1917

Пока мы ужинали, вскоре пришла мама. Я наотрез отказалась идти домой. В школе я прожила четыре дня. Кушать мне приносили из дома сестрёнки. Все вечера Ксения Матвеевна мне рассказывала страшные истории — что одним женщинам нельзя жить в дому, что ночью приходят воры, убивают хозяев и берут, что им понравится. Но она ни разу не сказала, чтобы я вернулась домой жить.

На пятый день я поверила, что нам необходим отчим, и отправилась домой. Уже темнело. Я залезла на печку. Пришёл отчим в избу и спросил: «Пришла ли Фаечка?» — «Пришла», — ответили. (не разобрать) Я и жить ему разрешаю, если он будет выполнять всю мужскую работу и не будет болеть, как тятя.

-19-

Нужно ещё охарактеризовать, что могли работать мои родители. Мама — нет таких крестьянских работ, которые она не могла бы выполнять. Работала быстро, ловко, с весёлым лицом, и, казалось, что это не тяжёлая работа. Так она работала — играючи.

Маму приглашали на помочи и отработки. Говорили: «Ты, Настасья, своим задором споришь всю работу».

Тятя для дома и базара плёл лапти, морды, сачки для ловли рыбы, шил хомуты, сёдла для лошадей. По приглашению ходил и учил, как сбивать шерсть на пряжу и валенки. За это нам помогали молотить хлеб, скирдовать снопы, метать сено в стога.

Дядя Тима был мастер по дереву. Под навесом всегда было много разного леса с надписями — например: «Петрова тёсина, с такого-то числа». Лес выдерживался от года и более — для резьбы на оконные наличники, на ворота, карнизы. Лес был разных пород и деревьев: для поделки колёс, телег, ткацких станков, мялок, самопрялок, бочек, кадушек. Дядя всё умел делать. Только для таких работ не годился, как пахать, сеять, молотить. Поэтому в основном работал на отработки, а излишки возил на базар.

Мама нам рассказывала о своём раннем детстве. Я уже писала, что отец мамин овдовел, и малышку-маму на воспитание взял прадед мамы. Отец женился на другой. У них родились мальчик Коля и девочка Зина. Когда Коле исполнилось 12 лет, он сбежал из дома. Родители долго искали его и не нашли.

Прошло много лет. Мама от Коли получила письмо и фотокарточку. Фотографировался он с невестой в подвенечных костюмах. Коля писал, что мальчиком он добрался до города Омска беспризорным. Каким-то образом попал на глаза одному бездетному чиновнику. Тот его взял к себе и усыновил. Через год они с женой ещё удочерили девочку. Впоследствии эти дети полюбили друг друга. По исполнении совершеннолетия приёмных детей их поженили. Коля хвастался женой и приёмными родителями.

Когда я уже стала читать письма от дяди Коли, пришло ещё одно письмо. Он овдовел, снова женился на вдовушке, у которой имелся свой кожевенный завод. Больше писем мы не получали.

Второй дом был будущей моей учительницы. Жили они зажиточно, имели свой магазин. Торговали в лавке — или отец, или мать. В дом я не ходила, а заходила прямо в магазин и была счастлива, если в лавке находилась мать. Она мне подавала кусочек хлеба и полстакана молока. Ах, какой это был хлеб! Вкусный, душистый — ни раньше, ни позже я такого не замечала. Я отказывалась есть. Она удивилась и спросила, почему я не ем. Я ответила: тятя и Федя очень больны и голодны. Тогда она другой кусочек хлеба положила в мою сумку и велела скушать тот, что подала в первый раз. Если же торговал сам хозяин — я уходила, не смея попросить подаяния.

В остальных дворах совсем не подавали, и даже на стук в ворота никто не выходил. Как я тогда мечтала: если у меня появится хлеб, я обязательно поделюсь с голодным. Это до старости осталось со мной — беречь хлеб и пищу.

-17-

Голодным можешь быть в любой день, но разовое голодание — это совсем другое, чем постоянное недоедание. Разовое голодание — человек, когда наестся, пьянеет и расслабляется, и вскоре забывает, что был голоден; его организм питался старым жиром. Постоянное голодание — человек даже не всегда думает о еде, как бы привыкает к этой участи, наступает безнадёжность, он слабеет, его клонит ко сну.

Попрошайничать меня никто не посылал. Я сама надумала. Скорее, даже никто не знал, куда я исчезала. Возвращаясь домой, думала: мне попадёт. Но когда я клала свою добычу на стол и увидела, как обрадовался Федя, а тятя заплакал от своей беспомощности, он сказал: «Если ты надумаешь в другой раз идти, чтобы ты сказала, а то мы тебя потеряли и спрашивали по соседям, не видел ли кто тебя».

Остальная семья не подала виду — обрадованные они или обиженные моим поступком. Мои приношения тятя делил всем членам семьи — и мне тоже. Нина говорила: «Может, Фаечка что-то покушала, дорогой?» Отец ответил: «Нет, она не тронет ни одной крошки». И это было чистой правдой.

За 20 дней до похорон отца мы схоронили Колю, а через 10 дней — Федю. Однажды нас разбудили рано утром. Отец велел принести из кладовки ящик его первой жены. Там находились холсты, сарафаны, шали, платки. Всё это он велел разделить на четыре части. Это значило — маме, Тасе, Нине и мне. На мою долю велел положить всю религиозную литературу.

Он нам рассказал, что видел сон: пришла женщина — белая, как вата, — и хотела увезти его с собой. Но он ответил, что не готов. Она сказала, что оставляет его на 12 дней: «Управляйся со своими делами». — «Это была моя смерть», — сказал он. Мы посчитали, что он умрёт на четвёртый день Рождества.

Назавтра после такого события сильно заболел Федя. Ночью он стонал, просил маму смазать ему левый бок маслом. На рассвете затих. Мама запрягла лошадь ехать за дровами. При выходе из избы Федя сказал: «Мама, подержи меня в последний раз на ручках». Что мама и сделала. — «Ну а сейчас положи меня и поцелуй в лобик. Наверное, моя болезнь заразная».

Когда я пришла из школы, дядя Тима уже делал гробик для Феди, а мама приехала поздно вечером.

Наступил двенадцатый день с утра. Вся семья была дома. Отец был в здравом уме. Делал нам всем наставления — как жить.

Как модно в настоящее время говорить о первой учительнице. Вот мысленно и письменно я вернусь к своей первой учительнице, к годам моей школьной жизни. В школу я пошла, уже читала и писала хорошо.

-14-

Писали мы металлическими перьями, а чернила делали сами. Чёрные — из древесной сажи, а красные — из свёклы. Такими чернилами писать было очень трудно. Они сливались с пера, и на тетради получались кляксы. У меня уже была набита рука, и я клякс почти не делала.

В школе была одна комната и одна учительница на четыре класса. В четвёртом классе — два ученика, в третьем — четыре, во втором — семь учеников, а в первом — двенадцать.

Учительница нам писала на доске какую-нибудь букву и говорила написать её на пяти строчках. Работу я выполнила первая и, довольная собой, понесла Ксении Матвеевне — так звали учительницу. Взглянув на мою тетрадь, она сказала: «Мазюха». Почему «Мазюха»? Клякс не было, а она не соизволила мне ответить, объяснить. С тех пор я стала заглядывать в чужие тетради — как они пишут — и решила, что ей не понравился мой почерк. Я меняла почерк почти каждую неделю: наклон вправо, влево или прямо. Она же мою писанину не хаяла и не хвалила. Выполняла я работу первая, а сдавала тетрадь последняя — боялась, что она при всём классе меня отругает. Между нами шла необъявленная война. Спрашивала меня очень редко. Я, зная ответ на любой вопрос, руку не поднимала. Если она меня заставляла отвечать на какой-либо вопрос, я отвечала, не глядя на неё.

Однажды приехала к нам в деревню инспектор по школам. Наша группа решала примеры по арифметике. Я решила первая и положила тетрадь на стол. Инспектор посмотрела тетрадь и спросила учительницу: «Сколько у вас таких успевающих?» Ксения Матвеевна ответила, что эта учится хорошо, но с тяжёлым характером.

Была Ксения Матвеевна и у нас дома. Говорили за чаем с мамой и тятей обо всём. Не обо мне. Как будто меня не было на свете. Я же, притаившись, лежала на полатях.

На смерть Владимира Ильича Ленина Ксения Матвеевна, придя в класс, нам объявила, что первый урок будет общим — то есть все четыре класса будут слушать, что скажет Ксения Матвеевна.

-15-

Она нам рассказала краткую биографию Владимира Ильича Ленина и сообщила, что он умер: «Почтим память вставанием». Мало я что поняла. Придя домой, я решила спросить своих родителей, как они относятся к Ленину и знают ли что-либо о нём. Когда я сказала, что Ленин умер, мама перекрестилась и сказала: «Хотя я и полностью не верю в Бога, но загробная жизнь, наверное, есть. И куда же душа его денется? Царство ему небесное». И ещё раз перекрестилась: «Упаси его душу в Твоих поднебесьях».

Тятя сказал: «Хороший он был мужик, коль из зажиточной семьи пошёл защищать нашего брата — бедноту. Всю свою жизнь посвятил голодающим, и сам испытал голод, холод, тюрьмы и ссылки, чтобы как-то помочь беднякам. Но у него были и отрицательные стороны: он велел ликвидировать церкви, создал партию безбожников». Тятя велел нам встать на колени перед иконами, молиться, пока он читает проповедь: «За упокой, спаси его душу за все его грехи». — «Да простит его Господь», — шептал отец.

Только я, когда в Сибири стала пионеркой, поняла, что это был титан-человек — единственный в мире отважился и выстоял, совершил революцию в одной-единственной стране мира. Конечно, не один, а со своими соратниками — как Дзержинский, Свердлов, Калинин и очень многие преданные коммунисты-марксисты. Но ведь и им надо было руководить, вести за собой народ, втянуть в общие интересы революции.

Здесь я виню свою учительницу. Она не подумала, как ранила мою психику, моё самолюбие. Вот почему я возненавидела, выразила свой протест, восстала против неё. Она определила у меня тяжёлый характер. Так можно возненавидеть не только учителя, но и вообще учёбу. Позднее она нашла ко мне подход, чтобы я вернулась жить домой. Когда появился отчим — я тогда правильно оценила её поступок по отношению ко мне.

Ещё при жизни отца, Феди, были очень тяжёлые голодные годы — засуха на урожай. После засухи, когда хлеб уже колосился, его выбило градом. Отец, очень больной, ловил раков, рыбу, ели древесную кору, лебеду, мололи солому, подмешивали землю. В такую мешанину нужна была хотя бы горсть муки, чтобы получились какие-то лепёшки.

Старшая сестра Тася — маме она была неродная, а нам с Ниной сестра по отцу. Она была маленького роста, лицо немного побито оспой, глаза серые, лицо круглое. Что-то выдающееся сказать о ней нечего. Когда её посылали в школу учиться, она наотрез отказалась.

-12-

Говорит, что будет домохозяйкой и что возиться в навозе можно неграмотной.

Нина. Волосы русые, глаза серые, цвет кожи — очень белый. Зубы, нос, глаза — всё было в пропорции. Фигура стройная, руки и лицо были нежные, женственные. Рот — средний. Копия тяти, за что он её звал Левчонок — по деду Льву. Отец её любил до 9-летнего возраста.

Нина пела-плясала, черты лица — отцовы, а характер — мамин. Все её мечты — как вырваться из дома на улицу поиграть.

Когда мне исполнилось 7 лет, наши клички поменялись. Отец разлюбил Нину. Нина пошла в школу, училась плохо. Когда она вызубрила алфавит, мы с Катей — это дочь дяди Тимы, она на год моложе меня — запоминали алфавит быстрее, чем Нина. Только письменные буквы знали не все — их заменяли печатными. Отец ещё до школы заставлял читать ему религиозную литературу.

Когда мы играли, Нина была учительницей, а мы с Катей — ученицами. Кроме чтения, письма и арифметики, был ещё у нас включён в игру урок «Научиться правильно говорить». Так как мы с Катей картавили, Нина нас выставляла перед зеркалом и диктовала: «"Н" говорите — Никола. Катя — Микоя, я — Микова. Нина — Глаша, Катя — Кяся, я — Кваша». В семье, когда сердились на нас, Катю звали — Кася, а меня — Кваша.

Нельзя более полно охарактеризовать мою сестрёнку Катю. Это была близкая, моя милая подруга. Когда я с ней играла, моя душа трепетала за её будущее.

По рассказам мамы, вскоре после рождения Кати тётя Лена спала на полатях. Ей приснился поп. Он хотел побить тётю Лену, а она схватила камень и бросила в попа. Проснувшись, она увидела Катю на полу. Было поверье, что если приснится поп — это предвещает несчастье. Все предсказания в деревне были очень уживчивы.

Когда мама собиралась на мельницу или за дровами, Федя ей говорил, чтобы она не забыла взять с собой два снопа соломы и спички: ехать лесом — могут напасть волки.

У дяди Тимы был мальчик Вася, одногодок Феди. Он часто заходил к нам поиграть: прыгал, кувыркался. Я наблюдала за Федей, как у него загорались глазки — он завидовал Васе. Но когда заметил, что я наблюдаю за ним, тут же поник и стал равнодушным. Сказал: «Фаечка, надо собрать яички в гнёздах, а то куры их испачкают».

Мы всей семьёй любили этого мальчика, но он не позволял жалеть его и не хотел хотя бы каких-то привилегий.

С соседкой Дашей нас связывало то, что однажды она пришла к нам рассказать свой сон — такой, что у неё выпали два зуба. Мама сказала, что такие сны она не любит видеть.

-10-

Наш Феденька ей сказал, что кто-то близкий ей выпадет из семьи. Она заплакала.

Муж много лет болеет. Если умрёт — то она к этому готова, а вот если что случится с Дарькой — она этого не перенесёт. Федя её успокоил, что Дарья может выйти замуж — это тоже выпадает из семьи. А когда Дарья умерла, тётя Даша всем говорила, что Федя — ясновидящий, и к нам пошли бабоньки разгадывать сны.

Тяте такая политика не нравилась, и он строго-настрого сказал Феде не разгадывать сны. О Феде можно много рассказать, хотя он прожил очень короткую жизнь.

Он изучил всю нашу семью. Ко мне у него был особый подход. Когда я начала учиться, он следил за моими уроками, чем мы занимались в школе. Я говорила, что писали цифры до десяти. — А запомнила ли ты? Напиши мне их на столе и дай книгу, я проверю. — Я из печи доставала уголёк и писала, а он по книге проверял и сам запоминал. Как ему хотелось писать самому, но руки у него не работали. Что в школе мы читали — он заставлял меня повторять.

К Нине у него было другое отношение. Когда она была свободна от работы, он просил её спеть ему песню. Говорил: «Я люблю, как ты поёшь». Она пела, и он, положив голову на руки, вскоре засыпал. Нина, перекрестив его, убегала на улицу.

Тасю он просил вывезти на улицу козляток. Они играли между собой, а Федя смотрел в окно и от души смеялся. И хвалил Тасю за воспитание козлят.

Про маму он так говорил: «Сегодня ещё петухи не пели, а наша кормилица уже затопила печь». Тятю хвалить было нельзя — он терпеть не мог, когда ему кто-нибудь делает комплименты. Когда тятя сплёл сачок для ловли рыбы, Федя сказал, что в такой сачок будет попадать много рыбы. Тятя погладил по голове Федю и поцеловал. Это для всей семьи было громадное событие и радость. Мы даже украдкой прослезились.

Ещё был мальчик, но он умер годовалым. Когда стали садиться ужинать, мама полезла на печку кормить Колю — он уже был мёртв. Врач поставил диагноз: «скарлатина». Он умер за 20 дней до смерти отца, а Федя — за 10. Но об этом — позднее.

Сейчас хочется вспомнить, чем мы занимались в зимние вечера. Тятя плёл лапти для всей семьи — праздничные и для повседневной носки. Они отличались переплетением и размером ячеек. Для работы — широкие лычки и простое переплетение. Для праздников — строченички и семерички. Плелись из узких семилычек, переплетённых в ёлочку.

У дяди Тимы русые волосы, мягкая, редкая борода — клинышком, как бы подражающая строению его лица. Песен он не пел, но зато всегда насвистывал какой-либо мотив, смотрел придурёнными глазами. Вот ему-то я никогда не задумывался задать любой вопрос. Он всегда был в настроении, всегда открытый и доступный.

Тётя Лена была замкнутой. Любую работу выполняла тихо. Тут же оговаривалась: "Тише едешь, дальше будешь". Работу выполняла основательно.

Дядя Тима уж очень походил своим лицом и бородкой на козлика. Глядя на него, мне всегда хотелось на его лбу подрисовать маленькие вверх торчащие рожки.

Мама — Настасья Васильевна Караваева — была среднего роста, волосы тёмные, мягкие, редкие. Всегда весёлая, никогда не уставала, выполняла всю мужскую и женскую работу.

В праздничные дни нередко к нам в окно слышался стук и голоса:
«Настасья, идём! Без тебя нет запевалы!»
Вечером всех возрастов люди водили хороводы. На улице плясали, пели, играли в разные игры. Отец сердился, когда мама уходила на игры. Можно было скрыто ходить, но голос мамы ни с чем не спутаешь.

Мама всегда сопровождала работу песнями. Она так легко и красиво работала, что, глядя на неё, хотелось и мне выполнять ту же работу. Когда в деревне делали помочь, маму обязательно приглашали для бодрости и задора коллектива.

Мама рано потеряла мать. Её отец женился на другой. Её маленькую взял на воспитание прадед по матери. Деду исполнилось 102 года, а маме в то время было 9 лет. Звали деда Карп, откуда в семье меня называли Карпичонок, то есть, по словам матери, я была похожа на деда Карпа.

После смерти прадеда девятилетнюю маму взял в дом поп, чтобы выполнять работу, как он говорил, "на побегушках". У них она прожила до 22-летнего возраста. Там она работала. У них было две коровы, лошадь, свиньи, овцы, птица всякая. Стирала, белила, пилила дрова, колола, косила, жала злаки, молотила, пряла, заготавливала грибы, ягоды — да и можно ли всё перечислить. От них она вышла замуж.

Она не ходила в церковь и не была набожна, но в угоду отцу и соседям носила крест на шее, соблюдала посты для видимости, потому что поповская семья не верила в Бога, посты не соблюдала, на сон или вставая утром не молилась — если у них не было посторонних. Сам поп говорил так:
"Насколько глуп народ: скажи ему, что Богу угодно принести в жертву собственного ребёнка — они принесут."

Вот поэтому в нашей семье всегда было раздвоение. На ночь отец выстраивал нас на колени перед иконами, и минут десять мы молились, а у мамы в это время находилась работа в ограде.

Я не знаю, спала ли меня мама, а если спала, то когда? Ещё задолго до рассвета у нас уже топилась печь, мама раскатывала тесто для выпечки хлеба, потом доила корову, чистила стайки, готовила завтрак, пекла хлеб, делала заготовку на обед.