Легенды западной Сибири. Вредная вода
По дороге на дачу, забиваю машину пятилитровыми канистрами с водой, хотя в доме есть водопровод, куда вода поступает из собственного глубокого колодца. И фильтр у нас есть. Но воду из колодца мы не пьем, отвыкли. Вредная в колодце вода, поясняю я тем кто спросит, известковая. Иногда, вспоминая, как в детстве пила из любой лужи, сдув налетевшую хвою, ругаю себя за то, что превратилась в изнеженную горожанку. А ведь кому-кому, а мне-то хорошо известно, что такое по-настоящему вредная вода.
В Мурюке, небольшом поселке, выстроенном вокруг лагеря и отрезанном от остального мира сотнями километров непроходимой тайги, с водой было все неоднозначно. Жители домов, стоящих выше лесопилки брали воду прямо из Китата. На Горе и Хуторе были глубокие колодцы. Вокруг хуторского колодца, одного на весь Хутор, стоял крытый сруб, по-видимому, защищавший колодец от промерзания. В особенно жаркое и засушливое лето вода из колодца уходила, и за водой приходилось ездить на дальний родник. Иногда, редко, для этой цели использовался водовоз, большой бак, закреплённый на телеге. Наполнять его вручную ведрами из родника было неудобно, и чаще всего, за водой посылали нас, хуторских ребятишек. Для этой цели существовало специальное приспособление, общее для всех и в обычное время служащее для того, чтобы наполнять баки в банях. Приспособление выглядело так. В лежащей на боку бочке сверху было вырезано квадратное оконце с крышкой на петлях. Снизу бочка крепилась на раме с колесами. Управлялся сей транспорт приваренной ручкой, которую полагалось тянуть. Но так бочка не ехала, поэтому сзади ее толкали ещё двое. Поход до родника занимал пару часов, учитывая погрузку и разгрузку. К такой, собственноручно добытой в тайге, воде мы относились с трепетом, не транжиря ее понапрасну.
Но все это было позже, когда мы перебрались на Хутор. По приезду же, нас заселили в нежилой дом, стоящий в самом центре низины, рядом с пекарней, которая круглые сутки напролет наполняла улицу ароматом свежевыпеченного хлеба, белого, его было мало, и серого, тяжёлого и влажного, с привкусом кислинки, этого хватало на всех. В низине вода была повсюду. В канавах, которые, подобно среднеазиатским арыкам, тянулись вдоль дощатых тротуаров, приподнятых над поверхностью земли. В болотцах, разбросанных, тут и там, между серых бревенчатых строений. Таким я узнала и полюбила Мурюк, таким он был изначально, пока не разросся и не расселился по ближайшим склонам сопок.
Через дом от нас, за пекарней, стояла общественная баня, почерневшая от влаги и времени. В эту баню ходили те, у кого не было своей, то есть большая часть поселка. Суббота считалась женским днём. Мама укутывала нас с сестрой, брала сумку со сменным бельем и шампунями и гнала в баню под конвоем, добровольно мы идти отказывались. Рассказывали разное, но с тем, что в бане живут черти, соглашался каждый. С боем раздев, мама вталкивала нас, маленьких и беззащитных, в длинное узкое помещение, утопавшее в клубах, пахнущего хвоей, пара. В углу стояла печь с огромным вмурованным в нее баком, а рядом кадки с холодной водой. На широких скамьях в два ряда, повыше и пониже, сидели чужие голые тети и плескались на себя водой из деревянных ушатов. Одна из женщин, молодая тоненькая шорка, натирала грудь и живот белым плоским камнем. Заметив мой взгляд, она обернулась, в полутьме мелькнули белые зубы. "Я, как змея, по весне кожу меняю" — сказала она с мягким говором и опять улыбнулась. Так я впервые увидела тетю Надю, умевшую оборачиваться Красной Лисицей. Страшно было в той бане. Сердце сладко замирало от сладкого ужаса при мысли, что скоро суббота, и нас опять поведут мыться. Воду в баню круглый год возили из Китата.
За питьевой водой ходили на Гору, к тамошнему колодцу, который я помню плохо, таким, ничем не примечательным, тот был. В самой низине вода была никудышной. Подпитываемая теми же источниками, что и гнилые гиблые болота, начинавшиеся сразу за нашей улицей, эта вода не несла пользы человеку. Но по-настоящему вредной вода становилась по весне.
В конце апреля начинается таяние снегов в тайге. Вешние воды уходят в землю, смывая, унося с собой все ужасы, что приключились в поселке за долгую зиму. Где-то пролилась кровь, а где-то снег, отступая, являет на свет белые, чисто обглоданные косточки. Многое успевает случиться за бесконечную таежную зиму. Жадно вбирает в себя земля воду, напивается от души, чтобы зародить новую жизнь, дать прорасти семенам, выстрелить вверх стрелками папоротника и россыпью первоцвета. Вода настойчива. Она просачивается в бесчисленные безымянные могилы, которыми покрыты здешние места, тревожа покой мертвецов. Мертвецы беспокойно ерзают в своих гробах, пощелкивая костями и наводя ужас на тех, кто пока жив. Вода опускается ниже, туда, куда не достают корни самых старых кедров, и будит от зимней спячки темных земных духов. Спросонок духи особенно свирепы. "Хватит" — говорят они и выталкивают воду обратно, наружу. В такие дни можно заглянуть в шёлку меж половых досок и увидеть как черная, земляная пленка воды блестит в нескольких сантиметрах от твоих любопытных глаз.
В особые, суровые годы, случается, приходит большая вода. Она поднимается над поверхностью пола избы, темная, страшная, ледяная, и стоит так три дня. Если посмотреться в нее как в зеркало, можно увидеть прошлое, камнем лежащее на сердце. Вода припомнит тебе все, покажет каждый раз, когда ты поступил не по совести и сделал неправильный выбор. Глядя на отражение своих прегрешений, ты поймёшь, как мелка и ничтожна твоя жизнь, и добровольно полезешь в петлю. Или возьмёшь ружье и постреляешь семью соседа, не одолжившего тебе зимой дров. Или, подняв взгляд, заметишь сыночка, Лёньку, забившегося в угол на топчане, и все уже зная наперед, из милосердия, размозжишь его голову об печной угол. А, может, и выстоишь. Погрузишь имущество и домашних на телегу, и уйдешь в тайгу, гоня перед собой корову и окликая, забегающих далеко вперёд, собак. Обоснуешься в тайге, заживешь, но однажды, вернувшись с охоты, найдешь свою семью растерзанной. Тогда ты и проклянешь себя, за то, что не вынес себе мозги сразу, той ещё весной. Смерть и разрушения несёт с собой большая вода. Предвещает она бедствия для всего поселка. Придет, постоит и, в срок, всегда на третий день уходит, как и не было, оставив после себя тревогу в сердцах и опустошение в душах.
В низине мы прожили полгода и к лету въехали в большой и светлый дом на Хуторе, освободившийся с отъездом прежних жильцов. На Хуторе воды мало, но и бед таких не знают. Самой большой бедой стала зима 1988, когда кто-то со зла сбросил в общий колодец лайку. Вода, впитавшая трупный яд и отдававшая падалью, стала непригодна до весны, пока хуторяне не смогли вычерпать и почистить колодец, а я, наравне с остальными ребятами, целых три месяца после школы подрабатывала водовозом. Хорошее время было. Уроков нам старались не задавать, ведь трое из учителей школы жили на Хуторе, рядом с нами.
Воспоминания эти двойственны. Они вызывают улыбку ностальгии по далёкому светлому детству, но они же и холодят душу дыханием давно позабытой жути. Мне жаль Мурюк, лежащий ныне развалинами посреди глухой тайги. Я радуюсь, что чудовищная история этого места закончена и живёт лишь в памяти немногих оставшихся. Усмехаюсь и гружу в тележку ещё пару канистр: пригодятся. Как же хорошо, когда вредной можно считать воду с примесью гидроксида кальция. Какое же это счастье, жить и не бояться прихода новой весны.
