кричать и безчинничать в храме Божием не смели, и наговорил им целые кучи всяких страхов: что я и в острог посажу и в Сибирь сошлю, словом – столько, что не мог сделать и сотой доли того, что наговорил я им. Потом велел им раз по пяти перекреститься и дал приложиться ко кресту. Велел народу расступиться на две стороны и всем кликушам, на глазах всех, идти домой. Я имел в виду настращать и пристыдить. В следующий праздник закричали две-три только. Я потолковал и с ними. Таким образом к Пасх у меня перестали кричать совсем». Подобными методами священник сумел перевоспитать всех малахольных жительниц села, и некоторые тоже усмотрели в этом мистику.

Часть информации взята тут

Н. В. Будур «Повседневная жизнь колдунов и знахарей в России XVIII-XIX веков»

Е. Леквиевская «Мифы русского народа»

Г. Попов «Русская народно-бытовая медицина»

А. И. Розанов «Записки сельского священника»

Особенности солдат разных наций очень занимали военных XVI в., учитывающих этот фактор в своего рода инструкциях, которые можно найти, например, в мемуарах и трактатах французских военных авторов той эпохи. Надо отметить, что эти размышления о различности свойств солдат разных наций весьма далеки от теоретического деления народов на северные и южные, как это было у Никколо Макиавелли и ряда других авторов-гуманистов, писавших в XVI в. о войне и ставивших воинственность наций в зависимость от климата.

У авторов военных мемуаров XVI в. речь идет исключительно о чертах национального военного характера, проявляющихся на практике. Швейцарцы как солдаты вне конкуренции, их боевые качества никто даже не пытается оспаривать.

Маршал Таванн пишет, что итальянские солдаты не бросаются в бой, если заранее знают, что им предстоит слишком опасное дело; французские и испанские солдаты выходят из боя, если он принимает неблагоприятный для них оборот, а швейцарцы настолько тупы, что раньше умрут все до одного, прежде чем поймут грозящую им опасность. Швейцарцев отличает также строгая дисциплина: они не грабят население, оплачивают все, что берут, живут достойной жизнью. Отмечается и их пристрастие к хорошей выпивке и еде, преданность тому, к кому они нанялись на службу.

Но в целом мнение французов о целесообразности использования швейцарцев скорее отрицательное, и дело здесь не только в простом желании заменить дорогостоящих иностранных наемников на солдат-соотечественников. Главное качество швейцарцев, которое, как считают наши авторы, серьезно препятствует их применению, это то, что они не терпят и малейшей задержки платы за свои услуги.

Как пишет в своих мемуарах один из наиболее выдающихся французских военачальников XVI в. Блез де Монлюк, «они не получают плату словами», не терпят они и отсутствие провианта». Кроме того, они не сражаются против своих, соотечественников, могут вести себя капризно, то требуя сражения, то отказываясь от него.

По мнению Таванна, швейцарцев бесполезно применять в Италии, так как они напоминают медведей — дерутся хорошо тогда, когда их хорошенько разъярят, (такой красной тряпкой для них являются прежде всего их исконные враги — австрийцы). Эти черты не раз приводили к тяжелым поражениям, как в битве при Биккоке, которую иначе называли «битвой швейцарцев», когда самоуверенность швейцарцев, их капризы стоили французам не только поражения в одном этом сражении, но и полностью проигранной военной кампании. По своему вооружению и манере боя они приспособлены для полевых сражений, поэтому их неэффективно использовать в обороне города.

Итальянцы — «этот народ абсолютно невоинственен, он состоит из многих наций... Это больше не род Цезарей, Катонов, Сципионов, там слишком много наслаждений и сластолюбия, чтобы производить военных в большом количестве». Однако они более терпеливы и выносливы по сравнению с французами и немцами, поэтому они лучше несут гарнизонную службу и выдерживают все тяготы осады.

Самое негативное мнение французы имели о немецких солдатах, прежде всего ландскнехтах. Они и склонны к мятежу, и беспощадны к мирному населению, они и рабы своего пьянства и обжорства. Впрочем, в гурманстве французы ничуть не отстают от немцев. У всех у них, как пишет Таванн, «желудок с молодости увеличен излишествами в еде»; командовавшего обороной г. Сиены Монлюка немецкие наемники буквально потрясли своей способностью поглощения еды и вина из скудных запасов продовольствия блокированного со всех сторон города.

Немцы хорошие солдаты в полевых сражениях, но их совершенно невозможно применять для обороны городов, поскольку они не склонны терпеть и малейшего недостатка еды и вина. По общему мнению французских военных, с тех пор как немецкие дворяне стали предпочитать службу в рейтарах, боевая ценность ландскнехтов сильно уменьшилась.

Репутация лучших солдат была у испанцев, чье послушание и четкая организованность часто превозносились как образцовые.

Что касается собственных пороков, то французские военные здесь достаточно самокритичны. Это прежде всего отсутствие терпения, способности предпринимать длительные усилия, безрассудство и непредусмотрительность, а также желание непременно доказать свое превосходство как над противником, так и по отношению друг к другу, откуда склонность французов к внутренним раздорам, дракам и поединкам. Распространенное мнение, восходящее еще к высказываниям Юлия Цезаря о галлах, гласило, что первый натиск французов ужасен и трудно отразим, зато в случае его неудачи они становятся слабее женщин.

Первая часть этой формулы разделяется и самими французами (как пишет военный мемуарист Франсуа Рабютен, «первая ярость атаки французов сметает все на своем пути и невыносима»), но, по их мнению, в том, что французы и дерутся, и бегут за компанию, нет ничего исключительного — все остальные нации поступают точно так же; от этого можно избавиться, если приучить французских солдат к дисциплине.

Англичане, которые по словам Монлюка, со времен Столетней войны имели репутацию людей, каждый из которых стоит двух французов, людей, которые никогда не бегут и не сдаются, перестали цениться столь высоко — они не выдерживают рукопашного боя и бегут от аркебуз. Такое изменение в англичанах-военных гасконец Монлюк связывает с тем, что ранее половина их войск состояла из гасконцев, которые и задавали тон, а теперь англичане воюют одни и становятся всякий раз беспомощны, когда бессильны их луки.

Гасконь — это настоящий питомник солдат, и это мнение гасконца Монлюка подтверждается и известным военачальником французских гугенотов эпохи религиозных войн Франсуа де Ла Ну; вообще же военная репутация гасконцев и отдельно выделявшихся басков была весьма высокой и у противников французов: гасконская пехота долгое время считалась вообще единственной чего-либо стоящей, боеспособной пехотой французов и упоминалась всегда отдельно.

Фото: Испанские реконструкторы с мероприятия Lerma 2022

Таванн дает вообще весьма интересную географию отдельных регионов разных стран, откуда выходят лучшие солдаты. Лучшими солдатами пехоты он называет кастильцев, миланцев, гасконцев, бургундцев, а также выходцев из Шампани и Лангедока. Худшими — португальцев, романцев, бретонцев, нормандцев и провансальцев. Лучшую кавалерию дают Бургундия, Шампань и Пикардия, лучших рейтар — Померания и Франкония — Таванн сам не знает почему.

Цитируется по: Новоселов В.Р. Обычаи войны XVI в. и мотивация поведения наемных солдат.

В августе 1638 года, на берегах якутской реки Алдан казачий атаман Дмитрий Копылов услышал от шамана Томкони, «лалагирской земли князца», то есть главы одного из родов эвенков-кочевников, необычный рассказ о лежащей к югу большой полноводной реке. По словам шамана, на её берегах жили оседлые люди, знавшие хлебопашество и обладавшие серебром. «А у тех сиделых людей во всех деревнях устроены пашни и лошадей и всякой животины много…» — рассказывал шаман казаку.

До этого русские первопроходцы к востоку от Лены никогда не встречались с племенами, знакомыми с хлебопашеством и драгметаллами. Казачий атаман не знал, что именно этот рассказ станет первым упоминанием Амура в русской истории, однако сразу понял всё значение слов шамана. «И тот Томкони шеман ему, Дмитрею, сказал: есть де блиско моря река…» — запишут вскоре писцы Якутского острога ценные сведения. эпохи. Хлеб с большим трудом приходилось везти через всю Сибирь, а тут открывался шанс найти земли, где он в достатке родится сам.

На основе этих всё ещё смутных знаний к июлю 1643 года в Якутске, тогда главном центре всех русских владений на Дальнем Востоке, подготовили большую экспедицию к неизведанной реке. Изготовившийся к поиску Амура отряд по меркам эпохи первопроходцев действительно был очень крупным — целая маленькая армия из 133 «служилых» и «охочих» людей. О значимости похода говорит тот факт, что его возглавил «письменный голова» Василий Поярков. «Письменным головой» тогда называли чиновника, назначавшегося в помощь сибирским и дальневосточным воеводам по приказу из самой Москвы.

Отряд Пояркова был прекрасно вооружён — 80 человек имели железные доспехи, почти все имели ружья, на шесть речных барок-дощаников погрузили большие запасы, в том числе «для угрозы немирных землиц пушку железную, да на 100 выстрелов полуфунтовых ядер». С собой отряд Пояркова вёз внушительный запас пороха — «для службы 8 пуд и 16 гривенок зелья», то есть более 130 кг.

Про самого Василия Пояркова до его амурского похода мы не знаем практически ничего — известно, что он был уроженцем города Кашина под Тверью, но много лет провёл на «государевой» службе в Сибири. Одним из переводчиков-«толмачей» в отряде Пояркова стал эвенк, крещённый именем Семён Петров, недавний участник плавания Ивана Москвитина по берегам Охотского моря к устью Амура.

Отряд Василия Пояркова покинул Якутский острог 25 июля 1643 года. Сначала шесть речных кораблей спустились вниз по Лене до устья Алдана и затем целый месяц двигались вверх против его течения. Так достигли впадающей в Алдан реки Учур, путь вверх по течению которой вёл прямо на юг. Ещё десять дней плыли по Учуру до места, где в неё впадает река Гонам, — сегодня это район, где смыкаются границы Якутии и северной части Хабаровского края.

Река Гонам одна из самых красивых, но и опасных в этой местности — перерезана многочисленными порогами, подводными скалами, берега её усыпаны камнями и сжаты поросшими тайгой высокими сопками. Её исток находится на современной границе Якутии и Амурской области. Именно от верховий Гонама можно было, преодолев несколько десятков вёрст гористой тайги, выйти к притокам Зеи, впадающей в Амур. Пять недель отряд Пояркова пробивался вверх по Гонаму. Казаки насчитали 66 порогов и шивер, каменных завалов на реке. Бурные воды разбили на камнях две лодки из шести, пропала часть пороха, продовольствия и оружия.

Начинались первые заморозки, и Василий Поярков принял решение до снегопадов налегке пробираться через горы Станового хребта. Оставив в верховьях Гонама на зимовье все сохранившиеся лодки с большей частью припасов под охраной 40 человек, 90 казаков во главе с Поярковым пешком двинулись на юг. Оставшиеся должны были идти вслед за ними только весной, когда полноводные ручьи позволят протянуть волоком лодки с припасами как можно дальше.

Пеший путь через таёжные сопки занял две недели. В ноябре 1643 года, когда всё уже засыпало снегом, отряд Пояркова вышел к притокам реки Зеи. Отсюда по прямой до Амура оставалось ещё более полутысячи вёрст. Сквозь снега казаки добрались до устья впадающей в Зею реки Умлекан (ныне Зейский район Амурской области), где и решили остановиться на зимовку.

В этом районе уже встречались поселения дауров — освоивших лесную жизнь дальних родственников степных монголов. «А на усть той речки Умлекана живут дауры пашенные, даурской князец Доптыул с родом своим, а роду его 15 человек…» — позднее расскажет Поярков. Даурский «князец», захваченный врасплох появлением множества незнакомых и хорошо вооружённых людей, в деталях поведал Пояркову о ситуации на Амуре, благо языкового барьера не было — среди опытных казаков, ранее бывавших в Забайкалье на землях современной Бурятии, нашлись знатоки монгольского языка.

Выяснилось, что никаких месторождений серебра и меди на Амуре нет, все металлы и шёлк местные жители выменивают на собольи меха у живущих гораздо южнее подданных «хана Барбоя». «Барбоем» или «Богдоем» обитатели Приамурья звали правителей Маньчжурии, лежавшей на северных границах средневекового Китая. Именно «из Китайского государства» (в донесении Пояркова в Якутск так и написано — «Китайское государство») на Амур попадали серебро и шелка, но о том, что это самая многолюдная на планете держава, русские первопроходцы ещё не догадывались.

Впрочем, до Китая было пока далеко — от зимовья Пояркова до Великой Китайской стены простиралось более тысячи вёрст. Правда, казаки узнали главное — лежащие к югу государства сильны в военном отношении, «а бой де огненной и пушек много».

Василий Поярков выяснил от «князца» Доптыула, что многие вожди Приамурья недовольны попытками маньчжурского хана обложить их данью. Первопроходец решил воспользоваться этим, он предложил местным «князцам» военную помощь. Первые переговоры оказались успешными — некоторые вожди дауров и дючеров (ещё одно старинное племя Приамурья, предки нанайцев) приняли предложение Пояркова.

Между тем зима становилась всё более морозной, казакам было сложно самим прокормиться в заснеженной тайге, и Поярков направил несколько десятков человек во главе с «пятидесятником» Юрием Петровым к соседним поселениям для добычи «хлебных запасов». Аборигены согласились дать русским «40 кузовов круп овсяных и десять скотин», но Петров, оказавшись вдали от Пояркова, как позже писалось в донесении казаков, «заупрямився» — то есть захотел большего. Всё же призрак несметных и скорых богатств слишком застил глаза многим первопроходцам. Люди Петрова попытались силой собрать меховую дань и в ответ были неожиданно атакованы.

Незадачливый «пятидесятник» Петров, потеряв одиннадцать человек, две недели с боем пробивался по заснеженной тайге к зимовью Пояркова. Следом за ними шли превосходящие силы разгневанных дауров. Аборигены Приамурья, благодаря южным маньчжурам, уже знали «огненный бой», поэтому не впадали в панику от казачьих ружей. Под руководством Пояркова казаки всё же сумели отбить все атаки противника за наскоро построенными из брёвен укреплениями.

Так первые русские на берегах Зеи оказались в осаде, посреди зимы и без запасов еды. «Всякого запасу меж собою разделили по тридцати гривенок на человека, и питалися всю зиму и весну сосною и кореньем…» — расскажут позже выжившие казаки. «Гривенка» — чуть более 200 г, то есть около 6 кг пищи на каждого как минимум на четыре месяца. 50 г в сутки.

Казаки были боеспособнее и лучше вооружены, чем их многочисленный противник. Но голод сильнее любого оружия. «И учал в остроге быть голод великой, — рассказывали позднее выжившие, — никаких запасов не стало, и учали служилые люди помирать с голоду…» Когда начались смерти от истощения, Поярков посреди зимы и осады принял решение, потрясшее и осаждавших, и осаждённых.

Скупые строки казачьих «мемуаров», записанные позже в Якутском остроге, рассказывают так: «Василей Поярков учал им служилым людем говорить, кому де не охота в острожке с голоду помереть, шли б де на луг к убитым иноземцам и кормились, как хотят…» Вокруг казачьего укрепления «на лугу» лежали в снегу десятки трупов осаждавших, погибших во время попыток штурма. Мороз и снег хранили их от тления. И вот первый из казаков (история сохранила его имя — Кручинка Родионов) взялся за первый труп, чтобы первым попробовать его в качестве пищи, мяса.

Уже в XX веке история Дальнего Востока знает факты использования во время военного ожесточения и посреди страшной зимы заледенелых трупов для строительства укреплений. Но у Пояркова не строили, а ели. Такое целенаправленное и долгое поедание человеческого мяса — событие уникальное. Хотя бы потому, что оно тщательно зафиксировано русскими документами того времени — потрясённые воеводы Якутского острога позже проведут тщательное расследование этого события. «Приели человек с пятдесят…» — зафиксируют писцы три с половиной века назад, и эти бесстрастные строки пугают даже сегодня.

Задубевшие от мороза трупы невозможно съесть просто так. Значит, человеческое мясо и кости варили в котлах, подобно свинине или говядине. И так изо дня в день, многие недели и даже месяцы… Первопроходцы не были гуманистами и без колебаний убивали врагов и непокорных. Но при этом они, как люди той эпохи, были глубоко религиозны, поедание человеческого мяса являлось для них страшным грехом, осквернением христианской души.

«И в осаде сидел тридцать недель, и питалися сосною, и травою и кореньем, и душу свою сквернил и трижды ранен…» — позже напишет в челобитной на имя царя сам Василий Поярков. «И душу свою сквернил» — исполненные горечи и мрачного достоинства слова. Значит, сам ел и другим приказывал, ради выживания и победы. «И те служилые люди, не хотя напрасною смертию помереть, съели многих мертвых иноземцов и служилых людей, которые с голоду примерли… Которые мертвых ели, иные ожили, а иные померли», — запишут позже в Якутском остроге. Всего за время осады, до конца весны 1644 года, погибла половина бывших с Поярковым людей. Выжившие на человеческом мясе оказались готовы к продолжению похода, ибо ничего на свете уже не боялись.

Похоже, осаждавшие были потрясены этим упорным поеданием человечины не меньше самих осаждённых. Уже к весне бойцы дауров, отчаявшись сломить сопротивление горстки русских, стали расходиться по своим таёжным селениям. С ними по всему Приамурью расходились и слухи о страшных и бесстрашных людях, пришедших с севера. Позже соратники Пояркова будут вспоминать, что во время дальнейшего похода аборигены в ужасе разбегались от них, как от «поганых людоедов».

Выдержав жуткую осаду, Василий Поярков дождался по весне прихода тех сорока человек, что оставались по ту сторону Станового хребта, с лодками и припасами. С ними он двинулся вниз по Зее, упорно стремясь к главной цели — «хлебной реке Амур». В район современного Благовещенска первые русские вышли к июню 1644 года. После страшной зимы первопроходцев поразило местное изобилие. «Родится шесть хлебов, ячмень, овес, просо, греча, горох и конопель, да родится овощ, огурцы, мак, бобы, чеснок, яблоки, груши, орехи…» — в этом описании местности на слиянии Зеи и Амура даже спустя века сквозит восторг тех, кто совсем недавно пережил ужасный голод.

Впрочем, приамурское летнее изобилие с огурцами и орехами не означало конца опасностям. Намереваясь построить в устье Зеи острог, Поярков решил проверить, как далеко от этой местности до моря. Вниз по течению Амура он отправил отряд из 25 человек во главе с «казачьим десятником» Ильёй Ермолиным. Трое суток разведчики плыли на восток, а великая река всё не кончалась. Сообразив, что до моря слишком далеко, Ермолин повернул назад. Против течения лодки пришлось тянуть канатами, идя вдоль берега. Здесь-то уставших разведчиков и подстерегли дауры.

Засада оказалась успешной — почти все казаки вместе с Ермолиным погибли в бою. При схожих обстоятельствах, только гораздо севернее, спустя четверть века в одном из первых походов на Камчатку погибнет сын Ильи Ермолина, Иван Ермолин, тоже ставший первопроходцем.

Итак, первое русское плавание по Амуру закончилось поражением. Спастись и вернуться к Пояркову удалось только двоим из отряда Ермолина. Гибель такого количества бойцов показала, что с оставшимися силами невозможно закрепиться на Амуре в устье Зеи. Но и возвращаться в Якутск прежним путём Василий Поярков уже не мог. Во-первых, путь против течения был чреват такими же гибельными засадами. Во-вторых, бесславное возвращение с потерей половины отряда и без добычи означало для Пояркова скорый суд, к тому же осложнённый неизбежными разбирательствами по поводу людоедства.

И Поярков принял на первый взгляд безумное, но удачное решение — покинуть район озлобленных дауров и плыть вниз по Амуру до самого моря, а оттуда уже как-нибудь пробираться к Якутску. Что так получится крюк длиною около 5000 вёрст, Поярков вряд ли догадывался. Обратный путь с Амура занял два года.

Следующую зиму отряд Пояркова провёл на тысячу вёрст восточнее, впервые в русской истории проплыв по всей реке от современного Благовещенска до устья. Зимовали в «Гиляцкой земле», то есть в районе поселений нивхов. Вдалеке от Зеи о людоедстве казаков Пояркова ничего не знали, сами наученные горьким опытом первопроходцы накануне зимовки не пытались забирать у аборигенов меха, потому вторая зима их похода прошла мирно.

Летом 1645 года отряд Пояркова на речных лодках двинулся к северу вдоль побережья Охотского моря. За три месяца смогли добраться до реки Улья, где пятью годами ранее Иван Москвитин первым из русских вышел к водам Тихого океана. Здесь, на диком берегу, зимовали в третий раз, чтобы весной двинуться на запад к реке Лене. В Якутск отряд Пояркова вернулся в июне 1646 года, спустя 35 месяцев после начала похода. Преодолев более 8000 вёрст, первопроходцы принесли с собой 497 соболей, первые сведения об Амуре и Сахалине, а также страшные рассказы о том, как людей «приели».

Якутский воевода, ужаснувшись, начал следствие. Но в итоге Пояркова за противное христианству поедание человеческого мяса наказывать не стали, сочтя, что на войне все средства хороши, а с личными грехами потом разберётся Бог. Вообще первый поход на Амур русские власти сочли неудачным — меховой дани привезли мало, разочаровало и отсутствие в Приамурье источников серебра. Однако сведения о плодородных долинах «хлебной реки» были слишком важны, поэтому Пояркова из Якутска отправили с докладом в Москву.

На Дальний Восток человек, впервые проплывший вдоль всего Амура, более не вернулся — до конца жизни служил воеводой в крепостях на южных границах России. Судя по сохранившейся челобитной царю — «и душу свою сквернил», — амурские грехи Поярков помнил до самой смерти.

@ Алексей Волынец

Сахновская, прошедшая всю гражданскую войну в России, единственная женщина, окончившая академию Генштаба, была лишь одной из нескольких десятков военных советников, прибывших в Китай из СССР. Сюда, на землю непрерывных, но вялых междоусобных «генеральских» войн, они принесли свои наработки — опыт Первой мировой войны и гражданской войны, лишь недавно завершившейся в России.

А еще у меня есть канал Хроники Прошлого, где я выкладываю еще больше историй и фотографий из этого и других периодов

Националисты и коммунисты в Китае

По своей идеологии и практике националисты Сунь Ятсена были похожи на российских эсеров — в годы маньчжурской монархии они регулярно совершали теракты и не раз поднимали мелкие вооружённые мятежи. Их идеалом являлась демократическая республика китайцев, освобождённых от власти маньчжур и иностранной зависимости, а также некие смутно оформленные «народные принципы», похожие на европейский социализм. Их легальная партия Гоминьдан (дословно — Национальная партия) возникла в 1912 году сразу после краха маньчжурской монархии и победы Синьхайской революции. Лидер китайских «эсеров»-народников доктор Сунь Ятсен на несколько месяцев стал первым президентом Китайской республики. Однако, хотя революционный доктор и имел немалый авторитет заслуженного деятеля национального освобождения, он не обладал собственной военной силой. Поэтому Сунь Ятсену пришлось уступить власть в провозглашённой Китайской республике генералу Юань Шикаю — ведущему военному деятелю бывшей Цинской империи.

Попытка выступить против генеральской диктатуры провалилась, и Сунь Ятсену, как в годы маньчжурской монархии, пришлось снова бежать за границу. Несколько лет диктатуры Юань Шикая, пытавшегося стать родоначальником новой императорской династии, после его смерти привели к фактическому распаду страны и превращению её в неустойчивый конгломерат враждовавших между собой регионов под грабительским управлением генералов бывшей императорской армии. Центральное пекинское правительство, официально представлявшее Китай во внешнем мире, на деле не контролировало даже ближайших провинций и полностью зависело от боровшихся друг с другом генеральских группировок.

Пользуясь столь неустойчивой обстановкой, Сунь Ятсен, обладавший в Китае немалым общественным авторитетом, к началу 20-х годов сумел закрепиться на юге Китая, в столице провинции Гуандун городе Кантоне (Гуанчжоу) — одном из крупнейших торгово-промышленных центров страны. Утвердившись в Кантоне, он начал призывать к объединению и модернизации раздробленной и отсталой страны. Прекрасно понимая, что эти цели недостижимы без современных вооружённых сил и эффективного государственного аппарата, старый национал-революционер, не чуждый социалистических идей, обратился за помощью к Советской России.

Интерес был взаимным. Ещё в 1911–1912 годах Ленин и другие лидеры большевиков, находившиеся в эмиграции, внимательно и явно не без зависти следили за деятельностью «китайского народника» Сунь Ятсена в период Синьхайской революции. В то время мало кому известный русский эмигрант Ульянов так писал про своего более удачливого китайского коллегу: «Революционный демократ, наделённый мужеством и благородством…»

К началу 20-х годов ситуация несколько изменилась — победившие в гражданской войне большевики стояли во главе огромного государства и нарождавшегося мирового коммунистического движения, а Сунь Ятсен едва удерживал власть в одной из провинций Китая. Но большевикам, помимо идеалов мировой революции, которые сами по себе обосновывали необходимость поддерживать зарубежных революционеров, нужно было прорвать враждебное международное окружение. Четырёхсотмиллионный Китай, возглавляемый Сунь Ятсеном, мог бы стать надёжным союзником Советской России, пребывавшей тогда в положении страны-изгоя.

Авторитет «доктора Суня» в Китае и обстановка внутри страны позволяли надеяться, что при эффективной военной и политической помощи СССР бывший первый президент снова встанет во главе всей республики. В 1923 году в далекий Кантон из Союза отправились первые военные и политические советники, а новорождённая Компартия Китая была нацелена московским Коминтерном на союз с китайскими националистами из Гоминьдана.

«В связи с чрезвычайной болтливостью командного состава…»

В 1923 году у Сунь Ятсена было около 70 000 солдат, находившихся под командованием союзных ему генералов. В реальности это войско делилось на четыре «армии», подчинявшиеся лишь своим генералам, и представляло собой конгломерат плохо обученных и слабо вооружённых частей. Например, в так называемой «Гуанчжоуской армии» (во главе которой стояли генералы из «золотой молодёжи» Кантона-Гуанчжоу) на 28 000 солдат в пяти дивизиях и девяти отдельных бригадах приходилось всего 4 пушки. В соседней «Гуансийской армии» насчитывалось аж семь дивизий, но всего 5000 бойцов. Её командующий Лю Чжуньхуань при росте чуть более полутора метров носил громадные ботфорты, активно занимался бизнесом в Гонконге, и военные советники из СССР прозвали его «котом в сапогах».

«Отдельные бригады и полки в боевом отношении ценности не представляют и годятся лишь на то, чтобы собирать налоги с населения», — меланхолично резюмировали первые советники из СССР по прибытии в Кантон. Они резонно решили начать создание новой армии с массовой подготовки младших командиров, «заточенных» не на генеральские междоусобицы, а на борьбу нового типа, подобную гражданской войне в России.

В Китае офицерский состав готовился в провинциальных военных училищах, открытых по всей стране в начале ХХ века, когда династия Цин пыталась создать армию европейского образца. Помимо общевойсковых, существовало и несколько специализированных училищ: артиллерийское, инженерное и т. п. Немало офицеров обучалось и проходило стажировку за рубежом, в основном в Японии.

В городе Баодин недалеко от Пекина располагалась военная академия, готовившая высший командный состав. «Баодинская группа» генералов составляла весьма влиятельное сообщество в среде китайских «милитаристов». Доходило до того, что они помогали своим бывшим однокашникам, сражавшимся по ту сторону фронта. Так, генерал Тан Шэнчжи в 1926 году рассказывал будущему генерал-лейтенанту Алексею Благодатову (военному советнику в Китае), как смог оправиться от поражений благодаря поддержке своих старых знакомых по Баодинской академии. После совместной генеральской попойки один из однокашников-противников подарил своему менее удачливому собрату 3000 старых винтовок, а другой презентовал круглую сумму на первоначальный наём солдат, после чего Тан Шэнчжи снова встал во главе собственной «дивизии» и смог продолжить нелёгкий генеральский бизнес.

Непрерывные «феодальные войны» в тогдашнем Китае при всей отсталости армии и общества, а также загнивании государственного аппарата, приводили к тому, что пробиться наверх и удержаться у власти могли только весьма сильные и неординарные личности. Лидеры генеральских клик в большинстве своём были изощрёнными и опытными политиками со всеми достоинствами и недостатками почти средневековых вождей. Этим нравам соответствовало и вполне средневековое состояние штабов и штабной культуры в китайских войсках. Систематическая работа штабов у большинства генералов почти отсутствовала, к тому же сильный начальник штаба мог стать удачливым конкурентом в борьбе за деньги и власть. Комбриг Владимир Горев, в те годы работавший советником в Китае, в своём исследовании китайской армии приводит весьма характерные детали:

«Агентурная разведка, в связи с чрезвычайной болтливостью командного состава, всегда даёт вовремя сведения о намерениях неприятеля. Войсковая разведка почти никогда не организовывается, так как посылка в разведку небольших отрядов связана с риском их перехода на сторону противника».

«Если развязать ему руки, то это будет прекрасный офицер…»

В такой ситуации военное дело пребывало в самом плачевном состоянии. Тактические и оперативные формы боевых действий оставались в лучшем случае на уровне русско-японской войны. В стратегическом плане войны велись крайне вяло. Комбриг Горев писал:

«Милитаристы-феодалы не имели желания вести серьёзные войны с сокрушительными целями. Их экономическая и военная база была для этого далеко недостаточна… Именно этот период войн наиболее известен в Европе по тем многочисленным анекдотам, которые ходят про китайскую армию»

.

Китайские командиры были склонны к пассивной тактике, предпочитая оборону наступлению. Пехота атаковала в плотных боевых порядках и не умела должным образом сочетать огонь и манёвр. В уже начавшемся бою маневрирование было крайне негибким или вовсе отсутствовало в силу очень слабой управляемости войск. Оборона была статичной и малоподвижной.

Советские специалисты не раз отмечали поразительный фатализм китайских солдат, их равнодушие к своей и чужой смерти, по-видимому, вызванные тяжкой и бесперспективной жизнью. Они же отмечали безынициативность и шаблонность действий офицеров, слабую подготовку генералитета при всех выдающихся личных качествах высших военных вождей.

Все эти недостатки были вызваны именно отсутствием системы в создании и подготовке войск, что было обусловлено прежде всего коренными проблемами китайского государства и общества. Хотя поверхностные наблюдатели зачастую приходили к самому простому выводу — китайцы от природы неспособны к военному делу…

И всё же советские военспецы наряду с вопиющими недостатками отмечали и явные достоинства китайской армии — например, выдающуюся выносливость китайских солдат и храбрость офицерского состава. Комкор Виталий Примаков, воевавший в те годы в Китае, несколько эмоционально писал:

«Китайский солдат выше нашего солдата, он вынослив, не склонен к тому, чтобы роптать, он храбр, у него огромная манёвренная способность. Китайскому солдату прошагать в день пешком 70 километров — нетрудная штука. Вообще это прекрасная в будущем пехота. Наши пехотинцы, которые пришли в полное обалдение от китайской пехоты, пришли к заключению, что это лучшая в мире пехота: может быть, это переоценка. Офицерский состав низовой прекрасный. Он малограмотен и пр., но храбр и не подвергнут, между прочим, панике… Офицер плох тем, что у него совершенно связаны руки. Такого безынициативного офицера, как китайский офицер, вряд ли где-нибудь в мире найдёшь. Он ничего не может сделать сам… Если развязать ему руки, то это будет прекрасный офицер…»

Не менее однозначно высказывался и комбриг Горев:

«Весьма часто к вопросам, связанным с войнами в Китае, относятся чрезвычайно легко. Считается, что вообще в Китае воевать не умеют и что это происходит в результате общей косности командного состава. В действительности это не так…»

Действительно, из-за кризиса государства и общества в тогдашнем Китае было невозможно создать дееспособную военную систему, владеющую технологиями современной войны. Но это не означало принципиальной неспособности китайцев достойно и успешно сражаться, а также строить боеспособную армию. И военные советники, направленные из СССР в Поднебесную, приступили к подготовке на юге страны войск нового типа, разительно отличавшихся от прежних армий «милитаристов-феодалов».

А еще у меня есть канал Хроники Прошлого, где я выкладываю еще больше историй и фотографий из этого и других периодов

Что почитать на тему:

1. Аллен А. Генри. Записки Волонтера. Гражданская война в Китае. Л.: Изд-во «Прибой», 1927

2. Высогорец В. Китайская армия. Очерки по основным вопросам вооруженных сил современного Китая. М.-Л.: Госиздат, 1930

3. Юрьев М. Роль революционной армии на первом этапе китайской революции. М.: Изд-во МГУ, 1952

4. Сапожников Б. Первая гражданская революционная война в Китае 1924–1927 гг. Военно-исторический очерк. М.: Госполитиздат, 1954

5. Советские добровольцы в Китае в 1923–1927 гг. М.: Издательство Восточной Литературы, 1961

6. Черепанов А. Записки военного советника в Китае. М.: «Наука», 1964

7. Благодатов А. Записки о китайской революции 1925–1927 гг. М.: «Наука», 1975

8. ВКП(б), Коминтерн и Китай. Документы. Том 1. 1920–1925. М., 1994

9. Картунова А. Политика Москвы в национально-революционном движении в Китае. Военный аспект (1923 г. – июль 1927 г.). М.: Институт Дальнего Востока РАН, 2001

10. Кончиц Н. И. Китайские дневники 1925–1926 гг. М., 1969

11. Юркевич А. Москва – Кантон, 1920-е: помощь СССР Гоминьдану и две стратегии объединения Китая. М., 2013

12. Liu F. F. A Military History of Modern China, 1924–1949. Princeton, NJ, 1956

Ведунгом называют широкий нож специфичной формы, распространенный на островах Бали и Ява в Индонезии. В отличие от, например, криса ведунг никогда не считался боевым оружием, его назначение скорее утилитарно-бытовое, нежели боевое. Однако размер и форма ножа позволяют все-таки его использовать и в качестве оружия при необходимости.

Изначально ведунг носили на левом боку придворные во дворце султана. Тогда он был украшением, а также символом преданного слуги правителя. Позднее ведунг превратился в нож для выполнения хозяйственно-бытовых задач, его могли носить представители обоих полов.

Классический ведунг обладает массивным клинком с S-образным лезвием длиной 15-25 см. В подавляющей массе рукоять была восьмиугольной. Материалом для ее изготовления, как правило, служило дерево. Гораздо реже встречаются рукояти, выполненные из рога или кости.

Клинок же изготавливают из гладкой или слоистой стали с хорошо видимым памором (узор на клинке наподобие узора на оружии, изготовленных из дамасской стали). В основании клинка нередко можно встретить сквозные вырезы или круглое отверстие. Такая деталь оружия именуется "цветком фасоли".

Стоит отметить, что клинок и рукоять ведунга в обязательном порядке соединялись металлической втулкой, которую называют metok.

Характерная особенность деревянных ножен ножа - наличие зажима для удобства ношения, изготавливаемого из рога.

Как и многие виды холодного оружия Юго-Восточной Азии, клинки данного ножа часто украшали. Основание клинка ведунга могли быть декорированы инкрустацией из медного сплава, а иногда и из золота с изображением мифического дракона-змеи нага или цветочными мотивами.

Говоря о ведунгах, важно также указать на различия ножей с острова Бали от оружия жителей Явы. Балийские ведунги отличаются от яванских более узким клинком, который практически всегда украшен инкрустацией. Кроме того, на ведунгах с острова Бали часто встречается фигурная рукоять.

В 1878 году на Берлинском конгрессе, возглавляемым Бисмарком, где состоялась встреча немецкого канцлера с русским министром иностранных дел Александром Горчаковым, произошел один неприятный, но все же забавный случай.

Бисмарк появился со своим догом Тирасом, что вызвало недоумение у иностранных государственных деятелей. Бисмарк, само собой разумеется, всегда оставлял своих собак в зале заседаний.
Возбужденное настроение преобладало между Бисмарком и русским министром.

Горчаков шагнул к кафедре и поднял руку, чтобы показать что-то на географической карте. В этот момент Тирас, который не отходил от своего хозяина ни на шаг, по своему истолковал темпераментную жестикуляцию Горчакова и встал на защиту интересов Германии – он резко вскочил и повалил Горчакова на пол, порвав ему брюки.

К счастью, Горчаков получил лишь легкий испуг. Бисмарк прокомментировал этот эпизод:"Я испытываю огромное уважение к знанию людей моей собаки, он быстрее и тщательней, чем я».

Есть также и по-другому рассказанная версия произошедшего случая с Горчаковым. Историк Джонатан Стейнберг в биографии Бисмарка так это описывает: «В утренние часы произошел конфуз: князь Горчаков, ссохшийся старик, шел, опираясь на руку своего соперника-великана, а у князя Бисмарка в это время случился приступ ревматической боли, и оба они упали. Собака Бисмарка, видя, что ее хозяин, как ей показалось, борется с оппонентом, бросилась ему на выручку. Говорят, что князь Горчаков не был изувечен или покусан только благодаря самоотверженным усилиям своего компаньона…»

Бисмарк, как говорили, посмеялся с этого случая и даже не извинился. Рассмеялась также вся Германская империя. Тирас не был наказан, а с этого времени в общественности собак Бисмарка стали называть «имперскими собаками» (»Reichshund«).

В сатирическом журнале «Kladderadatsch» тому случаю посвятили стихотворение под названием «Собаке империи» („an den Reichshund").
Горчаков не нашел комичным произошедший эпизод, он не был доволен результатами Берлинского конгресса. Русско-немецкие отношения все же охладились.