Nosleep

Это перевод истории с Reddit

Большинство из нас видели «День сурка». Билл Мюррей снова и снова проживает один и тот же день, пока не становится лучшей версией себя — достаточно обаятельной, чтобы покорить героиню Энди Макдауэлл. Отличный фильм. Но в нём почти не затрагивается, как долго он сидит в той петле. Он выучил французский, научился играть на пианино и вырезать скульптуры изо льда — на всё это потребовались бы десятилетия. Нужно отдать должное упорству, но когда каждый день повторяется, заниматься ведь больше нечем.

Жаль, что я не помню первые несколько дней. Первые десятилетия слились в шум, в статический фон глубоко в черепе. Если и был «первый» день, он давно стёрся. Но я постараюсь.

Я просыпаюсь в 7:15 утра. Так начинались мои следующие двести пятнадцать лет. К восьми мне надо быть на «работе», а ехать около получаса, так что я сразу спешу. Мой рекорд — проснуться, одеться, что-нибудь съесть и выскочить за дверь за четыре минуты двадцать три секунды. Дорога занимает ровно девятнадцать минут пятьдесят секунд, если объехать камеры фиксации скорости и копов. В первый день я не был так шустр: пятнадцать минут ушло, чтобы найти чистые штаны. Я приехал поздно, в панике расставил аппаратуру и начал играть.

Под «работой» я имею в виду, что меня наняли играть музыку на местном уикенд-маркете. Доход у меня был помесью выплат от Centrelink, случайных подработок и того, что прохожие бросали в гитарный чехол. Денег кот наплакал. Я три часа бренчал паршивые каверы, стараясь быть чуть громче блендера у смузи-киоска напротив. Потом был обед и перерыв на кофе. За все циклы я перепробовал каждую точку питания — единственным действительно нормальным оказался маленький мексиканский ларёк в углу поля. Кофе на месте был помойкой, но я нашёл приличное кафе в пяти минутах бега. К сотому повтору овладел таймингом: успевал взять буррито и достойный лонг-блэк и вернуться, пока мои пятнадцать минут не истекли.

После этого я играл ещё два часа и собирался. Оставшееся время дня было моим. Даже не помню, как распорядился им в первый раз. Может, пошёл в паб, может, засел дома и скроллил ленту до одури. Так или иначе, в конце концов я засыпал.

И всё обнулялось.

Когда день повторился впервые, я списал это на дежавю. Во второй раз решил, что просто приснился вчерашний день. К пятому циклу забил на рынок и просто… делал что хотел. Никаких последствий. Я пил. Угонял машины. Взламывал чужие дома просто чтобы посмотреть, как они обустроены. Гонял по трассе, проезжал на красный, творил всё, на что не решился бы, если бы не был абсолютно уверен, что всё сойдёт с рук.

И какое-то время это было самым весёлым, что со мной случалось.

Но веселье выветривается. Острые ощущения притупляются. В конечном счёте даже анархия становится рутиной. Я переключился. Решил пересмотреть все фильмы, которые когда-либо хотел. Думаю, лет пятьдесят ушло только на кино. Забавно, что и половины теперь не помню. Записывать-то было нельзя. Я проделал то же с сериалами, музыкой, книгами. Заглатывал, забывал, повторял. Пытался и в игры, но то была ошибка: прогресс не сохранится, когда день обнуляется.

Постепенно я начал осваивать навыки. Живопись, кулинарию, писательство — всё, что умещалось в двадцать четыре часа. В какой-то период я стал мастером латте-арта, даже выигрывал бариста-соревнования — неофициально, конечно. Научился рисовать фотореалистичные портреты. Освоил оригами. Запоминал целые книги и переписывал их с новыми концовками. Дело было не в смысле, а в движении. Нужно было заглушить часы, держать руки занятыми, чтобы мысли не выползали из ушей.

Есть многое, чего я так и не смог. Путешествия, например. Увидеть мир. Даже если бы я мог навсегда покинуть город, у меня было долларов четыреста. Однажды я шёл, пока не рухнул от усталости. Уснул на чужом газоне. Проснулся в своей постели.

Самое странное? Усталость всё равно приходит. Не физическая и не обычная ментальная. А духовная. Будто душа скрипит зубами. Ты гниёшь на месте. Теряешь себя не сразу, а по истиранию, словно разум шлифуют повторения.

Я прожил столько жизней в одних и тех же двадцати четырёх часах, и главное, что я понял: время ничего не лечит, если оно не движется вперёд. Ты застреваешь. Снова и снова переживаешь горе, стыд, скуку, любую нежеланную эмоцию — вечно. Ты не можешь эволюционировать. Не можешь забыть. Ты просто терпишь. Я стал бесконечным, бессильным богом.

Я испытывал границы петли. Сутками не спал, чтобы проверить, позволит-ли бодрствование дню продолжиться. Не позволило. Как только пробивало 7:15, я моргал — и очутился в кровати. Всё же я извлекал из этого максимум: иногда ради забавы встречал рассвет.

Я играл с влиянием. Пытался подобрать правильные слова нужным людям. Дошёл до встречи с секретарём Премьер-министра и кабинета. Сколько это заняло? Тысячи циклов? Я произносил заученные речи, наизусть знал аналитические записки, репетировал харизму как роль. Но ничего не менялось. В конце дня — сброс.

В итоге, как и Мюррей, я пытался убить себя. Многократно. Иногда эффектно. Иногда отвратительно. Возможно, я просто хуже человека, чем он: мораль я оставил позади довольно быстро. Шагал с эстакад. Пил отбеливатель. Сжигал себя в церкви. Вешался на светофоре рядом со старой школой, чтобы посмотреть, заметит ли завхоз.

Однажды я вошёл в детсад и вспорол себе брюхо на глазах у малышей. Помню, как терял сознание с кишками в руках, пока вокруг ботинок разливалась кровь, а дети визжали — слишком маленькие, чтобы осознать. Я проснулся, смеясь.

Был какой-то парень, посторонний, его как раз выписывали из психлечебницы, травмированного тем, что видел, как кто-то умер. Я целую неделю убивал себя перед ним снова и снова. С каждым разом ужаснее. Он, конечно, не запоминал. Никто никогда не запоминал. Так что всё нормально. Ничего не имело значения. Ничто не могло меня убить. Ничто не могло изменить день.

Я стал музеем ужаса, который сам же курировал, из-за скуки и разрушившегося ощущения реальности.

Я начал видеть вещи. Сначала едва заметные: тени, где их не должно быть, шевеление в уголке глаза, исчезающее, стоит повернуться. Коридоры казались длиннее, дверные проёмы обрамляли лишь темноту. Иногда отражения в окнах или зеркалах не совпадали с движениями: задерживалось моргание, улыбка висела слишком долго.

В какой-то день я убедился, что за мной наблюдает мужчина. Я ощущал его взгляд как груз между лопаток — холодный, неумолимый. Куда бы я ни шёл, он был рядом, прячась за толпой, скользя в тени.

Он никогда не говорил, но его присутствие было постоянным, как медленный яд, просачивающийся под кожу. Ночью, когда всё стихало и мир за окном замирал, я лежал, ожидая, что он войдёт. Но дверь так и не открывалась.

Иногда мне казалось, что сам мир искривляется вокруг него. Небо темнело на полутон глубже, воздух густел, а низкий гул проходил через стены, будто петля дышала, смотрела, ждала. Во сне голоса шептали тайны, которых я не понимал — о времени, личности и последствиях.

А потом, в один день, всё кончилось.

Время пошло вперёд.

Не знаю как. Это не потому, что я сделал «правильные» вещи в «правильном» порядке или стал лучше. Я не прозрел и не достиг просветления. Это просто… случилось.

8:47 утра.

Я смотрел на меняющиеся цифры телефона, словно на древнюю вязь. Я не видел это время веками. И тут меня накрыло. Я понятия не имел, кто я теперь. Я столько раз примерял новые личности, проживал разрозненные жизни, что забыл, как быть кем-то. Или хотя бы тем, кем был до всего этого.

Я забыл свой день рождения. Забыл имена друзей. Пришлось заново учиться вести разговор, не зная, что ответит собеседник. Учиться планировать. Ждать. Жить, когда вещи не обнуляются.

Последний урок, преподанный петлёй:

чтобы стать лучше, не нужна вечность.

Нужно лишь время, которое движется.

Время, которое болит.

Я больше не знаю, кто я. Возможно, мне предстоит это выяснить.

Пока всё, что я могу, — ждать.

И смотреть, что время решит делать дальше.

Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Это перевод истории с Reddit

Кевин стал моим отчимом после того, как в 2024 году женился на маме. Они познакомились в 2022-м, через два года после смерти папы.

Честно говоря, Кевин был послан Богом. Стереотипный отчим должен быть отвратительным, правда? Комично злодейским? Я даже надеялся на это, чтобы иметь повод его ненавидеть. Но, к моему раздражению, я так и не смог. А ведь мне тогда было мрачных пятнадцать, и горе только-только начинало притупляться, так что все ингредиенты ненависти были налицо.

Я должен был ненавидеть своего отчима, но не ненавидел.

Кевин был добрым.

Кевин был идеальным.

Лишь этой весной иллюзия дала трещину — я узнал о его особом увлечении.

Дельфины-афалины.

Сначала я даже облегчённо вздохнул, узнав о его «чудинке». Удивился, что понадобилось целых три года, чтобы странность Кевина всплыла, но был рад обнаружить хоть какой-то дефект. Наличие изъяна делало его, в моих глазах, более человеческим.

Я ошибался.

Незадолго до моего поступления в университет прошлой осенью Кевин взял меня на рыбалку, несмотря на мои мягкие напоминания, что я не люблю это занятие. Ирония — моя старшая сестра Бекки куда охотнее попробовала бы, но Кевин назвал поездку «мужским сближением».

Это задело Бекки. А я, напротив, был рад добавить «мизогинию» в список несовершенств отчима.

Почему меня так радовало любое пятно на Кевине?

Знал ли я подсознательно, что с ним что-то не так?

И хотел ли подобрать безобидное объяснение тому клубящемуся в животе предчувствию?

Такое, которое не пугало бы?

— Тихо тут, правда, Крейг? — сказал Кевин, когда мы оба опустили удочки в воду.

Я пожал плечами:

— Допустим.

— Не переживай, — хохотнул он. — Скоро будешь в универе: клубы, алкоголь, ошибки… Будешь подальше от скучного папаши… Можно мне так себя называть?

Я подавил раздражённый вздох:

— Ты всегда спрашиваешь, и ответ всегда «да».

— Знаю, но ты до сих пор не употребляешь это слово, — сказал Кевин, — и мне от этого грустно.

Я неловко сменил тему:

— Э-э, а за что ты так любишь рыбалку?

Лицо отчима озарилось:

— Природа, Крейг. Она прекрасна. Порой ужасна, но прекрасна. Совершенно сбалансирована. Совершенно устроена. Хочешь узнать моё любимое животное?

Вопрос был странный — будто детский. И тон у него был детски-восторженный. Тем не менее я кивнул.

— Дельфин-афалина, — прошептал Кевин, глядя мечтательно на воду. — Поэтому я уговорил твою мать на нашу милую валлийскую поездку, прежде чем ты уедешь в универ. Хочу увидеть, как они плавают у побережья. Боже, я ездил туда каждый год, а теперь прошло уже три. Я в отчаянии!

— Но поговорить с тобой об афалинах — это тоже приятно. Я три года прожужжал твоей матери все уши, а теперь могу рассказать кому-то новому.

— О да, афалина — моё любимое животное, пожалуй, любимая вещь во всём мире.

Я едва сдержал усмешку от его пылкой тирады:

— Учитывая, насколько они для тебя важны, странно, что я не слышал о них раньше.

Отчим вздохнул — глубоко, скорбно:

— Понимаешь, не все понимают. Я раньше открывался, делился страстью. И много раз обжигался.

Я фыркнул, пытаясь выдать смех за кашель. Но после этого Кевин замолчал. И тишина вышла неприятная: под спокойствием бурлила ярость; я видел, как под трескающейся маской любезности он кипит.

Через неделю мы вчетвером приехали в наш Airbnb в заливе Кардиган, Северный Уэльс. Пока мама с Кевином бронировали морскую прогулку, я проболтался Бекки.

— Готовься, — сказал я. — На рыбалке я узнал, что Кевин помешан на дельфинах.

— Я тоже их люблю, — ответила она.

— Нет, он реально помешан, — ухмыльнулся я.

Сестра подняла бровь:

— Что ты имеешь в виду?

Я кивнул на отчима, который с детской радостью подпрыгивал рядом с мамой, склонившись над айпадом.

Бекки улыбнулась:

— Ну, это же мило, правда?

Я покачал головой, пытаясь проглотить ком в горле; что-то в том дне всё ещё тревожило:

— Наверное… Сначала я тоже так думал. Но он стал странным. Я, знаешь, смеяться вздумал, и он… Ну, не знаю.

— Вот что бывает, когда выбирают тебя, а не меня, — хихикнула Бекки. — «Мужское сближение» — переоценённая штука, а? Я бы была милой и понимающей. Не стала бы смеяться над его… дельфиньей эрекцией.

Я заржал:

— Пожалуйста, никогда больше не говори эти слова вместе.

— Что смешного? — спросила мама, когда они с Кевином подошли.

Бекки беззвучно прошептала «дельфинья эрекция», и я едва удержался от ухмылки.

— Ничего, — выдавил я. — Мы просто рады морской прогулке.

Мама прищурилась:

— Мои двое подростков… рады провести день с нами? Ничего подозрительного.

— «Подростков»? Бекки почти двадцать, — заметил я. — Она уже старая.

— Для нас вы оба эмбрионы, — вздохнула мама, беря пальто. — Ладно, прогуляемся по городу до заката? У нас час до экскурсии.

Пока мы бродили по лавкам, Кевин был где-то в морских далях; он смотрел только на море. Бекки тоже это заметила, мы обменялись понимающими улыбками — он грезил об афалинах. В итоге он потащил нас к пристани минут за десять до времени.

— Лодка будет только наша, — мечтательно прошептал Кевин.

— Ну, не совсем, — раздался голос позади.

Мы обернулись: по деревянному пирсу к нам ковылял коренастый мужчина с седой пушистой бородой.

— Дэйв! — радостно рявкнул Кевин и обнял его.

— Для тебя — капитан Дэйв, — поправил тот и засмеялся.

Бекки нахмурилась:

— Вы знакомы?

— Старые друзья, — сказала мама. — Так и получилось, что лодка только для нас.

— И приличная скидка, — хохотнул Дэйв.

— Тридцать лет дружбы стоят больше, чем 30 % скидки, — поддел Кевин.

— Хватит меня разорять, прохвост. Ладно, залазьте, — буркнул капитан.

День был прекрасный. Это главное, что я помню. Солнце беспощадно жарило, медленно запекая нас. Я сидел у кормового релинга, давая морскому ветру немного остудить тело. И тогда увидел — серый блестящий плавник, который ритмично поднимался и опускался над поверхностью. Я открыл рот, чтобы сказать, но —

— О, КАКОЕ ЧУДО! — заорал Кевин. — Кэти, ты видишь это?

— Вижу, — усмехнулась мама рядом.

Они вдвоём прижались возле меня, наблюдая за танцем существа у борта, я же обернулся за сестрой. На палубе её не было.

— Нужно позвать Бекки, — настаивал Кевин.

Я кивнул, но, войдя в каюту, увидел лишь капитана за штурвалом; он слегка улыбнулся мне. И мне стало не по себе. Всё было как тогда, на рыбалке.

— Где она? — спросил я.

— Сказала, хочет вздремнуть, — кивнул Дэйв на дверь в кают-кампанію ниже. — Дельфины её не интересуют.

Я нахмурился, прошёл мимо него и распахнул дверь. Спустившись на четыре ступеньки, увидел тесное помещение: стол с коробками еды и узкую койку. На ней лежала Бекки, грудь плавно поднималась и опускалась, как плавник дельфина.

Я попытался выровнять дыхание.

— Дельфины-афалины — особенные животные, Крейг.

Голос прозвучал за спиной. Я обернулся — Кевин закрывал дверь.

— Странно, что моя сестра спит в капитанской койке, — сказал я.

Кевин меня проигнорировал:

— Ты пропускаешь дельфинов, мальчик.

Мальчик.

Он никогда так меня не называл. И в голосе была жёсткость — укус.

— Кевин, не важно, как ты хорошо знаешь Дэйва, я не хочу, чтобы сестра спала здесь, — сказал я, подойдя к койке. — Просыпайся, Бекки.

— Она ещё долго будет отдыхать, — прошептал он.

Щёлкнул замок.

В груди вспыхнул такой страх, какого я никогда не знал: словно лезвие прошло сквозь рёбра и вкрутилось в сердце. Я едва дышал, едва шевелился, но смог развернуть дрожащий полупарализованный корпус к Кевину. Я сел на пол, прижавшись спиной к кровати, создавая хлипкий заслон между ним и сестрой.

— Мам… — хрипло выдавил я.

— Мама тоже спит, — прошептал он. — А ты бодрствуешь. Хочешь услышать о моём любимом животном, да?

Я попытался мотнуть головой, но застрял в страхе. Мне восемнадцать — думал я всё взрослый. А в тот миг был ребёнком.

Испуганным и одиноким.

— Как я говорил на озере, природа прекрасна, — продолжил Кевин, шагая ко мне. — Ей нужна гармония. Мы часть её. Есть чему поучиться у животных. Афалины — великие учителя.

— Дело не только в их уме, иерархии, агрессии. Мы схожи ещё в одном. Они понимают: жестокость служит цели. У природы нет моральных правил.

— Знаешь, что делает самец, если самка уже с потомством?

Слова «самка с потомством» сковали меня льдом, предвосхищая ужас, который я уже начинал отчасти угадывать.

Я сжался, когда Кевин приблизился.

— Расскажу, — вздохнул он. — Афалина убивает детёныша самки, чтобы вызвать эструс — вернуть её в охоту, к плодовитости. Потом спаривается, производит новое потомство и стирает кровь предыдущего самца.

— Люди не дельфины, я не дурак, Крейг. Но урок важен. Наш ум мешает инстинктам. Но при нужных обстоятельствах природа перехватывает управление.

— Я многократно убеждался: лиши человеческую мать её детёнышей — и просыпается древнее. Тяга размножаться, защитить род. И у самца появляется шанс дать ей своё семя.

— Будет огромная скорбь, но из неё рождается новое желание. И я буду рядом, чтобы возглавить. Начать новую семью с твоей матерью. Я был терпелив пять лет, но пора.

Я прохрипел:

— Пожалуйста, я не… не понимаю…

Лицо Кевина стало бесстрастным, глаза — тёмными:

— То же сказал твой отец.

Сердце остановилось.

— Что? — едва шепнул я.

Кевин присел передо мной, в ярде от меня.

— Я видел вас троих, — тихо объяснил он. — Как вы навещаете его в больнице. Как счастливы. И подумал: «Почему это не может быть моим?» Так я сделал это, Крейг. Он бы, наверное, вышел из комы. Если бы я позволил.

Сердце снова забилось, ещё яростнее, когда я вгляделся в его глаза: это не кошмар. Он не лгал. Папу убили не поломки оборудования — этот монстр вмешался. Захотел чужую семью.

И добился.

Я почувствовал возвращение сил в конечности. Руку я скользнул по полу и ухватил тяжёлый ботинок со стальным носком.

— Поверь, ты мне нравишься, Крейг, — заверил Кевин. — Но надо следовать природе. Я для твоей матери лишь добытчик, пока совсем не очищу поле. Твой отец ещё жив, пока живы ты и Бекки.

Его глаза блеснули в оранжевом свете лампы. Он был готов броситься.

Я взмахнул.

Носок ботинка угодил ему в висок.

Он вскрикнул и рухнул, но не окончательно. Я вскочил и пнул его — удар пришёлся в лицо, голова глухо стукнулась о ножку стола.

Он затих.

Я вылетел наверх, отпер дверь, ворвался в капитанскую рубку.

— Значит, ты… — начал Дэйв.

Он замолк: вместо друга увидел подростка, который, по идее, не должен был всплыть. На сиденье у кормы безмолвно лежала мама — тоже явно под действием лекарства.

Бутылки с водой, подумал я: я отказался, и капитан выглядел недовольным.

Прими я ту воду, мы бы с Бекки, вероятно, не проснулись.

Капитан уставился на меня — может, секунду, может, больше — и ринулся в атаку.

Я нырнул под его руки и выбежал на палубу. Добежал до кормы, остановился у релинга; за нами прыгали трое дельфинов.

Обернувшись, я увидел, как Дэйв несётся. Он был тяжелее и победил бы, если бы не разбежался так яростно.

Я закричал и бросился вбок.

Его рука задела меня, но было поздно.

Слишком много инерции.

Он полетел за борт.

Лодка медленно оставляла капитана — мы шли еле-еле; чуть сворачивали, руль был пуст. А за нами барахтался Дэйв, мешая дельфинам: те перестали плыть, высунули морды и издали тревожные трели.

Раздался лязг, двигатель заглох.

Я обернулся: запыхавшийся Кевин вышел из каюты с ключами.

— ПОМОГИТЕ! — вопил капитан, — УБЕРИТЕ МЕНЯ ОТ ЭТИХ ТВАРЕЙ!

Кевин, сверля меня взглядом, поднял ключи:

— Ты…

На сей раз у меня не было неожиданности. Ни оружия. Я думал прыгнуть в воду, плыть к берегу. Но боялся, что он навредит сестре, уведёт маму.

Я прикрыл лицо руками, но он быстро их отдёрнул. Схватил за горло, перекинул через релинг так, что голова свесилась вниз.

Мир был вверх ногами. Дэйв — будто падал сверху в небеса. Он приближался. Я понимал: вдвоём они меня убьют.

Но я заметил тех же трёх афалин. Они ещё пищали и ворчали, раздражённые человеком. Их плавники шли за ним.

Один вынырнул и вцепился в капитанскую руку.

Дэйв вскрикнул, вода окрасилась кровью, остальные дельфины присоединились.

Это меня спасло.

Я почти терял сознание, когда пальцы Кевина ослабли.

— Чёрт… — прошипел он.

Я поднял голову: он рылся в каюте, потом выскочил с гарпуном.

— Не двигайся, — предупредил отчим, поднимая оружие. — Иначе шмальну, всё испортишь. Понял?

Не дожидаясь ответа, он выстрелил в воду.

Раздался сиплый визг: гарпун торчал из дельфина. Двое его товарищей завыли. Эти крики прожгли мне уши, наполнили древним ужасом.

То были военные крики.

Капитан, обагрённый кровью, пытался подплыть, дельфины гневно шипели. Один ушёл под воду — я понял его намерение раньше Дэйва.

Глаза капитана расширились, когда что-то схватило его ноги. Он успел вскрикнуть — дельфин потянул вниз.

— ДЭВИД! — завопил Кевин, заряжая гарпун, целься в последнего дельфина.

Тот завис рядом с телом друга. Я чувствовал его эмоцию. Его скорбь.

И, страшней всего, его понимание.

Он знал, кто убил друга.

Инстинкт велел мне отползти от релинга. Я попятился, Кевин рычал:

— Не думай бежать. Когда покончу с тварью, я…

Огромный всплеск. Серое тело перекрыло солнце. С невероятной точностью дельфин вцепился зубами в бок моего отчима.

Кевин взвизгнул, его перетянуло за борт, вниз, туда же, где умер капитан.

Я издал хриплый стон. Не знал, чего боюсь больше: мощи морских тварей или зла отчима.

И долго не мог подняться. Боялся, что дельфины всплывут за мной — убьют нас из мести.

Солнце клонилось к закату, лодка дрейфовала. Дверь позади скрипнула: сонная Бекки вышла, спросила, куда делись капитан и Кевин. Я разрыдался, не в силах объяснить. Она вызвала полицию.

Мама очнулась вскоре; через полчаса береговая охрана сняла нас.

Даже рассказав всё матери и сестре, я не верю в реальность произошедшего. Даже после того, как полиция нашла изуродованные тела Кевина и Дэвида на пляже в трёхстах ярдах, не верится.

Я не сказал им, что Кевин признался в убийстве папы. Это моя ноша. Им и так достаточно ужаса.

Но Кевин был прав: будь то люди или афалины, факт остаётся — природа прекрасна.

Прекрасна и ужасна.

Читать эксклюзивные истории в ТГ https://t.me/bayki_reddit

Подписаться на Дзен канал https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Это перевод истории с Reddit

Пишу это в 4:47 утра, потому что больше не могу уснуть. Чёрт, похоже, я вообще никогда больше не сомкну глаз. Не после того, что только что увидел. Точнее, после того, что, как мне кажется, увидел. Честно говоря, я уже сам не уверен.

Начну с самого начала — вдруг, когда всё изложу, всё станет понятнее.

Вчера был из тех дней, что выжимают из тебя всё до последней капли. Двойная смена на складе, начальник дышит в спину и гонит за нормой, а спина орёт от боли после двенадцати часов таскания коробок. Всё, чего я хотел, когда добрался домой, — горячий душ и кровать.

Я включил воду и сел на край матраса, пока она нагревается. «Только на секунду», — сказал себе. «Пока пар не запотеет зеркало».

Следующее, что я помню — просыпаюсь от звука бегущей воды. Квартира будто баня: влажно, душ всё ещё льётся полным напором. Прекрасно. Я вырубился и слил Бог-знает-сколько горячей воды. Счёт за коммуналку landlordу точно понравится.

И тут я попытался подняться и понял, что не могу двинуться.

Сонный паралич. Со мной такое уже бывало, обычно, когда я переутомлён. Сознание просыпается, а тело остаётся во сне. Жутко, но я знал: пройдёт, надо только дождаться.

А потом я услышал нечто, от чего кровь застыла.

Шаги. В ванной. Тяжёлые, мокрые шаги шлёпают по плитке.

Из-за занавески, приглушённый водой и паром, раздался голос:

«Я… не могу… отмыться…»

Шаги стихли. И вдруг занавеска с силой отдёрнулась, и кто-то вывалился из ванной.

Я хотел закричать, но паралич держал меня в плену. Оставалось только смотреть, как это… существо… стоит в дверном проёме, обдавая пол ливнем воды.

Похоже на человека, но что-то не так. Кожа серая, скользкая, словно покрытая тиной. Темные пятна плесени расползлись по рукам и груди, как огромные синяки. Вода ручьями стекала с него, собираясь у ног.

«Я НЕ МОГУ ОТМЫТЬСЯ!» — взвизгнул он, сорванным, отчаянным голосом.

Он пошатнулся, вернулся в ванную, и я услышал, как полез обратно под душ. Струя изменила тон, когда его тело вновь встало под поток.

Так повторилось снова. И снова.

Каждый раз, выходя, он выглядел хуже. Тина густела. На плечах и шее вырастали ракушки, будто уродливые украшения. Кожа зеленела, а из волос свисало нечто, подозрительно похожее на водоросли.

«Я не могу отмыться», — бормотал он теперь тише, сломленно. Потом вновь, во весь голос: «Я НЕ МОГУ ОТМЫТЬСЯ!»

Я сбился со счёта, сколько раз он проделал этот ужасный ритуал. Паралич держал меня, пока кошмар разыгрывался в моей ванной. Влажность в квартире стала удушающей. Шум воды смешивался с его отчаянными рыданиями, и я думал, что схожу с ума.

Потом всё потемнело.

Когда я очнулся, он стоял над моей кроватью.

Его лицо было в нескольких сантиметрах от моего — если это ещё можно было назвать лицом. Левую щёку полностью покрыли ракушки. Изо рта капала зелёная слизь, пачкая подушку. Глаза, налитые кровью и безумные, уставились прямо в мои.

«Я НЕ МОГУ ОТМЫТЬСЯ!» — взревел он.

От шока паралич спал. Я рывком сел, дрожа и задыхаясь. Комната была темной и тихой. Никакого плесневого человека. Только я, насквозь мокрый от пота, и сердце колотится.

Сонный паралич. Просто самый яркий и страшный эпизод за всю жизнь, но всё-таки галлюцинация из-за стресса и усталости. Я нервно рассмеялся и провёл рукой по влажным волосам.

И тогда заметил, что в квартире всё ещё влажно.

Я взглянул в сторону ванной — и кровь застыла.

От спальни до ванной вела цепочка мокрых следов. А за закрытой дверью ясно слышалось журчание воды.

Сейчас я сижу в машине у круглосуточной закусочной и набираю это на телефоне. Я схватил ключи и выбежал. Не смог заставить себя открыть ту дверь.

Понятия не имею, что делать. Я не могу вернуться туда. Но и снять новое жильё не по карману, да и кто поверит в такую историю?

Кто-нибудь сталкивался с подобным? Я повторяю себе, что это был просто кошмар, но те следы… они настоящие.

Думаю, домой я уже не вернусь.

…Но зеркало заднего вида начинает запотевать.

Читать эксклюзивные истории в ТГ https://t.me/bayki_reddit

Подписаться на Дзен канал https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Это перевод истории с Reddit

До трёх недель назад я жил, как многие бы сказали, простой и счастливой жизнью. Я—домашний папа, вероятно, сижу на Reddit больше, чем сто́ит признавать. Двенадцать лет назад, во время рабочей поездки в Осаку по линии рекламного агентства, я встретил свою жену Норико (коротко — Нори). Вскоре после того как мы начали встречаться, Нори предложили руководящую должность в только что открывшемся нью-йоркском филиале её компании. В то время я жил в Коннектикуте и работал удалённо, так что переехать к ней в Нью-Йорк оказалось простым решением. К тому же её мать уже тридцать лет жила в Куинсе, так что всё складывалось логично.

Через три года мы поженились. Следующей весной у нас родился сын Николас.

Повторюсь: мы вели самую обычную жизнь. Случались взлёты и падения, но ничего подобного тому, что я собираюсь рассказать, мы не переживали.

Три недели назад Николас вынул из рюкзака маленькую штуковину. С первого взгляда она напомнила мне тамагочи — кусочек пластика размером с ладонь, три или четыре кнопки внизу, дешёвый экран сверху. Только дизайн был не ярким, как я помнил у тамагочи, а обсидианово-чёрным; издалека его легко можно было принять за какой-нибудь медицинский прибор. Ещё страннее: я так и не увидел на дисплее самого «питомца». Мы с Нори не имели ни малейшего понятия, откуда он это взял, предположили, что кто-то в школе подарил. Он называл игрушку «Tether Pet» и был ею буквально одержим.

Я его понимал. Помню, как получил тамагочи на Рождество в его возрасте: казалось, ты отвечаешь за жизнь другого существа. Отношения с игрушкой часто ощущались вопросом жизни и смерти. Ники попал под то же заклинание.

В то воскресенье мы забрались в Короллу Нори и по скоростной BQ-автомагистрали поехали в больницу Маунт-Синай в Куинсе навещать её маму Аки, страдающую от рака костей. Ники сидел сзади и заботился о своём «Tether Pet».

— Ну как твоя тамагочи, дружище?

— Что?

— Твой маленький питомец там.

Ники обычно с радостью болтает нам с Нори о своих увлечениях, но на этот раз его голос звучал ровно и серьёзно:

— Нормально.

— Да? А имя ты ему придумал?

— Это девочка.

— О, круто! Как её зовут?

— Баба. Имя было уже задано, я не выбирал.

Нори попыталась подыграть:

— Баба? Милое имя!

— Не сказал бы. Она всё время голодная. И как только какает — я должен убира́ть.

Я хмыкнул:

— Кого-то мне это напоминает…

— Нет, пап, это большая ответственность! Ты не поймёшь.

Мы с Нори засмеялись. Ах, радости родительства.

Когда мы приехали, у палаты Аки нас задержали медсестры — меняли судно. Было больно видеть, как Аки сдала за этот год. Казалось, совсем недавно она сидела у нас в гостиной, подпрыгивая Ники на коленях и распевая ту старую скачковую мелодию: «Бум да-да-бум да-да-бум-бум-бум…». Ники тогда заливался смехом. А теперь она не могла подняться с больничной койки. Это тяжело. Но, наверное, со мной когда-нибудь случится то же.

Прежде чем я успел совсем приуныть, дверь открылась, и медсестра пригласила нас.

В палате Аки всё ещё светилась, хотя и тускло, её ласковая улыбка. Ники тут же оживился, кинулся к кровати:

— Бабушка!

Аки попыталась повернуться и обнять внука, но сил явно не хватило. Мы с Нори подошли следом. Для Нори эта рутина стала мучительной.

Аки рассказала о ходе лечения: боль не утихает, но вроде бы шанс выкарабкаться есть. Не знаю почему, но я никогда особенно не верил, что всё обернётся хорошо. Слишком часто видел подобные сценарии, и заканчивались они не так, как мы молимся.

После разговоров о работе, школе и прочем Ники достал «Tether Pet».

— О! Как тебе новая игрушка, что бабушка подарила? — спросила Нори.

Мы с ней переглянулись. Аки подарила? Она и встать-то толком не может, не то что пойти и купить.

— Аки… откуда у тебя эта игрушка? — спросил я.

— О… кажется, один из докторов дал. Сейчас их многим пациентам раздают.

Звучало нелепо, но расспросить подробнее не успели — вошла медсестра и попросила дать Аки отдохнуть.

Дома мы ещё обсуждали, зачем больница раздаривает такие штуки. Может, благотворительный фонд… Однако забот было и поважнее, и мы махнули рукой. Всё шло по-прежнему, пока Ники не потерял свой «Tether Pet».

Это случилось прошлой пятницей. Мы как раз садились ужинать, когда он вошёл, чуть не плача:

— Я… я не могу найти «Tether Pet».

Нори ставила на стол ужин, она постаралась особенно.

— Хорошо, после еды вместе поищем.

Я присмотрелся: он был не просто расстроен, а убит.

— Вы не понимаете, мам… она может умереть, если я…

Тут я решил проявить отцовскую строгость, опустился на колено:

— Слушай, Николас. Я знаю, игрушка для тебя важна, но это всего лишь игрушка. Давай поужинаем, а потом поищем. Ладно?

Я посмотрел на него тем самым мягко-суровым взглядом. Он кивнул и обнял меня.

Весь ужин Ники игнорировал наши обычные вопросы: как школа, как тренировка, что будем делать в выходные. Мысли его были далеко. Мне это не нравилось. Кажется, я никогда не переживал так из-за тамагочи. Тут зазвонил телефон Нори. Она отошла в сторону кухни, слушала абонента, лицо становилось всё серьёзнее. С короткими «ага» она прошла в гостиную, повесила трубку и стала надевать пальто.

— Всё в порядке? — беззвучно спросил я, губами: «…Аки?..»

Она кивнула:

— Думаю, всё нормально, но если станет хуже — позвоню.

— Хорошо.

Я повернулся к Ники:

— Ну что, ищем «Бабу»?

Он отчаянно закивал.

Мы обшарили весь дом. Он был уверен, что принёс игрушку из школы, и я тоже не собирался сдаваться. Поиски напоминали иголку в стоге сена, но в конце концов мы нашли её под обувной полкой возле рюкзака.

Я ожидал маленького праздника, но Ники даже не улыбнулся: поднял игрушку, покачал головой.

— Вот чёрт…

— Что случилось, дружище?

— Много накопилось.

— Чего?

— Как… какашек.

Я расхохотался.

— Не смешно, пап, она могла задохнуться.

— От какашек?

Я смеялся ещё сильнее. У меня всегда было тупое чувство юмора. Ники, обиженный, ушёл к себе.

Оставшись один, я включил старый самурайский фильм — побаловать себя. Трёх часов хватило бы, чтобы дождаться звонка Нори, но она вернулась раньше, насквозь мокрая — пошёл дождь. Рассказала: ложная тревога, всё обошлось. Я выключил фильм, мы легли спать. Под одеялом было ясно: она не может уснуть.

— Что такое, милая?

— Когда я приехала в Синай… у мамы случился… инцидент.

— То есть она…

— Она обоссалась и обкакалась.

Я не знал, что ответить, но она продолжила:

— А если мы состаримся или заболеем так, что какой-то чужой будет вытирать нам зад?

Я усмехнулся:

— Скорее всего, так и будет.

Она повернулась с игривой тревогой:

— Я не хочу, чтоб мне зад вытирал чужак.

— Значит, это буду я?

Она наконец хихикнула.

— Давай просто пообещаем ухаживать друг за другом, ладно?

Я поцеловал её в щёку:

— Договорились.

Следующие дни прошли обычно, точнее, по-новому обычно. Ники потерял интерес к друзьям — всё время уходило на «Tether Pet». Тренер по футболу даже прислал письмо: на скамейке запасных он всё время уткнут в гаджет. Раньше жаловались, что он мяч не отдаёт!

Однажды вечером, укладывая его, мы объяснили: если питомец и дальше будет мешать школе, нам придётся конфисковать устройство. Вид у Ники сделался мрачным:

— Тогда вы станете убийцами.

Фраза показалась абсурдной, но сказана она была с такой убеждённостью, какой восьмилетнему не должно быть доступно. Скоро я пойму, почему.

Вчера, около полудня. Ники в школе, Нори на работе. Звонок директора:

— Всё в порядке, но мы вынуждены были изъять у вашего сына игрушку — отвлекала его от занятий.

Никому не нравится такие звонки.

— Извините, мы уже говорили с ним. Сегодня вечером ещё поговорим.

— Хотите, чтобы мы пока оставили её у нас? Или отдать ему после уроков?

Как бы я хотел повернуть время назад.

— Оставьте.

Предполагал, Ники разозлится, но это полезный урок. Когда он вернулся, был в панике:

— Пап, они… они забрали мой «Tether Pet»… она умрёт, пап… она УМРЁТ!

Я снова опустился на колено:

— Даже если «питомец» умрёт, это всего лишь игрушка, верно? Начнёшь заново.

Он заплакал, как будто реально прощался.

— Это не просто игрушка, пап… это кажется настоящим… это и есть настоящее…

И тут меня осенило. Ники оплакивал не игрушку. Он оплакивал бабушку. На меня снизошло облегчение: всё стало на свои места. Я решил превратить момент в урок.

— Николас. Смерть — тяжёлое испытание. Мы все сталкиваемся с ней из-за бабушки, верно? — Он кивнул. — Но смерть — естественная часть жизни. Это не плохо и не зло. Печально отпускать близкого, но всё действительно будет хорошо.

— П-правда…?

— Иди сюда, дружок.

Я обнял его.

— Смерть делает жизнь особенной, придаёт смысл каждому мгновению. Это хорошо.

Сопли стекали по его носу мне на плечо.

— Но я не хочу, чтобы Баба умерла…

— Я знаю… знаю…

И тут зазвонил телефон. Нори.

— Да, дорогая?

— Из больницы звонили. Кажется, это началось.

Сердце ухнуло. Я отпустил Ники, почувствовав, как настроение переменилось.

— Что сказали?

— Она весь день отказывалась есть и пить, даже лекарства. Потом был приступ и становится хуже. Где Ники?

Почему это казалось знакомым? Дежавю…

Я застыл. Ники тронул меня за колено:

— Папа? Что случилось?

Я выпалил:

— Дорогая, как тебя называл Ники, когда был малышом?

Нори раздражённо:

— Габа? Или Баба…? Бэйб, вы с Ники должны ехать в Маунт-Синай.

У меня по позвоночнику прошёл холод. Мысли понеслись вперёд.

Связывать смерть тёщи с игрушкой — безумие, знаю… но вдруг стало ясно, как день. Как такое возможно? Будто из-под меня выдернули фундамент реальности. Действовать нужно было немедленно.

— Мы выезжаем.

Над районом нависла грозовая туча. Мы с Ники сели в машину.

— Папа… куда мы?

— К бабушке… — но сначала короткий крюк.

Ники испуганно:

— Бабушка умрёт, папа?..

Я молчал. Что сказать? Я должен быть голосом разума, а сам будто схожу с ума. Дождь хлестал, и я понял, что шесть кварталов еду без дворников.

Мы подъехали к школе.

— Ники, жди здесь.

Я выскочил под ливень, подбежал к стеклянным дверям, забарабанил кулаками:

— Э-эй! Есть кто-нибудь?!

Тишина. Обежал к спортзалу — заперто. Безнадёжно. На втором этаже увидел слегка приоткрытое окно. Попытался полезть по мокрой стене — соскальзывал. Чёрт.

Может, всё это безумное совпадение? А тёща умирает, пока я пытаюсь взломать школу.

И тут взгляд упал на стойку для тетера — столб, укреплённый шиной-грузом.

Я опрокинул её, изо всех сил покатил к стене, вскарабкался. Если удержусь на верхушке, дотянусь до подоконника. Руки скользили, но я думал об Аки… о «Бабе». Гром грохотал — время уходило.

Когда почти дотянулся, услышал:

— Папа! Папа!

Ники стоял у основания стойки, промокший, напуганный. Я крикнул:

— Жди там! Я сей…

БАХ! Ослепительная вспышка — и тьма.

Дальше ничего не помню. Какой-то туманный лимб.

Очнулся в больничной койке. Всё болело. Повернув голову, понял, что я в Маунт-Синай. Не знал, сколько прошло. Нори и Ники вскоре пришли. Вопросы бурлили, но сил говорить не было. Я лежал, оцепенев. Нори заплакала, Ники стоял как статуя. Чувствовал себя Лазарем.

Первое, что спросил: жива ли Аки.

Нет.

Пришла медсестра: меня ударила молния, нужна дополнительная диагностика. Семья ещё не знает, но у меня электрическая кардиомиопатия. Короче, сердце в заднице…

Пишу это у себя дома, Нори и Ники спят под нашей скромной крышей… а я всё ещё здесь. Не представляю, когда выпишут, и выпишут ли.

Но рассказываю не поэтому. Два часа назад произошло нечто.

В мою палату вошёл мужчина без объявления, будто доктор, но не представился. Он положил руку на мою.

— Передайте тому, кому доверяете.

И ушёл. В ладони остался мягкий пластик, было темно… вдруг экранчик вспыхнул.

8-битные буквы проплыли:

«FAFA»

Текст исчез, и на дисплее остались лишь мои воспалённые глаза. Так Николас звал меня в детстве.

Я растерян. Безнадёжен. Не понимаю, что всё это значит и что делать. Если кто-то переживал подобное или знает, скажите.

Мне страшно. Я не хочу умирать.

Нори, я тебя люблю. Николас, я тебя люблю.

Читать эксклюзивные истории в ТГ https://t.me/bayki_reddit

Подписаться на Дзен канал https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Существо подошло почти вплотную к прозрачной стене клетки и уставилось на Уборщика. Носом оно глубоко втянуло воздух и выдохнуло. На стекле осталась испарина.

Уборщик стоял с другой стороны и рассматривал мутанта. Из небольшого черепа росли длинные уши, морда с усами и красными глазами. Туловище покрытое серой шерстью...

— Заяц, — пробормотал Уборщик. — Профессоров похоже обманули. Какой же это мутант из зоны?

Заяц тем временем продолжал не моргая смотреть на него красными глазами.

Уборщик еще несколько секунд посмотрел на зверя, а затем потерял интерес и занялся работой. Дезинфекция помещения была для него привычным делом. Медленно привычными и даже в какой-то степени механическими движениями он достал химикаты и начал уборку.

Проходясь по оборудованию возле одной из стенок, Уборщик заметил включенный экран планшета. Он хотел было пойти дальше, но его зацепило отображавшееся на устройстве слово "Проект" и черная полоса, следовавшая за ним.

От природы Уборщик не был любопытен, но тут его что-то задержало. То ли слабый голос интуиции, то ли еще что-то. Он так и не понял.

Уборщик постоял в нерешительности пару мгновений, затем оглянулся. В блок никто не входил, а значит, не считая зайца, он там был совершенно один. Зверь же неотрывно следил за человеком. Уборщик еще раз посмотрел на него, потом повернулся к планшету и нажал на слово "Проект", светящееся на экране.

Открылся какой-то документ, планшет выдал длинный список из десятков имен и фамилий. Ни одна из них ни о чем не говорила Уборщику. Он пролистал в самый низ и увидел несколько зачеркнутых черным строк, среди которых можно было прочитать только одно слово "Конец". После нажатия на него высветилась другая часть документа. Значительно короче, чем первая.

"Предусматриваемые проектом финальные действия вступают в силу спустя час после потери контроля над ростом объекта РК-2. Отменить запущенный протокол невозможно. Павелецкий А.В. имеет доступ для запуска финальных действий без подтверждения о потере контроля над объектом РК-2…"

От чтения Уборщика отвлек трещащий звук, раздавшийся за спиной. Он повернулся и увидел, что заяц, все еще продолжавший за ним следить, начал раздувать шею и трещать, как насекомое в каком-нибудь фантастическом фильме. Уборщик хотел было отвернуться, но вдруг понял, что не может этого сделать. Что-то незримое, мягко, но властно заставляло его смотреть на зверя, глаза которого, казалось, начали прямо таки пылать красным светом.

Трещащий звук усилился, Уборщику казалось, что он стремится проникнуть в каждую клетку его организма. Очертания стен и всего, что находилось в блоке начало расплываться, единственным цельным существом оставался мутант в клетке. Человек вынуждено смотрел на ритмично раздувающуюся шею зайца и вдруг понял, что его больше ничего не волнует. Ни его работа, ни чванливые профессора и начальство. Единственным его желанием было подойти к маленькому пушистому существу, открыть стеклянную клетку и погладить его, затискать в объятиях и никогда не отпускать:..

Треск зайца стал еще громче и заполнил все помещение. Сидящее до этого животное вдруг встало на задние лапы и прыгнуло на стекло навстречу идущему человеку, трансформируясь в полете.

В эту же секунду завыли сирены тревоги и в блок сразу же хлынул какой-то туман. Уборщик успел заметить, что существо, прыгнувшее в его сторону и распластавшееся на внутренней части стеклянной стенки, уже почти не напоминало зайца. Он попытался развернуться хотя бы на сантиметр, но его усилия оказались тщетными. Стеклянная капсула тоже заполнилась туманом, из-за чего мутант отлепился от стенки, упал на дно и забился в конвульсиях. Вслед за монстром на пол блока упал Уборщик, бессознательно скрючившись в позе эмбриона.

***

— Да вы, блять, охуели что ли!? — Павелецкий гневно орал на двух лаборантов, испуганно стоящих перед его столом. Кабинет директора научно исследовательского комплекса "Белорецк-16" не бросался в глаза вычурной мебелью или богатыми украшениями. Обычный крепкий стол, небольшое кресло на колесиках из кожзама. Вдоль стен стояли несколько картотечных шкафов для документов, а напротив стола директора — самый обыкновенный стул для посетителей, который выглядел, будто пережил распад СССР десятки лет назад.

Дело не в том, что Антон Владимирович был аскетом. Просто все заработанные деньги он предпочитал не оставлять на рабочем месте, а тратить на собственные нужды. Деньги Павелецкий любил и, поэтому сейчас был в полнейшем бешенстве. Каждый прокол мог поставить авторитет Брц-16 и его руководства в лице директора в крайне невыгодное положение. Следовательно, о продолжении финансирования можно было бы забывать. А то могло случиться и еще что похуже.

Однако пока еще можно было попробовать все исправить.

— Хуле вы молчите! Вы по графику должны были зайти после того, как я вышел из блока "М" и проконтролировать порядок дезинфекции у сто тридцать пятого! Где вы были?!

— Мы...

— Заткнитесь! — продолжил бушевать директор. — Все равно ничего не скажете. Пошли вон отсюда! И Ахмадинурова ко мне. Срочно!

Лаборанты только успели дойти до двери, как он их остановил:

— Сам. Пойду к нему сам, вам больше нихрена доверять не буду. Готовьтесь к увольнению!

Павелецкий шел по длинному коридору к кабинету профессора. Он пытался натянуть на себя маску хладнокровного директора, но у него это никак не выходило.

"Сигнал прошел в ЦИП, там уже знают, — неслись мысли в его голове. —  А за тревогу нас по головке, блять, точно не погладят. Прощай финансирование, твою ж мать! Прощайте деньги, привет нары".

Кабинет Ахмадинурова располагался на том же первом этаже, где и рабочее место Павелецкого. Все еще взбешенный директор влетел в помещение блока 86. Профессор, идущий к выходу, чуть не врезался в вошедшего Антона и отшатнулся от него. Павелецкий схватил его за воротник и прижал к стене.

— Дамир, твою мать, — прошипел он. — Ты мне гарантировал, что твой аномальный звереныш безопасен в клетке. Какого хрена тогда сто тридцать пятый лежит в медблоке и в коме?

— Я.. Послушай Антон, мои исследования...

— Да нахуй твои исследования! — директор устало опустился на стоящий рядом стул и уже спокойнее продолжил. — Ты не хуже меня знаешь, что мы получаем столько денег только из-за проекта "Утилизация". А инфа о том, что РК-2 умеет что-то кроме переработки ядерных отходов, не покидала стены этого комплекса.

— Может обойдется, — неуверенно попытался вставить профессор, но Павелецкий засмеялся.

— Дамир Солтанович, ну ты чего?! По-твоему, в ЦИПе дураки сидят? Да щас. После сигнала тревоги жди проверку в течение двух дней, я знаю их регламенты. Приедут в накрахмаленных рубашечках, нароют, что им знать не надо и все, понимаешь? Нас с тобой, скорее всего, лишат финансирования и должностей. А в худшем случае и посадят.

— Послушай, Антон, я никак не мог знать, что заяц мутировал до такой степени, что получил способность к ментальному воздействию, — вполголоса начал мысль Дамир. — До этого этот вид мутантов никогда не показывал ничего схожего. Об этом говорят отчеты искателей и информация от жителей зоны. Теперь мне даже еще больше интересно, зачем эволюция дала этому зверю контроль над разумом, мне хотелось бы...

— Дамир, остановись, ты себя слышишь? — вскрикнул Павелецкий. Мы на грани тюрьмы, а ты все о своем чертовом мутанте. Надо как-то спасать наши с тобой задницы. Ну или я буду это делать без тебя.

Ахмадинуров снова испугался и быстро зашептал:

— Нет, стой, послушай. Я проверил камеры наблюдения. Сто тридцать пятый залез в планшет, который один из лаборантов оставил без пароля...

— Убью суку!

— Слушай! — продолжил Дамир. — Попробуем убедить комиссию, что сигнал тревоги вызвала попытка взлома доступа к документу от нашего уборщика. Уничтожим записи с камер, наши айтишники быстро сделают подделку без мутанта на кадрах. Может проверочной комиссии этого хватит?

Павелецкий задумался. Профессор говорил интересные мысли. Может быть действительно все можно было бы спихнуть на халатность лаборанта и рабочего из обслуги. Тогда дела уже показывались не в таком мрачном свете.

— К черту, рискнем, — решил он. Тогда нам надо продержать его в коме, пока не уедет комиссия. А, совсем забыл. Еще надо решить, что делать с этим искателем.

— С Куницей? — спросил Дамир.

— Ага. Его буквально только что Гульназ вместе со спецгруппой привезла. Сейчас в камере без сознания. Успеем его по протоколу проекта обработать? Он же доставлял мутанта, мало ли проколется.

Профессор подумал немного и ответил:

— Думаю успеем.